Фронтовые будни
Поздний вечер 31 декабря 1941 года. Черная кайма леса то и дело озаряется вспышками артиллерийского огня. Мы следуем за наступающей пехотой. Холод [84] сковал наши шинели, маскхалаты. Валенки одеревенели. Со скрежетом полозьев тянутся навстречу подводы. Укутанные одеялами, в санях лежат раненые — их везут в санчасть.
Ночью проходим по деревне Починки. Тлеют остатки сожженного дома. Останавливаемся для передышки возле разбитой печи.
— Вот и квартира, — горестно шутят связисты, — как раз для встречи Нового года.
Разогреваем мороженый хлеб, колбасу. Разливаем в походные кружки по норме ледяной «Московской». Под артиллерийский гул, треск мороза, при фейерверке искр костра поднимаем кружки за наступающий 1942 год, за полный разгром фашистов.
— Пусть у пепла, но в освобожденной от фашистов деревне победно отмечаем мы наступление нового года, — говорю я своим боевым товарищам.
Обогреваясь у огня, перебираем вещевые мешки, рассматриваем свертки полученных накануне от шефов новогодних подарков. В пачках печенья, в обертках одеколона, в расшитых орнаментом кисетах, в теплых носках — всюду обнаруживаем маленькие записки.
— «Дорогой товарищ ополченец! — читает записку пожилой связист Урин. — Посылаю тебе вместе с подарком новогодний поцелуй. Ты сохранил нашу Москву, нашу жизнь. Крепко жму твою боевую руку. Лиза». Вот ведь какая! Спасибо, милая Лиза, — растроганно говорит Урин, поглаживая подбородок с рыжей щетинкой, целует записку и бережно складывает ее в вещевой мешок.
Командир роты Миша Воробьев развертывает треугольник и читает вслух:
— «Дорогие воины! Спасибо вам за то, что отогнали от Москвы фашистов. Бейте их, гоните дальше. По [85] мере своих сил мы вам поможем. Горячо обнимаем вас. Москвички Анюта, Алена, Настя». Во, целое отделение! — восклицает Миша. — Мне одному и не справиться. Придется обратиться за помощью к тебе, политрук.
— Ну что ж! Вместе так вместе. Так положено по штату.
Я достаю из полевой сумки телеграмму и читаю ее тоже вслух:
— «Здравствуйте, дорогие ополченцы-москвичи! — писали друзья по студии из эвакуации. — Спасибо за успехи. Жмите на врага беспощадно, не жалея сил! Мы победим! Алма-Ата».
— Складно пишут твои алмаатинцы, — хвалит Воробьев.
Передышка закончилась. Осматриваем оружие. Катушки кабеля, телефонную аппаратуру грузим на себя и трогаемся дальше. Долго нам моргал на прощание огонек одинокого костра на пепелище.
Наш батальон связи шел за наступающей дивизией. При освобождении деревни Горничной был ранен командир дивизии П. А. Фирсов. Это опечалило нас. На смену ему прибыл полковник Иовлев. Вместе с комиссаром Мамардашвили продолжили они путь, начатый Фирсовым.
Вдоль дороги, на опушке леса, возле избушки лесника связисты ремонтируют телефонную линию. Рядом деревня. Мы невольно наблюдаем, как она снова пробуждается к жизни. Вышли из леса спрятавшиеся от фашистов жители. Вместо деревни пред ними предстали печи, шеренгой выстроившиеся над грудой пепла. И все же это было свое, родное. И вот на пепелище потянулся дым из труб. Около печей с ухватами в руках, с помятыми ведрами, черепками от посуды [86] хлопочут в полушалках женщины. Горячим углем на открытом воздухе разогревают покореженный самовар. К матерям жмутся дети. Холодно. Ребятишки ждут горячую еду.
Женщина снимает с печки, прихватив полами старого жакета, чугунок с горячим картофелем. Ее окружает ребятня. Из черепков, консервных банок пьют кипяток. Как только дети отходят от чугунка, завтракать начинают сами хозяйки. А детвора принимается за игры.
Дети есть дети. Они роются в развалинах, забираются под .печку. Немного обогревшись, снова выползают, словно медвежата из берлоги. Находят обожженные тесинки, куски жести, мастерят нечто вроде салазок. Матери смотрят на беззаботную резвость детей и тяжело вздыхают...
