Комиссар

В сентябре 1942 года я получил назначение в только что сформированную 255-ю морскую стрелковую бригаду. Нелегко моряку расставаться с кораблем — я был старшиной рулевых на морском охотнике, — но влекло на фронт, к тому же воевать на суше мне было не в новинку: довелось сражаться в Одессе, а потом в Севастополе. В боях на Мекензиевых горах был ранен. После госпиталя врачи признали негодным к строевой службе. Но начальство смилостивилось, послало на катера: согласилось со мной, что больная нога не очень помешает стоять у штурвала. А теперь, когда рана стала беспокоить меньше, я снова уговорил направить меня в морскую пехоту.

С группой таких же моряков-добровольцев с кораблей я шагаю по дороге, ведущей из Геленджика в Новороссийск. Где-то за горами не смолкает гул канонады. Над нами то и дело проносятся фашистские самолеты. В такие моменты дорога замирает, все прячутся в кюветах, в кустах, расщелинах скал. Вот куда уже продвинулся враг. Бои идут на Кавказе, на горных перевалах. После очередной бомбежки опять выбираемся на шоссе. Оглядываю своих спутников. Их человек тридцать. Молодец к молодцу — рослые, бравые. А одеты кто во что: глядишь, гимнастерка армейская, а брюки флотские, или, наоборот, на плечах темно-синяя матросская фланелевая рубаха, а брюки защитные. На ногах у большинства сапоги: в них на суше воевать сподручнее. Но на головах у всех бескозырки и из распахнутого ворота рубахи проглядывают полоски тельняшки. Оружие тоже разное: у кого винтовка, у кого ручной пулемет, [4] а у кого лишь пара гранат-лимонок у пояса. Только один выглядит щеголем — флотский костюм тщательно отутюжен, с пояса на длинных ремнях свисает черная кобура пистолета. Это наш проводник. Когда из-за гор снова выскочили «юнкерсы», он сказал нам:

— Хватит под ними ползать, пошли в лес.

И он повел нас по каменистой тропе, укрытой высокими дубами. Шел уверенно, размашистым шагом. Растянувшись гуськом, спотыкаясь, мы еле успевали за ним.

Нам стали встречаться раненые. Поддерживая друг друга, они ковыляли по тропе. На запыленных бинтах чернели пятна крови. Мы спрашивали, откуда они. И раненые, до этого кусавшие губы от боли, вдруг улыбались, говорили, что они из двести пятьдесят пятой. И добавляли:

— А вы к нам? Не пожалеете! Лупим фашиста, только пух летит! Мы вот подремонтируемся немного и снова в бригаду вернемся. Видов обещал похлопотать об этом.

— Кто это — Видов?

— Наш комиссар. Вот человек! Да вы сами скоро его узнаете.

А проводник торопил:

— Прекратить разговоры! Шире шаг! Нас ждут!

Мы проходим по местам недавних боев. Иссеченные осколками, обожженные деревья, скошенный пулями кустарник, изрытая взрывами каменистая земля. И трупы в темно-зеленых мундирах. Они лежали, полузасыпанные щебнем, сидели, а некоторые даже стояли, прислонившись к деревьям. Мы вначале приняли их за живых, даже за оружие схватились. Но это были мертвецы, застывшие в той позе, в какой их настигла пуля.

— Хорошо поработали наши моряки, — проговорил проводник.

В это время неподалеку грохнули разрывы снарядов. Мои попутчики — необстрелянные ребята — жмутся друг к другу. Проводник взмахнул пистолетом:

— Цепью! Дистанция пять шагов. Марш!

Да, это бывалый боец. Я оказался поблизости от него. На ходу завел разговор. Проводник назвал себя: старшина 2-й статьи Доля.

— Доля? — переспросил я. — Григорий? Тот самый?

— Тот самый, — усмехнулся проводник. [5]

Я смотрел на него во все глаза. Не верилось, что так вот можно встретиться и запросто разговаривать с человеком из легенды. Это же один из защитников знаменитого одиннадцатого дзота под Севастополем, один из геройской семерки, преградившей путь сотне фашистских солдат! Имена этих семерых, из которых в живых остался только Григорий Доля, знает каждый матрос.

