В боях за Смоленск

Район базирования полков нашей дивизии долгое время был партизанским краем. История партизанской борьбы в этих местах имела давние традиции. На многострадальной смоленской земле захватчикам никогда не жилось спокойно. Фашисты это сполна прочувствовали на своей шкуре.

Население и бывшие партизаны рассказывали о зверствах карателей на оккупированной земле. Политотдел подготовил лекции, в основу которых легли материалы Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию злодеяний фашистов. Должен сказать, что до поры до времени мы на фронте многого не знали о тех зверствах, которыми сопровождался на оккупированных территориях так называемый «новый порядок». Эта трагическая сторона нашествия стала приоткрываться перед нами по мере того, как наши войска освобождали все большее количество советских городов и сел. Свидетельства тех, кто пережил оккупацию, наполняли сердца воинов жгучей ненавистью к врагу. Ежедневная опасность, которой жизнь солдата подвергается на войне, в конце концов дело понятное и привычное. Но та бесчеловечная, беспрецедентная по своему изуверству идеология, которую фашизм принес на нашу землю, вызвала [218] единую и беспощадную ненависть всего нашего народа и для каждого человека обнажила всю глубину бедствия, которое несли с собой захватчики. Уже одним этим гитлеровцы, которым до поры до времени сопутствовал военный успех, подписали себе смертный приговор.

...В начавшемся наступлении наша 240-я прикрывала войска, освобождавшие район Духовщины. Этот населенный пункт немцы называли «ключом от крепостных ворот Смоленска». Взятие Духовщины с северного направления открывало бы нашим наступающим войскам прямой путь на Смоленск. Поэтому подступы к ней стали ареной кровопролитных боев.

Наступление 39-й армии протекало поэтапно. В первую очередь (с 28 августа по 10 сентября) был нанесен отвлекающий удар на участке Понизовье, Сущево. Потом (с 14 по 28 сентября), перегруппировавшись, силы фронта нанесли мощный удар по району Тетерино, Понизовье. Он оказался для противника неожиданным. На главном направлении вражеская оборона была прорвана, и фашисты вынуждены были отступать на юго-запад.

Наиболее ожесточенные бои происходили все-таки на первом этапе — в конце августа и в первой половине сентября. Авиация врага стремилась сорвать начавшееся наступление наших войск, нанося беспрерывные массированные удары по боевым порядкам наземных частей. И вся тяжесть борьбы в воздухе легла на истребителей нашей дивизии. Некоторые из тех воздушных боев, которые мы провели тогда, дают довольно полное представление о том, какая напряженная борьба шла в воздухе.

4 сентября на отражение налета вражеских бомбардировщиков вылетела восьмерка Як-9 из 42-го истребительного авиаполка. Вел группу лейтенант С. М. Бражнец.

Немцев наши летчики встретили на подходе к Духовщине. На высотах от двух до трех тысяч метров к линии фронта приближалось до двадцати немецких бомбардировщиков разных типов. Там были Ю-88, Хе-111 и До-215. Истребители разделились на две группы: одно звено возглавлял Сергей Бражнец, другое — звено прикрытия — лейтенант Григорий Герман. Но так как немецких истребителей поблизости не оказалось, оба звена одновременно атаковали бомбардировщиков.

Боевой порядок противника был нарушен. Развернувшись на сто восемьдесят градусов и даже не сбросив бомб, они рассыпались по звеньям и попытались уши в сторону Смоленска. [219]

В считанные минуты С. М. Бражнец сбил ведущего звена Ю-88, а его ведомый младший лейтенант А. С. Королев — правого ведомого. В то же время Григорий Герман, надежно прикрытый младшим лейтенантом И. Г. Чалмеевым, дважды атаковал звено До-215 и при каждой попытке сбивал по одному самолету. В результате в течение нескольких минут группа была рассеяна, бомбометание сорвано, два «юнкерса» и два «дорнье» сбиты. Наши пилоты потерь не имели.

В те же дни — описанные бои происходили в период с 4 по 8 сентября — во время другого вылета Сергей Бражнец шестеркой провел бой с девятью бомбардировщиками, которых прикрывали два ФВ-190. Одна паша пара завязала бой с «фоккерами», а две другие атаковали девятку. В ходе боя наши летчики сбили четыре «юнкерса» и один «Фокке-Вульф-190». Возвращаясь домой, они заметили еще одну вражескую группу — пять «юнкерсов» под прикрытием четырех истребителей. Снова завязался бой, в котором были сбиты один бомбардировщик и один «фоккер» врага. Таким образом, за один вылет шесть летчиков под командованием Сергея Бражнеца провели два воздушных боя и сбили семь самолетов противника.

Не менее результативно действовали летчики и других полков. 5 сентября звено гвардии лейтенанта Д. И. Кудрявцева за десять минут буквально разгромило крупную авиационную группу противника, в которой насчитывалось до 35 самолетов. Кудрявцев — летчик 80-го гвардейского полка — отличился еще в боях на Ленинградском фронте, где он за короткий период сбил больше десяти вражеских машин. В ту пору он был молодым летчиком, не имевшим до прибытия на фронт никакого боевого опыта. Сейчас, спустя каких-то три-четыре месяца, это был уже закаленный и искушенный воздушный боец.

Кудрявцев вел звено в направлении Смоленска, и вскоре наши летчики увидели до 25 немецких бомбардировщиков, которых прикрывали десять «фокке-вульфов». Д. И. Кудрявцев и М. Ф. Манулин с ведомыми разделились на пары. Первый связал боем истребителей, а другой атаковал бомбардировщиков. За десять минут схватки вражеская группа была рассеяна. Наши бойцы сбили два «юнкерса» и четыре «фоккера». Три машины из этого числа поверг М. Ф. Манулин.

