У Вечного огня
Шли годы. После войны я окончила в Уральске среднюю школу, затем Московский государственный педагогический институт имени В. И. Ленина, работала секретарем Фрунзенского РК ВЛКСМ г. Москвы, директором средней школы того же района, потом в городском комитете КПСС.
Я старалась забыть все, связанное с войной. Не любила рассказывать о войне, никому не показывала фотографии военных лет. Сожгла все письма, которые присылала с фронта домой, и те, которые я, уже дома, получила от однополчан. Уничтожила тетрадь со своими стихами, среди которых было много стихов о войне. За все послевоенные годы ни разу не взяла в руки винтовку, хотя, зная мое военное прошлое, мне не раз предлагали участвовать в стрелковых соревнованиях. Меня не понимали, а я не хотела объяснять, что больше не хочу и не могу стрелять, устала от этого. Я постаралась даже забыть наших девчат, вместе с которыми училась в снайперской школе, а потом воевала и которыми я всегда восхищалась.
Однако война не оставляла меня... Она постоянно снилась мне, чаще всего я видела себя в отступлении, [185] в окружении, в плену. Это были очень тяжелые сны, они мучили меня больше тридцати лет.
Наступил 1965 год. Исполнялось двадцать лет со дня Победы советского народа в Великой Отечественной войне. Страна готовилась впервые широко, в общегосударственном масштабе отметить поистине великий праздник.
Почему впервые?
И. В. Сталин не дожил до первого юбилейного года, он умер в 1953 году. После его смерти недолгое время во главе государства стояли Г. М. Маленков, Н. А. Булганин, а в 1954 году к власти пришел Н. С. Хрущев, работавший до этого первым секретарем ЦК компартии Украины, секретарем Московского горкома КПСС. Его по-разному оценивали прежде и оценивают сейчас. Я больше согласна с теми, кто считает Хрущева человеком, выбившим первый кирпич в фундаменте страны. Много дров наломал Хрущев и в политике, и в экономике. Он же отменил самый главный и самый любимый народный праздник — День Победы как общегосударственный. Мотивировка была примитивна: нельзя нам, дескать, унижать другие народы постоянным напоминанием об их поражении и нашей Победе. И не дано было ему понять, что таким решением он унизил свой собственный народ, понесший огромные потери ради этой Победы и спасший не только свою страну, но и всю Европу от порабощения. При Хрущеве день 9 Мая снова стал обычным рабочим днем, никаких больших торжественных мероприятий официально не проводилось.
Было больно, обидно... Но все, в том числе и фронтовики, молча проглотили эту пилюлю, смирились. [186] Мы молча терпели все, что делала с нами и тогдашняя и нынешняя власть, мы смирились. В итоге имеем то, что имеем.
Так пытались лишить нас праздника Победы. Но это не помешало народу ежегодно отмечать наш замечательный праздник. Встречались однополчане, в Москву приезжали ветераны со всего Союза. Собирались семьями, ведь война, так или иначе, коснулась каждой семьи, каждого человека. Отмечался праздник и во многих трудовых коллективах, в учебных заведениях. Когда я начала директорствовать в школе, то решила, что ребята должны знать и чтить этот праздник, поэтому мы тоже отмечали его. Все приходили в этот день нарядными, учителя-фронтовики прикрепляли на пиджаки орденские планки.
После смещения Хрущева День Победы снова был объявлен государственным праздником.
И вот 9 мая 1965 года на Красной площади состоялся первый военный парад, посвященный юбилею Победы. Мне посчастливилось присутствовать на этом параде в качестве гостя. Трибуны заполнены народом. На площади выстроены войска. Звучит фанфарный сигнал «Слушайте все!», затем следует приветствие от имени руководства страны, и начинается парад. Впервые после памятного парада 24 июня 1945 года на площадь выносится Знамя Победы, в знаменной группе — Герои Советского Союза М. А. Егоров и М. В. Кантария, водрузившие это Знамя над рейхстагом в Берлине. В торжественном марше проходят воинские соединения, слушатели военных академий, суворовцы и нахимовцы. Затем на площадь вступает новейшая военная техника. Завершает парад сводный духовой [187] оркестр. Руководители партии и правительства покидают трибуну на Мавзолее В. И. Ленина.
Все было торжественно, красиво и впечатляюще. Но и тогда, и сейчас, когда я вспоминаю тот парад, мне кажется, что была в нем какая-то незавершенность, будто чего-то не хватало или что-то важное было упущено. Не знаю, в чем дело, но, вероятно, подобное ощущение возникло не только у меня. Не случайно же после завершения парада люди долго не расходились, продолжали стоять на трибунах, как будто ждали чего-то. Лишь через несколько минут, сначала как-то неуверенно, а потом смелее начали они выходить на площадь, собирались группами, шутили, смеялись, фотографировались. Продолжалось это долго. Как бы то ни было, ощущение праздничности, радости и приподнятости охватило всех...
К юбилею Победы была учреждена памятная медаль. Затем юбилейные медали будут учреждаться в ознаменование тридцатой, сороковой и пятидесятой годовщины Победы. Ими награждались не только ветераны войны, но и те, кто в юбилейный год находился на воинской службе.
...Минуло еще десять лет. То, что произошло в 1975 году, на долгое время затмило для меня все и наполнило жизнь новым содержанием.
В том году подготовка к юбилею Победы началась задолго до праздника и велась очень широко, с большим размахом. Создавались новые фильмы и спектакли на военную тематику; в газетах и журналах регулярно печатались материалы о войне и ее участниках; проводились фестивали, соревнования, конкурсы, конференции, походы по местам [188] боевой славы, уроки мужества, вахты памяти и много-много других мероприятий. По телевидению в течение почти двух месяцев демонстрировался 20-серийный советско-американский документальный фильм «Неизвестная война». Все это создавало определенный настрой в обществе.
