Вода и пламя
В ночь на 7 ноября, накануне Октябрьского праздника, нас сняли с позиций. Под проливным дождем мы совершили пятидесятикилометровый марш к станице Садовой и с ходу обрушились на гитлеровцев, рвавшихся к Туапсе. Бои здесь были страшные. Мы потеряли многих товарищей. Снова и снова кидались в контратаки. И враг не выдержал, откатился. Гитлеровцам так и не удалось преодолеть перевал.
За три месяца боев бригада потеряла две трети своего состава. А те, кто уцелел, считались уже ветеранами бригады, и новички смотрели на них с уважением и завистью.
За эти три месяца я успел подружиться со своими новыми товарищами — с командирами и политработниками, и, конечно, прежде всего с начальником политотдела майором И. А. Дорофеевым, инструкторами К. А. Милютиным, И. С. Проценко, П. И. Сухановым, В. П. Коноваловым. Замечательный народ!
Сейчас мы отдыхаем на Тонком мысу Геленджикской бухты. Декабрь 1942 года выдался на редкость холодный и пасмурный. Разместили нас в пустующих казармах, заброшенных, нетопленных, но и они показались нам раем: крыша над головой, мягкие постели, в определенные часы завтрак, обед и ужин. Не то что в окопах, где днем и ночью над головой свистят пули и осколки, где спать приходилось урывками между атаками. Под огнем не всегда удавалось вовремя подвезти горячую пищу и воду. Так что и голодать приходилось, и пить мутную дождевую воду из луж. [12]
На Тонком мысу нас ждала большая радость. В газетах опубликован Указ о награждении бригады орденом Красного Знамени. Здесь же и вручили нам награду. Перед строем моряков командир принял из рук командующего орден и прикрепил его к Знамени бригады — закопченному пороховым дымом, пробитому осколками.
На второй-третий день тишина начала тяготить. Радио и газеты приносили волнующие вести: под Сталинградом нашими войсками окружена огромная вражеская группировка, перешли в наступление войска Северной группы Закавказского фронта, двинулись вперед части нашего Северокавказского фронта и за месяц наступления освободили территорию от Терека до Азовского моря. Разве в такое время усидеть солдату без дела? Все понимали: скоро и наша очередь.
К нам стало поступать пополнение. Роты быстро выросли до штатного состава. Всех вооружили автоматами. А потом сказали: готовьтесь в десант.
Судя по всему, операция предстояла крупная. Для ее осуществления создали группу войск особого назначения, которую возглавил бывший командир нашей бригады полковник Д. В. Гордеев. Командиром бригады назначен полковник А. С. Потапов, прославившийся решительностью и смелостью действий еще при обороне Севастополя.
Началась упорная учеба. Она не прекращалась ни днем ни ночью. Потапов и Видов были очень требовательны. Тренировки шли на земле и на воде. В горах и лощинах, в лесах и на берегу бойцы с полной выкладкой атаковали огневые точки и окопы «противника», преодолевали противодесантные и противотанковые заграждения. Все это в стремительном темпе: в десанте внезапность и быстрота — главное. Мы грузились на корабли, скрытно подходили к берегу и бросались в ледяную воду. Мы знали, что враг прикрывает свои узлы сопротивления минами и разными ловушками. Учились быстро обнаруживать и устранять их. Не жалели патронов и гранат, захватывая воображаемые вражеские доты и дзоты. Не забывали осваивать оружие противника — автоматы, пулеметы, минометы.
Учились бороться с танками. На окопы, где сидели бойцы, мчались стальные громадины, под их гусеницами оседала земля, осыпались стенки мелких траншей. [13]
Матросы дожидались, когда танки перейдут через рубеж, и тотчас вскакивали, забрасывали их учебными гранатами и бутылками, в которых горючую смесь заменяла вода.
