Глава первая.

В дни тяжелых испытаний

В конце мая 1941 года в Среднеазиатском военном округе, где я в то время командовал 21-й Туркестанской горно-кавалерийской дивизией, проводилось крупное оперативное командно-штабное учение. В нем участвовали штаб округа, штабы четырех кавалерийских, двух стрелковых дивизий, а также штаб недавно сформированной моторизованной дивизии.

Учение проходило в обстановке, когда, как говорится, на наших западных границах уже пахло грозой. Среди руководящего состава округа и соединений всё чаще и чаще заводились разговоры о неизбежности войны, Своих опасений не скрывали и представители Генерального штаба, присутствовавшие на учении.

После разбора учения состоялся товарищеский ужин. Настроение у меня было приподнятое. Работа командования и штаба нашей дивизии была оценена положительно. Но, как часто бывает, свалив одну гору с плеч, думаешь о другой. Поэтому мысли уже были заняты планами на будущее. Лето — пора напряженных занятий, учений, боевых стрельб, тренировок, требующих четкой работы всех командных и штабных звеньев дивизии.

За столом шел оживленный разговор. Неожиданно я услышал свою фамилию. Посмотрев в сторону, где сидели руководители учения, я встретился взглядом с командующим округом и почувствовал, что разговор идет обо мне. Генерал С. Г. Трофименко встал:

— Генерал-майор Жадов приказом Народного комиссара обороны назначен командиром 4-го воздушно-десантного корпуса. Должность высокая, ответственная. Воздушно-десантные войска продолжают набирать силу. Туда отбирают опытных командиров. Таким мы знаем и Алексея Семеновича. Пожелаем ему успехов на новой нелегкой работе.

Я был буквально ошеломлен. Прослужить двадцать один год в коннице и вдруг идти в воздушно-десантные войска — и сразу на должность командира корпуса! Что мне было известно о воздушно-десантных войсках? Во время учебы в Военной академии имени М. В. Фрунзе я, конечно, получил достаточные общие знания об их предназначении и применении в операциях. В ходе маневров в 1935 и 1936 годах на Украине и в Белоруссии наблюдал выброску воздушно-десантных частей и подразделений. Но все это было крайне мало для того, чтобы руководить таким крупным соединением. Будучи осведомленным о формировании воздушно-десантных корпусов, я не располагал конкретными данными об их организационной структуре, вооружении и техническом оснащении, да и не проявлял особого любопытства, так как и не помышлял о том, что мне, опытному кавалеристу, придется когда-либо командовать воздушно-десантным соединением.

Новое назначение, и к тому же на более высокую должность, воспринимается с гордостью и радостью. Такие радостные события в моей жизни уже были. Однако на этот раз я был обеспокоен. Это было первое назначение, которое не пришлось мне по душе. Но приказ есть приказ, и мне предстояло готовиться в путь, к новому месту службы — в Белоруссию, где в районе Пуховичей закапчивал формирование 4-й воздушно-десантный корпус.

По приезде в дивизию я собрал командиров частей, рассказал им о проведенном командно-штабном учении, еще раз напомнил о требованиях, предъявляемых на данном этапе к обучению войск, и в заключение объявил о своем новом назначении.

Сборы были недолгими, меня тепло проводили. Простился по-дружески и с руководителями местных партийных и советских органов: Василием Андреевичем Былбасом — тогдашним секретарем областного комитета партии, председателем облисполкома Ташабай-ака и его заместителем, моим задушевным другом, Сергеем Дмитриевичем Родичевым. Все они очень много помогали нам, военным, в строительстве и ремонте казарменных помещений, обеспечении командиров жильем, оборудовании полигонов и во многих других вопросах. Я сохранил самые лучшие воспоминания о нашей совместной работе.

18 июня, накануне убытия к новому месту службы, я заехал к командующему округом генералу С. Г. Трофименко, попрощался с ним, а на другой день с женой Варварой Васильевной и двумя дочерьми — четырнадцати и трех лет — выехал из Ташкента в Москву.

Ехал и думал, что ждет меня на новом месте, встречу ли в корпусе кого-либо из знакомых, кто помог бы на первых порах освоиться в новой должности. Командующего Западным Особым военным округом генерала армии Д. Г. Павлова, под чьим руководством мне предстояло трудиться, я знал, хотя и не близко. В свое время, когда я стажировался в 6-й кавалерийской дивизии, он командовал там механизированным полком, командовал со знанием дела, и на учениях И. П. Уборевич, командовавший в то время округом, отозвался о нем весьма положительно.

Днем 22 июня, не помню уж на какой станции, где-то между Оренбургом и Куйбышевым, поезд остановился. Началась обычная суета пассажиров, и вдруг молнией по вагону пронеслось слово: «Война!» Из дальнейших разговоров и расспросов удалось выяснить, что в 12 часов по радио выступал народный комиссар иностранных дел В. М. Молотов, который объявил советскому народу, что утром немецко-фашистские армии вторглись в нашу страну, бомбят города и населенные пункты западных приграничных военных округов. Был объявлен по радио и Указ Президиума Верховного Совета СССР, по которому О 23 июня объявлялась мобилизация военнообязанных 1905 -1918 годов рождения на территории почти всех военных округов, за исключением Среднеазиатского, Забайкальского и Дальневосточного, а также вводилось военное положение в европейской части страны.

Война началась...

Известие о войне воскресило в моей памяти встречу с Народным комиссаром обороны Маршалом Советского Союза С. К. Тимошенко, состоявшуюся в марте этого гола в Москве. Тогда он вызвал меня для беседы о возможном назначении военным атташе в Болгарию. От этого предложения я отказался.

— Не имею никакого желания менять характер своей профессии, — доложил я Наркому обороны. — Дивизия, которую мне доверили, хорошая, коллектив сколочен, работоспособен, и мне бы хотелось дольше покомандовать таким соединением.

Одобрив мое решение, Семен Константинович, прощаясь со мной, сказал:

— Возвращайся на место, продолжай работать, но имей в виду, что долго держать тебя на дивизии мы не собираемся. Возможно, в ближайшее время назначим на новую должность. Обстановка на наших западных границах тревожная. Война, которая идет в Европе, приближается и к нам.

Не предполагал я тогда, что всего через три месяца мне, по уже с семьей, придется вновь совершить длинный путь из Ташкента в Москву, путь из мирной жизни в войну.

Размышляя о начавшейся войне, я пи минуты не сомневался, что нападение врага будет отбито и он будет разгромлен на своей собственной территории. Как было объявлено по радио, немецко-фашистские войска напали на нашу страну внезапно и этим обусловливалось некоторое их преимущество.

С такими мыслями утром 24 июня я подъезжал к Москве, полный надежд на то, что зловещие тучи, пришедшие к нам с запада в роковую ночь на 22 июня, развеяны стойкостью и мужеством войск приграничных военных округов.

Родная Москва уже жила беспокойно, настороженно и перестраивалась на военный лад. Оставив жену и дочерей в гостинице, я немедля отправился в Генеральный штаб. Здесь кипела напряженная работа. За показавшимися мне с первого взгляда суетой и беготней чувствовался деловой характер деятельности этого высшего рабочего органа Наркомата обороны.

Хлопоты, связанные с добыванием сведений с фронтов, передачей им соответствующих приказов и распоряжений, были настолько велики, что было не до разговоров со мной. С. К. Тимошенко находился в Кремле, начальник Генерального штаба Г. К. Жуков был занят, и я отправился в приемную Наркома обороны — к своему товарищу В. Е. Белокоскову.

— Знаешь что, — посоветовал он, — поезжай в Главное управление кадров, получи там предписание и двигайся к месту назначения. Обстановка на всех фронтах неясная, крайне сложная. Враг застал нас врасплох. Войска подверглись массированным ударам с воздуха в гарнизонах, а авиация на аэродромах, мы понесли большие потери. Повсюду идут ожесточенные бои. Вот все, что я знаю.

По его покрасневшим глазам и осунувшемуся от недосыпания лицу я понял, что в результате внезапного нападении немцев положение наших войск, по-видимому, крайне тяжелое и напряженное. Не допытываясь больше ни о чем, упросил своего старого друга пристроить где-либо в Москве семью. Василий Евлампиевич дал слово выполнить мою просьбу. Семье после моего отъезда выделили комнату на Сивцевом Вражке.

Получив предписание у кадровиков, я вечером 25 июня выехал поездом в Белоруссию. Поезд шел на Минск, он был спешно составлен в основном из сидячих пригородных вагонов. Моим попутчиком оказался авиатор полковник П. Ф. Науменко, следовавший в штаб ВВС Западного фронта. Он сразу завоевал мое внимание как интересный, располагающий к себе собеседник, и я тогда уже подумал, что такой человек должен быть хорошим командиром. И рад, что не ошибся в своих предположениях. Уже к середине 1943 года он вырос до генерал-лейтенанта авиации и командовал 15-й воздушной армией Брянского фронта, которая прокладывала путь ударным группировкам 3-й и 63-й армий, наступавшим на орловском направлении. На завершающем этапе войны генерал-полковник авиации Н. Ф. Науменко во главе своей армии успешно воевал в составе 2-го Прибалтийского фронта...

Летняя короткая ночь прошла быстро. Рано утром, глядя на шоссе, к которому местами близко подходила железная дорога, мы заметили необычно оживленное движение автомашин с запада на восток — уже полным ходом шла эвакуация семей военнослужащих, детей, стариков, женщин, различных государственных учреждений из западных районов Белоруссии. На запад также двигалось немало машин с людьми и различными грузами. По довольно беспорядочному движению на дорогах мы чувствовали, что события на фронте усложняются и развиваются не в нашу пользу. Тема разговоров была одна: глубоко ли вклинился противник, как наши войска дерутся, где и когда будут предприняты контрмеры для того, чтобы остановить его продвижение, а затем отбросить на запад.

Авиация немцев — мы к этому времени уже проехали Смоленск — нас пока не беспокоила. Да нам и в голову не приходило, что наши летчики допустят ее в глубь советской территории. Мой собеседник полковник Науменко утверждал, что Западный Особый военный округ располагает достаточным количеством истребителей, в том числе и новых образцов, чтобы надежно прикрыть войска и объекты тыла. Тогда мы еще не знали, какой большой урон был нанесен противником авиации наших приграничных округов. Только в первый день войны потери составили около 1200 самолетов, причем Западный Особый округ, по которому гитлеровцы наносили главный удар, лишился 738 самолетов.

Подъехав к Орше, мы заметили первые фашистские самолеты. Обстановка была настолько необычной, в какой-то степени еще мирной, что вначале мы приняли их за свои. Но когда на город посыпались бомбы, раздались взрывы и поднялись клубы огня и дыма, все увидели войну своими глазами. Неопытность и наивность людей просто удивляли: пассажиры из нашего и других поездов с первым разрывом бомб бросились внутрь вокзала, полагая, что здание может уберечь их. К счастью, обошлось без жертв. В здание вокзала не попала ни одна бомба.

Мы зашли к военному коменданту. Он сказал нам, что поезд дальше на запад не пойдет, в районе Минска положение неопределенное, а, по некоторым данным, для наших войск даже тяжелое. Полковник Науменко предложил поехать в штаб бомбардировочной дивизии, стоявшей под Оршей, выяснить там обстановку, а затем двигаться дальше по назначению. Предложение было разумное, да вдобавок нам еще и повезло: около вокзала оказалась машина из штаба дивизии, которой мы и воспользовались.

Командир дивизии, фамилии его, к сожалению, не помню, был хороню знаком моему попутчику и встретил нас весьма гостеприимно. Дивизия вела напряженные бои. Бомбардировщики группами непрерывно поднимались в воздух и шли бомбить врага. Немецкие самолеты иногда появлялись на подступах к аэродрому, но из-за сильной зенитной обороны пока что не могли прорваться к нему.

Время перевалило за вторую половину дня. Мы тут же, на аэродроме, пообедали, и командир дивизии поведал нам, что дела на фронте складываются неблагоприятно для наших войск, на аэродромах в результате первых массированных ударов вражеской авиации уничтожено много самолетов.

Вечером на машине, которую выделил нам комдив, объехав Оршу, выбрались на Минское шоссе и двинулись по направлению к Борисову. Зажигать фары было запрещено, поэтому пришлось ехать медленно. Движение затруднялось встречным потоком машин. Кроме того, все чаще на дороге попадались разбитые бомбежкой машины и воронки, которые надо было объезжать. И все-таки, как ни осторожно мы ехали, около полуночи на нас налетел встречный грузовик. Наш водитель в последнюю секунду удачно сманеврировал, и машину не разбило, а только повредило. Но продолжать на ней свой путь дальше было невозможно. Приняли решение вернуться в Оршу на какой либо попутной машине и обратиться вновь за помощью к авиаторам. Однако наши попытки остановить шедшие навстречу машины не увенчались успехом. Тем временем водитель не сидел сложа руки. Проявив чудеса изобретательности, он часа через полтора сумел устранить повреждения, и МЫ поехали дальше.