Катушки с проводами, телефонная аппаратура вызывают интерес у ребят. Пробуют помочь нам в устройстве «колодцев» (спуск провода от линии по дереву для контроля связи). Слышится стонущий полет мины. Резкий взрыв. Один из мальчишек, отброшенный в сторону, падает в снег, другой ранен в руку. Ребят отводят в избушку лесника, чтобы оказать помощь.
Трое других мальчишек, видя ранение друзей, решили отомстить врагу: из ржавого листа жести и самоварной трубы соорудили нечто, похожее на пушку, назвав ее противофрицевской. Снарядами служат гильзы. Для вспышек достали артиллерийский порох в мешочках.
Ни холод, ни обстрел, ничто не останавливает их. Ребята бьют по врагу до тех пор, пока кто-нибудь из бойцов не уведет их в укрытие. От подобных развлечений, стоящих нередко жизни, мальчишки переходят и к настоящим боевым делам. [87]
Соседняя деревня занята фашистами. Днем тихо. Как только опускается темнота, оттуда начинается обстрел. Точными данными о противнике мы не располагаем. Двое школьников Петька и Колька решили пробраться в деревню под видом побиральцев. Уставшие, голодные возвратились они лишь поздним вечером следующего дня и рассказали, что вдоль деревни гитлеровцы устроили из простынь маскировку. На чердаках торчат пулеметы. В подвалах — блиндажи. Улица изрыта ходами сообщений с орудиями, расставлены зенитки. Женщины с детьми укрываются в погребах, в ямах под овинами.
Черноглазый Коля показывает первый свой трофей — сигнальный фонарь. Светлорусый Петя (он немного старше друга), сняв поношенный солдатский ботинок, достает из него сложенный лоскут полевой немецкой карты. Слушая рассказ ребят, комбат Жучков разворачивает и возбужденно рассматривает трофейную карту. Составляет донесение.
Юных разведчиков накормили, дали им отдохнуть. Старую кожаную обувь сменили на валенки. Карту с донесением направили в штаб дивизии.
Ребята-школьники, воодушевленные успехами, несмотря на опасность, еще раз навестили вражеские позиции вместе с бойцами-разведчиками и привели «языка». От него узнаем, что вражеские солдаты сосредоточились на восточной окраине деревни. Наши части скрытно обходят деревню и ударяют с другой стороны. Противника застигаем врасплох, фашисты бегут в панике, оставляя убитых и раненых. Деревня в наших руках.
Освободив от врага селения Большое Семеновское, Колодези, Огарыши, Морозовскую Коммуну, дивизия заняла оборону. Надо было дать подтянуться тыловым подразделениям... [88]
Уточнив, как обстоят дела в одном из взводов, я поспешил на узел связи полка в Лодышкино. На улице темно. Тишину нарушает лишь скрип саней да гул моторов автомашин. Изредка перекликаются пулеметы. Со стороны противника то и дело взлетают ракеты.
Узел связи разместился в колхозной избе. Здесь же находятся пункт связи артиллеристов и армейский контрольный пункт. Народу полно. Скоро сюда явился и командир Воробьев, прибывший из леса с двумя бойцами. Обсудив дела, мы сели за ужин, приготовленный связистами. Вкусный картофель, зажаренный с печенкой.
С аппетитом поужинав, мы поинтересовались, откуда такой вкусный изобильный ужин. Связисты, хитро перемигиваясь между собой, молчат и лишь на наши настойчивые вопросы решились сказать правду:
— Ужин приготовлен из «барашка из-под дуги» — из гнедого тпрруки. Вы не огорчайтесь.
— Наоборот, спасибо за угощение. Вкусно, хотя такого «барашка» я и Воробьев пробовали впервые.
Иногда в питании были перебои. Приходилось выкручиваться. Как только обозная лошадь выходила из строя по ранению, ее тут же на разделку. Таким блюдом связисты нас и угостили.
Закурили крепкого «сабантуя» (табак, похожий на залежалый мох), и мы с Мишей пересели на голбец — дощатую лежанку у печки. При таких удобствах можно было бы и вздремнуть. Но было не до сна.