Штабные офицеры ознакомили нас с обстановкой. Гитлеровцы крепко окопались на Таманском полуострове и в Новороссийске. Фашистская пропаганда всячески расписывала мощную систему укреплений — Голубую линию. Опасаясь высадки наших десантов, враг и побережье до предела насытил различными заграждениями и огневыми точками. Батареи заранее пристреляли рубежи по урезу воды. По данным разведки, гитлеровцы здесь на каждом километре фронта сосредоточили в среднем 1300 солдат, 43 орудия и 60 пулеметов.
Командование не скрывало трудностей, которые стояли перед нами, требовало от командиров и политработников, чтобы они готовили людей к любым неожиданностям, разжигали у бойцов жажду подвига, презрение к опасности. Широко пропагандировался героизм морских пехотинцев в прежних боях.
В Красной Армии ввели единоначалие. Комиссары и политруки стали заместителями командиров по политической части, получили офицерские звания. Видов теперь подполковник, Дорофеев — майор. В январе они оделись во флотское, на плечах золотые погоны.
Однажды вечером я, как обычно, заполнял партийные документы. Жарко пылала буржуйка, но сквозь щели в дощатых стенах проникал морозный ветер, и я сидел за столом, накинув на плечи шинель. Открылась дверь, шумно вошел Видов.
— Поздравляю, Журухин! Получай. — Он протянул мне маленький плоский сверток. В нем были новенькие погоны с двумя звездочками. — Отныне ты лейтенант и инструктор политотдела по организационно-партийной работе. Только что приказ получили, вот я и спешу первым оповестить об этом. — Он обнял меня за плечи, пытливо взглянул в глаза: — Доволен? Вот и хорошо. Я рад за тебя. Будем и дальше работать дружно.
Утром мне выдали офицерский китель и фуражку. Долго не мог привыкнуть к погонам — то и дело косился на звездочки. К новой работе тоже пришлось привыкать [14] — прибавилось ответственности, самостоятельности и забот. Теперь я, как и все политотдельцы, дни и ночи проводил в подразделениях. Сколачивали партийные организации, инструктировали молодых парторгов, проводили вместе с ними собрания, беседовали с людьми.
Больше всего мне нравилось бывать в разведроте старшего лейтенанта Александра Фурманова. На учениях, как и в бою, разведчики шли первыми. Незаметно они проникали в расположение «противника», собирали и сообщали командованию данные, а потом уже вслед за ними устремлялись в бой остальные десантники.
А заместителю командира роты лейтенанту Ильясу Багмирзовичу Тлюстангелову довелось в то время заниматься не только тренировками. Как-то он получил задание добыть «языка». Вьюжной ночью Тлюстангелов, парторг роты старшина 2-й статьи Федор Росляк, старшина 2-й статьи Д. Тимченко, сержант С. Кобзев, краснофлотцы Г. Баранов, С. Кравченко перешли линию фронта. Разведчики успешно преодолели заграждения, сняли часовых. Конечно, можно было бы их захватить с собой, но Тлюстангелов искал «языка» ценнее. Неожиданно и стремительно напали на штабной блиндаж. Немецкие офицеры и опомниться не успели. Моряки схватили обер-лейтенанта. К утру с картами и другими важными документами его доставили к нашему командованию.
Среди разведчиков была девушка, Людмила Гробовая. Матросы относились к ней с большим уважением — дивчина в отваге не уступала мужчинам.
Радио приносило все новые вести. Прорвана блокада Ленинграда. Рассечена и ликвидируется окруженная вражеская группировка под Сталинградом. Наши войска успешно наступают в Донбассе. На Кубани развернулись бои за Краснодар.
Мы с нетерпением ждали, когда и нас пошлют в дело. И вот этот день наступил. 2 февраля командному составу зачитали приказ. Он был предельно краток:
«Десант в составе 83-й и 255-й бригад морской пехоты, усиленных батальоном танков и пулеметным батальоном, высаживается в ночь на 4 февраля в районе села [15] Южная Озерейка, что в 35 километрах северо-западнее Новороссийска».
С задачей ознакомили и бойцов, но пока не называя места высадки — об этом скажут уже в море.
