Малая земля
Недавно я получил письмо от Виктора Алексеевича Стовбы. Сейчас он на партийной работе в Одессе. А когда мы высаживались на Мысхако, Виктор Стовба в звании главного старшины был секретарем комсомольского бюро 14-го батальона, которым командовал подполковник Хлябич. Вот что пишет мне старый фронтовой друг, вспоминая те дни:
«Высадились мы довольно удачно. Хлябич задержался на берегу, пока все бойцы батальона не сошли с кораблей. Чтобы избежать лишних потерь (участок простреливался минометным и пулеметным огнем), он приказал сразу же размещаться в укрытиях. Сам же не думал об опасности, ходил во весь рост. Ты помнишь, как его любили матросы. И здесь некоторые из них не отставали ни на шаг от своего командира. Когда поблизости упал снаряд, один из десантников-коммунистов (к сожалению, не помню его фамилии) прикрыл комбата своим телом. Бойца ранило, но командир был спасен.
Уже рассветало, когда товарищи из отряда Куникова провели нас по освобожденным улицам Станички, познакомили с обстановкой. Вскоре после этого батальон двинулся вперед. Матросы шли с криком «Полундра!». Их порыв был неудержим. Фашисты, отчаянно отстреливаясь, оставляли — один рубеж за другим. В первой цепи атакующих я увидел заместителя командира по политчасти Петра Павловича Ромашкова.
— Быстрее! Не давай им закрепиться! — гремел его голос.
За короткое время мы захватили несколько кварталов. Но вот перед нами большое здание школы. Гитлеровцы [26] здесь засели крепко, к ним не подступиться. Артиллерию бы сюда... Но несколько противотанковых пушек, которые удалось выгрузить на берег, командир бригады берег «на черный день» — на случай отражения вражеских танков. К тому же и боеприпасов у артиллеристов было немного. А одними гранатами да автоматными очередями крепость, в которую превратили гитлеровцы здание школы, не одолеешь. Хлябич приказал блокировать здание и прекратить атаки.
Фашисты от нас всего в двух десятках метров: мы по одну сторону улицы Азовской, они — по другую. Закрепляемся в захваченных нами домиках.
Бой длился весь день. Вечером меня вызвал Ромашков.
— Иди к лейтенанту Бобкову. Он готовит новую атаку на здание школы. Помоги ему.
Бобков и его помощник Поляков совсем молодые ребята, комсомольцы. Я понял, почему Ромашков послал меня к ним. Буйные головы, их частенько подводит излишняя горячность. Нашел я взвод в одном из домиков. Пришел вовремя. Бобков уже собирался бросить своих матросов в атаку. Я посоветовал сначала провести разведку. Нескольким матросам удалось пробраться к самому зданию школы. Значит, найдены относительно безопасные подходы. Вскоре сюда подтянулся весь взвод, кроме пулеметчиков, которые остались на своих позициях, чтобы прикрывать нас огнем.
В окна полетели гранаты. Часть гитлеровцев бросилась к ходу сообщения и покинула школу. Но остальные быстро опомнились и открыли такую пальбу, что нам пришлось отказаться от атаки. Вернулись в свои укрытия.
Перестрелка не стихала. Люди третьи сутки без сна. Слышишь, поблизости от тебя умолк автомат. Думаешь, убило матроса. А оказывается, заснул. Разбудишь его, снова начинает стрелять. Советую Бобкову разбить бойцов на смены — пусть одни хоть часок поспят, пока другие находятся на посту.
— И ты приляг, отдохни, а я подежурю.
Но отдых был коротким. Гитлеровцы перешли в контратаку. Они бежали вдоль улицы, — по-видимому, справа от нас врагу удалось оттеснить наши подразделения. Несколько часов мы сдерживали фашистов, но [27] потом они окружили наш домик. Бобков в самый последний момент вывел людей в небольшой кирпичный сарай. Проделали в его стенах амбразуры и ударили из автоматов в спину гитлеровцам, обошедшим покинутую нами позицию.
Нам очень досаждал снайпер, засевший на той стороне Азовской улицы (в доме 55). Разрывная пуля ударила в кирпич возле моей головы. И тут я увидел снайпера — он показался в проеме окна. Выпустил по нему длинную очередь. Больше он не стрелял.
— Ты ранен, — говорит мне Бобков.
Трогаю шею — кровь. Видно, царапнуло осколками пули. Наскоро бинтую шею и опять стреляю.
В одну из атак гитлеровцы бросили против нас танк. Матросы гранатами подбили его. Он простоял посреди улицы сутки. Ночью улица заполнилась дымом. Мы думали, что немцы под прикрытием дымзавесы готовят новую атаку. Но утром увидели, что танка нет — гитлеровцы в дыму отбуксировали его. Моряки долго горевали по этому поводу.
Мы выстояли. Это помогло другим подразделениям отбросить фашистов и восстановить положение».
Я привел этот длинный отрывок из письма В. А. Стовбы потому, что он, на мой взгляд, убедительно свидетельствует об условиях, в которых действовали наши десантники.
Мне в те дни довелось побывать в районе Азовской улицы. Рота Василия Миловатского тоже приблизилась к зданию школы № 22, только с другой стороны. Я разыскал Василия в полуразвалившемся каменном доме. Укрываясь за его стенами, матросы вели огонь по школе.
С потолка посыпалась штукатурка, задрожал под ногами пол.
— Опять артподготовка, — сказал Миловатский. — Жди атаки.
Приказал прекратить огонь по школе и следить за улицей. Взрывы грохочут совсем рядом. В окна влетают осколки. Кто-то застонал. Раненому сейчас же сделали перевязку. Артподготовка длилась минут двадцать. Не успели рассеяться пыль и дым от разрывов снарядов, на улице показалась вражеская пехота. Матросы встретили ее дружным огнем. Гитлеровцы еще не раз бросались [28] в атаку, но выбить роту Миловатского с ее позиций так и не смогли. Ночью, когда немного стихло, связной доставил приказ командира батальона: позиции передать подразделениям подполковника Хлябича, роту отвести в тыл.
Позже мы узнали, что на Малую землю прибыло подкрепление. Поэтому командир десанта полковник Потапов получил возможность собрать кулак для нового удара. Цель — расширить плацдарм.
В 23 часа рота вышла к шоссейной дороге, тянувшейся вдоль берега. Здесь собрался весь батальон подполковника Шитова, вернее, то, что от него осталось — человек двести.
Немного отдохнув, десантники двинулись вперед. Миловатский разбил роту на группы в пять-шесть человек, каждая получила задачу захватить один из домов на окраине поселка. Командир позаботился о том, чтобы в каждой группе был коммунист.
— Я убедился, как это важно, — сказал он. — Возьми Михаила Гончаренко, Степана Томашевского, Владимира Синицына, Владимира Красношлыка, Александра Буцаева, Константина Гриднева — матросы так и тянутся к ним. Одно присутствие этих людей делает группы слаженными, утраивает силы бойцов.
Десантники подползали к постройкам как можно ближе, забрасывали их гранатами, а потом бежали к окнам и дверям. Доходило до рукопашных схваток. К утру рота овладела шестью домами.
Мучила жажда. Фляги давно пусты, а поблизости ни одного колодца. К радости матросов пошел снег. Бойцы ладонями сгребали его в котелки вместе с песком и глиной. Когда котелок согреешь в руках, на дне остается с полстакана мутной влаги. Даем ее прежде всего раненым.
Меня вызывают в политотдел бригады. Миловатский просит забрать с собой раненых, дает в помощь нескольких матросов. Под огнем выносим их. В развалинах рыбозавода уже развернут медсанбат. Военврач Владимир Маркович Володин принимает у меня раненых. Наши медики народ деловой. Успели расчистить подвалы, побелить их известкой. Раненым оказывается необходимая помощь, находятся они в сносных условиях. Регулярно организуется эвакуация их на Большую землю. [29]
КП бригады уже не было на старом месте. Я узнал, что рота Мамаева захватила здание радиостанции, вернее, то, что от нее осталось — повалившиеся стены. Но под грудой щебня оказалось надежное укрытие — глубокий подвал. Здесь теперь и обосновались штаб и политотдел бригады.
