История одного экипажа

Одна из особенностей работы в Авиации дальнего действия во время Великой Отечественной войны в том и заключалась, что при аварийных ситуациях летчики оказывались в чрезвычайно сложных обстоятельствах в тылу врага. Возвращение их в свою часть было целой историей, требовавшей огромной воли и мужества. Однако, несмотря ни на какие трудности и лишения, многие летчики находили возможность вернуться. Об одном таком случае, который произошел в нашем полку, хочу рассказать.

В сентябре 1943 года с боевого задания не вернулся экипаж лейтенанта Николая Рыжкова. Товарищи переживали, ждали, особенно горевал летчик Василий Осипов. С Рыжковым [26] они были хорошими друзьями; вместе работали до войны, окончили аэроклуб, авиаучилище, вместе летали на боевые задания.

И вот месяца через три вернулся штурман Рыжкова лейтенант Кухарук Евгений и рассказал историю своего экипажа. Мы тогда, в составе оперативной группы, находились в Заполярье. Было много всяких событий и случай с экипажем Рыжкова постепенно стал забываться. Лейтенант Кухарук после выздоровления, как один из опытных штурманов, был назначен заместителем штурмана полка и летал до конца войны, выполняя самые различные боевые задания. Впоследствии он был награжден шестью боевыми орденами и многими медалями.

Война была окончена, прошло много времени, Герой Советского Союза полковник Василий Васильевич Осипов не мог забыть товарища, разыскал штурмана Рыжкова, который тогда чудом уцелел, и попросил подробно описать гибель его экипажа. Вот письмо Евгения Онуфриевича Кухарука, привожу его дословно.

«Здравствуй, боевой друг Василий Васильевич!

Поздравляю тебя и твою семью с наступающим Новым годом! От души желаю всего наилучшего в жизни, а самое главное — здоровья! В мае 1975 года я был на встрече ветеранов войны нашей дивизии в Москве, но тебя не было. Очень, конечно, жаль. Я тебя не видел уже лет 34-35. Очень хотелось встретиться. Я думаю, что такая встреча состоится в скором будущем.

Теперь, Вася, о твоей просьбе.

С Николаем Арсентьевичем Рыжковым мы начали летать в одном экипаже с 1941 года, сразу после окончания им летного училища. В августе 1941 года мы с ним сделали несколько вылетов и начали летать регулярно на боевые задания. Наш бомбардировщик «ИЛ-4» к дневным полетам не был приспособлен, и мы несли большие потери. Так, из 21 [27] боевого вылета наш экипаж сбивали три раза (при полете на Калининский мост, Клин и Вязьму). Но он всегда возвращался в строй полным составом. В общем было тяжело, но мы не унывали.

Вспоминается такой случай: как-то после боевого задания майор Диесперов принес мне и подает неразорвавшийся снаряд. Я спросил, зачем он мне. Он сказал: «Возьми на память, я его извлек из твоего парашюта».

Итак, я немного отклонился от главного. В апреле месяце 1942 года наш 42-ой дальнебомбардировочный авиаполк из Ярославля перелетел и начал действовать ночью в составе только что созданной Авиации дальнего действия. Летел и наш экипаж. Но вот произошло непоправимое. В ночь с 20 на 21 сентября 1943 года нас сбили и больше экипажа не стало. Случилось это так.

20 сентября полк принимал присягу по случаю присвоения ему «Краснознаменного». После присяги сказали, что «отбой». Но вскоре все изменилось и наш экипаж послали в разведку с выполнением боевого задания. Цель — скопление войск в районе города Городка, что в 30 километрах северо-западнее города Витебска. Время выхода на цель 12.00. Состав экипажа на этот раз был новым: вместо нашего штатного радиста Федора Ермилова полетел Иванов, а вместо стрелка Николая Мурашева — Омельченко. Это произошло потому, что 42-ой авиаполк в это время разделился на два полка: 42-ой и 108-ой, а наш радист Федя Ермилов пошел на повышение — на начальника связи авиаэскадрильи, Н. Мурашев ушел в отпуск.