Грохнуло еще несколько разрывов. Над деревьями просвистела пулеметная очередь.

— Бегом! — крикнул Доля. — Соблюдать дистанцию!

Шум боя нарастал. Пули проносились все ниже.

— Вы тоже из двести пятьдесят пятой? — спрашиваю Долю.

— Нет, я из Новороссийской базы. Но ваш комиссар Видов попросил, чтобы меня выделили сопровождать пополнение бригады.

Разговаривать было некогда. Доля побежал вдоль цепи. Я слышал его голос:

— Ну что вы лоб под пули подставляете? Ниже, ниже пригибайтесь! А теперь перебежками. Следи за мной! Вот так!

Пригибаясь, он быстро пробежал несколько шагов и упал в воронку. Взмахнул рукой:

— Давай!

Перебежками мы продвинулись до наспех вырытых окопов. Здесь нас встретил командир батальона, худощавый человек в запыленной армейской гимнастерке со знаками различия капитана. На груди потускневший орден «Знак Почета» и совсем новенький орден Красного Знамени.

— Пополнение? — обрадовался он. — Молодцы, вовремя подоспели.

Вглядываюсь в его загорелое, очень знакомое лицо. Поистине мир тесен! Командир тоже узнал меня.

— Журухин! — воскликнул он и изо всех сил стиснул мне руку. — Ты-то как сюда попал?

Это Кузьмин. Мы познакомились с ним за три года до войны, когда он приезжал к нам в Горький отбирать кандидатов в курсанты Каспийского военно-морского училища. На призывной пункт я пришел вместе с братом Сергеем. Нас обоих направили в одно училище. Начальником курса, нашим первым командиром, был капитан-лейтенант Олег Ильич Кузьмин. [6]

— А где Сергей?

Я ответил, что брат командует батареей на эсминце «Беспощадный».

— Вот что, Журухин, останешься у меня, — решительно заявил Кузьмин.

— Подождите, товарищ капитан-лейтенант, — услышали мы за спиной негромкий голос. — Знаю я вас: вы готовы всех к себе забрать.

Мы обернулись. Позади нас стоял рослый, уже немолодой человек в гимнастерке, перехваченной портупеей. На петлицах четыре шпалы — полковой комиссар. Протянул руку:

— Будем знакомы — Видов.

Так вот он какой, комиссар Видов!

Он обошел новичков, поговорил с каждым. Меня расспросил, где я служил раньше. Подвел неожиданный итог:

— Так. Значит, училище за спиной, воюете с первых дней войны и до сих пор старшина первой статьи? Непорядок. Ну, мы это выправим. А работать будете в политотделе — нам нужны люди с опытом партийной работы.

Штаб и политотдел бригады, размещались в землянках, вырытых в расщелине горы. Место было выбрано очень удачно. Только мы приблизились к землянкам, начался мощный вражеский артналет, но никто не пострадал: землянки были в «мертвом» пространстве, и ни один снаряд не мог попасть в них.

В землянке, куда мы зашли, было довольно уютно. Бревенчатый потолок высок — можно стоять во весь рост. Небольшой стол, сколоченный из грубых досок, топчан.

— Побудьте здесь, — сказал Видов, — дождитесь батальонного комиссара Дорофеева, начальника политотдела. Он введет вас в курс дела. А мне пора, там опять начинается...

Где-то совсем близко вновь разгорался бой. Стены ущелья дробили его эхо. Земля под ногами подрагивала. Полковой комиссар, глубже надвинув на лоб фуражку, выбежал из землянки.

Землянки политотдела пустовали: во время боя все политотдельцы находятся в батальонах. Иван Андреевич Дорофеев пришел поздно вечером усталый, но бодрый, сразу стал рассказывать о людях, о том, как здорово [7] они дрались. А я не вытерпел и попросил рассказать о Видове. Батальонный комиссар засмеялся.

— О нем и за неделю всего не поведаешь.

