Рижский Краснознаменный

Еще в первые недели войны, захватив Прибалтийские республики, гитлеровцы установили здесь жестокий оккупационный режим, как они делали это всюду. Народы Прибалтики уже три года томились под фашистским игом. Теперь пришло время, когда надо было освобождать их. Это началось еще в ходе Белорусской операции, когда была очищена значительная часть территории Литовской ССР.

Прибалтика была очень нужна Гитлеру. Через нее фашисты [93] держали связь с Финляндией, которая поставляла стратегическое сырье для Германии, блокировали наш флот в Финском заливе. Оккупированная Прибалтика прикрывала Восточную Пруссию. Поэтому здесь немцы держали огромное количество войск и сражались с особым ожесточением. Несмотря на это, наши войска стремительно наступали, ломая упорное сопротивление врага. Особенно жестокие бои разгорелись за Вильно. Войска Первого Прибалтийского фронта 13 июля 1944 года освободили столицу Литовской ССР, а первого августа, выбив немцев из Каунаса, вплотную подошли к границам Восточной Пруссии.

В Прибалтику мы многократно летали и раньше, теперь часто бомбили Тукумс, цели в городах: Рига, Мемель (Клайпеда), перемалывая скопление войск, резервы противника, долговременные укрепления. Исключительно мощные удары наносили по железнодорожному узлу Рига. Противник, отступая, лихорадочно перебрасывал войска и технику к границам Восточной Пруссии, используя для этого указанные порты. Враг был прижат к морю.

16 сентября мы полетели бомбить Тукумс, расположенный западнее Риги. Противовоздушной обороны в этом небольшом городке почти что не было, хотя говорили, что здесь большое скопление войск противника. Прилетели к цели, легли на боевой курс, никаких признаков жизни. Вдруг я глянул вверх и онемел. Прямо надо мной метров 20-30 висел самолет с открытыми бомболюками. Я успел только крикнуть: «Вправо», — как сверху посыпались бомбы, чуть не задев наш самолет. Помелов сделал резкое скольжение и спросил, что случилось?

— Сверху бомбы бросают.

Нам пришлось бомбить со второго захода. Когда мы шли еще на задание, заметили немецкий аэродром. На обратном пути решили штурмовать. Подходим, на аэродроме горят стартовые огни, садились самолеты-истребители. Командир говорит: «Миша, покажем фрицам, где раки зимуют. Я спущусь пониже, обстреляйте самолеты». [94]

— Давай заходи, штурман пусть бьет с носовой установки, Ибрашов — с нижней, а я сверху. Неожиданный налет на аэродром всегда вызывает переполох.

— Не пощипают нас истребители?

— Нет. Под хвост не зайдут, высота мала, сверху не подпустим.

Помелов включил АНО (бортовые огни) и, сделав разворот, пошел на посадочную полосу. Немцы, приняв нас за свой самолет, дали посадочный прожектор.

— Ибрашов, стреляй по старту, видишь, стоят люди, машины.

— Будет сделано.

Подлетели довольно низко и начали строчить из трех пулеметов по самолетам, по старту. На аэродроме забегали, сразу потушили прожектор, на стоянке загорелись несколько самолетов, возник один крупный пожар, очевидно, горел бензозаправщик. Стрелял я под большим углом вниз, и пулемет заело.

— Командир, пулемет не стреляет, задержка, надо уходить. — Мы ушли в темноту. На базе увидели, что разорванная гильза заклинила затвор пулемета Березина.

В другой раз мы получили задание разбомбить переправу через какую-то реку в районе Риги. Штурманом на этот раз летел снова Алексей Прокудин. Погода по всему маршруту оказалась неважной. У самого переднего края обороны немцев мы летели под нижней кромкой облаков на малой высоте. Долго искали переправу, никак не могли найти. Вспыхнул ослепительный свет прожектора и уткнулся в облака. На близком расстоянии он был настолько сильным, что больно стало глазам. Вот тогда-то началась игра со смертью. Захлебывались зенитки, били из пулеметов, автоматов. Светящиеся пули и снаряды летели со всех сторон, нескончаемые цветные молнии сверкали то справа, то слева. Особенно опасны были смертоносные щупальцы «эрликоновских» трасс, осколки затрещали по кабине. Мы оказались в огненном кольце. Помелов энергично маневрирует, делая резкие повороты, я начал [95] стрелять по прожектору, но летчик вызвал и приказал передать на землю: «Облачность 10 баллов, высота 200 метров, обледенение, продолжать полет невозможно».