Несмотря на темноту, я вскоре узнал окрестности Борисова. Здесь пришлось много раз бывать на различных учениях. Через несколько минут мы встретили большую колонну легковых машин, которая двигалась довольно организованно, с соблюдением мер маскировки, интервалов и дистанций. Мелькнула мысль, уж не штаб ли фронта едет. Действительно, мы встретили командование и штаб фронта, которые перемещались из района Барановичей в лес восточнее Могилева, в нескольких километрах от Днепра.

Пока мы пропускали штабную колонну, совсем рассвело, выглянуло солнце, и сразу же над нами показались немецкие самолеты. Пришлось свернуть в лес. Отъехав метров пятьдесят от опушки, перекусили чем пришлось, а затем наметили по карте — не помню, у кого она была, у меня или у Науменко, — свой дальнейший маршрут — к новому месту КП фронта. Решили следовать на Могилев не через Оршу, а проселочными дорогами, и, надо сказать, проехали довольно удачно и к следующей ночи оказались в лесу под Могилевом, по соседству с уже прибывшим сюда штабом фронта. Остаток ночи проспали в машине, а утром 28 июня пошли представляться начальству.

На командном пункте фронта царило оживление. Лес был разделен на отдельные участки для каждого управления и отдела; красноармейцы строили землянки и укрытия для штабных машин. Повсюду были протянуты провода телефонов внутренней связи, под деревьями стояли столы с разложенными на них картами и папками.

Первым, кого мы увидели в поисках командующего фронтом, был прибывший из Москвы Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников. Присутствие здесь этого видного военачальника и выдающегося военного теоретика, подумал я, может быть связано только с какими-либо важнейшими, не терпящими отлагательства событиями: или командование фронта уже не в состоянии справиться с руководством войсками и нуждается в «поддержке», или советское Главное командование готовит какие-либо решительные контрмеры для того, чтобы остановить врага и опрокинуть его. Дальше размышлять было некогда, мне навстречу шел сам генерал армии Д. Г. Павлов. Приняв мое представление, он сказал:

— Обстановка у нас сложная, тяжелая, а главное — неясная. Я собираюсь в район Бобруйска, там особенно плохо идут дела. Обратитесь к начальнику штаба, он вам расскажет обо всем более подробно.

Однако получить более полную информацию об обстановке в полосе фронта или на отдельных направлениях, где предстояло воевать мне с воздушно-десантным корпусом, так и не удалось. Начальник штаба фронта генерал В. Е. Климовских, начальник артиллерии генерал И. А. Клич, фронтовые операторы и разведчики имели разрозненные данные о своих войсках и противнике и находились в весьма затруднительном положении...

Для того чтобы читателю было яснее, в каких условиях автору этих строк пришлось вступать в командование корпусом, коротко напомню о том, как развивались события в течение первой недели войны на Западном фронте.

22 июня по советским войскам, расположенным в Белоруссии, нанесла удар мощная группировка противника — группа армий «Центр», в которую входили две полевые армии (4-я и 9-я) и две танковые группы (2-я и 3-я). В общей сложности она насчитывала до 50 дивизий, в том числе 15 танковых и моторизованных. Соединения группы армий «Центр» имели большое количество артиллерии, инженерно-дорожных частей и различной вспомогательной техники. На направлениях главных ударов враг располагал 5–6-кратным превосходством в живой силе и технике. Действия ударных группировок непрерывно поддерживались вражеской авиацией.

Войска 3, 10 и 4-й армий Западного фронта к началу войны находились в основном в гарнизонах и лагерях в 50–200 км от государственной границы и, естественно, не смогли в полной мере выполнить свою главную задачу — обеспечить прикрытие, мобилизацию, сосредоточение и развертывание вторых эшелонов и резервов. Наши соединения вынуждены были вступать в бой с ходу, разобщено, не имея надежного материально-технического обеспечения, и поэтому несли тяжелые потери. Это позволило противнику уже в первый день войны своими танковыми и моторизованными группировками, нацеленными в направлениях Сувалки, Минск, Брест, Барановичи, вклиниться в глубь нашей территории на 50–60 км.

Обстановка сложилась сразу исключительно трудная. Сплошного фронта не было, возникали отдельные очаги сопротивления, в которых наши войска стойко отражали натиск превосходящих сил противника. Тяжесть обстановки усугублялась еще и тем, что после первых же артиллерийских и бомбовых ударов врага, а также в результате удачных действий его диверсионных разведывательных групп связь между штабами и войсками была нарушена, управление частями и соединениями чрезвычайно затруднялось.

28 июня, когда я находился в штабе фронта, западнее Минска дрались в окружении части 3-й и 10-й армий. Некоторые части 4-й армии отошли в Припятские леса.

С линии Докшицы, Смолевичи, Слуцк, Пинск отходили на Березину другие разрозненные соединения фронта, преследуемые мощными группировками противника. Вечером этого дня наши войска оставили Минск.

Конечно, обо всем этом я узнал несколько позже. А в то утро, разговаривая с командующим и начальником штаба фронта, я уяснил себе лишь одно: мы отступаем и пока что не можем остановить продвижение танковых и моторизованных группировок противника ни на минском, ни на бобруйском направлениях.

В такой обстановке мне предстояло разыскать 4-й воздушно-десантный корпус и вступить в командование им. Задача была не из легких. Тем более что штаб фронта с корпусом связи не имел и его точное местоположение не знал. Обнадеживающим было только одно: корпус выдвигался из Пуховичей в район Березино для занятия здесь обороны. Получив в штабе фронта машину, я поехал сначала в район Березино. Полагал, что мне удастся найти кого-либо из представителей штаба корпуса, которым надлежало еще до подхода соединений и частей решить если не все, то хотя бы основные вопросы организации обороны. Увы, мои надежды не оправдались. Решил вернуться в штаб фронта, чтобы узнать, не изменилась ли задача корпуса. В обстановке тех дней этого нельзя было исключать. В штабе фронта я уже слышал, что некоторые командующие армиями заставляли командиров соединений, оказавшихся в их полосе, действовать по своему разумению.

Начальник штаба фронта, к которому я вновь обратился, сказал, что соединению задача не менялась и его следует искать на подходе к Березине. Несмотря на приближающиеся сумерки, последовал его совету. Глубокой ночью в районе Червень (40 км западнее Березино) мне встретились машины с красноармейцами корпуса. А через некоторое время я уже держал в своих объятиях начальника штаба корпуса полковника А. Ф. Казанкина, который исполнял обязанности его командира.

С Александром Федоровичем я познакомился в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Там в 1931–1934 годах вместе учились, там же стали хорошими друзьями. Казанкин отличался в учебе трудолюбием и напористостью, проявлял большой интерес к новому оружию, технике, новым родам войск. И не случайно после завершения учебы в академии его служба пошла в создаваемых в то время воздушно-десантных войсках. Он был подлинно партийным человеком, активно участвовал в общественно-политической работе академии и часто выступал на заводах и предприятиях с докладами, лекциями, беседами. В жизни был простым, доступным и заботливым.

После окончания военной академии мы не встречались несколько лет. И вот в первые, тяжелейшие дни Великой Отечественной войны оказались вместе. Забегая вперед, скажу, что в годы войны командирские способности А. Ф. Казанкина раскрылись с новой силой. Он успешно командовал воздушно-десантным корпусом, который в первой половине 1942 года в исключительно трудных погодных условиях и сложной оперативной обстановке вел боевые действия в тылу врага и оказал немалое содействие войскам Западного и Калининского фронтов в их борьбе с ржевско-вяземской группировкой противника. Затем воевал на Северо-Западном фронте, участвовал в освобождении Правобережной Украины в составе 37-й армии... На заключительном этапе войны генерал-лейтенант Казанкин командовал 12-м гвардейским стрелковым корпусом, части которого отличились в битве за Берлин.

Александр Федорович сразу же ввел меня в обстановку. Оказывается, по последнему приказу штаба фронта корпус переподчинялся 4-й армии со следующей задачей: к утру 30 июня одной бригадой занять оборону в районе Березино, а другой — у Свислочи. Третья бригада на машинах выдвигалась в район Старых Дорог для совместных с механизированной дивизией 20-го механизированного корпуса генерал-майора А. Г. Никитина действий по тылам бобруйской группировки противника.

Как впоследствии выяснилось, удар по тылам бобруйской группировки противника не состоялся из-за того, что все силы, какими располагал генерал Никитин, были втянуты в бой с моторизованными корпусами танковой группы Гудериана, прорвавшимися на шоссе Минск — Слуцк. Поэтому выдвинувшаяся в район Старых Дорог 214-я воздушно — десантная бригада полковника А. Ф. Левашова оказалась в тылу врага, мужественно дралась там, присоединила к себе трехтысячный отряд 121-й стрелковой дивизии и, выйдя из окружения на другом участке фронта, влилась в состав 21-й армии.

Теперь о переподчинении нашего корпуса 4-й армии. Оказывается, такое указание было отдано генералом Павловым еще в середине дня 28 июня во время доклада ему обстановки начальником штаба этой армии полковником Л. М. Сандаловым. Причем доклад этот состоялся не в штабе фронта, а в районе оборонительных позиций у Могилева, где они встретились. Судя по всему, штаб фронта не знал об этом указании, ибо если бы это было не так, то при моей повторной встрече с генералом Климовских вечером того же дня он информировал бы о принятом решении.

Однако надо коротко рассказать о состоянии 4-го воздушно-десантного корпуса, в командование которым я вступил в ночь на 29 июня. Война застала корпус на завершающей стадии формирования. Все бригады и корпусные подразделения были укомплектованы хорошо подготовленным личным составом, материальной частью и вооружением. Правда, транспортных машин было недостаточно, а лошадей не полагалось иметь по штату. Поэтому в ту тревожную ночь в район леса в 8–10 км от Пуховичей было вывезено все, что можно было погрузить в имеющиеся машины и прицепить к ним: артиллерия, часть боеприпасов, продовольствие. Из района сбора две бригады направились к Березине, а одна — к Старым Дорогам. На складах в месте формирования, естественно, осталось много различного имущества, а также несколько тысяч парашютов. Про себя я решил во что бы то ни стало организовать вывоз их из Пуховичей.

Но на первом плане стояли сейчас вопросы организации обороны. После знакомства и короткой беседы с командирами бригад и своими заместителями мною было принято следующее решение: 7-й бригаде полковника М. Ф. Тихонова прикрыть направление Березино, Могилев. Для создания здесь более устойчивой обороны один батальон под командой капитана Полозкова был выдвинут на западный берег реки Березина и окопался по обе стороны дороги Минск — Могилев; мост через реку был подготовлен к взрыву. 8-й бригаде подполковника А. Л. Онуфриева была поставлена задача не допустить прорыва гитлеровцев в направлении Свислочь, Могилев.

На размышления времени было мало, поэтому командиры бригад, работники штаба корпуса быстро разошлись по своим местам и приступили к выполнению задач. Обстановка менялась ежечасно. Так, пока бригада подполковника Онуфриева выдвигалась в район Свислочи, отдельные группы немецких танков и мотопехоты подошли к Березине, но воспользоваться мостом и переправиться на восточный берег реки не успели. Подразделения бригады были быстро развернуты, мост взят под перекрестный огонь пулеметов и артиллерии.

Недостаток противотанковой артиллерии мы стремились компенсировать повышением ее маневренности, для чего на каждые два 45-мм орудия была выделена автомашина. Оставшийся автотранспорт был перераспределен между бригадами и использовался для подвоза боеприпасов, продовольствия.

Отдав все необходимые распоряжения по организации обороны, я поехал вдоль восточного берега реки Березина на север, чтобы связаться с соседом и организовать взаимодействие. По дороге натолкнулся на отходящий, полк внутренней охраны НКВД. Так как полевых частей поблизости не было, приказал командиру полка окопаться и без моей команды не отходить. Теперь фланг корпуса был обеспечен.

29 июня и в последующие дни личный состав корпуса работал с большим напряжением, совершенствуя оборону. Правда, ни о каком сплошном фронте и речи не могло быть. Оборона строилась по принципу отдельных опорных пунктов. В ходе организации обороны я знакомился с командирами частей и подразделений, партийно-политическим аппаратом бригад и корпуса. Вскоре мы узнали о смене руководства фронта. Командующий генерал армии Д. Г. Павлов, начальник штаба генерал-майор В. Е. Климовских, начальник артиллерии генерал-лейтенант Н. А. Клич, начальник войск связи генерал-майор А. Т. Григорьев и другие ответственные генералы штаба и полевого управления фронта были отстранены от занимаемых должностей и отозваны в Москву. 30 июня в командование фронтом вступил генерал-лейтенант А. И. Еременко, а начальником штаба стал генерал-лейтенант Г. К. Маландин. Но уже 2 июля в качестве командующего на Западный фронт прибыл Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко. Если учесть, что здесь в эти и предшествующие дни находились маршалы К. Е. Ворошилов и Б. М. Шапошников, то станут понятны масштабы тревоги советского Главного командования в связи с неудачами, постигшими Красную Армию на этом важнейшем стратегическом направлении.

