Для прошлого и для будущего
Три первых памятника советским воинам, погибшим в боях за Будапешт, открытых во время майских празднеств, имели чисто символический характер: под ними было захоронено немного павших. А между тем в городе в разных местах были разбросаны тысячи безнадзорных могил. Комендатуре предстояло позаботиться о создании братских кладбищ. В этом нам помогли жители Будапешта.
Я уже говорил, первыми за святое дело взялись трудящиеся Чепеля. 4 апреля 1945 года, в день окончательного освобождения всей Венгрии от фашистов, рабочие приняли на собрании резолюцию, в которой записано:
«Мы, трудящиеся Чепеля, не только на словах, но и на деле выражаем нашу благодарность и признательность героическим войскам Красной Армии.
В сегодняшний исторический день мы даем торжественное обещание быть достойными воинов Красной Армии, отдать все свои силы и знания, чтобы досрочно выполнить заказы Красной Армии и тем самым внести свой вклад в завершающие бои.
Мы будем продолжать беспощадную борьбу против внутренних врагов до тех пор, пока не построим свободную, счастливую демократическую Венгрию.
На братской могиле советских героев, павших за освобождение Чепеля, будет воздвигнут монумент, который должен олицетворять нашу благодарность и вечную память».
Эта резолюция была напечатана почти во всех газетах коммунистической и социал-демократической партий. [141] Газеты же партии мелких хозяев об этом даже не упомянули.
Для братского кладбища советских воинов в Чепеле был отведен лучший участок земли возле городского стадиона. Рабочие делали все своими руками, да еще трудились сверхурочно по два-три часа в день, а полученные за это средства тоже отдавали на строительство кладбища и памятника.
Территорию кладбища обнесли железной изгородью с пятиконечными звездами. В центре установили каменный обелиск на трехступенчатом пьедестале. Подвели электричество.
На каждой из 166 могил поставили бетонные плиты с выбитыми на них фамилиями. Когда наступил день открытия кладбища, сюда собрались чуть ли не все жители Чепеля. Они принесли множество венков и живых цветов. Забегая вперед, должен сказать, что жители и местные власти и по сей день поддерживают на кладбище советских воинов идеальный порядок.
Доброму примеру чепельских рабочих последовало население и остальных пригородов Будапешта. Скромные, [142] но долговечные памятники появились в Шорокшарах, Пештсентэржебете, Пештсентимре и других местах. Причем ценно то, что само население стремилось воздать должное освободителям.
Наша комендатура и Союзная Контрольная Комиссия попросили правительство Венгерской республики поддержать инициативу масс. Вскоре это дело приобрело широкий размах не только в Будапеште, но и во всей Венгрии.
В столице останки павших воинов переносили на центральное городское кладбище Керепеши, на отведенный для этого специальный большой участок. На надгробиях и обелисках индивидуальных могил были высечены имена и фамилии. А над братскими могилами неизвестных бойцов мы поставили большие мраморные плиты с надписью:
«Вы со всем советским народом своей самоотверженной борьбой спасли цивилизацию Европы от фашистских погромщиков и отстояли честь и независимость нашего социалистического Отечества».
Большое и красивое братское кладбище соорудили трудящиеся Уйпешта. В центре они поставили высокий памятник, изображающий устремленного вперед советского бойца с автоматом на груди, в развевающейся за спиной плащ-палатке. Второй памятник жители Уйпешта воздвигли на площади возле городской управы и городского комитета коммунистической партии. Наиболее активное участие в сооружении этого монумента принимали рабочие завода радиоламп.
Открытие памятников и кладбищ происходило в торжественной обстановке, при большом стечении народа.
На открытии памятника в Кишпеште присутствовали члены правительства Венгерской республики и посланник Советского Союза Г. М. Пушкин. С большой речью выступил заместитель председателя СКК генерал-лейтенант В. П. Свиридов. Ну а местные власти, представители районной и Центральной комендатур на таких торжествах присутствовали обязательно.
Позаботились мы и о наших союзниках по борьбе с фашизмом — об американских и английских летчиках, погибших в воздушных боях над Будапештом. Для них тоже были оформлены братские кладбища.
Трудящиеся Венгрии добровольно и охотно взяли [143] на себя заботу об увековечении памяти советских воинов-освободителей. И, надо сказать, сделали для этого все возможное. Строительство братских кладбищ и памятников приняло в тот период громадный размах.