Особый подъем в 142-м батальоне. Олегу Ильичу Кузьмину — он теперь капитан 3 ранга — и его подчиненным выпала честь идти в первом броске. Батальон должен очистить берег для высадки главных сил десанта.
Десант всегда прыжок в неизвестное. Никто не может предугадать, что ждет корабли на пути, чем враг встретит высаживающихся на берег.
Видов собрал политработников. Предложил провести партийные собрания в батальонах.
— Обязанности коммунистов в десанте? Коротко говоря, те же, что и всегда: быть впереди, словом и примером вести за собой людей. — Подполковник задумался. — Вы знаете, я не первый год в партии. Видел народ наш в труднейших испытаниях. И душой любого большого дела были коммунисты. И сейчас их убежденность и энергия цементируют нашу армию, превращают ее в могучий сплав, перед которым ничто не устоит.
Политотдельцы расходятся по подразделениям. Мне поручено идти с 322-м батальоном майора Филиппа Ивановича Шитова.
Инструктор по комсомольской работе неугомонный Костя Милютин упросил послать его с первым броском.
— Помните, вы вместе с командирами головой отвечаете за успех, — предупредил нас майор Дорофеев.
Я впервые отправляюсь в десант. Волнуюсь, конечно. Но предаваться чувствам некогда. Работы невпроворот. Проводим батальонный митинг. Потом побывал во всех ротах. Встречаюсь с командирами, политработниками, партийными и комсомольскими активистами. Со многими я еще не знаком — в последние дни подразделения обновились за счет пополнения. Дольше, чем с другими, беседую с новыми парторгами и комсоргами.
Когда батальон направлялся в порт, встретился со своим давним другом командиром роты Василием Миловатским.
— Ваня, держись ближе к нам.
На море ветер. Даже в бухте у причала суда сильно качает. [16]
Грузились на корабли в сумерках. Причалы заполнились людьми. Матросы увешаны гранатами, автоматными дисками. Лямки вещевых мешков врезаются в плечи — в мешках тоже боеприпасы. Дай волю, матросы и продовольственный НЗ выбросили бы, чтобы место освободить для патронов.
Батальон Шитова грузится на канонерскую лодку «Красная Абхазия». Бойцов разводят по кубрикам. Обхожу корабельные помещения. Теснота адская. Люди сидят на рундуках и двухъярусных койках, прямо на палубе. Кому не нашлось места в кубриках, стоят в коридорах (сидеть здесь нельзя, чтобы не загораживать проход). Большинство бойцов, так же как и я, в десанте впервые. Знаю, что тоже неспокойно на душе у ребят, но не унывают, смеются, шутят вполголоса (шуметь запрещено). Завидя меня, обрывают разговор на полуслове.
— Товарищ лейтенант, куда нас везут?
Теперь можно не скрывать. Говорю, что идем в Южную Озерейку. Там мы должны захватить плацдарм, что бы потом двинуться на Новороссийск. Наш удар поддержат части 47-й и 56-й армий. А чтобы отвлечь внимание противника от нашего участка, высаживается демонстративный десант в Станичке — пригороде Новороссийска.
Чуть я замолк, со всех сторон посыпались возгласы:
— Крышка гитлеровцам!
— Зададим мы им парку флотского!
— На совесть пропесочим и пролопатим!
Кубрик наполняется гомоном.
— Тише! — останавливаю матросов. — Вас в самом Новороссийске услышат!
Корпус корабля задрожал от работы машин. Пошли! Все круче кренится палуба. Чтобы устоять на ногах, приходится держаться за переборку.
Протискиваясь через набитый людьми коридор, невольно думаю: а что будет, если снаряд или бомба угодит в корабль? В такой толчее никому не выбраться наверх...
Не только меня мучит эта мысль. В одном из кубриков слышу хрипловатый голос:
— Как бы не угодить рыбам на ужин...
— Это кто там панихиду затянул? — задорно перебивает молодой матрос. — А, пехота! Не горюй, чуть [17] что — держись за нас, мы просоленные, умеем с морем ладить. Товарищ капитан, расскажите, как наши из Севастополя выбирались.
