Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Главная сила

Трудно найти более удобное место для переправы через Дунай, чем та часть берега, на которой стоит Будапешт. И не случайно это место с давних пор привлекало к себе внимание. В 1242 году здесь, на правом берегу реки, была основана столица Венгрии Буда. Город постепенно разросся и вглубь и вширь по обеим сторонам Дуная, вбирая в себя окрестные деревни и села. Возникли пригороды — Чепель, Уйпешт, Кишпешт, Будафок, — улицы которых постепенно слились с улицами самого города. В 1945 году столица Венгрии насчитывала 14 городских и 9 пригородных районов{8}. В каждом из них вскоре после освобождения Будапешта были созданы районные военные комендатуры, состоявшие из стрелкового взвода и нескольких офицеров.

Вначале комендатуры укомплектовывались людьми, направленными после излечения из госпиталей или из запасных частей. Многие из этих товарищей были признаны негодными к строевой службе, нуждались в отдыхе после тяжелых операций. Все они, как правило, принимали участие в боях, своими глазами видели страдания советского народа, многие потеряли родных и близких по вине немецко-фашистских извергов. Казалось, что, придя в чужую, воевавшую против нас страну, они будут считать тут каждого человека своим врагом. Но этого не случилось. Наоборот, большинство бойцов приняли близко к сердцу горе жителей разрушенного Будапешта, старались, чем могли, помочь венграм. [112] Вот где с особой яркостью проявились благородные качества советского человека, воспитанного в духе интернациональной дружбы.

С первых же дней бойцам и офицерам комендатуры пришлось столкнуться с подонками буржуазного строя — грабителями и убийцами, с уцелевшими фашистскими головорезами. Были случаи, когда наши солдаты и командиры гибли на боевом посту, охраняя порядок и покой жителей города.

В наших условиях было не до отдыха. Люди попали из огня да в полымя. Закончилась война, каждому хотелось скорее вернуться домой, обнять родных, начать спокойную жизнь. А тут служба, сопряженная с постоянным риском. Но никто не жаловался, хотя иногда бывало очень трудно.

Работники районных комендатур не знали покоя ни днем ни ночью. В любую минуту каждого из них могли поднять по тревоге для выполнения задания. Отправляется, к примеру, солдат в театр или в кино. Но он все равно на службе, и, если там кто-то нарушает общественный порядок, боец обязан немедленно вмешаться и принять меры. При этом нужно еще быть вежливым, тактичным и осторожным, чтобы не поддаться на провокацию, не причинить вреда невинному человеку.

Малейшая оплошность, неслаженность в работе, задержка с оказанием помощи друг другу вели иногда к трагическим случаям. Как-то декабрьской ночью в комендатуру 10-го района поступил тревожный сигнал: на улице Понграц банда грабит мирных жителей. На место происшествия были посланы три бойца. Вместе с ними побежал и вольнонаемный шофер Владимир Морочек, поляк по национальности.

Патруль поспел вовремя. Бойцы задержали одного грабителя и разоружили его. Владимир Морочек увидел вдруг еще трех бандитов. Не предупредив товарищей, он, не раздумывая, бросился на них и был убит. Бывало, за просчет или неосторожность приходилось расплачиваться весьма дорогой ценой.

В общем, для работников комендатуры война продолжалась, наши люди по-прежнему оставались на передовой. Кроме того, солдаты и офицеры обязаны были постоянно учиться, расширять свой кругозор. Ведь они были представителями социалистического [113] государства, к ним приглядывались, по ним судили обо всех остальных.

Каждый боец и командир мог оказаться в такой обстановке, когда необходимо быстро и самостоятельно принять правильное решение. Требовалось умение налаживать хорошие взаимоотношения с населением, умение тактично сотрудничать с представителями местных властей.

Военнослужащие старших возрастов постепенно уходили в запас. Их место занимала молодежь. И надо сказать, это была достойная смена.

За несколько месяцев в комендатурах сложились крепкие, дружные коллективы, возникли свои традиции. Бойцы поняли особенности новой службы, привыкли к своей ответственной и трудной работе. Они, эти замечательные советские солдаты и офицеры, были нашей главной силой, главной опорой во всех делах. О них, о работе районных комендатур, хочется рассказать подробней.

* * *

Одним из самых беспокойных районов Будапешта был 14-й. На его территории находится большой и красивый городской парк с вековыми деревьями. Тут расположены и бани Сечени, о которых я уже упоминал, и цирк, и ресторан Гунделя, и каток с искусственным льдом. Летом начали работать спортивный зал, стадион, зоосад, распахнули свои двери музей изобразительных искусств и художественная галерея.

Поблизости, в парке Варош-Лигет, на небольшом острове посреди озера, стояла группа зданий: причудливый ансамбль, строители которого воздали должное и романскому и готическому стилю, и стилю эпохи Возрождения. Это место называлось крепостью Вайдахуняд. Некоторые здания крепости были разрушены, и среди развалин часто укрывались уголовники, совершавшие вылазки в парки и на ближние улицы. Районной комендатуре пришлось несколько раз прочесать всю местность. В результате многочисленных засад и облав бандитов наконец удалось выловить и передать полиции. Но и после этого в районе случались различные происшествия.