В небольшой комнате, освещенной коптилкой из ружейной масленки, вижу Дорофеева, Проценко. Поправляя рукой копну огненно-рыжих волос — от них, кажется, и в подвале светлее, — склонилась за столом в углу Мария Педенко, библиотекарь политотдела.
Зазвонил телефон. Дорофеев схватил трубку. Докладывает из 14-го батальона инструктор политотдела старший лейтенант Суханов. Дорофеев подает мне карандаш и кивает на лист бумаги:
— Записывай.
Вести хорошие. Батальон занял еще два квартала правее школы. Врагу нанесены тяжелые потери: убито более 500 солдат и офицеров. Подбиты два средних танка, захвачены пушка, четыре пулемета и батальонный миномет с 160 минами (100 из них уже выпущены по противнику). Наши потери: 25 убитых и 105 раненых. Погибли политработники старший лейтенант Чирков и лейтенант Овецкий. Бои жаркие. Бойцы находятся от противника в тридцати — сорока шагах. Несмотря на трудности, настроение у матросов бодрое. Сегодня подано восемь заявлений с просьбой принять в партию.
— Зачитайте их, — просит Дорофеев. Слушая Суханова, начальник политотдела повторяет, чтобы слышали все: — Заявление старшего сержанта В. И. Шинкарева: «Теперь, когда я испытал себя в боях и уверен в себе, прошу принять меня в партию. Хочу идти в бой коммунистом». Краснофлотец Голубев пишет: «Хочу бить врага коммунистом. Заверяю партию, что буду драться с фашизмом до последней капли крови».
Суханову пришлось прервать доклад: немцы снова пошли в атаку. Впереди пехоты — четыре танка и две бронемашины. С тыла обходят автоматчики.
— Да, тяжко там, — вздыхает Дорофеев. Он берет у меня исписанный лист, подчеркивает отдельные строчки. Подзывает Педенко. — Готовьте очередную «Полундру». А вы тоже садитесь и пишите, — обратился он к нам с [30] Проценко. — Получше, поярче расскажите о подвигах наших людей.
«Полундра» — красочно оформленная рукописная газета, выпускавшаяся в нескольких экземплярах, с первых же часов боев на Малой земле завоевала широкое признание. Ее листы путешествовали из роты в роту, вызывая всеобщий интерес.
Поздно ночью в подвал спустился Видов. Просмотрел наполовину готовую «Полундру», над которой трудились художники Б. И. Пророков и В. Е. Цигаль. Похвалил: хорошо получается.
И сейчас же снова всех разослал по батальонам. Меня оставил в блиндаже:
— Сиди у телефона. Будешь дежурным по политотделу. А я на берег — сейнеры с боеприпасами подошли, надо организовать разгрузку.
Сижу за низким столиком. Клонит ко сну. Какие уже сутки мы не спим! Зуммерит телефон. Сбрасывая с себя дрему, хватаю трубку. Слышу голос командира бригады Потапова:
— Где комиссар?
— На берегу.
— Идите и передайте ему мой приказ: спать до утра. Беречь его надо. Понимаете?
— Понимаю, товарищ полковник. Сейчас же скажу ему.
Выбегаю из подвала, спешу на берег. В отсвете недалекого пожара вижу черные фигурки матросов. Одни подают с мотоботов — небольших моторных суденышек — тяжелые ящики, другие принимают их, взваливают ношу на плечо и бегут к штабелям на берегу. Временами над головой раздается пронзительный вой. Все приникают к земле. Ослепительная вспышка, грохот, свист осколков. Когда глаза снова привыкают к темноте, вижу — матросы опять бегут со своей ношей, как будто ничего не произошло.
Вдруг над штабелем заполыхал алый язык.
— Спасайся, боезапас горит! — слышу пронзительный крик.
— Отставить! — Знакомый спокойный голос. Вот он, Видов! Остановил за плечи двух бегущих матросов, повлек за собой. — Не удирать, а спасать боеприпасы надо. Ведь нам без них крышка. А ну снимай бушлаты! [31]
А сам, скинув шинель, бросает ее на пламя и прижимает грудью к горящему ящику. Так же поступают и матросы. А с мотоботов бегут мотористы с ведрами, плещут водой на штабель, обливая заодно и комиссара с матросами.
— Нас-то зачем? — смеется Видов.
— А чтобы тоже не загорелись.
Когда огонь был потушен, Видов надел шинель на мокрую гимнастерку.
— Ох, хорошо, теплая! — И снова звенел его голос: — Давай, давай, товарищи, быстрее. Хватит в этот штабель — фашист увидит, сшибет сразу же. Сюда вот лучше, в воронку. А это что за мешки? Крупа? Хорошо, вон за стенку складывайте. Без еды ведь тоже не повоюешь.
Я уже подошел было к нему, когда грохнул неподалеку очередной снаряд. Кто-то охнул. Видов кинулся на стон, склонился над раненым.
— А ну помоги, — подозвал он меня.
Вдвоем мы отнесли пострадавшего за штабель с метками. Видов достал из кармана перевязочный пакет, прямо поверх штанины туго перетянул раненому ногу. Моряк приподнялся, потрогал бинт, пошевелил ногой. Лицо скривилось в болезненной улыбке.
— А я, братцы, кажется, живой. Пожалуй, доведу мотобот...
— Ну-ну, герой! — с напускной строгостью перебил его Видов. — Без тебя управятся. Лежи и не двигайся.
— А ты кто такой, чтобы приказывать мне, старшине мотобота? — И осекся, разглядев погоны подполковника. — Простите, я...
— Ладно, не будем старшинством мериться. Выздоравливай скорее.
Матросы перенесли раненого в разгруженный мотобот. Мы с Видовым оттолкнули судно от причала.
Подполковник вытер платком лицо, удивленно взглянул на меня:
— Ты почему здесь?
Я передаю ему распоряжение комбрига.
— Говоришь, отдыхать приказывает?.. А сам ведь там остался. Водит матросов в атаки, впереди всех ходит. Севастопольскую удаль свою повторяет. Пытался образумить его. Где там! Ну ладно, приказ надо выполнять. Пошли. [32]
В блиндаже он стянул с себя шинель, критически оглядел ее. Вся в подпалинах и исполосована осколками, словно бритвой.
— Да, вид неказистый. Слава богу, парад пока не предвидится, а то опозорился бы на всю округу.
Видов уже укладывался на нарах, когда зазвонил телефон. На проводе — Шитов. Видов выхватил у меня трубку, стиснул ее так, что пальцы побелели:
— Обходят, говорите? Подымайте людей и ударяйте во фланг. Сил нет? А автоматчики? Последний резерв? Ну и что? В такой момент ничего жалеть не приходится. Посылайте. Я сейчас к вашему соседу, ударим с другого фланга...
Видов поспешно натягивает шинель.
— Ну, я побежал.
— А отдыхать?
— Это успеется!
Через полчаса позвонили из 322-го батальона. Сообщили, что к ним прибыл Видов, вместе с комбатом организует контратаку. А еще часа через полтора Михаил Капитонович позвонил сам, спросил, прибыл ли в штаб командир бригады. Я ответил, что еще нет.
— Когда придет, доложите ему, что положение здесь восстановлено. Как там в остальных батальонах?
Зачитываю подполковнику записи последних донесений.
— Хорошо.