Эта просьба обращена к заместителю командира батальона по политчасти Ефиму Ивановичу Рылькову. Он сидит в плотном кругу бойцов, улыбаясь, оглядывает своих спутников:
— Ну что ж, расскажу.
Я уже слышал эту историю, но снова слушаю с интересом. Это было в последние дни боев на крымской земле, когда уцелевшие защитники Севастополя дрались на Херсонесском мысу. К берегу сумели пробиться три наших морских охотника. Капитан 3 ранга Никульшин, который тогда командовал батальоном, приказал погрузить на них раненых. Больше катера принять никого не могли и ушли в море.
Патроны кончались, а гитлеровцы были совсем рядом. И тут на берегу матросы нашли пустой ялик — четырехвесельную шлюпку. В утлое суденышко втиснулись одиннадцать человек — все, что осталось от батальона. Моряки отправились в путь. Их обстреляла вражеская артиллерия, атаковали самолеты. Один из матросов был ранен. И все же перегруженная лодка вырвалась в море. Подсчитали припасы: два брикета ячменного концентрата, с килограмм сахару, немного сухарей, намокших в морской воде, малость табаку и три неполные фляги с пресной водой. Нещадно палило солнце. Томила жажда. Воду делили по глотку, только раненому доставалось больше. То и дело меняясь на веслах, люди гребли из последних сил. У них не было ни карты, ни компаса. Днем ориентировались по солнцу, ночью — по звездам.
Люди ослабли от жажды и голода. Все труднее становилось грести. Комбат, почерневший, исхудавший, ободрял людей:
— Еще немного.
А вокруг расстилалось море, и казалось, конца ему не будет.
На десятые сутки все ослабли так, что у каждой смены хватало сил всего на несколько гребков. Раненый бредил. Да и здоровые то и дело теряли сознание. Пили соленую морскую воду. Жажду она не утоляла, только желудок расстраивала. И все же люди гребли. [18]
На двенадцатые сутки их подобрал советский корабль. Это было совсем близко от Батуми. За кормой шлюпки осталась почти тысяча километров.
— А ты говоришь, — сказал все тот же веселый матрос. — Нашему брату моря нечего бояться.
— Капитан вам все рассказал, — вмешался я в беседу. — Только об одном умолчал: что тоже шел на той шлюпке и моряки во многом обязаны ему — он умел поддержать дух людей, передать им свой оптимизм.
Я позавидовал Ефиму Ивановичу: с каким восхищением смотрели на него бойцы!
В другом кубрике матросы окружили лейтенанта Анатолия Осиповича Савицкого. Здесь тоже разговор о мужестве и отваге.
— Кто помнит Кишварда Килсония? — спрашивает офицер.
— Помним! — отозвалось несколько голосов. — Это у которого поговорка была «Закон горца»?
— А мы не знаем, — встрепенулись новички. — Расскажите, товарищ лейтенант.
— Что ж, слушайте, — начал Савицкий. — Кишвард служил в нашей роте. По-русски говорил он плохо, но был общительный, его быстро полюбили. Храбрец — на удивление. Бывало, фашисты подползут совсем близко, а Кишвард лежит себе за камнем да приговаривает: «А ну давай ближе, любезный!» И вот гитлеровцы уже вскакивают, чтобы броситься на него. Тогда наш Кишвард стреляет раз, другой, третий. А бил он без промаха. Глядишь, все фашисты перед ним уже мертвые лежат. Кишвард гладит винтовку и весело косит на вас глазом: «Закон горца!»
И вдруг его ранило. Подползаю, а он плачет. Слезы ручьем. «Больно?» — спрашиваю. «Не больно, а обидно. Слушайте, товарищ лейтенант, почему так? Стрелял фашиста в упор, ходил в рукопашную — не тронуло, а тут какой-то дурной осколок — и ранил? Почему?» Успокаиваю его, уговариваю отправиться в санроту. И слушать не хочет. «Мои кацо дерутся, а я уйди! Нет, я буду тут. Закон горца — не бросай друга в беде. Я еще стрелять могу. Стрелять не смогу — у меня нож есть, буду фашиста как чушку резать. Нож не удержу — зубами грызть буду». Так и не ушел. Перевязал правую раненую [19] руку и стал стрелять с левого плеча. Понимал он, что товарищам туго.