Должен заметить, что наш первоначальный общий план — дать противнику сразу почувствовать нашу силу [220] — полностью себя оправдал. Уже через несколько дней после начала боев гитлеровцы стали искать новые тактические приемы. Наглость их истребителей как рукой сняло. Теперь они приближались к линии фронта, принимая все меры предосторожности. Впрочем, это их тоже не спасало: только за пять дней боев — с 4 по 8 сентября 1943 года — летчики нашей дивизии сбили 129 самолетов противника. Это можно было сравнивать с нокаутом: таких сокрушительных потерь за столь малый срок гитлеровская авиация на этом участке фронта раньше не знала. Тут сказалась и наша солидная подготовка, и глубокое осмысление ранее приобретенного опыта, и продуманная до мелочей тактика, и, конечно, отличные летно-тактические данные новых самолетов. И это с учетом того, что большую часть летного состава мы набрали из необстрелянной молодежи. Но в первых же боях молодые летчики отлично себя зарекомендовали.

Короче говоря, очень скоро мы почувствовали, что противник теряет уверенность и пытается менять тактику в поисках выхода. Один из таких тактических приемов заключался в том, что теперь гитлеровцы перед приходом своих бомбардировщиков высылали вперед группы истребителей с целью связывать боем наши группы. Поначалу эта уловка им удавалась: наша молодежь, завидев вражеских истребителей над полем боя, в состоянии бойцовского азарта шла в атаку. Гитлеровские летчики принимали бой, связывая наши пары, и в это время появлялись бомбардировщики. После того как однотипная ситуация повторилась два-три раза, нам стало ясно, что противник таким образом навязывает нам заранее продуманную тактику, и я дал указания летчикам в затяжные бои с немецкими истребителями не вступать, а связывать их боем малыми силами.

7 сентября восьмерка «яков» из 900-го полка прикрывала поле боя в районе Сущево, Прилесье. Ведущим был капитан А. М. Булочкин. Группа была эшелонирована по высоте — звено прикрытия во главе с лейтенантом Ф. Т. Бутурлиным находилось выше ударного звена Булочкина. Внезапно самолеты прикрытия были атакованы сверху двумя Ме-109. Их удар энергичным маневром был отражен, но тут же на ведомого Бутурлина лейтенанта А. А. Дюкова ринулись снизу два ФВ-190. Он вовремя заметил опасность, вышел из-под удара и предупредил ведущего. «Фоккеры» оказались на пересекающихся курсах с машиной Ф. Т. Бутурлина. Лейтенант довернул [221] свой «як» и тремя короткими очередями сбил головной «фокке-вульф». Втянуть наши истребители в затяжной бой на сей раз фашистам не удалось: потеряв самолет, они ушли. Наша группа продолжала прикрывать наземные войска.

В тот же день над передним краем произошел ожесточенный воздушный бой. Наши разведчики, находившиеся в воздухе, доложили, что к линии фронта приближается шесть девяток бомбардировщиков разных типов — Ю-87, Ю-88 и Хе-111. Колонну прикрывали 16 истребителей. Эти данные поступили на КП дивизии своевременно, и я поднял по две эскадрильи от каждого полка.

Поначалу все шло как по нотам: две головные девятки Ю-87 были атакованы нашими перехватчиками в тот момент, когда они делали перестроение для бомбежки с пикирования. Завершить его они не успели и начали уходить, так и не сбросив бомбы. Идущие следом две девятки «восемьдесят восьмых» все-таки попытались бомбить, но торопливо, неприцельно, и, спасаясь от наших атак, тоже вынуждены были повернуть обратно. Истребители врага оказали активное противодействие, однако обеспечить надежное прикрытие своих бомбардировщиков не смогли.

Что же касается двух замыкающих девяток «хейнкелей», то они подошли с некоторым интервалом во времени, когда поднятые мной эскадрильи уже вели бой с «юнкерсами» и самолетами сопровождения. Поэтому последней я ввел в бой третью эскадрилью 900-го полка, которой командовал старший лейтенант П. П. Просяник. В ее ударную группу входили замполит полка майор Кутасин, старшие лейтенанты Просяник, Лисецкий и Сысоев, лейтенант Думан и младшие лейтенанты Яшин, Русецкий и Трофимов. Восемь летчиков. Еще две пары — старший лейтенант Климов с лейтенантом Быковым и лейтенант Толстов с младшим лейтенантом Барановым — оставались в прикрытии. Они связали боем 16 истребителей противника, а ударная группа атаковала бомбардировщики.

Старший лейтенант Г. Ф. Лисецкий с ведомым ударил по ведущему, а пара старшего лейтенанта П. П. Просяника по правому звену Хе-111. Просяник поджег головной «хейнкель», но при этом так увлекся, что не заметил, как был сбит его ведомый П. В. Русецкий, который и обеспечил своему командиру эту успешную атаку. Другая ошибка командира эскадрильи заключалась в том, [222] что он открыл огонь с большой дистанции и потому быстро израсходовал боекомплект. Оставшись безоружным, Просяник вскоре подвергся ударам со стороны четырех немецких истребителей, которые окружили его и потянули на высоту. Таким образом, руководить боем своих летчиков комэск уже не мог. Набрав шесть тысяч метров, он перевел свой «як» в крутое пикирование, чтобы оторваться от наседавших фашистов. При этом старший лейтенант превысил максимально допустимую скорость — достиг семисот километров в час. Самолет только чудом не разрушился в воздухе. На земле обнаружилось, что фюзеляж был деформирован от перегрузок, местами отслоилась обшивка. К дальнейшим полетам машина была непригодна, и пришлось отправить ее в капитальный ремонт.