Вернулся он уже на рассвете, но отдохнуть ему так и не пришлось. С первыми лучами солнца начался тарарам. Наш подвал ходил ходуном, с потолка сыпалась штукатурка. Наверху творилось что-то невообразимое. Взрывы гремели на берегу и в бухте, раскаты канонады катились с моря и с противоположного берега. Высоко в небе шел воздушный бой. Пока наши и немецкие истребители гонялись друг за другом, бомбардировщики и штурмовики сбрасывали свой груз на город и в бухту. В первые минуты мы ничего не могли понять. Растолковал все появившийся полковник Потапов, Это под прикрытием нашей авиации и кораблей высаживается на Малую землю прибывшая нам на подмогу 83-я бригада морской пехоты под командованием подполковника Красникова. Все, кто был в штабе и политотделе, бросились к причалам, чтобы встретить боевых друзей. Несмотря на вражеский [33] огонь, высадка проходила организованно и быстро. Скоро батальоны Д. В. Красникова, приняв боевой порядок, двинулись вдоль берега по направлению к совхозу «Мысхако». В районе Лагерного поселка они с ходу ударили по противнику, но вскоре вражеский огонь заставил бойцов залечь. Особенно остервенело били пулеметы с высокой водонапорной башни. По-видимому, на этой башне сидели и корректировщики: уж очень точно падали снаряды и мины вражеских батарей.
При мне Потапов вызвал в штабной блиндаж командира роты автоматчиков младшего лейтенанта Александра Мамаева. Подвел к карте, ткнул карандашом в значок, обозначавший водокачку.
— Надо помочь соседям. С вами направляется и разведрота Фурманова.
Мамаев, коренастый, плотный, насупившись, посмотрел на карту.
— Будет сделано.
Отдав честь, он скрылся в черном проеме выхода. Но сейчас же вернулся, заглянул в отсек политотдела:
— Нет ли какой духовной пищи?
Командир Мамаев знает цену духовной пище — газетам, листовкам, брошюрам. Бывая на КП, никогда не забывает зайти в политотдел. И сейчас он захватывает целый тюк, заботливо приготовленный Педенко. С улыбкой просматривает свежую «Полундру», бережно свертывает ее в трубку, обертывает бумагой и уносит, обещая через полчаса передать в другую роту.
Я провожаю его до конца хода сообщения. Мы с Александром Мамаевым крепко подружились. Я всегда изумлялся его храбрости и в то же время трезвости ума. В какие бы переплеты ни попадал коммунист Мамаев со своей ротой в горах, он всегда выходил победителем, причем потерь у него было меньше, чем в других подразделениях.
— Опять тебе трудное задание, — посочувствовал я.
— Ничего, мои хлопцы справятся.
В политотдельский отсек вошел командир бригады. Расстелил на столе карту.
— Ну, комиссары, давайте обмозгуем положение.
Он сказал, что, по показаниям пленных, к Малой земле подтянуты части 73-й и 111-й немецких и 10-й румынской [34] дивизий. У противника много артиллерии, имеются и танки. Судя по всему, он располагает большими резервами. Наши силы значительно слабее. У нас, по существу, нет артиллерии, а летчики не всегда могут нам помочь из-за плохой погоды. На корабельную артиллерию мы тоже не можем особенно рассчитывать — кораблям трудно пробиваться сквозь вражеский огонь и бомбежки.
— И все-таки мы должны не только удержать плацдарм, — комбриг очертил небольшой пятачок на карте. — Наша задача приложить все силы, чтобы его расширить. Общие атаки, как мы убедились, не дают нужных результатов. Надо создавать штурмовые группы. Я прошу помочь командованию в этом. Важно, чтобы в каждой группе — в нее войдут стрелки, бронебойщики, саперы — был крепкий партийный костяк. Я думаю, всем вам вместе со штабными офицерами надо подумать над этим. А главное — людей беречь. Потери у нас велики. Учите людей надежно закрепляться на занятом рубеже, атаковывать противника по возможности скрытно, неожиданно. Именно в этом сила штурмовых групп — подвижных, крепко спаянных, умеющих действовать решительно и инициативно.
— Прибыл связной от Мамаева, — доложил оперативный дежурный. — Лагерь наш. Но Мамаев ранен...
— Жалко парня. Но какой молодец! — воскликнул Потапов.
По пути на передовую я забежал в медсанбат. Саша Мамаев лежал с забинтованными рукой и ногой, хмурый, притихший.
— Вот в такое время приходится прохлаждаться на койке. Черт знает что...
Саша сибиряк, из Читы. Работал там на паровозоремонтном заводе. У него жена, трое детей. А началась война, добровольцем пошел на фронт. Он и в бою трудился по-рабочему — упорно, уверенно.
О том, как брали водокачку, рассказывает скупо. В темноте послал разведку. Убедился, что в лоб идти бесполезно — повсюду доты, местность простреливается. Решил ударить с тыла. Ползком пробрались в рощицу за водокачкой, осмотрелись. Мамаев поставил задачу: взвод младшего лейтенанта Федина отвлекает внимание вражеских пулеметчиков. Головы не высовывать, но шуметь побольше! Тем временем взводы главного старшины [35] Близнюка и сержанта Егорова внезапным броском с флангов захватывают доты.
Федин и его бойцы отлично разыграли свою роль. Пробравшись в небольшой овражек, они ударили из всех автоматов и с криками «ура» короткими перебежками стали сближаться с противником. Гитлеровцы открыли шквальный огонь. Моряки залегли, но стрельбу не прекращали. Пока фашисты отбивали эту атаку, Близнюк и Егоров напали на дзоты и пустили в ход гранаты и приклады. Возле дзотов оказались огневые позиции немецких автоматических пушек. Уничтожив прислугу, моряки повернули орудия против уцелевших огневых точек. Гитлеровцы, почуяв недоброе, стали засыпать район снарядами и минами. Мамаев обошел взводы.
— Начало сделано. Теперь — к водокачке. Но осторожнее: не забывайте, что там сидят снайперы.
Двигаться решили двумя цепями: пока одна движется, другая ведет огонь по противнику. Все шло хорошо. Но у самой водокачки командир был ранен. Командование перешло к Федину, но вскоре и он вышел из строя. Атаку возглавил коммунист Егоров. И вот водокачка в руках моряков. Захвачены трофеи — два орудия, пять станковых и семь ручных пулеметов. Привели два десятка пленных. Воспользовавшись успехом наших автоматчиков, подразделения Красникова овладели Лагерным поселком.
— Здорово! — восторгаюсь я.
— Не так уж здорово, — вздохнул Мамаев. — Вот видишь — лежу.
— Ничего, поправишься.
Уже на кладбище, западнее Станички, куда продвинулись наши передовые подразделения, я увидел свежую «Полундру». Володя Сусликов изобразил Александра Мамаева с автоматом в руках. Под пером художника Саша предстал могучим богатырем, от которого в страхе разбегаются фашисты. Под рисунком стихи:
И снова враг затрясся, как в горячке,Разведрота в тот день осталась как-то в тени, хотя она тоже сделала очень многое. Старший лейтенант Александр Фурманов и лейтенант Ильяс Тлюстангелов со [36] своими бойцами скрытно подошли к поселку с тыла и одновременно с мамаевцами ударили по гитлеровцам. Отважно и находчиво действовали разведчики Искандер Гильванов, Виктор Мякишев, Николай Коптелов, Людмила Гробовая. Дерзость смельчаков ошеломила гитлеровцев, и они не смогли оказать упорного сопротивления. А медики роты — фельдшер Мария Подобедова, санинструкторы Олег Василенко и Мария Касьянова, воспользовавшись тем, что немцы ослабили обстрел, вынесли из-под огня десятки раненых бойцов, к которым до этого невозможно было подойти.
Бои не стихали. Враг прилагал все силы, чтобы сбросить советский десант в море, а мы метр за метром расширяли плацдарм. Это стоило нам дорого. Больше всего тревожили потери в офицерском составе. По инициативе политработника Ромашкова агитаторы батальона провели беседы «Береги командира в бою». Почин был одобрен политотделом, и такие беседы состоялись во всех подразделениях. Выявилось много случаев героизма матросов при спасении командиров. Ромашков установил имя бойца, который заслонил собой подполковника Хлябича (о чем писал мне Виктор Стовба). Это был связной Сафонов. Начальник политотдела позаботился, чтобы отважный моряк был представлен к ордену. Всей бригаде стало известно имя краснофлотца Пропастина, уроженца Новороссийска. Он грудью прикрыл подполковника Видова, когда в того целился гитлеровец. Я навестил Пропастина в медсанбате. Он ранен в плечо. Показываю ему флотскую газету, где описывается его подвиг. Матрос прочитал заметку с радостью, а потом проворчал:
— Вот расписали... А другой поступил бы иначе?
