Первые полеты в Восточную Пруссию

Восточная Пруссия — гнездо германского милитаризма — имела важное экономическое, политическое и стратегическое значение для фашистского Верховного командования. Здесь были построены мощные долговременные оборонительные сооружения. Фашисты придавали большое значение Восточной Пруссии, и не зря Гитлер избрал именно этот район для своей ставки. Недалеко от города Растенбурга (ныне польский город Кеншин) в глубоком подземелье находилось его железобетонное убежище, прозванное самими фашистами «Волчье логово». В июле и августе мы часто летали в Пруссию, бомбить города Тильзит и Инстербург. К полетам непосредственно на территорию фашистской Германии мы готовились тщательно. В нашу задачу входило обрабатывать тылы противника, перемалывать скопление войск и техники врага, долговременные оборонительные сооружения, блокировать аэродромы, дезорганизовывать коммуникации фашистов перед решительным наступлением наших войск.

Первый вылет на Тильзит наш экипаж сделал 26 июля Предстояло выполнить ответственное задание. Командир полка предупредил, что противник значительно усилил средства ПВО, как зенитной артиллерией, так и истребителями, применяет радионаведения своих истребителей на наши самолеты, световую сигнализацию. Надо быть очень внимательным.

Когда мы подъехали к стоянке, техник самолета Помпа Доложил о готовности машины к боевому вылету. В бомболюках висели 10 фугасных бомб по 100 килограммов каждая, на внешней подвеске — одна 250 килограммовая бомба и две связи САБов. По сигналу с командного пункта все начали взлетать. Погода вначале была сносная, на земле можно было различать темные массивы леса, причудливо извивающиеся ленты рек. Но вскоре все это исчезло — машина вошла в плотные облака, скрывавшие от нас и небо и землю. Мы шли бить врага непосредственно на его территории, хотелось отомстить за друзей и родных, сложивших головы на полях сражений, за [80] тех молодых ребят — однополчан, которые, падая в охваченном пламенем самолете, сгорели заживо. Машина начала вздрагивать, трястись. Эта знакомая лихорадка продолжалась довольно долго. Штурман напряженно следил за маршрутом, приближаемся к цели. Внизу, слева, вырисовывается река, должно быть, Неман. Теперь пойдем вдоль этой реки, штурман торопливо уточняет курс по ориентирам, измеряет угол сноса, определяет силу и направление ветра. Затем вызывает меня, передай: подлетаю к цели, облака рассеялись. Передаю, но что такое, не слышу землю. Вторично запрашиваю. Есть, правда, плохо слышно, но принял: «Докладываю штурману Борису Петрову: «Радиограмму передал, квитанцию получил». Заходим на цель, кто-то высыпал над головой «люстры» на парашютах. Кучно бьют зенитки, но не точно. Стена разрывов встает спереди по курсу, слева ведут заградительный огонь. Будто неподвижный, повис самолет, охваченный цепкими щупальцами прожекторов. Десятки снарядов пытаются настигнуть, уничтожить нас. Но летчик маневрирует, перекладывая машину с одного крыла на другое, то короткой, то длинной змейкой ускользает от снарядов. Нервы, зрение, воля на пределе человеческих возможностей.

— Заходи на прямой, — говорит штурман, — два градуса влево, чуть правее, так держать!

— Есть!

Вдруг крупнокалиберный снаряд разорвался под правой плоскостью и взрывной волной самолет накренило влево.

— Курс держать! — закричал штурман.

— Есть курс держать!

Летчик, не обращая внимания на снаряды, всеми силами старался удержать машину. Бомбы внешней подвески сброшены. Летчик закладывает головокружительный вираж и выскакивает из зоны огня. На земле сплошные разрывы, серия за серией летят бомбы, вызывая разрушения и смерть. То в одном, то в другом месте вспыхивают огромные пожары, пламя взметнулось вверх длинными сверкающими языками, освещая притихшие, затемненные улицы. [81]

— Командир, давай на второй заход!

Развернувшись, мы снова пошли на цель и отбомбились без особых осложнений. Обратный путь тоже был нелегким, долго ходили в облаках. По указанию штурмана мне неоднократно приходилось запрашивать пеленг на свой аэродром. Слышимость была плохая, подолгу настраивал приемник. Как всегда, очень трудно было под утро, перед рассветом сильно устаешь, чувствуешь некоторое расслабление над своей территорией, неудержимо клонит ко сну, глаза слипаются. Некоторые летчики требовали, чтобы в это время чаще разговаривали с ними, отвлекали, чтобы не заснуть. На аэродром прилетели утром, когда стало совсем светло. Полет продолжался 7 часов и почти все время над территорией врага.

