Возвращение с того света

Война есть война, в бою бывали всякие случаи, но тот, который произошел с экипажем летчика Ванякина в Заполярье, надолго врезался в память.

Бомбили мы морскую базу противника в Северной Финляндии. В таких случаях сперва вылетал один экипаж-блокировщик, он же был разведчиком погоды. Блокировщик должен был прилететь чуть раньше на аэродром противника, расположенный недалеко от цели, и, бросая мелкие бомбы, ходить над ним, не давая взлетать немецким истребителям, пока мы не отбомбимся. Это задание было очень ответственное и рискованное, т. к. бомбардировщик сам шел в пасть зверя. На этот раз такое задание выполнял экипаж лейтенанта Ванякина, который блокировал аэродром Киркенес.

Мы уже сделали два вылета. От нервного напряжения, разрывов снарядов, прожекторов сильно уставали, но нервную и физическую усталость чувствовали только на земле. Еле выбравшись из кабины, мы, оглушенные всем пережитым, молча сидели на ящиках, жадно затягиваясь папиросным дымом. Ждали, будет ли третий вылет сегодня или нет. Не прошло десяти минут, как из штаба сообщили — вылет состоится.

Тут же привезли горячий кофе, стало веселее. Пока мы [39] немного отдыхали, техники подвешивали к самолету бомбы, заправляли горючим. Это было обычным их занятием, они без промедления, как только возвращались бомбардировщики, выполняли свою работу. Дали сигнал на взлет. Летчики, по-медвежьи переваливаясь в своих тяжелых унтах и меховых комбинезонах, зашагали к самолетам. Запустили моторы и один за другим бомбардировщики ушли в ночную темноту. Небо было ясное, старались максимально использовать летную погоду. Я связался с землей, затем слышу, что радист Ванякина Фролов передает о приближении с северо-запада снежного заряда. Это была последняя радиограмма от него. Внизу все было покрыто ночным мраком, наверху светлее. Фашистские истребители, обычно используя такую обстановку, заходили снизу. На фоне светлого неба им хорошо виден был наш самолет, а нам внизу очень трудно обнаружить противника. Атака может быть неожиданной. Поэтому мы пристально вглядывались в темноту, стараясь первыми обнаружить врага.

Обычно к цели мы подходили с некоторым запасом высоты, потом, доворачивая, меняя скорость, теряя избыток высоты, заходили на боевой курс. Тем самым сбивали расчеты зенитчиков для прицельного огня. Если заходить на цель с хода, без маневра, то поражение самолета было более вероятным. Только нельзя было маневрировать на боевом курсе последние 1-1,5 минуты, иначе бомбы не попадали в цель. Это самый ответственный и самый опасный момент всего боевого задания.

Я, передав последнюю радиограмму, выключил станцию и перешел на внутреннюю связь. Осветители сбросили САБы, внизу стало светло. Тут же начали стрелять как крупнокалиберные, так и малокалиберные автоматические зенитные орудия. Различать их легко. Снаряды от крупнокалиберной батареи рвутся кучно, обычно три снаряда дают шапки разрывов, разбрасывая по сторонам языки пламени, дыма и металла. Малокалиберные снаряды идут сериями, располагаясь вертикально, и рвутся, вспыхивая огнем, последовательно [40] сверху вниз. На земле были пожары, дым, рвались бомбы. Нас поймали несколько прожекторов и цепко держали в клещах. Маневрировать было нельзя, заходили на боевой курс. В это время очень трудно летчику управлять самолетом: сильный свет прожекторов ослепляет его, трудно определить положение самолета и он должен вести машину только по приборам, но они плохо видны. Он старается не смотреть за борт и слушает штурмана и радиста. На боевом курсе штурман занят поисками точки прицеливания, ему тоже некогда смотреть по сторонам. Вся ответственность наблюдения за воздухом, обороны экипажа ложится на радиста и стрелка. Они должны все видеть и докладывать, отражать атаки истребителей.

