Ближе к фронту

Хмурое утро. Серые тучи заволокли небо. Мечется ветер. На станции собираются ополченцы с ночного марша. Укрывшись плащ-палатками, располагаются вдоль забора, под деревьями, возле станционных домиков. Мелкий дождь шуршит по деревьям, крышам строений, выбивает мелкую дробь по нашим плащам.

Миновал жаркий июль. Лагерная жизнь запасного полка кончилась.

Ставкой Верховного Главнокомандования отдан приказ об образовании Резервного фронта и о включении в него дивизий народного ополчения. Дивизия перебрасывается к Смоленску для подготовки оборонительного рубежа, чтобы прикрыть Москву. На платформы грузят вооружение, зеленые, с коричнево-желтой росписью орудия. Укрывают также разрисованными брезентами повозки, походные кухни.

— Учеба учебой, а как будет там? — раздаются реплики.

— Оно, конечно, что лагерь — дом отдыха, — рассуждает усатый ополченец, часто наводивший домашний порядок в лагере. — Подкатим к фронту — все окажется по-иному. [39]

— Хватит брюзжать. Давай лучше закурим по последней здесь, в Подмосковье, — басит Иконников.

— Съежились, словно мокрые курицы? — ворчит Листратов, отряхивая свой плащ. Пытаясь откинуть капюшон от плащ-палатки на голове командира роты, он, наклонившись, кричит:

— Эй, жив ли?

Показывается луковичный нос Иконникова.

— Уж больно рано задумал меня хоронить-то.

— Где же твои санаторные шлепанцы?

— Здесь, здесь. Вот они, — показывает Иконников из-под полы плаща завернутые в старую газету тапки, а сам переминается с ноги на ногу в хромовых сапогах. — Видишь, как играют мои гармошки, — обращает он внимание военкома на свои промокшие сапоги. — Пригодятся и тапки.

— В общем, сапоги всмятку, — шутит комиссар. Иконников прячет сверток с тапками под полу плаща.

— Молодец, все предусмотрел. Как на курорт собрался, — продолжает Листратов, смахивая с лица струйки дождя, стекавшие с промокшей пилотки. Мы понимаем: балагурство — самозащита от грустных мыслей.

Команда на погрузку людей.

Свисток паровоза. Эшелон с ополченцами трогается в путь.

— Прощай, Подмосковье! До свидания, родная столица! — раздаются голоса.

И вот уже под звук гармошки из одного вагона слышится:

Из соседнего вагона раздаются полные гнева слова: [40]

ярость благородная
Вскипает, как волна.
Идет война народная,
Священная война!..

Прислонясь к створкам вагона, я молча наблюдаю за отдаляющимся Подмосковьем. Облокотясь на перекладину, Иконников переобувается в тапки, иногда посматривает на лес, в котором размещался недавно лагерь.

Дождь то усиливается, то ослабевает, превращаясь в мелкую водяную пыль. Освободив место Иконникову, Листратов встает вместе со мной к створкам. Мы с грустью смотрим на затянутые дождевой вуалью поникшие березы, почерневшие поля, потускневшую зелень лугов. Вдали еле заметно тянется кайма леса. Никто из нас тогда не думал, что до победы придется идти страшными дорогами жесточайшей войны почти четыре года.

В такт перестука колес кто-то посвистывал, некоторые дремали, убаюканные качкой поезда. Тихо звучала песня девушек:

Сильный гудок паровоза заглушил песни. Приближались к станции. Замелькали домики с красными крышами. Короткая остановка в Можайске. Паровоз набрал воды из водокачки и медленно, выжимая скорость, двинулся дальше. Вдоль полотна головешками валялись потухшие зажигалки, в стороне скелеты самолетов.

Вязьма. Вокзал разрушен. Накренившись на бок, стоят измятые бензобаки. Враг успел поранить старинный русский город. Станция забита воинскими составами. Одни прибывают, другие отправляются. [41]

В пожелтевшем, пропитанном соленым потом обмундировании, с накинутыми поверх жесткими, темными от дождя плащ-палатками, спешат военные, бренча котелками, чтобы набрать кипятка. Но какой тут может быть кипяток. Довольствоваться приходится холодной водой. Разминаем ноги, курим. Размокшая от дождя земля скользит под ногами.

Гудок паровоза. Все бросились к вагонам. Эшелон тронулся. Двигаемся на Ельнинское направление, на Смоленщину.

Густой хвойный лес. Поляна с огородами, постройками. Разъезд Милятино. Спешная разгрузка. Откуда-то издалека доносится гул в воздухе.