Я узнал, что Михаил Капитонович Видов родился в 1906 году в семье крестьянина-батрака. С детства батрачил. После революции ушел в город, работал на железной дороге. В 1930 году вступил в партию. В 1932 году был призван в армию. Служил в Забайкалье. Война его застала военкомом полка. В июле 1941 года полк перебросили на запад, под Брянск, где шли в то время кровопролитные бои. В ожесточенной схватке был убит командир полка. Командование взял на себя военком, В октябре полк прикрывал отход 50-й армии. Держались изо всех сил. Мало кто из бойцов и командиров остался в живых, но задачу полк выполнил. Летом 1942 года Видов — комиссар дивизии, сражающейся на Южном фронте. И здесь, в критический момент боя, Видову пришлось заменить командира. Несколько суток дивизия сражалась в окружении. Не было еды. Кончались патроны. Но комиссар смог сплотить и воодушевить бойцов. Они не только вырвались из окружения, но и уничтожили сотни вражеских солдат, захватили несколько деревень.

А теперь Видов — комиссар бригады морских пехотинцев. Моряки в нем души не чают, готовы идти за ним в огонь и воду.

...Начальник политотдела сказал мне, что я пока буду заниматься партийным учетом. Подзапустили это дело. А хлопот с ним много. Одна подготовка партийных документов чего стоит.

— Ежедневно принимаем в партию десятки человек, — сказал Дорофеев. — Чем жарче бои, тем больше заявлений. Тянутся наши люди к партии, как железо к магниту.

Признаться, меня не радовала канцелярская работа, но меня ею не особенно перегружали. Утром гитлеровцы пошли в атаку. Всем нам пришлось отправиться на передний край. Отбили врага, сами двинулись вперед. И так без конца. Мы забыли про отдых и сон. Знали, что перед нами целая вражеская дивизия. А наши силы иссякали.

Я был в батальоне майора Хлябича, когда враг прижал нас к морю. Батальон, отрезанный от своих, расходовал [8] последние боеприпасы. И тут появился комиссар Видов — с группой автоматчиков он пробился через вражеский заслон. Как всегда улыбающийся, спросил:

— Чего приуныли? Ну-ка расскажите, что у вас тут делается!

Пока командир батальона знакомил его с обстановкой, от бойца к бойцу передавалось:

— Комиссар с нами!

И люди приободрились, повеселели.

А спустя несколько минут все увидели: комиссар поднялся во весь рост. Над окопами прозвучал его голос:

— За Родину! Вперед, моряки!

И мы смяли цепи гитлеровцев, прорвались к батальону капитан-лейтенанта Кузьмина. Не давая противнику опомниться, комиссар повел нас дальше, туда, где сражались остальные наши подразделения. Этот смелый маневр позволил почти без потерь вывести бригаду из вражеского кольца.

Я слышал, как бойцы и командиры просили комиссара быть осторожнее.

— Это верно, — соглашался он. — Осторожность нужна. На войне без нее пропадешь.

А через минуту снова был в самом пекле.

— Заколдованный какой-то, — восхищались бойцы. И, не сговариваясь, обступали комиссара, забегали вперед, чтобы собой прикрыть его от пуль.

О бесстрашии комиссара матросы готовы были говорить часами. Подчас этим рассказам трудно верилось. Но я сам видел комиссара в бою.

При отражении вражеской контратаки отличились артиллеристы. Видов поспешил в артдивизион, чтобы сказать спасибо батарейцам.

— Это наши корректировщики молодцы, — заявил командир дивизиона.

— Где они?

— Вон на горе.

— Пойду поблагодарю их.

И комиссар направился на корректировочный пост. Только добрался туда, гитлеровцы ринулись в атаку. Вскоре они окружили корпост. Убиты оба матроса-корректировщика. Отбросив пустой пистолет, комиссар схватил винтовку убитого бойца. Но что может сделать один человек против сотни? Гитлеровцы вот-вот подойдут [9] к самому окопу. И тут зазвенел телефон. Не выпуская из рук винтовки, комиссар прижал к уху трубку:

— Артдивизион? Где же вы до сих пор были? Огонь! Да, да, огонь на меня! Что? Приказываю! Бейте!..