Как только были решены все неотложные вопросы организации обороны, я приказал начальнику десантной службы корпуса сформировать колонну машин, немедленно выехать в район Пуховичей и вывезти оттуда парашюты. Несмотря на то что фашисты к этому времени уже появились в районе Бобруйска, поставленная задача была выполнена.

Кстати, парашютами пришлось заниматься еще раз. В разгар оборонительных боев на Березине я вспомнил, что они лежат в лесу восточнее реки и вскоре могут достаться врагу. Вызвал помощника начальника оперативного отдела штаба корпуса капитана А. Я. Горячева и спросил его:

— Вы знаете, товарищ капитан, что такое золото? Он был ошарашен таким неожиданным вопросом, но все же ответил:

— Представляю, но золота никогда не имел.

— Неправда, — говорю я ему, — за каждым красноармейцем и командиром был закреплен парашют. Вот это и есть наше государственное золото. А где лежат несколько тысяч парашютов? В лесу, в одном километре восточнее реки Березина. Организуйте вывоз этого ценного имущества в тыл.

Надо отдать должное капитану Горячеву: он успешно справился с поставленной задачей. Достал у армейских тыловиков десять автомашин, посадил на них красноармейцев, вернулся к месту складирования парашютов, погрузил их и уже под пулеметным огнем противника прорвался в наше расположение. Доставив затем свой груз в Чаусы, он получил даже расписку о том, что имущество от него принято. За отличное выполнение этого задания капитан А. Я. Горячев был награжден орденом Красной Звезды. Впоследствии этот боевой офицер стал начальником штаба 9-й гвардейской воздушно-десантной дивизии, которая почти всю войну действовала в составе 5-й гвардейской армии.

Между тем события на фронте развивались с неумолимой быстротой. Гул приближающегося сражения слышен был уже и здесь, на Березине. Впереди нас соединения 13-й армии сдерживали натиск врага на рубеже Слободка (8 км южное Борисова), Червень. В последующем армия имела задачу перейти к жесткой обороне по восточному берегу реки Березина на фронте Бытча, Свислочь. При этом 2-й стрелковый корпус (100-я и 161-я дивизии) должен был занять оборону на участке Чернявка, Березино, то есть стать нашим правым соседом.

На промежуточном рубеже войска 13-й армии сдерживали противника вплоть до 3 июля. К середине этого дня. однако, врагу удалось обойти левый фланг 100-й дивизии и мелкими группами танков и мотопехоты просочиться в район Березино. Здесь с ними вступил в бой батальон Полозкова, который, как уже говорилось, был выдвинут заблаговременно на западный берег реки. Попытки гитлеровцев прорваться к мосту были отбиты. При этом было подбито несколько фашистских танков. Бой не утихал всю ночь. Неразбериха в районе Березино была невообразимая. Чтобы не допустить захвата моста противником, мы взорвали его. И все же гитлеровцам удалось несколькими группами переправиться на восточный берег и вклиниться в промежутки между районами обороны подразделений 7-й воздушно-десантной бригады.

Утром 4 июля бригаде была поставлена задача контратакой уничтожить переправившихся гитлеровцев. Однако, пока отдавались распоряжения, выводились подразделения на рубеж атаки, обстановка еще более усложнилась. Противник обрушил на контратакующих сильный минометный, артиллерийский огонь, бомбовые удары нанесла его авиация, и контратака успеха не имела. Враг ввел на этом участке свежие войска; десантники дрались стойко и мужественно, но соотношение сил было явно в пользу гитлеровцев, и бригаду пришлось отвести на рубеж реки Клева. В этом бою командир бригады полковник М. Ф. Тихонов был тяжело ранен в ногу, но не покинул поле боя, а продолжал управлять подразделениями. После эвакуации Тихонова в госпиталь в командование бригадой вступил прибывший из резерва 13-й армии подполковник Лощинин.

В районе Свислочи обстановка была не менее напряженной. Здесь уже к вечеру 1 июля 3-й танковой дивизии Гудериана удалось захватить мост через Березину , оттеснить от берега подразделения 8-й воздушно-десантной бригады подполковника Онуфриева и захватить плацдарм.

Таким образом, теперь противник имел два направления для продвижения к Днепру: одно — на Могилев, другое — на Быхов.

В те июльские дни кто только ни проходил через боевые порядки корпуса. Это и обессиленные беспрерывными боями части 13-й и 4-й армий, и лишившиеся боевой техники подразделения механизированных соединений генералов А. Г. Никитина и В. Т. Обухова, и другие большие или малые группы различных родов войск. Все они занимали оборону рядом с нашими десантниками и в кровавых боях наносили врагу тяжелые потери, срывали запланированные им темпы наступления. Не могу не вспомнить добрым словом артиллеристов 122-мм корпусного полка, которым командовал замечательный командир, фамилию его я, к сожалению, не помню. Дальнобойные пушки разили врага за 18–20 км до подхода к Березине. Где доставал командир полка боеприпасы, одному ему было ведомо, но ими всегда были обеспечены батареи. Успешно громил врага и другой артиллерийский полк — 152-мм тяжелых гаубиц.

Все дальнейшие усилия войск 13-й и 4-й армий по удержанию рубежа на Березине оказались безуспешными. Советское командование понимало, что в сложившейся обстановке необходимо во что бы то ни стало задержать противника в междуречье Березины и Днепра как можно дольше и обеспечить оперативным резервам время для создания устойчивой обороны по Днепру.

Для централизации управления войсками на могилевском направлении все соединения, действовавшие здесь, в том числе и наш корпус, приказом фронта были переподчинены 13-й армии, которая с боями отходила к Днепру. В последующем армия переходила к обороне на участке Шклов, Новый Быхов.

До 7 июля 4-й воздушно-десантный корпус вел ожесточенные бои на рубеже Вдова, Первые речки, Княжицы. В каждой из двух наших бригад насчитывалось к этому времени до 1000–1100 человек личного состава и по 15 орудий калибра 45 мм. Рядом на Днепре, в районе Копысь, на шкловском и могилевском плацдармах, оборонялись соединения 45-го стрелкового корпуса, которым командовал комдив Э. Я. Магон.

Подразделения корпуса довольно успешно сдерживали гитлеровцев. Личный состав у нас был боевой, обстрелянный. Но, не располагая артиллерией и танками, мы не могли изматывать врага контратаками, наносить ему встречные удары. По существу, подразделения действовали по одной и той же схеме: окапывались, ждали подхода противника, наносили ему потери огнем с места, а затем отходили на новый рубеж.

8 июля наш корпус был выведен из состава 13-й армии, вновь подчинен 4-й армии и вместе с ее соединениями направлен на доукомплектование за реку Сож. Но выполнить эту задачу, по существу, не удалось.

Как теперь известно, немецкое командование решило тогда, не дожидаясь своих почти 25 дивизий, которые были скованы героически сражавшимися в западных районах Белоруссии окруженными войсками Западного фронта, продолжать наступление силами 2-й и 3-й танковых групп Гудериана и Гота, объединив их в 4-ю танковую армию. Руководство ею было возложено на генерал-фельдмаршала Г. Клюге.

Вскоре южнее Могилева, в районе Быхова, немецкие 10-я моторизованная и 4-я танковая дивизии, переправившись через Днепр, захватили довольно значительный плацдарм — около 40 км в ширину, создав угрозу выхода в тыл нашей могилевской группировки. Тревожно было и севернее Могилева. Здесь противник в районе Шклова переправил через Днепр 29-ю моторизованную и 10-ю танковую дивизии, продвинувшись от реки к востоку в направлении Горок на 10–20 км.

Вечером 12 июля 4-я армия получила приказ занять оборону по восточным берегам рек Проня и Сож от Чаус до Пропойска (ныне Славгород) и от Мстиславля до Пропойска.

По решению командующего армией 4-й воздушно-десантный корпус развертывался на участке Мстиславль, Кричев. 28-й стрелковый корпус занимал оборону по реке Проня на участке Чаусы, Пропойск, а также по реке Сож — от Кричева до Черикова; южнее Черикова до Пропойска по восточному берегу реки Сож развертывалась 55-я стрелковая дивизия.

В эти дни во временное командование 4-й армией вступил ее начальник штаба полковник Леонид Михайлович Сандалов, штаб возглавил полковник И. А. Долгов, а членом Военного совета оставался Ф. И. Шлыков.

Обстановка на могилевском направлении с каждым часом продолжала накаляться. Группировка противника, форсировавшая Днепр и наступавшая на Горки, непрерывно усиливалась. Она как раз нависала над правым флангом корпуса.

Оценив сложившееся положение, мы бросили сюда наш резерв — батальон, усиленный артиллерией. Кроме того, по указанию командующего 4-й армией в этот район вечером 14 июля был направлен усиленный полк 6-й стрелковой дивизии. Благодаря принятым мерам, на этом участке наши части успешно сдерживали противника. Мало того, 16 июля отряд полковника Попсуй-Шапко вместе с частью сил 8-й воздушно-десантной бригады неожиданной атакой во фланг противника смял его части и отбросил от Мстиславля на несколько километров к северо-западу. Было сожжено и подбито много танков, а вражеской пехоте нанесены ощутимые потери.

Ночью 14 июля армии была поставлена задача нанести удар на Горки с двух направлений: 28-м стрелковым корпусом — вдоль восточного берега реки Проня, объединенными силами 4-го воздушно-десантного и 25-го механизированного корпусов под моим общим командованием — из района Кричева. Одновременно нам было известно, что 13-я армия получила задачу силами одного механизированного корпуса и двух стрелковых дивизий нанести удар на Горки вдоль западного берега реки Проня, а также осуществить ликвидацию противника в районе Быхова.

Надо сказать, что хорошо задуманный маневр осуществить нам не удалось. По последовавшим вскоре действиям противника мы поняли, что наши планы ему каким-то образом стали известны. На рассвете 15 июля его авиация начала массированные налеты на Чериков и Пропойск, а спустя некоторое время сильная танковая группа гитлеровцев неожиданно захватила мост через реку Проня у Пропойска и начала распространяться вдоль шоссе к Черикову.

С этого момента и до 18 июля на рубеже реки Сож начались ожесточенные, кровопролитные бои, которые части 4-го воздушно-десантного корпуса вели вместе с отходящими соединениями 13-й армии. Рядом с десантниками в оборону по восточному берегу реки встал сначала сводный отряд 45-го стрелкового корпуса под командованием комдива Э. Я. Магона, а затем и остатки 20-го стрелкового корпуса, сведенные в несколько батальонов.

Светлая память сохранилась у меня о комдиве Магоне, с которым в те трудные дни судьба сводила нас неоднократно. Это был хорошо подготовленный в военном отношении, мужественный и смелый командир, обладавший удивительной выдержкой и спокойствием в любой обстановке. Под стать ему был и начальник штаба корпуса полковник Макар Васильевич Ивашечкин. С того времени как мы вместе с 45-м корпусом дрались на Березине, мне казалось, что ему приходилось чуть-чуть труднее, чем другим. Корпус всегда оказывался на острие удара танковых и моторизованных дивизий Гудериана.

Надо сказать, что июль для 13-й армии оказался особенно тяжелым. В первых числах был смертельно ранен ее командующий генерал-лейтенант Филатов. Его сменил генерал-лейтенант Ремезов, который вскоре тоже был ранен. 14 июля в командование вступил генерал-лейтенант В. Ф. Герасименко. Я хорошо знал этого талантливого генерала. До начала Великой Отечественной войны он командовал Приволжским военным округом, преобразованным в 21-ю общевойсковую армию. Эту армию Василий Филиппович и привел на Западный фронт, но здесь ее дивизии были переданы в другие армии, иначе говоря, вводились в сражение по мере выхода в районы боевых действий. Генерала же Герасименко назначили командующим 13-й армией, которая к этому времени с тяжелыми боями отходила на восток.

В то трудное время особенно плохо было с вопросом управления войсками. Средств связи не хватало, да и многое из того, что было, повыходило из строя. Проводная связь работала но очень надежно. Но управление нарушалось иногда не только по вине связистов, но и из-за того, что штабы объединений и соединений, меняя дислокацию, не могли оповестить об этом не только своих соседей, но порой и подчиненных.