Поставив Ибрашова в турель, начал вызывать землю. Однако работать в такой обстановке — сущее наказание, а еще радиограмму надо было кодировать. На лбу выступил пот, спина стала мокрой, стрельба не прекращается. Но тем не менее, радиограмму передал и получил приказ идти на запасную цель.

В конце сентября 1944 года мы каждый день летали на Ригу. Бои шли тяжелые, почти никто не приходил без пробоин, были раненые. В самолете Александра Танкова после возвращения нашли осколок снаряда размером в 10 сантиметров и множество пробоин, в том числе сквозная пробоина в кабине штурмана Дмитрия Кудрявцева. В полковом донесении было указано, что при бомбардировке станции Шкиротава особо отличились экипажи: Помелов — Петров, Мякишев — Варханов, Михайлов — Ижутов, Танков — Кудрявцев, Ковалев — Пасечник.

После освобождения станции комиссия обнаружила картину колоссального разрушения. Вся площадь была превращена в сплошное поле воронок. На станции было уничтожено 20 эшелонов с боеприпасами, горючим и военным имуществом. От взрывов авиабомб и боеприпасов в эшелонах вагонные тележки оказались отброшенными на 60-70 метров от места взрыва. «Жуткая была эта ночь, сплошных пожаров и взрывов, — рассказывали жители Риги. — Она наводила страх, напоминала землетрясение».

Противник нес большие потери в живой силе и технике, и лихорадочно искал новые приемы борьбы с нашими ночными бомбардировщиками. Вот тогда появились истребители-охотники, которые, крадучись, шли за нами до самого аэродрома и нападали при посадке самолетов. Вот случай, связанный с полетом на станции Шкиротава. Когда наши самолеты вернулись на свою базу и начали садиться, над эродромом появился пират. В кругу много было самолетов, и [96] ночью его опознать было очень трудно. Враг с зажженными бортовыми огнями пристроился к нашим самолетам и с близкого расстояния атаковал экипаж Алексея Александрова. Стрелок Михаил Шабанов доложил командиру о приближении самолета, но тот принял его за свой и не стал маневрировать. Он начал левый разворот, в это время противник быстро приблизился, Шабанов развернул пулемет, начал прицеливаться. Но не успел выстрелить, как полетели красные шары со стороны противника. Он почувствовал боль в боку, но тем не менее сделал две очереди. В это время произошел взрыв в левой плоскости. Шабанова отбросило из колпака во внутрь самолета, он вскочил, снова начал стрелять. Но враг, потушив огни, отвалил в сторону. Самолет горел и падал. Шабанов снова оказался на полу и тут он увидел радиста Василия Бабурина, который сидел у нижнего люка. Он, видно, был сильно ранен, но выпрыгнул. Шабанов оглянулся назад, все горело, в том числе его унты. Он тоже выпрыгнул, раскрыл парашют и приземлился недалеко от своего горящего самолета. Решил помочь второму парашютисту, думая, что это Бабурин, вскочил и побежал, снова получил ранение от взрывов патронов самолета. Он лег, затем решил ползти к самолету, но перед ним появились какие-то люди и повели его в дом. Там он увидел своего командира с обгоревшим лицом и узнал, что штурман Алексей Жидков и радист Василий Бабурин погибли.

Хорошо помню эту картину гибели наших товарищей, до сих пор перед глазами стоят трассирующие пули. Мы уже успели сесть и стояли в стороне от самолета и курили. В воздухе самолеты один за другим заходили на посадку. Вдруг я увидел, как светящиеся пули тонкой огненной струей потянулись к самолету Александрова, который сразу вспыхнул. Некоторые пули летели дальше и где-то на расстоянии 700-800 метров тухли. Горящий самолет, озаряя ночное небо, уже падал и у самой земли взорвался. Истребителем был подбит и самолет Тихона Яненко, но он посадил его на «живот», люди не пострадали. Позже стало известно, что этот же истребитель [97] пошел на другой аэродром, но там его сбили наши зенитчики.

Наземные части стремительно наступали, главный удар был направлен на Мемель. Жестокие бои шли в тяжелых условиях как на земле, так и в воздухе. Осенние дожди, слякоть, туман, сплошная облачность мешали действию авиации и механизированных частей. Тем не менее 10 октября наши войска вышли на побережье Балтийского моря севернее и южнее Мемеля. Город был блокирован с суши, путь отхода в Восточную Пруссию отрезан, группа «Север» оказалась в «Курляндском мешке».