Оставшись в воздухе без командира, летчики эскадрильи тем не менее продолжали драться упорно и с должным мастерством: они сбили четыре «хейнкеля» и два «фокке-вульфа». Кроме младшего лейтенанта П. В. Русецкого в этом бою погиб и замполит полка майор И. О. Кутасин. Всего же при отражении налета летчики дивизия сбили 11 бомбардировщиков и 3 истребителя врага.

Все эти бои происходили в первых числах сентября. Только за пять дней — с 4 по 8 сентября — наши бойцы провели свыше пятидесяти воздушных боев и, как уже было сказано, нанесли противнику большой урон. И тогда он в очередной раз изменил тактику. Теперь гитлеровская авиация стала действовать крупными группами. В каждом налете, как правило, участвовало от 85 до 100 машин. После Ленинградского фронта такая тактика нам была не в новинку. Однако теперь для достижения успеха требовалось, чтобы каждый полк вылетал всем составом во главе с командиром. Другими словами, необходимо было целенаправленно использовать все силы дивизии, что исключало возможность патрулирования над передним краем. Если бы здесь были радиолокаторы типа системы «Редут», которые так помогали нам в боевых действиях на Ленинградском фронте, то многие решения, связанные с наиболее целесообразным использованием сил, значительно бы упростились. Но локаторов не было. В этих условиях напрашивался один выход: требовалось вести постоянное наблюдение за основными вражескими аэродромами. Кое-какой опыт в этом деле у нас уже был. 4 сентября, например, я выслал звено в [223] направлении Смоленска для свободной охоты и при этом поставил попутную задачу разведать смоленский аэродром. На подходе к нему звено обнаружило в воздухе до двадцати бомбардировщиков Хе-111. В тот момент взлетели еще и истребители прикрытия. Набрав высоту, они пристроились к «хейнкелям», и вся группа пошла на Духовщину. Командир звена сообщил обо всем этом на КП дивизии, после чего внезапно со стороны солнца атаковал бомбардировщики, расстроил их боевой порядок, сбил один «хейнкель». А мы тем временем подняли группу для отражения налета, и ей даже пришлось некоторое время выжидать. Этот эпизод со всей определенностью показал, насколько нам важно наблюдать за аэродромами противника, особенно бомбардировочной авиации.

Зная примерный период активности немецких бомбардировщиков, я высылал наиболее подготовленные звенья и пары охотников к тем вражеским аэродромам, на которых базировались бомбардировщики. Наши истребители, используя для маскировки солнце, дымку, облачность, находились несколько в стороне от аэродромов Сеща, Шаталово, Смоленск и, не вызывая никакой реакции со стороны врага, наблюдали взлет его самолетов, сбор их в группу, а затем и в общую колонну, видели, как пристраиваются к ней истребители прикрытия, и, конечно, определяли направление, куда после сбора следовала вся армада. Эти данные тут же передавались по радио на КП дивизии и полков, и нам обычно хватало времени не только для того, чтобы поднять самолеты, но и упредить противника, встретить огнем приближающуюся колонну за 10–20 километров до линии фронта.

Эта наша тактика ответных действий оказалась правильной. Эффективность их резко возросла. Вскоре нам стало ясно, что чем раньше мы атакуем колонну самолетов противника, тем неожиданнее это для него, тем больших успехов мы добиваемся. Иногда поднятые на отражение налета наши эскадрильи атаковали противника в тридцати километрах за линией фронта — то есть там, где враг обычно чувствует себя в безопасности и совершенно не ожидает удара. При этом необходимую часть сил, один из трех полков, мы всегда держали над линией фронта на тот случай, если какая-то группа немецких бомбардировщиков отрывалась от общей колонны и все-таки достигала переднего края. В те дни мы работали с полным напряжением, однако, несмотря на сложную [224] обстановку в воздухе, у наших летчиков не было того постоянного перенапряжения, с каким мы воевали на Северо-Западном и Ленинградском фронтах. Боевой настрой в полках был очень высок. Наши пилоты уже почувствовали свою силу. Теперь мы не оборонялись и в каждом бою стремились сразу же перехватить у врага инициативу. Мы заставляли его менять тактику. Надо сказать, что гитлеровцы шли на это не от хорошей жизни. Мы сами активно искали врага в воздухе и атаковали его повсюду. Бои шли ожесточенные, потери с нашей стороны, конечно, были неизбежны, но при этом никогда еще мы не вели боев с такой результативностью. Командующий 3-й воздушной армией был удовлетворен результатами боевых действий дивизии.

Но иногда наша боевая активность оборачивалась для нас неожиданной стороной. Передний край на стыке Калининского и Западного фронтов изгибался почти под прямым углом. Однажды, уже в середине сентября, два наших полка, как обычно в те дни, вылетели на перехват большой колонны бомбардировщиков противника. Разведчики своевременно доложили о том, что в направлении нашего участка фронта идут три группы самолетов по три девятки. Интервалы между ними составляли около 8–10 километров, всего же насчитывалось до 80–90 бомбардировщиков, не считая истребителей прикрытия. Мною был поднят третий полк. Колонна сильно растянулась, и появилась хорошая возможность внезапным ударом разгромить ее еще на маршруте. Командиры полков по радио доложили: «Цель видим». Я ожидал, что через несколько минут услышу доклад о ходе боя, но вместо этого последовал запрос: «Противник разворачивается на девяносто градусов вправо, после чего, видимо, пойдет на один из участков Западного фронта. Что предпринять?» «Атаковать на преследовании», — немедленно приказал я и тут же доложил командующему воздушной армией о принятом решении. К немалому своему удивлению, я получил приказ сажать истребители на свои аэродромы и быстро их заправлять.