Особенно досаждал нам цирк. Районный комендант [114] неоднократно просил меня дать людей из других комендатур, чтобы усилить здесь патрули. Дело в том, что почти каждый вечер после представления возле цирка отмечались попытки изнасилования женщин. Я долго не мог взять в толк: какая тут взаимосвязь.

— Виноват цирк, — твердил комендант района. — Вы посмотрите их представление и сразу поймете.

Выбрав свободный вечер, я отправился туда. Зрелище, которое преподносили посетителям цирка, оказалось действительно грубым, непристойным. После каждого такого «представления» в парке раздавались крики о помощи.

Хозяин был очень польщен, узнав, что в цирк приехал комендант города. Он рассыпался в любезностях. Но это не помешало мне довольно резко высказать свое мнение об увиденном.

— Неужели нельзя составить настоящую цирковую программу? — спросил я.

Хозяин ответил, что сделать это можно, но у него нет лошадей, собак и других животных. Вот если бы комендатура помогла ему...

Я рассказал, как работают наши советские цирки. А на прощание запретил повторять непристойное представление и посоветовал подготовить новое.

Как раз в эти дни кавалерийская часть, возвращавшаяся через Будапешт на Родину, оставила в городе с десяток ослабевших лошадей. Среди них оказалась пара хорошей породы. Их подкормили и передали в цирк. Туда же отправили четырех собак.

Через некоторое время я снова съездил в цирк и остался доволен. Теперь программа выглядела совсем по-другому, и происшествия прекратились.

На территории 14-го района располагался и так называемый «Веселый парк» — место отдыха молодежи. Тут были и озеро «Венеция», и качели, и «американские горки», и подземная железная дорога, и масса других аттракционов. В парке, к сожалению, тоже довольно часто случались драки и ограбления.

Первое время коменданты никак не могли навести в районе порядок. Пришлось перебросить сюда из другого района подполковника Александра Иосифовича Кубу — умного, решительного и культурного человека. [115]

А. И. Куба закончил войну командиром полка и имел не только военную, но и хорошую политическую подготовку. Вежливый, внимательный к людям и очень справедливый, Александр Иосифович быстро завоевал авторитет среди подчиненных и населения. Это сразу дало себя знать. Сообщения о происшествиях в 14-м районе поступали теперь в Центральную комендатуру все реже.

* * *

Должность заместителя коменданта по политической части занимал в 14-м районе майор В. Д. Шуров, принципиальный коммунист, обладавший спокойным, неторопливым характером. Он хорошо поставил политическую подготовку личного состава, быстро сработался с подполковником Кубой, и между ними никогда не возникало трений. В любое время дня и ночи Куба или Шуров всегда находились в комендатуре, и я был спокоен за этот район. Да и коллектив там, надо сказать, [116] сложился прекрасный. Мне вспоминается один незначительный, но в какой-то мере характерный для бойцов 14-й комендатуры случай.

Было это в 1947 году. Незадолго до всеобщих выборов в венгерский парламент реакционеры начали запугивать жителей Будапешта американским атомным оружием. Они всячески пытались умалить военную мощь нашей армии и возвеличивали вооруженные силы США, которые будто бы в любую минуту способны уничтожить Советский Союз. Поэтому, мол, надо ориентироваться на партию мелких хозяев, угодную американцам.

По городу поползли различные слухи.

Мой заместитель по политчасти полковник П. И. Бедаха, сменивший к тому времени подполковника Зусмановича, сказал, что к нему обращаются с вопросом: верно ли, что у Советского Союза есть не только атомная бомба, но и атомная пуля? Жители утверждают: это сказали наши солдаты.

А через несколько дней ко мне явились два журналиста. Поболтав о том о сем, они, как бы между прочим, тоже упомянули об атомной пуле.

— Откуда вам это известно? — поинтересовался я.

Журналисты замялись, но в конце концов один из них сказал, что сведения сообщил боец 14-й комендатуры. Я не стал разубеждать представителей печати, однако разговор прекратил, заявив, что по этому поводу сказать ничего не могу.

Вскоре американская бомба перестала быть пугалом для будапештцев, но интерес к атомной пуле не угасал. О ней уважительно судачили во всем городе. Нам пришлось провести целое следствие, прежде чем докопались до источника этих слухов. И что же выяснилось!

Патруль 14-го района зашел во время очередного обхода в корчму, владелец которой состоял в партии мелких хозяев. Многие из завсегдатаев корчмы тоже принадлежали к этой партии. Они стали подтрунивать над нашими бойцами, стращать их американской бомбой. И тогда заговорил пожилой красноармеец, обычно очень спокойный и молчаливый. Жители района знали, что от него трудно дождаться и двух слов, а тут он произнес чуть ли не целую речь. [117]

— Подумаешь, большое дело — атомная бомба! У нас есть не только бомба, даже атомная пуля, а мы не кичимся!

Его товарищ, гвардии красноармеец И. А. Огурцов, оборвал своего приятеля.

— Чего ты болтаешь? Разве про такую вещь можно вести разговор? А главное, с кем? Они сегодня же разнесут твои слова по всему городу! А тебе влетит.

Красноармеец И. А. Огурцов увел товарища из корчмы, а слух об атомной пуле действительно разлетелся по городу и даже вырвался за его пределы. Боец, дескать, проболтался случайно, как ему не поверишь!