К капитан-лейтенанту Семену Тимофеевичу Григорьеву я добрался, когда его батальон вел бой на кладбище. Моряки наступали здесь особенно напористо — ведь это по направлению к Озерейке, может, удастся помочь сражающемуся там десанту. Гитлеровцы окопались среди надгробных плит, часовенок, склепов. Каждый шаг давался с боем.
Моряки одолели первую линию вражеских окопов, когда показались три немецких танка. Григорьев выдвинул вперед расчеты бронебойщиков. Гулко бьют длинные [37] противотанковые ружья. А танки идут — пули отскакивают от их толстой лобовой брони. И тут послышался негромкий голос младшего лейтенанта Воронова:
— Коммунисты, за мной!
Несколько моряков, сжимая в руках гранаты, кинулись в переднюю траншею. Воронов, приподнявшись, метнул одну за другой две гранаты в головной танк. Почти одновременно полетело еще полдюжины противотанковых гранат. Разматывая порванную гусеницу, танк остановился. Вторая вражеская машина, не сбавляя скорости, мчалась вперед, ведя огонь из пушки и пулеметов. Рядом с Григорьевым убило четверых. Танк двигался, скрежеща гусеницами по надгробным плитам. Коммунист краснофлотец Кузьмин выхватил у раненого бронебойщика противотанковое ружье и прицелился в борт вражеской машины. Я заметил, как вспыхнула огненная точка на броне. Через мгновение танк задымился.
— Под ложечку угодил! — слышу радостный голос матроса.
Уткнувшись в стену часовни, горит и третий танк. Немецкая пехота не выдержала нашего огня и повернула назад.
К 10 часам утра батальон Григорьева занял кладбище.
Гитлеровцы не могли смириться с потерей этой важной позиции. Они обрушили на нас огонь десятков орудий и минометов, бросили сюда авиацию. Весь день одна за другой следовали вражеские контратаки. Обилие укрытий позволяло гитлеровцам иногда вплотную подползать к расположению морских пехотинцев. Местами вспыхивали рукопашные схватки. На краснофлотца Селезнева напали три гитлеровца, вырвали у него винтовку. И все-таки верх одержал коммунист Селезнев. Выхватив тесак, он прикончил им двух фашистов. Третьему удалось выбить нож из рук матроса. Тогда Селезнев вытащил из сумки гранату и ударил ею врага по голове. Тот свалился замертво.
Коммунист лейтенант Иван Полищук оказался лицом к лицу с десятком гитлеровцев. Патроны кончились. Полищук, широкоплечий, могучий, орудовал прикладом автомата, пока тот не разлетелся вдребезги. Гитлеровцы, по-видимому, хотели взять советского офицера живым, [38] поэтому не стреляли в него. Кричали, чтобы он сдавался. Но великан, схватив валявшийся под ногами железный брус, разбросал вражеских солдат. К нему уже спешили на помощь матросы, и в это время раздалась автоматная очередь.
Раненого командира поддержала медсестра Мария Андронникова и повела на перевязку. На пути на них напали вражеские лазутчики. Оба погибли.
Во взводе лейтенанта Григора при отражении вражеской атаки осталось в строю всего несколько бойцов. А тут снова показались танки. Лейтенант замахнулся гранатой, но бросить не успел — был сражен снарядом. Неподалеку в воронке лежал с перебитыми ногами коммунист старшина 2-й статьи Николай Иванов. Собрав последние силы, он со связкой гранат пополз наперерез танку. Моряк бросил гранаты, когда вражеская машина была от него в пяти метрах. Танк развернулся, подмял моряка и остановился — взрывом порвало гусеницу. В этот момент из-за кустов выбежал коммунист старшина 2-й статьи Николай Колесников. К груди он прижимал охапку бутылок с горючей жидкостью. Три из них моряк швырнул в танк. Вражеская машина запылала. Никто из ее экипажа не спасся. Второй танк стал разворачиваться, чтобы уйти. Колесников кинулся к нему с оставшимися двумя бутылками и разбил их о броню. Загоревшийся танк прибавил скорость, но не прошел и ста метров — взорвались баки с горючим.
На другой день «Полундра» рассказала о подвиге коммуниста Колесникова всей Малой земле.
На помощь десантникам все чаще вылетает наша авиация. Шестерка краснозвездных «илов» пронеслась над позициями роты Миловатского (она теперь тоже дралась на кладбище). На моряков в то время двигались 12 танков и большая группа вражеской пехоты. Миловатский выстрелил из ракетницы. Вначале мы подумали, что летчики не заметили сигнала. Штурмовики пронеслись мимо, но потом развернулись и с бреющего полета ударили по танкам реактивными снарядами. «Илы» сделали еще несколько заходов, поливая противника пушечным и пулеметным огнем. Часть вражеских танков загорелась, пехота начала разбегаться. Враг был отброшен.
В эти дни я близко познакомился с заместителем командира батальона Калеником Романозовичем Георгадзе. [39] Старый большевик, участник революции и гражданской войны, он пользовался огромным уважением. Георгадзе всегда оказывался в самых опасных местах, своей неустрашимостью и энергией воодушевляя бойцов. Во время схватки на кладбище он обратил внимание, что наши минометчики бьют неточно. Георгадзе сейчас же направился к командиру минометной роты Маслиеву.
— Где ваши корректировщики?
— Да не успели еще их послать.
— Дайте мне телефониста с проводом и аппаратом.
Обосновавшись на крыше уцелевшего дома, Георгадзе стал корректировать огонь. Точные залпы минометов нанесли противнику значительный урон, облегчив положение наших подразделений. Георгадзе работал на своем наблюдательном пункте, пока гитлеровцы не засекли его. Вражеские мины все ближе стали разрываться у домика. Маслиев услышал по телефону голос Георгадзе:
— Лейтенант, фашистская батарея заговорила. Вот вам ее координаты. Дайте-ка туда несколько залпов!
Наши минометчики послали десятки мин на позиции вражеской батареи, и та замолчала.
Мы тогда не знали, что Георгадзе корректировал стрельбу, будучи раненным. После боя хотели отправить его на Большую землю. Наотрез отказался:
— Я здесь нужен. А рана... Что рана? Не такая уж серьезная. Заживет!
Рота Миловатского снова отбивает вражескую атаку. Которую уже за день. Откатились гитлеровцы. Миловатский знает: ненадолго, сейчас снова пойдут. А у нас впереди окопов лежат раненые командир взвода лейтенант Вовченко и командир отделения младший сержант Лукашев. Пытались добраться до них — не дает вражеский огонь.
— Что делать, Ваня? — спрашивает меня Миловатский.
А что тут придумаешь? И тут мы увидели старшего краснофлотца Никиту Кучму, вылезшего из окопа.
— Куда? — встревоженно крикнул командир. Свист пуль заглушил его голос.
Пулеметные и автоматные очереди взметали землю вокруг смельчака. Кучма порой замирал. Мы уже думали: [40] все, пропал парень. Но он, переждав шквал огня, снова полз. Вот он уже возле лейтенанта. Ухватил его за ватник. Отползет немного, подтянет раненого к себе. Снова и снова... Подтащил к окопу. Дружные матросские руки подхватили офицера. Кучма отдышался, хлебнул воды из поданной ему фляжки и опять пополз. Вскоре и второй раненый оказался в окопе. Товарищи обступили Никиту.
Со всех сторон тянутся зажженные самокрутки, фляги:
— Угощайся, браток!
Курит Никита. Чертыхается. Пробираюсь к нему.
— Ты чего это всех родственников вспоминаешь?
Он показывает на свой ботинок. Каблука нет — пулей срезало.
— И как теперь буду фрицев догонять? Босиком придется...