А какое серьезное политическое и воспитательное значение имели даже впоследствии все эти мероприятия!
В 1947 году на вершине горы Геллерт был воздвигнут известный теперь всему миру монумент Освобождения — многометровая величественная женская фигура, поднятая на постаменте, у подножия которого, на пьедестале, высится фигура советского воина. Монумент Освобождения прославляет подвиг Советской Армии, спасшей венгерский народ от коричневой чумы. Создал его замечательный венгерский скульптор Жигмонд Кишфалуди-Штробль, а соорудили своими силами трудящиеся Будапешта.
Как символ победы над фашизмом, как залог нерушимой советско-венгерской дружбы высится над городом это прекрасное произведение искусства, напоминая современникам и потомкам о событиях, в горниле которых возникло и закалилось братство наших народов.
Среди множества больших и малых дел, которыми приходилось заниматься работникам комендатуры, проблемой номер один всегда, в любой ситуации оставалась для нас помощь детям. Мы могли отказать в чем угодно себе, отказать взрослым жителям, но никогда ни в чем не отказывали венгерским детям.
Недавно на приеме в Обществе советско-венгерской дружбы я встретился с бывшим советником Союзной Контрольной Комиссии Белой Яновичем Гейгером. Разговорились, и оба вспомнили случай, происшедший в августе 1945 года.
Бела Янович позвонил и сказал, что сейчас ко мне придет делегация из детской костнотуберкулезной больницы. Эта делегация обращалась во многие места, была в канцеляриях премьер-министра и Союзной Контрольной Комиссии. Никто не сумел ей помочь. Выслушайте их, дескать, и попытайтесь сделать что в ваших силах.
Надо сказать, что Бела Янович Гейгер тесно общался с нами в ту пору. Он и его жена — Софья Михайловна [144] — очень чуткие, душевные люди. Благодаря их сигналам мы уберегли от голода и холода многих ученых, артистов, писателей и просто жителей Будапешта, оказав им своевременную помощь, спасли некоторых граждан от преследований и шантажа уголовников.
«Наверное, делегация требует невозможного, — думал я, — если самые высокие власти не смогли помочь ей. Что же такое понадобилось работникам костнотуберкулезной больницы?»
Минут через сорок в кабинет вошел пожилой мужчина — главврач. Его сопровождали две женщины, причем одна из них в монашеском одеянии. В Венгрии, как, вероятно, и в других буржуазных странах, где сильно влияние религии, сиделки и сестры больниц находились под контролем католической церкви. Но были среди них кальвинистки, лютеранки, протестантки; каждая такая группа сестер носила особую форму. У одних — продолговатые шляпы, как у дона Базилио из «Севильского цирюльника», у других — круглые, как у Санчо Пансо; у одних — длинные черные платья, у других — покороче и белые. Даже кресты на груди различались по форме и окраске.
Часто можно было видеть, как эти монахини идут на дежурство или возвращаются в обитель, под крыло игуменьи. Режим у них строгий: работа, молитвы и никаких развлечений.
Скромная зарплата сестер-монахинь шла в общий котел. Многие девушки попадали в такие религиозные организации из-за бедности или в силу обстоятельств. Большинство оставалось навсегда «христовыми невестами», без своего угла, без семьи. Жизнь их сводилась к тому, чтобы спасать тело и душу больных, постоянно напоминать о боге и о том, чтобы в случае смерти больного церкви осталась большая часть его наследства для замаливания земных грехов.
Но все это к слову. Главврач подробно начал рассказывать о нуждах детской больницы: мало продуктов и молока, а главное, нет гипса, из которого делают специальные корсеты и пояса для больных детей. Врачи обращались во все инстанции, но везде получали один ответ: гипса в городе не имеется. Многие дети из-за этого уже целую неделю не получают необходимую помощь. И если в самое ближайшее время не найдется [145] несколько десятков килограммов гипса, дети погибнут...
— Советская комендатура — последняя наша надежда, — взволнованно закончил главврач.
— Мы сделаем все, чтобы помочь вам, — пообещал я, провожая посетителей.
Еще во время беседы, поняв суть дела, я передал адъютанту записку: «Всем районным комендатурам и работникам Центральной комендатуры. Для спасения умирающих детей в костнотуберкулезной больнице требуется гипс, примите все меры, чтобы таковой был изыскан. Докладывать немедленно по обнаружении такового, хотя бы в небольшом количестве».