— Вы свою задачу решили — и хорошо, — сказал командующий и добавил несколько слов о том, что обеспечение переднего края Западного фронта — не наша задача.

Я был обескуражен. Иметь выгодное тактическое положение для атаки и не воспользоваться этим? Но приказ есть приказ, и мне пришлось его выполнить. [225]

Чтобы запутать нас и дезориентировать, перемежая массированные налеты, противник иногда действовал и мелкими группами по 3–5 бомбардировщиков. Но с этими группами вполне справлялись наши пары и звенья, которые барражировали над линией фронта именно на этот случай. Поэтому мы не отвлекали силы от выполнения главной задачи, и немецкие крупные группы несли большие потери. О том, что они были весьма чувствительны для противника, говорило не только количество сбитых немецких самолетов, но и само поведение фашистов в воздухе. Теперь, завидев наши истребители, они нередко ложились на обратный курс и возвращались на свои аэродромы, так и не выполнив своей задачи. Иногда — как об этом рассказывалось в предыдущем эпизоде — гитлеровцы по ходу следования меняли объекты удара, поворачивая в других направлениях.

К середине сентября мы полностью контролировали обстановку в воздухе на своем участке фронта. Но «спокойная» жизнь продолжалась недолго. Ничего не добившись массированными налетами, противник снова перешел к тактике действий мелкими группами (по 5–8 бомбардировщиков в группе). Иногда между ними вклинивались группы покрупнее — до трех девяток. Их было много, появлялись они часто и в разное время дня. Тактика слежения и перехвата, которая сослужила нам хорошую службу, здесь не годилась: нам пришлось бы дробить и распылять свои силы, и при этом мы все равно при перехватах не добились бы хороших результатов. Поэтому мы снова перешли к непрерывному патрулированию над линией фронта в составе эскадрилий. И снова почувствовали, как остро не хватает нам радиолокационной станции: с ее помощью мы могли бы более эффективно бороться с многочисленными мелкими группами.

В те же дни до меня дошли сведения, что командующий воздушной армией получил радиолокационную станцию РУС-2 и развернул ее в районе штаба воздушной армии. Я попросил его передать станцию в распоряжение дивизии. Н. Ф. Папивин отказал, но я снова и снова обращался к нему с той же просьбой, и в конце концов он уступил и сообщил, что станция вышла ко мне.

Стояла осень, начались дожди, грунтовые дороги были в крайне плохом состоянии, а местами попадались труднопроходимые, заболоченные участки. Не было ничего неестественного в том, что где-то на одном из таких [226] участков станция застряла и не прибыла к нам вовремя. И вот именно тогда две девятки вражеских самолетов сумели отбомбиться по нашим войскам. Раздался телефонный звонок, и я услышал раздраженный голос командующего:

— Я передал тебе станцию, а ты допустил, чтобы противник бомбил наши войска. Ты куда смотришь?

Я ответил, что станция ко мне еще не пришла.

— Ах, вот в чем дело! Выпросил станцию и не интересуешься, где она?!

После этого разговора настроение было крайне неприятное. И от упреков командующего, и еще в большей мере оттого, что пропустили мы эти две девятки бомбардировщиков, хотя каждому воевавшему человеку понятно, что закрыть наглухо от авиации противника передний край фронта было делом в тех условиях невозможным.

Через некоторое время снова раздался звонок из штаба воздушной армии, и я услышал спокойный голос генерала Н. П. Дагаева:

— Расстроен? Принимай меры — выручай станцию. Видимо, она застряла или отказал двигатель.

Начальник штаба армии сказал, по какой дороге шла станция, и в заключение добавил:

— Работай спокойно.

Станцию нашли на другой день. Она застряла в лощине, но к вечеру была уже в расположении дивизии, в течение ночи ее развернули и к утру следующего дня включили в работу. Эту единственную на весь фронт станцию я не решился держать на поле боя — там ее легко могли уничтожить. Она была развернута в районе штаба дивизии. Используя опыт боев на Ленинградском фронте, мы установили на КП всех полков приемники и централизованно передавали сведения о воздушной обстановке.

Воевать теперь стало легче. Я сделал попытку снять регулярные наблюдения воздушных разведчиков за аэродромами противника: теперь все наиболее важные направления обеспечивала станция, и я стремился иметь под руками как можно больше готовых к бою истребителей. Но попытка ослабить наблюдение за вражескими аэродромами была, как оказалось, преждевременной. Однажды, когда наши наземные войска успешно наступали, станция отказала, и мы «ослепли» на несколько очень важных для нас часов. Пришлось срочно высылать к вражеским аэродромам воздушных разведчиков и усиливать [227] прикрытие поля боя непосредственным патрулированием.

Были и другого рода сбои.

Станция работала нормально, обстановка в воздухе была спокойной, но вдруг локатор дал засечку: у самой линии фронта появилась большая группа бомбардировщиков. А у нас в тот момент над передним краем патрулировало только одно звено. Я дал ему целеуказания и тут же поднял две эскадрильи. Но когда они появились над полем боя, враг уже успел отбомбиться и уйти. Одному звену справиться с тремя девятками Ю-88, находившимися под сильным прикрытием истребителей, конечно, было сложно.

