Через пятнадцать лет
Комфортабельный поезд Москва — Будапешт прибыл в столицу Венгерской Народной Республики. С большим волнением сошел я на перрон Восточного вокзала. И сразу оказался в кругу венгерских друзей, пригласивших меня посетить этот прекрасный город.
Среди встречающих много знакомых лиц. Вот член ЦК Венгерской социалистической рабочей партии, министр транспорта и связи Иштван Кошша. Рядом — председатель комитета по физкультуре и спорту Дьюла Эгри. Тут и начальник гарнизона, нынешний комендант Будапешта, генерал-майор Ковач, и полковник Галгоци. Оба они окончили Академию имени Фрунзе, где я в свое время работал, оба хорошо знают русский язык.
После дружеских объятий и взаимных расспросов товарищ Кошша рассказал, что и где мне предстоит посетить. Прибыл я 4 апреля 1963 года, в день, когда венгерский народ отмечает свое освобождение от фашистского рабства. Поэтому сразу попал, как говорится, «с корабля на бал», а точнее сказать, на торжественный правительственный прием по случаю праздника.
Через два часа вместе с сопровождавшим меня полковником Галгоци я уже поднимался по ступеням широкой парадной лестницы венгерского парламента. Мраморные стены, бархатные ковровые дорожки, великолепные ковры, красиво одетые гости, негромкий веселый говор — все это создавало приподнятое настроение. Тут были государственные деятели и дипломаты, прибывшие на праздник зарубежные гости, представители трудящихся и военные, писатели, артисты и служители католической церкви в черных сутанах, перепоясанных [184] красными лентами, — члены Национального собрания ВНР. Народ оказал им доверие, избрав своими депутатами.
У входа в зал гостей встречал Председатель Совета Министров Венгерской Народной Республики товарищ Янош Кадар. Он поздоровался, сказал несколько слов. Потом на секунду задумался, что-то припоминая, и крепко пожал мою руку.
В зале — снова объятия, снова встречи со старыми венгерскими коммунистами, рука об руку с которыми довелось работать в трудные дни. Тут члены Политбюро ВСРП товарищи Ференц Мюнних, Антал Апро и многие другие.
Меня буквально передавали от одной группы к другой, пока я не оказался возле человека с умными, немного прищуренными глазами. Он назвал себя: Денисов, посол Советского Союза. И добавил с улыбкой:
— Слышал о вашем приезде, рад, что вас так хорошо принимают, что советских людей помнят даже через полтора десятка лет.
Мы с Г. А. Денисовым начали договариваться о свидании в посольстве, но тут подошли венгерские офицеры и увели меня в небольшой зал, где собрались выпускники Академии имени Фрунзе: многие из них учились на том курсе, где я был начальником.
Здесь меня представили Министру обороны ВНР генерал-полковнику товарищу Лайошу Цинеге. Он предложил тост за дружбу между советским и венгерским народами, за советских воинов-освободителей. Затем пригласил меня побывать в воинских частях и в военном училище, поделиться с будущими офицерами воспоминаниями о прошедших годах, о Великой Отечественной войне.
Посыпались и другие приглашения. Бывший тогда начальником погранвойск генерал-майор Кором (ныне секретарь ЦК ВСРП) сказал, что я обязательно должен приехать к пограничникам.
— Братцы! — взмолился я. — Когда же успею выполнить все ваши требования? И рад бы, да время не позволяет!
— Тогда я закрою границу и не выпущу вас до тех пор, пока не побываете на заставах, — пошутил Кором. [185]
За столом вспомнили гостеприимство москвичей и несколько смешных историй, случившихся с венгерскими офицерами в нашей столице вскоре после приезда на учебу, когда они не знали ни города, ни русского языка.
На следующий день я осматривал изменившийся, можно сказать, до неузнаваемости и очень похорошевший город. Меня тронула такая деталь. На некоторых зданиях уцелели надписи, сделанные сразу после освобождения Будапешта советскими бойцами: «Дом разминирован», «Проверено — мин нет. Сидоров». В память о своих освободителях эти надписи оставляли нетронутыми даже во время капитального ремонта зданий. На улицах, в парках, театрах и на заводах люди обращались ко мне с вопросами: где теперь солдат такой-то, как поживает капитан такой-то. Называли сотни имен и фамилий.