...Обороняясь на реке Сож, мы провели несколько ночных рейдов по тылам противника, подошедшего к реке. Один из этих рейдов возглавил начальник оперативного отдела корпуса майор Тимченко. Отряд скрытно переправился на западный берег реки и в течение ночи громил подходящие колонны, обозы с боеприпасами и снаряжением. В одной из ожесточенных рукопашных схваток геройски погиб майор Тимченко.

В последующие дни события на этом рубеже развивались так. 18 июля противник крупными силами форсировал реку и начал теснить части корпуса. Особенно тяжелый бой завязался на кричевском направлении, где оборонялась 7-я воздушно-десантная бригада, которой командовал майор А. Ф. Евграфов. Город Кричев беспрерывно бомбила вражеская авиация. Многие здания были разрушены, город горел. Трудно было малочисленной бригаде, без танков, почти без артиллерии, отразить атаки полнокровной танковой дивизии врага, и она была вынуждена отойти в район Дубровки, Климовичи. Отошел с рубежа севернее реки Соженка и сводный отряд 45-го стрелкового корпуса.

Геройски дрались на сожском рубеже воины 8-й воздушно-десантной бригады. Бойцы и командиры бригады в течение двух дней вели тяжелые оборонительные бои, часто переходили в контратаки, чтобы сдержать врага.

Можно привести сотни примеров мужества, отваги, героизма, высокого воинского мастерства десантников. Командир 2-го батальона капитан Барткевич вел в контратаки свои подразделения, личным примером воодушевлял своих бойцов и командиров. Будучи ранен, не покинул поле боя, пока не передал командование батальоном своему заместителю.

Большие потери наносила врагу 2-я рота 7-й воздушно-десантной бригады, которой командовал политрук Алексеев. Красноармейцы роты в районе деревни Черпиково связками ручных гранат и бутылками с горючей смесью уничтожили 5 вражеских танков. Бесстрашно действовало разведподразделение капитана Давыдова, уничтожив за один день 7 танков противника. Десантники батальона капитана Чепурного уничтожили 20 гитлеровских танков.

В боях на кричевском направлении танковые соединения Гудериана понесли ощутимые потери. Наши непрерывные контратаки, проводившиеся порой не только частями и соединениями, но и небольшими подразделениями, как справедливо пишет Л. М. Сандалов в своих воспоминаниях, «не на шутку напугали Гудериана. Он еще раз донес в Берлин, что с рубежа Чериков, Довск маршал Тимошенко развивает начатое 13 июля контрнаступление двадцатью дивизиями...»{1}

Мужество и героизм советского солдата испугали «танкового короля» вермахта, и он, боясь за свой престиж, перешел на правом фланге к обороне но реке Сож всеми дивизиями 24-го и частью сил 46-го моторизованных корпусов.

Потеря Кричева, видимо, вызвала серьезное беспокойство у Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко. Мне было приказано срочно прибыть к нему на КП. Кстати, к этому времени уже были созданы главные командования войск направлений. Главное командование войск Западного направления и возглавил Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко.

Поехал к главкому. Тревожно было на душе: что доложить ему? Что десантники дрались храбро и умело, но, к сожалению, превосходство на стороне врага, особенно в танках, артиллерии и авиации...

Выслушав мой короткий доклад о положении в районе Кричева, Семен Константинович очень спокойно сказал:

— Времени на раздумья нет. С потерей Кричева ослабилось рославльское направление. Надо остановить продвижение врага. Ваш воздушно-десантный корпус еще располагает хорошим кадровым личным составом, но в бригадах нет артиллерии. В стрелковом корпусе Магона людей совсем мало, но есть боевая техника и артиллерия. Объедините усилия обоих корпусов и с утра 19 июля нанесите удар на Кричев и во взаимодействии с частями 13-й армии восстановите положение в этом районе. Действуйте как можно активнее и решительнее, — напутствовал меня Тимошенко.

Возвращаясь в корпус, я всю дорогу думал, как же лучше выполнить поставленную задачу. В штабе корпуса узнал, что обстановка еще более усложнилась. Как мы и предполагали, объединить усилия нашего корпуса со сводным отрядом комдива Магона не удалось, и 19 июля нанести намеченный главкомом контрудар не пришлось.

В эти дни, как уже знает читатель, 4-й воздушно-десантный корпус состоял из двух ослабленных бригад. Непрерывные бои, бессонные ночи, колоссальное физическое напряжение настолько измотали людей, что они буквально падали от усталости. Поэтому наши попытки 20 июля выполнить полученный приказ не увенчались успехом.

8-я бригада из-за постоянного воздействия авиации противника и труднопроходимости дорог не смогла сосредоточиться в указанном ей районе. 7-я бригада хотя с утра 20 июля и перешла в наступление, героически дралась весь день, но, действуя в одиночку, успеха добиться не смогла и, понеся большие потери от артиллерийского огня противника, была вынуждена отойти на рубеж платформа Великан, Грезивец, роща севернее Коропца.

Вскоре 4-й воздушно-десантный корпус был выведен в тыл на переформирование. Я получил приказ убыть в распоряжение командующего только что созданного нового фронта — Центрального, штаб которого находился в Гомеле.

Я тепло попрощался со своими боевыми друзьями — десантниками, и особенно сердечно с прекрасным человеком и товарищем Александром Федоровичем Казанкиным, который принял командование корпусом .

Однако вернемся теперь к моему новому назначению. Прежде всего хотелось бы вкратце рассказать о том, чем было вызвано создание нового, Центрального фронта.

Во второй половине июля в полосе Западного фронта сложилась трудная обстановка сразу на нескольких направлениях: оршанско-смоленском, могилевско-рославльском, бобруйско-рогачевском и мозырь-гомельском. В этих условиях командованию Западного фронта стало трудно управлять войсками, особенно действующими на левом фланге. Ставка с целью улучшения руководства войсками выделила 3, 21, 13-ю армии и конную группу генерал-полковника О. И. Городовикова в самостоятельный Центральный фронт. Фронтовое управление было сформировано на базе армейского управления 4-й армии. Командующим фронтом был назначен генерал-полковник Ф. И. Кузнецов, членами Военного совета — первый секретарь ЦК К'П(б) Белоруссии П. К. Пономаренко и корпусной комиссар Д. Л. Гапанович, а начальником штаба фронта — полковник Л. М. Сандалов.

Распрощавшись со своими боевыми друзьями-десантниками, утром 27 июля я выехал в Гомель. По дороге, в районе Рославля, мне встретились кавалерийские части. Каково же было мое удивление , когда узнал, что это родная моя 21-я Туркестанская горно-кавалерийская дивизия следует в состав конной группы О.И.Городовикова. Не думал и не гадал я, что встретиться придется на военных дорогах Смоленщины.

Мимо проходили знакомые полки и эскадроны. Да, дивизия была полностью укомплектована хорошо подготовленным личным составом. Отлично обстояли дела с лошадьми, стрелково-пулеметным и артиллерийским вооружением, боеприпасами. Но из своего горького опыта я уже знал, что она не в состоянии успешно противостоять танковым и моторизованным полчищам Гудериана. Впереди соединение ждали тяжелые испытания. Вскоре подъехал командир дивизии полковник Я. К. Кулиев. Кстати, узнав уже после отъезда из САВО о его назначении на эту должность, я обрадовался, ибо был уверен, что дивизия попала в руки хорошего кавалерийского начальника. Наша встреча на фронтовой дороге была хотя и короткой, но очень теплой. За небольшим импровизированным столом вспомнили командиров полков — майора Николая Павловича Загребельного, майора Андрея Николаевича Максимова, старательного и неутомимого начальника штаба дивизии полковника Александра Ивановича Юрьева. Я обрадовался, узнав, что в командование 112-м кавалерийским полком вступил энергичный и отлично подготовленный в военном отношении капитан Хасан Лангустович Харазия. Кстати, в годы войны Харазия воевал мужественно, командовал различными соединениями и к Дню Победы был уже генерал-лейтенантом.

— По твоим рассказам чувствую, что трудно придется нашим кавалеристам, — сказал Якуб Кулиевич.

— Очень трудно воевать сейчас без танков и артиллерии, особенно противотанковой, без средств противовоздушной обороны, — ответил я. — Тем более когда враг обладает превосходством в этих средствах. Вот нам и приходится отступать, хотя дорого достается фашистам каждая пядь родной земли...

Прощаясь с комдивом и глядя на его приунывшего водителя Василия Корытина, с которым расстался чуть больше месяца назад, я упросил Кулиева отпустить его со мной. Якуб Кулиевич уважил мою просьбу. Корытин возил меня всю войну. Он был отважным солдатом, опытным шофером, в любых, самых сложных дорожных переделках блестяще справлялся со своими обязанностями...

Расстались мы каждый со своими думами и заботами.

Не знал я тогда, что больше не увижу этого замечательного человека. Погибли в те тяжелые дни отступления и полковник А. И. Юрьев, майор А. Н. Максимов, заместитель начальника политотдела майор С. И. Кузнецов и многие, многие другие...

По дороге в Гомель я невольно вспомнил годы работы в Инспекции кавалерии РККА. Там приобрел я разносторонний опыт работы под руководством таких известных военачальников, как И. В. Тюленев, О. И. Городовиков, чьи имена вошли в историю нашей Родины. Этих людей объединяли такие общие черты, как принципиальность, доброжелательность, стремление всегда помочь подчиненным. Вот и сейчас, думал я, они опять в самой гуще военных событий, на самых жарких участках фронта.

...Приехав в Гомель, тотчас представился командующему фронтом генерал-полковнику Ф. И. Кузнецову. Федора Исидоровича знал как хорошего преподавателя во время моей учебы в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Накануне войны он командовал Прибалтийским Особым военным округом, преобразованным 22 июня 1941 года в Северо-Западный фронт. Забегая вперед, скажу, что как военачальник он себя на войне особенно не проявил. Много лет спустя, в 1948 году, если память мне не изменяет, когда Г. К. Жуков прибыл принимать Уральский военный округ, которым командовал Ф. И. Кузнецов, мне вновь пришлось встретиться с ним. Я был в составе приемопередаточной комиссии. Положение в ряде частей было не на высоте, и, строго говоря, мы обязаны были все недостатки отразить в специальном акте. Федор Исидорович уходил в отставку, и мне очень не хотелось этого делать, Выручил Георгий Константинович.

— Ничего не надо писать, — сказал он, — тут дело ясное, разберусь сам. Он сдает, а я принимаю. — Этим самым он взял всю ответственность за имевшиеся недостатки в округе на себя.

Однако вернемся в штаб Центрального фронта. Генерал Кузнецов выглядел очень усталым и, как мне показалось, больным. Поинтересовавшись обстановкой в районе Кричева, расспросив о том, как воевал 4-й воздушно-десантный корпус, и посетовав на тяжелое положение наших войск в этом районе, он объявил о назначении меня начальником штаба 3-й армии.

«Что за 3-я армия? Вновь сформированная или та же самая, которая дралась в окружении западнее Минска?» — раздумывал я. Полную ясность внес начальник штаба фронта Л. М. Сандалов. Я был рад, что за эти два месяца войны уже во второй раз встречаюсь с Леонидом Михайловичем. Этот человек, с богатым жизненным опытом, глубоким аналитическим мышлением, широким оперативным кругозором, редким умением быстро обобщать военные события, четко и кратко излагать обстановку, принимать смелые решения, понравился мне с первой встречи на Березине. Незаурядные способности Сандалова в последующем проявлялись всюду, на самых ответственных участках войны: под Гомелем, Брянском, Тулой, Курском, в Прибалтике. Он участвовал в разработке и осуществлении многих победоносных операций Великой Отечественной войны.

...Оказалось, что речь идет о той же 3-й армии Западного фронта, остатки полевого управления которой во главе с командующим генерал-лейтенантом В. И. Кузнецовым вышли в конце июля из окружения в район Речицы. Армия пополнялась за счет левофланговых дивизий 21-й армии, дивизии генерала С.И. Недвигина, Мозырьского укрепраиона, а также вновь сформированных дивизии из отрядов , подразделений и частей, вышедших из окружения в район Мозыря.

Я поспешил в Речицу. По дороге встретился с П. К. Пономаренко. Наша беседа касалась главным образом событий на фронте. Пантелеймон Кондратьевич высказывал беспокойство по поводу положения наших войск на мозырьском направлении и посоветовал мне как можно быстрее наладить руководство действующими здесь соединениями, а главное, навести порядок среди выходящих из окружения частей и побыстрее возвращать их в строй.

Представившись командующему и члену Военного совета Федору Ивановичу Шлыкову, я сразу же окунулся в работу. А ее было, как говорят, невпроворот. Все вопросы, связанные с воссозданием армии как оперативного объединения, пришлось решать с ходу: принимать дивизии и части с их боевыми участками, организовывать управление, материальное обеспечение, формировать новые соединения, сколачивать штаб и полевое управление.

