Магнитная буря

На Белорусском направлении готовилась крупная наступательная операция. Она носила условное название «Багратион» и началась 23 июня 1944 года. Враг отчаянно сопротивлялся, дни и ночи дрожала белорусская земля. Однако наши полки в эту операцию включились гораздо раньше. Как бомбардировщики дальнего действия, еще в мае — июне мы летали в тыл врага, бомбили железнодорожные объекты, наносили удары по крупным узлам обороны противника.

В ходе операции мы часто летали на бомбардировку городов Молодечно, Минск, Полоцк, Вильно, Лида, железнодорожные узлы самой Германии — Тильзит, Инстербург и другие объекты. Обычно на участке прорыва проводили подготовку с воздуха силами дальней авиации — бомбили важные опорные пункты и резервы, парализовали коммуникацию врага. С рассветом эти удары наращивались шквальным огнем артиллеристов и летчиков фронтовой авиации. Беспрерывно гудела земля, передний край обороны врага превращался в сущий ад, от сплошных взрывов бомб и снарядов воздух пропитался тротиловой гарью, дымом пожарищ, осколками снарядов. Казалось, ничего живого там не должно оставаться. [63]

Согласованные действия наземных войск и авиации завершились быстрым прорывом обороны противника. Бои шли напряженные, летали каждый день. Несмотря на сильный зенитный огонь, летчики, проявляя исключительное мужество и упорство, точно выходили на заданный объект, громили эшелоны с военным грузом и живой силой противника, разрушали станционные сооружения.

24 июня мы получили задание нанести бомбовый удар по скоплениям войск и военной техники в г. Орше. Полет немного задержали из-за погоды, но часов в 10 вечера мы взлетели. На полпути получили приказ о перенацеливании. Дело в том, что наши наземные войска стремительно наступали, а немцы так поспешно драпали, что сведения, которые мы имели перед полетом, через 2-3 часа устаревали. Получив задание бомбить такой-то город, вылетаешь, а на подходе к цели с земли передают — этот город заняли наши войска, идите на запасную цель. Если радист не примет такую радиограмму, то бомбы полетят на головы своих солдат. Поэтому перенацеливание — чрезвычайно ответственная работа. Об этом полете в подробностях мне рассказал начальник связи полка, капитан Хабаров В. И.

Все самолеты взлетели и пошли на выполнение задания, радиосвязь со всеми экипажами была устойчивая, на земле знали, где летит каждый самолет. Все шло хорошо. Экипажи уже подходили к цели, когда от штаба дивизии была получена команда: «Срочно перенацелить экипажи на железнодорожный узел Борисов, наши передовые наземные части вошли в г. Орш». Немедленно была передана циркулярная радиограмма: «Орша отменяется, бомбить Борисов». Наступили самые ответственные и напряженные минуты. Каждый экипаж должен по паролю передать, что приказ принят. Все наземные радисты, начальники, дежурные притихли, все ждут, ждет и Дивизия подтверждения экипажей. И вот стали поступать донесения, экипажи своевременно приняли приказ.

Я, помню, приняв эту радиограмму, доложил командиру. Он изменил курс, и мы пошли на Борисов. В таких случаях [64] нелегко бывает и радисту, он берет на себя всю ответственность выполнения боевого задания, ему верит командир экипажа. Поэтому радист старается как можно точнее принять приказ командования. Иногда запрашивает повторно, старается понять руку своего наземного коллеги, т. к. возможен перехват позывных немцами и ложная передача. Работать в боевых условиях далеко от своего аэродрома не так просто. В прифронтовой полосе работают тысячи радиостанций, иногда «наползает» одна волна на другую, включаются глушители. Далекая своя станция слабо слышна, а ближние стучат, перебивают. Кроме того, существует множество помех, сильная болтанка самолета. Наконец радист постоянно должен думать о возможности встречи с истребителями, следить за воздушной и наземной обстановкой. Работая на радиостанции, ты обычно отключен от внутренней связи, командир в любое время может вызвать, возможно срочное поручение. Все это делает работу радиста чрезвычайно сложной, необходимо иметь большую выдержку, все надо делать быстро и точно.