— Знаешь, политрук, — начал первым Воробьев, затягиваясь цигаркой, — после того, что пришлось сегодня испытать, ни одна пуля теперь меня не возьмет. — И он рассказал, как вместе с бойцами установил связь с полком, окопался в лесу. Фашисты были рядом. Заметили смельчаков, начали обстрел. Сначала [89] открыли огонь из автоматов, потом из пулеметов. Живого места не оставалось от их обстрела. Укрыться негде: ни землянок, ни траншей, только ямки в снегу. Пули летят со свистом, застревая в стволах сосен и берез.
Беспокоясь за связь, Воробьев то ползком, то нагибаясь, перебежками, а потом во весь рост шел от одной группы к другой, и ни одна пуля его не задела — они словно отскакивали от него.
— Как это говорится, «смелого пуля боится, смелого штык не берет». Так, что ли? — отвечаю я ему.
— Какая тут смелость? Рассказываю, что было. А сейчас, пользуясь затишьем, решил наведаться сюда. Но после такого ужина готов снова пойти к связистам, укрывшимся в охотничьей избушке.
— Подожди друг! Немного отдохни, и связисты обогреются, с рассветом тронемся: ты — к своей группе, я — на контрольную.
Рано утром Миша с бойцами ушел обратно в лес. Я с повозочным — в Большое Семеновское, в штаб батальона и договориться заодно о горячей пище для группы Воробьева.
Брезжил рассвет. Возвращаясь в Лодышкино, услышал усиленную перестрелку. Противник прорвал оборону первого батальона.
Кухню ставим под навес сарая. Вместе с другими связистами включаюсь в оборону. Среди оборонявшихся оказались и наши юные друзья Петя и Коля с карабинами. Сдвинув на затылок ушанки, они яростно нажимали на курки...
Нагрянула немецкая авиация. Гул моторов, вой сирен слились с разрывами бомб и снарядов. Вспыхнули пожары. Бой перешел на улицу деревни. Каждое строение стало местом борьбы, местом сопротивления. Новая волна налета. Все рвалось, грохотало, [90] взлетало в воздух. Но вот придвинулась дивизионная артиллерия, за ней подоспели и другие подкрепления. Положение восстановилось.
После напряженного дня у разрушенного сарая с навесом, рядом с разбитой кухней я встретил бывшего фотографа студии. Чумазые от копоти, в порванных маскхалатах, мы трясли друг другу руки.
— Слушай! — хрипло говорит Константиныч. — Никак не думал, что встречу тебя связистом.
— Да, видишь, попал в связь. Никак не думал и я тебя встретить санитаром. Считал, что ты где-нибудь в другом месте пощелкиваешь своим «фотокором», — показал я глазами на его санитарную сумку.
— Я тут еще вроде метеоролога по прогнозам на погоду, — шутит друг санитар-фотограф. — Видишь, какая погода разыгралась.
— Да-а-а-а! Буран! Вот бы где нашим «киношникам» снимать. Не то что в павильонах Алма-Аты. Тут без лишних дублей, без пересъемок. Массовочка, что надо...
Мы простились. Он направился к своим в штаб полка.
Врага из Лодышкина изгнали. Жертвы были с обеих сторон. В числе погибших оказались и наши юные герои — Петя и Коля, а вместе с ними погиб и командир взвода связистов Рябчиков. Их похоронили на окраине деревни вместе.
Пока шла борьба за Лодышкино, командир роты Воробьев с группой связистов возле юхновского большака поддерживал связь с полком.
Группу Воробьева окружили фашистские автоматчики. Оказавшись отрезанными от батальона связи и полка, под дождем огня связисты искали выхода к своим. Воробьев с присущим ему хладнокровием обдумывал план действий. [91]
— Медлить нельзя, мы должны выбраться! — обратился он к связистам. — Проберемся по лощине.
Разразилась метель. Глаза залепляло снегом, ветер раздувал полы халатов и шинелей. Вдруг связисты увидели слева на небольшом косогоре двух вражеских солдат, ежившихся на ветру.
— Сейчас мы вас погреем, — сердито сказал Воробьев и дал указания бойцам. Они незаметно подобрались к откосу. Размотали кабель и мгновенно накинули его на гитлеровцев. Одного стащили вниз, второй выбрался из петли и поднял руки.
Воробьев приказал:
— Пленных обезоружить, связать руки кабелем и продолжать выход вместе с ними.