Мы предъявили претензии к расчету станции РУС-2: как это, мол, можно было «проглядеть» такую группу? Но оказалось, что станция работала нормально и доклад о бомбардировщиках был сделан немедленно, едва лишь локатор засек их. Мы снова усилили воздушное наблюдение, и дня через два после этого случая наши разведчики доложили, что к линии фронта приближается группа бомбардировщиков противника. Станция РУС-2, однако, ничего не показывала: самолеты шли к переднему краю на малой высоте. Только в двадцати километрах от него они начали набор высоты и, достигнув двух тысяч метров, практически с ходу отбомбились. Теперь стало понятно, почему локатор давал засечку с таким запозданием.

Это многому нас научило. Вывод напрашивался сам собой: обеспечить надежный контроль за воздушной обстановкой можно только комплексно, сочетая все способы наблюдения. Мы использовали станцию, но при этом вели наблюдение за вражескими аэродромами, а также вменили в обязанность всем ведущим групп при встрече с противником сразу же передавать на КП данные о составе его группы, высоте, курсе, боевом порядке. Все данные наносились на планшет воздушной обстановки, и нам на КП была видна вся ситуация в воздухе.

В один из дней, когда до захода солнца оставалось несколько минут и мы уже по привычке считали, что налетов больше не будет, со станции поступили данные о том, что на высоте четырех тысяч метров идет большая группа самолетов. «Большая» — это может быть и шесть девяток, и три-четыре. Установить это с достаточной точностью по засечке локатора невозможно. Поэтому на отражение налета я поднял в полном составе 86-й полк, [228] который встретил противника на подходе к линии фронта. Вскоре было доложено о приближении другой и тоже большой группы, которая шла вслед за первой на высоте трех с половиной тысяч метров. На этот раз я поднял 42-й полк, который тоже своевременно перехватил фашистов. Но когда наши перехватчики уже завязали бой, выяснилось, что каждая из «больших» вражеских групп состояла из трех девяток машин. Знать бы об этом заранее — можно было бы поднять на отражение налета не такие большие силы.

До этого дня противник таких налетов в сумерки не предпринимал. И если не считать отдельных промахов с нашей стороны, то в целом в эти дни летчики дивизии действовали успешно. Поэтому гитлеровцы и пошли на очередную уловку, попытавшись нанести массированный удар в сумерки. И их расчет имел кое-какие шансы на успех, поскольку наши истребители в темное время суток боевых действий не вели. Но при этом немцы все-таки допустили просчет. Дело в том, что на высотах от трех-четырех тысяч метров и выше сумерки наступают позже, чем на земле. Поэтому первые две вражеские группы пришли несколько преждевременно: поднятые в воздух полки действовали в светлом небе, и это, само собой разумеется, не оставило противнику никаких шансов на успех.

Но вот летчикам 900-го полка пришлось отражать налет третьего эшелона позже. А это уже было сложнее.

Следующий эшелон вражеских бомбардировщиков (тоже три девятки) шел на высоте полутора тысяч метров, причем не компактной группой, как предыдущие, а тремя небольшими группами с заметным интервалом. И локатор дал три последовательные засечки. Поэтому 900-й мы поднимали поэскадрильно.

Последней вылетала эскадрилья старшего лейтенанта П. П. Просяника. Она только что вернулась с боевого задания, самолеты заправлялись горючим, а летчики принаряжались для фотографирования: к нам прибыл репортер из фронтовой газеты, и мы ему представили подразделение П. П. Просяника как лучшее в соединении. Корреспондент скучал с самого утра: день выдался напряженный, между боевыми вылетами сделать снимок ему не удалось, и теперь, под вечер, наконец выдалась такая возможность. Но тут, когда первые две эскадрильи уже были в воздухе, станция РУС-2 дала очередную засечку. Летчики третьей эскадрильи 900-го полка вылетали [229] позже всех. На высоте полторы тысячи метров, на которой подходила к линии фронта очередная вражеская группа, было уже темно. Обнаружить самолет, когда и контуры-то его едва видны — только выхлопы из патрубков двигателей мерцают голубыми огоньками, — было чрезвычайно трудно. Однако наши пилоты свою задачу выполнили, и эскадрилья еще раз подтвердила, что она не зря считается у нас передовой.

Ни один немецкий бомбардировщик не нанес прицельного удара по нашему переднему краю. Летчики 86-го гвардейского и 42-го истребительных полков сбили 7 самолетов противника. Еще 3 вражеских машины уничтожили воздушные бойцы 900-го полка.

После боя третья эскадрилья приземлялась ночью при подсветке ракетами. Все, к счастью, сели благополучно. Хотя корреспондент фронтовой газеты так и не смог в этот день сделать снимка, но он конечно же понял, почему ему рекомендовали третью эскадрилью.

Этот неожиданный вылет под вечер, в котором участвовали все три полка, наглядно показал и высокую боевую готовность соединения в целом, и возросшее ратное и летное мастерство наших истребителей. Но, конечно, не будь у нас радиолокационной станции, вряд ли нам удалось своевременно и так успешно отразить вечерний налет восьмидесяти бомбардировщиков противника.

* * *

В середине сентября в разгар боев на Калининский фронт прибыл командующий ВВС Красной Армии маршал авиации А. А. Новиков. Он прилетел с оперативной группой и инспекцией ВВС, которую возглавлял генерал И. Л. Туркель.

