Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Ученые и просто исполнители

Ученые-атомщики на полигоне появлялись редко, только на время испытаний атомного оружия. Мы, аборигены «Лимонии», не знали, где они постоянно трудятся и живут. И в лицо многих не знали. Лишь И. В. Курчатова засекретить было невозможно. Стройный, с красивой, интеллигентной внешностью, с проседью, бородой метелочкой. Говорили, что он веселый, добрый, но офицеры полигона с ним не встречались — Игорь Васильевич всегда был в окружении ученых и неотступно следовавших телохранителей.

О том, что вместе с И.В. Курчатовым приезжали выдающиеся ученые, имена которых теперь известны далеко за пределами нашей страны: Ю.Б. Харитон, М.А. Садовский, И.К. Кикоин, Академик М. Курчатов —

один из основателей советской ядерной бомбы [18] П.М. Зернов, Л.А. Арцимович, А.И. Алиханов, А.Д.Сахаров, Я.В. Зельдович, Б.Л. Ванников, Н.Н. Семенов и многие другие «отцы» советских атомной и водородной бомб, знали только наше руководство и некоторые офицеры-специалисты, что готовили по их заданию необходимую аппаратуру. Но не думаю, что даже начальник полигона в то время был осведомлен о существовании городка Кыштыма, где действовало одно из основных атомных предприятий, и что в Арзамасе почти постоянно жили и работали многие ученые.

А кто из нас мог знать, что прогуливавшийся по берегу Иртыша рядом с И.В.Курчатовым худощавый, невысокий человек и есть Ю.Б. Харитон, который в 1946 году готовил тактико-техническое задание на первую советскую атомную бомбу?

Конечно, обо всем этом нам тогда не было известно, как и о щедрых награждениях ученых-атомщиков. Золотые Звезды и лауреатские медали они не носили и внешне ничем не выделялись среди инженеров и охранников МГБ, сопровождавших их. Только позже из прессы стало известно, что по указанию Сталина за атомную бомбу, взорванную утром 29 августа 1949 года на полигоне под Семипалатинском, Курчатову, Харитону, Щелкину, Алферову, Флерову, Духову и другим были присвоены звания Героя Социалистического Труда и лауреата Сталинской премии. Им подарили по автомашине «Победа», [19] меблированной даче в Жуковке, разрешили бесплатный проезд по всей стране, а их дети получили право поступления в любой ВУЗ без вступительных экзаменов.

Многое скрывалось и от самих ученых, принимавших участие в создании атомного оружия. Они не могли знать о наших разведчиках, добывавших нужные ученым сведения о развитии атомного оружия за океаном. Тем более мы, труженики полигона, многое не знали и, по известным причинам, не стремились знать. У каждого из нас была своя, ограниченная рамками специализации и секретности, боевая задача: подготовка поля — «В» — к очередному испытанию. Объединенные в секторы, отделы, научные группы, офицеры (в основном инженеры и специалисты родов войск) готовили и размещали наземные и подземные приборы для замера поражающих свойств и явлений атомного взрыва, определяли силу ударной волны, светового излучения, радиоактивного заражения, подземных толчков, колебаний грунта и так далее.

Ученые-атомщики, давая через Министерство обороны задания полигону о размещении военных объектов на Опытном поле, прежде всего по ним определяли мощность и поражающие свойства испытывавшегося атомного [20] и водородного оружия. Нас же интересовали средства и способы защиты от этого оружия выставлявшихся объектов. Сверхсекретность явно не способствовала научному решению этих задач, поскольку мы не имели полных данных о конкретном «изделии». К тому же полигонщики, работая по программе-заданию органов управления в Москве, не могли в полной мере проявить научную инициативу.

Научные группы — вооружения, инженерных войск, медико-биологическая и другие — сооружали с помощью военных строителей подземные и наземные объекты, окопы, землянки, укрытия для техники, здания и дороги, размещали на нескольких площадках, удаленных на определенных расстояниях от эпицентра взрыва, танки, самолеты, пушки, машины, кухни, склады, разнообразное вещевое имущество, продовольствие, горюче-смазочные материалы и другое.

