Комсомольское поручение в бою

Вечером 24 июня — и снова по заданию начальника отдела политпропаганды — прибыл я к морским пехотинцам. Была уже ночь. Чуть рябили волны, изредка встрепыхалась рыба. Но нет рыбаков на реке, не видно их лодок, не слышно, как прежде, задушевных рыбацких песен.

Два берега отделены один от другого Килийским гирлом. Два берега — один против другого. На одном — мы, на другом — враг. Бойцы морской пехоты держали оборону южнее монастыря Феропонтия. Они всматривались в темноту. Не верили ночной тишине — опасной, взрывчатой. Поодаль, на участке 278-го стрелкового полка 51-й Перекопской дивизии, вспыхнуло резкое пламя — видимо, грохнулась мина; звук, стертый расстоянием, докатился через несколько секунд.

Морские пехотинцы чувствовали: враг что-то затевает. [15] Ранним вечером, перед самым моим приездом, они поймали около монастыря вражеского разведчика, только-только переправившегося через реку. Наблюдатели заметили также движение в войсках противника.

Рота старшего лейтенанта М. С. Козельбашева была хорошо подготовлена. Марк Степанович много сделал, чтобы обучить бойцов умению обращаться с оружием, быстро окапываться, высаживаться с десантом. Вообще морская пехота, хотя ее у нас и было немного — всего одна рота, отличалась особой выучкой, дисциплиной, спаянностью. Командующий флотилией, выступая с разборами учений, отмечал именно эти качества стрелков в тельняшках.

Рядом со мной на притоптанной траве лежат бойцы. Они тоже всматриваются в противоположный берег. Большинство из них — комсомольцы. И в этом немалая заслуга командира роты. Он заботился о комсомольской прослойке, понимая, какая это сила для сплочения ротного коллектива. Старший лейтенант помогает молодежи в боевой и духовной закалке. Вчера, оказывается, он раскрыл книгу «Как закалялась сталь» и прочитал вслух несколько страниц. Люди, обступив командира, внимательно слушали, боясь проронить слово, хотя каждый из них уже был хорошо знаком с произведением Николая Островского. Козельбашев, оторвавшись от книги, сказал:

— Меня спросили, какие же поручения давать комсомольцам в боевой обстановке, ведь все мирные представления сметены огнем. Так я отвечу и тем, кто спрашивал, и всем членам ВЛКСМ: самое главное поручение комсомольцу — быть в бою впереди. Понимаете, впереди!

А когда я, узнав о беседе старшего лейтенанта с комсомольцами, поблагодарил его за это, он смутился, но потом, немного помолчав, произнес убежденно:

— Знаете, я всегда считал и считаю близость командира к бойцам дополнительным боезапасом... [16]

Мы пошли по траншее. Тут у меня было немало знакомых и друзей — не раз вместе высаживались десантами на учениях. Я рассказывал об обстановке на нашем участке фронта, о зенитчиках, их боевой инициативе, о стойкости стрелковых подразделений и, конечно, о моряках-дунайцах. Бойцы задавали много вопросов: «Как там Москва?», «Как Одесса?», «Севастополь?».

В одном из окопов я встретил Степана Шелестунова, с которым когда-то вместе служил на крейсере «Красный Кавказ». Вспомнили учебные походы, командиров, товарищей. До призыва на флот Степан работал электриком. На корабле тоже стал электриком, только артиллерийским. И неожиданно увлекся живописью. Посещал изостудию при Доме флота в Севастополе. Когда Шелестунов прибыл на Дунайскую флотилию, то некоторое время работал при клубе художником. И вот теперь, как только началась война, взял оружие, стал морским пехотинцем.

— Это тоже искусство, — произнес он, любовно поглаживая винтовку.

Впрочем, краснофлотец не расставался и с кистью. Пройдет несколько дней, и он перерисует появившийся в печати плакат «Родина-мать зовет!», выставит его непосредственно на позиции. Потом он размножит «Памятку красноармейцу», полученную нами из Москвы. И не просто размножит — выставит на позиции с десяток плакатов, призывавших крепить дисциплину, повышать бдительность, совершенствовать боевое мастерство. На одном из плакатов подпись гласила: «Свято выполняй военную присягу на верность Родине и Советскому правительству. Воин Красной Армии бьется до последней капли крови, но не сдается врагу. Лучше смерть в бою, чем фашистский плен. У труса глаза велики. Трус преувеличивает силы врага, преуменьшая силы своей части. Паникер — худший враг в бою».

...От кордона Чатал Киой поползла дымовая завеса. [17]

Послышались легкие всплески, из-под туманной пелены вынырнули рыбацкие лодки, забитые вражескими солдатами. Лодок было не менее шестидесяти — семидесяти. Комсомолец Шелестунов первым их заметил.