Делегация не успела покинуть кабинет, а поиски гипса уже начались.
Через полтора-два часа районные коменданты начали докладывать по телефону: гипса нет, гипса нет. И вдруг звонок из Уйпешта. У аппарата комендант района подполковник Рогозин (его перевели туда с должности начальника штаба Центральной комендатуры) и заместитель бургомистра Енё Тапольцаи.
— Товарищ генерал, гипс найден!
— Чей, сколько?
— Хозяина пока не обнаружили. По нашим данным, это торговец-спекулянт. Гипс он держит не дома, а на чужом складе. Там больше двух тонн!
— Сейчас пришлю машины, грузите.
— А если будут претензии?
— С претензиями пусть обращаются ко мне...
Ласло Лукач, в то время молодой врач костнотуберкулезной больницы, рассказывал мне впоследствии, как обрадовался персонал, когда через несколько часов после возвращения делегации возле ворот остановилась военная машина и советские солдаты начали таскать во двор мешки с гипсом. Мой адъютант, сопровождавший груз, вызвал заведующую больницей:
— Принимайте подарок от советской комендатуры... Да получше лечите ребятишек! — крикнул он уже из кабины грузовика.
Люди были так взволнованы и удивлены, что никто не догадался даже поблагодарить наших бойцов. Зато через день больница снарядила для выражения благодарности новую делегацию, более многочисленную, чем [146] первая, и снабдила посланцев таким количеством цветов, что их еле донесли до места назначения...
Прошло пятнадцать лет. Во время поездки в Венгрию я с большим интересом осматривал изменившийся и похорошевший Будапешт, узнавал и не узнавал знакомые раньше места. Там, где были развалины, тянулись ряды новых домов.
— Кажется, здесь была костнотуберкулезная больница? — спросил я у сопровождавших товарищей.
— Пойдемте посмотрим, — ответил с улыбкой один из них.
Оказывается, меня не случайно привезли к этому дому. Вот что писал об этом венгерский корреспондент в газете «Непхадшерег» (1963 год, № 16):
«Не успел товарищ Замерцев очнуться от удивления, как подошли круглощекие маленькие больные и по-русски поздоровались с ним, потом пропели советские и русские народные песни. Карчи Домшиц, с гипсовой повязкой вокруг шеи, встал перед генералом и по-русски приветствовал его, а маленькие больные дарили ему игрушечных зайчат и медвежонка.
...Генерал-майор несколько секунд не находил слов. Волнуясь, вспомнил он события 1945 года. По-братски, задушевно обнялся с директором больницы доктором Ласло Лукачом, потом присел к детям...»
* * *
В ту пору жители Будапешта да и всей Венгрии мало знали о нашей стране, о советских людях. Фашистская пропаганда не баловала венгров объективными сведениями, расписывала всякие страсти о «восточных варварах».
Но вот пришла Советская Армия, и венгры воочию убедились в сердечности и дружелюбии наших солдат и офицеров. Но на первых порах было все же много казусов и недоразумений, вызванных разной психологией, разным подходом к одним и тем же явлениям.
Мне рассказали как-то, что люди интересуются, кто я, из каких слоев, каково образование. Начались всякие толки и пересуды.
И вот явилась ко мне однажды делегация: директор института физкультуры и спорта, кандидат математических наук — преподаватель университета, врач [147] городской больницы и артист оперетты. Сопровождала их советник магистрата Серена Штерн Поллакне.
После делового разговора завязалась беседа. Директор института сказал, что, хоть студентов у них сейчас мало и занятия ведутся нерегулярно, однако дело постепенно налаживается. Студенты много спорят о советских людях, о советском строе. Они понимают: все, что говорили им раньше о русских, это ложь. Они увидели настоящих хороших парней и часто спрашивают директора, как он относится к русским.
— И что же вы отвечаете?
— Я говорю: мы побежденная страна, но советские люди обращаются с нами, как с друзьями, помогают чем могут. Разве такое было когда-либо в истории? Взять хотя бы нашу встречу. Мы без робости пришли сюда со своими делами. А когда тут были наши «союзники» — гитлеровцы, мы не только боялись обращаться к ним с просьбами, а старались не показываться на глаза... Извините нас, — смущенно произнес директор, — но всех присутствующих интересует вопрос: настоящий ли вы генерал?
— Как это настоящий? — удивился я.