Нас тогда было три десятка, а я командовал во весь голос: «Первая рота, заходи справа, четвертая слева, остальным атаковать с фронта!» А вместо каждой роты — неполное отделение. Но шума столько, что гитлеровцы поверили. Отбросили мы их...
— Закон горца! — хором подытожили матросы. Они смеялись. Было ясно, что поговорка Кишварда Килсония, пожалуй, так и приживется в этой роте и не один боец в жаркую минуту поступит, как этот отважный грузин.
...Поднимаюсь на верхнюю палубу. Здесь пристроились те, кто не уместился внизу. Холодно, от брызг и мокрого снега ватники быстро становятся влажными. Но зато здесь все видно. И ребята не сетуют, только теснее жмутся друг к другу, чтобы теплее было.
В темноте ревет море. С трудом различаю корабли. Отряд наш внушительный: три канонерские лодки, два эскадренных миноносца, три тральщика, десять морских охотников, шесть самоходных барж, пять сейнеров, три старых болиндера — несамоходных судна, их тянут буксиры. Ищу знакомый силуэт эсминца «Беспощадный». Там Сергей, брат мой. Ах, Сережка, как часто мы с тобой бываем совсем близко, а за всю войну не виделись ни разу!..
Медленно ползут за буксирами дряхлые болиндеры. На них штурмовой отряд и танки. У болиндеров одно преимущество — малая осадка. Если им удастся дойти до берега, они послужат причалами для других кораблей. Волны перекатываются по их низким палубам. Невольно ежусь: каково там десантникам...
Вглядываюсь в сторону берега. Вдали мерцают редкие огоньки. Миновали Кабардинку, Цемесскую бухту, Мысхако.
Слышу негромкие возгласы корабельных артиллеристов:
— Посторонись, посторонись, братки.
Десантники, расположившиеся на носу корабля, прижимаются к надстройке, чтобы не мешать орудийным расчетам.
Огибаем гористый мыс. Вдали над черной водой замерцала яркая точка: подводная лодка подает сигнал, что мы на траверзе Южной Озерейки. Корабли штурмового [20] отряда отделяются от нас и направляются к берегу.
Вокруг тишина. Ее нарушают только шум волн и рокот корабельных машин. Смотрю на часы: два часа тридцать минут. Штурмовой отряд должен уже подойти к берегу. И в этот момент темноту прорезал луч прожектора. Десятки осветительных ракет взлетели в небо. Сразу стало светло как днем. Теперь отчетливо видно болиндеры. На берегу заполыхали орудийные выстрелы. И тотчас неповоротливые баржи вспыхнули.
Слышу короткие команды. Слепит яркое пламя, в ухо ударяет словно молотом. Артиллеристы канлодки открыли огонь. Бьют пушки всех кораблей. На берегу полыхают пожары. В их отблеске различаю в воздухе несколько самолетов: наши летчики помогают обрабатывать берег.
Среди всплесков бомбовых и артиллерийских разрывов тянутся разноцветные нити пулеметных трасс — противник отбивается. Все гуще грозди осветительных ракет.
Слежу за болиндерами. Горящие, они ткнулись в отмель. Из их трюмов выскакивают моряки. На многих пылает одежда. Люди прыгают в пену прибоя.
Вот они уже на суше. Бегут, строча из автоматов. С объятых пламенем палуб болиндеров плюхаются в воду танки. Не все: некоторые остаются на горящих баржах.
Даже издали страшно смотреть на эти костры над вспененной водой. А каково там людям...
В промежутки между залпами наших пушек слышу сплошной грохот. Грохочет море, грохочет берег.