Полигон располагал специалистами для выполнения всех задач по московским программам. Отдельные группы работали по заданиям ученых-атомщиков. Многие проходили специальную подготовку до назначения на полигон и непосредственно участвовали в подготовке взрывного устройства, автоматизации управления и измерения поражающих факторов атомного взрыва. Многочисленная группа занималась радиометрическими замерами, проблемами безопасности, лабораторными исследованиями и дезактивацией — в основном это были военные химики.

Объем задач на полигоне был настолько обширен и многообразен, что выполнить все собственными силами не представлялось возможным. Поэтому на период испытаний к нам приезжали не только ученые-атомщики, но и специалисты-химики, физики, инженеры, врачи, представители родов войск и тыла. В основном их интересовали результаты испытаний. Многие из них были соавторами программ испытаний и имели право вносить некоторые изменения.

Приезжали специалисты — офицеры служб тыла для работы и в моей группе; Г.З. Братякин, Ю.Н. Гвоздиевский, [21] Н.С. Макаренко, А.П. Носков, А.И. Никулин, П.И. Чесноков. Некоторых из них я знал по прежней службе, и для них было неожиданностью встретить меня на полигоне. Всегда приезжал кто-нибудь из шестого отдела генерала Чистякова, чаще его заместитель полковник П.Н. Сергеев. Пользуясь его служебным положением, я иногда вносил некоторые изменения в утвержденную программу и получал дополнительные материальные средства со складов полигона.

Но вот ученых, преподавателей из Военной академии тыла и транспорта, высокого начальства из штаба Тыла Вооруженных Сил за все три года, что я возглавлял научную группу, увы, не было.

Теория противоатомной защиты складывалась без учета полигонных испытаний и была не без огрехов. В наставлениях по защите войск и тыла значительно преувеличивались поражающие свойства радиоактивной пыли, не учитывались возможности укрытия материальных средств от светового излучения и ударной волны в неглубоких котлованах, присыпанных слоем земли. Мне, тогда молодому офицеру, единственному представителю огромнейшего и сложного тыла армии, было горько сознавать это.

Самую многочисленную часть «Лимонии» составляли военные строители. Они сооружали жилые дома, технические комплексы, дороги, все наземные и подземные [22] объекты на Опытном поле. Жили они в землянках, трудились летом на солнцепеке, а зимой на страшном морозе. Вода в степи полусоленая, быт препаршивый. Некоторые роты летом размещались в палатках непосредственно на Опытном поле, радиоактивный фон там постоянно был высокий. Солдатам негде было помыться после смены, в постели ветром задувалась пыль, в выходные дни пойти некуда.

На одном из партийных собраний, когда шел разговор о подготовке Опытного поля к очередному взрыву, я привел пример: военные строители ходят в истлевших гимнастерках, и в их облике ничего не осталось воинского, скорее похожи на дореволюционных каторжников.

В заключительном слове полковник Гуреев высек меня, и впоследствии я еще долго ощущал немилость начальства. А строители так и продолжали работать в истлевшем от пота обмундировании. На их лицах были самодельные сетки, пропитанные дегтем, чтобы спастись от гнуса...

Задолго до испытания атомной или водородной бомбы на Опытном поле размечалась площадка, которой присваивался номер. По размерам она соответствовала мощности «изделия»: вполне хватало места для размещения на ней сооружений, укрытий, подопытных объектов, многочисленных приборов, аппаратуры и различных приспособлений для замеров физических свойств взрыва.

Отделам и научным группам выделялся сектор — «клин» от центра предполагаемого взрыва и далее на несколько километров. В его границах исследователи размещали свою технику, выставляли все, что требовалось испытать на прочность и устойчивость в укрытом и открытом виде. Для сопоставления готовились и оснащались одинаковые площадки на различных дистанциях от центра.