Смеются ребята. Но показались гитлеровцы. Открываем огонь. Не прерывая стрельбу, глазами пересчитываю запасные диски, лежащие возле правого локтя. Четыре. Можно не жалеть патронов. Приклад часто бьет в плечо. Гитлеровцы приближаются. Падают, встают, снова падают. Меняю диск. Автомат жжет руки. Сквозь яростный треск слышу позади орудийные залпы. Черные кусты заслоняют гитлеровцев. Здорово бьют наши! Теперь воевать легче: у нас появилась артиллерия. Кто-то трясет меня за плечо:
— Журухин, хватит стрелять!
Это Видов. Он вырывает у меня автомат и с силой давит сверху, валит на дно окопа. Вражеский снаряд ударяет в каменистый срез. На наше счастье, не взорвался. Раскололся, обсыпал нас желтоватой пылью. Размазывая ее по потному лицу, подполковник улыбается:
— Повезло нам с тобой, Журухин!
Потом была еще не одна вражеская атака. Но кладбище осталось у морских пехотинцев.
Видов посылает меня на Азовскую улицу. Там сейчас жаркие бои, и заместитель командира бригады по политчасти хочет сосредоточить в тех батальонах побольше работников политотдела. От него я узнал, что туда отправился и начальник политотдела Дорофеев.
В батальон Александра Андреевича Хлябича я добрался [41] поздно ночью. Линия фронта здесь осталась прежней — сама улица. По одну сторону мы, по другую — гитлеровцы. Фашисты прикрыли свою сторону проволочными заграждениями, минными полями.
На КП батальона — в недавно отбитом у противника блиндаже — я застал Хлябича и Дорофеева, склонившихся над вычерченной от руки схемой этого района города. Дорофеев указал мне на топчан:
— Присаживайся.
Я молча вслушивался в разговор комбата и начальника политотдела. Оказалось, что наши наблюдатели доложили: немцы делают проходы в проволоке. Значит, жди атаки. Комбат считает, что в сложившихся обстоятельствах остается одно — приготовиться к отпору.
— Сил мало. Будет хорошо, если удастся удержаться на нынешних позициях.
— А давай-ка с народом посоветуемся, — предложил заместитель командира батальона по политчасти П. П. Ромашков. — Может, сообща что-нибудь и придумаем.
Хлябич вызвал командиров и политработников рот. Совещание было коротким. Из всех предложений начальнику политотдела больше всего понравилось предложение младшего лейтенанта Рулева:
— А зачем нам ждать, когда немцы ударят? Что, если мы первыми? Кстати, и проволоку резать не надо — фашисты сами об этом позаботились.
— Да, но где сил наберем для атаки? — спросил Хлябич.
— Я считаю, что в таких случаях решают внезапность и стремительность, — сказал молодой офицер.
Дорофеев с улыбкой покосился на комбата:
— А ведь дело говорит Рулев.
Хлябич согласился. Быстро разрабатываются детали вылазки. Решено создать небольшую, но крепкую штурмовую группу, куда войдут автоматчики, пулеметчики и саперы. Во главе группы пойдет коммунист Рулев.
На КП пришли инструктор политотдела И. С. Проценко и переводчик старший лейтенант Б. М. Вейсбланд. Доложили начальнику политотдела, что их установка в готовности и они могут начать запланированную передачу. Проценко и Вейсбланд вторую ночь, кочуя с позиции на позицию со своей окопной громковещательной установкой, вели передачи для немецких солдат. [42]
Дорофеев задумался.
— Не до того, пожалуй, нам сейчас.
Но Хлябич возразил:
— Почему? Пускай немцы считают, что мы ничего не подозреваем. Давайте проведем для них лекцию. Только расположите свою установку в стороне от участка атаки.
Через несколько минут в тишине ночи послышался усиленный динамиками голос Вениамина Вейсбланда. На немецком языке он читал очередную сводку об успехах советских войск под Сталинградом, Ростовом, Ворошиловградом. Немцы молчали.
Тем временем Рулев подбирал себе людей. По распоряжению комбата в минном поле были расчищены дорожки как раз напротив проходов, сделанных гитлеровцами в проволочных заграждениях. Дорофеев связался с командиром бригады, доложил ему о плане комбата и попросил помочь артиллерией. Через несколько минут в расположении батальона появился старший сержант — корректировщик с ближайшей батареи — со своим связистом, который уже протянул сюда провод с огневых позиций артиллеристов.
Штурмовая группа подготовилась к броску. Во втором часу ночи орудия ударили по противоположной стороне улицы. Осколки кирпича долетали до нас. Хорошо, что Рулев надежно укрыл своих людей. Артиллеристы старались изо всех сил. Можно было подумать, что бьют не четыре орудия, а добрая дюжина. Потом огонь был перенесен дальше. Гитлеровцы не стреляли, — видимо, попрятались в норы. Рулев повел бойцов к проходам в проволоке. Мы услышали очереди автоматов и пулеметов, взрывы.
Через полчаса группа вернулась. Рулев доложил, что ближние блиндажи противника уничтожены, убито несколько десятков гитлеровцев, взят пленный. С нашей стороны потерь нет.
Пленный ефрейтор, немного оправившись от испуга, охотно давал показания. Между прочим, он упомянул, что немецкие солдаты, несмотря на строгий запрет, чутко прислушиваются к нашим радиопередачам.
Проценко так и вцепился в разговорчивого ефрейтора.
— Товарищ майор, — обратился он к Дорофееву, — разрешите организовать его выступление. [43]
— Что ж, дело стоящее, — одобрил начальник политотдела.
Узнав, в чем дело, ефрейтор с готовностью согласился. Мы с Проценко повели его в дом, где располагалась громковещательная установка. Вейсбланд на немецком языке объявил, что у микрофона ефрейтор германской армии. Пленный назвал свое имя и часть, в которой служил. Сказал, что он в плену у русских. Они очень хорошо относятся к пленным, сохраняют им жизнь, кормят вволю. Ефрейтор обратился к солдатам своей роты, ко всем немецким солдатам с призывом переходить линию фронта: это единственный шанс остаться в живых и приблизить конец войны.
Только когда пленный закончил свою речь, немцы спохватились. На дом, где была скрыта наша установка, полетели мины. Мы еле унесли ноги. После Проценко ругался последними словами, латая пробитый осколками репродуктор.
— Ничего, Иван Саввич, — утешал его Дорофеев. — Технику твою мы быстро приведем в порядок. Но ты заметил, как внимательно немцы стали слушать наши передачи? Починишь свою музыку, перебирайся вместе с пленным на другой участок. Пусть немцы побольше нас слушают и на ус мотают.
В ту ночь на участке батальона Хлябича произвела вылазку и другая штурмовая группа; ее возглавлял коммунист главный старшина Андрей Советкин. Перед ней была поставлена задача уничтожить вражескую батарею, стоявшую на фланге и державшую под обстрелом улицу. Задание Советкин и его боевые друзья выполнили — оба орудия были выведены из строя вместе с их прислугой. В бою Советкин был тяжело ранен. Пока товарищи донесли его до наших позиций, он скончался.
Утром Хлябич доложил командиру бригады о результатах ночных боев. Потапов выслушал его и хмуро спросил:
— А вы закрепились в захваченных домах?
Получив отрицательный ответ, командир бригады сказал:
— Слишком рано вы начали думать только об обороне. А ведь нам надо не только удерживать, но и расширять плацдарм. Приказываю сегодня же ночью овладеть [44] домами на противоположной стороне улицы. Знаю, что сил у вас мало. Соберите все, что сможете.
Хлябич и Дорофеев переглянулись. Теперь всем было понятно, что ночью мы допустили большой просчет. Надо было исправить ошибку.
Началась подготовка к новой ночной атаке. Действовать теперь предстоит на более широком участке, но атаковать будем опять небольшими штурмовыми группами. Хлябич решил включить в них и бронебойщиков: можно было ожидать, что гитлеровцы введут в бой танки.
Начальник политотдела вместе с комбатом собрали командиров и политработников подразделений, партийных и комсомольских активистов, поставили перед ними задачи. Особое внимание было обращено на то, чтобы в составе, каждой штурмовой группы были опытные бойцы-коммунисты.