Смеркалось. Вьюга не утихала. Связисты разделились на три группы. Одна вышла вперед, другая двигалась вслед за ними, ведя с собой пленных. Воробьев с тремя бойцами выходил последним, прикрывая отход. Продвижение группы затруднялось из-за беспрерывного пулеметного огня врага. Впереди было открытое поле. Все пробирались, разгребая снег.
Один из связистов выдвинулся вперед и перебросил в сторону движения свою ушанку. Взлетевшая шапка становилась мишенью для противника. Он незамедлительно пустил по ней очередь. Тем временем другие бойцы зашли к пулеметчику с тыла и угомонили его. Миновав поле, связисты первой и второй групп выбрались из зоны обстрела. Третьей группе не повезло. При выходе из леса фашистские пули сразили командира Воробьева и рядового Карева.
По прибытии в батальон связисты сдали пленных и доложили об обстановке. К месту нахождения группы выслали двух связистов. Только утром вернулись товарищи...
Раннее туманное от гари утро. Невдалеке от своего [92] расположения, возле толстой сосны у фронтовой дороги собрался батальон. Под винтовочный салют похоронили командира роты коммуниста Воробьева и бойца-связиста Карева.
На стволе сосны вырубили квадрат, на котором сделали памятную надпись: «Здесь похоронены погибшие от фашистов — командир роты лейтенант Воробьев и рядовой боец-связист Карев. Февраль 42 г.».
Горечь обиды за гибель командира и товарища усиливала ненависть к захватчикам, стремление сделать все, чтобы скорее изгнать их.
С Жучковым мы зашли в штаб батальона. Написали извещение, вернее, заполнили печатный бланк.
«...Воинская часть (ОБС-114) извещает вас о смерти вашего мужа лейтенанта Воробьева Михаила Ивановича, павшего смертью храбрых в боях за Родину». Такое же извещение заготовили и о гибели Карева.
Сидя на ящике возле завешенного плащ-палаткой окна, при свете керосиновой лампы, я смотрел и смотрел на извещение. Комбат Жучков с трубкой во рту нервно ходил по избе. В углу молча сидели связисты, то и дело поддувая в телефонную трубку.
Я представил себе, как семья Миши получит это извещение, и решил вместе с официальным документом написать письмо от себя как от его друга:
«Дорогая Анастасия Петровна!
Переживаю большое горе. Сегодня похоронили боевого товарища. С начала войны служили с ним в одной роте: он — командиром, я — политруком. Вместе с ним, с нашими бойцами переносили общие невзгоды и радости. Теперь я без него... Нет его у нас, не стало и у вас любимого мужа...
Моя зарисовка с Миши, которую я посылаю вам, [93] пусть останется светлой памятью о вашем любимом муже и о нашей с ним боевой дружбе.
Желаю вам и вашему малышу здоровья, сил, бодрости!»
Написал и родным Карева.
Вложил письма вместе с извещениями в конверты и передал экспедитору. Сам же с поникшей головой пошел в роту.
Зима стояла суровая. Огромные сугробы снега, злые вьюги и метели, трескучие морозы. Километр за километром продвигались мы, освобождая селение за селением, город за городом от немецких оккупантов.
Мороз за 30°. Особенно ощутим холод в поле, на ветру. Ночь. Извилистая линия снежных окопов. В их обледенелых скатах небольшие ниши — углубления, прикрытые плащ-палатками. В таких норах обогревались, курили, дремали.
Прошуршал снаряд. Разорвался невдалеке, завалил проходы окопа.
— Ну, началось, — проворчал кто-то, скрываясь за пологом плащ-палатки.
Последовали другие взрывы. Точно по расписанию. Осторожно выглянув из-за укрытия, увидели лежащего поперек окопа связиста. Он только что вышел из ниши.
— Готов! — махнув рукавицей, горестно произнес Жучков.
Снова взрыв... Съежившись, мы присели на дно окопа. Снаряды рвались по всей линии. Так продолжалось с интервалами в течение десяти — пятнадцати минут. Почти ежедневно, поздним вечером, в определенное время.