Когда спросили «виновника», зачем выдумал эту историю, он смущенно ответил:

— Пусть не пугают нас всякими там бомбами! Если надо, мы и пулю сделаем. А нет — и без нее в обиду себя не дадим!

Сотрудники комендатур за словом в карман не лезли. Оставив в стороне вопрос о том, правильно ли поступил боец, должен сказать, что его «атомная пуля» заткнула в то время глотки некоторым реакционно настроенным крикунам.

* * *

Много забот доставлял нам и 6-й район. В нем находились Национальный оперный театр, здания Союзной Контрольной Комиссии, целый ряд иностранных представительств. Это предъявляло к работникам районной комендатуры особые требования, тем более что поблизости располагался Западный вокзал, через который в город непрерывно проникали уголовники и авантюристы, искавшие приюта в многочисленных гостиницах и ресторанах.

Комендатуру этого района возглавлял бывший заместитель командира полка, подполковник Борис Захарович Стариков. Этот молодой энергичный офицер любил самостоятельность, отличался необыкновенной инициативой. Мы старались не связывать его излишней опекой, а если и поправляли, то делали это тактично, не ущемляя самолюбия.

Помогал Старикову заместитель по политической части майор Василий Ефремович Рогулев, опытный политработник, сглаживавший порой «острые углы» в работе [118] коменданта. Вместе с секретарем партийной организации капитаном Иваном Федоровичем Колосовским Рогулев добился того, что все бойцы комендатуры не только хорошо несли службу, но и выделялись особой подтянутостью, культурой, вежливым обращением с местными жителями.

Это было тем более важно, что в районе проживало много интеллигенции, и в частности журналистов; а среди них имелись любители сенсаций, всегда готовые тут же сделать из мухи слона. Однако им не удалось поймать подходящую «муху». За три с половиной года в газетах не появилось ни одной статьи, поносившей наших бойцов или командиров.

Другой особенностью 6-й комендатуры было то, что и сам подполковник Стариков и все его подчиненные знали территорию района как свои пять пальцев. Они так изучили все переулки, тупики, развалины, бункера, проходные дворы, что преступникам негде было укрыться.

Приблизительно такое же положение, такие же порядки были в 4-м и 5-м районах, на территории которых размещались парламент, министерства, муниципалитет, центральные комитеты различных партий. Тут же проходила и главная торговая артерия города — улица Ваци со множеством магазинов, ресторанов, кинотеатров и кабаре. По вечерам сюда устремлялись многочисленные любители «легкой жизни».

Чтобы снять грязную накипь, отравлявшую атмосферу, выловить грабителей, проституток, недобитых фашистов, в этих районах мы особенно часто устраивали ночные облавы.

Следует отметить, что такие облавы требовали от бойцов не только физического, но и большого морального напряжения. Ведь иногда за один вечер приходилось иметь дело и с дипломатами, и с завсегдатаями домов терпимости, и с рядовыми жителями, нуждавшимися в помощи, и с вооруженными бандитами, пытавшимися скрыться от руки правосудия. Можно смело сказать: подавляющее большинство наших бойцов и командиров вместе с венгерскими полицейскими хорошо справлялись с этими задачами.

Иная обстановка сложилась в Буде, где находились комендатуры 1, 2, 3, 11 и 12-го районов города. Здесь было много дворцов, особняков, исторических памятников, [119] крепость и королевский дворец, превращенные и развалины. С высот Буды открывается прекрасная панорама города и его окрестностей, видны даже отдаленные пригороды. Горы, покрытые лесными массивами, издавна служили местом отдыха жителей. Богачи понастроили здесь коттеджи и виллы, предприниматели соорудили частные пансионаты и санатории, доступные только для буржуазии и аристократов. У подножия гор, ближе к реке, располагались жилые массивы.

Разрушений в Буде было значительно больше, чем в других районах города. Она пострадала не только во время боев, но и от американских бомбардировщиков. Целые кварталы лежали в развалинах. Многие уцелевшие здания держались здесь буквально на честном слове.

Бургомистр запретил жить в таких домах, но люди кое-как ютились здесь: не оставаться же на улице, под открытым небом!

В таких зданиях нередко случались обвалы. Рискуя жизнью, советские бойцы и командиры бросались на помощь пострадавшим, всеми силами привлекали к спасательным работам представителей местных властей и жителей соседних домов. Но людей в районных комендатурах было немного, а обвалы следовали один за другим. Бойцы и командиры выбивались из сил. А ведь им следовало выполнять и другие обязанности.

Когда немцы отступили из Пешта, вместе с ними за Дунай, в Буду, перебрались и нилашисты{9}. Ушло также много жителей, напуганных гитлеровской пропагандой. Скрывались они в подземных убежищах в горах. Но вот вступили в строй первые мосты, и жители начали возвращаться. Вместе с ними устремились и недобитые фашисты, и просто бандиты. Постам, дежурившим возле мостов, трудно было различить в людском потоке врагов и уголовников.

Выловить их помогли сами жители.

* * *

Население Буды было сравнительно небольшим. 1-й район, например, имел в ту пору всего 15787 жителей. [120] Зато школ здесь насчитывалось больше, чем в любом другом районе: в среднем — одна школа на 400 жителей. В рабочих же районах одна школа приходилась на 5000 жителей. Это и естественно. Дети богачей учились в комфортабельных, небольших по размеру, но очень хорошо оборудованных школах, причем в классе порой бывало не более четырех — шести учеников. Дорогое удовольствие, но толстосумам оно по карману.