Стрельба усилилась, трассирующие снаряды огненными кинжалами тянулись от земли, и, казалось, что они идут прямо на тебя, но пролетали мимо или рвались рядом. Нередко осколки с противным треском пробивали корпус самолета, со свистом пролетали над головой. Докладываю: «Снаряды рвутся справа внизу, три разрыва сзади, слева на нашей высоте». Когда перед самым носом самолета вдруг возникла сплошная стена разрывов, штурман Виктор Филонов от неожиданности даже крикнул: «Командир, назад», а тот — «У меня нет задней скорости». Мы находились в огненном кольце. В таких случаях говорили, что немцы начали бросать снаряды ящиками. Я находился в жутком напряжении, но голова и руки работали четко. В эту страшную картину боя иногда врывалось ощущение зрелищной красоты. Прожектора слепили, ничего не было видно.

— Виктор, дай несколько очередей по прожекторам, — говорю я стрелку.

— Есть.

И застрочил ШКАС, прожектора потухли. В это время я услышал знакомый запах пороха — сработали пиропатроны и бомбы полетели вниз. На земле они вызвали огромные взрывы, цель накрыта. Зенитчики продолжали стрелять. Летчик, энергично маневрируя, бросил самолет прямо в кучу разрывов. [41] Этот маневр правильный, поскольку второй залп уже не разорвется в прежней точке, но психологически он не приятен — сам идешь на огонь. Затем, пользуясь отсутствием прожекторов, командир резко пошел вниз и с разворотом вышел из зоны огня. Барков искусно проводил противозенитные и противопрожекторные маневры. Когда мы перешли в горизонтальный полет и, казалось, все страшное уже в третий раз за ночь осталось позади, я увидел, что над аэродромом Киркенес загорелся самолет. Он чуть развернулся в нашу сторону и полетел вниз, оставляя огромный шлейф пламени за собой. Я не выдержал, крикнул: «Смотрите, Ванякин горит!» Почему-то я сразу подумал о нем. Тяжело было смотреть, как товарищи заживо горят, и ты ничем не можешь помочь. В голове все перепуталось: чувство облегчения после боя, чувство исполненного долга и жалость к погибающим друзьям. Что делать? Когда вернулись, мы с болью в сердце доложили, что самолет Ванякина загорелся и упал. Потом долго ждали, не теряя надежды на возвращение кого-либо из экипажа, но никто не возвращался. Только весной 1945 года пришло письмо от стрелка Ванякина Василия Орехова, который описывал подробности трагедии этой ночи.

Он писал, что в ту ночь, оказывается, один истребитель успел взлететь и атаковал их, перестрелка была долгой, но самолет все же загорелся, летчик пытался дотянуть горящую машину на свою территорию, но огонь добрался до кабины, горела уже одежда, от черного едкого дыма бензина люди задыхались. Экипаж вынужден был оставить самолет. Парашют Орехова при приземлении зацепился за дерево. Кое-как освободившись, пошел на восток. Самолет догорал в стороне. Под утро, на только что выпавшем снегу, заметил след человека. Идя по нему, наткнулся на своего командира, который потеряв один унт при прыжке, переобувался. Он был ранен в ногу. Штурмана Георгия Орлова и стрелка-радиста Коли Фролова не было, видимо, они погибли. Вдвоем пошли дальше. Шли сутки, двое, трое, никого не встретили. Еще несколько суток шли по глубокому снегу. У них на двоих [42] был один килограмм аварийного пайка, который вскоре кончился. Часто проваливались в снег, внизу была вода, все промокло, а ночью — мороз. Так они обморозили ноги. На восьмые сутки подстрелили какую-то птичку и тут же съели со всеми потрохами. Идти они уже не могли. Ноги не держали. Как он писал, подползали к дереву и, взявшись за него, кружились вокруг, приводя себя в чувство, но ноги не слушались. Начали жевать ремни, березовую кору, не помогало. На одиннадцатые сутки Ванякин окончательно ослаб, не мог двигаться и попросил, чтобы Орехов шел дальше один. Тот отказался. Когда командир в приказном порядке потребовал, пришлось ползти. Обернулся, и тот ползет, но дальше сил не было, они вырыли в снегу яму и, обхватишись, решили остаться здесь навсегда.