— Ну вот и прибыли, — мягко говорит военком батальона, обводя всех взглядом. — Можете покурить, осмотреть снаряжение. И без шума направимся к своим «квартирам».

Небо прояснилось. Сквозь рваные плывущие облака показывается солнце. Люди молча идут по Варшавскому шоссе, туда, где начинаются леса.

— Вот уже на протяжении многих дней по ту сторону Десны идут тяжелые бои. Неспокойно и на других направлениях. 15 августа войска Южного фронта оставили Кривой Рог, 17-го — Николаев, — с горечью сказал военком.

Такие вести не радуют. Среди нас разные люди, с разными суждениями, настроениями. Лева из музвзвода идти дальше не может, ссылается на боль в животе.

— Как ему не корчиться, если он всю дорогу жевал разную зелень да еще запивал из грязных луж, — слышатся сердитые реплики. Лева со стоном распластался на земле. Прибыл пожилой врач. Присев на корточки, осмотрел больного и покачал головой.

— Еще перед маршем я предупреждал его о режиме. [42] Не послушался. Необходимо его изолировать, — заключил врач.

К вечеру мы расположились на привал в глухом лесу.

Вдоль проселочного тракта раскинулась деревня Кузнецы. По одну сторону — дома-мазанки, по другую — старые амбары. По обочинам дороги толстые ивы с густыми прядями ветвей, в корявых стволах трещины. В этой деревне, западнее Кирова, разместились батальон связи, интендантство. На ее восточной окраине расположился в новом рубленом доме правления колхоза политотдел дивизии, в соседней деревне Барсуки — штаб дивизии. Рядом деревни Большие и Малые Желтоухи.

На занятом рубеже, находясь во втором эшелоне, мы по 6—8 часов строим оборонительные сооружения: роем окопы, блиндажи, возводим инженерно-противотанковые заграждения, устраиваем минные поля. Для артиллерийских батарей готовим основные и запасные позиции. 4—6 часов в день отводим боевой подготовке. Роты поочередно выводятся в ближайший тыл на стрельбища и полигоны.

Доставалось нам. Но мы не только строили, овладевали знаниями, но и помогали местному населению в сельскохозяйственных работах.

Деревня приумолкла. Овцы, рогатый скот угнаны в тыл. По сочным лугам беспечно гогочут гуси. Ненастные дни сменились по-летнему теплыми: бабье лето. На сжатом поле военные машины нагружают снопами, которые отправляют на ток для обмолота.

То и дело среди жнивья взлетают стаи птиц.

Вместе с колхозниками и подростками трудятся ополченцы.

— А ну, давай, поворачивайся быстрее! — раздаются снизу голоса подающих снопы на машину. [43]

Я стою наверху и, еле успевая принимать снопы укладываю их рядами. Эта работа мне знакома с детства. Густые заросли полыни окаймляли тогда борозды крестьян, отделяя одну полосу от другой. Плоды тяжелого труда грузились на телегу. А сейчас были машины. Воз рос все выше и выше, а снопы все пода-.вали и подавали.

— А ну еще, последний! — звонко кричит снизу Таня Каменская.

Брошенный ею сноп не долетает до меня и падает. Его на лету успевает подхватить Листратов и лихо подбрасывает.

— Вот как надо, — бодро обращается он к Тане.

Машина нагружена. Мы с шофером затягиваем воз шестом и едем к обмолоточной площадке. Безветренный день. Изредка доносятся громовые раскаты с передовой. Хлеб обмолачивается конной молотилкой. Одни подают снопы и заправляют молотильную машину, другие деревянными вилами отбрасывают обмолоченную солому. Сгребают зерно, очищают его на веялке, собирают в мешки. По окончании полевых работ спешат в подразделения.

От командования полка поступает специальное задание — соорудить ложный аэродром.

Поле перед лесом, занятое гречихой, превращается в «аэродром» с «самолетами» и «ангарами» из ветвей и деревьев. Стрелки и саперы трудятся от темна до темна.

— Аэродром что надо! — говорит довольный Листратов. — Может быть, примем наряд на такие «забавы»? — с усмешкой обращается ко мне Николай.

— Как прикажут, — отвечаю ему, рассматривая результаты труда.

На следующий день рано утром вражеские самолеты [44] роем кружились над «аэродромом», сбрасывая бомбовый груз на ложное поле.

Участились полеты немецкой авиации и непосредственно над расположением дивизии. В каждой роте выделили ручные пулеметы, приспособив их к зенитной стрельбе.

Саперы на земляных работах. На макушке холма, среди поля роют окоп и тут же сооружается наблюдательный пункт. Солнце сильно палит. На горизонте бирюзовое небо переходит в фиолетовую дымку. Вдруг донесся гул в воздухе. Саперы, вытирая вспотевшие лица, всматриваются в даль. Едва видимое звено самолетов. Все ближе и ближе.