И произошло то, от чего я так старательно и трудно уходила все послевоенные годы: я все чаще стала думать о войне, вспоминала учебу в снайперской школе, своих девчат, отдельные эпизоды фронтовой жизни. В памяти всплывали имена моих однополчан и подруг по ЦЖШСП. Вот уже извлечены из чемодана фотографии военных лет, пилотка и погоны. Я часто беру их в руки, рассматриваю. В душе возникало запоздалое раскаяние, что так резко вычеркнула из памяти своих фронтовых друзей. Война все чаще приходила в мои сны, бесконечно снились мне отступление, окружение, страх попасть в плен... Начала нервничать от этих воспоминаний.
Однажды позвонила Светлана Владимировна Гордая, моя однокурсница по педагогическому институту, с которой мы встретились много лет спустя после его окончания и подружились.
— Знаешь, я слышала по радио, что девушки-снайперы где-то встречаются.
— Кто?! Где?!
— Не знаю, в каком-то парке.
— В каком парке? Когда?
— Тоже не знаю. По радио услышала только конец передачи. Больше ничего не знаю.
Узнать! Немедленно узнать! Но как? С чего начать? Куда обратиться? Я не знала, что мне делать. Кого ни спрошу, никто ничего не слышал. Моя подруга [189] Галя Казакова тоже мельком что-то слышала по радио, но тоже ничем не могла мне помочь. Я невероятно расстроилась: была реальная возможность найти кого-то из своих девчат, но не получилось...
Вот ведь как бывает в жизни: столько лет не хотелось даже вспоминать о прошлом, а теперь вдруг охватило непреодолимое желание увидеть хоть кого-нибудь из моего военного прошлого. Я иногда мысленно пыталась представить себе нашу встречу, но никакой фантазии не хватало — настолько нереальным все это казалось.
На всю оставшуюся жизнь запомнился день 20 февраля 1975 года. В тот день, сидя в своем кабинете за рабочим столом, я развернула газету «Комсомольская правда», просмотрела первую страницу, перевернула лист. На второй странице бросилась в глаза статья «Снайпер». Еще ничего не предчувствуя, начала читать. И вдруг... Это же о нашей снайперской школе! О ее выпускницах! Еле дочитала до конца. Оказалось, давно уже действует совет ветеранов школы, бывшие курсантки и командиры почти ежегодно встречаются.
Дрожащими от волнения руками набираю номер телефона редакции, узнаю, как позвонить автору статьи Г. Алимовой. Тут же перезваниваю ей, сбивчиво объясняю, что я тоже из снайперской школы, что из ее статьи узнала о встречах, что мне хотелось бы с кем-нибудь связаться. Она дала мне телефон Н. С. Соловей, председателя совета ветеранов школы. Сразу же позвонила Нине Сергеевне и узнала, что в июне состоится встреча выпускниц нашей школы, посвященная 30-летию Победы. Если на предыдущие встречи приглашались выпускницы [190] лишь первых двух выпусков, то теперь решили собрать всех, кто учился в ЦЖШСП.
Что тут началось! По-моему, все мои друзья, знакомые, сослуживцы, соседи знали, что я нашла своих девчат, что скоро у нас состоится встреча, что приедут из всех союзных республик. Для меня не имело значения, что я еще никого не видела и даже не знала, кто приедет, и приедет ли кто-нибудь вообще из тех, кого я знала и помнила. Важно, что появилась надежда найти девчат. По просьбе председателя совета ветеранов школы я тоже кому-то посылала приглашения, помогала кого-то разыскивать, договаривалась о какой-то экскурсии. И все это время невероятно волновалась. Мое волнение передалось другим. На работе меня постоянно спрашивали: «Ну, как?» О домашних и говорить нечего.
Потом начался отсчет дней, оставшихся до встречи. Накануне того знаменательного дня приготовила мой светлый парадный костюм, на лацкан жакета приколола все мои награды, которые завтра я надену впервые за прошедшие тридцать лет. Вроде бы ничего не забыто. Главное — два носовых платка, на всякий случай... В сумку положила военные фотографии.
И вот наступило 7 июня — день встречи. Встаю рано. С гулко бьющимся сердцем и буквально на подгибающихся от волнения ногах выхожу из дома. Еду автобусом, потом в метро. Замечаю, что люди обращают внимание на мои награды — непривычно их видеть. В автобусе какой-то мужчина почтительно уступил мне место. Станция метро «Измайловская». Выхожу из вагона. На платформе меня ждут С. В. Гордая и ее муж С. А. Путяев, они идут [191] со мной. Сергей Александрович — тоже фронтовик, мальчишкой ушел на войну и всю ее прошел в составе 21-й армии. В тот день он еще не знал, что через год-другой тоже найдет совет ветеранов своей армии, будет так же, как сегодня я, волноваться, когда впервые пойдет на встречу с боевыми друзьями. Он понимал, что значила для меня эта встреча, поэтому взял фотоаппарат, чтобы сделать на память снимки.
По парку идем быстро, почти бежим. Я волнуюсь: «Вдруг опоздаем? Вдруг никого не узнаю, ведь тридцать лет прошло? А вдруг и они меня не узнают, как же мы тогда встретимся? А вдруг вообще никто не приехал?!»