Уже в то время испытатели располагали разработанными в научно-исследовательских учреждениях автоматикой, приборами измерения сверхвысоких температур, светового излучения, давления, электромагнитных [23] импульсов и так далее. На высоком научном и техническом уровне проводились оптические измерения, которыми занимался отдел подполковника А.К. Гаврилко, одного из немногих на полигоне лауреатов Государственной премии.

Все работы по автоматике, установке приборов и оптической аппаратуры проходили в строжайшей тайне, и мы, испытатели инженерных сооружений, боевой и обслуживающей техники, имущества и животных, не знали сути деятельности других научных групп. Мы даже не подозревали, что с помощью специальной фотоаппаратуры ученые достаточно точно устанавливали мощность взрыва и процессы его развития.

Чтобы приборы могли фиксировать и выдавать нужную информацию, требовались автоматика управления, бесперебойная связь и надежная защита этих средств от разрушения. Этим занималась большая группа инженеров и техников: оборудовались специальные машины, возводились прочные бетонные сооружения, металлические вышки, подземные укрытия, прокладывался многокилометровый кабель.

Строгая секретность не позволяла нам что-либо публиковать даже с грифом «особой важности» и ссылаться на данные полигона. Единственным выходом наших наблюдений после испытаний было составление отчетов, но в них мы не могли отступать от заданной программы. Отчеты куда-то отправлялись, кто-то их читал и делал свои выводы. Вот и получалось, что мы, работая в опасной для жизни обстановке, оставались в тени, а наши данные залегали в сверхсекретных архивах или, в лучшем случае, что-то из них изредка попадало в труды докторов и академиков. Формально нам не запрещалось готовить диссертации, но я не знаю ни одного случая, когда бы кто-то из знакомых офицеров смог добиться успеха. Мне, впрочем, удалось сдать кандидатские экзамены, но для написания диссертации никто из нас не имел, права пользоваться «служебными исследованиями», а личные исследования не разрешались вообще. Такие условия открылись позже, и некоторым счастливчикам [24] удалось стать кандидатами наук непосредственно на полигоне.

Новую службу я начинал с нуля. Многое, с чем встретился, было для меня совершенно неизведанным. Каких-либо сведений, кроме самого общего характера, полученных из закрытых публикаций, я не имел, и получить их на полигоне было невозможно, хотя многие офицеры могли бы помочь мне в самообразовании. Новички многое могли бы узнать от ветеранов-испытателей, но научные сообщения, диспуты и какие-либо занятия под руководством опытных практиков не проводились.

Секретность настолько всех пугала, что даже после сообщения в «Правде» о пуске первой атомной электростанции мой сослуживец, встретив меня по дороге в столовую и убедившись, что нас никто не слышит, сказал шепотом, что в газете есть «особо важное сообщение».

В то время многие из нас не представляли, что создание атомного оружия и решение проблемы использования атома в мирных целях — два звена одной цепи и что некоторые ученые, приезжая на полигон, интересовались не атомным оружием, а явлениями ядерного взрыва и возможностями применения атомной мощи в целях народного хозяйства. Это тоже было секретно.

Но нас, военных, интересовали лишь атомное оружие и противоатомная защита. В журналах появлялись статьи не только о взглядах потенциальных противников на практическое использование ядерной силы, но и с прогнозами наших видных военачальников, знающих новый вид мощного оружия по закрытым фильмам. Разработчики штабных военных игр щедро «планировали» возможные удары и легко «ликвидировали» их последствия, затем сами условно наносили ответные, более мощные удары. Все получалось на учениях гладко. Даже успешно использовалась, на бумаге, сеть гражданских больниц и поликлиник для лечения пораженного ядерным оружием личного состава целых корпусов и армий. [25]

Посмотрел бы такой «теоретик» хотя бы один реальный взрыв атомной или водородной бомбы! О каких больницах можно говорить, если в районах термоядерных взрывов ничего живого не сохраняется, а если где и ожила бы какая-нибудь полуразрушенная клиника, то что могла бы она сделать, если вокруг тысячи искалеченных и обожженных людей!