— Прямо на шлюпках группа противника! Разрешите открыть огонь? — обратился он к командиру взвода лейтенанту Андрею Егоровичу Кощею.

— Без приказа не стрелять!

Лодки приблизились метров на сто пятьдесят. Теперь лейтенант подал команду, и шквал огня обрушился на врага. Но фашисты лезли напролом. Некоторые лодки уже подошли к берегу. Гитлеровский офицер выскочил из лодки и, размахнувшись, бросил гранату. Пролетев над нашими головами, граната щелкнула и взорвалась в окопе. Мой сосед — комсомолец Николай Новиков — вздрогнул и, смертельно раненный, свалился на дно окопа. В это же время, срезанный очередью «Дегтярева», рухнул и гитлеровец.

Морские пехотинцы усилили огонь. Фашисты, выпрыгнувшие из лодок, метались по берегу. Остальные лодки не смели подойти: стрельба велась с реки. Враг, не выдержав огня, попятился. В окопах раздалось громкое «ура!». Моряки рванулись вперед и сбросили гитлеровцев в Дунай.

Бой затих, но мы еще долго не могли успокоиться. Вспоминали детали схватки, наперебой рассказывая, кто и как себя вел под огнем. Подошел командир роты Козельбашев и, по-отцовски оглядев бойцов, сказал:

— Отлично, моряки! Враг, оказывается, и бегать умеет, отступать... Благодарю всех, особенно комсомольцев: они сегодня герои!

Мы стали завтракать.

— Котелок найдется? — слышу сзади знакомый голос.

Оглядываюсь: это подполковник Петр Васильевич Комаров, прибывший к нам из штаба флотилии. Его здесь [18] хорошо знают, усаживают за стол, наполняют доверху котелок пахучей, чуть-чуть пригоревшей кашей с мясом.

После завтрака тут же, в кругу командиров, он сообщил, что роте поставлена задача: завтра, 25 июня, ранним утром вместе с группой пограничников высадиться на полуостров Сатул-Ноу и занять село Ласкэр-Катаржу. Высадка производится на бронекатерах и тральщиках при поддержке береговых батарей, мониторов «Ударный» и «Мартынов».

Полуостров крайне мешал нам: противник вел с него непрерывный огонь, парализуя работу военного порта. Доты были расположены в полукилометре от него — как раз напротив причалов.

Поздно ночью в роту прибыл начальник разведотдела штаба флотилии. Речь зашла о том, чтобы совершить в тылу врага диверсию, вывести, в частности, его проводную связь. Но как это сделать? Ведь реку на шлюпке не перейдешь незамеченным.

— Разрешите мне вплавь? — обратился старшина 2-й статьи Петр Кудрицкий.

Кудрицкий уже зарекомендовал себя опытным разведчиком, и его предложение было принято. Под покровом темноты он переплыл реку и, незаметно пробравшись к проводам, перерезал их в нескольких местах. Вернувшись, спокойно доложил:

— Товарищ командир, ваше приказание выполнил. Противник лишен связи...

С рассветом батарея № 725 береговой обороны и две батареи 46-го зенитно-артиллерийского дивизиона, мониторы «Ударный» и «Мартынов» открыли огонь по вражеским укреплениям на полуострове.

Боевую инициативу проявил командир зенитной батареи лейтенант Николай Николаевич Кашинин. Еще ночью он переправил два орудия в порт и замаскировал их. Теперь эти орудия били прямой наводкой. Батарея Кашинина уничтожила бронебойными снарядами наблюдательный [19] пункт противника, расположенный на колокольне. При этом отличились дальномерщик (он же секретарь комсомольской организации) Григорий Подчалимов и приборист Иван Гелеверя. Они выдали данные, обеспечившие эффективную стрельбу. Командир батареи, хоть и был занят, нашел время, чтобы написать им записку: «Благодарю вас, Григорий Подчалимов и Иван Гелеверя!» Надо ли говорить, как много значило для бойцов такое внимание. Пройдет несколько дней, и отдел политпропаганды, подводя итоги боя, отметит эту инициативу командира батареи комсомольца Кашинина.

Артогонь загнал противника в укрытия. Бронекатера и тральщики подошли к полуострову, высадили роту пограничников, возглавляемую лейтенантом Николаем Егоровичем Бодруновым, и взвод морской пехоты без каких-либо потерь. Вместе с командиром взвода Андреем Егоровичем Кощеем мы прыгаем с борта бронекатера на берег и короткими перебежками устремляемся к приземистой одноэтажной казарме, из которой отстреливается враг. Нас обгоняют бойцы взвода.