В данном случае слышимость была очень плохая, в наушниках стояла сплошная трескотня, но тем не менее приказ приняли все радисты. Началось бомбометание, на земле творилось что-то невообразимое: земля, постройки, эшелоны с войсками, танки — все перемешалось, превращаясь в огненный ад. Такой массированный налет производил ошеломляющее действия на противника, создавал панику среди войск, еще не вступивших в бой.

Не легче было и в воздухе: то там, то здесь шел бой, небо полосовали пулеметно-пушечные очереди, горели самолеты. На обратном пути ветер изменил направление. Многие самолеты снесло на юго-восток. Радиопеленгатору невозможно было их засечь, часто терялась слышимость и большой шум в приемнике мешал ведению радиосвязи. Начался рассвет, на земле туман, ничего не видно. Ринулись кто куда в поисках аэродрома. Мы, увидев световую мигалку в районе аэродрома, которая стояла у села Андреевское и давала по азбуке Морзе АН, сели на своем аэродроме. Здесь же приземлились 14 экипажей. [65] Остальные потом вернулись на свою базу, за исключением самолета командира полка майора Ивана Васильевича Родионова. Потом было установлено, что началась магнитная буря в северных широтах, которая сильно повлияла на атмосферу, на магнитный компас и на радиосвязь. И такое бывало на войне.

Все летчики и техники уважали Ивана Васильевича как командира, как человека и тяжело переживали его отсутствие. Однако вскоре он вернулся и был очень тронут встречей. После бомбометания майор Родионов решил немного задержаться над городом и понаблюдать, как проводят бомбометание однополчане. В это время самолет получил прямое попадание крупнокалиберного снаряда и загорелся. Летчик развернул самолет на запад, там были партизаны. Когда начал гореть сам, дал команду прыгать. Штурман капитан Владимир Каплюк, выпрыгнул и погиб. Сам командир оказался в лесу, лицо его немного обгорело, был легко ранен в ногу. Как он мне сам рассказывал, трое суток ходил в лесу, искал партизан. Наконец, измученный, голодный, сел отдохнуть и заснул. Вдруг два немца с собакой тычут автоматом — «рус, вставай». Документы, погоны, ордена были зарыты в землю. Его положили в госпиталь. К счастью, через несколько дней он был освобожден нашими наземными войсками.

Радист старшина Меркачев тоже выпрыгнул и правой рукой все время пытался выдернуть кольцо парашюта, но ничего не получалось, рука не слушалась. Земля была уже близко и тогда он открыл парашют левой рукой. Оказалось, что правое плечо было разбито, он в горячке не почувствовал это. Началось скитание по болотам Белоруссии в поисках партизан. Ныло разбитое плечо, острая боль отдавалась во всем теле, от потери крови и голода кружилась голова, туманилось сознание. Не найдя партизан, через несколько дней Андрей решил пойти в деревню. На опушке леса неожиданно появился человек, на нем была немецкая куртка, на голове красноармейская пилотка. С головы до ног он был обвешан оружием: на ремне болтались нож и граната, с другой стороны [66] висел пистолет. В руках он держал автомат. Трудно было понять, кто он такой, партизан или какой-нибудь полицай. У Андрея оружия не было, пистолет оторвался при прыжке. Они долго стояли молча, один без оружия, с подвешенной рукой на ремне, другой с автоматом, наставленным на него.

— Кто ты?

— Летчик.

— Где, черт, ходишь, мы давно ищем тебя.

В партизанском отряде ему оказали медицинскую помощь, затем отправили в свою часть. Когда вернулся в полк, был исхудалый, бледный, перебинтованная рука висела на подвязке. Трудно было поверить, что человек может так измениться.

Воздушный стрелок Владимир Брактовский тоже вернулся. Он выпрыгнул из горящего самолета и сразу открыл парашют. Немцы поймали его прожекторами и начали бить из зенитных пушек, комбинезон в двух местах был пробит осколками. Тогда он начал тушить купол парашюта и стремительно пошел вниз. Приземлившись, сразу ушел в лес и на второй день наткнулся на партизан, которые через месяц переправили его на Большую землю.