Возраст ядерного оружия в общем-то невелик, а биография его уже большая и противоречивая, нисколько не радующая человечество. Несомненно, что стремление зарубежных политиков создать атомную бомбу вынудило Советский Союз иметь такое оружие самому. Ядерная физика в СССР раньше не нацеливалась на решение военных проблем. В переведенной с английского языка книге «Ярче тысячи солнц» ее автор Р. Юнг признает, что «до конца 1945 года русские совершенно открыто, писали в разных технических статьях и даже в ежедневной прессе о своих работах в области ядерной физики». К тому времени США уже взорвали три урановые бомбы, и все американские, английские и канадские научные работы по ядерной физике за несколько лет до этих взрывов были наглухо закрыты для всего мира небывалой по масштабам стеной секретности.

В годы первых испытаний ядерного оружия военные не думали о последствиях развития термоядерной энергии, были глубоко убеждены, что так надо. Только ученые всего мира до изобретения атомной бомбы могли бы сказать: «Нет!» Но этого не произошло, и люди планеты были обречены жить в вечном страхе.

Научно-техническую мысль спрятать в сейф невозможно. Рожденная в умах одних ученых, она развивается другими, практически воплощается и распространяется со скоростью, доступной существующим средствам информации.

Еще в начале второй мировой войны ученые-физики обнадежили политиков и военных стратегов возможностью создания ядерного оружия. 6 декабря 1941 года, за день до японского удара по Пёрл-Харбору и официального [26] вступления Америки в войну, в США было принято решение о выделении больших финансовых ресурсов на создание атомного оружия. Работа велась в строжайшей тайне. В подготовке проектов и технической базы участвовали сотни тысяч человек.

Обсуждением вопросов общей «урановой политики» ведала группа в составе президента и вице-президента, военного министра, начальника генерального штаба, председателя исследовательского комитета национальной обороны.

17 июня 1942 года председатель исследовательского комитета представил президенту план расширения проекта по созданию атомной бомбы, который был одобрен Рузвельтом. В то же лето проект передали в ведение армии.

Ф. Рузвельт и У. Черчилль договорились о том, что громоздкие атомные заводы будут строиться в США, где им не угрожают немецкие бомбы, а англичане взамен внесут свой вклад в разработку атомной бомбы и будут предоставлять американцам результаты исследований. Таким образом, преимущество в области производства атомного оружия США закрепляли за собой. Впрочем, тесного сотрудничества с Англией у них не получилось, но работы у американцев шли успешно и без помощи англичан.

Одновременно, хотя и с запозданием и на более низком материально-техническом уровне, делались попытки создать атомную бомбу, последнюю надежду Гитлера, и в Германии. Но времени уже не хватало, война пришла на территорию Германии, и реакторы остались в незавершенном виде.

По разведканалам советскому руководству было известно, что испытание первой атомной бомбы американцы произвели в Нью-Мексико и что бомба была сделана из урана-235. К лету 1945 года для наших ученых это уже не было новостью.

Когда США сбросили свои атомные бомбы на японские города Хиросиму и Нагасаки, рождение нашего подобного «изделия» тоже было не за горами. Правда, зарубежные [27] ученые предсказывали, что это произойдет не ранее 1954 года, но ошиблись. Уже в конце августа 1949 года «летающая лаборатория» ВВС США установила присутствие в атмосфере радиоактивных частиц. Анализ дождевых капель, взятых из высоких облаков, а также микроскопических частиц пепла из самых высоких слоев атмосферы показал, что источником обнаруженной радиоактивности является атомный взрыв где-то в пределах советской Азии.

Да, на Семипалатинском полигоне утром 29 августа 1949 года был произведен первый взрыв атомной бомбы.

Можно ли было сделать бомбу раньше? Видимо, нет. Здесь, полагаю, дело не только политики, но и техники. Создание ядерного оружия — результат усилий множества ученых, инженеров, рабочих. Заняты этим не только научные лаборатории и конструкторские бюро. Для этой цели прямо или косвенно привлекаются заводы, рудо добывающие предприятия, специальный транспорт, что требует огромного количества людей и финансовых затрат. Но иного выхода у нас тогда не было.