В конце июля активные боевые действия в полосе нашего фронта велись сразу на нескольких направлениях.

В Могилеве 61-й стрелковый корпус генерала Ф. А. Бакунина продолжал драться в окружении. 63-й стрелковый корпус генерал-лейтенанта Л. Г. Петровского, овладев городами Рогачев и Жлобин, наступал к Бобруйску. Конная группа генерала О. И. Городовикова рейдировала по тылам врага где-то западнее Бобруйска, в районе Старых Дорог. Все это приковывало значительные силы группы армий «Центр» и не позволяло использовать их на главном — смоленском направлении. Таким образом, войска Западного фронта активными боевыми действиями спутали многие планы гитлеровского командования. Немецко-фашистским войскам пришлось временно перейти к обороне.

На левом крыле Центрального фронта — в полосе 3-й армии — сохранялась сравнительно спокойная обстановка. Это позволило нам провести целый ряд мероприятий по укреплению обороны и организационному усилению соединений и частей. Но затишье на нашем участке было недолгим. Уже в первых числах августа мы почувствовали повышенную активность противника на гомельском направлении. Участились полеты его разведывательной авиации, все чаще поступали сообщения о сосредоточении войск врага в этом районе.

Как стало известно несколько позже, все эти мероприятия осуществлялись в соответствии с утвержденным Гитлером планом по «разгрому находящейся в районе Гомеля и севернее...»{2} группировки советских войск.

На этом направлении было сосредоточено около 25 дивизий. Главный удар планировалось нанести от Кричева на Новозыбков, Унеча, в обход Гомеля с востока. Выполнение этой задачи возлагалось на танковую группу Гудериана. Непосредственно на Гомель с севера должна была наступать 2-я немецкая армия.

В конце первой недели августа развернулись ожесточенные бои в районе Кричева, а затем враг, смяв фланги корпуса Петровского, начал теснить его к югу, продвигаясь по обоим берегам реки Сож. Создалась угроза выхода противника в тыл войскам 3-й армии.

Учитывая сложившуюся обстановку, командарм приказал мне собрать оперативную группу, взять с собой средства связи и возглавить руководство в районе Речицы.

Здесь нами заблаговременно была создана прочная оборона, способная сдержать наступление противника, который пока что никаких активных действий не предпринимал. Прибыв в Речицу, наша оперативная группа приступила к выполнению своей задачи.

Утром 13 августа нам стало известно, что в полосе 21-й армии противник форсировал Днепр в районе Стрешина и устремился к Довску, навстречу своим дивизиям, наступавшим сюда с севера. Корпус Петровского оказался, по существу, в окружении. Обстановка в этом районе с каждым часом усложнялась. После форсирования Днепра в нашей обороне образовалась брешь, которой враг мог воспользоваться для развития удара на Гомель. Так оно и случилось. Немецкие моторизованные дивизии из района Довска и Стрешина повели наступление на юг, в междуречье Днепра и Сожа. Вскоре к правому флангу армии стали подходить разрозненные части корпуса Петровского. Как только мне доложили об этом, я выехал им навстречу. Глазам моим открылась тяжелая картина отступления: двигались мелкие группы и одиночки, на лошадях и машинах, пешком. Тут были и красноармейцы, и сержанты, и командиры. Всего в наш район вышло около тысячи человек. Все они считались окруженцами и, по существовавшим тогда положениям, были направлены во фронтовой тыл. На свой страх и риск я оставил некоторых командиров в армии, пополнив ими отделы штаба.

Вскоре мы узнали, что командир 63-го стрелкового корпуса генерал-лейтенант Л. Г. Петровский погиб в бою 17 августа 1941 года. Все мы, знавшие Леонида Григорьевича как прекрасного человека и отличного командира, тяжело переживали эту утрату. Еще раз хочу отметить, что освобождение корпусом Рогачева и Жлобина и наступление на Бобруйск были одними из первых в начале войны наших успешных контрударов...

...Между тем группировка противника, вышедшая к Гомелю с севера, частью сил наступала на Речицу. Неожиданно танки и мотопехота гитлеровцев появились в районе железнодорожного моста через Днепр. Пришлось срочно организовать оборону моста с помощью людей из корпуса Петровского и дивизии Недвигина. Здесь же располагались огневые позиции зенитной батареи ПВО страны. Хочется особо отметить мастерство и героизм личного состава этой батареи и ее командира, фамилии которого я, к сожалению, не записал. Батарея успешно отражала не только налеты авиации, но и атаки танков противника.

Несмотря на то что с фронта на нас особого давления фашистов не чувствовалось, было ясно, что, если не последует приказ об отходе 3-й армии, ее части могут оказаться отрезанными от днепровских переправ и вновь очутятся в тылу врага. Утром 15 августа такое распоряжение командующего фронтом было получено. Армия отводилась за Десну в район восточнее Чернигова с задачей организовать прочную оборону на этом рубеже. В районе Гомеля к этому времени уже шли упорные бои, и нам пришлось сначала спуститься вдоль западного берега Днепра на юг, а затем в районе Лоева переправиться по наплавным мостам, оборудованным силами фронта.

К концу августа обстановка в полосе Центрального фронта значительно усложнилась. 21-я армия с трудом сдерживала наступление 2-й немецкой армии от Гомеля на юг, к Десне; 13-я армия вела тяжелые бои с танковой группой Гудериана, наступавшей в направлении Новгород-Северского; наша 3-я армия находилась в движении к Десне; конная группа Городовикова только подошла к переправам через Днепр. Откровенно говоря, не было никакой уверенности, что мы сумеем заблаговременно выйти к Десне и, организовав оборону своими силами, остановить наступление противника на этом рубеже.

Во время нашего движения к Десне стало известно, что в тылу наших войск развертывается Брянский фронт под командованием генерал-лейтенанта А. И. Еременко. Он создавался в целях объединения управления войсками, действовавшими на брянском и гомельском направлениях. В состав фронта кроме 50-й и 13-й армий были переданы войска Центрального фронта, который директивой Ставки Верховного Главнокомандования от 25 августа 1941 года упразднялся. 3-я_армия свои соединения передала 21-й армии, в командование которой вступил генерал В.И. Кузнецов. Мне со штабом армии и начальниками родов войск и служб было приказано следовать через Чернигов в район Брянска в распоряжение командующего Брянским фронтом.

В конце августа 1941 года я прибыл в штаб Брянского фронта, а член Военного совета Ф.И.Шлыков со штабом армии, начальниками родов войск и служб направился непосредственно в соединения, которые передавались в состав армии.

После представления начальнику штаба фронта генералу Г. Ф. Захарову и краткого доклада о состоянии штаба армии и возможностях средств управления я был информирован об оперативном положении войск фронта. Оно было следующим.

Брянский фронт включал четыре общевойсковые армии. 50-я оборонялась за Десной, северо-западнее Брянска, от железной дороги Рославль — Киров до Жуковки. Оборона полосы южнее и западнее Брянска, между Жуковкой и Почепом, возлагалась на нашу 3-ю армию, возрождаемую за счет фланговых дивизий 50-й и 13-й армий. Слева от нас, на рубеж от Почепа до Новгород-Северского, выходили войска 13-й армии. 21-я армия занимала несколько обособленное положение. Ее рубеж — северные подступы к Чернигову, где она вела бой, — не примыкал к левому флангу 13-й армии. Здесь, но Десне от Шостки до Сосницы, оборонялась 40-я армия Юго-Западного фронта.

Георгий Федорович предупредил меня, что А. И. Еременко, будучи у И. В. Сталина, обещал ему разбить Гудериана и что сейчас идет подготовка к нанесению фронтового контрудара. Ставка выделила для этого дополнительные силы — танковую дивизию, танковую бригаду и кавалерийскую дивизию, объединенные в подвижную группу генерала А. Н. Ермакова.

Перед фронтом действовал знакомый нам противник — танковая группа Гудериана и 2-я немецкая армия. К описываемому времени части Гудериана переправились через Десну, захватили Трубчевск и развернули наступление на юг и юго-восток для охвата с севера Юго-Западного фронта.

— Ставка считает, — сказал Захаров, — что, хотя силы Гудериана повернуты на юг, он располагает возможностями для нанесения нового удара севернее Брянска и далее на Козельск с целью обхода Москвы.

В действительности тогда этого не произошло потому, что, завязнув в тяжелых боях под Смоленском, гитлеровцы неожиданно для себя протоптались там более месяца и решили не испытывать судьбу новым лобовым ударом. Поэтому к югу была рокирована не только 2-я армия, но и главные силы танковой группы Гудериана.

После такой детальной оперативной ориентировки я поспешил на командный пункт армии, который размещался в 10–12 км восточнее Почепа. Почти одновременно со мной прибыл и командующий армией генерал-майор Я.Г. Крейзер.

Как сейчас помню, было это в начале сентября 1941 года. Я сидел в штабной землянке и знакомился по карте с полосой, в которой предстояло воевать нашей, фактически заново формируемой армии, когда дверь отворилась и к столу стремительно подошел ладный, выше среднего роста генерал-майор с Золотой Звездой Героя Советского Союза и двумя орденами Ленина на груди.

— Крейзер, ваш новый командарм, — отрекомендовался он, протягивая руку и весело глядя на меня умными карими глазами.

Он тут же подсел к столу, и мы принялись вместе изучать обстановку. С первых же минут знакомства я проникся уважением и симпатией к своему командарму, ибо он весь, как говорится, излучал энергию, был деловит и доброжелателен к окружающим. Мы пережили вместе в сентябре — октябре 1941 года немало тяжелых дней, когда выводили армию из окружения. Должен сказать, что успеху в выполнении этой задачи во многом армия обязана уверенному и гибкому руководству со стороны Я. Г. Крейзера, его неиссякаемому оптимизму, умению увлечь людей личным примером мужества и настойчивости. Надо отметить, что к этому времени он накопил уже немалый командирский опыт в мирных и боевых условиях, прославился в огне Смоленского сражения во главе 1-й Московской мотострелковой дивизии.

В должности командующего армией Яков Григорьевич чувствовал себя уверенно, обстановку схватывал быстро и в руководстве войсками всегда опирался на штаб и своих заместителей.

Под стать командующему был член Военного совета армии Федор Иванович Шлыков. Настоящий коммунист, опытный политработник, он вникал во все вопросы жизни войск. Его отличала глубокая партийная принципиальность, высокая требовательность, и в то же время он был простой, доступный и обаятельный человек. Его постоянно можно было видеть среди красноармейцев и командиров, особенно в тяжелой обстановке.

Хочу отметить, что полевое управление армии, и в частности штаб армии, было сколоченным и слаженным органом, способным управлять соединениями в самых сложных условиях. С большой теплотой вспоминаю совместную работу с моим помощником — начальником оперативного отдела Алексеем Викторовичем Владимирским. С первой встречи он произвел на меня хорошее впечатление умением глубоко анализировать обстановку и делать четкий и ясный вывод по ней. Владимирский имел большой опыт штабной работы и пользовался заслуженным авторитетом у командиров дивизий и начальников родов войск и служб армии.

В разведывательном отделе 3-й армии работала группа отлично подготовленных в этой области командиров, инициативных и исполнительных. В то сложное время в их работе мне особенно нравились самостоятельность и стремление постоянно следить за противником. Они подкупали всех нас своей неуемной энергией.

Оперативный и разведывательный отделы армии работали в тесном содружестве. Этому способствовали хорошие товарищеские взаимоотношения, сложившиеся между начальниками отделов.

Любимцем штаба армии был его комиссар Николай Николаевич Амосов. Высококультурный, душевный человек, он умел всегда найти доброе слово для каждого работника штаба. Будучи тяжело раненным при выходе из окружения, он показал себя мужественным человеком, боевым товарищем, душой всего коллектива штаба.

Много хороших слов можно сказать о начальнике артиллерии армии Михаиле Михайловиче Барсукове. Это был человек, который мало говорил, но много делал. Его талант широко развернулся в ходе войны: он командовал артиллерийским корпусом прорыва, вырос до генерал-полковника артиллерии — командующего артиллерией одного из фронтов.

...После моего доклада командарму об общей обстановке в полосе фронта, и в частности на нашем направлении, мы приступили к работе. Прежде всего вместе с начальником оперативного отдела Владимирским начали с организации управления дивизиями, передаваемыми в состав армии. В каждую из них был направлен оператор — направленец для установления личных связей и выяснения обстановки. Развернули и оборудовали передовой командный пункт и тыловой пункт управления. Хочется подчеркнуть, что врастал я в свою новую должность уверенно, ибо чувствовал на каждом шагу широкую поддержку со стороны моих заместителей и начальников родов войск и служб. Кроме того, пригодился и многолетний опыт предвоенной штабной работы в различных звеньях — в полку, дивизии, корпусе и Инспекции кавалерии РККА.