После короткого боя полуостров был взят. Вслед за моряками и пограничниками на полуостров высадился батальон 287-го стрелкового полка 51-й дивизии. Действуя решительно, батальон на плечах врага продвинулся до кордона Баклажанов. Одновременно отряд бронекатеров высадил десант в селение Пардино, что ниже полуострова Сатул-Ноу. Десантники взяли в плен 70 солдат противника, захватили два орудия и десять пулеметов{4}.

Ко мне подошел командир роты Козельбашев.

— У меня к вам, Яков Карпович, просьба, — сказал он. — Когда вернетесь, доложите командованию флотилии, что в десанте нашими прекрасными боевыми товарищами были пограничники и стрелки батальона. У них Надежное плечо! [20]

Я хорошо понял командира роты. Нам нужно и впредь крепить боевое братство, боевое взаимодействие. Тем более что традиции уже заложены. Дунайская флотилия, как только была создана, самым тесным образом укрепляла связи с армейскими частями Одесского военного округа и с частями пограничных войск. На границе по Дунаю и Пруту стояли подразделения 79-го и 25-го пограничных отрядов.

Вместе с пограничниками моряки флотилии с первого дня войны вели разведку, высаживали десанты, поддерживали друг друга огневыми средствами.

...Это было уже в первых числах июля. Катер «БКА-115» лейтенанта Николая Ивановича Смертина стоял в дозоре, замаскированный у левого берега Килийского гирла. Наблюдение за берегом вел пулеметчик Николай Лошкарев. Он внимательно следил за каждым кустиком, бугорком, строением. Вдруг Николай увидел: к песчаной косе, маскируясь тенью прибрежных зарослей, подходит шлюпка с солдатами противника. Вот шлюпка пристала к берегу. Солдаты, пригибаясь к земле, побежали к стоявшему недалеко сараю и скрылись в нем. Лошкарев еще больше насторожился. Через минуту он установил: к этому же сараю с другой стороны приближаются наши пограничники, не подозревая о засаде врага. Нужно немедленно выручать своих, предупредить о беде. И наблюдатель доложил командиру обстановку.

— Полный вперед! — последовала команда лейтенанта Смертина. Корабль, открыв огонь, устремился к месту вражеской засады.

Противник не ожидал такого оборота событий и был вынужден прекратить засаду.

— Не отпускать гадов живыми! — крикнул лейтенант. — Пулеметам и носовому орудию вести огонь по вражеской шлюпке! [21]

Шлюпка была разбита. Лишь нескольким гитлеровцам удалось спастись.

А пограничники, узнав обо всем, горячо благодарили потом своих боевых товарищей...

* * *

Вечером возвращаюсь в отдел политпропаганды. На первом же перекрестке Измаила меня останавливает патруль. Это были вооруженные рабочие, добровольно вставшие на защиту города. Предъявляю пропуск. Патрульные узнают меня — встречались на комсомольских конференциях. Расспрашивают, как на передовой, есть ли потери, в чем нужна помощь.

— Помните, мы всегда с вами! — слышу их слова, брошенные вдогонку.

Отдел политпропаганды занимал двухэтажный особняк на Школьной улице. В тот вечер почти все были в сборе: заместитель начальника отдела Сидор Ильич Дворяненко, секретарь парткомиссии Тихон Сергеевич Камышников, старший инструктор по пропаганде и агитации Валентин Иванович Федоров, старший инструктор по организационно-партийной работе Василий Иванович Колчин, инструктор по партийному учету Константин Иосифович Цымбал. Были и новые товарищи, с которыми мы тут же познакомились. Это выпускники Военно-политической академии имени В. И. Ленина, политработники, призванные из запаса, представители политуправления Черноморского флота. Тут же Владимир Михайлович Апошанский — корреспондент флотской газеты «Красный черноморец».

Совещание проходило в комнате инструкторов, где мы работали до войны. До войны! Как это теперь кажется давно!.. А ведь в боевой кутерьме пробежало совсем немного дней. Оглядываю комнату. В ней все осталось по-старому: столы, портреты на стенах, шахматный столик [22] с фигурами. Только взрывом снаряда выбита стеклянная балконная дверь, через которую заглядывали розы, вьющиеся по уцелевшим стойкам.

С сообщениями о политико-моральном состоянии личного состава и партийно-политической работе выступили Камышников, Колчин и я. В заключение начальник отдела политпропаганды В. К. Беленков сказал, что Центральный Комитет партии требует от нас более широкого развертывания партийно-политической работы в войсках. Всем командирам, политработникам, коммунистам необходимо лично вести агитацию и пропаганду среди бойцов, с несгибаемой волей преодолевать трудности фронтовой жизни.