Тайна Чистинских болот

Был самый разгар жестоких боев за освобождение Белоруссии, когда мы однажды бомбили город Молодечно, где скопилось большое количество войск и военной техники врага, поспешно отступавшего под натиском наших частей. Погода была явно не летная, висели низкие, плотные облака, но ждать было нельзя. Там, на переднем крае, шли тяжелые бои, уносившие тысячи человеческих жизней ежедневно. Наши бомбардировщики, оторвавшись от аэродрома, сразу исчезли в облаках. Началась хорошо знакомая болтанка самолета, в наушниках стояла сплошная трескотня, то там, то здесь сверкала молния, были сильные грозовые разряды. На плоскостях самолета [67] сверкали искры, вокруг ствола пулемета образовалось сияние, подобное нимбу.

Несмотря на все это, летчики, кто над облаками, кто в обход их, преодолевая невероятные трудности, упорно продвигались вперед. Мы уже летели часа полтора. Машина нервно дергалась, в какой-то момент ее с силой бросало вверх и тут же, как щепку, кидало вниз, вокруг стояла непроницаемая мгла. Но летчик Александр Помелов и штурман Борис Петров уверенно вели самолет к цели. Переодолевая упорное сопротивление средств противовоздушной обороны, точно сбросили свой смертоносный груз. Тяжелые авиационные бомбы полетели вниз, вызывая смятение среди врагов. Выполнив задание, мы повернули обратно, удачно проскочили заслон зенитного огня, хотя осколки зацепили самолет, и начался утомительный, долгий полет на базу. В облаках уже образовались окна, и мы благополучно сели на своем аэродроме. В эту ночь с задания не вернулся экипаж младшего лейтенанта Андриякина Николая. Никто не знал, что с ним случилось, никаких вестей. И вот, спустя 25 лет, выяснились обстоятельства гибели экипажа.

10 января 1969 года в газете «Правда» появилась статья «Имя героя установлено». В тот же день в газете «Советская Белоруссия» была напечатана другая статья: «Кто он, герой?» В этих статьях рассказывалось, что в районе торфоразработок около деревни Роговичи Молодечненского района Минской области экскаваторщик полубрикетного завода «Красное» Владимир Сушкевич, в болоте, на глубине трех метров, раскопал обломки боевого самолета «ИЛ-4». Ему также удалось обнаружить останки отважного воина, его оружие и планшет с документами. Звали летчика Владимиром Русановым.

Авторами статьи были: А. Литвин, Е. Содовский, В. Прокофьев. Журналисты серьезно заинтересовались этим открытием и начали дальнейшие поиски. К работе были привлечены военные эксперты Н. И. Лапко и И. Ф. Квашин. Были найдены планшет, карта, на которой были обозначены два наших аэродрома и некоторые вражеские. На листах бумаги удалось [68] прочесть фамилии: Родионов, Новожилов, Ванякин, Бредов, Горячев, Барков, Бирюков, Яденко, Ковалев, Суворов, Перебейнос, Городков, Андриякин, Андреев и другие фамилии, выведенные красивым почерком.

Очевидцы утверждали, что найденный воин — один из трех летчиков, погибших у них на глазах в июне 1944 года Тогда в районе деревень Тригузье и Роговичи на бомбардировщик напали фашистские истребители. Завязался неравный бой. Раздался взрыв, и самолет, охваченный пламенем, стал стремительно падать в болото. Двое выпрыгнули из горящего самолета с парашютами, но не спаслись, их парашюты сгорели в воздухе и они разбились. Жители похоронили их на одном из братских кладбищ.