Не прекращая огня, наша канлодка, уже получившая несколько пробоин, направляется к темному мысу.
— Приготовиться к высадке! — разносится команда.
Спешу вниз: надо проследить, чтобы не было заторов у трапов. Десантники все на ногах. Заполнили коридоры.
Корабль со скрежетом прижался бортом к каменистому обрыву. Слышу топот ног на палубе. В общем потоке я оказываюсь наверху.
Из-за скалы строчат пулеметы. Пули свистят над самым ухом. Пушки канлодки, пулеметы с ходового мостика в упор бьют по вспышкам на берегу. [21]
Рядом с нами другая канлодка. Тоже сбросила трап на скалистый выступ. По трапу бегут моряки. Вдруг раздается треск — не выдержали цепи. Десятки моряков вместе с сорвавшимся трапом падают в воду.
Доносится хриплый голос полковника Потапова. Он на берегу торопит десантников. К нему подбегает кто-то из офицеров. Стрельба заглушает голоса. Но догадываюсь: случилось что-то непредвиденное. Потапов поднимает руку.
— Прекратить высадку. Назад! Всем назад! — гремит его голос. Но те, кто дерется на берегу, уже не могут выйти из боя — иначе гитлеровцы прорвутся к кораблям. Канлодки отваливают от скалы. Все уцелевшие корабли выстраиваются в походный ордер и уходят от берега. А там, кажется, горит сама земля. Там дерутся мои друзья — Василий Коновалов, Костя Милютин, Николай Каленов, сотни дорогих мне людей. Почему мы оставили их? Что с ними будет? Чувствуем себя в чем-то виноватыми.
Рассвет застает нас в Геленджикской бухте. Корабли, отдав якоря, покачиваются на волне. Небо хмурое. Льет дождь. И все-таки фашистская авиация не оставляет нас в покое. «Юнкерсы» то и дело пикируют, бросают бомбы. На наше счастье, обошлось без прямых попаданий в корабли. Немолчно бьют зенитки. Один из самолетов задымил, потянул к берегу и взорвался в горах.
Мучит мысль: что же произошло, почему мы не высадились?
За обедом (моряки корабля пригласили офицеров десанта в кают-компанию) узнаем, в чем дело. В Южной Озерейке у противника сил оказалось значительно больше, чем мы ожидали. В первые же минуты боя отряд потерял несколько кораблей. Флотское командование не решилось дальше рисковать и отдало приказ об отходе. Высаженным подразделениям удалось захватить небольшой плацдарм, сейчас за него идет жаркий бой. Но дальнейшая высадка невозможна — подходы к плацдарму противник прикрывает мощным огнем.
Демонстративному десанту повезло больше. Возможно, потому, что мы приняли на себя основной удар. Отряд майора Цезаря Куникова успешно высадился в Станичке, пригороде Новороссийска, захватил небольшой [22] участок берега. Но у Куникова очень мало сил — 250 человек. Долго ли они продержатся?
Поздно вечером узнаем решение командования: основной десант высадить в Станичке. Куниковцы понесли большие потери, но причалы пока удерживают.
Корабли снова отправляются в путь. В Новороссийскую бухту прорываемся под сплошным огнем. Снаряды рвутся вокруг, осколки стучат по надстройкам. Но происходит удивительное (к таким невероятным явлениям привыкаешь на войне) — мы почти без потерь подходим к полуразрушенному причалу рыбозавода. Десантники выбегают на берег и — сразу в бой. Он кипит повсюду. Автоматные очереди хлещут из развалин завода, из окон домов. Моряки, пригибаясь, бегут навстречу огневым струям.
Я бегу рядом с Миловатским. Это удивительно бесстрашный человек. Как всегда, он обгоняет всех. Изредка оборачивается на бегу, чтобы крикнуть матросам:
— Не отставать! Вперед!
Ствол автомата от беспрерывной стрельбы жжет руки. Из дверей дома выбегает человек:
— Товарищи, здесь свои. Немцы отошли на ту сторону улицы.