Мы со старшим лейтенантом Ромашковым обошли подразделения. В одном из них проводил беседу агитатор краснофлотец Ковальчук, бронебойщик. Меня заинтересовало, как он вел разговор. Разъяснив бойцам задачу, которую ставил командир, он сказал:
— А сейчас мы посмотрим, как вы усвоили дело.
Он вытащил коробку спичек и по столу стал двигать ее на одного из бойцов.
— Это танк. Он, видишь, идет прямо на тебя. Что будешь делать?
— Как что? Стрелять. Прямо в морду ему залеплю пулю из ПТР, и будь здоров!
— В морду, говоришь? А у него лобовая броня самая толстая. Пуля твоя отлетит, как горошина от стены. Так не пойдет.
— А что же делать?
— Думать надо, браток. Два решения может быть у тебя: передвинуться на фланг, чтобы в бок бить, в борт, где броня тоньше, или спрятаться в окопе, пропустить через себя танк, а потом бить ему в корму — там тоже броня слабее.
Младший лейтенант Порна, секретарь партбюро батальона, показал нам пачку заявлений:
— Сейчас будем рассматривать их. Не знаем, успеем ли до начала атаки. Уж очень много: двадцать девять человек хотят идти в бой коммунистами. У комсомольского [45] бюро тоже дел хватает: шестнадцать человек подали заявления в комсомол.
Глубокой ночью подразделения скрытно вышли на исходный рубеж. Противник почувствовал неладное, стал простреливать улицу из пулеметов. Но вот взвились две красные ракеты. Первыми поднялись коммунисты Порна и Тищенко. Вслед за ними повели свои штурмовые группы коммунисты Ющенков, Куфтин, Степанов, Томашевский. Вскоре бой шел уже в домах, где засели фашисты. В треск автоматов и пулеметов вплелся лязг гусениц — враг бросил на нас танки. Коммунист Ковальчук и его товарищи подпустили врага на 50 метров и меткими выстрелами подбили два танка, третий повернул назад. У бронебойщика Иваненко близким взрывом повредило ружье, моряк был тяжело ранен, но поста не покинул, огнем автомата помогал товарищам отбиваться от вражеской пехоты, сопровождавшей танки.
В самый напряженный момент был ранен командир 2-й роты старший лейтенант Степанов, но он оставался в строю и продолжал руководить подразделением, пока задача не была выполнена.
Противник был выброшен из нескольких домов. Поздней ночью в блиндаже, слабо освещенном коптилкой, начальник политотдела вручал документы принятым в партию.
К столу подходит младший сержант Казаринов. У него забинтована рука — ранило осколком.
— Значит, решили стать коммунистом? — спрашивает Иван Андреевич Дорофеев.
— Давно хотел, а здесь, на Малой, особенно.
— Это почему же?
— Трудно здесь. А когда трудно, то еще больше понимаешь, как много значит в бою коммунист. Воюю я давно, с начала войны. И всегда коммунисты были первыми. Я знаю, какая это ответственность: быть человеком, по которому держат равнение.
— Ну а как сегодня воевали?
— Да, кажется, ничего, как все...
— Он скромничает, товарищ майор, — вмешиваюсь я. — Казаринов сегодня уничтожил девятнадцать гитлеровцев и захватил вражеский пулемет.
— Что ж, скромность не такой уж большой порок, — улыбается Иван Андреевич. Взяв из рук инструктора по [46] учету С. М. Тулина кандидатскую карточку, он вручает ее младшему сержанту. — Поздравляю вас, коммунист Казаринов. Партия надеется, что теперь вы еще отважнее будете бить врага.
Кандидатские карточки получили в ту ночь старшина 1-й статьи Алексей Колоколов, на счету которого уже 12 уничтоженных фашистов, санинструктор Евгений Осводовский, вынесший из огня 65 раненых бойцов, медсестра Вера Козаченко, только что награжденная боевым орденом, и еще пять морских пехотинцев.
Дорофеев попросил принести горячего чая, усадил молодых коммунистов за стол. Заговорили о боевых традициях бригады, о месте коммуниста в бою.
В блиндаж спустился командир бригады. Все повскакали с мест. Потапов каждому крепко пожал руку, поздравил с получением партийного документа.
— Деретесь вы хорошо, — сказал командир бригады. — А нужно еще лучше. Так и скажите своим товарищам. — Попросив всех сесть, Потапов ровным, спокойным голосом познакомил бойцов с обстановкой. Кое-что изменилось в планах нашего командования. Нас должны были поддержать стрелковые части ударом с суши. Но им не удалось прорвать вражескую оборону и соединиться с нами. Враг подтянул новые силы, старается любой ценой сбросить нас в море. Но мы должны удержать плацдарм. Он призван сыграть большую роль в освобождении Новороссийска. Сейчас нам тяжело, мы понесли большие потери. Каждому предстоит драться одному за двоих, троих, а то и пятерых. Но скоро будет легче — придет подкрепление. А пока — держаться изо всех сил, по-матросски!
Потапов расстилает на столе карту. Наш плацдарм — крохотное пятнышко на берегу моря. А почти весь город в руках врага. В район Новороссийска противник стянул пять своих дивизий и всю авиацию, находившуюся на Северном Кавказе. Вот почему его контратаки следуют одна за другой, а самолеты и артиллерия не дают голову нам поднять. И все-таки мы не только держимся, но и улучшаем свои позиции, как это сделал сегодня батальон Хлябича.
Молодые коммунисты внимательно слушают командира бригады. Они взволнованны тем, что полковник так доверительно беседует с ними, делится своими думами. И это еще больше подчеркивает важность минуты: люди стали [47] коммунистами, и командир разговаривает с ними как с представителями великой партии, полагаясь на их авторитет, на их влияние, видит в них тех, кто сознает себя за все в ответе.
Положение на Азовской улице более или менее стабилизировалось. Хотя гитлеровцы по-прежнему без конца атакуют, наши здесь хорошо окопались и держатся крепко. Хуже дело в батальоне Шитова на кладбище. Местность там открытая, сплошь простреливается артиллерийским огнем, да и фашистским танкам там легче развернуться. Майор Дорофеев приказал мне отправиться туда. Я уже шагнул к выходу из блиндажа, но майор удержал за рукав:
— Куда? Забыл, что движение днем запрещено?
В последнее время ходить по Малой земле днем стало невозможно: на каждого, кто окажется на виду, гитлеровцы обрушивают шквал огня.
Дожидаюсь темноты. Путь знакомый, хотя и изменился до неузнаваемости. От домов ничего не осталось — только груды щебня. Повсюду появились ходы сообщения. Морские пехотинцы и сейчас долбят неподатливый грунт, совершенствуя укрепления и укрытия.
В траншеях много раненых. За ночь их не успевают вынести — и враг не дает, освещает местность ракетами, бьет из всех видов оружия, и рук не хватает. В зеленоватом свете ракет вижу людей — исхудалые, измученные, продрогшие. Зима, хоть и южная, все равно зима — с мокрым снегом, пронизывающим ветром, а в окоп переднего края печку не поставишь.
Я воевал под Одессой и в Севастополе. Страшно там было, горела земля, плавился металл. Там был ад. Но здесь, на узкой полоске новороссийской земли, еще хуже. И все же люди держатся...
В ходе сообщения со мной заговорил молодой матрос.
— Товарищ лейтенант, — спросил он, — почему мы не берем Новороссийск? Там укрыться можно. А здесь? Одни камни да земля мерзлая.. Воды вдоволь и той нет. Шибануть надо фашистов...
Нас окружили бойцы. Ждут, что я отвечу. А что я мог сказать им? Посоветовал одно: поглубже зарываться в землю. Другого у нас выхода пока нет. Но земля это наша, и никуда мы с нее не уйдем. [48]
— А кто собирается уходить? — обиделись матросы. — Просто в обороне тяжко сидеть. Нам бы вперед двинуться.
Минометная рота старшего лейтенанта Солуянова располагалась в заросшей кустарником лощине. Когда я пришел туда, минометчики только что закончили огневой налет. Перед командиром стоял корректировщик — рослый старшина 1-й статьи и докладывал о результатах стрельбы. Я обратил внимание на автомат, который моряк держал в руках. Оружие уже видало виды: ложе потертое, на кожухе ствола вмятина.