В управлении кадров ВВС Советской Армии сообщали, что командиром корабля-бомбардировщика «ИЛ-4» был младший лейтенант Андриякин Николай Сергеевич, уроженец Новопокровского [69] района Саратовской области, штурманом экипажа — младший лейтенант Григорьев Николай Васильевич из Калининской области, воздушным стрелком-радистом — старший сержант Русанов Владимир Михайлович из г. Нежина Черниговской области и воздушным стрелком — сержант Немиро Иван Дементьевич — он жил на станции Бигосова. Экипаж не вернулся с задания в ночь с 29 на 30 июня 1944 года. Он принадлежал 108-му авиаполку дальнего действия. Так была раскрыта тайна Чистинских болот. В героическую летопись Великой Отечественной войны вписана еще одна яркая страница. Только через четверть века стали известны имена героев. Символично то, что на пятый день войны здесь же, недалеко от села Красное, также летчик Авиации дальнего действия капитан Гастелло Н. Ф. совершил бессмертный подвиг — первый огненный таран танковой колонны фашистов.

Останки воинов в торжественной обстановке были перезахоронены у поселка Красное, недалеко от города Молодечно. Несколько позже летчикам был поставлен памятник у дороги Минск — Молодечно. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 7 мая 1970 года все члены экипажа посмертно были награждены орденами Отечественной войны. В поселке Красное одна из улиц носит имя Николая Андриякнна, а в поселке Чисть — имя Ивана Немиро. Отчизна помнит своих сыновей, они навсегда в сердцах народа.

Прошло почти 40 лет с той трагической ночи лета 1944 года. Время стерло из памяти многие детали боевой работы экипажа, но тем не менее кое-что можно восстановить. В наш 108-ой авиационный полк дальнего действия экипаж Андриякина прибыл 10 октября 1943 года. Все члены его прошли предварительную проверку и уже где-то в январе выполняли самостоятельные боевые задания. Со всеми вместе Андриякин летал в самых сложных погодных условиях, всегда успешно выполнял приказы командования. Экипаж участвовал в бомбардировочных налетах на города, занятые немцами: Опочка, Остров, Резекне, Полоцк, Двинск, Минск, Молодечно и др. [70]

Летчик Андриякин был физически сильным, любознательным. На фронте он никогда не расставался с книгой, особенно любил Пушкина. Он увлекался фотографией, рисованием, вел дневник, писал стихи. Николай с детства мечтал быть летчиком поступил в Ташкентский аэроклуб, затем в Чкаловское истребительное училище. После этого он окончил летную школу бомбардировщиков. Так что он одинаково хорошо летал и на истребителе, и на бомбардировщике.

Штурман Николай Григорьев окончил Чкаловскую авиационную школу. Затем он попал в запасный полк, где готовили экипажи Авиации дальнего действия для фронта. Николай был простым, жизнерадостным парнем, имел хорошую подготовку и летал на задания с большим старанием, всегда выходил точно на цель и успешно поражал ее. Самым молодым членом экипажа был воздушный стрелок-радист Владимир Русанов. Когда прибыл на фронт, ему было не более 18 лет. Фронтовые письма его проникнуты большой любовью к Отчизне и ненавистью к врагу. В них вырисовывается образ настоящего патриота, волевой натуры, широкообразованного человека, оптимиста. Четвертый член экипажа — воздушный стрелок Иван Немиро был подвижным, общительным, энергичным человеком. Он отлично знал вооружение и радиостанцию самолета «ИЛ-4», постоянно рвался в бой.

Воздушный бой над Вильно

В ходе завершения Белорусской операции наши войска приступили к освобождению Латвии и Литвы от врага. Одним из мощных узлов сопротивления гитлеровцев был город Вильно — столица Литовской ССР, где было сосредоточено огромное количество войск и военной техники. Город имел особое значение для немцев, как преддверие к Восточной Пруссии, поэтому они превратили его в сильный оборонительный пункт. Началась Вильнюсская операция. Опрокидывая одну линию [71] обороны за другой, наши войска стремительно продвигались вперед. Битый враг крепко огрызался, на подступах к городу шли тяжелые сражения. К этому времени наша первая эскадрилья приказом по дивизии была выделена как группа обеспечения бомбардировочного удара. Наши экипажи были осветителями и фотографами. Конечно, одновременно возили и фугасные бомбы. Задания были очень ответственными и сложными.