Была ли у нас отечественная база для создания атомного оружия? Бесспорно. [28]

Еще в 1920 году была образована Атомная комиссия, в составе которой трудились многие ученые. Для проведения научных работ выделялись средства, устанавливалась связь с учеными мира.

Первым центром научных исследований стал Ленинградский физико-технологический институт, созданный в 1918 году. В 1933 году под Ленинградом состоялась Первая всесоюзная конференция по физике атомного ядра. Оргкомитет конференции возглавил И. В. Курчатов. Через два года в руководимой им лаборатории стали заниматься исследованиями деления урана нейтронами.

В 1945 году, после Хиросимы и Нагасаки, принято экстренное решение об организации новой отрасли — атомной промышленности. Были образованы специальный Комитет при ГКО СССР под председательством Л. П. Берии, Первое главное управление (ПГУ) при Совете Министров СССР во главе с Б. Л. Ванниковым. Позже, в 1953 году, оно было реорганизовано в Министерство среднего машиностроения.

Еще не завершилось сооружение первого промышленного атомного реактора под Челябинском, еще не приняли в эксплуатацию радиохимический завод по выделению плутония из облученного урана — все это осуществится летом 1948 года, — а в Звенигородском монастыре под Москвой уже в конце 1947 года формировался штат ядерного полигона. Офицеры еще не знали, чем будут заниматься и где им прикажут служить, но находились под строгим контролем особого отдела МГБ и свободного выхода из монашеских апартаментов не имели. Многие получили повышенные оклады, все дали подписку о неразглашении военной тайны. Занимались шагистикой, физподготовкой, изучением уставов и семинарскими занятиями по «Краткому курсу истории ВКП(б)».

Первым начальником полигона был назначен артиллерист, в прошлом командир корпуса, генерал-лейтенант П. М. Рожанович, отмеченный за войну девять раз в приказах Верховного Главнокомандующего. Начальником [29] штаба прибыл генерал-майор С. Г. Колесников, тоже из артиллеристов. Через год П. М. Рожанович скончался, не дожив до атомного взрыва на полигоне, и его место занял С. Г. Колесников.

Ранней весной 1948 года, когда в кустах на берегу Иртыша еще лежал снег, генерал П. М. Рожанович, его заместитель по тылу полковник Н. Т. Ладыгин, начальник связи подполковник Г. И. Князев и начальник отдела капитального строительства майор И. А. Рыжиков вылетели в Жанасемей. Самолет, сделав круг над Семипалатинском, приземлился на грунтовую полосу недалеко 6т маленькой железнодорожной станции.

Вся администрация аэропорта помещалась в деревянном доме, похожем на заброшенную крестьянскую пятистенку. Ни кола ни двора, лишь столб с уныло висевшим полосатым конусом для определения направления ветра, напоминавшим колпак клоуна. Прибывшее из Москвы руководство разместилось в подготовленной военными строителями землянке. После мучительного суточного полета с тремя посадками генерал П. М. Рожанович предоставил коллегам сутки на акклиматизацию.

Полковник Ладыгин взял на себя заботу о питании — в то время офицеры получали продовольствие по талонам, подполковник Князев занялся связистами, заканчивавшими оборудование небольшой телефонной станции, а майор Рыжиков изучал район Жанасемея с целью развертывания базового склада для приема уже поступавшего в большом объеме строительного материала.

На следующий день командование выехало на место, отведенное для полигона — почти две сотни километров, дорога разбита. На обочинах торчат жерди с пучком сена на конце — ориентиры для транспорта в непогоду. Наконец приехали. Голое место. Лишь кое-где темнеют островерхие бугорки. Это землянки солдат, сержантов и офицеров инженерных войск, выполнявших заказы полигона. У обрывистого берега стоит один-одинешенек небольшой полузаглубленный щитовой домик — жилье и служебный кабинет начальника строительства генерал-майора М. И. Черных. В его подчинении находилось до десяти тысяч воинов инженерных войск.