Бросив трубку, комиссар уложил выстрелами двух гитлеровцев, которые уже хотели спрыгнуть в окоп. А через минуту ударили наши орудия. Высотка скрылась в дыму. Мы мысленно прощались с отважным комиссаром. Но телефонная трубка захрипела:

— Вы меня слышите? А то микрофон разбило осколком — в кулаке сжимаю. — Голос Видова бодрый, задорный. — Отлично, ребята! Еще поддай! Не бойтесь — свои снаряды меня не тронут...

К комиссару уже спешили на выручку бойцы дивизиона. Десятки вражеских трупов увидели они вокруг окопчика. Видов поднялся навстречу матросам. На почерневшем лице только глаза светились.

— Вот мы их как! А вы говорили...

Всемогуща сила примера. На следующий день, когда мы вели бои под станицей Липки, порвало провод, связывавший минометную батарею с корректировочным постом. Молодой связист грузин Шалико Бобиладзе тотчас кинулся устранять повреждение. По пути на него напала группа гитлеровцев, и связист вступил в неравный бой. Когда его ранило, он, собрав последние силы, включился в связь с батареей и вызвал огонь на себя. Артиллеристы выполнили последнюю просьбу товарища: обрушили огонь по квадрату, который он назвал. После первого залпа Бобиладзе сообщил на батарею поправку. Потом он замолк.

Когда морские пехотинцы подоспели к месту боя, они нашли товарища бездыханным. В застывшей руке он еще сжимал телефонную трубку. А вокруг лежало десятка полтора убитых гитлеровцев.

Вечером я видел, как комиссар писал письмо матери погибшего бойца. Каждая строчка рождалась с трудом. Комиссар то и дело тер покрасневшие глаза.

Дней через пять пришел ответ. Письмо матери было коротким, пронизанным болью и горем. Комиссар обошел окопы, читая его бойцам.

— Слушайте, это вам пишет колхозница Моро Бобиладзе, мать вашего погибшего друга. — И комиссар с [10] особым нажимом читал строки в конце письма: — «Сыны мои! Бейте врага храбро, бейте беспощадно, мстите проклятому Гитлеру за наши материнские слезы!»

Как-то ночью Видов разыскал меня.

— Партбилеты готовы?

Я протянул ему пачку алых книжечек, которые успел заполнить ночью, пристроившись в только что захваченном немецком блиндаже.

— Это все из батальона Кузьмина? Пошли!..

Комиссар спустился в окоп. Матросы повскакали, обступили его. Видов называл фамилию. Боец протискивался к нему. Комиссар вручал новенький партбилет, обнимал и трижды целовал растроганного парня.

— Теперь ты коммунист! Понимаешь, что это значит? Ты должен в бой вступать первым, а из боя выходить последним. Так Ленин учил нас!

Ворошу память. Вспомнил. Еще в училище читал, что в гражданскую войну из рук в руки переходила «Памятка коммунисту на фронте», подписанная В. И. Лениным. В ней были прекрасные слова:

«Товарищ коммунист! Всюду, во всяком ответственном деле ты должен быть на самом видном месте. Ты должен в бой вступать первым, а выходить из боя последним.

Ты призван на фронт воспитывать красноармейскую массу. Но во всякую минуту ты должен уметь взять в руки винтовку и личным примером показать, что коммунист умеет не только благородно жить, но и достойно умереть!»

Говорят, что Владимир Ильич, подписывая памятку, жирной чертой подчеркнул особо понравившуюся ему фразу: «Ты должен в бой вступать первым, а выходить из боя последним».

Всей своей жизнью наш комиссар учил выполнять ленинский наказ. Сколько было боев в сентябре и октябре 1942 года — Садовое и Шапсугская, цементные заводы Новороссийска и гора Сахарная Головка... И всюду, в самых опасных местах, в самом яростном огне я видел комиссара Видова. Смело можно сказать, что вся бригада равнялась на него. [11]