Первым в нашей дивизии появился Иван Лукич Туркель. Он проверял готовность дежурных эскадрилий и боевое управление. С этими вопросами у нас вроде бы проблем не было, поэтому я был очень удивлен, когда мне на КП позвонил начальник штаба дивизии полковник И. Ф. Тараканов и доложил, что инспектирующий остался недоволен нами. Особо отрицательно генерал отнесся к тому, что по моему разрешению летчики дежурных эскадрилий сидели не в кабинах своих машин, а находились возле них. Генерал нашел, что это серьезное нарушение существующего порядка. Мой разговор с И. Л. Туркелем по телефону ничего не дал: доказать ему я ничего не смог. [230]

При тех длительных и напряженных боевых действиях, которые мы вели изо дня в день, важнейшим фактором боевой готовности было физическое и нервное состояние летчика. Александр Легчаков, командир эскадрильи 42-го полка, мой боевой товарищ еще по Брянскому фронту, в те дни записал в свою тетрадь следующее: «В день делаем по 5–7 боевых вылетов. Сейчас только наши сели и заправляются, а мы в составе 10 самолетов находимся в готовности № 1. Сижу в самолете и дремлю: спать приходится мало — в 23 часа ложимся, в 3.00 подъем. Техник Василий Малышев наблюдает за сигналом с КП».

Такое состояние переутомления перед боевым вылетом испытывал даже опытнейший летчик! Между тем само это сидение в кабинах чрезвычайно утомительно и вызывает сонливость. В результате после сигнала к немедленному взлету летчик теряет минуты, чтобы прийти в нормальное состояние. Все, вплоть до запуска мотора и выруливания, производится, естественно, в замедленном темпе. Команды и указания по радио тоже воспринимаются несколько пассивно: организм утомленного человека не может «рывком» переключиться на необходимый ритм действий. Летом, например, продолжительность светлого времени составляет 14–16 часов в сутки, а на широте Ленинграда и того больше. Это значит, что при дежурстве поэскадрильно каждый летчик должен ежедневно просиживать в кабине самолета по 5–6 часов. Это выматывает не меньше, чем боевой вылет. Тем более что человек не знает, полетит ли он через минуту, через час или через два-три.

Я это состояние прочувствовал на себе еще во время службы на Дальнем Востоке. Ситуация в приграничных районах тогда была неспокойная, и мы, истребители, подолгу находились в боевой готовности номер один. Еще тогда нам было ясно, что если летчик находится у самолета, имея все снаряжение под руками, то по тревоге он занимает место в кабине и взлетает гораздо быстрее, чем после многочасового пребывания в дремотном и вялом состоянии. Поэтому я и разрешил летчикам быть возле машин. Более того, во всех эскадрильях мы провели тренировки и убедились, что от этого боевая готовность не только не страдает, но, наоборот, повышается. Пилоты чувствовали себя бодрее и гораздо быстрее реагировали на все сигналы и команды. Конечно же, те летчики, которые не укладывались в нормативы, продолжали [231] тренироваться и, пока не обретали нужного навыка, несли дежурство в кабинах.

Все это я тщетно пытался объяснить генералу И. Л. Туркелю.

Вечером раздался звонок из штаба воздушной армии, и генерал Н. П. Дагаев сообщил мне, что на следующий день в 10.00 в расположение 240-й авиадивизии прибудет маршал авиации А. А. Новиков, которого я должен встретить и доложить ему о состоянии дивизии и о ходе выполнения боевых задач.

На следующее утро я был на аэродроме, куда должен был приземлиться самолет командующего ВВС Красной Армии. Генерал И. Л. Туркель тоже был на аэродроме.

Через несколько минут я рапортовал маршалу авиации А. А. Новикову. Мне уже приходилось докладывать ему в мою бытность командиром полка на Северо-Западном фронте, но сейчас я не был уверен, помнит ли меня Александр Александрович. Если и помнил, то виду, во всяком случае, не показал, и я представлялся ему как бы впервые.

А. А. Новиков пошел вдоль стоянок самолетов. Увидев истребитель, на котором было нарисовано более десяти звезд, по числу сбитых гитлеровцев, маршал спросил, чья это машина.

— Командира дивизии, — ответил шедший рядом инженер-подполковник Н. В. Корчагин.

Командующий посмотрел на меня:

— Значит, летаешь и сбиваешь самолеты противника. Это хорошо. Так и должен поступать всякий, кто хочет хорошо командовать дивизией.

Но я-то в последнее время летал мало. На Ленинградском фронте мне почти не приходилось подниматься в воздух, потому что при том небольшом количестве самолетов, которыми мы располагали, необходимо было все нити управления боем держать в одних руках. Потому я и находился безотлучно на КП. А на Калининском фронте, несмотря на большое напряжение, сил у нас хватало, самолетов — тоже. Но летать мне все же почти не удавалось: для этого мне нужен был надежный заместитель, который мог бы заменить меня на КП. А я на своего положиться не мог. Однажды, когда немецкие бомбардировщики приближались к линии фронта, он, находясь в тот момент на КП, не принял вовремя необходимых мер, и в результате гитлеровцы отбомбились без помех. Я получил строгое внушение от командующего [232] воздушной армией и впредь вынужден был сам безотлучно находиться на командном пункте. Взаимоотношения с заместителем (не буду называть его имя, это был уважаемый, известный боевой летчик, прославившийся еще в Испании, но...) сложились у меня сложные. Когда маршал авиации стал расспрашивать, почему я не летаю, хотя есть такая возможность, я вынужден был признаться, что мне не на кого оставить КП дивизии.

— А кто у тебя заместитель? — спросил Александр Александрович и, когда я ответил ему, кивнул: — Знаю, знаю... Он что, все еще употребляет?

Пришлось ответить утвердительно.

— Жаль, — сказал маршал. — Он ведь давал обещание. Неплохим летчиком был... Ну что ж, помогу тебе.