В ночь на четвертое июля наша дивизия получила приказ нанести массированный удар по железнодорожному узлу города Вильно. Над целью немцы открыли ураганный огонь зенитных батарей, все небо горело, десятки прожекторов метались по воздуху, хватая своими щупальцами то один, то другой самолет. Нас окутали сплошные разрывы. Летчик, пересиливая себя, лезет прямо в пекло, он уже на боевом курсе, маневрировать нельзя, всеми силами он старается выдержать высоту и направление полета.

Ох, этот боевой курс!

Эти минуты, секунды кажутся вечностью. Их хорошо помнят все, кто летал на бомбардировщике. Момент этот оценивается, как проявление истинного мужества. Именно боевой курс определяет исход всей воздушной атаки и выполнение боевого задания. Если экипаж точно сбросил бомбы и вышел невредимым из этого огненного ада, считай, основное сделано. Все молчат, потом слышу — Петров докладывает: «Бомбы сброшены, домой!» Мы благополучно вернулись. На земле Узнали, что с задания не возвратился экипаж Баркова, который бросал световые бомбы. Все заволновались, над целью видели, как горел один самолет, возможно, это он. Однако на пятые сутки его экипаж в полном составе вернулся. Отказал один мотор, второй перегрелся, и летчик пошел на вынужденную посадку на прифронтовой аэродром.

Потом в газете «Сталинский сокол» от 5 июля 1944 года мы читали о результатах своего налета: «В ночь на 4 июля наша авиация дальнего действия произвела налет на железнодорожный узел Вильно. В результате бомбардировки полностью [72] разбиты три немецких воинских эшелона. На территории железнодорожного узла возникло 15 очагов пожара, сопровождавшихся взрывами, горели вагоны, платформы, а также воинские склады противника».

На следующий день снова полетели туда же. Мы должны были прийти первыми и осветить цель, за нами шел полк. Быть осветителем и наводчиком на цель — дело довольно сложное, требуется особая точность, от него зависели результаты боевой работы всего полка. На цель пришли первыми в точно назначенное время. Сперва казалось, все спокойно, никаких взрывов, пожаров, стояла зловещая тишина. «Что-то очень тихо, это мне не нравится», — сказал Помелов. Вдруг острыми лезвиями полоснули небо пять-шесть прожекторов, скрестили лучи на нашем самолете. В таких случаях сильно били зенитные орудия, но здесь ни одного выстрела. Мне это показалось подозрительным. Сегодня все не так, как обычно. Конечно, тактика, методы борьбы с врагом на войне менялись каждый день, каждый час. Что-то задумано. Глазам больно стало от сильного света прожекторов. Почему не стреляют?

Слышу, штурман: «Боевой курс 280 градусов чуть правее, еще, так держать!».

— Есть!

Боевой курс сегодня показался мне особенно затяжным.

Я начал стрелять по лучам прожекторов, они погасли. САБы сброшены, город как на ладони. Когда начали отходить от цели, снова включились несколько прожекторов и взяли нас в огненные клещи. Ослепляющий белый свет, ничего не видно, но я успел заметить: слева, в хвост заходит истребитель «Юнкерс-88». Мне он показался огромным, расстояние было довольно близким. Враг сразу открыл огонь из всех пулеметов, струи огня, казалось, летели прямо на меня. В машине что-то затрещало, пули прошили хвостовое оперение и левую плоскость самолета. Он дернулся несколько раз, как бы спотыкаясь на чем-то, запахло бензином. Я крикнул: «Истребитель сзади, слева», — и нажал гашетку пулемета. Видно было, трассирующие пули попадали, однако носовая часть «юнкерса» [73] хорошо защищена броней. Летчик Помелов мгновенно среагировал и применил неожиданный маневр: убрав обороты. двигателей и выпустив закрылки, резко погасил скорость и пошел вниз. Немец, продолжая атаку, пошел за нами. Однако он не ожидал нашего маневра и оказался в крайне трудном положении, наседая на нас сверху, столкновение казалось неизбежным. Это был бы конец для всех. Создалась чрезвычайно опасная ситуация воздушного боя. фашисту, видимо, не до стрельбы было, надо немедленно выходить из атаки, но как? Вниз он не мог, оставалось только вверх с отворотом и поставить себя под верхний пулемет нашего самолета.