Воспользовавшись небольшим «антрактом», мы с [94] Жучковым пробрались в штаб батальона в деревню. Пробежав по проторенным тропам, быстро перейдя улицу, вошли в темную избу. В одной половине — начальник штаба с писарем сидели за столом, в другой — несколько связистов и повозочников. Военком Потапов и парторг Орехов что-то оживленно обсуждают. Прошли в комнату начальника штаба. Связисты приумолкли. Расселись вокруг расшатанного скрипучего стола с керосиновой лампой без стекла. Закурили. Жучков, раскуривая свою трубку, рассказывал о происшедшем в окопах. Вдруг большой силы удар сотряс дом, посыпалось с потолка. Разорвавшийся снаряд разрушил угол дома. Наша комната уцелела. Ее только основательно тряхнуло, словно от подземного толчка. Не успеваем прийти в себя, как слышится новый выстрел. Сквозь соломенную крышу что-то тяжело шлепается на потолок, шуршит и замирает. Изба задрожала, обдавая нас снова пылью, сыпавшейся сверху. Лампа гаснет. Прижавшись друг к другу, с секунды на секунду ожидаем разрыва. Секунды казались вечностью. Упавший на потолок снаряд приумолк. Он молчал, и мы молчали.
— Не решился, окаянный, — хрипло произнес комбат, поправляя на себе покрытую пылью шапку.
Выйдя из оцепенения, я почувствовал сжатую в руках спичечную коробку. Не отодвигаясь от стола, чиркнул спичку, поднес к лампе. При свете коптилки все предстали в разных застывших позах у стола, обхватив головы руками. Прикуривая от лампы, со сдвинутой набок шапкой, комбат нервно улыбнулся.
Последовал облегченный вздох остальных. Не освободившись еще от груза «пытки» — вот-вот он там вздумает взорваться, — мы решили покинуть «заколдованную» избу с «заколдованным», притаившимся на потолке снарядом. [95]
Начальник штаба с писарем пошли в санчасть за врачом, чтобы оказать помощь раненым. Парторг Орехов с двумя связистами решил остаться возле «заколдованной» избы, чтобы осмотреть ее. Мы с Жучковым поспешили на. узел связи.
В избе, где находился узел связи, с трудом различаем силуэты связистов. Медная сплюснутая гильза едва мерцает в табачном дыму. Кто лежит на русской печке, кто дремлет возле нее в углу на полу. Связист Андрианов сидит на полу за коммутатором. На вопрос о работе связи Андрианов поглаживает усы и низким простуженным голосом отвечает:
— Прекратилась было связь с «Сосной». Восстановили.
— Хорошо, — говорит комбат, оглядывая мельком помещение.
Отошли к простенку между печкой и другой комнатой, откуда доносится храп отдыхающих связистов.
Садимся на корточки, прислонившись к стене, наслаждаясь теплом и ночным покоем. Преодолевая усталость, закуриваем по «дальнобойной». Напротив Андрианов с коммутатором возле замаскированного небольшого окна. Связист Панфилов, только что прибывший с линии, стоит, прижавшись к печке и обогревая озябшие руки. Все располагало к отдыху.
— Да вы хоть чуточку подремлите, — сказал Андрианов, чувствуя наше недомогание. — Ежели что, я подниму и...
В это время мы почувствовали внезапно сильный с треском удар в верх стены над нами. Сквозь пробитые бревна с воем пролетели осколки снаряда. Стоявший у печки Панфилов упал. Из-под его фуфайки потекла кровь, расползаясь по ватнику темным пятном. Телефониста Андрианова осколки миновали, повредило лишь аппарат. Невредимыми оказались и [96] мы с Жучковым у пробитой над нами стены. Стряхиваем с себя мусор. Усталости как не бывало.
— Что за черт! — выругался Жучков.
На печке отдыхало несколько бойцов. Одни вскочили, не понимая, что произошло. Другие, перевернувшись на другой бок, захрапели еще крепче.
Вместе с санитарами врач оказал первую помощь тяжело раненному связисту Панфилову. Темной ночью его отправили в санбат.
Под утро оставляем избу и вновь перебираемся в снежные окопы. Чистое, безоблачное небо предвещает солнечный день. А это значит — будут непрошеные гости. Пока до рассвета разносят в термосах пищу. Быстро позавтракав, люди ходят вдоль окопов, согревая себя движением. Когда рассвело, все укрываются в снежных норах, изредка посматривая в сторону деревни. И тут, как по расписанию, из-за горизонта появляются вражеские самолеты. Девять машин кружатся над деревней, как бы выискивая добычу. Зенитчики открывают огонь, расстроив их ряды. Фашистские самолеты уходят ввысь, а потом с воем сирен пикируют на деревню, сбрасывая бомбы. Освободившись от груза, врассыпную строчат из пулеметов по крышам домов, вдоль окопов.