Когда-то эти советские воины либо помогли венгерской семье, венгерским детям, либо просто жили на квартире и оставили о себе добрую память.
Итак, Будапешт. Машина медленно движется по шумной улице. На тротуарах плещет прибой празднично одетых жителей. Сияют витрины магазинов. Я словно и не бывал в этом городе. Узнаю лишь отдельные здания. Только площадь Героев со своими бронзовыми памятниками и чудо-богатырями сохранилась почти неизменной. Зато в центре выросли крупные здания, преобразившие облик старых кварталов. В 11-м, 13-м и других районах поднялись тысячи новых домов.
Вот совершенно незнакомый мне проспект с красивыми, утопающими в зелени постройками. Где мы? Как называется это место?
— Наши «Черемушки», — улыбается полковник Галгоци. — Только название другое. Этому району присвоено имя замечательного пролетарского поэта Венгрии Аттилы Йожефа. Между прочим, однажды в Москве вы, Иван Терентьевич, рассказывали о поселке с поэтическим названием «Валерия». Так вот, поселок стоял как раз здесь. Припоминаете?
Ну конечно! Во время первой мировой войны тут, на пустыре между Будапештом и Уйпештом, были построены [186] длинные низкие бараки для военнопленных. После того как пленных распустили, в бараки вселилась бесквартирная беднота. Двенадцать или пятнадцать тысяч семей. Невообразимое убожество царило там. Шесть — восемь человек ютились в крохотных клетушках с сырым земляным полом. Вместо обычных окон, за которые надо было платить налог, прямо в наклонные крыши были вставлены небольшие куски стекла (за это налог не брали). Свет пробивался сквозь них тонкой струйкой, да и то лишь в солнечные дни.
Никакое начальство в «Валерию» не наведывалось. Бургомистр Будапешта однажды сказал, что там убивают даже среди бела дня, и порекомендовал мне держаться подальше от этих трущоб. Но я имел на сей счет другое мнение. Пригласив с собой бургомистра, решил осмотреть «Валерию».
Да, нищета там царила ужасающая. Но жили в этом поселке отнюдь не преступники. Встречались, конечно, и уголовники, и разные сомнительные лица. Но подавляющее большинство обитателей «Валерии» мечтало о настоящей человеческой жизни.
Покидая поселок, мы договорились с бургомистром, что в каждом квартале будет установлена водопроводная колонка (раньше имелась единственная на всю «Валерию») и построены уборные (их совсем не было).
Комендант 9-го района майор Я. М. Тимофеев получил указание послать семьям, в которых мы были, по нескольку килограммов муки и сахару. Особенно бедной многодетной семье (шестеро детей были совсем голыми) дополнительно выдали из трофейного обмундирования по костюму, по две простыни и по солдатскому одеялу на человека. Кроме того, решили найти в поселке подходящее помещение и пианино для массовой работы, которую уже начали коммунисты-активисты.
Помню, на следующий день, едва я вышел из дому, чтобы отправиться на работу, ко мне подбежала запыхавшаяся переводчица:
— Пришли цыгане!
— Какие цыгане?
— Увидите сами. Чего они хотят, не знаю...
— А почему вы бежали?
— Чтобы предупредить и проводить вас.
— Надежная охрана! — пошутил я. [187]
Улицу перед комендатурой запрудили сотни людей. Мы шли будто по узкому коридору. Люди что-то кричали, размахивали руками, хватали меня за полы кителя. А главное, переводчица никак не могла понять, что им нужно.
В конце концов выяснилось: самая бедная семья, из числа получивших подарки, оказалась цыганской. Теперь все цыгане просили, чтобы к ним пришли в гости.
Вскоре после того, как я побывал в поселке, венгерские коммунисты подняли вопрос о «Валерии» в парламенте и потребовали улучшить положение проживающих там трудящихся. Но правительство, возглавляемое в тот период представителями партии мелких хозяев, не способно было решать серьезные социальные проблемы.
А теперь! Сердце радовалось при виде того, что сделал трудовой народ Венгрии под руководством своей партии. Нет больше старых трущоб «Валерии», есть новый замечательный проспект имени Аттилы Йожефа, и населяют его жизнерадостные, хорошо одетые, культурные люди.