Когда наш самолет клюнул вниз, меня подбросило вверх так, что головой ударился о колпак, но пулемет не выпускал из рук. Со мной вместе он ходил вверх и вниз и я не мог направить его ствол на врага. В следующее мгновение мне удалось, почти лежа на спине, поймать момент, когда истребитель на какую-то долю секунды оказался над нами, и длинной очередью прошить его плоскость. У истребителя загорелся правый мотор, он немного пролетел вперед, затем пошел к земле, оставляя за собой хвост черного дыма.

Я крикнул: «Смотрите, фриц горит!»

Штурман: где, где?

— Слева внизу.

— Вижу.

Командир: «Вижу, молодец, Миша! Штурман, отметь на карте место падения истребителя». Я все время следил за горящим фашистом, его самолет падал на окраину города и у земли взорвался, разбрасывая брызги огня во все стороны.

— Смотрите, что творится в воздухе! — сказал командир.

Как только мы повесили САБы, на головы фашистов посыпались бомбы, возникли огромные взрывы, пожары. Вагоны, рельсы, обломки зданий, все летело на воздух. А самолеты все шли и шли. Не легче было и в воздухе. В поисках наших самолетов, десятки прожекторов в виде гигантских огненных кинжалов рассекли темное небо в разных направлениях. В двух местах на пересечениях лучей они держали самолеты, [74] показывая своим истребителям. На высоте около 3000 метров появился сплошной фейерверк светящихся пуль и снарядов, встречные пулеметные очереди полосовали все небо. Во многих местах шли воздушные бои. Так никогда не было. Вижу, один самолет горит, пламя тянется за ним, освещая небо, но он не падает, разворачивается на запад. Летчик жив, он отчаянно борется с огнем. Второй самолет сразу взорвался. Горит третий, за ним длинный шлейф черного дыма, падает. Над городом шло настоящее воздушное сражение. Хорошо видны были светлячки пуль и снарядов, летящих в горизонтальном направлении. Люди шли на смерть, били врага, но не отступали. Загорелся еще один самолет и круто пошел вниз, охваченный пламенем. Горят, живьем горят наши друзья, страшно! Тупая боль пронзила мозг и сердце. Командир сказал: «Гады, перебросили откуда-то истребителей». Чувствовалось, действуют немецкие асы, хорошо было продумано взаимодействие прожектористов, истребителей и зенитчиков.

Когда отошли от цели, по указанию командира, я передал на землю примерно следующую радиограмму: «Задание выполнил, над целью много истребителей, сбиты пять самолетов, свой поврежден, экипаж здоров, возвращаюсь. Помелов». Наш самолет был изрядно побит, управлялся с трудом, был разворочен стабилизатор, поврежден руль глубины, пробит один бензобак, пробоины в плоскостях. Он шел неустойчиво, часто с креном. В такой обстановке не совсем уютно чувствуешь себя, особенно на территории врага, если ты работаешь на радиостанции, выключив внутреннюю связь. В любой момент может отказать управление самолета или он может загореться и тогда ты не услышишь команду летчика. Однако мы благополучно прилетели и Помелов мастерски посадили искалеченную машину на своем аэродроме. Полет был тяжелый, мы летели, как говорилось в песне, «на честном слове и на одном крыле». Но наш «илюша» был живуч, неоднократно он выручал, мы ему верили. На земле техники все удивлялись: как вы летели? видно вам досталось!