Бомбежка застает нас недалеко от овина, и мы укрываемся под его навесом. Подвал овина занят женщинами с детьми. Выйти из-под навеса нельзя, заметят фашистские летчики. Как только самолеты скрылись, мы осматриваем избы. Разрушений нет, но есть раненые. Убедившись, что связь работает, возвратились в укрытия.
Через час налет повторился. С наступлением темноты возобновился обстрел из орудий, после чего наступила тишина. В этот-то отрезок времени мы и отдохнули. [97]
Подошли подкрепления — артиллерия, танки, и наша часть снова двинулась вперед, ближе к Юхнову.
Войска дивизии вскоре заняли деревню Кувшинове, рядом находился аэродром — воздушная база врага. Еще вчера с этой базы немцы совершали налеты на Москву, бомбили нашу оборону. Теперь наши летчики поднимались с Кувшиновского аэродрома и обрушивали смертоносный груз на головы отступающего врага.
Поздний вечер. Деревня Ерденево. Привал. Из населения — никого. Технику оставили возле домов, рядом остановились обозы. Лошадей укрыли попонами. Люди разбрелись по избам. На улице тихо. Все окутано ночной мглой. Только слышится фырканье лошадей да хруст снега под ногами часовых.
В избе, в которой мы разместились, набилось столько, что негде было стоять. Изнемогая от усталости и холода, постепенно опускались друг на друга и с подогнутыми ногами засыпали. Мощный храп раздавался в сумраке тесной избы. Кто чмокал губами, кто лязгал зубами.
Я сидел в переднем углу за крестьянским столом с мигающим огоньком от кабеля. С грустью смотрел на отдыхающих. Кое-что заносил в свой походный блокнот.
После гибели Воробьева я был и за командира роты, и за политрука. Помогали мне здорово командиры взводов, а опирался я на коммунистов и комсомольцев. За счет лучших боевых товарищей пополнялась наша партийная организация.
В небольшой комнатушке полуразрушенного дома собралась дивизионная партийная комиссия — ДПК. Маленькое окно занавешено плащ-палаткой. За крестьянским [98] столом на деревянных лавках сидят члены ДПК. Они рассматривают заявления о приеме в партию. Здесь же нахожусь я со связистом Андриановым, чье заявление рассматривается.
— Телефонист Андрианов, 1899 года рождения, — читает заявление один из членов комиссии. Сам Андрианов стоит перед столом ДПК в пожелтевшей, местами проклеванной осколками шинели, с коммутаторным ящиком на ремне через плечо.
— Родился я в рабочей семье, — простуженным хриплым голосом рассказывает о себе телефонист, покручивая одной рукой усы, другой придерживая увесистый ящик коммутатора. — До 1925 года работал, учился, потом стал учителем. С начала войны ушел в ополчение. Двое сыновей на фронте. Аркадий под Ленинградом — моряк, Игорь только кончил школу... — Во время рассказа он всматривается в замаскированное оконце, как бы не решаясь выговорить, что-то камнем лежащее на сердце. Приподнимает голову, и все понимают, к горлу его подошел комок. — Игорь только что погиб под Москвой... Дома жена с маленькой дочкой.
Членам ДПК понятны переживания бойца. Лишившись сына, он был преисполнен решимости мстить за него, мстить за сотни и тысячи таких же молодых парней, отдавших свои жизни за Родину.
— Прошу принять меня в ряды партии и перевести в стрелковую часть. Направить туда, где я смогу огнем из своей винтовки, — и он приподнял сжатые в кулаки крепкие руки, — уничтожать фашистов... Я понимаю значение связи, вот с этим коммутатором, — он постучал ладонью по ящику, висевшему у него на плече, — я не расстаюсь с начала войны, но мне хочется еще активнее бить врага. — Андрианов сдвинул [99] назад шапку, вытер рукавом шинели вспотевший лоб и стоял возбужденный, ожидая ответа.
В избе тихо. За окном изредка доносятся артиллерийские выстрелы. Слегка колеблются стены, покачивается в углу лампадка.