— Длинный и тонкий фюзеляж, вражеские, — определяют бойцы. И вот уже над полем взрывы. Клубы земляной бурой пыли и коричневого дыма взвиваются фонтаном.

Саперы скрываются в земляных укрытиях. Пожилой боец с лопатой в руках посматривает в сторону взрыва, покачивает головой и медленно спускается с земляной насыпи.

— И работать не дают, и жить стало вроде опасно, — ворчит он. Свертывая цигарку, сапер не спускает глаз с неба, наполненного гулом самолетов, пулеметной стрельбой.

Два краснозвездных истребителя устремляются навстречу противнику. Дают одну за другой очереди. Завязывается воздушный бой. Объятые пламенем и черным дымом два самолета врага идут вниз. Летчики выбросились на парашютах. Маяча в воздухе, плавно опускаются на поле. Фашисты приземлились недалеко от деревни Малые Желтоухи. Они одиноко стояли среди поля, настороженно глядя на приближающуюся к ним группу ополченцев. Фашистов отвели в штаб дивизии. Это были для нас первые пленные. [45]

Один из них молодой, сухопарый, рыжеволосый. С серым, тусклым взглядом, он стоит посреди избы. Держа руки за спиной, нагло смотрит по сторонам. Вместо ответа дерзко выплевывает:

— Хайль Гитлер!

Другой, как загнанная крыса, мотает головой и сиплым голосом с дрожью лепечет:

— Ихь ферштее нихт...

В их полевых сумках обнаружены именные книжки, черные Железные кресты. Из карманов комбинезонов извлекают карты Смоленской и Московской областей, пистолеты, сигнальные фонари, компас.

Пока допрашивали пленных, в воздухе продолжалась борьба. Один из наших истребителей накренился, задымился и штопором пошел вниз. Среди кустарника раздался взрыв. Подбежав к месту падения, мы увидели изуродованные части самолета. На болотной почве образовалась яма с водой, в ее глубину засосало мотор вместе с кабиной...

Бой не утихает. Оставшийся истребитель яростно атакует вражеский самолет. Вскоре самолет со свастикой, окутанный пеленой дыма, пошел на приземление.

Мы горячо приветствуем нашего летчика, отомстившего за своего боевого друга.

К 1 сентября стрелковые дивизии народного ополчения перевели на организацию и штаты стрелковых дивизий сокращенного состава военного времени. Дивизии сохранили существующие номера и наименования. В реорганизованные стрелковые дивизии народного ополчения входили: три стрелковых полка, один артиллерийский, зенитный дивизион, мотострелковая рота, батальон связи и саперный батальон, санитарный батальон и авторота, а также некоторые другие подразделения. [46]

Реорганизация коснулась и нашей дивизии. Наш запасной полк как выполнивший задачу по обучению и отбору людей был расформирован. Личный состав его распределили по другим частям и подразделениям.

В дивизии был создан отдельный батальон связи, в его задачи входило осуществлять связь командования и штаба дивизии с ее частями и подразделениями. Командиром отдельного батальона связи был назначен москвич, человек уже в возрасте, бывший командир запаса по связи старший лейтенант Иван Сергеевич Жучков. Николай Листратов и я получили назначение в этот батальон. Листратов стал комиссаром батальона, а я — политруком одной из рот.

— Какой же я связист? — высказываю свои мысли Николаю при выходе из штаба.

— Мы с тобой не знали стрелкового дела. В запасном освоили его. С таким же успехом познаем и связь, — успокаивал меня мой друг и комиссар.

Встретился с командиром роты связи коммунистом Михаилом Воробьевым. Он моложе меня лет на пять. Охотно рассказывает о себе. Родом из Калининской области. Работая в совхозе, вступил в комсомол. После армии учился на юридических курсах и получил назначение в городскую прокуратуру. Вступил в партию. Когда началась война, из Калинина прибыл в Москву, а оттуда — к нам в дивизию.

Рабочие, инженеры, художники, артисты, юристы, ученые... Людей каких только профессий не было в нашей дивизии. Но все мы в грозную годину стали солдатами Родины. А вот с Иконниковым пришлось расстаться. Его послали командиром автобата.

Итак, новые заботы в новом батальоне.