Оказалось, что из нашего полка не вернулся экипаж младшего [75] лейтенанта Васильева, остальные сбитые самолеты были из других полков. Штурманом Васильева был младший лейтенант Кустов, радистом — старшина Федор Пикулицкий, воздушным стрелком — сержант Владимир Татарашвили. Что делает война, каких ребят теряем! Горько было на душе, Выпив свои сто грамм в столовой, еле передвигая ноги, я дотащился до квартиры и упал на кровать, не раздеваясь. Нервное потрясение было так велико, что не мог долго заснуть, хотя смертельно устал. Когда на следующий день подошли к своему самолету № 55, на нем красовалась звезда, выведенная заботливой рукой механика по вооружению Васи Лютикова. Затем я вспомнил подробности ночного боя. Естественно, по своему вооружению и маневренности истребитель превосходил наш тяжелый бомбардировщик. Бой был неравный, неожиданный, с большим преимуществом противника. Он проходил в тылу врага, над городом, битком набитым фашистскими войсками, мы были освещены прожекторами, а истребитель со стороны хорошо видел нас и подкараулил. Это, кроме прицельного огня, давало психологическое преимущество фашисту. Но тем не менее мы сумели принять бой достойно. Наш маневр с резким снижением скорости был рискованным, но, пожалуй, единственно правильным в данной ситуации. Он неожиданно поставил врага в крайне невыгодное положение, решив одновременно две задачи: сорвал вторую атаку и подвел противника под удар моего пулемета. Летчик-истребитель оказался опытным, атаковал смело, он сразу понял, что мы не упали и решил во чтобы то ни стало добить, но просчитался. Обычно после первой очереди бомбардировщика немцы сразу отваливали в сторону и искали другого подхода к атаке. Момент атаки истребителя был трудным. В первое мгновение мне показалось, что кожаный шлем на моей голове зашевелился. Затем я был просто занят и некогда было думать о себе, о том, что самолет катастрофически теряет высоту, я даже не знал, жив ли летчик. Абсолютно все — глаза, руки, мысли — сошлись как в фокусе объектива — на истребителе. Надо было поймать, стрелять, бить врага, все остальное для меня не существовало. [76]

Позже мы узнали результаты своего налета. Врагу был нанесен большой ущерб, в самый ответственный момент наступления наших войск был парализован железнодорожный узел Вильно. В ту ночь на станционных путях было 24 эшелона с боевой техникой и людьми, из них четыре сожжены, разрушены входные ворота депо, где стояло на ремонте 12 паровозов, уничтожены паровозоремонтные мастерские, поворотный круг, а также много живой силы и техники врага.

От летчика Васильева никаких вестей не было. Потом вернулся Володя Татарашвили и рассказал подробности трагедии с его экипажем в «варфоломеевскую» ночь. Экипаж, выполнив задание, в прожекторных лучах стал уходить от цели и в это время был атакован двумя истребителями «Юнкерс-88». Один из них атаковал сверху спереди, другой — снизу сзади. Доложив командиру, Татарашвили открыл огонь с нижнего пулемета. Истребитель отвалил в сторону. В это время затрещало в самолете, в носовую часть его попал снаряд, выпущенный другим истребителем. Машина загорелась и начала падать. По-видимому, в кабине был убит штурман Кустов. Летчик выпрыгнул, но попал на вращающиеся винты и обе ноги были отсечены. Его нашли партизаны, и он умер у них на руках. Татарашвили каким-то образом вылетел из кабины и, почувствовав, что падает, раскрыл парашют и приземлился на западной окраине города. Самолет упал в рожь и горел в стороне. Володя освободился от парашюта, услышал лай собак, подумал, что идут немцы. Выхватив пистолет, во весь дух побежал в лес, в горячке даже не почувствовал, что ранен в голову и в ногу. В темноте трудно было ориентироваться — спотыкался, падал, снова бежал. Добравшись до леса, остановился, чтобы немного отдышаться. Прислушался — никаких звуков. Тогда он решил остаться здесь до утра, потом искать партизан. Присел и заснул. Проснулся от того, что сильно печет солнце. Володя осмотрелся, никого нет, проверил пистолет и, решив последний патрон оставить для себя, побрел по лесу в поисках партизан. К концу второго дня он увидел старика и двух ребят, пасущих коров. Подошел ближе, те очень [77] испугались. Вид у него был действительно страшным: большого роста, в комбинезоне и летном шлеме, обросший густой черной щетиной, с пистолетом в руке. Опустив пистолет, он рассказал, кто такой и они поверили. Старик сказал, где находятся немцы, куда надо идти искать партизан, дал немного хлеба. Володя решил переночевать в лесу, наутро приходит тот же старик и говорит, что у него в сарае лежит обгоревший летчик. Володя понял, что это кто-то из его экипажа и решил идти в деревню вместе со стариком, тем более, он был голодным. В сарае увидел своего воздушного стрелка-радиста Федора Пикулицкого, который рассказал, что, потеряв сознание в самолете, он не мог выпрыгнуть и падал вместе с машиной, охваченной огнем, с высоты 3500 метров и каким-то чудом остался почти невредим. Это был редчайший случай в истории авиации. При падении его забросило в хвост самолета, который отлетел в сторону. Вся остальная часть его сгорела полностью. В хвосте самолета Федор пролежал без сознания почти двое суток. Вездесущие ребятишки увидели и сказали дедушке, который принес его домой и спрятал в скотном дворе, прикрыв соломой, так как в селе были фашисты. Увидев своего стрелка, Пикулицкий очень обрадовался. Володя здесь пробыл несколько дней, ухаживая за Пикулицким. Однажды он спросил старушку, которая смотрела в окно: «Немцев не видно?» — Вот они, бегут.