В 1945 году в Буде и других районах большинство школ было разрушено и повреждено бомбами или снарядами. Близилось начало нового учебного года, а помещений, пригодных для занятий, было очень мало. Местные власти некоторых районов, находившиеся под влиянием реакционных элементов из партии мелких хозяев, проявляли в этом отношении удивительное равнодушие.

Зато районные коменданты приняли это дело близко к сердцу. Хоть такая работа и не входила в круг их обязанностей, они помогали найти помещения под школы, сделать ремонт и т. д. Ко мне довольно часто поступали из районов донесения и просьбы, касавшиеся подготовки к учебному году. Мы пошли даже на такой шаг: вывели из города несколько советских госпиталей и передали их здания местным властям под школы.

Самым беспокойным районом Буды был 11-й, через который проходили главные городские магистрали на юг и на запад. Но комендант этого района гвардии майор Павел Фотиевич Дудкин и его заместитель по политической части майор Антон Григорьевич Жебрак успешно справлялись с работой. В комендатуре имелась крепкая партийная организация, возглавляемая старшим лейтенантом А. И. Кошкаревым, дружно действовали комсомольцы, которыми руководил младший сержант Островский.

Народ в 11-й комендатуре, как, впрочем, и в других комендатурах Буды, подобрался молодой, энергичный. Мы специально направляли туда тех, кто покрепче да повыносливей. Ведь бойцам и командирам приходилось иной раз пробегать несколько километров по горам и лесам, чтобы поспеть к месту происшествия или задержать преступников. Комендатуры имели, конечно, автомашины. Но какая езда по лесам и садам, через изгороди, среди развалин? Вот и выручали ноги. Бойцы [121] так натренировались в беге с препятствиями, что наверняка уложились бы на соревнованиях в нормы мастеров спорта и перворазрядников.

Километрах в десяти от Будапешта находился один из его пригородов — Будафок, расположенный на правом берегу Дуная, у дороги, ведущей к озеру Балатон. Этот маленький городок славился винными подвалами, общая протяженность которых составляла около 34 километров! Подвалы и проходы между ними образовались после выемки камня-песчаника, употреблявшегося при строительстве Будапешта. В них-то и были созданы винные склады и теплицы для выращивания шампиньонов.

В громадных подвалах Будафока немцы размещали во время войны целые заводы по сборке самолетов и танков.

Естественно, что в этом пригороде наиболее развитой была ликеро-водочная промышленность, хотя имелся тут и рыбозавод, и мануфактурная фабрика, и еще десятка полтора предприятий.

Вполне закономерно, что в Будафок стекались любители промочить горло не только водой, но и более крепкими напитками. Соблазн был велик. И нечего греха таить, этому соблазну поддавались даже некоторые военнослужащие. Мне пришлось одного за другим снять с должности двух комендантов Будафока и их замполитов. Не смогли навести нужный порядок!

Мы решили укрепить этот район, послав туда наиболее дисциплинированных и энергичных офицеров. Пост коменданта занял гвардии майор Вячеслав Владимирович Сенькевич. Службу в рядах Красной Армии он начал воспитанником Бакинского пехотного училища. Прошел путь от командира взвода до заместителя командира полка по строевой части. Требовательный командир и хороший товарищ, Сенькевич умел прислушиваться к мнению своих помощников и подчиненных, поощрял их инициативу.

Заместителем по политической части был у него гвардии капитан Иван Поликарпович Омельченко — невысокий, крепкого сложения украинец, на полном лице которого весело светились серые глаза. Подтянутый, аккуратный, общительный Омельченко легко сходился с людьми, располагал к задушевному разговору. Учитель [122] по профессии, он начал войну парторгом роты, а закончил ее агитатором артиллерийского полка. Прежняя работа и фронт много дали Ивану Поликарповичу. А главное, замполит умел подобрать «ключик» к сердцу каждого солдата и офицера.

* * *

Должность бургомистра Будафока занимал в ту пору прекрасный человек, старый коммунист-подпольщик Янош Баранья, многие годы проведший в фашистских застенках. И он, и Омельченко были по натуре очень сердечными людьми. Они быстро поняли друг друга и хорошо сработались. Особенно заботились оба о венгерских детях, их быте, учебе.

Видно, немало полезного сделал Омельченко для ребятишек, если помнят его в Будафоке и по сей день. Эти ребятишки давно уже стали взрослыми, но и теперь не забывают советского капитана, рассказывают о нем своим детям. Через 15 лет после того, как Омельченко уехал из Венгрии, пионеры Будафока разыскали его, завязали с ним переписку. В нее включился и бывший [123] бургомистр Ялюш Баранья. Годы не стерли их дружбу.

Я уже упоминал о старшем офицере Центральной комендатуры гвардии капитане Александре Афанасьевиче Тимченко. До войны он работал в газете на Северном Кавказе. На фронте был сперва начальником штаба инженерного батальона, а потом заместителем начальника штаба тыла воздушно-десантного корпуса. Мы очень ценили этого на редкость честного, принципиального и работоспособного офицера. Но обстановка заставила послать его в Будафок помощником коменданта — до Тимченко на этой должности сменилось несколько человек, и никто не «усидел» долго.