Об этом разговоре, который был в присутствии инженера дивизии, стало известно личному составу, и это принесло очевидную пользу.

— Когда улетаешь на КП? — спросил вдруг маршал.

— Как только провожу вас.

— Хочу посмотреть и другие полки, — сказал А. А. Новиков. — На КП вылетай завтра утром, часам к восьми-девяти. Я приеду несколько позже. Мой приезд прошу не афишировать. Ясно?

— Все будет выполнено, как приказано!

После этого я сопроводил маршала авиации в 42-й истребительный авиаполк. Когда я докладывал о боевой работе этого заслуженного боевого коллектива, маршал спросил:

— Как справляется командир полка?

Я подробно и с большим удовольствием рассказал о Федоре Ивановиче Шинкаренко, который был моим командиром в сорок первом году, и добавил, что, на мой взгляд, он — готовый командир дивизии.

Потом маршал поинтересовался, есть ли еще в дивизии летчики, которые сбили более десяти самолетов противника. Я ответил, что есть, и назвал по фамилиям несколько человек, в числе которых был и Григорий Герман.

— Тех, кто заслуживает, представьте к присвоению звания Героя Советского Союза, — приказал А. А. Новиков.

Во время беседы с летчиками командующий авиацией поинтересовался их отзывами о самолете Як-9 с 37-миллиметровой пушкой. Оценки были хорошими: наши [233] пилоты любили эту машину. Маршал похвалил летный состав и сказал, что командование фронта и воздушной армии лестно отзываются о боевой деятельности 240-й дивизии. Тут-то генерал И. Л. Туркель и доложил ему о том, что порядки в дивизии неважные. Пришлось мне давать маршалу подробные объяснения. Все это происходило в присутствии летчиков, которые подтвердили целесообразность практикуемого у нас метода дежурства. Вывод А. А. Новикова был для нас приятной неожиданностью.

— Если готовность с вылетом обеспечивается, то такая система себя оправдывает, и надо подумать, как распространить этот опыт на другие истребительные соединения, — заключил он.

Вскоре, когда маршал все еще находился в дивизии, с КП был получен сигнал на взлет полка в полном составе. Все эскадрильи уложились в нормативы, установленные для боевой готовности номер один. Александр Александрович отметил высокую боевую готовность полка, ценную инициативу по наблюдению за вражескими аэродромами и объявил всему летному составу дивизии благодарность.

На другой день я был в двух километрах от линии фронта на КП дивизии и руководил боевыми действиями своих истребителей, когда из штаба воздушной армии мне передали, что А. А. Новиков отправился ко мне на КП. Через некоторое время я увидел три приближающихся «виллиса». Когда маршал и сопровождающие его офицеры вышли из машин, а я уже бежал им навстречу, начался интенсивный артиллерийский обстрел, и все залегли около машин.

Налет продолжался минут пятнадцать, и когда я все-таки подбежал к машинам, картина была не слишком приглядной: все были мокрые, перепачканные грязью, шофер получил легкое ранение. Маршал, отряхнувшись, выслушал мой доклад и улыбнулся:

— Невежливо ты встречаешь командующего ВВС... — Потом, после паузы, добавил: — Ничего... Бывает хуже.

Едва мы пришли на КП, воздушные разведчики передали по радио, что с аэродрома Шаталово взлетела группа вражеских бомбардировщиков — 45–50 единиц. Вскоре эти данные подтвердил расчет радиолокационной станции.

Я поднял шесть эскадрилий. На высоте две с половиной — три тысячи метров и практически прямо над нами [234] наши истребители завязали бой. Горели, падая, немецкие бомбардировщики. Один наш летчик на глазах у всех присутствующих сбил подряд два из них. Зрелище было впечатляющее.

Всего в этом налете гитлеровцы потеряли семь самолетов. Само собой разумеется, бомбардировка была сорвана, группа — рассеяна.

А. А. Новиков приказал уточнить фамилию летчика, сбившего два самолета. Им оказался лейтенант Григорий Герман — заместитель командира эскадрильи из 42-го истребительного авиаполка.

Через несколько дней, 28 сентября 1943 года, был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР, которым звание Героя Советского Союза было присвоено Григорию Ивановичу Герману и мне.

* * *

Упорная борьба на земле закончилась прорывом вражеской обороны на главном направлении. Летчики дивизии прикрывали боевые порядки наступающих соединений, 900-й полк сопровождал штурмовиков.

Сильные бои развернулись на подступах к Духовщине. Здесь наши войска были временно остановлены. Линия фронта в те дни пролегала по небольшой речушке. Со стороны противника берег был крутой, на обрыве виднелась деревенька, от которой осталось пять-шесть домов и сараев. От нас к речке спускалось большое поле. Мы просматривались противником хорошо.

За полем был сосновый лес, на левой опушке которого находилось старое кладбище, заросшее деревьями и кустарником. Там, в сосновом бору, заняла исходное положение танковая бригада.

Линия обороны врага по крутому правому берегу речки возникла в ходе его отступления. Это был типичный промежуточный рубеж, на котором гитлеровцам удалось кое-как закрепиться. В инженерном отношении он не был оборудован как следует, поэтому успех готовящихся на этом участке ударов по немцам сомнений не вызывал. 240-й авиадивизии поставили задачу прикрывать с воздуха наши наступающие части, особенно в момент ввода в прорыв танковой бригады.

Я развернул свой КП на окраине кладбища: отсюда хорошо просматривались поле, речка, крутой правый берег и остатки деревушки. У меня была прямая связь со стрелковой дивизией из состава 39-й армии, действующей [235] на этом направлении. Надежно прикрыв войска непрерывным патрулированием наших истребителей, я ждал начала наступления.