Входим в дом. Миловатский включает электрический фонарик. В его луче видим нескольких моряков. Почти все ранены. Наспех наложенные бинты пропитались кровью. Трое неподвижно лежат на полу. У них нет сил и головы поднять, но, когда свет фонарика падает на лица, я вижу, какой радостью сияют глаза.
— А мы уж думали, конец нам, — говорит рослый старшина в бушлате, который первым встретил нас. — Жмет, гад. Мы вначале далеко продвинулись, а потом как навалился — никакого спасу. Прижал к самому берегу.
Миловатский разыскивает командиров взводов, указывает направление атаки. Увидев меня, задержался.
— Слушай, Ваня, просьба к тебе: займись ранеными. Надо отправить их на корабли, пока те не ушли.
Я немного обижен. Хочется вперед вместе со всеми. Но возражать другу не стал. Отозвав нескольких бойцов, велю им вынести раненых матросов из домов. По дороге к морю подбираем еще нескольких раненых. Кто может сам передвигаться, помогает ослабевшим товарищам. Возле огромных чанов, в которых когда-то солили рыбу, [23] сидят и лежат десятки раненых. Бегу на причал. Канлодки уже ушли. Но морские охотники все еще здесь. Вызываю командиров, говорю, в чем дело.
— Давайте их скорее, — слышится в ответ. — Всех возьмем.
Матросы с кораблей спешат к рыбозаводу. Раненых погрузили на катера, и те ушли в Геленджик.
Только сейчас замечаю, что бой удаляется от берега: наши теснят врага. Возле причала штабеля ящиков с боеприпасами. Из темноты появляется то один, то другой матрос, взваливает на плечо тяжелую ношу и спешит туда, где не стихает автоматный треск.
К причалу подходят все новые корабли. Десантники высыпают на берег. Их встречают офицеры штаба, ставят перед командирами задачи, и те, наскоро построив свои подразделения, уводят их в бой. Вижу здесь деловитого и энергичного политработника штаба капитана Георгия Арнольдовича Алексеева. Спрашиваю его, где КП бригады. Он доказывает рукой в сторону рыбозавода:
— Там, в блиндаже.
После темноты и светильник из снарядной гильзы кажется очень ярким. За столом вижу Потапова. Телефонист то и дело протягивает ему трубку — связь прочно удерживается со всеми батальонами. Здесь же Видов. Лицо усталое, мокрая шинель в глине.
— Снова в атаку ходил? — упрекает его командир бригады.
Видов отмахивается:
— Пустяки!.. Как видишь, жив. А Шитову тяжело. Сейчас у него был. Силы его тают. А дальше Азовской улицы никак не продвинутся.
— Я послал подкрепление. Теперь ему легче будет. Докладываю Видову о роте Миловатского.
— Молодец Миловатский, что позаботился о раненых. Воюет он хорошо.
Все работники политотдела во главе с начальником И. А. Дорофеевым на передовой. На минуту забегает старший лейтенант Михаил Малахов. Он был в 142-м батальоне. Там тоже жарко.
Инструктор по комсомольскому учету Лена Соколова, на минуту оторвавшись от своих дел, угостила всех горячим чаем. Видов, грея ладони о кружку, глубоко задумался. [24]
— А вовремя мы прибыли, — проговорил он. — Опоздай на час — и не смогли бы высадиться. Куниковцы дрались из последних сил. — И вздохнул. — Погиб Цезарь Куников. Отличный был командир, настоящий коммунист. Сам герой, и люди его герои.
Подполковник поднялся.
— Ну, пора. Я опять к Шитову. Надо пробиваться к Озерейке, выручать товарищей. Ты, — сказал он мне, — пойдешь к Миловатскому. А ты, Малахов, иди к Хлябичу, там почти не осталось политработников.
Когда мы поднялись на поверхность, Видов долго стоял, вглядываясь в полыхающую пожарами ночь.
— Вот она, наша Малая земля. Дорого нам она досталась. Но теперь уж мы удержим ее вопреки всему. [25]