До линии фронта полет проходил нормально. После пролета линии фронта мы встретили по курсу справа истребитель, от которого ушли отворотом вправо. Через некоторое время, примерно за 15 минут до бомбометания, я увидел впереди слева самолет, о чем доложил Николаю, но не успели мы сделать отворот, как услышал по СПУ слова стрелка Омельченко: «под хвост заходит», в это время по нашему самолету был открыт огонь, он загорелся. Я помню очень четко: когда оглянулся, [28] Николай Рыжков закрывал руками лицо от огня — значит, он был жив. Самолет начал падать беспорядочно и разваливаться на части. Выпрыгнуть я не мог и только тогда, когда моя кабина отвалилась (она была деревянной), срывом открыл свой парашют. Очутившись в воздухе, я заметил самолет, который сбил нас. Он делал круг над упавшими горелыми частями машины. Осмотревшись, заметил, что в моем парашюте было три больших дыры, но я спускался нормально. При подлете к земле думал, что приземляюсь на воду, но это оказался приподнятый туман. Приземлился на лес, подвесной системы не хватало до земли метра полтора. Когда, отстегнувшись, спрыгнул, увидел, что моя одежда обгорела порядочно. Унты с меня сорвало в воздухе, от комбинезона остались клоки, пистолет оторвался. Сбросив с себя все обгорелое, я остался босой в майке и брюках с выгоревшими коленями. Ранее всегда надевал пистолет под комбинезон, но на этот раз, в связи с большой спешкой, я его надел сверху.

Пошел на северо-восток, к линии фронта. Ориентировался в основном по Большой Медведице. Сначала я не ощущал, что обгорел, но, пройдя 3-4 часа, заметил, — у меня отекло лицо и кисти рук покрылись пузырями. Левым глазом ничего не видел, руки жгло. Найдя какую-нибудь лужу, я окунал руки в воду и боль немного прекращалась. По пути встречал населенные пункты, которые обходил стороной. Часов через 6-7 уже начало светать, по ходу справа я заметил большую деревню, а слева — маленький хуторок. В большую деревню, конечно, не пошел, а в крайний дом хуторка постучался. Сначала мне не открывали, но потом открыли. Жил в этом доме портной родом из Луги, который переезжал из деревни в деревню, перешивая старое, чем зарабатывал на жизнь. Я попросил помощи. Увидев меня в таком состоянии, его жена куда-то сходила и привела пожилого мужчину и женщину средних лет. Женщина очень хотела мне чем-либо помочь, но у нее ничего не было, кроме неполного тюбика вазелина. Она помазала мои обгорелые руки и предложила сдаться в плен немцам. [29]

Они, мол, положат меня в лазарет, а уж оттуда она мне устроит побег.

Услышав такое предложение, я освободил руки и начал поспешно собираться. Оказывается, эта женщина по профессии была ветеринарный врач и в немецком лазарете работала медсестрой. От нее я узнал, что у немцев имеется 18 собак овчарок для борьбы с партизанами, если я уйду, все равно они найдут. Пока мы разговаривали, на улице стало совсем светло и я хотел у них остаться до наступления темноты, но они не согласились, т. к. немцы как раз делали перепись населения и угоняли людей в Германию, так что меня легко могли обнаружить. Пришлось идти на риск и уходить к партизанам.

Пожилой мужчина (по-видимому, он был связан с партизанами) сказал, чтобы я держался направления на северо-запад, а там, мол, меня обнаружат партизаны. К линии фронта, говорил он, идти нет смысла, т. к. поймают немцы, и еще, чтобы на дорогу не выходил, никого ни о чем не спрашивал, ибо народ запуган немцами до такой степени, что могут выдать. Я вышел из дома и ползком добрался до леса, я начал блуждать. Одну и ту же реку Дриссу, как потом выяснилось, переплывал три раза. Ориентировался в основном по мху на деревьях и по пням.