Суровый с виду, с большими глазами на смуглом лице, Александр Афанасьевич сочетал в себе глубокую доброту и твердость характера. Он умел мыслить логично, умел убеждать людей неоспоримыми доводами, быстро замечал недостатки и тактично помогал исправить их, не затрагивая самолюбия товарищей.

Тимченко сразу завоевал уважение не только личного состава комендатуры, но и населения Будафока. Его знали почти все жители, потому что он не оставлял без внимания ни одной просьбы, ни одной жалобы.

Работать он мог целыми сутками. У меня сложилось впечатление, что Александр Афанасьевич вообще не спит. Когда ни позвонишь в Будафок, он либо в комендатуре, либо на операции.

Помню, в октябре 1945 года поздно ночью вызвали меня к телефону:

— Товарищ гвардии генерал-майор! Докладывает гвардии капитан Тимченко. У нас чрезвычайное происшествие. Пятнадцать минут назад при въезде в район Будафока трое вооруженных людей остановили автомобиль и ограбили секретаря бургомистра Будапешта и двух ехавших с ним ответственных служащих городского муниципалитета. Бандиты раздели их до белья, отобрали деньги, ценности, часы, а также продукты и вино, которые они везли из деревни.

— Где пострадавшие?

— У нас в комендатуре, одел их в солдатские шинели и согреваю грузинским чаем.

— Как решили действовать? [124]

— Машина с солдатами уже ожидает, захвачу полицейских и буду искать бандитов.

— Вернетесь, доложите!

— Слушаюсь!

Через три часа снова звонок. Слышу голос Александра Афанасьевича:

— Извините, товарищ генерал-майор, что так задержался. Бандиты взяты в притоне, отобрано два маузера, найдены все вещи и большая часть продуктов. Вино, стервецы, успели выпить и слопали часть съестного. Вещи, деньги, ценности и продукты возвращены потерпевшим. Они уже уехали домой.

За этим кратким докладом стояла блестяще проведенная операция.

Прибыв на место происшествия, капитан Тимченко, несмотря на непроглядную темень и осенний дождь, по следам, оставленным в грязи, быстро установил направление, в котором скрылись бандиты. Освещая путь электрическим фонариком, он со своей группой двинулся вперед и вскоре нашел оброненную шляпу.

— Правильно идем, — тихо сказал капитан старшему сержанту Антонову.

Прошли еще с полкилометра. Началось шоссе, и следы потерялись.

— Есть поблизости какой-нибудь притон? — через переводчика спросил Тимченко у венгерского полицейского.

— Издес, — «по-русски» ответил полицейский, показывая на дом, где из неплотно завешенного окна пробивалась полоска света.

Солдаты скрытно окружили дом. Капитан постучал в дверь. Молчание. После повторного настойчивого стука за дверью послышались легкие шаги.

— Ки аз?{10} — спросил женский голос.

— Русская комендатура, — ответил переводчик. — Откройте!

— Сейчас открою, только оденусь.

Через несколько минут дверь распахнулась. Капитан быстро вошел в комнату. На двух кроватях, притворяясь спящими, лежали пары: вроде бы мужья с женами. Капитан скомандовал: «Встать!» Увидев направленные на [125] них пистолеты, мужчины сделали удивленные лица. Один из них попытался незаметно сунуть руку под подушку. Но старший сержант Антонов опередил бандита, быстро выхватив оттуда маузер.

В другой постели тоже обнаружили револьвер. Оба преступника подняли руки.

— Где третий? — спросил капитан через переводчика.

— Нас двое.

Не прошло и минуты, как из-под кровати вытащили третьего бандита, одетого в красноармейскую гимнастерку, но ни слова не знавшего по-русски, как и его сообщники. На чердаке нашли награбленные вещи...

Спустя несколько дней в Будафокскую комендатуру пришло письмо из Будапештского муниципалитета:

Многоуважаемый господин капитан!
Не могу упустить случая, чтобы от имени всех нас не выразить Вам глубокую благодарность за тот благородный жест и бескорыстную помощь, которую военная комендатура Красной Армии в Будафоке, и в особенности в лице Вашем, нам оказали.
Господин капитан с предусмотрительным вниманием оказал нам помощь в получении наших вещей, за что примите нашу искреннюю благодарность.
Будапешт, 25 октября 1945 года.

А вот еще один эпизод. Лето 1946 года выдалось на редкость жарким и сухим. В один из воскресных дней начался пожар на Будафокской бумажной фабрике. Как потом выяснилось, искра от проходившего мимо паровоза попала в сложенные на дворе тюки бумажной макулатуры. По случаю выходного дня на предприятии, кроме сторожа, никого не было. Патруль комендатуры во время обхода первым заметил огонь и немедленно сообщил дежурному.

Майор Сенькевич собрал по тревоге всех свободных от наряда солдат и офицеров и прибыл с ними к месту происшествия. Капитан Омельченко, секретарь парторганизации капитан Ф. Крысанов, лейтенант Я. Зарипов и другие офицеры, возглавив небольшие группы солдат и сержантов, бросились тушить огонь. Бороться с ним было трудно: с Дуная дул резкий ветер. Языки пламени появлялись то в одном, то в другом месте, приближаясь к складу готовых изделий и производственному корпусу. [126]

Офицеры и солдаты баграми и крючьями вытаскивали горящие тюки, заливали их водой. А в это время другие бойцы обливали крышу и стены здания. В воздухе плавали черные лохмотья горелой бумаги. Дым разъедал глаза. Но борьба с огнем продолжалась.