Из-за скрипучего стола вышел секретарь партийной комиссии — старший политрук с белокурыми растрепанными волосами. Поправил меховой жилет, подошел к телефонисту, положил руки на его крепкие плечи, потряс, посмотрел в глаза и крепко пожал шершавую руку.
— Мы удовлетворим вашу просьбу, — сказал он связисту, — и, повернув лицо в сторону членов комиссии, продолжал: — Будем просить командование о направлении вас не как рядового, а как командира, ныне коммуниста в разведывательный взвод. Удовлетворяет вас такое решение? — обратился старший политрук к Андрианову.
— Ваше доверие оправдаю, товарищ старший политрук, — ответил Андрианов.
Гордый за свершившееся в жизни, телефонист Андрианов вместе со мной вышел из избы догонять своих. После разбора других дел пошли следом за нами и члены комиссии....
Солнечный день. Среди разреженного, поломанного обстрелом леса связисты наводят новую телефонную линию. То и дело грея застывшие от холода руки, они подвешивают кабель на заиндевевшие сучья деревьев. Из кустов показываются боец-комсомолец, экспедитор. Он принес свежие газеты, журналы, письма. Передав мне почтовый груз, вынимает Из-за пазухи два треугольника.
— Это лично для вас, товарищ политрук! [100]
С благодарностью принимаю я дорогие письма. А почтальон спешит уже к другим.
Я собрал связистов под развесистой, покрытой снегом елью. Одни располагаются на металлических катушках с кабелем, другие стоят позади, потирая уши, переминаясь с ноги на ногу. Всем не терпится услышать последние новости.
Я читаю вслух «Комсомольскую правду», сообщения о событиях на фронтах. Над Москвой стали реже появляться вражеские самолеты, а тех, которые пытаются прорваться, уничтожают наши истребители и зенитчики.
Народные мстители день ото дня усиливают свои действия, совершают рейды по тылам врага.
Звания Героя Советского Союза удостоена посмертно восемнадцатилетняя московская комсомолка Зоя Космодемьянская.
На заводах неустанно трудятся рабочие, выпуская оружие, боеприпасы. Труженики колхозов снабжают фронт и страну хлебом, готовятся к весеннему севу.
Заканчиваю обзор газеты. Связисты перелистывают страницы журнала «Огонек», курят. Кое-кто, улыбаясь, читает письма от родных и знакомых. Я просматриваю присланные мне письма. Одно — от семьи, другое — от жены погибшего Миши Воробьева.
«Дорогой наш папа! — читаю письмо жены. — Пишу тебе, а дочурки сидят возле меня и подсказывают. Время позднее, спать не ложатся, дожидаясь, пока я кончу писать. Работаю в детском доме воспитательницей среди детей-сирот. В своем детском кругу они бодры и веселы. Вместе с ними я забываю свои тяготы. Осиротелые дети для меня милы и дороги, как свои. Эля ходит в школу, Валя — в детский сад. Устроили нас неплохо, только холодно в квартире. С дровами [101] плохо. С нами живет соседка по Москве со своими детьми — Люсей и Геной. Вместе всё веселей. Мы с ней иногда ночью наломаем досок от забора, натопим печь и согреваемся. Здесь много таких семей. Остальные живут в Алма-Ате, куда уехала студия. Одни снимают фильмы, другие просто живут. Об этом рассказывали, когда приезжали за нами. Мы отказались. Как-нибудь проживем и здесь. О нас заботятся, особенно о семьях фронтовиков. Те, у кого нет детей, работают на лесозаготовках. Уезжают на несколько дней, а потом их заменяют другие.
Привыкаем ко всему с думами о тебе.
Ты мне пишешь, что живете хорошо... Пиши правду и нас не утешай. Мы ведь все равно знаем, что вам трудно.
Мама пишет мне из Москвы часто. Скучает по нас. В Москве стало тише, налетов нет. Многие уже возвращаются, и нам хочется вернуться. Дочурки все время вспоминают тебя и просятся в Москву. Всем фронтовикам большое спасибо за то, что отогнали врага от столицы...
Крепко целуем тебя!»
В конце письма детской рукой приписка дочки Эли:
«Здравствуй, папа! Я учусь в первом классе, а Валя с Геной ходят в детский сад. Нам хочется в Москву. Мы очень скучаем по тебе, папа. Мы целуем тебя крепко, дорогой папочка. Приезжай скорее за нами. Эля и Валя».