Примерно через 8-9 часов я почувствовал себя очень плохо, начал терять сознание и начал петь, хотя в это время мне было не до песни. В таком состоянии я вышел на большую поляну и продолжал петь. Но песня быстро прекратилась, когда я нашел окурок и пустую пачку из-под немецких сигарет, а на земле — следы солдатских сапог. Это было своего рода толчком в моем организме, я быстро опомнился и быстро Удалился обратно в лес. Перепрыгивал с кочки на кочку торфянника, застревая моментами по пояс в грязи, затем добрался до опушки и увидел трех женщин, шедших мне навстречу. Когда они меня увидели, очень испугались и начали убегать. Я заговорил, они остановились, спрашиваю: «Как найти партизан?» Но они отвечали уклончиво, принимая меня за изуродованного нарочно власовца. После моих уговоров они [30] сказали: «Вы идите по обочине большой дороги, т. к. центр заминирован, у нас часто подрываются на минах коровы».

Прошел метров 500, по дороге впереди увидел взорванный мост через реку, между свай которого набросаны бревна, по которым можно пройти. Пройдя больше половины моста, я увидел на том берегу реки несколько вооруженных людей. Когда стал подходить, один из них крикнул: «Руки вверх, кто такой?» Но поднять руки я уже не мог, они у меня сильно отекли и опухли. Я понял, что это партизаны и пошел смелее, им объяснил, что поднять руки не могу, ибо они у меня плоха действуют. Под конвоем они ввели меня в землянку. Оказалось, это действительно партизаны, чему я очень и очень обрадовался. Проверив мои документы, они сказали, что меня, как члена экипажа сбитого самолета, ищет партизанская разведка. Разведкой установлено, что наш самолет, вернее, его части, упали в районе деревни Пушкарево. Два человека не выпрыгнули, по-видимому, были убиты в самолете в воздухе. Один член экипажа приземлился на парашюте, очень обгорелый, без сознания, немцы не захотели с ним возиться и пристрелили. Кто это был, неизвестно. Один член экипажа опустился на парашюте и ушел. Вот партизанская разведка меня и отыскала.

Уже будучи в партизанском отряде почти месяц, никаких сведений я не имел, хотя пытался их найти. Наш экипаж перестал существовать. Попал я, как потом выяснилось, в партизанской отряд имени Суворова Витебской области. Партизаны приняли меня очень хорошо. Накормили, переодели, оказали первую медицинскую помощь и отправили в штаб партизанской бригады. В штабе бригады я заболел, несколько дней лежал без сознания. По выздоровлении, частичному, ибо еще был обгорелый (руки и лицо начали гноиться), меня отправили на партизанский аэродром Селявщина. Отсюда я должен быть отправлен в советский тыл, в свою часть.

После долгих ожиданий, в середине октября, я покинул партизанский аэродром Селявщина на самолете «П-2». Первую посадку мы совершили на фронтовом аэродроме Подол [31] (совсем рядом с линией фронта), а потом на машине поехал в Торопец. С Торопца я прибыл на поезде в Торжок, где базировался штаб нашего корпуса.

Да, времени прошло немало — 35 лет, но таких людей, как Николай Арсентьевич встретишь редко. Это был необыкновенный человек, в нем сочетались воля, выдержка, спокойствие, скромность, справедливость, честность, мужество. С ним я пролетал много. За два года (1942 и 1943 гг.) мы сделали 23 вылета в глубокий тыл противника, летая одновременно на обычные цели (когда нет погоды для тыла). Это — Данциг, Кенигсберг, Тильзит, Инстербург и др. Это были очень трудные полеты, с Николаем они выполнялись блестяще. В самых трудных условиях, когда, казалось бы, нет выхода, задание мы выполняли.

Вспоминается такой случай: как-то полетели на задание, но цель была закрыта облачностью. Начали пробивать облака и очутились над аэродромом Смоленск, где в это время шли полеты. Немцы открыли ураганный огонь. Что делать? Вот-вот собьют, мы решили включить АНО (аэронавигационные огни). Немцы стрельбу прекратили, приняв наш самолет за свой, и даже включили старт. Мы набрали необходимую высоту, чтобы не подорваться на своих бомбах, благополучно отбомбились по самолетам и ушли в облака.