Но судьба распорядилась по-своему. Они проснулись в немецком лазарете. Оказалось, что немецкий патруль наткнулся на них и полумертвых унес. В лазарете были и другие раненые советские бойцы.

Однажды один из санитаров сказал, что немцы собираются бежать, наши наступают, ночью вылезли в окно и уползли, но на утро их нашли, обратно положили. Вскоре наши войска освободили их. Орехову ампутировали обе ноги ниже колен, лечили в госпитале в Выборге. Ванякина немцы куда-то отправили. Я слышал, что он вернулся на родину после войны.

В воздухе 56 градусов мороза

В середине февраля мы получили приказ нанести бомбовый удар по военно-морской базе города Гаммерфест, который находится на острове у северной оконечности Скандинавии на территории Норвегии. К полету готовились тщательно, изучали маршрут, подходы к цели, ее оборону и т. п. Бомбить [43] летали семь экипажей нашей эскадрильи, в том числе экипаж Баркова, назначенного командиром звена после Ванякина. Полет должен был проходить на большой высоте. Погоду обещали сносную, был сильный мороз. Поднялись в воздух. Вначале было еще светло, хорошо различали морские берега, горы, заливы. Шквальный ветер корежил Баренцево море, свирепствовали штормы, они гнали куда-то огромные серые волны вместе с плавающими льдами. На небе видно было много звезд, справа — огромная бледно-розовая радуга полярного сияния. Однако вскоре все внизу слилось в черное поле, со всех сторон наползли облака, которые превратились в непроглядную мглу. Скрылось море, исчезли изрезанные берега, земля и небо. Мы оказались в плену мощных облаков. Началась изнурительная болтанка и тяжелая борьба с этой страшной стихией ночной Арктики. Перегруженный бомбардировщик жалобно гудел, работая на полную мощность. В таких условиях не просто найти цель, но наши штурманы отлично знали свое дело и с ювелирной точностью выводили самолет на цель.

Уже пролетели больше половины маршрута, высота 5000 м. В голове шум, стучит в висках, стало тяжело дышать, Делаю глубокие вдохи, чувствуется недостаток кислорода. У меня это вызвало недоумение. В Монголии, Средней Азии приходилось летать и на большей высоте, но ничего подобного я не испытывал. Даже подумал — не заболел ли. Надел кислородную маску, стало легче. Сказал Русанову, чтобы он сделал то же самое. [44]

Высота достигла шести километров, температура воздуха здесь была 56 градусов мороза. В пулеметную щель стеклянного колпака сильно завихряется воздух. Кабины самолета «ИЛ-4» не отапливались. Выдыхательный клапан кислородной маски часто покрывался инеем и морозной коркой. Надо было иметь на привязи карандаш и периодически сбивать лед, иначе можно было задохнуться. Кроме того запотевали очки, видимость ухудшалась. Все это осложняло полет. Пока передавал очередную радиограмму, руки окоченели. Кругом металл, ни к чему нельзя притронуться, но тем не менее пулемет не выпускаю, наблюдаю вокруг, всматриваюсь в темноту, надо быть внимательным, цель близка. Внизу у кинжального пулемета, прижимаясь к холодному полу лежит воздушный стрелок Виктор Русанов.