В очень трудном положении в этом полете оказался экипаж лейтенанта Юрия Александрова. Над самым городом на боевом курсе у него загорелся левый мотор, из которого выбросило пламя, тянувшееся до самого хвоста самолета. Электросбрасыватель отказал, внизу в дыму и пожарище лежал фашистский город. Штурман аварийно сбросил бомбы. Чтобы сорвать пламя, летчик пошел на резкое скольжение на левое крыло и оказался в лучах световых бомб. Он отчаянно боролся с горящим самолетом, катастрофа, казалось, была неизбежной. На высоте 750 метров неимоверными усилиями ему удалось сбить пламя и выровнять машину. Даже трудно представить, какую выдержку летчик должен был иметь, каким мастерством обладать, чтобы в такой, явно гибельной, ситуации спасти экипаж.

Один мотор отказал, второй еле тянет. Несколько позже Александров дает команду: «Приготовиться к прыжку. Прыгать при потере высоты ниже 700 м, штурман на земле обозначает себя ракетой. Я прыгаю последним». Все проверяют аварийный паек, находящийся в кармане, пистолеты под комбинезоном. Радист Миша Калюжный собирает карту, радиокодовые данные, прячет во внутренний карман. Стрелок Алексей Слученко открывает крышку нижнего люка с пулеметом, ставит на защепку, смотрит вниз. Ничего не видно, тьма кромешная, там вражеская территория. Прыгать не хочется. [82]

Александров: «Самолет пока держится, может быть, дотянем до линии фронта».

Штурман: «Осталось совсем немного, постарайся». Вот линия фронта, пролетели. Немного легче стало.

Александров: «Попробуем сесть на запасной, дай курс!»

Штурман дает курс, рассчитывает время. Он постоянно подсказывает летчику, что надо делать, какая погода. Много помогает. Когда подлетели к запасному аэродрому, штурман дает ракету-сигнал: «Я свой самолет». Аэродром молчит.

— Может быть, аэродром блокирован, прыгать не хочется, — говорит Александров. Всем не хочется, все же самолет — родной дом. Снова договариваются о порядке прыжка, как собираться на земле. Самолет с трудом держится в воздухе. Штурман: «Впереди Орша», дает красную ракету. Аэродром освещен, садятся самолеты. Александров с ходу производит посадку. На одном моторе машину разворачивает более чем на 180 градусов. Усталые, измученные, но довольные, летчики вышли из кабины и легли тут же на землю, чтобы немного прийти в себя.

На этот раз штурманом был не Титов, а Николай Ижутов, который помогал летчику в полете, даже в управлении самолетом. Александров благодарит судьбу, что с ним полетел «старик», а не Титов. Сообщили на свой аэродром и через день были дома.

Старший лейтенант Николай Степанович Ижутов, впоследствии Герой Советского Союза, считался одним из лучших штурманов нашего полка. В начале 1943 года он, как летчик, сам летал на боевые задания, затем он проявил большую способность к штурманскому делу. Спокойный, расчетливый, Николай Ижутов при любых условиях сложного ночного полета точно выводил бомбардировщик на цель. Над целью он никогда не торопился с прицеливанием, как бы тяжело не было. Из этого полета не вернулся экипаж лейтенанта Леонида Агурина, но через день он прибыл в полном составе. Оказалось, что моторесурсы самолета давно выработаны и один мотор буквально рассыпался в воздухе, а другой не тянул, и [83] летчик посадил самолет на небольшой поляне в лесу. Радист Миша Тимаков рассказывал, что, выполнив задание, экипаж возвращался домой. Наступило некоторое успокоение, моторы однообразно гудели, дремалось. На востоке светлело, потом из-за краешка горизонта выглянуло солнце и брызнуло своими веселыми лучами. Дремоту как рукой сняло. И вот в это время появились какие-то толчки, командир вызывает радиста: «Тимаков, передай на землю, левый мотор обрезает». Только он закончил передачу, смотрит, из левого мотора пошел дым, пламя, полетели какие-то детали, рядом с кабиной пронесся капот, винт замер. Самолет начал резко терять высоту. Пошли на снижение. Перед самым приземлением самолет сильно кренился, радисту казалось, падает на крыло, потом сильный толчок, треск. Оказывается, чтобы отвернуть от дерева, летчик дал крен, немного проскочил поляну. Самолет упал на крыло, развернулся, хвост зацепился за дерево и отлетел, машина была исковеркана полностью, ремонту не подлежала. Казалось, какая-то страшная сила мяла, давила, скручивала каждую ее часть. А вот люди остались целы, немного ушибся Михаил Рожков. Недалеко стояла воинская часть, которая подбросила экипаж на свой аэродром.