— Мы знаем гитлеровских генералов... Они умеют только командовать. А ваши офицеры помогают бургомистру и полиции, разбираются в искусстве, в архитектуре, утверждают памятники, рекомендуют инженерам, как лучше их строить и оформлять. Даже из театра обращаются к ним за советом. А самое главное — люди разных профессий считают их советы и указания очень разумными. Вот мы и думаем, что вы и ваши офицеры не просто военные люди, а получили предварительно специальную разностороннюю подготовку. Некоторые говорят, вы учились не в Советском Союзе, а в другой стране.
Пришлось объяснить, как ведется у нас обучение в школах, институтах, военных училищах и академиях. Как заботится Коммунистическая партия о советских людях, как воспитывает в них чувство пролетарского интернационализма...
— Мы знаем ваших солдат и офицеров, — взволнованно произнесла Серена Штерн Поллакне, — и преклоняемся перед партией, которая так хорошо воспитывает народ своей страны. Мы тоже будем стремиться к этому. [148]
Радостно стало на душе от этих слов. Зато посещение другой делегации оставило у меня неприятное чувство. Привел ее крупный католический деятель патер Балог, перекатывавшийся по комнате на коротких ножках и своей толстой, громоздкой фигурой напоминавший огромный футбольный мяч.
Вместе с патером пришел высокий здоровяк с медно-красным лицом, оказавшийся мужем знаменитой киноактрисы, заядлым реакционером и крупным помещиком. Были тут торговец, богатый хуторянин и представители других имущих слоев. Сопровождал их советник бургомистра господин Божкович, владелец небольшой фабрики, человек образованный и культурный, тесно связанный по работе с комендатурой. Впоследствии он добровольно передал свою фабрику государству, а сам продолжал честно работать в городском муниципалитете...
Патер Балог сразу же заговорил о создании своей партии и печатного органа. Но с этим вопросом они попали не по адресу, и я посоветовал обратиться в Союзную Контрольную Комиссию. Как выяснилось позже, мои гости и сами знали об этом. Их визит преследовал другую цель. Незадолго перед тем венгерское правительство приняло меры к ограничению земельных владений. И вот некоторые землевладельцы решили «прощупать почву».
— Скажите, пожалуйста, только откровенно, — попросили меня, — есть ли у вас свои имения? Где они расположены? Может быть, в Пензенской или Костромской областях?
Не скрою, вопрос рассмешил меня, и я полушутливо ответил:
— Почему именно в Пензенской или Костромской областях? Нет, господа! Не только в этих, а и во многих других! В какой бы район, в какой бы город я ни приехал, у меня везде дом!
— Как, у вас есть владения и в городах?
— Точно!
— И в Сибири тоже есть имение?
— И в Сибири, и на Кавказе. Мы, советские люди, вообще очень богаты. Ведь в нашей стране все принадлежит народу...
То ли меня не дослушали до конца, то ли переводчик неточно передал смысл сказанного, но мне показалось, [149] что посетители поняли меня не совсем так, как нужно, хотя и заявили, будто им все ясно. Я знал, что по городу носились самые невероятные слухи о моем происхождении. Неплохо бы разом пресечь их. Но люди, задававшие нелепые вопросы, все равно не поверили бы правде и не приняли бы ее. Поэтому я и не пытался что-либо разъяснять, отложив это до более удобного момента.
Подходящий случай не заставил долго себя ждать.
Ко мне пришли трое: женщина и мужчина, руководители недавно созданной в Будапеште пионерской организации, и девочка лет двенадцати, с очень милой улыбкой и веселыми озорными глазами. Выступив вперед, она начала говорить бойко и быстро. Прочитала стихи Петефи и закончила свою речь так:
— Мы, первые венгерские пионеры, благодарим Советскую Армию за освобождение от фашистов, а вас, товарищ генерал, за то, что дали помещение для пионерского штаба. И еще очень просим выделить хотя бы маленький домик с садом для летнего пионерского лагеря.
Отдав салют, девочка отошла в сторону. Я пригласил гостей сесть и попросил объяснить все по порядку. Мне рассказали, что в городе есть несколько молодежных организаций: бойскауты, католическая молодежь и молодежь партии мелких хозяев. А комсомол и пионеры только начинают набирать силу. На их пути немало трудностей. Главное — отсутствие средств. Другие партии имеют свои здания, дачи. Социал-демократическая партия вывозит детей летом за город. У коммунистов таких возможностей пока нет. К тому же богатые хозяева отказываются сдавать свои дачи для пионеров.