— Опыт первых боев, проведенных кораблями и частями флотилии, войсками 14-го стрелкового корпуса, — продолжал бригадный комиссар, — показал, что можно успешно бить «непобедимую» гитлеровскую армию. Надо только быстрее овладевать мастерством боя, смело идти в десант, хорошо окапываться, стойко отстаивать свои позиции в обороне, решительно пресекать панику.

Понятно, что не все формы и приемы работы, столь успешно применявшиеся в мирных условиях, сейчас годились. Стало самым боевым, самым действенным приемом: твой личный пример, коммунист, политработник! Очень важно, чтобы мы были там, где идет бой, чтобы наше слово звучало в атаке, в десанте, на борту корабля. Слово и дело должны быть неразделимыми! Об этом и говорилось на нашем коротком совещании.

Мне было приятно, что бригадный комиссар специально остановился на примерах инициативы, проявленной комсомольскими организациями. Он знал и о собрании, проведенном комсомольцами — морскими пехотинцами — перед выходом в десант, — собрании, вылившемся в коллективную клятву достойно выполнять боевое задание, и о записке, посланной командиром батареи, Кашининым [23] отличившимся дальномерщикам, и о плакатах, нарисованных краснофлотцем Шелестуновым...

— Старайтесь подмечать все инициативное, все смелое, — говорил бригадный комиссар. — В боевой обстановке похвала что тебе награда!

Старый коммунист, он знал, в чем сила партийного влияния.

* * *

Мы собрались поужинать в столовой военторга, но в это время начался артиллерийский обстрел. Пришлось спуститься в бомбоубежище. Там было много людей. Остановившись у входа, я прикрыл за собой тяжелую дверь. Снаряды рвались все ближе и ближе. Земля задрожала, раздался грохот, и с потолка посыпались кирпичи. Погас свет. Какая-то женщина закричала, заплакали дети. Многие бросились к выходу, давя друг друга. Во весь голос пришлось крикнуть:

— Не выходите, снаряды рвутся близко, погибнете!

Давка прекратилась. Вновь стало тихо, лишь было слышно, как кто-то всхлипывает.

Но вот разрывы стали глуше. Я вышел из убежища. Оказалось, снаряд попал в дом, в подвале которого мы сидели. К счастью, обошлось без больших жертв.

Есть уже не хотелось, и я, не заходя в столовую, пошел по Суворовскому проспекту на берег Дуная. Мостовая была разбита снарядами. У одного из домов стояли люди, опустив головы. Перед ними в луже крови лежал человек, рядом сидела молодая женщина и рыдала. Подошел главный инженер 12-го строительного управления Арчил Викторович Геловани. Он уже вызвал из госпиталя машину. А. В. Геловани у нас в гарнизоне хорошо знали и уважали. Работал он энергично, не щадил себя, [24] какие бы задания ни выполнял. И войну встретил мужественно, много сделал для обороны города{5}.

Раздался сигнал санитарной машины. Заскрипели тормоза, и из машины выскочили санитары с носилками, подобрали раненого...

В окопах, куда я пришел, никто не спал: по данным разведки, противник готовил ночной десант. Бойцы начали меня расспрашивать, много ли жертв в городе, какие дома разрушены. Я рассказал, что видел и знал.

Краснофлотец Старостин показал письмо, полученной из дому. Мать писала ему из-под Смоленска, сообщала о том, что отец ушел добровольцем в действующую армию, что иначе он не мог поступить, хотя, как председатель колхоза, имел броню. «Все идут добровольно, все требуют, — продолжала мать, — чтобы их отправили на передовую немедленно... Неужели нам, русским, нам, советским, под пятой фашистов проклятых оказаться? Бей их, дорогой мой сыночек, мой защитник, бей не щадя, чтобы на веки вечные запомнили, как нападать на нас!»

Я вернул письмо краснофлотцу, поблагодарив его за доверие, а письмо, смотрю, пошло уже из одних рук в другие, словно мать-крестьянка обращалась не только к сыну своему, но и ко всем его боевым товарищам. Знакомясь с письмом, люди высказывали свои мысли, свою уверенность в победе над врагом. Эти разговоры, признаюсь, до глубины души взволновали меня. Я достал из планшетки полученную в отделе политпропаганды «Правду [25] «, отыскал в ней стихи Алексея Суркова и, встав над окопами, начал громко читать:

Я читал строфу за строфой, не переводя дыхания. И лишь дочитав до конца, огляделся: все, кто был в окопах, поднялись, строго подтянулись, готовые к любому испытанию.

Так в наших сердцах накапливались любовь и ненависть...