— Давно с ним дружите? — спрашиваю старшину, кивая на автомат.
— Нет. Раньше он принадлежал лейтенанту Демину.
Сержант Сидоров, секретарь парторганизации, пояснил:
— Старшине Михееву, как лучшему минометчику батареи, вручили автомат Демина. Вы помните его?
Да, я знал Демина, заместителя командира минометной роты по политчасти. Известно мне и то, что на днях он геройски погиб. Это хорошо, что минометчики берегут память о нем. Мне сказали, что имя отважного политработника присвоено лучшему минометному расчету, которым командует старшина Кузнецов.
Беседу нашу прервали разрывы вражеских мин. Сидоров убежал к своему миномету. Хотя разрывы ложились кучно, минометчики не покинули своих огневых позиций. Завязалась дуэль. В это время налетели фашистские бомбардировщики. Вся лощина окуталась дымом. Когда взметенная взрывами земля осела, мы увидели, что одного минометного расчета нет. Заместитель командира батареи по политчасти лейтенант Кутуев выскочил из окопа и побежал туда. И тут мы увидели людей. Они поспешно устанавливали миномет. Матросы были черные, как негры, с ног до головы обсыпанные землей.
А сержант — это был Сидоров — уже командовал:
— Мина!
Из ствола вместе с пламенем выдохнулось дымное кольцо. Вслед за первой миной полетели вторая, третья...
Вражеские минометы замолчали. Во время передышки разговорились с Сидоровым.
— Бахнуло рядом, — говорил он. — Когда очнулся, чувствую — темно и дышать нечем. Сразу подумал: «Жив, [49] надо скорее выбираться». Шевелю одним плечом, другим. Земля подается. Напряг все силы и поднялся. Открываю глаза: поднимаются и другие. Кричу: «Где миномет?» Парамонов стонет: «Освободите меня». А его плитой придавило. Вытащили его. Нашли ствол, плиту, двуногу — ее метров на десять отбросило. Ну, мы быстро собрали миномет и открыли огонь...
Поздно вечером в небольшом блиндаже состоялось собрание коммунистов роты. Теперь их всего шесть человек. На повестке дня один вопрос: прием в члены партии наводчика краснофлотца Красникова. Сержант Сидоров сообщил, что кандидатский стаж Красниковым пройден успешно.
Моряк сидел у стола президиума и ждал решения товарищей. Прижал к груди забинтованную руку. На днях от вражеского снаряда загорелся ящик с дополнительными зарядами для мин, в любое мгновение мог произойти взрыв. Красников, рискуя жизнью, погасил пламя, но обожженная рука будет болеть еще долго. Коммунисты единодушно приняли отважного товарища в члены Коммунистической партии.
Рано утром на позиции батальона майора Шитова двинулись шесть танков и до роты вражеской пехоты. Простившись с минометчиками, спешу на КП батальона, в блиндаж возле остатков кладбищенской ограды. Шитов по телефону просил артиллеристов дать огоньку.
— Близко от нас, говорите? — Ворот гимнастерки расстегнут, бушлат распахнут. — Ничего, укроемся. Только бейте точнее.
Бросив трубку, майор выбежал из блиндажа. Я за ним. Немецкие танки совсем рядом, яростно строчат из пулеметов. За ними бегут, стреляя на ходу, автоматчики. Так и тянет податься назад. С трудом сдерживаюсь. Нащупываю на ремне противотанковую гранату, готовлюсь бросить под лязгающие гусеницы. Но кто-то опередил меня. Под танком грохнуло. Он со скрежетом развернулся и стал.
Строчу из автомата. Взрыв. Земля уходит из-под ног. Еще взрыв. На зубах скрипит песок, в ушах колокольный звон. Боец в разорванной шапке что-то говорит мне. Прошло немало времени, пока я стал соображать, что к чему. [50]
Я в блиндаже. Возле меня хлопочет краснофлотец, тут же рядом Шитов.
— Чайку, да покрепче, — слышу его голос.
Боец расстегивает мне ворот гимнастерки, поит обжигающим чаем. Рассказывает собравшимся в блиндаже:
— Вижу, товарищ лейтенант замахивается гранатой на танк. Соображаю: слишком близко, убьет и его и комбата. Быстренько перебегаю и бросаю свою гранату танку под корму. Задело его все-таки. А то бы...
Вглядываюсь: да это же старшина 1-й статьи Михеев — корректировщик минометной батареи.
— Вы-то как здесь оказались? — спрашиваю.
— А как же? Я отсюда огонь батареи корректировал.
Благодарно жму ему руку.
Обходя позиции батальона, встретил Проценко. Говорит, что и Видов здесь. Сейчас он на партийном собрании в одной из рот. Собирается сразу после собрания вернуться на КП бригады. Нас тоже заберет с собой.
Собрание проходило в подвале разрушенного дома. На столе президиума горела коптилка из гильзы. Заметив нас, Михаил Капитонович дал знак, чтобы мы подождали.
Усатый сержант вел собрание.
— Кажется ты, Курков, хотел выступить? — спросил он молодого бойца.
Тот осторожно положил на пол автомат, снял с головы шапку, встал:
— Да уже все сказано. Я так понимаю: Родину мы защищаем, народ. Социализм защищаем. Так партия приказала. Как же я, член партии, могу не выполнить ее приказа? Выполню до конца. Клянусь первым быть в бою!
Михаил Капитонович внимательно смотрел на парня. Когда тот замолчал, подполковник поднялся.
— Здесь выступило большинство коммунистов. Говорили они о готовности сражаться до последнего вздоха. Правильно сказал предыдущий товарищ: у коммунистов нет иного места в бою — только впереди. Таков наш партийный долг.
Где-то поблизости ухали взрывы, захлебывались пулеметы. И может, оттого все особенно остро понимали, как важен вопрос, который решается здесь, в этом полутемном подвале. [51]
— Я ознакомился с проектом вашего решения. — Видов разгладил небольшой лист бумаги. Прочитал: — «Коммунистам роты в бою быть впереди. Личную отвагу считать первейшей партийной обязанностью». — Видов улыбнулся. — Коротко очень. Но, пожалуй, все правильно.
— Правильно! — подхватили матросы.
После собрания коммунисты по одному стали выбираться из подвала. Они уходили туда, где нужны были их личный пример, их вера в победу, их горячее, призывное слово.
Михаил Капитонович еще минут пять беседовал о чем-то с парторгом старшим лейтенантом Воронцовым. Потом мы вышли на воздух.
— Крепкий народ — коммунисты, — задумчиво произнес подполковник. — Потому и люди идут за ними.
Густели вечерние сумерки. Траншея вела на пригорок. Мы увлеклись разговором. Вдруг Видов крикнул:
— Ложись!
Над нами просвистели пулеметные очереди, рядом с траншеей грохнули разрывы мин.
— Нельзя ходить так беспечно, — отчитал нас Видов. — Срочно меняем позицию!
Мы пробежали за ним двадцать — тридцать метров. Потом сделали еще такой же бросок. Остановились. Михаил Капитонович оглядел местность, неожиданно выпрыгнул из траншеи и, пригибаясь, кинулся в сторону, где чуть виднелась пулеметная ячейка. Мы с Проценко никак не могли понять, в чем дело. Но подполковник взмахом руки поторопил нас, и мы где ползком, а где перебежками последовали за ним.
— Сюда, быстрее сюда! — услышали мы его голос.
Подполковник лежал за станковым пулеметом и вставлял в него ленту. Рядом лежали неподвижные тела морских пехотинцев.
— Снарядом всех уложило, — вздохнул Видов. — Видите, вон воронка какая.
Возле окопчика дымилась большая яма.
— Приготовить гранаты, — командовал подполковник. — Автоматы и пистолеты зарядить!
— Михаил Капитонович, — сказал я, — полагаю, что немцы сегодня не полезут. Выдохлись за день. Сегодня им здесь задали наши моряки.