Слово о командирах

19 августа 1944 года мы получили радостную весть. Нашему командиру эскадрильи, прославленному летчику майору Новожилову Николаю Вячеславовичу, командиру звена капитану Романову Петру Ивановичу и штурману звена капитану Прокудину Алексею Николаевичу Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР было присвоено звание Героев Советского Союза. Это был большой праздник нашего полка, Все поздравляли Героев; всем было радостно. В этот же день Приказом Народного Комиссара обороны СССР, Маршала Советского Союза И. В. Сталина 42-ой полк, в составе которого [84] мы раньше летали, был преобразован в 28-ой гвардейский авиаполк.

Николай Вячеславович Новожилов первый свой боевой вылет выполнил 13 октября 1941 года, и до последнего дня Великой Отечественной войны он был одним из ее активных участников, выполняя самые сложные и ответственные задания командования. Рассказывали, что его с трудом взяли в Авиацию дальнего действия. Его товарищи — Осипов, Романов — легко прошли отборочную комиссию, но когда дошли до Новожилова, генерал пристально посмотрел, обошел кругом и сказал: «Ладно, беру для эксперимента». Наш комэск никогда не унывал, с ним нельзя было скучать. Надолго запомнился один случай. Как-то весной 1945 года мы возвратились с боевого задания утром, когда солнце поднялось высоко. Вижу, наш комэск, который только что сел, на плоскости самолета, в одних трусах, отплясывает чечетку. Сперва я подумал, что-то случилось с ним, а когда выяснили — хохотали до слез. Оказывается, когда он летел утром против солнца, в кабине стало невыносимо жарко, он разделся и так вел самолет до аэродрома. В нашем командире каким-то образом одновременно уживались противоречивые черты характера. Один из его штурманов, Дмитрий Козолуп, однажды так отозвался о майоре Новожилове: «Это — сгусток мужества и веселости, суровости и доброты». После первого боевого вылета он становится кандидатом в члены ВКП(б). На следующий день полетел бомбить один из сложнейших и чрезвычайно важных объектов — мост у города Калинина. Вот здесь он, совершил свой первый героический подвиг, вступив в жестокую схватку с вражескими зенитчиками и истребителями. В районе цели наши самолеты подвергались ожесточенному обстрелу зенитной артиллерии. Самолет Новожилова получил три прямых попадания снарядов, но летчик, несмотря на это, сделал три захода на цель и успешно выполнил задание. При отходе от цели экипаж был атакован четырьмя истребителями «Мессершмитт-109», пришлось вступить в неравный воздушный бой. В самолете были пробиты бензобаки, кабина [85] радиста, повреждены рули управления. На искалеченной машине, искусно маневрируя, Новожилов дал возможность стрелку-радисту Владимиру Селезневу вести прицельный огонь, и тот сбил один из истребителей противника. Воздушная схватка блестяще была выиграна советскими летчиками. Экипаж благополучно прилетел на свой аэродром. Техники насчитали более 150 пробоин в машине. Николай Вячеславович Новожилов отличался хладнокровием и отвагой в бою. Он совершил 302 боевых вылета на дальние и ближние цели. Это более 1000 часов, проведенных в воздухе с полным боевым грузом, триста воздушных атак сквозь огненный шквал зенитных орудий, смертельные схватки с вражескими истребителями, борьба с прожекторами, непогодой. Это 300 побед над опытным и наварным врагом. Майора Новожилова несколько раз сбивали, он горел, падал, возвращался в полк и снова летал в бой. Так всю войну. Штурманом у него долгое время летал старший лейтенант Михаил Владимиров, также впоследствии Герой Советского Союза.