Прибывшим пожарным осталось только затушить тлеющие тюки. Оборудование фабрики и готовая продукция были спасены.

Грязные, закопченные, в мокром, местами прогоревшем обмундировании, неимоверно усталые, но радостные от сознания исполненного долга, возвращались наши бойцы с пожара. Достаточно было посмотреть, во что превратились белые офицерские кители, чтобы понять, в какой переделке побывали наши товарищи.

Встречавшиеся местные жители уже знали о случившемся. Они приветственно махали руками и повторяли:

— Кёсёньюк, баратаинк!{11}

* * *

В моем представлении Чепель был районом фабрик и заводов. Первое время я удивлялся, когда комендант Чепеля сообщал нам то о моряках, то о летчиках, то о жалобах крестьян. И только когда сам побывал на месте, понял, что Чепель — это большой остров, протянувшийся на сорок восемь километров. На нем кроме города расположено несколько сел, есть аэродром, большие портовые склады. Там же базировались суда Дунайской военной флотилии, дислоцировались несколько госпиталей.

Сам город Чепель в 1945 году был невелик, в нем насчитывалось около 50 тысяч жителей. За исключением заводских корпусов и нескольких административных зданий, все дома — одноэтажные, с небольшими двориками и палисадниками. Улицы прямые и чистые. В Чепеле имелись клуб, три кинотеатра, десять начальных и одна средняя школы, ремесленное училище, две больницы, шесть церквей, шестьдесят пивных и ресторанов, два дома терпимости, около трехсот магазинов и лавок. [127]

Население городка состояло в основном из квалифицированных рабочих, настоящих заводских пролетариев.

Хоть и пыталась буржуазия держать их в темноте, классовое чутье сразу помогло рабочим разобраться в обстановке. Жители Чепеля, того Красного Чепеля, который являлся цитаделью пролетарской революции 1919 года, с радостью встретили Советскую Армию. Они первые начали налаживать производство, первые создали в Будапеште братское кладбище советских воинов и поставили на площади, в центре города, замечательный памятник героям-освободителям.

Трудящиеся Чепеля шли в районную комендатуру, как к себе домой, обращались туда не только с жалобами и просьбами, но и просто за советом. На первых же выборах в парламент коммунисты получили здесь 90 процентов голосов.

Полковник Александр Иванович Демура, комендант района, отличался уравновешенным характером. Этот высокий, стройный кадровый офицер был умен, хорошо работал с людьми. У местных властей и полиции не было секретов от коменданта.

Приведу случай, который довольно ярко характеризует Александра Ивановича как человека. В одном из фронтовых госпиталей родился ребенок. Мать умерла. Врачи и медицинские сестры с великим трудом сохранили девочке жизнь и вырастили ее до шести месяцев. Но вот госпиталь, стоявший в Чепеле, начал расформировываться. Что делать с ребенком?

К Александру Ивановичу только что приехала жена с двумя мальчиками. Посовещавшись, супруги Демура удочерили сироту.

Хорошими помощниками у Демуры были капитан Ефим Парфентьевич Ищенко, секретарь партийной организации [128] капитан Александр Васильевич Судаков, командир взвода младший лейтенант Петр Васильевич Игнатьев. Все они работали дружно и били, что называется, в одну цель. Работать комендатуре было легко, ведь местная власть в Чепеле находилась в руках коммунистов. Между комендатурой и полицией города, которую возглавлял подполковник Демиши, установился прочный контакт.

Дружба советских воинов с населением была тут настолько прочной и искренней, что рабочие приглашали солдат и офицеров даже на свои семейные праздники. Это очень не нравилось реакционерам, и они не останавливались перед любыми провокациями, лишь бы только очернить наших людей в глазах жителей.

Одно время, например, начали распускать слухи о плохом поведении советских воинов. Комендатуру и полицию буквально засыпали ложными жалобами и доносами, расследование которых отнимало много времени и сил.

То вдруг поступает жалоба, что советский солдат угнал велосипед. То охранник завода Шелл поднимает шум на весь Чепель: русские похитили 400 литров керосина. То какой-то господин со всех ног бежит в комендатуру, крича, что солдаты хотят снять забор возле его дома...

Районная комендатура вместе с полицией проверила десятки таких заявлений. И выяснилось, что только в трех случаях дело действительно касалось советских бойцов, но при этом ни один из них не нарушил порядка.

Комендант Чепеля попросил разрешения привлечь к ответственности тех, кто злостно клевещет на Советскую Армию. Как только такое разрешение было дано, поток жалоб сразу иссяк.

* * *

Хорошо справлялись со своей работой прокуратура гарнизона во главе с полковником юстиции Александром Гавриловичем Миловидовым и отделы при управлении Центральной комендатуры, которыми руководили полковники Г. Г. Пилипенко и И. А. Гречишников. Эти товарищи отличались большой добросовестностью и исключительной человечностью, старались не столько наказывать, сколько воспитывать провинившихся. Многих [129] они поставили на правильный путь, помогли найти место в жизни. Особенно заботились они о репатриируемых, не жалели времени для встреч с ними, словом и делом облегчали их трудную участь.