Во время чтения и улыбаюсь и грущу. «Чем утешить их отсюда? — думал я. — Хочется им в Москву. Скучают...» — Вздохнул, аккуратно сложил дрожащими руками письмо и спрятал в нагрудный карман шинели. [102]
Читаю письмо от жены Воробьева:
«Здравствуйте, товарищ политрук!
Только что пришла с работы. Получила ваше письмо с тяжелым для меня известием. Первым делом я прочла небольшую бумажку со штампом и тут же села на стул. Облокотясь о край стола, я долго, долго плакала. Ползавший на полу мой малыш не понимал нашего с ним горя. Вцепившись в мое платье, приподнялся на дрожащие ножонки и хмуро всматривался в меня, в мое залитое слезами лицо.
Вы не можете себе представить, как тяжело мне, как долго еще придется носить внутри себя постигшее меня горе.
После читала ваше письмо. Прочла один раз. Чуть вроде и успокоилась, что-то еще я не осознавала. Тогда я прочла еще раз и теперь все читаю.
Как ни тяжело мне, а за ваше письмо я искренне благодарна. Мне не то что стало легче от него, но я по-иному как-то стала все осознавать. Для успокоения всегда его читаю. Просыпаюсь ночью, меня одолевают слезы по Мише. Беру ваше письмо и... успокаиваюсь.
Спасибо вам за внимание. Прошу писать, если не затруднит. Как только фашистов отогнали от Москвы, я переселилась к родным. С ними чувствую себя бодрее.
О Мише забыть не смогу и часто смотрю на ваш рисунок с портретом Миши.
С приветом Анастасия Воробьева»/
С этого времени завязалась переписка с женой друга. Мы переписывались как старые знакомые, хотя не видели друг друга в лицо. У нас было общее горе... [103]
Зарево огня полыхает ночами над Юхновом. Город расположен на шоссе Подольск — Рославль, в изгибе реки Угры. Оборона фашистов извилистой линией тянется от Полотняного Завода через шоссе на северо-запад и к югу от города.
То тут, то там яркими звездами вспыхивают ракеты. Они озаряют темное небо и россыпью искр падают вниз. Вслед за ними вспышками молний грянула артиллерия. Второй, третий залпы. Огненный шквал, поднимавший тучи дыма, бушевал над обороной фашистов. Враг сопротивлялся, подтягивая все новые и новые силы. Под натиском войск 49-й и 50-й армий 5 марта 1942 года оборона фашистов была сломлена.
Юхнов освобожден. Части Советской Армии нескончаемым потоком двигаются по дымящимся улицам.
Вот он, израненный наш старый город. Недавно город-сад, окаймленный золотом соснового бора, а сейчас здесь руины, пропитанный кровью снег. Толпы понурых, обросших пленных фашистов идут под конвоем. На месте театра осталась лишь колоннада центрального входа. Памятник Ленину разрушен. Всюду вражеская техника. Застыли в снежных завалах опрокинутые на бок грузовики, самоходные орудия с черными крестами. На центральной площади, уткнувшись в снежную землю, лежит разбитый «мессер».
По завалам на улицах города ходят саперы с миноискателями. Коренастый, в изношенном полушубке молодой сапер, в опаленной ушанке, в валенках с загнутыми голенищами перебегает с места на место и с напряжением прислушивается к мяуканью миноискателя. Когда инструмент наталкивается на металл мины, сапер осторожно разгребает голыми руками снег, отъединяет паутину провода от капсюля и выволакивает тяжелую, в виде кухонной чудо-печки, черную [104] дисковую мину со смертельным содержимым. Другие группы саперов исправляют дороги, восстанавливают мосты на реке, ставят столбы, по которым связисты тянут связь.
Постепенно появляется на улицах население. Со слезами бросаются люди к бойцам. Старики, как родных сыновей, зазывают их к себе на отдых в подвалы, в руины, приспособленные под жилье.
Снуют газики. Потоками идут с боевым грузом машины и подводы. Для охраны города расставлены зенитные пушки, вокруг которых толпятся любопытные ребятишки.
Мы идем дальше на запад. А перед жителями Юхнова встает большая задача восстановить город, возродить в нем жизнь.