Большую заботу и внимание проявлял к работе штаба и Яков Григорьевич Крейзер. Менаду нами сразу установились и поддерживались хорошие деловые взаимоотношения.

Изучение обстановки, подчиненных соединений, знакомство с их командирами, начальниками штабов, командирами полков осуществлялись нами непосредственно на боевых участках. Первая моя поездка была в 137-ю стрелковую дивизию полковника И. Т. Гришина. Это 6ыл опытный комдив, впоследствии выросший до командующего 49-й армией, отлично проявивший себя в этой должности. Затем я побывал в 269-й стрелковой дивизии полковника А.Е. Чехарина, в 280-й генерала С. Е.Данилова.

Армия почти не располагала средствами усиления. Правда, нам придали дивизион реактивных минометов, прозванных впоследствии «катюшами». Это было новое грозное оружие, и я в те дни впервые познакомился с его огневыми возможностями.

Но вернемся несколько назад и рассмотрим обстановку, которая складывалась на стыке 13-й и 50-й армий, то есть как раз на том боевом участке, который передавался 3-й армии.

В конце августа противник силами двух танковых и одной моторизованной дивизий из состава 47-го моторизованного корпуса предпринял наступление на Трубчевск. Удары наносились на нескольких направлениях: на Почеп, Семцы, Мосточная, ст. Знобь. 13-я армия не выдержала ударов врага и, понеся большие потери, отходила за Десну. В этой неблагоприятной для нас обстановке фронт утром 29 августа нанес по противнику довольно сильный контрудар в направлении Трубчевск, Погар. Он пришелся по флангу группы Гудериана. В контрударе участвовали подвижная группа генерала Ермакова (108-я танковая дивизия, 141-я танковая бригада и 4-я кавалерийская дивизия) и три дивизии 13-й армии, в том числе 137-я и 269-я стрелковые, переданные в состав армии. Я напомнил эту обстановку, ибо как раз в это время мы проводили все организационные мероприятия по приему соединений, их боевых участков и налаживали управление войсками.

Контрудар фронта превратился во встречное сражение наших войск с моторизованным корпусом Гудериана и пехотными дивизиями 2-й немецкой армии. А. И. Еременко утверждает, что в «этом сражении участвовало со стороны противника до 500–600 танков и с нашей стороны — 250–300. Неприятель потерял в этом районе несколько тысяч солдат и офицеров и не менее 200 танков»{3}

Не берусь утверждать, но мне думается, что приведенные цифры несколько преувеличены.

Главный результат этого контрудара, на мой взгляд, состоял в том, что мы изрядно потрепали некоторые части Гудериана. Личный состав убедился, что фашист не так страшен, как он себя стремится показать, труслив и что если на него нажать как следует, то он побежит без оглядки. Но в том-то и дело, что силенок для того, чтобы нажать на врага, у нас как раз и не хватало.

На освобожденную от врага территорию мы с Михаилом Михайловичем Барсуковым поехали специально, чтобы посмотреть доставшиеся нам трофеи. Разбитые немецкие минометы, орудия, сожженные танки и автомашины, брошенные при поспешном отступлении боеприпасы и различное военное снаряжение — зрелище в ту пору для нас новое.

Территориальное продвижение, конечно, было небольшое. Ставка Верховного Главнокомандования, надеясь, очевидно, что достигнутые тактические успехи можно развить в оперативные, приказала Брянскому фронту нанести дополнительные удары в направлении Рославля и Стародуба с целью разгромить группировку противника в районе Почеп, Новгород-Северский, Новозыбков. В дальнейшем ставилась задача наступать в направлении Кричев, Пропойск (Славгород) и к 15 сентября выйти на фронт Петровичи, Климовичи, Белая Дубрава, Гута-Корецная, Новозыбков.{4}

3-я армия своей ударной группировкой в составе четырех дивизий, из которых уже были втянуты в бой одна танковая и одна кавалерийская, должна была наступать в направлении Почепа, 50-й армии была поставлена задача нанести удар на Рославль, а 13-й армии — продолжать наступление на Погар, Стародуб.

Хотя А. И. Еременко в своей книге «В начале войны» и написал, что выполнение указанной выше задачи Ставки происходило в рамках какой-то разработанной операции, на самом деле все свелось к обычному наращиванию усилий и некоторому уточнению направлений боевых действий, иначе говоря, слиянию этих новых, усилий с продолжающимся контрударом, предпринятым в конце августа. Естественно поэтому, что армии не смогли достигнуть тех рубежей, которые были им указаны в приказе. Войска фронта продвинулись в среднем на 10–15 км и вышли на рубеж Фроловка, восточный берег реки Судость до Зноби и далее по восточному берегу реки Десна. 3-я армия, в частности, продвинулась на почепском направлении до 10 км, заставив противника перебросить сюда 31-ю и 167-ю пехотные дивизии 2-й армии, усилив их танками из 18-й танковой дивизии танковой группы Гудериана.

Таким образом, развить частный тактический успех, достигнутый контрударом подвижной группы генерала Ермакова и левофланговыми дивизиями 3-й армии (переданными из 13-й армии), и разбить Гудериана, как это было обещано Сталину, командующему фронтом генерал-лейтенанту А. И. Еременко не удалось.

После того как войска фронта отбросили части Гудериана за Десну, 3-я армия перешла к обороне. Обстановка в ее полосе стабилизировалась и была сравнительно спокойной. Соединения укрепляли занимаемые рубежи, вели разведку противника и отражали его отдельные попытки перейти в наступление. Но нас сильно тревожили события на Юго-Западном фронте. Из поступающей информации мы узнали, что там наши войска потерпели серьезное поражение. Погибли командующий фронтом генерал-полковник М. П. Кирпонос, начальник штаба генерал-майор В. И. Тупиков, члены Военного совета М. А. Бурмистренко и дивизионный комиссар Е. П. Рыков. Тяжело был контужен и ранен командующий этой армией генерал М. И. Потапов.

События тех дней на Юго-Западном фронте довольно подробно описаны в военно-исторической и военно-мемуарной литературе. Здесь мне хотелось бы лишь отметить, что танковая группа Гудериана и взаимодействующая с ней 2-я немецкая армия, совершившие поворот на юг, воспользовались слабостью нашей обороны на стыке Юго-Западного и Брянского фронтов. Это дало возможность противнику быстро протаранить фронт 40-й армии, захватить Конотоп, Бахмач, Борзну, выйти в тыл войскам Юго-Западного фронта и 15 сентября соединиться в районе Лохвицы с 1-й танковой группой Клейста, стремительно наступавшей с плацдарма у Кременчуга. Выход этих двух танковых групп в район Лохвицы, перехват ими всех важнейших коммуникаций Юго-Западного фронта, а затем разгром штаба фронта поставили советские войска в тяжелое положение.

После этих трагических событий перед нами невольно вставал вопрос: что же предпримет дальше противник? Мы знали, что войска левого крыла фронта — 13-я армия и группа Ермакова — измотаны в предыдущих боях, и не исключали, что Гудериан может воспользоваться этим и повернуть главные силы на северо-восток. В штабе армии считали — и тут я должен особо отметить проницательность Крейзера, — что обстановка на Брянском фронте может сложиться чрезвычайно опасная. И Яков Григорьевич и я несколько раз в разговорах по Бодо с командующим и начальником штаба фронта доказывали необходимость создания более сильного резерва, отведя для этого с переднего края хотя бы несколько дивизий.

Возможность создания более сильного фронтового резерва мотивировалась нами тем, что непосредственно перед 3-й армией не появилось новых войск противника и никакой активности он не проявлял. Мы даже советовали вывести во второй эшелон всю 3-ю армию и сосредоточить ее позади 13-й армии, ближе к ее левому флангу, в районе Дмитровск-Орловского. Если бы это было сделано, то, как выяснилось впоследствии, именно на направлении главного удара Гудериана фронт располагал бы более мощными силами для отражения его наступления.

Командование фронта продолжало вести на левом крыле активные боёвые действия, а это привело к тому, что надежной обороны здесь создано не было, а силы группы генерала Ермакова были истощены. Этим и воспользовались гитлеровцы. 30 сентября мы получили из штаба фронта тревожную весть. Сосредоточившаяся перед левофланговыми соединениями 13-й армии и группой Ермакова 2-я танковая группа Гудериана перешла в наступление. Оно развивалось настолько стремительно, что уже к исходу дня противник вклинился в нашу оборону на 15 км. Однако командование фронта не усмотрело в этом ничего угрожающего. Генерал Еременко в ночь на 1 октября вновь пообещал Верховному Главнокомандующему уничтожить группировку Гудериана «сначала в направлении группы Ермакова, а затем — на левом фланге 13-й армии»{5}.

Но остановить имевшимися в этом районе ослабленными силами лавину вражеских танков было уже невозможно. Группа Гудериана наступала настолько стремительно, что вскоре захватила Севск и Середина-Буду, вечером 1 октября ее передовые танковые части уже были в районе Дмитровск-Орловского и станции Комаричи, 2 октября они овладели городом Кромы, а на другой день с ходу захватили Орел. Таким образом, за четыре дня наступления группа Гудериана сумела продвинуться на 200 км.

В полосе 3-й армии ожесточенные бои развернулись с 1 октября. В этот день частям 2-й немецкой армии ударом на Почеп удалось захватить важный тактический пункт в обороне 280-й стрелковой дивизии. Несколько раз подразделения дивизии переходили в контратаку, дрались с большим упорством и отбили захваченный врагом пункт. В этих боях особенно отличился батальон капитана Георгия Михайловича Оласаева, имя которого стало широко известно за пределами армии.{6}

Мы продолжали успешно отражать настойчивые атаки противника, однако все чаще задавали вопрос: что делать дальше? Тем более что неизвестность усилилась, когда примерно с середины дня связь со штабом фронта прервалась и никаких распоряжений от него не поступало. Последнее указание генерала Еременко, полученное нами накануне, было следующим: Брянский фронт своих позиций не оставит, будет стойко держать оборону, а прорвавшиеся части Гудериана будут разгромлены в нашем тылу.

Единственный канал связи, который у нас еще имелся, — это радиосвязь со Ставкой. Надо сказать, что принятая система связи Ставка — фронт — армия в случае выхода из строя командного пункта фронта позволяла Ставке брать управление армиями непосредственно на себя.

Пока мы раздумывали над тем, что предпринять, в нашем тылу появилась 19-я танковая дивизия Гудериана и отрезала своими батальонами все пути отхода, Положение армии усложнилось, но оставлять занимаемые рубежи без приказа мы не могли. 7 октября к нам на командный пункт неожиданно приехал на машине командующий фронтом генерал Еременко с адъютантом. Вслед за ними прибыла вторая машина с радистами и радиостанцией. Я был хорошо знаком с командующим по службе в кавалерии и поэтому после рукопожатий сразу спросил:

— Андрей Иванович, что будем делать? Надо принимать кардинальное решение. Последние данные подтверждают, что в армейском тылу танки противника, да и в масштабе фронта обстановка крайне тяжелая.

— Нам надо обороняться на занимаемых рубежах. Навстречу прорвавшейся танковой группе Гудериана выдвигаются резервы. Они будут его громить там, а мы здесь, — ответил Еременко.

Мы все чувствовали, что он сильно переживает поражено фронта и его очень тяжелое положение. Очевидно, Андрей Иванович понимал , что сам не все сделал для того, чтобы предотвратить разгром вверенных ему войск.

Мы накормили его обедом. У нас как раз оказались хорошие продукты, только что привезенные из Москвы. Во время обеда Еременко рассказал, что накануне в полдень танки и мотопехота противника неожиданно появились в районе станции Свень (южнее Брянска) и вышли к командному пункту фронта, который располагался в густом сосняке в двух домах. Подразделение охраны вступило в бой. Были вынуждены взяться за оружие все генералы и штабные командиры. Врага отбили, все управления и отделы свернулись и передислоцировались в район Белева, куда несколько дней назад был выдвинут узел связи.

— Убедившись, что никаких потерь штаб не понес, все оперативные документы уцелели и личный состав командного пункта благополучно выбрался из опасного района, я поехал к вам. Не мог я уйти от своих войск куда-то в тыл, оставить здесь три армии, не знать, что с ними делается, — закончил Андрей Иванович.

Его решение показалось мне тогда вполне разумным. Однако я был удивлен, что вместе с командующим фронтом не оказалось никого из ответственных работников штаба. Значит, подумал я, там не были готовы к таким событиям и заранее не предусмотрели возможности управления войсками с командного пункта какой-либо армии.

После обеда мы предложили командующему фронтом немного отдохнуть. Только он уснул, как из Ставки была получена телеграмма за подписью Маршала Советского Союза Б. М. Шапошникова. Так как Ставка не имела связи со штабом фронта и не знала, где находится Еременко, телеграмма передавалась во все армии. Я немедленно доложил командующему о телеграмме, и мы засели за выработку решении на отход войск фронта. Так как приказ был написан мною и подписали его Еременко, за члена Военного сонета дивизионный комиссар Ф. И. Шлыков, а за начальника штаба фронта я, позволю привести его полностью.