— А меня, знаете ли, беспокоит то, что наша огневая [52] точка молчит, — возразил он. — Не думайте, что враг глуп. Почует, что здесь пусто, обязательно этим воспользуется. Одним словом, подождем. Должен же комбат заметить, что пулемет бездействует. Пошлют сюда бойцов, тогда мы уйдем.
В стороне приглушенный говор. В наступившей темноте мы не видим людей. А они заметили нас.
— Тихо! — слышим громкий шепот.
Ползут медленно, крадучись. Мы в щекотливом положении. Еще не поверят, что в окопе свои, тем более что тут всего полчаса назад была жаркая схватка. (Когда мы перебегали сюда, несколько раз натыкались на трупы гитлеровцев — наши пулеметчики, видно, держались крепко.)
Пока мы с Проценко думаем, что делать, Видов выпускает в сторону немцев две длинные очереди. Хотел еще, но отдернул руки:
— Патроны надо жалеть.
За нашими спинами голоса:
— Так это же наши, хлопцы! Лупят по фашистам! Пошли поможем им.
Видова бойцы и в темноте узнали сразу. Деликатно начали упрекать его:
— Крикнули бы, товарищ подполковник, и все бы в порядке. А то ведь ненароком и снять вас могли. Дело-то фронтовое.
— А поверили бы?
— Еще бы. Вас я не видя из тысячи различу. Своих командиров мы знаем.
— Командиры наши что надо, — поддержал другой матрос. — Вот перед отправкой сюда у нас побывал полковник. Я и не знаю его по фамилии, а сразу чувствуется — свой человек. Душевный такой. Из одного котелка с нами кашу ел, поговорил о житье, об учебе, о том, как к высадке мы подготовились. Много советов нам, пулеметчикам, дал. Чувствуется, что из племени он нашенского, рабочего. Уж очень легко с ним разговаривать.
Видов всмотрелся в матроса.
— Старший краснофлотец Иванов, — представился тот. — Вы, наверное, меня не помните. Ничем я не приметен, да и фамилия уж очень обычная.
Вместе с товарищами он начал устанавливать пулемет, который они притащили с собой. [53]
— Вот он у нас заслуженный, — Иванов любовно погладил кожух «максима». — Бьет по фашистам почем зря. Даром что в море купался.
— Как это купался? — спросил Проценко.
— Самым настоящим образом, товарищ старший лейтенант. Просолился насквозь. Когда у нас соли не бывает, мы его лижем. Ничего, сдабривает вкус.
Один из напарников Иванова хихикнул, посматривая на третьего пулеметчика:
— Расскажи, Куликов, как дело-то было, а?
— Что было, то быльем поросло, — проворчал тот. Михаил Капитонович подсел поближе к нему:
— Нехорошо, Куликов, что-то скрывать от друзей. Расскажи, в чем дело. Хочешь знать, я, например, ничего не могу утаить от друга. Натура! Вот и полковник, с которым говорил Иванов, такой же. Любит правду. И выложит тебе ее всю, какой бы горькой она ни была.
— А кто он такой?
— Начальник политотдела нашей армии. Брежнев его фамилия.
— Так это он был? — встрепенулся Иванов. — А я все смотрю, лицо знакомое.
А к Куликову снова пристали:
— Ну расскажи про пулемет!
— Да чего тут! Ну было. И не скрываю я ничего. Только не люблю, когда подначивают. А получилось вот как. Стали мы сюда высаживаться, а немцы жарят из всех штатных видов оружия. Не удержался я, пригнулся, ну и упустил пулемет в воду. Нырнул — не достать. Озяб сильно, ноги судорогой стало сводить. Тогда вот он, — боец показал на Иванова, — четыре раза нырял. Достал все же.
Видов засмеялся:
— Ничего, всякое бывает... А Иванов, я смотрю, у вас молодец.
— Партийный он, — сказал Куликов. — После драил меня крепко. Но я и сам понял, что главное в нашем деле — в руках себя держать. Тогда никакой страх не одолеет.
Мы долго так беседовали с бойцами. И почувствовали, что ближе стали к этим чудесным парням. Прибыли сюда еще один пулеметный расчет и стрелковое [54] отделение. Они тоже подсели к нашему кружку. Вообще к подполковнику Видову людей так и влечет.
С моря потянуло холодом. Все поежились. Не сладко лежать на сырой земле в такую ночь.
— Эх, растянуться бы сейчас на горячей печке... — размечтался кто-то.
— Погоди, немец ударит — сразу согреешься, — пошутил другой.
И словно в подтверждение, провыл над нами тяжелый снаряд и гулко разорвался в ложбине.
— Закрываем митинг, друзья, — сказал Видов. — Занимайте свои места и смотрите в оба!
И вовремя! Ночь озарилась яркими сполохами. Огненные столбы вырастали то тут, то там. Мы оглохли от грома и свиста. А вскоре впереди показались черные движущиеся тени.
Дважды гитлеровцы поднимались в атаку. Подходили совсем близко. Отчаянно дрались наши моряки. И всех отважнее — Видов. Когда ранило наводчика, подполковник лег за пулемет. И даже бывалые бойцы изумились его мастерству. Один раз дело дошло и до рукопашной. Случилось так, что фашист занес уже штык, когда подполковник лежал за пулеметом. Видов быстро схватил лежавший под рукой пистолет, не целясь выстрелил. Гитлеровец грохнулся навзничь, а Видов вновь взялся за рукоятки «максима».
Наконец все стихло. Бойцы окружили комиссара.
— А умеете вы драться! — с уважением сказал Куликов.
— Да вот учусь потихоньку.
Два матроса были ранены. Товарищи хотели отнести их.
— Мы захватим, — сказал Видов. — Все равно в тыл отправляемся.
Он взвалил на плечо обмякшее тело одного из моряков. Мы с Иваном Проценко несли другого. С виду подполковник вовсе не богатырь — невысокий, узкоплечий. Но донес раненого.
В медсанбате готовили раненых к отправке на Большую землю. Врач Владимир Маркович Володин доложил Видову, что раненых скопилось много, медики трудятся днем и ночью.
Вглядываюсь в людей, склонившихся над бесконечными [55] рядами носилок. Здесь врачи Макаревич, Давидсон, Сырцов, сестры Тося Бобкова, Лида Остаценко, Шура Терехова, Софа ханум Рустамбекова, комсорг санроты Полина Сербина, парторг Мария Тимофеева. Сколько забот у них! Когда они отдыхают?
Видов, посмотрев на еле державшегося на ногах врача, сказал:
— Вам отдохнуть надо. Вот сегодня отправим раненых — и спать.
Подполковник обходит лежащих на носилках бойцов и командиров. Здесь Василий Григорьевич Миловатский — вчера его тяжело ранило. Видов долго жал ему руку, желал быстрейшего выздоровления. Подошли два санитара: пора переносить раненого на катер. Видов обнял Миловатского. Тот улыбнулся:
— Мы еще вернемся!
На соседних носилках лежал весь забинтованный человек. Мы с трудом узнаем его.
— Рыльков! Ефим Иванович, что с тобой? — спрашивает Видов.
— Да вот досталось малость, — слабым голосом отвечает Рыльков.
— Поправляйся, Ефим Иванович. Очень жаль расставаться с тобой.
Политработник капитан Рыльков — ветеран бригады. В ней он с первого дня ее создания. Был заместителем командира 322-го батальона по политчасти.
Вместе с санитарами, врачами, медсестрами, моряками с катеров мы переносили раненых на корабли. Видов работал наравне со всеми. В ту ночь мы смогли отправить несколько сот человек. Едва отошел от причала последний катер, на высотах, где располагались немцы, засверкали вспышки орудийных выстрелов. Снаряды долбили берег. К счастью, никого не задело. Расшвыряло небольшой штабель ящиков с боеприпасами, один ящик загорелся. Два бойца кинулись к нему, оттащили и бросили в море. Утром в штаб сообщили фамилии этих смельчаков — Бояринцев и Ахунбеков. Оба из роты Мамаева, которая в ту ночь обеспечивала погрузку раненых на катера.
Малая земля сражалась... [56]