Будущие дома и другие строения были лишь обозначены колышками. В прошлом редко ступала нога человека здесь, на «диком бреге Иртыша». Но стоило в Генеральном штабе обвести на карте красным карандашом овал, как в этом месте вскоре зашумели голоса людей в шинелях, заурчали моторы, в чистое небо потянулся дым из трубы тепловой электростанции. Шло время, и уже недалек был день, когда над степью поднимется самый грязный дым — атомное облако. В ту весну сюда прибыли многие сотрудники полигона, сразу же окрестив степной гарнизон «Лимонией».

Утром 1 мая 1948 года над прииртышской степью из репродуктора на столбе у палатки политотдела звучала музыка, слышались голоса с Красной площади столицы. С праздничной демонстрации радиорепортер, словно специально для полигонщиков, воспроизвел слова И.В.Курчатова, сказанные им 25 декабря 1946 года, когда впервые была осуществлена реакция деления урана: «Атомная энергия теперь подчинена воле

[31] советского человека!» А 6 ноября 1947 года на торжественном заседании Моссовета И.В.Курчатов заявил миру, что «секрета атомной бомбы для СССР больше не существует».

К моему приезду ядерный полигон уже имел семилетний возраст и боевую биографию. В землянках и палатках летом жили только военные строители, чтобы быть поближе к возводимым объектам. В основном от них зависели сроки подготовки к очередному ядерному взрыву.

Опытное поле похоже на огромное блюдо диаметром двадцать — двадцать два километра. В первую очередь, как и положено в боевых условиях, готовились командный пункт — подземное комфортабельное убежище на удалении десяти километров, огромные бетонные треугольники с вмонтированными датчиками, испытательные объекты и сама вышка под атомную бомбу. Потом уже делалось что-то для быта людей: расчищалась дорога, строились скромные двухэтажные деревянные дома, похожие на поселковые бараки для шахтеров и торфоразработчиков, столовая, хранилища, бани, убогий магазинчик...

Еще летом 1948 года под Челябинском завершилось сооружение первого промышленного атомного реактора (завода «А»), а через несколько месяцев было принято в эксплуатацию и радиотехническое предприятие (завод «Б»), занимавшееся выделением плутония из облученного урана, что позволило приступить к изготовлению и испытанию первой атомной бомбы.

В начале 1948 года Совет Министров СССР обязал И. В. Курчатова, Ю. Б. Харитона и П. М. Зернова не позднее 1 декабря 1949 года изготовить и передать на государственные испытания первые экземпляры атомных бомб. Было время, когда все стремились к перевыполнению планов, давали клятву вождю на митинге или собрании, что не пожалеем сил... Перевыполнено было и это правительственное задание. Полигон подготовили раньше установленного срока. Под усиленной охраной доставили все необходимое. Все, кому положено, приехали на полигон за много дней до Ч — намеченного времени взрыва. Сборка атомной бомбы проводилась под наблюдением И. В. Курчатова и А. П. Завенягина. Ученым и руководителям пришлось поволноваться — прибыл сам Берия...

29 августа 1949 года в 6 часов 20 минут по местному времени, в хороший безоблачный день на командном пункте ученые-атомщики подписали акт о возможности испытания опытного образца. Как мне рассказывали очевидцы, за столиком с телефонными аппаратами, с помощью которых можно было немедленно связаться с Москвой, уселся Берия, рядом с ним офицер полигона Сергей Давыдов, отвечающий за пульт управления, сзади — полковник госбезопасности.

Вот как вспоминал об этом академик, трижды Герой Социалистического Труда [33] Юлий Харитон:

«От вспышки до прихода ударной волны приблизительно 30 секунд. Дверь в «каземат» (специально оборудованный подземный командный пункт) была приоткрыта. Вдруг все залило ярким светом — значит, свершилось! Я думал только об одном — как успеть закрыть дверь до прихода ударной волны. А тут еще Берия бросился обнимать... Я едва вырвался, успел-таки... Единственное, что я почувствовал в эти мгновения, — облегчение...»

Очередным впечатляющим моментом на полигоне был водородный взрыв в 1953 году, перечеркнувший всякое ядерное преимущество США.

Дальше