Когда до цели оставалось совсем немного, командир вызвал меня и сказал, чтобы я открыл противопожарный кран, который находился в бомболюке. Для этого мне надо было снять кислородную маску и идти туда. Предупредив Виктора, чтобы он следил за мной, я полез. Тот, включив свет, пристально смотрел. Добрался до крана, попытался открыть вентиль, но не мог, он примерз. От напряжения и недостатка кислорода потемнело в глазах, я присел. Немного отдохнув, еще раз изо всей силы провернул, но опять голова закружилась, вспотел, снова сел. Затем с трудом добрался до кабины, Виктор держал кислородную маску, дал подышать.

Ведущим группы и осветителем цели в этот раз был экипаж Новожилова. Его штурман Дима Козолуп точно вывел самолет на цель и в назначенное время осветил ее САБами. Внизу, окруженный длинными узкими заливами, сверкал город, в порту было много кораблей. Немцы, видимо, не ожидали советских летчиков на таком далеком севере, город не был затемнен. Только после освещения Гаммерфест начал погружаться в темноту. Как светящиеся бабочки мелькали зловещие огоньки на земле, то вспыхивали, то гасли, то снова появлялись. Наконец окончательно потухли. Вдруг огромные [45] струи огня взметнулись сначала в одном, потом в другом месте. Бомбы одна за другой рвались в районе морской базы.

Зенитчики открыли беспорядочную стрельбу. Конусы смертоносного огня потянули вверх, встречая подходящие самолеты, затем сопровождали их, пока бомбардировщики не ушли из зоны огня. Несмотря на чрезвычайно сложные метеорологические условия, атака была успешной, потерь не было, все экипажи сели на своем аэродроме.

Впоследствии мы узнали, что в результате этого налета был нанесен большой ущерб военно-морской базе Гаммерфест: потоплены два транспорта: «Горюнхилье» и «Танахорч», серьезные повреждения получили другие корабли, разрушены портовые сооружения, служебные здания.

В Заполярье нередко встречались с вражескими истребителями, которые обычно подкарауливали нас снизу. Сложными маневрами всегда уходил от атак и нам не приходилось вступать в воздушный бой. Однако опасность подстерегала всюду, даже у себя над аэродромом. Вот один случай. В январе 1944 года майор Родионов днем проверял у капитана Новожилова технику пилотирования — недалеко от аэродрома летчик выполнял слепой полет, находясь под колпаком. Неожиданно из облаков появились два истребителя «Мессершмитт-109» и открыли огонь по самолету. Завязался короткий бой. Воздушный стрелок Щупляк был легко ранен, а самолет получил серьезные повреждения и стал трудноуправляемым. Но тем не менее летчик Новожилов, мгновенно оценив обстановку, откинул колпак и рискованным маневром на большой скорости перешел на бреющий полет между каменистыми сопками и ушел от преследования противника. В данном случае только находчивость и мастерство летчика спасли экипаж. На земле насчитали 175 пробоин в самолете, был разбит цилиндр левого мотора.

В другой раз, месяцем позже, этот же экипаж в районе аэродрома Луостари снова был атакован «мессером». Саша Бешанов, заметив врага, первым открыл огонь. Летчик, снизив скорость самолета до предела, начал спирально уходить к [46] земле. Многократные попытки истребителя сбить наш самолет, ничего не дали, он проскакивал мимо бомбардировщика и попадал под огонь стрелка-радиста. Так и в этом бою победителем вышел экипаж капитана Новожилова.

Наши герои

Одним из луших летчиков нашего полка и всей Смоленской дивизии считался капитан Платонов — заместитель командира нашей эскадрильи, с которым мне приходилось делать первые боевые вылеты. «Вся боевая жизнь товарища Платонова — образец мужества, геройства и отваги. Его ратные подвиги знает вся дивизия, они известны и далеко за ее пределами. Молодой, скромный, исключительно смелый и отважный летчик, любимец всего летного состава, первоклассный мастер дальних полетов», — так характеризовал летчика командир полка в наградном листе. Константин Платонов отлично справлялся с самыми сложными заданиями командования при любых метеорологических условиях, как днем, так и ночью. Много боевых подвигов совершил этот скромный, мужественный человек. Я не собираюсь описывать его многочисленные, полные опасности и риска боевые дела. Приведу лишь один небольшой эпизод, показывающий его как первоклассного летчика бомбардировочной авиации.