Наконец, выходим к месту сбора, на главную аллею парка и видим, что все уже выстраиваются в колонну. Их, наших выпускниц, очень много, не меньше 350–400 человек. Все нарядные, с боевыми наградами, счастливые и оживленные, все громко говорят, смеются. Это наши! Я разволновалась еще больше: разве в этой сутолоке найдешь кого-нибудь? И вдруг слышу: «Юля, Юля Жукова идет!» Это Ася Молокова первая узнала меня. Смотрю — вот они, мои дорогие девчонки! Постаревшие, изменившиеся, но все-таки они! Бегу к ним. Как ни странно, но я сразу узнаю всех, кто там стоит. Однако от волнения из головы вылетели все имена, которые я старательно восстанавливала в памяти. Достаю из сумки фотокарточки, тычу пальцем: вот ты, а вот ты, а это ты. Имен же назвать не могу. Только потом, когда успокоилась немного, все встало на свои места, вспомнились все имена. А Галя Баранникова после первых объятий и поцелуев сказала своей [192] дочери-пятикласснице, вместе с ней приехавшей на встречу: «Ира, это та самая Юля Жукова, о которой я тебе много рассказывала, чьи письма и стихи мы бережем вот уже тридцать лет». И Ира начинает читать мои стихи, которые я сама уже и не помнила.
Кое-как выстроились по шесть человек в ряд, и колонна во главе с военным оркестром (как в школе!) двинулась к памятнику В. И. Ленину. Возложили цветы. Затем — возложение цветов и минута молчания на площади Победы. Вдруг идущая рядом со мной Аня Верещагина наклоняется ко мне, шепчет: «Юля, сзади идет женщина, лицо ее очень знакомо, но вспомнить не могу». Оборачиваюсь — Маша Дуванова! Бросились друг к другу, обнялись и долго стояли так. А колонна шла и шла, огибая нас с двух сторон. Рядом кто-то захлюпал — это Оля Орлова, тоже бывшая воспитанница Маши, но из предыдущего выпуска. Потом втроем бросились догонять колонну.
В Зеленом театре состоялось торжественное собрание. К нам приехали секретарь ЦК ВЛКСМ Б. Пастухов, председатель Комитета советских женщин З. Федорова, поэтесса из Ирана, представители воинских частей, в которых служили наши выпускницы, пионеры. Вносится Знамя школы, все встают. Исполняется Гимн Советского Союза. Потом — приветствия, воспоминания. Почтили память погибших. Их было много — девчат, которые не дожили до Победы... Из доклада на этой встрече узнала, что из 1885 выпускниц нашей снайперской школы, попавших на фронт, погибло при выполнении боевого задания более 250 человек. Много, но ведь и профессия у нас была одной из самых опасных. [193]
После окончания торжеств мы долго еще бродили по парку, фотографировались и говорили, говорили, не останавливаясь, будто хотели наверстать упущенное за прошедшие тридцать лет. Жизнь наша сложилась по-разному, но у всех были семьи, работа, жилье. Только сейчас начинаешь понимать, как это прекрасно — иметь все, что нужно для спокойной нормальной жизни. Тогда же это казалось настолько естественным! В общем, на жизнь никто не жаловался. Судьба некоторых меня просто поразила.
В нашем отделении служила Аня Тарасова. Маленькая, худенькая, молчаливая, робкая, всегда безоговорочно подчинявшаяся своей подруге, — такой помню ее по школе. А после войны она весьма успешно работала военруком в мужской школе, удачно вышла замуж и родила шестерых детей. Вот тебе и тихоня!
Удивила, но уже в другом плане, судьба и Маши Логуновой — нашей необыкновенно строгой, но справедливой старшины. На меня она всегда производила впечатление грамотного, образованного человека. Оказалось, что после войны она не сумела продолжить учебу и, не имея профессии, стала работать банщицей. Правда, она тоже не жаловалась на жизнь, была довольна своим мужем и детьми. Я, однако, с трудом узнавала ее. Вместо нашей бравой старшины, перед которой трепетала вся рота, передо мной стояла очень пожилая, скромно одетая женщина. Не сказали бы мне, что это и есть Маша Логунова, ни за что не догадалась бы. А вот она меня узнала, встретились мы очень тепло, как, впрочем, и со всеми остальными и курсантками, и командирами. [194]
На следующий день для участников встречи организовали экскурсии. Нам подали четырнадцать комфортабельных экскурсионных автобусов, разместились все удобно. По установившейся традиции начали с посещения Мавзолея В. И. Ленина и возложения венков к Могиле Неизвестного Солдата. Потом долго еще, собравшись группами, мы любовались Красной площадью, вспоминали прошлое, рассказывали о нынешнем житье-бытье. Сережа много фотографировал. Как всегда, по площади бродило много иностранцев, они с нескрываемым любопытством рассматривали нас. Одна очень пожилая женщина подошла, взяла меня за руку и, показав глазами на награды, что-то спросила на своем языке. Не зная, как объяснить ей, я сказала одно слово: «Война». «О!» — вскинула она брови, видимо, поняла. Посмотрев мне в лицо, она еще раз крепко сжала мою руку.
Потом нас повезли в общежитие Высшей комсомольской школы, в котором разместились приехавшие на встречу гости. Это здание было выстроено уже после войны на том месте, где прежде размещались первые снайперские курсы, ставшие базой для создания нашей школы. Где-то рядом проходят улицы Снайперская, Героя Советского Союза Алии Молдагуловой.
После обеда разбрелись по разным комнатам, все своими компаниями. Наше отделение во главе с Машей Дувановой уютно расположилось в одной из комнат. И опять разговорам не было конца, чаще всего слышалось: «А помните?» Вдруг резко распахнулась дверь, и не вошла, а буквально влетела зареванная Миля Догадкина. Получилось так, что в огромной [195] массе людей, приехавших на встречу, мы не увидели друг друга, а теперь она совершенно случайно узнала о приезде на встречу такой большой группы девчат из отделения и очень расстроилась, что не сразу с нами встретилась, что потеряла целый день. Еле успокоили ее.
Потом мы снова где-то бродили. Будто боясь, что можем снова потерять друг друга, постоянно ходили вместе и в буквальном смысле слова держались за руки...