Или вот другой, уже курьезный случай. Бомбили мы Кенигсберг. После отлета от цели Николай сказал: «Женя, закрой бомболюки, а то очень дует, холодно». Я взялся было закрывать, но никак не мог найти штурвал закрытия бомболюков. Николай опять повторил то же, но я все искал штурвал, которого не было. Мне даже стало стыдно — пролетать столько на этом самолете и не знать, где штурвал. Я его молча искал с правой стороны кабины, но штурвала не было. Тогда выключил свет и увидел, что на месте штурвальной колонки образовалась дыра. Колонку вместе со штурвалом вырвало через астролюк, и она улетела вместе со снарядом. Так прилетели на свой аэродром с открытыми люками и болтающимися тросами закрытия бомболюков. [32]

Много было интересных случаев в нашей боевой работе, которые за давностью времени уже стали забываться. Надо с уважением и достоинством отнестись к самолету «ИЛ-4» и его создателю. Самолет этот очень вынослив и живуч. Бывали случаи, когда мы прилетали с задания и привозили до 350-400 пробоин. Самолет весь в дырах, а летит. Вот, Вася, коротенько о Николае и о себе. Если тебе будет что-нибудь непонятно, пиши, и вообще пиши о себе и семье более подробно. С уважением — Евгений».

Остается добавить, что поиски останков экипажа Рыжкова увенчались успехом. В 1981 году нашелся очевидец этого трагического случая — житель деревни Пушкарево Невельско го района Боровков Григорий Степанович, который рассказал следующее.

Осенью 1943 года в полночь над домом пролетел горящий самолет и упал в болото в метрах 400-500 от деревни. После этого немцы сбросили осветительные бомбы и несколько фугасных бомб на место падения самолета. Он долго горел, рвались боеприпасы. Через некоторое время Боровкову было приказано немцами похоронить останки летчиков. Когда он прибыл на место катастрофы, увидел, что один из членов экипажа, в унтах, меховой куртке, мертвый, лежал рядом с самолетом. Другой, обгоревший, находился в хвосте самолета, а третий, убитый, лежал в метрах 100 от самолета. Всех членов экипажа он похоронил рядом с самолетом, а после освобождения района от немцев, он лично сам перезахоронил останки погибших летчиков на воинское захоронение у деревни Стайки Туричинского сельсовета. В 1982 году Е. О. Кухарук был на месте захоронения своего экипажа, где сооружен памятник боевым товарищам. [33]

Перелет в Заполярье

В ноябре 1943 года был получен приказ о создании оперативной группы для выполнения задания по обеспечению прохода караванов судов союзников — Англии и США — в наши северные порты Мурманск и Архангельск. Такая группа вскоре была создана, в нее вошли наиболее опытные летчики, штурманы и радисты. Они прилетели в Заполярье 9 ноября. Боевой работой оперативной группы руководил подполковник Бирюков С. К. Там же действовали и другие полки дальней авиации. Все эти части возглавил командир 36-ой Смоленской авиадивизии генерал-майор авиации Дрянин В. Ф.

Несколько позже была сформирована дополнительная группа, куда входил и экипаж младшего лейтенанта Баркова, с которым должен был летать я. Барков — высокого роста, худощавый блондин — был первоклассным летчиком. Его штурманом летал младший лейтенант Виктор Филонов, который отличался веселым характером и в то же время превосходно знал свое дело. Стрелком экипажа был сержант Виктор Русанов.

В начале января 1944 года дополнительная группа вылетела на север. Перед самым стартом наш самолет оказался неисправным и, как ни старались техники, мы вынуждены были остаться. Затем мы два дня подряд вылетали и, пролетев километров 500, возвращались на свой аэродром из-за сплошной облачности почти до самой земли. Только на третий день с большим риском пробились до промежуточного аэродрома. На девятые сутки разрешили вылетать отсюда. Мы шли вокруг Кольского полуострова, погода была тяжелой, горизонт застилали густые туманы, низкие облака, плотные снежные заряды. Началось интенсивное обледенение самолета. Пришлось идти ниже облаков, на высоте 200-300 м. Как на плохой ухабистой дороге машину кидало во все стороны. Внизу клокотало Баренцево море, готовое поглотить в любую минуту. [34] Огромные серые волны, обгоняя друг друга, со страшной силой набрасывались на берег. Наконец, усталые, мы прилетели и сели на аэродроме.