Первый секретарь ЦК ВСРП и премьер-министр Венгерской Народной Республики товарищ Янош Кадар принял меня в своем служебном кабинете. Беседа носила сердечный характер. Мы говорили о героизме советских бойцов, о том, что венгерский народ помнит своих освободителей. Потом товарищ Кадар спросил:
— Какие изменения в Будапеште вы нашли по сравнению с послевоенными годами? Посмотрели новые районы жилищного строительства?
— У меня такое впечатление, будто вижу город впервые, — признался я. — А ведь по долгу службы приходилось бывать почти на всех улицах, и я хорошо знал город. Правда, тогда было больше развалин, чем уцелевших домов. А сейчас родился новый Будапешт. И улицы не те, и люди не те. Радуют улыбки, цветы, яркие платья... После отъезда я внимательно следил за развитием Венгрии, за свершающимися в ней переменами, и думал, что все знаю. Но я просто поражен успехами венгерских товарищей...
За прошедшие годы товарищ Янош Кадар почти не [188] изменился, остался таким же простым и Доступным, мужественным и решительным, как и в период войны. Вот что писали о нем авторы книги «Последнее действие»:
«Секретарь партии Янош Луптак, которого после 19 марта 1944 года усердно пытались выследить гестаповские ищейки, был арестован. Его вместе с другими товарищами в ноябре 1944 года втолкнули в вагон и отправили на запад.
Разобрав пол вагона, Янош Луптак с несколькими товарищами бежал и вернулся в Будапешт еще до окружения. Вернулся без документов, хотя документы тогда проверяли на каждом шагу. Его документом была доска, которую он взвалил на плечо и делал вид, что ее срочно нужно куда-то отнести.
С этой доской он и прошел всю страну от западной границы до Будапешта. Но он был уже не Луптак, а снова — Янош Кадар. Здесь же собирались и другие испытанные борцы: Дьюла Каллаи, Карой Киш, Иштван Кошша...»
Таким знал товарища Кадара в те годы и я. Теперь у него прибавилось морщин, появилась седина, но он по-прежнему энергичен, деловит, жизнерадостен.
В конце встречи он посоветовал мне побывать на заводах Чепеля и съездить в новый центр социалистической индустрии — город Дунауйварош, которым гордятся все венгры.
Такая же теплая беседа состоялась у меня и с заместителем премьер-министра республики товарищем Дьюлой Каллаи. Мы вспоминали многих старых коммунистов, с особой теплотой говорили о венгерском после в СССР товарище Йожефе Сипке, который не жалеет ни сил, ни времени для укрепления дружбы между нашими народами.
Товарищи Янош Кадар и Дьюла Каллаи пожелали мне больше поездить по Венгрии, все осмотреть, поговорить с людьми, а потом рассказать о своих впечатлениях у себя на Родине. В меру сил я и пытаюсь выполнить это пожелание.
...Слово «Чепель» для венгров давно перестало обозначать большой дунайский остров. Теперь это даже не пригород, а 21-й район Будапешта, крупный международный порт, судостроительные верфи, а главное, конечно, [189] металлургический комбинат, один из центров Металлообрабатывающей и машиностроительной промышленности страны.
Впервые я побывал там в 1945 году. Тогда руководители комбината, старые буржуазные специалисты, никак не могли понять, зачем приехал на комбинат советский генерал.
Разве генеральское дело интересоваться производством, условиями работы трудящихся?!.
Теперь хозяин Чепеля — рабочий класс. Генеральный директор комбината, товарищ Ласло Чато, — сам бывший рабочий, ныне умелый руководитель промышленности, член ЦК Венгерской социалистической рабочей партии.
Мы беседовали в его кабинете. Сюда пришли два заместителя директора, секретарь комсомольской организации, пропагандист партбюро и другие товарищи. Я попросил Ласло Чато рассказать о себе. До освобождения страны он трудился на тарном заводе. Был электромонтером и слесарем.
При хортистском режиме чуть ли не каждый трудящийся находился под надзором тайной полиции и жандармерии. И стоило проявить активность в политической или общественной жизни в интересах трудового люда, как человека немедленно изолировали. Так случилось и с Ласло Чато.