Встреча продолжалась три дня, для ее участников были организованы экскурсии по Москве, посещения лучших музеев и театров.
Все эти дни я ходила сама не своя. Возвращалась домой в страшном возбуждении. Переполненная впечатлениями, я беспрерывно что-то рассказывала, не давая другим возможности хоть слово вставить. Спала плохо.
И вот прощальный обед. Приехали немного раньше назначенного времени и собрались в соседнем сквере. Мы стояли, разговаривали, когда к нашей группе подошла женщина, спросила, кто мы и ради чего собрались здесь. Объяснили. Тогда она буквально со слезами на глазах сказала: «У меня есть дочь. От нее и от себя скажу вам: большое спасибо, что вы защитили нас, за все, что для нас сделали». Мы, конечно, тоже прослезились.
Мне еще не раз доведется встретиться с проявлениями уважения к нашему боевому прошлому. Однажды, когда я направлялась на какое-то праздничное мероприятие при всех моих регалиях, подошел мужчина и попросил разрешения поцеловать мою руку. «За ваш подвиг», — сказал он. [196]
В другой раз подошла очень пожилая женщина, низко поклонилась мне. Я не могла пройти, не поговорив с ней. Оказалось, у нее на войне погиб муж, и она осталась совсем одна. Бывало, что на улице дарили цветы совсем незнакомые люди. Я понимала, что так они выражали уважение не мне лично, а в моем лице — всем фронтовикам.
На работе я никогда не рассказывала о своих фронтовых делах, поэтому ни мои сослуживцы, ни тем более коллеги из других отделов почти ничего не знали о моем боевом прошлом. И когда в том же 1975 году на торжественном собрании коллектива докладчик немного рассказал обо мне, все удивились, а на следующий день на работе ни один не прошел мимо, не выразив мне своего уважения.
Но позднее бывало и другое. Помню, как-то возвращалась я с праздничного парада на Красной площади, на жакете — награды. И вот иду я по улице, а навстречу — молодая миловидная девушка. Посмотрела она на мои награды и зло процедила: «Нацепила...» Мне было горько, но я растерялась и не нашлась, что и как ей ответить. В тот день я шла к моему товарищу, фронтовику Васе Рябцеву, у которого по традиции собирались его боевые друзья. Один из них, боевой летчик, удостоенный многих очень высоких наград, вместо орденов и медалей, с которыми я всегда видела его, в этот раз прикрепил к пиджаку орденские планки. Увидев, что все остальные при орденах, он пытался что-то объяснить. «Чего вы-то испугались?» — спросила я его. Он промолчал. В то время в стране уже шла перестройка, и «реформаторы» торопились переписать историю, низвергнуть прежние авторитеты и прежних героев. [197] Не все смогли тогда устоять. Даже этот храбрый летчик.
Но это будет не скоро. А тогда, в 1975 году, еще никто не знал, что придут такие времена, когда ветераны войны будут подвергаться оскорблениям и перестанут носить боевые награды.
...В последний день нашей встречи мы собрались на прощальный обед в огромном зале. Прекрасно накрытые столы, вкусный обед, напитки на любой вкус. Наша компания дружно проголосовала за то, чтобы бутылки с горячительными напитками обменять на воду и квас. В зале стоял невероятный шум. За каждым столом вспоминали и обсуждали свое, пели тоже свое. Потом всем залом грохнули самую популярную в школе песню «Грезы». Песня непритязательная, но мы любили ее, пели и на марше, и на отдыхе.
Есть одна любимая песня у соловушки,Хор почти из четырехсот голосов звучал мощно!
После ужина шли пешком до метро и пели наши любимые школьные песни. Прощались в метро. Долго не могли расстаться. Девчата разъезжались. Обменялись адресами, обещали теперь уж не теряться, писать друг другу. Всплакнули, конечно. Мне кажется, в эти дни я видела столько женских слез, сколько не довелось увидеть за все полтора года службы в армии. [198]
А через две недели позвонил Сережа и сказал, что напечатал для моих друзей почти 250 фотографий. Вот это да! Как быстро! Оказалось, Сережу так взволновала наша встреча, что ему захотелось быстрее доставить всем радость. Потом я с огромным удовольствием раскладывала эти фотографии в большие конверты и рассылала их по всему Союзу — от Ленинграда до Владивостока. Как же были счастливы девчата!
Сейчас смотрю на эти фотографии и заново переживаю ту нашу встречу, первую после тридцати лет неизвестности. Подумать только: чтобы увидеться со своими боевыми друзьями, люди, все уже немолодые, приезжали в столицу издалека. Ехали с детьми, мужьями, родственниками. Ехали со всех концов Советского Союза, из разных союзных республик. Только наше отделение — это Алма-Ата, Фрунзе, Чита, Павлодар, Новосибирск, Владивосток, Ярославль, Куйбышев, Калинин, Кустанай. Сейчас многих из этих городов уже нет на карте, вернее, города-то остались, но переименованы, а некоторые стали для нас ближним зарубежьем.
Особо хочу сказать, что в организации всех встреч выпускниц ЦЖШСП самое активное участие принимал ЦК ВЛКСМ. Ведь наша школа — это детище комсомола, и руководители ЦК не забывали это. На местах же ветеранам помогали общественные организации, они даже деньги выделяли на поездки, предоставляли дополнительные отпуска.
Шли годы. Мы еще много раз встречались. В 1978 году на встрече, посвященной 35-летию со дня образования ЦЖШСП, было свыше 500 гостей. Вместе с 376 выпускницами школы приехали [199] 120 человек их родственников и 75 детей и внуков. Пишу так уверенно, потому что во время встречи я записывала в блокноте все, что казалось мне важным и интересным. Эти цифры и взяты из того блокнота.