Действительно, три немца с автоматами бежали в сторону дома. Он выхватил пистолет и мгновенно оказался на улице, выбежал из-за угла дома навстречу немцам и не своим голосом заорал: «Хенде хох!» Те от неожиданности оторопели и подняли руки с автоматами. Вот тогда только Володя подумал, а что с ними делать? И тут же решил двух прикончить, одного взять в плен.

Выстрел, но... пистолет дал осечку. Мороз пробежал по спине. Заметив это, один из немцев выставил автомат, но не успел выстрелить. Володя стоял так близко, что сильным ударом ноги свалил его и, перезарядив пистолет, тут же прикончил. Второй так и стоял с поднятым автоматом, дрожа от [78] страха, а третий юркнул за дом и успел убежать. Володя выхватил у стоящего автомат, отвел в сторону, отругал крепко, как говорил, он, хотел что-то спросить, но тот ничего не понимал по-русски, только повторял: «Гитлер капут». Татарашвили сам находился в тылу врага, кругом были фашисты, он не мог возиться с ним и пристрелил, забрал автоматы, документы. На шестой день деревня была освобождена нашими войсками. Татарашвили и Пикулицкого привели в санитарную часть, оказали медицинскую помощь. Пикулицкого положили в лазарет. Володя вернулся в свою часть. Он же рассказал, что видел сбитый нами немецкий истребитель, в котором лежали три полуобгоревших летчика. По возвращении ему дали 1,5 месячный отпуск, и он поехал домой, а там уже получили похоронную. Радости не было конца.

Примерно через 15 дней после Татарашвили в часть вернулся Пикулицкий. Его немного подлечили в полевом госпитале и отправили в тыл. Он выпрыгнул на ходу с поезда и пришел в свой полк. На лице у него были небольшие ожоги.

Несколько позже меня вызвал командир полка Иван Васильевич Родионов к себе на квартиру и подробно расспрашивал, как шел воздушный бой. Затем он рассказал, как сам горел и дал понять, что я отплатил за его экипаж, за его страдания, благодарил за службу.

Белорусская операция подходила к концу, немецкий фронт трещал и рвался по всем швам, победа приближалась. Но путь к ней пролегал через тяжелые кровопролитные бои. Третьего июля наши войска ворвались в Минск и освободили его. Восточнее города оказалась зажатой в огромном «котле» стотысячная немецкая армия, которая затем была уничтожена.

Операция «Багратион» привела к разгрому фашистской группы «Центр», позволила советским войскам полностью освободить от фашистской нечисти Белоруссию, выйти затем к границе Восточной Пруссии. Так блестяще закончился один из мощных ударов Красной Армии летом 1944 года. 17 июля по центральным улицам Москвы под конвоем прошли 57600 пленных фашистов, захваченных в Белоруссии. [79]