Многие летчики при аварийных ситуациях до последней возможности старались спасти не только людей, но и самолет, рискуя иногда собственной жизнью. Такой подвиг в Заполярье однажды совершил Платонов. Мы только что пришли с задания, я снял парашют и вижу: один самолет кружится над аэродромом. Спрашиваю техника:

— Кто это, почему не садится?

— Ничего себе!

— Это Платонов, у него зависла «тонка». [47]

Экипаж прилетел с задания и передал по радио: зависла тысячекилограммовая бомба, все попытки сбросить в море не удались, что делать? Командир дивизии генерал-майор авиации Дрянин, который находился на старте, радирует: «Экипажу выброситься на парашютах, машину бросить с бомбой». Через некоторое время Платонов передал: «Иду на посадку, все убирайте со старта». Это было слишком рискованно даже для самого бесстрашного летчика: бомба могла сорваться при посадке. Тем более уже был такой случай с экипажем Уржунцева, впоследствии Героя Советского Союза, У него зависла стокилограммовая бомба, при посадке она взорвалась. К счастью, летчик и штурман каким-то чудом оказались невредимыми, а радиста и стрелка в тяжелом состоянии доставили в госпиталь.

На старте засуетились, забегали, все ушли в укрытие, убрали машину, остался только один прожекторист. Мы с тревогой смотрели, как Платонов подходит к посадке, как приближается к земле. Вот колеса бомбардировщика коснулись посадочной полосы, чувствуется уверенная рука мастера. Расчет был точным, самолет плавно покатился по аэродрому. Все вздохнули, отлегло. Это было невероятно — сидеть на взрывчатке весом в одну тонну, которая при малейшем толчке могла разнести машину в щепки вместе со всеми людьми, и так спокойно вести самолет и точно посадить! Подрулив к стоянке, Платонов с невозмутимым видом доложил генералу, что решил посадить самолет. Мы были поражены смелостью летчика. Так может поступать только отважный, уверенный в себе, сильный человек. Правда, не выдержав нервного напряжения, воздушный стрелок Казаченко набросился на механика по вооружению, который подвешивал бомбы. Мы с трудом его успокоили.

В конце марта у нас был большой праздник по случаю присвоения трем нашим отважным летчикам званий Героев Советского Союза. Хорошо помню этот прекрасный солнечный День, довольно редкий для Заполярья. Была построена вся оперативная группа, командир дивизии генерал-майор Дрянин [48] сообщил, что Указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 марта 1944 года присвоено звание Героя Советского Союза летчику 108-го авиаполка капитану Платонову Константину Петровичу, летчику 42-го авиаполка капитану Лапс Анатолию Александровичу (посмертно) и штурману 42-го авиаполка капитану Коновалову Андрею Павловичу. Затем он поздравил награжденных с присвоением звания высшей воинской доблести и весь коллектив с успешными боевыми действиями и проявленными при этом героизмом и отвагой и пожелал больших успехов в борьбе с немецким фашизмом. Мы все поздравляли героев. Платонову было тогда 23 года.

На следующий день нас постигла тяжелая утрата — Константин Платонов трагически погиб. Вместе с ним погибли летчик Куликов Николай, воздушный стрелок Петр Резников и один из лучших радистов Саша Борзов. Они были похоронены на восточном берегу Кольского залива недалеко от аэродрома со всеми воинскими почестями. Мне никогда не забыть горечь этой утраты; мы как бы вторично хоронили капитана Платонова. Если первый раз, в августе 1943 года, была хоть какая-то надежда на его возвращение, то теперь все это происходило на наших глазах, когда еще не прошло чувство радости и гордости в связи с присвоением ему звания Героя Советского Союза. Как-то не верилось, что мы больше никогда не увидим наших друзей.