Очень серьезная ответственность лежала на плечах офицеров караульного отдела Центральной комендатуры. Небольшой коллектив из десяти человек не только возглавлял всю патрульно-караульную службу, но и сам проводил наиболее трудные операции. Мы подбирали в этот отдел наиболее смелых, сообразительных людей с чистой совестью и высоким чувством долга. Возглавлял их весьма дельный офицер майор А. М. Шишко.

До войны Анатолий Михайлович работал в Московском уголовном розыске. Он хорошо изучил повадки уголовного мира и сумел наладить работу так, что каждое происшествие сразу же становилось известным караульному отделу, и меры принимались немедленно.

Сам Шишко был очень живым, общительным, веселым человеком. Но напряженная и нервная работа в конце концов все же отразилась на его здоровье. Анатолий Михайлович долго скрывал от нас свой недуг. Жалко было отпускать его из комендатуры, но пришлось.

Вместо майора Шишко мы выдвинули на должность [130] начальника караульного отдела бывшего коменданта 10-го района майора Бориса Афанасьевича Новикова. По характеру он был полной противоположностью своему предшественнику. Замкнутый, молчаливый, суховатый с людьми, майор держался независимо, перед начальством не заискивал, всем говорил в глаза то, что думал. Эта его черта не нравилась некоторым товарищам, и они возражали против его назначения. Но я настоял на своем и никогда потом не раскаивался.

В караульный отдел был переведен и мой адъютант, старший лейтенант Соболевский. Там он, бывалый фронтовик и мужественный человек, чувствовал себя на своем месте. Должность адъютанта занял молодой лейтенант — Александр Егорович Шестов. Энергия в нем била через край. Находчивый, сообразительный, он быстро схватывал суть дела, хорошо запоминал и точно передавал приказания.

Новая работа Шестову понравилась. Он с особой лихостью щелкал каблуками, подчеркнуто строго отвечал: «Слушаю!», «Есть, доложить!» С шиком носил шашку и шпоры и никогда не появлялся без этих не таких уж обязательных атрибутов. С делами он справлялся хорошо, и я не имел к нему никаких претензий.

Я уже говорил, что в Центральной и в районных комендатурах сложились крепкие, работоспособные коллективы. Немалая заслуга в этом принадлежала партийным органам, и особенно политотделу управления Центральной комендатуры, руководил которым заместитель коменданта по политической части полковник Павел Ильич Бедаха, прибывший к нам с должности начальника политотдела дивизии. В ту пору полковнику было лет тридцать пять — тридцать семь, но, несмотря на молодость, он имел большой опыт, а главное — незаурядные способности политработника. Павел Ильич хорошо знал людей, постоянно бывал в районах, много беседовал с бойцами, был умелым оратором, и окружающих, словно магнитом, тянуло к нему.

* * *

В годы войны мне довелось видеть много мужественных солдат и офицеров, беззаветно преданных партии и народу. Они, коммунисты и комсомольцы, как цемент, [131] скрепляли ряды нашей армии, были той силой, благодаря которой советские войска выстояли в самые трудные дни, одержали блестящую победу и водрузили Красное знамя над развалинами гитлеровского рейха.

Когда я думаю об этих людях, перед глазами встает образ смелого и скромного труженика войны Николая Романовича Миронова.

В августе 1941 года, когда немцы приблизились к Днепру, началась эвакуация Днепропетровска. В глубь страны, в Краснодар, выехал и Днепропетровский государственный университет. Однако многие студенты-коммунисты, состоявшие в отрядах народного ополчения, обратились в местные партийные органы с просьбой послать их в войска, которым предстоит оборонять город.

Октябрьский райком партии провел отбор добровольцев, оформил призыв через военкомат и направил несколько сотен коммунистов, в том числе и студентов, в 255-ю стрелковую дивизию. Был среди них и студент 5-го курса геолого-географического факультета, парторг этого факультета Миронов. Он стал рядовым политбойцом 5-й батареи 811-го артиллерийского полка. Так началась его военная биография.

И вот первое боевое крещение. К середине сентября подразделения немецких войск просочились в район Нижнеднепровска. Командующий 6-й армией генерал-майор Малиновский приказал мне создать два отряда, нанести удар во фланг и тыл гитлеровцев и уничтожить противника восточнее Нижнеднепровска.

Операция началась в полночь. Опрокинув смелым ударом прикрытие немцев, наши бойцы устремились вперед и к рассвету завязали бой на окраине Нижнеднепровска. Отряд, в котором находился политбоец Миронов, [132] переправился на плотах через реку Самару и первым атаковал гитлеровцев.

Противник, понеся большие потери и опасаясь лишиться плацдарма, подтянул подкрепления и ввел в бой танки. Положение отряда осложнилось. Один за другим выбывали из строя командиры. Политбойца Миронова назначили политруком взвода и приказали с группой товарищей остановить танки.

Группа Миронова подбила несколько вражеских машин и задержала наступление врага на своем направлении. А тем временем рота начала отходить под прикрытием нашей артиллерии.