В 1942 году вместе с несколькими товарищами, в том числе с Иштваном Кошша, который в дальнейшем был министром транспорта и связи (умер в 1965 г.), его послали в штрафной батальон. Туда направляли людей, состоявших в левых организациях, выступавших против фашизма. Им не доверяли оружие, а использовали как рабочую силу для строительства укреплений.
Штрафной батальон № 401 располагался сначала на Украине, потом в районе Воронежа.
Венгерские фашисты умышленно посылали штрафников под огонь советского оружия. Но и этого мало. Они замучили и расстреляли многих славных товарищей.
При первой возможности Ласло Чато, Иштван Кошша и еще несколько человек перешли линию фронта. Впоследствии они вели политическую работу среди военнопленных в Моршанске. [190]
Когда закончилась война, Ласло Чато вернулся на родную землю и снова поступил на завод «Хоффер». Вначале он был мастером, потом кадровиком заводской парторганизации Венгерской коммунистической партии, позже — секретарем парткомиссии.
В 1950 году его как умелого организатора назначили директором завода. Следующая ступень — отраслевой директор министерства металлургии и машиностроения.
С сентября 1961 года товарищ Ласло Чато руководит [191] Чепельским металлургическим комбинатом. К этому времени он приобрел не только большой опыт, но и окончил экономическую академию. Вот какой путь прошел бывший рабочий, и этот путь характерен для многих руководящих деятелей новой Венгрии.
Директор комбината провел меня по цехам, в которых мне доводилось бывать раньше. Тогда многие здания были разрушены. Гитлеровцы вывезли лучшие станки, оставив только старое, отслужившее свой век оборудование. Всюду виднелись развалины, груды мусора. Грязные, голодные рабочие возились около ржавых станков, стараясь вернуть их к жизни. Лишь кое-где негромко гудели машины да позвякивало железо.
Эта запомнившаяся мне картина не могла идти ни в какое сравнение с тем, что я увидел теперь!
В цехах — идеальная чистота. Высятся громадные станы, длинной вереницей тянутся сложнейшие станки. Машин много, а рабочих, как показалось мне, значительно меньше, чем было раньше. Я спросил об этом директора.
— У вас хорошая память, — засмеялся он. — Действительно людей стало гораздо меньше. Новая техника, рационализация, бригады социалистического труда — все это позволило сократить наиболее трудоемкие процессы, повысить производительность.
Бросилось в глаза, что изменился и контингент рабочих. После войны за станками стояли люди преклонного возраста.
Когда я подходил к ним, они рады были поговорить, отдохнуть. Сейчас преобладает молодежь. Большинство молодых рабочих учится в вечерних и заочных техникумах и институтах.
А как привлекательно громадное здание нового завода с красивыми фресками по фасаду! Широкие двери ведут в просторный вестибюль с паркетным полом и ковровыми дорожками, которые, как стрелы, указывают направление движения. Пойдешь прямо — попадешь в цеха. Налево — раздевалки и душ для рабочих. Справа — столовая, способная соперничать не только своей отделкой, но и качеством пищи с лучшими столичными ресторанами. Всюду чисто и тихо, как в храме науки.
Директор распахнул дверь в громадный зал, заполненный станками. [192]
— Это и есть наше последнее достижение, — с гордостью произнес Ласло Чато. — Этим заводом управляют всего несколько десятков высококвалифицированных специалистов, а продукции он будет давать больше, чем предприятия, на которых заняты сотни и тысячи людей.
Начался обеденный перерыв, и я попросил директора проводить меня в столовую. Здесь ни очереди, ни толкучки. Рабочие не спеша подходили к буфетной стойке, брали уже наполненные тарелки и усаживались за белые пластмассовые столики. На каждом из них кроме хлеба графин с соком, а также красный перец.
Подошел к стойке и я. Повар решил, видно, «удружить» и положил в мою тарелку груду жирного мяса.
— Это, брат, непорядок, — шутливо сказал я. — Наливай, как всем!
Я передал свою тарелку подошедшему рабочему. Повар немного растерялся. В зале раздался веселый смех, посыпались остроты.
Рабочие окружили нас с директором. Многие просто подтянули свои столики к нашему. Завязался непринужденный разговор.
Вечером мы простились с товарищем Ласло Чато. А недавно я получил от него письмо, в котором он вспоминает о нашей встрече, сообщает о новых успехах тружеников Чепельского комбината.