Боевая работа нашей оперативной группы на Севере проходила в суровых условиях полярной ночи, но несмотря на это, задание Верховного Главнокомандующего было выполнено успешно. Всему личному составу была объявлена благодарность Военного Совета Карельского фронта. Мы оказали большую помощь союзникам в доставке военных грузов в наши северные порты. В течение пяти месяцев боевой работы группа обеспечила проводку 10 караванов судов по 40-50 транспортов в каждом. Кроме того, уничтожено на земле 78 самолетов, в воздухе — один, с торпедой — 1, складов с горюче-смазочным материалом и боеприпасами — 20, радиостанций — две. Разрушено 18 аэродромных сооружений, большое [49] количество укрепленных объектов и боевой техники, потоплено три транспорта и уничтожено значительное количество живой силы противника{3}.

Летные экипажи в Заполярье прошли тяжелые испытания войны, приобрели боевую закалку и большой опыт. Пришел приказ о возвращении оперативной группы на свою основную базу. Перелет был назначен на 12 апреля. Все в хорошем настроении с утра начали собираться в дальнюю дорогу. День выдался теплый, солнечный. Но вдруг неожиданно налетел снеговой заряд, аэродром оказался малопригодным для взлета. Однако самолеты один за другим начали подниматься в воздух.

Нам опять не повезло. Мы должны были взлетать последними. На разбеге самолет все время разворачивался вправо, к скалам. После третьей попытки все же поднялись и пошли по маршруту. Не прошло и получаса, как попали в сплошную облачность, никакого просвета. Начали набирать высоту, пытаясь уйти верхом, но толща облаков казалась бесконечной, появились признаки обледенения самолета. Единоборство с обледенением и болтанка самолета выматывали силы, вызывали большой расход горючего. Тогда командир корабля Барков решил пробить облака и идти под их нижней кромкой. Это происходило над Горлом Белого моря. Облака находились так низко, что, когда мы вышли из них, как-то стало не по себе. До воды оставались считанные метры, а море под нами бурлило и пенилось. Рваные тучи, словно огромные куски грязно-серого хлопка, заволокли небо и низко плыли над морем. После Белого моря почти до самого аэродрома шли бреющим полетом на высоте 50-100 м. Это был тяжелый перелет.

На аэродроме нас — полярников — ждали, устроили бурную встречу. Было такое ощущение, что увидели своих родных, самых близких людей. Все обнимались, поздравляли, некоторые [50] плакали. С радостью подошел ко мне Мишка Тимаков и обнял, приговаривая:

— Живой?

— Как видишь, даже не царапнуло.

— Пощипали фашистов?

— Было дело.

Затем, переваливаясь медвежьей походкой, подошел Мишка Рожков и, ни слова не говоря, так стиснул в объятиях, что у меня кости затрещали. Прибежала Тоня Мясникова — знакомая девушка, и пошли слезы.

Шумно отпраздновали возвращение. Правда, при перелете с Севера аварию потерпел самолет летчика Мережко. Несколько позже мы узнали подробности. Самолет упал у какой-то деревни, на огород. Люди не пострадали, за исключением штурмана Михаила Филиппенко, который сломал ногу, а инженер полка Топорков получил сильные ушибы. На летчиков с вилами, топорами набросились колхозники, приняв их за немцев. Мережко выбили зуб, прежде чем разобрались, Филиппенко отправили в госпиталь. Когда вылечили, оказалось, что одна нога короче другой на четыре сантиметра. А к летному делу допускали с таким дефектом лишь в один сантиметр. Тогда Филиппенко добился повторной операции и, в конце концов, снова смог летать на боевые задания. Какое надо иметь мужество, чтобы добровольно идти на такие мучительные костные операции. Это было проявление настоящего патриотизма в самом высоком смысле.