Впоследствии девчата бывали в нашем доме, их всегда встречали тепло и приветливо. В один из приездов Маши Дувановой мы с ней побывали на родной для нас станции Силикатная. После войны помещение ЦЖШСП было возвращено местному силикатному заводу под клуб. На здании — мемориальная доска. В одной из комнат (нам с Машей показалось, что именно в той, где размещалось наше отделение) открыли выставку, посвященную снайперской школе. Походили, посмотрели, повспоминали, попереживали. Там совершенно случайно встретились с парторгом одного из цехов завода. Оказалось, его старшая сестра дружила с одной из курсанток нашей школы, много рассказывала ему о нас. Он помнил все и очень тепло отнесся к нам, провел нас по зданию, где раньше мы жили, подробно рассказал о работе завода и клуба.
В другой раз повела я Машу в Центральный музей Вооруженных Сил СССР. Там меня ожидал сюрприз: в одном из залов я увидела Знамя нашего 611-го полка. Я так разволновалась, что мне захотелось, как в прежние времена, преклонить перед ним колено. Но кругом ходили посетители, поэтому я просто молча постояла рядом. Это мое чувство может понять только тот, кто прошел армию, войну, кто присягал перед Знаменем, кто искренне верил в дело, которое он защищал. [200]
Я очень дорожила нашими встречами, всегда с нетерпением ждала их, а потом еще долго вспоминала, кто приезжал, о чем говорили, где были, что видели. Каждая такая встреча как бы перекидывала мостик в нашу боевую юность, больше всего мы говорили о том времени, пели те песни. И каждый раз испытывали огромное счастье, что выжили, дожили, увиделись. Мы все стали почти родными.
Регулярно встречалась я и с моими друзьями из 31-й армии, 88-й дивизии, в составе которых пришлось воевать. Помню, на одну из армейских встреч прибыли почти 1200 человек. Кто-то приехал с мужьями и женами, детьми и внуками. Всех гостей разместили в одной из самых комфортабельных и престижных гостиниц — в «России». Там они и жили, и питались. Все это было тогда доступно даже пенсионерам.
О том, насколько дорожили ветераны фронтовым братством, свидетельствует такой случай. Во время одной из армейских встреч к нам присоединился инвалид, приехавший издалека. Он был без одной ноги и передвигался на костылях. Рассказал, что после контузии потерял память, все позабыл и не помнил даже, в какой части служил. Услышал по радио о встрече ветеранов 31-й армии, почему-то решил, что именно в ней и воевал. Собрался и поехал. После длительных расспросов выяснилось, что воевал он совсем на другом фронте. Солдат расстроился, а потом попросил: «Можно мне к вам на встречи приезжать, если уж своих найти не могу?»
После встречи в 1975 году мы уже не теряли друг друга, регулярно переписывались, к каждому празднику я писала по тридцать — сорок писем и открыток, [201] столько же получала. Даже почтальонша сказала однажды, что такой корреспонденции, как у меня, нет ни у кого в нашем доме. Весточки друзей всегда доставляли мне радость. Но я по-прежнему находилась в плену безумной страсти к уничтожению бумаг, в результате из многих сотен полученных мной писем не сохранилось ни одного. Теперь, в который уже раз, казню себя: ведь это были не просто письма, это то, что могло остаться от уходящего из жизни поколения как документальная летопись, рассказывающая о людях войны, их жизни, мыслях и чувствах. А теперь почти никто уже и не пишет: дорого, настроение тяжелое, болезни одолели.
...В те годы все, казалось, складывалось хорошо. Изменилось отношение к ветеранам войны. Их почитали, поддерживали, привлекали к патриотическому воспитанию молодежи. В учебных заведениях, на предприятиях создавались музеи и уголки боевой славы, стали традиционными встречи с участниками войны, уроки мужества, походы по местам боев, вахты памяти.
А потом все рухнуло...
Сейчас тиражируется много домыслов и фальшивок о войне 1941–1945 годов. Читая и слушая все эти выдумки, я поражаюсь безнравственности и беспринципности их авторов. Да, возможно, руководством страны в те годы были допущены крупные просчеты и ошибки. Возможно, цена Победы оказалась слишком высокой, хотя и не все исследователи согласны с подобной оценкой. Но ведь весь мир признал нашу Победу; весь мир восхищался подвигом советского народа, спасшего человечество [202] от фашизма; весь мир отдавал должное И. В. Сталину как выдающейся личности своего времени. Зачем же нам самим-то принижать роль СССР, многонационального советского народа в разгроме немецкого фашизма? Для чего придумывать все новые и новые небылицы о бездарности советских военачальников и безнравственности наших солдат, унижая тем самым ветеранов войны? Что побуждает ученых, писателей и всех, интересующихся проблемами войны 1941–1945 годов, искусственно завышать потери Красной армии в той войне?
Я убеждена, что Великая Отечественная война для миллионов наших граждан — тема святая и до сих пор кровоточащая, ибо она коснулась почти каждой семьи. Могу судить об этом по себе и своим друзьям, их родственникам. Поэтому надо бы более бережно относиться ко всему, что связано с той войной. Однако все годы перестройки активно ведется работа по переоценке итогов войны, причем нередко используются нечестные приемы и прямые подтасовки.
Одна из любимых тем фальсификаторов истории — это наши потери в прошедшей войне. Порой «исследователи» называют такие цифры погибших, которые вообще превышают количество принимавших участие в боях за все четыре года войны. Между тем комиссия, в которую входили ученые, независимые военные историки и эксперты, кропотливо изучив соответствующие документы, в том числе и архивные материалы, сделала вывод, что в войне 1941–1945 годов наши безвозвратные потери среди военнослужащих (убитые, умершие от ран и болезней, пропавшие без вести, не вернувшиеся из плена) [203] составили 8 миллионов 668 тысяч 400 человек. Это ненамного превышает потери противника (немцев, а также воевавших на нашей земле их сателлитов — итальянцев, румын, венгров, финнов, испанцев и др.). Данные исследований опубликованы и доступны всем. Однако истерия по поводу наших непомерно больших потерь не прекращается.