После обхода рот, поддерживающих связь штаба дивизии с полками, мы с Листратовым зашли на питательный [47] пункт. Походная кухня осиротело скрывалась под ветхим навесом сарая. На время дождя она прикрывалась брезентом. Сегодня вступила в строй оборудованная кухня, размещенная под бревенчатым накатом на задворках деревни. Кухня стала готовить более вкусно и без перебоев. Осматривая ее, Листратов чмокал от удовольствия губами и говорил:

— Вот это я понимаю — настоящий нарпит!

— Фабрика-кухня, товарищ военком! — веселой скороговоркой подтверждает довольный шеф-повар. — Кухня что надо. Может работать круглые сутки. Мне приятно, люди сыты и вам забот меньше. Боюсь одного, товарищ военком, — вдруг потемнел лицом шеф-повар. — Примета есть.

— Что за примета, рассказывай.

— Да то, как оборудуешься, марш на новые места, под открытое небо. Знаю по передовой. Бывало, сидишь в окопах — ничего. Как благоустроишься, жить-то и не приходится.

— А ты рассчитывал здесь сидеть до конца войны? — удивился Листратов.

В спускавшихся сумерках возле кухни хлопотали старшины рот. Бойцы, бренчавшие котелками, ожидали вкусного ужина с новой кухни.

Поздним вечером мы с комиссаром вернулись к себе на квартиру.

— Уж больно вы долго, ребятки. Поди как проголодались? — Так каждый раз с материнской лаской встречала нас одинокая хозяйка дома тетя Груша. Она в теплых носках собственной вязки, в ватной, бордового цвета стеганке. Мы знаем, перед войной она схоронила мужа. И свое утешение нашла в колхозных делах. Ее дочери в соседних деревнях, их мужья на фронте. Тетя Груша рада была сделать все для военных, защитников страны. В избе ее всегда прибрано, [48] к нашему приходу тетя Груша всегда готовит ужин. И сегодня на столе шипит медный самовар. Хозяйка ставит крынку топленого молока и радушно угощает нас. Сев около самовара, она стягивает с головы на плечи ситцевый платок с цветной каймой, открывая свою седину, наливает в чашки горячий крепкий чай.

Нередко поздним вечером сюда заходят наши товарищи. Комбат Жучков, командир роты Воробьев; частыми гостями были Анна Васильевна Соловьева, Таня Каменская с санитарками/Пили чай, о чем только не говорили, с грустью тянули любимую чапаевскую: «Ты не вейся, черный ворон». С нами бодрствовала и тетя Груша.

Ночь. Темно. Небо в зведных крапинках. На улице тихо. Кое-где слышится кашель часовых. Мы бесшумно шагаем к околице деревни. Облокотясь на изгородь, невольно всматриваемся в темноту, вдалеке светится зарево вспышек, похожих на зарницу. Доносится гул артиллерии. Долго мы глядим в сторону передовой. Жучков, набивая трубку, начинает первым наш почти каждодневный разговор:

— Эх! Скорее бы туда! — и, прикрывая спичку, закуривает.

— Не хотелось бы слышать эти раскаты и видеть эти зарева, да что поделаешь? Скоро придется и нам это испытать, — прислонившись к покосившейся березовой изгороди, рассуждает Листратов.

В один из вечеров командиров и политруков вызвали к комбату. В тесном амбаре, где квартировал Жучков, слушаем сообщение об обстановке.

— Против нашей обороны враг сосредоточил крупные силы. Срочно привести батальон в боевую готовность!..

С раннего утра до позднего вечера находимся мы [49] в ротах. Беседуем с бойцами, проверяем имущество связи. Тетя Груша, наблюдая за хлопотами «квартирантов», поняла, что мы скоро снимаемся с места.

— Как мне жаль отпускать-то вас, мои дорогие сынки! Я так привыкла к вам, точно к своим детям. При вас и работалось и жилось легче. А как же теперь? — Она закрыла лицо руками, горько заплакала.

5 часов утра. Прощаемся со своей хозяйкой. Обнимаем, целуем ее, пожимаем ее трудовые старческие жилистые руки.

— Не волнуйся, мать! За твое внимание сердечное спасибо! Нам пора воевать.

Люди, подводы, машины готовы.

Комбат Жучков и военком Листратов стоят на дороге, проходящей по задворкам деревни. Они молча осматривают обозы. У походной кухни в шинели маленький толстенький шеф-повар рапортует:

— Кухня готова к походу. — И, подойдя ближе к Листратову, шепотом добавляет: — Я же говорил вам, товарищ военком, что придется сниматься.

В это время комбат, погрозив ему пальцем, говорит:

— Ох и шельма! Раньше нас пронюхал об уходе с насиженного гнезда, а потом ссылается на какую-то примету. Бывалый вояка, видно!

Сквозь пелену моросящего дождя батальон связи двигается навстречу боевым испытаниям...