Другим отважным летчиком нашего полка считался капитан Петр Иванович Романов. Он отлично справлялся с любым боевым заданием при любых метеорологических условиях Днем и ночью, был одним из мужественных летчиков Авиации Дальнего действия. Романов, как и Новожилов, перед самой войной окончил военную школу пилотов, на фронт попал в октябре 1941 года в самое тяжелое время для нашей страны, когда фашисты рвались к Москве. Он участвовал в обороне Москвы, Ленинграда, не раз бомбил Берлин, Варшаву, Кенигсберг, летал на разгром группировки Паулюса под Сталинградом. Он многократно бомбил военно-морские базы и аэродромы противника в Заполярье. Много боевых подвигов совершил этот скромный и мужественный человек.

Успешные полеты Романова не в меньшей степени были связаны с его штурманом Алексеем Прокудиным — исключительно выдержанным человеком, превосходно знавшим свое штурманское дело. В бою он был невозмутим, казалось, что его ничто не волнует, кроме прицельного бомбометания: ни [86] зенитки, ни истребители. Капитан Прокудин был предельно точен в выполнении боевого задания и в вождении самолета в самых сложных условиях непогоды. Вся боевая деятельность Прокудина — пример героизма и мужества. Родина высоко оценила его вклад в дело разгрома фашистской Германии, присвоив ему также высокое звание Героя Советского Союза.

Наши авиационные командиры, начиная от командира экипажа и кончая командиром дивизии, были прежде всего людьми простыми и в то же время требовательными, умелыми руководителями. Они превосходно знали летное дело и были неутомимыми наставниками молодых воинов, в бою всегда показывали пример мужества, мастерства и упорства в достижении цели — выполнении приказа командования. Вот здесь они ничего не жалели, ни сил, ни самой жизни. Таким я помню командиров полка подполковника Бирюкова Серафима Кирилловича, подполковника Родионова Ивана Васильевича. В наградном листе Героя Советского Союза С. К. Бирюкова указано, что боевая слава летчика родилась в небе над Финляндией в суровую зиму 1939-1940 года. Экипаж Бирюкова наносил мощные удары по укреплениям белофиннов. Но по-настоящему талант летчика раскрылся в годы Великой Отечественной войны. С. К. Бирюков быстро завоевал славу отважного, умелого организатора боевой работы. Один лишь пример из его боевой жизни в Заполярье. Был получен приказ уничтожить в одном из фиордов Северной Норвегии базу немецких торпедоносцев. Бирюков предложил дерзкую идею: идти к цели над морем вне видимости берегов, маскируясь облачностью, а затем на траверзе фиорда выйти под облака, развернуться на 90 градусов, проскочить в бухту и внезапно с малой высоты нанести удар. Этот замысел был блестяще осуществлен — меткими ударами летчиков был взорван ангар с самолетами и склад с торпедами. Я привел лишь некоторые штрихи из боевой жизни С. К. Бирюкова, авиационная биография которого заслуживает специальной книги. [87]

На всю жизнь остался в памяти образ командира дивизии генерала-майора авиации В. Ф. Дрянина, трагически погибшего уже после войны. Это был отважный летчик, прекрасный командир, отзывчивый человек. Удивительно было то, что он помнил имена и отчества почти всех летчиков. Однажды летом 1944 года произошла случайная встреча с генералом Дряниным на аэродроме Новодугино. По летному полю мы шли втроем: штурман Валентин Селезнев, Виктор Титов и я. Навстречу едет машина, останавливается. Из нее выходит командир дивизии, отдаем честь, как положено. Генерал обращается к Титову:

— Вы что ходите в унтах среди лета?

— Сапоги в ремонте, товарищ генерал.

— Какой размер носите?

— Сорок первый, товарищ генерал.

Генерал подзывает своего шофера и говорит — у нас есть мои сапоги в машине?

— Есть, товарищ генерал.

— Принесите, отдайте Титову.

— Есть.

— Ну как?

— Хорошо, товарищ генерал, спасибо.

— Носите на здоровье. — Затем он обратился ко мне:

— А, старшина Жандаев, как дела? — Я был удивлен, откуда он меня знает.

— Все в порядке, товарищ генерал.

В это время вмешался в разговор Валентин Селезнев:

— Дела у него идут хорошо, недавно сбил в воздушном бою «юнкерса».

— Слыхал, слыхал, как же, молодец! Желаю успеха! — И генерал сел в машину, поехал дальше.

Потом Титов все хвастался генеральскими сапогами, а друзья его донимали — быть тебе генералом.