Известно и другое: немцы вели войну не просто на победу, а на уничтожение всего, что было на нашей земле: людей, в том числе и гражданского населения, экономики, культуры. Достаточно напомнить, что потери среди гражданского населения в два раза превысили наши потери среди военных, считается, что они составили около 19 миллионов человек. Вина за это в первую очередь — на фашистах. Так что не следует, на мой взгляд, размахивать голыми цифрами потерь, унижая страну и ее армию.
Есть и другие «открытия». Например, кое-кто утверждает, что руководство Советского Союза, стремясь к мировому господству, планировало первым напасть на Германию, затем завоевать другие европейские страны. Однако Германия якобы опередила нас буквально на две-три недели и первая напала на нашу страну. Военные историки публиковали опровержения, приводили доказательства неверности этой версии. Не помогает. И не поможет, ибо каждый видит то, что он хочет видеть.
Существует на этот счет и другая, менее популярная версия, согласно которой И. В. Сталин, опасаясь, что при дальнейшем расширении империи он не сумеет удержать власть в своих руках, сознательно спровоцировал нападение Германии на Советский Союз. [204]
Несмотря на противоречие этих двух изысков, оба благополучно «гуляют». Но очень редко, насколько мне известно, в средствах массовой информации публикуется еще одно мнение, автор которого считает, что, если бы в то время, когда добрая половина Европы была оккупирована фашистами, Советский Союз первым напал на Германию, мир приветствовал бы эту акцию, а человечество понесло бы значительно меньшие потери. Но этого не произошло, наша страна не выступила первой. Этого и не могло произойти, потому что, как теперь широко стало известно, СССР не был готов к войне в силу целого ряда объективных и субъективных причин. Так о каком же опережающем нападении нашей страны на Германию можно говорить?
О нас, прошедших войну, очень часто говорят как о потерянном поколении, о том, что большинство представителей этого поколения не нашли достойного места в жизни, оказались как бы отторгнутыми обществом. Да, среди вчерашних фронтовиков было немало таких, которые не смогли в полной мере адаптироваться к новым условиям и устроить свою жизнь так, как хотелось бы. Но нельзя возводить это в общее явление. Большинство ветеранов, вернувшихся домой, сразу же активно включались в работу, в учебу, создавали семьи. Нередко именно они, вчерашние фронтовики, направлялись на наиболее трудные участки работы, возглавляли общественные организации. Государство заботилось о них, поддерживало, поощряло, предоставляло льготы. В обществе к фронтовикам сложилось уважительное отношение. [205]
Все это знаю не по книгам, а по себе, по моим фронтовым друзьям и знакомым, которых у меня не один десяток. Нельзя не упомянуть и о том, что немало фронтовиков было среди самых уважаемых и почитаемых в обществе людей. Это — трижды Герои Советского Союза, легендарные летчики А. Покрышкин и И. Кожедуб; Герой Советского Союза снайпер Л. Павличенко; популярные писатели К. Симонов и Б. Полевой, поэты Ю. Друнина и А. Твардовский, создавшие потрясающей силы произведения о войне; любимые народом артисты И. Смоктуновский и Ю. Никулин; космонавты Г. Береговой и А. Феоктистов, чьи имена были широко известны в стране. И они, и сотни, тысячи других замечательных людей заслуженно пользовались любовью и уважением своих соотечественников. Были участники войны и среди высшего руководства страны. Так о каком же потерянном поколении и ради чего ведутся подобные разговоры? Уж не ради ли того, чтобы еще раз унизить старшее поколение и лишить ветеранов войны ореола защитников Отечества, героического поколения Победителей?
Вот с началом реформ ветераны действительно плохо почувствовали себя в обществе.
Мы с болью смотрели, как при попустительстве властей широко развернулась торговля советскими орденами и медалями, боевыми знаменами, генеральской и офицерской формой. Торговали открыто и везде: в магазинах, палатках, на рынках, в подземных переходах, прямо на улицах. Торговали молодые люди, мальчишки, спекулируя святынями своих отцов и дедов... [206]
Ветераны перестали носить боевые награды — одни теперь стеснялись, другие боялись. Да, и боялись. Были же случаи, когда ветеранов оскорбляли и даже избивали, отбирали награды, чтобы потом продать их.
В это же время в школах громили, именно громили, музеи боевой славы. При этом уничтожались десятки тысяч ценнейших экспонатов — подлинные документы, письма, фотографии и личные вещи ветеранов. Осквернялись братские могилы, памятники советским воинам. 23 февраля 1992 года несколько сотен бывших военнослужащих, ветеранов, рядовых граждан Москвы собрались, чтобы почтить память погибших воинов и возложить цветы к Могиле Неизвестного Солдата. Колонна двигалась по Тверской улице. Но путь преградили омоновцы. Они били ни в чем не повинных людей дубинками и не пропустили их к святому месту. Лишь к вечеру несколько человек, самых стойких и настойчивых, пробились в Александровский сад и все-таки возложили цветы к памятнику.
1 мая 1993 года на улицах Москвы пролилась кровь ветеранов. В тот день была устроена расправа с участниками праздничной демонстрации. Тогда пострадало около 150 ветеранов, а один боевой генерал, прошедший всю войну, умер прямо на улице: он не перенес унижения, когда молоденький омоновец нанес ему оскорбление и толкнул.