15 октября 1944 года после тяжелых кровопролитных боев был освобожден город Рига. 31 октября нашему 108-му авиаполку дальнего действия было присвоено наименование «Рижского» и объявлена благодарность Верховного главнокомандующего. Через 5 дней полк был награжден орденом Красного Знамени.

Воздушная разведка

В эти дни мы часто летали на порты Мемель и Либава. Противовоздушная оборона их была очень сильной. Снарядов немцы не жалели, одновременно били и из кораблей. Но и мы бомбили крепко. Над городами висело облако дыма, воздух был насыщен гарью, огнем и железом. Фашисты сражались с остервенением обреченных. Летать на эти порты было очень трудно, ни одна машина не возвращалась без обстрела. Наше командование делало все, чтобы успешно вести боевую работу, тщательно готовило экипажи, самолеты, предпринимало ряд тактических приемов. Для подавления огня зенитной артиллерии в портах Таллин, Мемель, Либава выделялись специальные самолеты с РАБами (мелкие бомбы в контейнере). Эти самолеты шли вслед за осветителями, бомбили зенитную артиллерию в районе цели и обеспечивали относительно безопасную работу бомбардировщиков. Большое внимание уделялось освещению цели. От результатов подсветки во многом [98] зависело выполнение боевого задания. Ошибаться осветителям нельзя — это отражалось на боевой работе всего полка. САБы надо было подвесить точно над целью, вовремя и на положенной высоте. Наш экипаж почти каждый день летал осветителем, часто на разведку погоды, скопление войск в районе цели и для уточнения воздушной обороны цели.

Вот такое задание мы получили однажды в конце октября. Полет надо было выполнить днем в район Либавы. Конечно, он был сложным, т. к. один самолет-бомбардировщик мог быть легкой добычей для немецких истребителей, не говоря уже об обстреле зениток и наземных войск. Бомбы мы не брали, я должен был через каждые 10 минут радировать на землю. Решено было лететь через линию фронта и над территорией врага на малой высоте. Это безопаснее — внезапность появления в районе цели и точнее можно вести разведку наземных войск.

Взлетели, по указанию штурмана я начал передавать радиограммы. Линию фронта пролетели на высоте 50 метров. Сбить бомбардировщика на такой высоте ничего не стоило, мы понимали, какой опасности подвергали себя. Но старались об этом не думать, лишь внимательно всматривались вниз и вокруг. Вообще на войне нельзя все время думать о себе, об опасности. В противном случае человек теряет контроль над собой и тогда он не боец. На передней линии наших войск были видны лунки окопов, траншеи. Над ними замелькали черные комочки, пехота бросала шапки. Со стороны противника длинная траншея змейкой тянулась далеко. Она была битком набита солдатами, которые стреляли из автоматов, но было поздно. Мы шли на максимальной скорости. Далее маршрут продолжался по территории противника, всюду наблюдалось большое скопление войск, автоколонны, танки. Облетели порт, на причале стояло много кораблей, шла погрузка войск. Видели передвижение танков, автомашин к линии фронта. С севера к Либаве подходили войска пешим строем, на мотоциклах. Всюду мы проскакивали на бреющем полете, фашисты не успевали стрелять. [99]

Задание было выполнено, пошли обратно. Гитлеровцы поняли, конечно, что пролетел разведчик, могли поднять истребителей на перехват. У нас не было времени для набора большой высоты и обратно линию фронта пересекли на высоте 200 метров. Но тут на передовой немцы встретили нас залповым огнем из всех видов оружия. Под градом пуль и снарядов был поврежден один мотор. Он стал трещать, затем совсем остановился, пошли на одном. Когда я передал об этом, земля начала беспокоиться, часто запрашивала о местонахождении. Положение стало серьезным, т. к. высота была совсем небольшая, второй мотор тянул плохо, а внизу были кругом лес и болота, уже начало темнеть. Однако мы прилетели на свой аэродром, привезли ценные сведения для организации массированного налета. Командование осталось довольным результатом разведки. Затем мы пересели на другую машину и снова вылетели со всеми вместе на задание.

Ночной фотограф

После утомительных ночных полетов я крепко спал, слышу кто-то тормошит: «Вставай!» Открываю слипающиеся глаза, вижу, стоит наш командир Саша Помелов.

— Что стряслось?

— Летим домой.

— Куда?

— Домой говорю, нам дали месячный отпуск.

— Что ты! — Соскакиваю с кровати, не знаю, что делать от радости.

— Быстрее одевайся, идем в штаб оформлять документы.

— Сейчас, сейчас, дорогой! — хватаюсь за гимнастерку.