«Командующим 50, 3 и 13-й армий. Группам Ермакова и Рейтера. 7.10.41. 14,00.

1. Противник мотомеханизированными частями ударом в направлении Севск, Орел, Киров, Жиздра, Льгов перерезал коммуникации фронта и создал явное окружение.

2. Армиям фронта строго организованным порядком, нанося удары противнику, пробиться и отходить за линию: ст. Ворошилово, Поныри, Льгов по рубежам:

1) Нехочи, Борщево, Суземка к исходу 9.10.

2) Льгов, Дмитровск-Орловский, Ново-Ямское — 10.10.

3) Нарышкино, Опальково, Дмитриев-Льговский — 11.10.

4) Зяблово, Муханово, Машкино — 12.10.

5) Ворошилово, Поныри, Льгов — 13.10, где и закрепиться.

3. 50-й армии, прикрываясь сильными арьергардами, отходить, нанося главный удар своим правым флангом с северо-востока на Орджоникидзеград, Карачев, Змиевка. Не менее одной стрелковой дивизии иметь уступом назад для обеспечения с севера.

Разгранлиния слева: Глазуновка, Кромы, разъезд Клюковкины, Красная Слобода.

4. 3-й армии, прикрываясь сильными арьергардами, отходить, нанося главный удар в направлении Дмитровск-Орловский, Поныри.

Разгранлиния слева: Почеп, Усмань, Кокаревка, Погар.

5. 13-й армии, прикрываясь сильными арьергардами, отходить и наносить главный удар в направлении Игрицкое, Дмитриев-Льговский, Костин. Иметь уступом назад одну дивизию для обеспечения отхода с юга.

6. Группе Ермакова, удерживая занимаемый рубеж, не допускать наступления противника северо-восточнее Льгова.

7. Группе Рейтера, удерживая рубеж Карачев, Нарышкино до 10.10, совместно с 50-й армией уничтожить противника в районе Карачева и в дальнейшем отходить в направлении Орел, Змиевка.

8. Авиации фронта в период отхода 8–12 октября во взаимодействии с ударными группами армий и днем и ночью уничтожать колонны и боевые порядки противника, содействуя выходу из окружения, и не допускать подхода его резервов. Для опознания своей авиацией на всех танках и кабинах грузовых машин иметь поперек белую полосу.

9. Отход по рубежам производить, как правило, ночью с 23.00, организуя его так, чтобы сосредоточить все усилия, смять противника и быстро продвигаться вперед.

Ни одна дивизия не должна быть окружена, а матчасть артиллерии, танков и другие огневые средства полностью сохранены.

10. Командующим армиями разгрузить весь транспорт от ненужного имущества, с тем чтобы основную массу артиллерии и пехоты погрузить на машины, облегчить бойцов и после прорыва на первом рубеже быстро выдвигаться вперед, имея впереди каждой колонны 5–10 танков.

На флангах и путях отхода широко применять службу заграждений.

11. Тылы организовать эшелонами и иметь в центре боевого порядка.

12. Я буду находиться при штарме 3. Связь держать по радио и делегатами».{7}

Приказ был размножен и отправлен в 13-ю армию, которой командовал генерал-майор А. М. Городнянский, членом Военного совета был М. А. Козлов, а начальником штаба — полковник А. В. Петрушевский, и в 50-ю армию. Его в то время командовал генерал-майор М. П. Петров, бригадный комиссар Н. А. Шляпин являлся членом Военного совета, а полковник Л. А. Пэрн — начальником штаба.

Впоследствии мы выяснили, что 13-я армия приказ получила, а в отношении 50-й так и не узнали. Но дело даже не в этом, а в том, что хорошее само по себе решение командующего фронтом уже не могло быть выполнено, ибо оно запоздало и по месту и по времени. К тому же, когда решение принималось и когда готовился боевой приказ, мы располагали весьма скудными данными о противнике, о 50-й и 13-й армиях, группе Ермакова. Поэтому все три армии и группа Ермакова действовали, по существу, самостоятельно. Штаб фронта ими управлять не мог, он находился в Белеве, не имел связи ни с одной армией и получал отрывочные сведения о них через Генеральный штаб. Командующий же фронтом продолжал находиться при штабе 3-й армии. О серьезном нарушении управления войсками со стороны штаба фронта можно судить и по тому, что в полученной нами из Ставки радиограмме нас уведомляли о том, что исполнение обязанностей командующего Брянским фронтом возлагается на командующего 50-й армией. В Москве, очевидно считали, что Еременко уже нет в живых.

3-я армия, находясь в центре фронта, с началом отхода оказалась в самых тяжелых условиях. Ее полоса — восточный берег Десны, весь район от Трубчевска на восток и северо-восток до реки Свапа — проходила по болотистой, труднопроходимой местности. В ночь на 8 октября мы приступили к выполнению поставленной задачи. Надо сказать, что дивизии первого эшелона довольно скрытно оторвались от противника и за ночь совершили более чем 50-километровый марш. Однако на рубеже Ута, Арельск встретил нас организованным огнем с бывших наших укреплений. Бои здесь продолжались несколько суток. Только 11 октября нам удалось сломить сопротивление противника и выйти на рубеж Салтановка, Святое. Здесь гитлеровцы сумели вновь остановить нас. К этому времени враг, зная примерно направление отхода наших войск, прочно закрыл выходы из лесов по линии Навля, Борщево, Погребы, Локоть.

Для армии успешный удар на Навлю имел решающее значение, ибо в случае успеха соединения выходили из лесов на более удобную для маневренных действий местность. Поэтому на этом главном направлении прорыва были сосредоточены основные силы армии: 137-я, 269-я стрелковые дивизии и 42-я танковая бригада Н.И.Воейкова: 4-я кавалерийская дивизия имела задачу прикрыть наш отход с северо-запада. На Брасов и Салтановку наносили удар 282-я и 148-я стрелковые дивизии.

Противник, очевидно. понимал наши цели. К12 октября он еще более усилил свои войска, действовавшие против 3-й армии. На рубеже Навля. Боршево бои были особенно ожесточенными. 137-й и 269-й дивизиям не удалось пробить сильный заслон гитлеровцев, Обстановка с каждым часом ухудшалась. Личный состав сражался, казалось, на последнем напряжении физических сил. Еременко, Крейзер, Шлыков и я находились непосредственно в ротах и батальонах. Мы делали все, чтобы добрым советом, личным примером укрепить в людях веру в нашу победу.

13 октября утром в районе Борщево мы собрались в доме лесника , чтобы еще ряд обсудить план дальнейших действий армии. Здесь разместился штаб армии , штаб 269-й стрелковой дивизии, а невдалеке находились позиции нашей артиллерии. Спустя минут двадцать в воздухе появился сначала немецкий разведывательный самолет, а затем до десятка пикирующих бомбардировщиков Ю-87. Началась бомбовая обработка района. Усилился и артиллерийский обстрел со стороны Навли. Во время бомбежки был ранен в правую ногу и правое плечо несколькими осколками генерал А. И Еременко. Все мы спаслись каким-то чудом. По-видимому, ударная волна пришлась по домику и соснам. О ранении командующего фронтом немедленно донесли в Ставку Верховного Главнокомандования. В тот же вечер на самолете По-2 Еременко был отправлен в Москву.

Проводив командующего фронтом, мы продолжили отработку деталей предстоящего прорыва. Со штабом фронта связи не было. Для уточнения боевых действий непосредственно на направлениях атак рот и батальонов Крейзер остался в 269-й стрелковой дивизии, а я отправился в 137-ю стрелковую дивизию. Между тем огонь противника все более усиливался. Создавалось впечатление, что где-то поблизости от нас находился вражеский корректировщик. В сложившейся обстановке такое было вполне возможно. Мы несли потери, появилось много убитых и раненых.

Ночью начался прорыв. В результате смелых и решительных атак брешь в обороне врага была пробита на важнейшем направлении, и части начали организованный выход из лесов. Однако на этом наши испытания не закончились. 15 октября в районе Брасово разгорелись новые ожесточенные бои. Фашисты пытались вновь загнать нас в леса и отрезать от дорог, идущих к востоку. Усилиями 137-й, 269-й дивизий и 42-йтанковой бригады вражеское кольцо было прорвано, и соединения 21 октября вышли в район Дмитровск-Орловского. В одной из атак мы потеряли отважного командира 269-й стрелковой дивизии полковника А. Е. Чехарина. Частям 4-й кавалерийской и 280-й стрелковой дивизии прорваться не удалось. Командир 4-й кавдивизии полковник С. И. Дудко впоследствии вышел из окружения с большой группой своих кавалеристов.

Для более гибкого руководства соединениями армии во время дальнейшего выхода из окружения в районе Дмитровск-Орловского командование и штаб армии разделились на две группы: одну возглавили Крейзер и Шлыков, другую — я. В состав моей группы входили до двух батальонов 269-й стрелковой дивизии, ее командование и штаб, остатки 42-й танковой бригады (пять танков) и командиры полевого управления армии — всего около восьмисот человек.

В таком составе мы продолжали выход на рубеж, указанный в упомянутом выше приказе Еременко. После трех суток напряженных, изнурительных боев в тяжелых условиях болотистой местности 23 октября остатки 3-й армии пересекли занятое противником шоссе Фатеж — Кромы, вышли в район Малоархангельска, пересекли линию фронта и сосредоточились под Ливнами. Всего здесь мы собрали около десяти тысяч личного состава.

Отмечая героические действия всех соединений армии, хочется особенно выделить 269-ю стрелковую дивизию, ее командование — командира дивизии полковника А. Е. Чехарина, начальника штаба полковника Г. В. Ревуненкова, комиссара дивизии — полкового комиссара М. И. Смирнова, начальника оперативного отделения майора А. Ф. Кубасова и неутомимого, мужественного начальника артиллерии подполковника И. М. Пырского. Исключительное упорство и отвагу проявили в этих боях воины 137-й стрелковой дивизии во главе со своим командиром полковником И. Т. Гришиным. На эти две дивизии командование армии возлагало самые ответственные и сложные задачи, и они, несмотря на неимоверные трудности, добивались их выполнения.

Как только армия вышла в район Малоархангельска, Крейзер поехал на доклад в штаб фронта, который находился в Щиграх. Туда же вскоре был вызван и я. После полумесячного перерыва командование и штаб фронта вернулись по-настоящему к выполнению своих обязанностей и начали восстанавливать управление войсками, выходящими из окружения.

Исполняющий обязанности командующего фронтом генерал Г. Ф. Захаров, начальник штаба генерал Л. М. Сандалов ознакомили нас с общей оперативной обстановкой, которая продолжала оставаться крайне напряженной.

Фронт получил задачу отвести вышедшие из окружения армии на линию Богучарово, Ефремов, Верховье, Ливны, Тим, оборудовать здесь новый оборонительный рубеж и в недельный срок восстановить боеспособность соединении и частей.

3-й армии было приказано прочно прикрыть ефремовское направление . Фронт обороны протяженностью около 100 км. проходил по рубежу Узловая, Никитское, район западнее Ефремова. В состав армии входили четыре стрелковые, две кавалерийские дивизии и две танковые бригады Все они были развернуты в первом эшелоне. Плотности обороны — одна дивизия на 17-километровом фронте. 50-я армия, которой вместо погибшего генерала М. П. Петрова командовал генерал А. Н. Ермаков, должна была оборонять подступы к Туле, а 13-я армия — прикрыть елецкое направление на рубеже Ливны, Тим.

Пока мы приводили себя в порядок, организовывали оборону, противник тем временем продолжал наступление. 23 октября мощным ударом он смял фланговые соединения фронта и овладел Белевом и Фатежем. В этот же день 2-я танковая армия Гудериана из района Мценска нанесла удар по войскам 50-й армии и вынудила ее отойти на северо-восток. Все это позволило противнику в конце октября появиться на правом фланге 3-й армии в районе Теплое. Гитлеровцы, видя, что наше сопротивление не сулит им легкого успеха, бросили на это направление довольно большие силы не менее моторизованного корпуса. Завязались тяжелые оборонительные бои.

.Чтобы не допустить охвата противником Тулы с востока, 2 ноября по его правофланговой группировке силами фронта был нанесен контрудар, в котором участвовали и соединения 3-й армии, накануне переданные в ее состав: 212-я стрелковая и 52-я кавалерийская дивизии — на правом фланге; 150-я и 121-я танковые бригады — на левом фланге в районе Ефремова. Гудериан об этом контрударе писал: «...Когда авангард 53-го армейского корпуса приблизился 2 ноября к населенному пункту Теплое, он неожиданно натолкнулся на противника. Это была крупная русская группировка, состоящая из двух кавалерийских дивизий, пяти стрелковых дивизий и одной танковой бригады, продвигавшихся вдоль шоссе Ефремов — Тула, и, очевидно, имевшая задачу атаковать в тыл и фланг соединения 24-го танкового корпуса в районе Тулы...»