Много слышал я о новом социалистическом городе с красивым названием Дунауйварош. Для венгров это примерно то же, что для нас Братск или Комсомольск-на-Амуре. Строили его молодые энтузиасты с помощью советских специалистов. Город рос вместе с металлургическим комбинатом. Расположен он в живописном районе на берегу Дуная, в 70 километрах южнее Будапешта.
Мы ехали в Дунауйварош с курорта на озере Балатон. Город возник неожиданно, будто вдруг появился из-под земли. Сказочными казались красивые здания, ровные широкие улицы. Густо дымили высокие заводские трубы, стоящие в стороне от жилых кварталов.
Первым делом надо представиться председателю местного Совета, «хозяину» города, попросить, чтобы он показал достопримечательности. [193]
По широкой лестнице мы поднялись на второй этаж. Девушка-секретарь, поговорив с полковником Галгони, куда-то убежала. Через минуту к нам вышел плотный пятидесятилетний мужчина в сером костюме. Я не успел еще назвать себя, как он с радостной улыбкой бросился ко мне.
Эта неожиданная встреча была такой бурной, что все присутствующие недоуменно переглядывались. Я тоже не сразу справился с охватившим меня волнением. Председатель городского Совета оказался старым знакомым. Енё Тапольцаи, венгерский коммунист, бывший заместитель бургомистра Кишпешта! Вот кто удостоился чести руководить жизнью первого в стране социалистического города!
— Ох и ругали, бывало, вы нас: меня и вашего районного коменданта! — весело сказал он после первых расспросов. — Крепко доставалось нам за ошибки!
— Чему же вы радуетесь?
— На пользу пошла наука! — улыбнулся Енё Тапольцаи. — Такое мы тогда перенесли, что потом уже не пугали любые трудности...
Да, положение в ту пору было действительно не из легких, особенно для коммунистов. Хотя они имели договоренность с буржуазными партиями и входили в состав правительства, возникала масса вопросов, которые бургомистр не мог разрешить без нашей помощи. Учитывая обстановку, советская военная комендатура делала все, что было в ее силах, чтобы поддержать бургомистра. Об этом и вспомнил Талольцаи. [194]
Незаметно летело время. Полковник Галгоци сказал, что нам надо еще осмотреть город: скоро будет темно.
Воздух в Дунауйвароше наполнен ароматом цветов. Пожалуй, я нигде не видел их сразу столько, сколько здесь. Этот город с полным правом называют цветущим. Мне показали прекрасный пляж, бассейн, «Веселый парк», дом культуры, где можно посмотреть балет, послушать классическую музыку или просто потанцевать.
Над центральной улицей парил огромный белый голубь, а под ним сверкали неоновые лампы, составлявшие дорогие и близкие всем людям слова: «Миру — мир!»
Начальник Объединенного военного училища полковник Бакони испытал на себе все «прелести» хортистского режима. Был подмастерьем, столяром и даже футболистом. Правда, в классную команду его не допустили: неблагонадежный...
В новой Венгрии Бакони стал кадровым военным, учился в Москве, успешно закончил Академию имени Фрунзе. Теперь этот знающий офицер сам воспитывает молодые кадры венгерской армии. Он обладает исключительной выдержкой и умеет оставаться спокойным даже тогда, когда, по его выражению, «мяч влетает в собственные ворота».
Меня, своего бывшего начальника курса, Бакони встретил с большой радостью. Мы осмотрели хорошо оборудованные помещения, где живут и учатся курсанты. Начальник Объединенного военного училища, его заместитель и секретарь партийного бюро пригласили меня в зал, где собрались молодые офицеры-выпускники.
Посыпались вопросы о современной военной технике, о космонавтах, о жизни в Советском Союзе. Даже только по ним можно было судить о высоком уровне подготовки выпускников.
Многих курсантов интересовало, как я стал офицером. Я рассказал о первых послереволюционных годах, о том, как ленинская партия воспитывала из полуграмотных парней новые военные кадры, и, конечно, об условиях, в каких довелось нам овладевать знаниями. [195]
Более сорока лет назад я учился на Курсах красных командиров в Воронеже. Было это в 1920 году. Трудное время переживала наша страна. Нелегко приходилось в ту пору и нам. Голод, холод, разруха. Невдалеке от Воронежа зверствовали банды Антонова и Колесникова. Наша учеба прерывалась сигналами тревоги. Курсанты отправлялись в бой. А когда вновь начинались занятия, мы недосчитывали в классах многих своих товарищей...