Пока мы получали документы, эта новость молнией обошла всех. Когда вернулись в казарму, Миша Калюжный сказал: «Поздравляю, повезло вам, чертяки, хоть посмотрите на девушек, какие они есть». [100]

— Дорогой Миша, начальство ведь умнее нас с тобой, оно знает кому дать отпуск, кого попридержать.

— А ты после войны посмотришь на девушек, чего торопиться, — вклинился в разговор Вася Прудников, который никогда не упускал случая подцепить какого-либо. Вот перебьешь всех фрицев, поедешь и посмотришь.

— До этого еще дожить надо.

— Ничего с тобой не случится, сколько раз вас трепали. Вот твоему стрелку Леше Яковлеву влепили 74 осколка и ничего. А вы же были в одной кабине, тебя даже не царапнуло, — выкинул тот плоскую шутку.

Миша оживился: «Я тогда не посмотрю на девушек, а женюсь».

— Это они посмотрят, выходить за такого, или нет.

Не знаю, сколько бы продолжался этот разговор, если бы кто-то не крикнул — летный состав в штаб, получать задание.

На следующий день нам надо было выезжать. Утром подходит мой командир и говорит:

— Твой отпуск отменяется, заболел Кармашов, будешь летать с Гориновым.

— Но почему, разве нет других радистов?

Он пожал плечами: пути начальства неисповедимы. Так хотелось побывать дома, уже 5 лет, как я не видел родные края, не повезло.

— Ну что же, сверху виднее.

— Жаль, конечно, но ты не унывай, на войне всякое бывает, — пытался утешить меня Саша Помелов. За всю войну мне не было так тяжело на душе, как в этот раз.

Лейтенант Павел Горинов постоянно летал на чрезвычайно сложные задания — ночное фотографирование цели — и всегда привозил отличные снимки. Сам Горинов был высокого роста, худощавый, хорошо знал летное дело, был исключительно мужественным человеком. Его штурман лейтенант Валентин Селезнев, также высокий, атлетического сложения, считался мастером самолетовождения, отличным фотографов цели. За особо успешное выполнение боевого задания летчик [101] и штурман по приказу командира части были сфотографированы при развернутом знамени полка. Вот с этим экипажем мне предстояло летать.

Было много факторов, влияющих на результаты фотографирования. Чтобы получить хорошие снимки, надо было фотографировать цель после того, когда отбомбятся все экипажи. На цель фотограф заходил один и все средства противовоздушной обороны объекта были направлены не него. Кроме того, надо было следить, чтобы пленки не засветили прожекторами. Если они схватили самолет, то лучше не фотографировать, а выбраться из зоны лучей и огня, делать второй заход. Требовалось привести хорошие снимки, но вместе с тем как можно меньше находиться над целью, чтобы не сбили.

Успех экипажа Горинова объяснялся тем, что летчик и штурман разрабатывали специальные тактические приемы фотографирования, разыгрывали точное взаимодействие всех членов экипажа при выполнении задания. Например, чтобы меньше находиться над целью, в момент фотографирования самолет делал небольшую горку или снижение, охватывая тем самым большую площадь для снимка. При появлении прожекторов радист и стрелок немедленно открывали огонь по их лучам, на какое-то время они выключались, в этот момент штурман успевал фотографировать.

Однажды мы полетели фотографировать порт Либава и чтобы получить хорошие снимки, делали 7 заходов, шли в сплошных разрывах снарядов, уже получили десятки пробоин в самолете. Вспомнил один маленький эпизод, связанный с этим полетом. Я все время докладывал, где ложатся разрывы и летчик соответственно делал маневры. Когда заходили на Цель пятый или шестой раз, был такой плотный огонь зенитных батарей, что я замолчал, не зная что и сказать.

Командир: «Миша, почему молчишь, не докладываешь?»

— Что докладывать, мы находимся в сплошных разрывах, Не хотелось лишний раз нервировать. А докладывать надо было, т. к. одно то, что ты еще жив, давало уверенность летчику. Иногда я вызывал стрелка Прудникова Васю, лежащего [102] у нижнего пулемета. Вася был маленького роста, шутник, всегда что-нибудь выдумывает. Все звали его «Колобок».

— Колобок, как дела?

— Полный порядок, только боюсь, что сегодня нам не достанется 100 граммов.

— Никуда они не денутся, только смотри во все шары.

— Есть смотреть во все шары.

Мы вернулись на свой аэродром, задание было выполнено особо успешно. Это была высшая оценка нашей работы. Самолет Горинова с хвостовым номером 51 и орлом на фюзеляже был весь изрешечен, подлежал серьезному ремонту.