В назначенное время после пятнадцати-, двадцатиминутной артподготовки танки и пехота пошли в наступление. Танки выходили с опушки леса волнами по 10–12 машин. Все, как мне казалось, развивалось нормально. Шла огневая дуэль. Некоторые дома и сараи на занятом фашистами берегу загорелись.

Когда первая группа танков подошла к речке на 400–500 метров, с вражеской стороны из-за домов и укрытий вышли 6–7 новейших самоходных орудий «фердинанд» и открыли огонь.

Все дальнейшее я наблюдал с большим волнением и тревогой. Когда две-три тридцатьчетверки уже горели, а другие стали останавливаться из-за повреждений, ожидалось, что наши танкисты сосредоточат свой огонь на «фердинандах» и уничтожат их. Однако машины второй волны продолжали продвигаться, обходя горящие Т-34, и тоже попадали под удары самоходок. А те, маневрируя, продолжали эффективную стрельбу, и вскоре количество наших горевших и поврежденных танков на поле значительно увеличилось. Только тогда несколько наших машин остановились и стали вести артиллерийскую дуэль с «фердинандами». Результат сразу сказался: три самоходки были поражены. Но это произошло с опозданием. Только три или четыре танка достигли речушки, и атака, конечно, захлебнулась.

Летчикам не так уж часто доводилось видеть танковые атаки глазами наземного наблюдателя. То, что мы видели под Духовщиной, нас потрясло. Но оказалось, это было далеко не все.

Когда стемнело, из-за леса залпами ударили «катюши» и артиллерия. Картина была впечатляющей и несколько приподняла у нас настроение. Командир стрелковой дивизии, КП которого был сзади нас, за лесом, километрах в трех-четырех от моего, сообщил, что на следующий день после более тщательной артподготовки и удара авиации дивизия будет продолжать наступление. Я попросил его предупредить меня, если в течение ночи что-нибудь изменится. Он обещал.

Проверив связь, предупредив всех о близости противника, я после ужина лег спать: поскольку ночи уже стояли прохладные, залез в спальный мешок. [236]

На рассвете меня разбудил дежурный офицер и доложил, что ночью противник без всякой артподготовки неожиданно контратаковал, отбросил части стрелковой дивизии за лес и снова быстро отошел. С КП пехотинцев никаких звонков не было. У нас же никто ничего толком не понял: услышали перестрелку, которая неожиданно началась и неожиданно кончилась, и решили, что это дело обычное. Даже не стали меня будить. Только когда противник, оттеснив наши части, стал отходить и часовые, охранявшие наш командный пункт, услышали поблизости чужую речь, они доложили об этом дежурному офицеру. Тот осторожно, без шума проверил доклад солдат и убедился в том, что противник рядом. Почему-то немцы обходили кладбище стороной: ни один из них туда не зашел. Нетрудно представить, что случилось бы, напорись они на наш КП: перебили бы всех нас как куропаток или, что еще горше, могли взять в плен. Дежурный немедленно привел в готовность отделение охраны, но тех, кто спал, будить не стал, чтобы спросонья никто не зашумел и не запаниковал бы. Вероятно, в той обстановке это было разумно.

Выслушав этот фантастический доклад, я переспросил:

— Это точно, что из стрелковой дивизии к нам не звонили?

— Совершенно точно. Никто не звонил, никаких предупреждений не было, и до сих пор с ними связи нет, — отвечал он.

Я, конечно, все равно строго выговорил ему за то, что не разбудил меня и не доложил как полагалось. Это было равносильно невыполнению приказа. В данном случае обошлось. Но ведь тут все зависело от «авось».

Что же касается командира стрелковой дивизии, то он потом даже не думал оправдываться. Улыбаясь, сказал, что контратака немцев была настолько неожиданна, «как бывает на войне», что они — пехота, — говоря его словами, «подорвали» и забыли о боевых товарищах. Короче говоря, я понял, какое бывает взаимодействие.

Немцы своей успешной контратакой выиграли время и спокойно отошли на более выгодные позиции.

В данном случае ссылки командира стрелковой дивизии на превратности фронтовой жизни я принять не мог: побеждает обычно тот, кто умеет воевать, в частности, умеет организовывать и поддерживать взаимодействие. [237]

Такой вот был в сентябре частный эпизод, случайным свидетелем и даже участником которого я оказался. А в целом войска фронта наступали успешно. 19 сентября была прорвана последняя сильно укрепленная полоса вражеской обороны перед Духовщиной, и после энергичного штурма город был взят. В те же дни соединения соседнего Западного фронта овладели важным опорным пунктом на подступах к Смоленску — городом и железнодорожной станцией Ярцево. Путь на Смоленск был открыт.

С огромной радостью личный состав нашей дивизии воспринял благодарность Верховного Главнокомандующего. Почти три недели мы вели ожесточенные воздушные бои на этом направлении, одержали немало побед. Но и потери были тяжелые. Погибло 32 летчика и среди них — замечательный истребитель, командир 86-го гвардейского авиаполка подполковник С. Н. Найденов.

Всего в боях за Духовщину летчики дивизии совершили 1784 самолето-вылета. Сбили 155 самолетов противника, 58 бомбардировщиков и 97 истребителей. Дивизия потеряла 49 машин{10}.

Из этой борьбы дивизия, в составе которой больше половины было молодых необстрелянных летчиков, несмотря на значительные потери, вышла сильным и сколоченным соединением, способным успешно решать боевые задачи любой сложности. За короткий период более ста человек были удостоены высоких наград Родины.