С генералом Дряниным у меня была еще одна встреча в Заполярье зимой 1944 года при весьма неприятных для меня обстоятельствах. Как-то вечером собирались вылетать на [88] задание, уже надели парашюты, сидели в кабинах. На старте находился руководитель полета подполковник Бирюков, рядом с ним был генерал Дрянин. Кроме того, там были стартеры, прожектористы, телефонистки. Стояла машина, на которой был установлен громкоговоритель. По указанию командира корабля Баркова, я включил передатчик и запросил руководителя полета: «Я — пятерка, к вылету готов, разрешите выруливать на старт»? Мне сразу не ответили, была какая-то заминка. Потом передают: «Налет противника, выключить моторы, всем в укрытие, немедленно!» Я передал приказ экипажу, снял парашют и хотел выбраться через нижний люк, но Виктор Русанов что-то замешкался, никак не мог вылезти. Я напустился на него, потом вспомнил, что передатчик у меня не выключен и снова что-то буркнул. Мой разговор слышали все, кто был на старте. Прошло некоторое время и нам разрешили вылетать. Выполнив задание, мы вернулись. Когда докладывали о результатах вылета, генерал вдруг сказал: «Товарищ Жандаев, почему ругаетесь на все Заполярье?» — и сам засмеялся.

Массированный налет на Будапешт

Осенью 1944 года наши войска на юге вели крупные наступательные операции, куда были привлечены и части Авиации дальнего действия. 15 сентября был получен приказ бомбардировать военные объекты столицы Венгрии, занятой фашистами. Мы тогда стояли на аэродроме Желудок недалеко от города Лиды, что в Белоруссии. В этом налете участвовали многие дивизии АДД, он мне запомнился надолго. Вечером все было готово, предстоял чрезвычайно ответственный продолжительный полет из Белоруссии в Венгрию через Карпатские горы, туда и обратно без посадки. Большая половина маршрута лежала по территории, занятой врагом. Дело сильно осложнялось из-за погоды на вражеской территории, о которой мы имели лишь предположительные сведения. Сейчас [89] кажется несложным, но в то время, с той техникой в боевой обстановке выполнять такие полеты было чрезвычайно трудно.

Наступили сумерки. Одетые, в полной боевой готовности, мы стояли около самолета. Дали сигнал вылета. Сделав последние затяжки папирос, мы заняли свои места в кабинах. Заработали десятки мощных авиационных моторов, выбрасывая из патрубков в темноту синеватое пламя. Через пятнаддцать — двадцать минут здесь будет полная тишина и долгое томительное ожидание. Перегруженные машины тяжело поднимались в воздух и тут же исчезали во мраке ночи. Полет до цели должен был проходить в режиме радиомолчания. Поэтому, установив связь с землей и проверив аппаратуру, я никаких передач не делал.

Спокойно пролетели линию фронта, все шло хорошо. Подходя к Карпатам, увидели, что они закрыты сплошными облаками. Наступила полнейшая тьма, никаких просветов. Полезли вверх, стало прохладно, пришлось применить кислород. Казалось, конца-края нет облакам. Машину начало лихорадить: она дрожала мелкой дробью, то подпрыгивала вверх, или проваливалась вниз. В кабине запахло спиртом антиобледенителя, а по самолету застучали куски льда, смываемые с лопастей воздушных винтов. Постоянная борьба с болтанкой и обледенением изматывала людей, особенно досталось летчику Саше Помелову, все зависело теперь от него. Он всеми силами удерживает самолет в горизонтальном полете, упорно пробиваясь километр за километром вперед. Антиобледенитель быстро расходовался, полет становился опасным. Командир вызывает меня: Миша, передай на землю: «Нахожусь над Карпатами, десятибалльная облачность, сильное обледенение, полет продолжать невозможно, жду указания. Помелов». Я быстро настроил станцию и передал радиограмму, два раза повторил, жду. Через несколько минут слышу свой позывной, записываю зашифрованный текст. Когда раскодировал получилось: «Выполняйте задание...» Докладываю...

Командир: «Ну хорошо, поехали дальше». Как-то всем [90] стало легче, потому что решение было принято, пусть даже необычное, рискованное, но это лучше, чем сомнение, мучительное раздумье. Теперь мысли работают только в одном направлении — как лучше выполнить задание. Минут через двадцать мы перелетели горы, а там чистое небо, ни одного облачка, звезды сверкают над нами. Это нас очень обрадовало, хотя находились в глубоком тылу врага. Под самолетом темным-темно, ни одного огонька, глазу не за что зацепиться. Будапешт мы увидели за 100 километров. Он весь светился. Когда подлетели ближе, заметили — все горело на земле и в воздухе, оборона была круговая. Нас поразило большое количество прожекторов при подходе и в самом городе. Они испускали мощные лучи, которые окружали город со всех сторон. Прожекторы располагались так, что подходящие самолеты невольно попадали в их лучи. Кроме того, были видны кусты светящихся бомб, висящих на парашютах в разных частях города. Казалось шла световая война: фашисты ослепляли нас, а наши самолеты — их.