Получалось, что пионеры должны оставаться на лето в городе. А среди них много слабых детей, для которых лучшее лекарство — солнце и чистый воздух. Если найти маленький домик, то вокруг можно поставить еще и палатки, организовать отдых в несколько смен. Требуется только помещение, в остальном поможет компартия: об этом есть уже договоренность с ЦК.
Слушая своих гостей, я напряженно думал, что предпринять. В разрушенном городе и его окрестностях нелегко было разыскать хорошее свободное здание. Имелся, пожалуй, только один выход. Наша комендатура [150] использовала под однодневный дом отдыха загородный особняк, хозяин которого — венгерский граф — занимал видное положение при фашистах и бежал вместе с ними.
В особняке насчитывалось больше тридцати комнат, была обширная веранда, зал для танцев, бассейн, достигавший в длину шестидесяти метров. Вокруг дома раскинулся большой сад.
Здесь с удовольствием отдыхали работники районных и Центральной комендатур и члены их семей. Я сам любил проводить там редкие свободные часы. Ну что же, обойдемся...
— Как твое имя? — спросил я девочку, с надеждой смотревшую на меня.
— Терике.
— Подойди ко мне, Терике. Ты молодец! Раз дали тебе пионерское поручение, надо его обязательно выполнить. Едем смотреть дом!
Через полчаса мы были уже в Буде, на лесистой горе, возле графского особняка.
Женщина — пионервожатая даже ахнула, увидев дворец.
— Мы и не мечтали о таком, господин генерал! Нам бы поскромней... Да и денег у нас нет, чтобы такой дом оплачивать.
— Об этом не беспокойтесь. Особняк передается пионерам безвозмездно. Занимайте его навсегда. И не уступайте никому. А если кто-нибудь начнет вас притеснять, обращайтесь прямо в комендатуру.
Услышав эти слова, Терике не стала вдаваться в подробности и опрометью бросилась в дом. Не успели мы обсудить, как оформить передачу особняка и закрепить его за детьми, а восторженная Терике уже пулей вылетела из дворца, бросилась мне на шею и принялась целовать. Ей, оказывается, все очень понравилось: и комнаты, и кухня, и сад. Но особенное впечатление произвел на девочку бассейн под развесистыми кронами старых деревьев.
— Там сразу сто человек поместится! — восхищалась она.
Недели через две мой кабинет наполнился гомоном детских голосов. Пионеры пришли пригласить меня к себе на праздник Советской Армии. [151]
— Но сейчас нет никакого праздника, ребята, — сказал я.
В ответ раздался веселый смех, и старший вожатый заявил:
— У вас нет, а вот у нас есть. Мы посвящаем открытие нашего лагеря Советской Армии и военной комендатуре Будапешта!
Отказать ребятишкам невозможно. В назначенный час я подъехал к празднично украшенному особняку.
Возле двери под плакатом «Добро пожаловать к нам в гости!» выстроился почетный караул. Меня сопровождали два самых маленьких пионера — мальчик и девочка. У всех красные галстуки. На головах шапочки, похожие на «испанки», с дубовым листком, символизирующим крепкую дружбу.
По сигналу горна выстроилась пионерская линейка. Вожатый встретил нас четким докладом: [152]
— Венгерские пионеры торжественно обещают быть стойкими борцами за дело рабочего класса. Примером героизма и храбрости для нас всегда будут советские воины, боровшиеся против фашистов. Пионеры, к борьбе за дело нашей партии, за дело рабочего класса Венгрии, будьте готовы!
— Всегда готовы! — дружно прозвучало в ответ.
— Советской Армии — слава!
По стройным рядам трижды прокатилось громкое «ура».
Вожатый скомандовал разойтись, и меня тотчас окружила жизнерадостная веселая детвора. Посыпались вопросы, как живут советские пионеры, как отдыхают, можно ли завязать с ними переписку? Потом кто-то спросил: а как вы стали генералом?
Это ли не самый подходящий момент, чтобы внести ясность в гипотезы о моем происхождении! Тем более что здесь присутствовало несколько венгерских журналистов и фотокорреспондентов!
Вот я и рассказал ребятам, как пас свиней и коров, был мальчиком на побегушках, краснодеревцем, рабочим на заводе Армалит в городе Армавире...
А на следующий день мой рассказ опубликовали несколько газет. С разного рода слухами и кривотолками было покончено. [153]