Нас встретили очень хорошо, ребята спрашивали о знакомых и товарищах, которые оставались в пункте дислокации Здесь шла тяжелая боевая работа в условиях полярной ночи и чрезвычайно сложной метеорологической обстановки арктической зимы. К тому же, пересеченная местность, скалы, большое количество озер, болот, почти исключали возможность вынужденной посадки вне аэродрома. Определенную трудность для наших экипажей составляли полеты над Баренцевым морем, которое при сорокаградусном морозе не замерзало вследствие теплого течения Гольфстрим, на море постоянно плавали льды. Много неприятностей доставляла капризная погода. Не успеет небо проясниться, как смотришь — снова заволокло облаками. Нередко бывали так называемые снежные заряды, которые неожиданно налетали в виде черной тучи. Дни стояли то теплые, то наступали трескучие морозы, сильные ветры.

Еще одно необыкновенное явление природы поражало нас. Это — полярное сияние. Высоко в небе возникает небольшое светящееся пятно. Оно растет, разливается по небу, становится все ярче и ярче. Вспыхивают пучки ярких, дрожащих лучей. В воздухе как бы висели огромные разноцветные колышущиеся занавеси, одни исчезают, другие появляются.

Кроме зрительного впечатления, эта величественная картина и связанные с нею магнитные бури оказывали непосредственное влияние на работу радиостанции и магнитного компаса. Но больше всего неприятностей доставляли полярные ночи. В это время солнце вообще не выходит из-за горизонта. Чуть посветлеет днем и снова темно. В то же время наверху светлее, поднявшись на высоту 5000 метров, иногда даже можно было увидеть над горизонтом краешек солнца. Земля внизу укутана мраком, и, когда смотришь сверху, кажется, что ты висишь над какой-то страшной бездонной пропастью.

Когда человек впервые видит эти причуды Заполярья, трудно к ним привыкнуть, они действуют на него угнетающе, [35] создают нервозность, усталость. Человек, теряя привычное чувство смены дня и ночи, не может нормально спать. Мы узнали еще одну особенность работы на Заполярном аэродроме. Он находился далеко от линии фронта, поэтому иногда блокировался вражескими самолетами-охотниками. В нашу задачу входило нанесение бомбовых ударов по военно-морским базам, аэродромам, береговым укреплениям. Эти объекты имели сильную, хорошо организованную противовоздушную оборону вплоть до приборов СОН (станции орудийной наводки), локаторных установок, направляющих огонь зенитных орудий и истребителей. Вот в таких условиях нам предстояло выполнять чрезвычайно ответственные боевые задания. Эти трудности предъявляли большие требования не только к летным экипажам, но ко всему личному составу оперативной группы — командованию, политработникам, техническому персоналу, вплоть до врачей, т. к. возник вопрос строгого соблюдения режима сна и питания, проведения необходимых мер против авитаминоза и т. п.

Бомбардировка «Тирпитца»

На второй день прибытия в Заполярье мы начали изучать карту района предстоящих полетов, знакомиться с условиями выполнения боевых действий. Начальник связи капитан Хабаров ввел нас в курс дела, рассказал о своеобразных условиях радиосвязи. Полярные сияния отрицательно сказывались на работе радиостанции: возникал невероятный треск в наушниках, часто терялась слышимость, связь была неустойчивой. Для Устранения этих помех применялся метод маневрирования радиочастотами. С этой целью при ведении разведки погоды экипаж и наземные радисты определяли наилучшую частоту. [36]

Чаще всего такое задание выполнял экипаж капитана Новожилова со штурманом Козолупом и радистом Бешановым, который был не только мастером радиосвязи, но и хорошим помощником штурмана по вопросам вождения самолета радионавигационными средствами.

Заполярье считалось важным и в то же время очень трудным участком ведения боевых операций, особенно для авиации и наземных механизированных частей.