Прощаясь со мной, выпускники Объединенного военного училища Венгрии преподнесли мне сделанные с большим мастерством макеты танка и боевой ракеты. Я поблагодарил их и пожелал, чтобы они так же умело пользовались новым грозным оружием для защиты социалистических завоеваний, как мы, воины старшего поколения, пользовались в свое время винтовками и пулеметами.
Программа моего пребывания в Венгрии была очень насыщенной. Я встречался с бывшими партизанами и воинами-пограничниками, со старыми коммунистами и активистками женского Совета. Среди них были Шари Вадаш, Эдит Эрдеи и многие другие, вместе с которыми мы спасали когда-то от голодной смерти венгерских детей. Побывал и на традиционном спортивном празднике у скалы Вереш-кё (Красный камень). Перечислить все встречи, все дружеские разговоры просто невозможно.
Особенно запомнилась беседа с министром обороны ВНР генерал-полковником Лайошем Цинеге. Он принял меня в служебном кабинете. Тут же присутствовали начальник Генерального штаба венгерской Народной армии генерал Карой Чеми и секретарь всеармейской партийной организации полковник Ференц Карпати, сравнительно молодой, вдумчивый и располагающий к себе офицер.
Министр обороны коротко поделился последними армейскими новостями, потом спросил, что я видел во время поездки по воинским частям, на что обратил внимание. Я с восторгом отозвался о боевой и политической подготовке венгерских воинов и не преминул рассказать такой случай. В одной из частей дежурные и дневальные докладывали мне только по-русски. Я поинтересовался, [196] не занимаются ли они на курсах? «Нет, — ответил дежурный. — Но мы часто встречаемся на учениях с советскими солдатами».
— Да, — подтвердил министр, — наши люди хорошо понимают друг друга.
Немало времени длилась наша сердечная беседа. В заключение генерал поблагодарил меня, как бывшего коменданта Будапешта, за помощь жителям столицы в трудный для страны послевоенный период и преподнес на память Почетное золотое оружие. Бережно храню я чеканной работы кортик с надписью: «От министра обороны Венгерской Народной Республики».
На прощание венгерские друзья приготовили мне приятный сюрприз. Накануне моего отъезда из Венгрии начальник гарнизона и теперешний комендант Будапешта генерал-майор Ковач дал ужин в честь бывшего советского коменданта. Причем присутствовали на ужине только офицеры, учившиеся в Военной академии имени Фрунзе на том курсе, который я возглавлял. Сам Ковач пользовался в академии большим уважением товарищей. В течение трех лет его выбирали секретарем партгруппы.
С теплым чувством вспоминали собравшиеся своих преподавателей, особенно тех, кто обучал их русскому языку. За полтора-два месяца офицерам предстояло изучить язык так, чтобы понимать лектора и уметь немного разговаривать. И наши преподаватели Ильинская, Подзорская, Ковтун добились того, что некоторым казалось невозможным.
— Да, товарищи, много ценного дала нам академия, — сказал полковник Шольт, являвшийся в ту пору старшим группы. — Я сейчас сам начальник факультета, и на своем опыте познал, что к чему. Преподаватели смотрели за нами, как хорошие няньки за малышами. Только что за ручку не водили, чтобы мы не упали да не разбили носы...
— Ну вот, а теперь так же присматривайте за своими подчиненными, — посоветовал я под смех собравшихся.
— Хорошее было время, — произнес генерал Ковач. — Мы всегда с радостью вспоминаем годы учебы. [197]
А как пригодились нам знания, приобретенные в Академии Фрунзе!
Быстро летели часы. Пришла пора расставаться. Товарищи проводили меня до подъезда.
Теплый прозрачный вечер опустился над Будапештом. Пахло сиренью. Слышался веселый людской говор. Плескались о набережную волны Дуная.
Вдали, на фоне розового неба, явственно проступали очертания горы Геллерт. А над горой, над всем красивым и мирным городом, высился могучий монумент, воздвигнутый в честь советских воинов-освободителей. Я снял фуражку. Рядом, обнажив головы, молча стояли венгерские офицеры, мои давние хорошие друзья.