Мне не забыть рассказа одной девушки, оказавшейся свидетельницей тех событий. Ей в тот год исполнилось 8 лет. Вместе с бабушкой и дедушкой она пошла на демонстрацию, отметить праздник. На ее глазах и разворачивалось кровавое действие. [207]
Девочка пережила сильнейшее потрясение, когда увидела, как кровь из разбитой головы ветерана капала на его боевые награды...
Потом началась кампания, призванная развенчать участников войны, погибших в боях и ставших национальными героями...
И вот еще одна попытка унизить нас. В последние годы ряд региональных руководителей настойчиво продвигает идею: во имя примирения народов России и Германии провести перезахоронение останков советских воинов и немецких солдат в общие братские могилы. Это значит, что мы должны будем одинаково почитать тех, кто защищал свою Отчизну, и тех, кто пришел к нам, чтобы поработить наши народы, кто зверствовал, издевался, вешал, расстреливал, насиловал, жег, уничтожал. Германия готова и деньги выделить на эти цели.
У меня нет ненависти к немецкому народу. Но я ненавижу тех, кто зверствовал на нашей земле, не могу и не хочу воздавать почести убийцам и насильникам, у меня рука не поднимется, чтобы возложить цветы на могилу с останками погибших гитлеровских солдат.
Для старшего поколения все происходящее сегодня очень тяжело, многие не выдерживают. Я уже писала о гибели Юлии Друниной. Добровольно ушел из жизни и замечательный писатель-фронтовик Вячеслав Кондратьев. Он, как и многие другие представители творческой интеллигенции, с воодушевлением приветствовал начавшуюся в стране перестройку. Потом в одном из интервью Кондратьев с недоумением и болью пытался осмыслить, что происходит, зачем ломают страну и народ. Переживал [208] и в конце концов не выдержал. В газетах писали, что один из защитников Брестской крепости приехал издалека в город, где он сражался, и в знак протеста против политики нынешнего режима и унизительного положения, в которое власть поставила ветеранов, бросился под поезд.
К сожалению, подобных фактов немало. Не думаю, что это лучшая форма протеста, но люди сами делают свой выбор...
А каково в этой ситуации молодежи? Ей вообще трудно разобраться. Мне рассказывал летчик, Герой Советского Союза, что во время встречи со старшеклассниками одной из московских школ ему задали вопрос: «А надо ли было так надрываться в той войне, проявлять массовый героизм? Не лучше ли было сдаться немцам? Глядишь, сегодня жили бы, как они». Этот факт свидетельствует о том, что в жизнь вступает поколение молодых людей, многие из которых не имеют ни малейшего представления о прошедшей войне, о стремлении гитлеровского фашизма уничтожить Советский Союз, поработить его народы.
Возвращаясь мыслями к тем далеким событиям, я каждый раз удивляюсь: как же мы сумели все это выдержать, преодолеть и не только выстоять, но и победить?
Мне кажется, что не выстояли бы мы, не обладай наш народ такой могучей силой духа и невиданной волей к победе. Подумать только: немцы стоят у самой Москвы, готовятся к параду на Красной площади, а основная масса советских людей [209] все равно верит, что одолеем мы фашистов, и делает все возможное, а порой и невозможное, для фронта, для победы. Когда И. В. Сталин в первые дни войны сказал ставшие историческими слова: «Враг будет разбит, победа будет за нами!» — он тем самым выразил общую уверенность в победе и, как мне кажется, свою уверенность в народе.
Тогда на защиту Отечества поднялись буквально все, от детей до стариков. Вспоминается замечательный советский фильм о великом грузинском полководце Георгии Саакадзе. Есть там потрясающий эпизод. Саакадзе старался доступно объяснить своим малолетним сыновьям, что сила Грузии — в единении. Дал он каждому из них по прутику: «Ломай!» Сломали. Потом связал прутья в пучки: «Ломай!» Не получилось. Так наглядно показал Г. Саакадзе сыновьям, что, если все будут действовать воедино, Грузию не победить.
Вот и в нашей стране в те страшные годы объединились в своей вере, надежде и стремлении к победе все населявшие ее народы: русские и татары, украинцы и узбеки, белорусы и казахи, грузины и киргизы, люди всех национальностей. В своей любви к Родине мы были едины. Конечно, и тогда хватало недовольных Советской властью, но в опасный для страны момент патриотические настроения были сильнее. Ведь не выдумка, а истинная правда, что, когда началась война, многие люди, пострадавшие от Советской власти и даже находившиеся в тюремном заключении, просились добровольцами на фронт. И шли, воевали, совершали подвиги, получали награды. Показательна в этом отношении беседа, о которой рассказывает в [210] своей книге Г. Гудериан, один из крупнейших военачальников Германии. В 1942 году, когда до нашей победы было еще очень далеко, в одном из городов ему довелось встретиться и разговаривать с бывшим царским генералом. Он был поражен услышанным от этого генерала: «Если бы вы пришли двадцать лет назад, мы встретили бы вас с большим воодушевлением. Теперь же слишком поздно. Мы как раз теперь стали оживать... Теперь мы боремся за Россию, и в этом мы едины». Так вчерашний противник Советской власти точно передал самочувствие народа в грозные годы войны.
...Годы идут. Один за другим уходят из жизни мои друзья-однополчане. С одной стороны, это естественно: возраст, болезни, ранения. И все-таки думается, что, если бы по-другому складывалась их жизнь в последние годы, могли бы они еще побыть на этом свете.
Нас становится все меньше и меньше. Уходят ветераны, а с ними и война... Трудно представить, что наступит день, когда не останется ни одного ветерана Великой Отечественной. Но такой день неизбежно придет.