Конечно, этот контрудар отвлек на некоторое время часть войск Гудериана от Тулы, однако нашей армии особого облегчения он не принес. Ослабленные соединения, почти без танков и противотанковых средств, с трудом сдерживали наступление группировки противника, в составе которой действовали моторизованные и танковые дивизии. К тому же оборона армии не была сплошной: промежутки между дивизиями достигали 8 км, фактически они никем не прикрывались. Большой, 25-километровый разрыв между 3-й и 13-й армиями не оборонялся. Противник незамедлительно воспользовался этим, двинул сюда свои войска и вынудил соединения 3-й армии отойти. 23 ноября мы вынуждены были оставить Ефремов.

11 ноября Брянский фронт был расформирован. Его правофланговая 50-я армия еще 10 ноября вошла в состав Западного фронта, а 3-я и 13-я армии переданы Юго-Западному фронту. Сменилось и командование нашей армии. Генерал Крейзер был отозван в Москву, а вместо него прибыл генерал-лейтенант П. С. Пшенников. Тяжело было расставаться с Яковом Григорьевичем, ведь с ним пришлось пережить столько тяжких дней отступления...

...Однако вернемся к событиям в полосе армии. После захвата Ефремова основные силы Гудериана были брошены на сталиногорское направление для обхода Тулы с востока. Против наших соединений действовали лишь части 2-й полевой армии гитлеровцев. Задача 3-й армии заключалась в том, чтобы не допустить переброски войск врага для усиления группировки, наступавшей на Москву. Сил для ведения активных боевых действий в широком понимании этого слова у нас не было, и все же мы не оставляли противника в покое: вели разведывательные поиски, осуществляли рейды небольших отрядов в его ближайшим тыл, а в первых числах декабря нанесли контрудар силами 212-й, 269-й стрелковых и 52-й кавалерийской дивизии. Противник вынужден был отойти на рубеж Шаховское, Софьино, Куркино. Взятые в плен немецкие солдаты уже не были настроены так воинственно, как в первые дни войны. Все чаще раздавались голоса: «Гитлер капут». Они брели в наш тыл жалкие и разочарованные, так и не дождавшись обещанной легкой победы.

Находясь в обороне, мы все явственнее ощущали признаки готовящегося мощного советского контрнаступления. И праздник пришел наконец. На рассвете 5 декабря удар по врагу нанесли войска Калининского фронта. Утром следующего дня двинулись вперед ударные группировки Западного и Юго-Западного фронтов. Развернулась грандиозная Московская битва в полосе от Калинина до Ельца, протяженностью около 1000 км.

3-я армия приняла участие в Елецкой операции одной левофланговой дивизией и танковой бригадой, в которой насчитывалось 12 боевых машин. Сил было крайне мало, и поэтому вначале наступление развивалось весьма медленно. Только спустя 8–10 дней, когда враг начал терпеть поражения на главных направлениях Калининского, Западного и Юго-Западного фронтов, его сопротивление и на нашем участке было сломлено. Противник начал отходить, бросая на поле боя танки, самоходно-артиллерийские установки, орудия, искалеченные и сожженные огнем наших артиллеристов и летчиков. Все это в то время было для всех нас крайне приятным зрелищем.

Наступление 3-й армии зимой 1941/42 года завершилось выходом на рубеж Белев, (иск.) Мценск и далее по северо-восточному берегу реки Зуша до Новосиль.

Кстати, небезынтересно отметить, что 18 декабря, чтобы улучшить управление войсками на центральном участке фронта, был воссоздан Брянский фронт в составе 61, 3 и 13-й армий. В его командование вступил генерал-полковник Я. Т. Черевиченко, а начальником штаба стал генерал-майор В. Я. Колпакчи.

В те радостные дни 3-я армия понесла тяжелую потерю. При перемещении командного пункта армии в район Черни погиб командующий генерал Пшенников. События этою дня на всю жизнь врезались в мою память.

Как только мне доложили о готовности КП, мы стали быстро свертываться, чтобы засветло добраться к новому месту. Но Пшенников почему-то не торопился, рассказывал нам о своей службе, семье, которая находилась в Ленинграде. Понимая, что командующий пока не собирается выезжать, чтобы не терять времени, я предложил пообедать. За столом беседа вновь затянулась. Уже близился вечер, когда наконец командующий встал:

— Ну вот, а теперь в путь, до наступления полной темноты доберемся, тут километров двадцать, быстро проскочим на наших юрких «бантамах» (английские легковые машины полевого типа. — А. Ж.), — сказал нам Пшенников.

Выехали уже на закате солнца. Погода стояла ясная, холодная. Зима вовсю вступила в свои права. Было много снега. На первой машине ехал командующий, на второй — Шлыков и на третьей — я. Интервалы между ними были метров 200–300. Въехали в какую-то лощину. Здесь на нашем пути стояла разбитая машина. Пшенников, не останавливаясь, очевидно, приказал водителю объехать ее. Раздался сильный взрыв. Когда мы подбежали к машине, командующий армией, его адъютант, офицер штаба и водитель были уже мертвы. Осмотревшись, мы увидели, что место, куда въехал водитель командующего, было огорожено, висела табличка с надписью: «Минировано!» Правда, все эти предупредительные знаки были не столь заметными, однако при соблюдении должного внимания их можно было увидеть. Так нелепо погиб замечательный, душевный человек и, на мой взгляд, талантливый военачальник с хорошими деловыми качествами.

В командование 3-й армией ненадолго вступил генерал-лейтенант П. И. Батов, затем его, также на очень короткое время, сменил генерал Ф.Ф. Жмаченко, а потом в командование вступил генерал П. П. Корзун.

С выходом армии на подступы к Мценску и на реку Зуша мы начали проводить необходимые мероприятия по закреплению освобожденной территории, а также занялись приведением соединений и частей в порядок: доукомплектованием, ремонтом боевой техники, организацией службы тыла.

Фронт на орловском направлении стабилизировался. Наступила пора организации глубоко эшелонированной обороны. Наряду с этим проводились и частные армейские операции с целью улучшения тактического положения некоторых соединений, захвата у противника господствующих высот. Особенно упорно и настойчиво этой цели мы добивались против мценского выступа противника. Однако многие из проведенных операций успеха не имели. В частях армии по-прежнему ощущался острый недостаток боеприпасов и других материальных средств, мало было танков и артиллерии, а противник обладал превосходством в силах и средствах. Несмотря на это, после неудачной очередной операции принимались за планирование другой. В то время эти операции рассматривались как наиболее эффективный способ активизации нашей обороны, при котором враг держался в напряжении и не мог снимать свои силы для переброски их на более активные направления. И все же роль частных операций, на мой взгляд, преувеличивалась... За весьма скромные результаты приходилось порой нести немалые потери...

Много оперативных, тактических и организационных неувязок встречалось из-за отсутствия у нас опыта. Припоминается такой случай. Еще не наступила весна 1942 года, дороги были под снегом. В полосе нашей армии фронт выдвигал две дивизии, каждая по 12–13 тысяч личного состава, для проведения частной армейской операции. Обе дивизии почему-то следовали по одной дороге, поэтому растянулись в длинную кишку и были отличной целью дли вражеской авиации. В это время к нам в штаб прибыл командующий фронтом генерал-полковник Я. Т. Черевиченко. Зная его по довоенной службе, я обратился к нему даже с некоторым укором:

— Яков Тимофеевич, разве можно так выдвигать дивизии?

— А кто так спланировал? — спросил он.

— Дивизии выдвигаются по плану фронта, — ответил я.

— Немедленно перепланируйте их выдвижение так, как это нужно в соответствии с интересами армии, — приказал Черевиченко.

Начальник оперативного отдела А. В. Владимирский со своими помощниками и начальниками родов войск и служб быстро переработал план выдвижения дивизий. Мы изыскали возможность обеспечить каждую из них двумя дорогами. Командирам дивизий были отданы соответствующие распоряжения. О произведенных изменениях в плане сосредоточения соединений я донес в штаб фронта. Но там наша инициатива, хотя и санкционированная командующим фронтом, была расценена как недопустимое вмешательство в прерогативы штаба фронта. Последовали организационные выводы: прибыл генерал Петрушевский с предписанием, из которого явствовало, что я отстраняюсь от должности начальника штаба армии.

В то время такое решение нуждалось в утверждении главнокомандующим Юго-Западным направлением Маршалом Советского Союза С. К. Тимошенко.

— Почему Жадова освобождаете от занимаемой должности? Какие имеются претензии к его работе? — спросил Семен Константинович командующего фронтом.

— Я лично его работой доволен, — ответил Яков Тимофеевич.

Я тогда не знал об этом разговоре. Сидел пока без дела и ждал решения Тимошенко. Никакой вины за собой не чувствовал и даже не понимал, как мог штаб фронта обидеться на меня за проявленную инициативу. Спустя три дня зашел ко мне член Военного совета Федор Иванович Шлыков:

— Хватит отдыхать. Принимайся за свои штабные дела. Тимошенко не согласился с решением штаба фронта.

Возвращался к своим делам с чувством какой-то неловкости за всех, кто был причастен к этому случаю. И все же мне недолго пришлось оставаться в должности начальника штаба 3-й армии. 12 мая 1942 года я был назначен командиром 8-го кавалерийского корпуса, сменив на этом посту генерал-майора П. П. Корзуна. Корпус находился во втором эшелоне фронта.

Что и говорить, жаль было, расставаться с боевыми друзьями, с которыми пережил, пожалуй, самую тяжелую пору бушевавшей войны: отступление, бои в окружении и выход из него. В дружном коллективе 3-й армии познал и первые радости наших успехов в ходе оборонительных и наступательных боев на тульско-орловском направлении.

В ходе войны мне больше не пришлось встречаться с третьеармейцами. Но я был рад, что им одним из первых Москва салютовала за освобождение Орла, что в боях за этот город отличилась дивизия, которой командовал бывший заместитель начальника оперативного отдела армии Алексей Федорович Кустов. Мне было приятно, что опытный оператор Алексей Викторович Владимирский стал генералом и успешно возглавлял штаб 69-й армии, а Алексею Федоровичу Кубасову доверено командование 269-й стрелковой дивизией, с которой он прошел до светлого Дня Победы.

Не могу не вспомнить еще раз боевого комиссара штаба Николая Николаевича Амосова. Накануне моего отъезда в 8-й кавалерийский корпус мы долго прогуливались по вечернему фронтовому городу Чернь, где размещался штаб армии. Он напутствовал меня и пожелал больших успехов на новой должности.

...Знакомство с 8-м кавалерийским корпусом я начал с объявления тревоги в одной из дивизий с выдвижением в новый район сосредоточения. Отдав соответствующие распоряжения, отправился в назначенный район, чтобы там встретить полки и разыграть с ними тактические учения. Очевидно, авиация противника обнаружила выдвижение дивизии, ибо только рассвело, а в воздухе уже появились немецкие самолеты. В то время они обстреливали даже одиночные машины. Не избежали и мы этой участи: один из фашистских стервятников, оторвавшись от своей группы, начал пикировать на нашу машину. Мы свернули в лес, а там оказался овраг. Несмотря на опыт водителя Василия Корытина, машина круто пошла под откос. Я выпрыгнул из нее и сломал себе ногу. Это случилось в мае. Поскольку перелом оказался тяжелым и сложным, врачи отправили в Москву. Лечил меня знаменитый советский хирург Петр Васильевич Мандрыка, чьим именем назван теперь 2-й центральный военный Краснознаменный госпиталь.

Больше месяца пролежал в гипсе, затем разработка ноги массажем, наконец, долечивание в подмосковном санатории Архангельское. В середине лета я уже мог передвигаться, но с помощью палки. Так как на фронт меня еще не пускали, съездил в Омск к семье, побыл там около десяти дней и вернулся в Москву. Ока Иванович Городовиков уговаривал меня остаться у него в Инспекции кавалерии РККА, но я не согласился, отправился в свой 8-й кавалерийский корпус, который в это время вел бои в районе Касторное. Но командовать корпусом мне долго не пришлось. В один из напряженных боевых летних дней, вернувшись с передовой, я получил совершенно неожиданное указание: корпус сдать и в районе Сталинграда вступить в командование 66-й армией. С этой армией, впоследствии переименованной в 5-ю гвардейскую, я прошел боевой путь до дня нашей Победы и горд, что она с честью пронесла свои боевые знамена через самые ожесточенные сражения Великой Отечественной войны.