Сверху на головы гитлеровцев летели сотни тяжелых авиационных бомб, возникали огромные пожары, взрывы. Беспрерывно стреляли зенитные орудия всех калибров, в воздухе стояли сплошные разрывы снарядов. Казалось, что от земли до высоты четырех километров нет живого места. В нескольких местах в скрещенных лучах прожекторов метались самолеты, вокруг которых рвались тучи снарядов. Кругом стояла перестрелка с истребителями, трассирующие пули исполосовали все небо, шла жестокая воздушная война. В воздухе было тесно, он был насыщен металлом. Во многих местах горели и падали самолеты. Город напоминал вулкан, изрыгающий тысячи смертоносных снарядов и пуль. В этот клокочущий огненный ад предстояло влезть и нам.

Слышу штурмана Героя Советского Союза Прокудина:

— Видимо, будет жарко, возьми левее немного, высоту пока не надо менять.

— Хорошо, что творится над городом?!

— «Ф-3», город видите? [91]

— Очень хорошо.

— Ну вот, смотрите!

— Есть!

Круговую оборону мы проскочили удачно.

Штурман: «Давай, Саня, на боевой, три градуса правее, еще, еще немного». В поисках самолетов вокруг нас мечутся прожекторы, их лучи, разрезая небо, пересекаются в виде огромных ножниц. Ослепительно-белый свет полоснул по самолету. Поймали, собаки. Один, второй, третий. Держут в конусе. Началась жуткая стрельба, самолет подбрасывает от близких разрывов. Кругом огонь, дым, осколки с треском пробивают обшивки самолета. Мы продолжали идти на цель, и весь этот огненный смерч передвигался по небу вместе с нами. Смертельная опасность всюду: спереди, сзади под тобой, она давит, гнетет.

Штурман: «Еще немного, держи так».

— Есть.

— Бомбы сброшены, командир, на второй заход.

Самолет, маневрируя, мечется вправо, влево, но никак не может выбраться из полосы ослепительного белого света прожекторных лучей. Не прекращают стрельбы зенитки, беспрерывно докладываю о разрывах, прожекторах. Наконец мы оказались в темноте. Хорошо видно перестрелки с истребителями, идет жаркий воздушный бой.

— Ибрашов, как дела?

— Нормально.

— Видишь, истребителей много над городом, смотри лучше!

— Стараюсь.

— Заходи на боевой, курс 180 — говорит штурман.

Снова схватили прожектора, рвутся снаряды. Вдруг зенитчики перестали стрелять. Вижу, сверху слева атакует истребитель. Видимо, он подкрадывался и дал сигнал зенитке.

«Ибрашов, стреляй, истребитель», — кричу стрелку. Сам бью короткими очередями, противник отваливает. Когда пошли длинные очереди из нижнего пулемета, другой истребитель [92] из-под хвоста самолета выскочил справа. Снова крупно затрещал мой пулемет, как отбойный молоток. Атака была отбита. Мы удачно открыли опережающий огонь из нижнего пулемета, хотя истребителя не видели вначале. Но тактику воздушного боя немецких летчиков мы знали хорошо. И на какую-то долю секунды опередили фашистов. Опоздай на мгновение — была бы нам вечная память. Напряжение росло в ожидании новой атаки, но истребители не появились. Штурман долго прицеливался, или это мне показалось.

Слышу командира: «Штурман, ты скоро?»

— Сейчас, несколько секунд.

Это были секунды испытания человека на прочность. Полетели бомбы, и летчик заложил крутой разворот. Когда он выводил машину из виража, меня прижало так, что я не мог пошевелить ни руками, ни ногами, было такое ощущение, как будто тебя вдалбливает в сиденье тяжелый пресс. Самолет так дрожал от перегрузки, казалось, вот-вот развалится. Этим довольно рискованным маневром мы ушли и от прожекторов и от истребителей. Сразу легче стало, но надо было еще добраться до аэродрома. Обратно мы шли тем же маршрутом, и вот на линии фронта нас перехватили, снова завязался воздушный бой. Горел один самолет. Но мы благополучно вернулись на свою базу.