Когда последний фронтовик(Из стихотворения Н. Березовского
«Последний фронтовик».) [211]
Уйдут из жизни фронтовики, и Великая Отечественная война для новых поколений станет просто Историей. Но какой предстанет она перед будущими поколениями? Будут ли наши потомки помнить, что сделал советский народ для всего человечества? Будут ли гордиться подвигами старших поколений, своих отцов и дедов?
Пусть и мои заметки напоминают о событиях войны 1941–1945 годов и о людях, которые защитили тогда страну. Мне особенно хочется, чтобы помнили и поклонились моим дорогим девчонкам, с которыми я прошла нелегкими дорогами войны. Не хочу делить их на тех, кто погиб или умер после войны, и тех, кто пока еще жив. Они все со мной, все в моем сердце, все живые.
Вот их имена:
Аня Баранникова — г. Алма-Ата.
Аня Верещагина — г. Алма-Ата.
Галя Лепешкина — г. Чита.
Катя Шейко — Кустанайская область.
Аня Тарасова — Талды-Курганская область.
Ася Молокова — г. Павлодар.
Маша Хелемендик — г. Владивосток.
Лиза Лаконцева — г. Куйбышев.
Роза Егорова — г. Джезказган.
Миля Догадкина — г. Балабаново.
Ира Чекмарева — г. Ленинград.
Нина Котельникова — г. Калинин.
Маша Жабко — г. Павлодар.
Маша Торгова — не знаю.
Дуся Погребная — г. Львов.
Валя Шипова — г. Уральск.
Роза Возина — г. Уральск. [212]
Надя Большакова — г. Новосибирск.
Дуся Филиппова — не знаю.
Вера Самарина — не знаю.
Люба Ружицкая — не знаю.
Саша Хайдукова — не знаю.
Надя Исакова — не знаю.
Еще один совсем маленький список. Это мои командиры в ЦЖШСП, которым не довелось воевать, но которые учили нас воинскому мастерству и делили с нами все тяготы жизни в военной школе. Кто знает, сколько из нас остались живыми благодаря им? Я помню и люблю их.
Сержант Маша Дуванова — г. Фрунзе.
Старший сержант Тоня Скворцова — г. Ярославль.
Старшина Маша Логунова — г. Челябинск.
Младший лейтенант Ирина Папихина — не знаю.
Не могу не вспомнить еще раз и моих верных рыцарей. Откуда они родом, не знаю.
Старшина Вася Столбов.
Ефрейтор Леша Попов.
Ефрейтор Петя Чирков.
Я назвала здесь только самых близких и дорогих людей, с которыми свела меня война.
О погибших боевых товарищах два года назад я написала такие строки. Да простит мне читатель их литературное несовершенство. [213]
Победный день. Гудит Москва....Не женское это дело — воевать. Но так получилось, что им наравне с мужчинами пришлось сполна хлебнуть солдатского лиха. Несколько лет тому назад я прочитала в какой-то газете, что в качестве военнослужащих и вольнонаемных в войне участвовали свыше 800 тысяч женщин. Тяжело было всем: и пехоте вроде нас, и тем, кто летал на самолетах, сидел в танках, обеспечивал связь во время боя; и тем, кто в дождь и в пургу, в летний зной и зимнюю стужу стоял под обстрелом на перекрестках дорог и регулировал движение; и тем, кто выносил раненых с поля боя, сутками стоял у операционных столов, спасая солдатам и офицерам жизнь, возвращая им здоровье; и тем, кто в составе банно-прачечных отрядов ежедневно перестирывал тонны грязного, потного, окровавленного солдатского белья. [214]
Мне запали в память слова одного литературного героя, генерала, который рассуждал примерно так: «Ты из пехоты — получай орден». Я бы поступила так: если женщина была на фронте, участвовала в боях — получай особый орден за мужество, выносливость, терпение. Безусловно, всем было трудно на войне, но женщинам — тяжелее всех. Ведь для большинства женщин стрельба, бомбежки, смерть, кровь, человеческие страдания сами по себе невыносимы. Но еще тяжелее, пожалуй, переносились физические и психологические перегрузки, грязный окопный быт. И поплакаться некому было. Не будешь же слезы лить перед теми, кто переносит такие же лишения и трудности. Да и мужское общество, в котором пребывали мы постоянно, и днем и ночью, не очень-то располагало к жалобам и излияниям. Не могу не сказать, что и само мужское окружение тоже порой добавляло трудностей.
И еще хочу сказать. Видеть, как гибнут люди, — всегда тяжело. Но когда гибнут женщины, которым самим Богом предначертано не воевать, не гибнуть на полях сражений, а создавать и оберегать семьи, рожать и воспитывать детей, — это еще тяжелее. А они гибли.
Я одна из тех 800 тысяч женщин, что разделили с мужчинами все трудности и ужасы войны. Как и всем остальным, мне пришлось нелегко. Я очень хотела забыть войну, я делала для этого все. Порой мне казалось, что война наконец ушла из моей жизни. Но это был самообман, я никого и ничего не забыла. Иначе не снились бы мне в течение долгих тридцати лет жуткие сны о войне, не смогла бы я сегодня написать так много и [215] подробно о моей фронтовой жизни и о моих фронтовых друзьях. Просто я очень старательно загоняла мысли о войне куда-то вглубь, там они и дремали, порой прорываясь наружу, тревожа и волнуя меня.
И вот пришло время рассказать о том времени. Это тоже оказалось непросто. Война снова захватила меня. Я опять волновалась и переживала, вспоминая тот период моей жизни, который я считаю для себя самым важным и значительным.
Этот период закончился 6 августа 1945 года, когда я вернулась домой, в мой родной Уральск, и начала отсчет нового времени.
Совсем недавно перечитала стихи Юлии Друниной. Они снова потрясли меня не только своей правдивостью и удивительной искренностью, но и полным совпадением с моими чувствами и ощущениями, взглядами на войну...
На полыни водку настояла,