Гитлер, очевидно, рассчитывая вбить клин между союзниками, держал здесь значительные морские и воздушные силы. На побережьях Норвегии и Финляндии в очень удобных зализах-фиордах были устроены военно-морские базы, создано множество аэродромов истребительной авиации. В 1942 году здесь находились крупнейшие линкоры «Тирпитц», «Адмирал Шеер», «Лютцов», тяжелый крейсер «Адмирал Хипнер», девять эсминцев, около 30 сторожевых кораблей, до полутора десятков подводных лодок, более 400 самолетов. В 1943 году сюда прибыл крупный линкор «Шартгорст»{2}. Аэродромы обычно находились в небольших долинах под прикрытием гористого рельефа и отыскать их было очень трудно. Блокировать с воздуха военно-морские базы и аэродромы — задача не из легких. Они тщательно защищались всеми средствами противовоздушной обороны и наших бомбардировщиков всегда встречали плотным зенитным огнем, прожекторами и истребителями. Вот один пример.

В конце 1943 года здесь особенно активизировал свои действия самый крупный в мире линкор того времени «Тирпитц» — флагман германского морского флота под командованием адмирала Шнивинда. Это был гигант, плавающая крепость — последнее слово немецкой науки и техники, имел броню толщиной до 0,5 м. Он часто выходил в Баренцево море и перехватывал английские транспорты, идущие к нам в Мурманск, нередко топил их и безнаказанно уходил в фиорды [37] Северной Норвегии. Бороться с ним было чрезвычайно трудно. Неоднократные попытки англичан атаковать его не имели успеха. Однако после дерзкого торпедирования советской подводной лодкой «К-21» под командованием Героя Советского Союза капитана второго ранга Лунина «Тирпитц», получив тяжелые повреждения, стал на ремонт в заливе Альтен-фиорд, расположенный юго-западнее города Гаммерфест. Залив этот был узким, глубоким, с высокими скалистыми берегами. Вход надежно минировался, т. е. он был труднодоступным для нападения и удобным для обороны. Но тем не менее фашисты очень беспокоились за судьбу линкора. Об этом говорил тот факт, что база охранялась 325 стволами зенитных орудий крупного и среднего калибра.

В феврале 1944 года английская разведка установила, что «Тирпитц» заканчивает ремонт, и обратилась к нашему командованию с просьбой нанести бомбовый удар по нему. Такой налет состоялся 20 экипажами нашей оперативной группы. Лейтенант Козолуп, который летел штурманом командира эскадрильи капитана Новожилова, рассказывал, что они получили ответственное задание — осветить цель и навести на нее остальные экипажи. Бомбардировщики летели сперва на север морем, затем с левым разворотом точно вышли на цель и неожиданно внесли удар по базе. Когда сбросили САБы, сверху хорошо были видны залив, корабли, строения. Тяжелые бомбы весом 250-500 килограммов производили большие разрушения в порту, в нескольких местах возникли крупные пожары. Немцы открыли ураганный огонь из всех орудий, в воздухе стояли сплошные разрывы снарядов, буквально все небо горело, цель напоминала вулкан, изрыгающий море огня и смерти. Тем не менее, наши летчики успешно выполнили задание. Было установлено, что поврежден «Тирпитц», разрушена плавучая база, ремонтировавшая линкор, потоплены три подсобных судна. Все наши самолеты вернулись на свою базу и почти все с пробоинами и повреждениями. Тогда капитан Уржунцев, спрыгнув с крыла самолета, сказал: «Еще пару таких вылетов и сам ад не покажется страшным». Несколько [38] позже «Тирпитц» перешел в порт Тромсе. Англичане постоянно следили за ним. Осенью 1944 года 41 британский самолет типа «Ланкастер» поднялись с Мурманского аэродрома для перелета в Лондон. По пути они атаковали «Тирпитц» шеститонными фугасными бомбами. Он был разрушен и перевернулся кверху килем, придавив 1200 человек команды. Так бесславно закончил свою жизнь на приколе один из крупнейших линкоров времен второй мировой войны.