Нелегко было советским бойцам оторваться от противника. Немецкие автоматчики, укрывшиеся на островках и на берегу Днепра, стреляли по красноармейцам, переправлявшимся через реку Самару. Рвались мины. Самолеты противника бросали бомбы и обстреливали из пулеметов.

Группа Миронова, зарывшись в прибрежный песок, огнем отбивала попытки гитлеровцев приблизиться к переправе. Только ночью уцелевшим бойцам удалось перебраться на наш берег. Миронов переплыл реку, работая левой рукой! В правой держал над головой гимнастерку с партийным билетом.

После этого боя недавний студент был назначен политруком 5-й батареи, а затем комиссаром 3-го дивизиона 811-го артиллерийского полка.

В конце ноября наша дивизия заняла оборону в районе Изюма по берегу Северного Донца. К этому времени Миронова перевели в политотдел дивизии на должность старшего инструктора по работе среди войск противника. Ему присвоили звание старшего политрука, что соответствовало званию капитана.

Из рядового — сразу в капитаны! Редко кому выпадала такая удача.

Работа у Николая Романовича была сложная и ответственная. Немцы, до предела измотанные в осенних боях, не проявляли в полосе 6-й армии активности. Создав узлы сопротивления и опорные пункты на угрожаемых направлениях, они перешли к обороне. Между опорными пунктами патрулировали группы силой до взвода, но не меньше 10 человек.

В таких условиях трудно было захватить «языка». [133]

А нам позарез требовались сведения о противнике. Поисковые группы возвращались ни с чем. Да и не мудрено. Партизаны сообщили нам, что немцы осмеливаются ходить в одиночку только в крупных, хорошо охраняемых населенных пунктах, где есть гарнизоны. Попытки проникнуть туда оказались безуспешными.

В село Александровку, в штаб нашей дивизии, приехали генерал-лейтенант Р. Я. Малиновский, теперь уже командующий Южным фронтом, и член Военного совета дивизионный комиссар И. И. Ларин. Командующий сказал, что под Харьковом захвачены в плен немцы из тех соединений, которые раньше действовали на нашем направлении. Враг перегруппировывает войска, а мы ничего не знаем. Кто же остался здесь? Снята часть вражеских соединений или они ушли целиком? Какие дивизии прибыли вместо них?

— Почему нет «языка»? — в упор спросил командующий.

Я пожаловался на трудности. Но в таких случаях разговор с начальством бывает короткий.

— Через двое суток иметь пленных! — приказал генерал-лейтенант.

— Слушаюсь, будет выполнено!

Но как взять этого распроклятого «языка»? Бывалые разведчики предложили дерзкий план: послать группу в село Долгенькое, что в 15 километрах от переднего края. Там стоит какой-то крупный штаб, а гитлеровцы в этом тыловом населенном пункте чувствуют себя спокойно, не ожидают нападения.

Ну что же, другого выхода у нас не было.

В группу отбирали наиболее смелых бойцов. Возглавили ее старший политрук Миронов и младший политрук Фомин.

Под покровом темноты разведчики благополучно миновали линию фронта. Действовать решили без спешки, наверняка. Замаскировавшись на окраине села, они долго наблюдали за противником, изучали подходы к штабу, следили, когда и где движется патруль.

На вторую ночь разведчики подобрались вплотную к штабу. Дождались, когда на улицу вышли два гитлеровца, и набросились на них. Несколько секунд продолжалась безмолвная борьба. Один из немцев, оказавшийся офицером, так бешено сопротивлялся, что его [134] пришлось ударить ножом. Другой — унтер-офицер вел себя спокойней.

Теперь надо было как можно дальше уйти от села, пока там не подняли тревогу. Двигались быстро, хотя и мешал раненый гитлеровец: его пришлось по очереди нести на руках.

Разведчики уже приближались к условленному месту, где их ожидала хорошо замаскированная группа прикрытия. Но в это время появился взвод немцев. Они бежали наперерез нашим. Вероятно, гитлеровцы успели сообщить на передовую о похищении офицера.

Группа прикрытия подпустила немцев на близкую дистанцию и ударила дружным огнем. Ошеломленные фашисты шарахнулись обратно, бросив убитых и раненых.

Через час Миронов и Фомин докладывали мне о результатах разведки.

— Ох и тяжелый проклятый фриц попался! — жаловался Фомин. — Еле донесли, до сих пор руки болят.

— Ничего, отойдут! — весело успокоил Миронов.

Пленные фашисты принадлежали к штабу 257-й немецкой пехотной дивизии. Миронов тщательно допросил их. Мы получили нужные сведения. Приказ командующего был выполнен.

Я решил представить отважных разведчиков к награде...

Зимой 1941/42 года наша дивизия вела наступательные бои. Мы освободили несколько населенных пунктов, в том числе и село Андреевку. Туда переместились штаб и политотдел дивизии.

12 февраля мы попытались продвинуться дальше. Но немцы остановили, а потом начали теснить наши подразделения. К вечеру их танки ворвались на окраину Андреевки. Термитный снаряд угодил прямо в хату, занятую штабом. Комната наполнилась дымом, раздались крики и стоны.

Несколько человек было убито и ранено. Тяжелое осколочное ранение получил старший политрук Миронов. Сразу же после перевязки его положили в сани и отправили в госпиталь.

Через некоторое время мне рассказали, что немецкая авиация варварски разбомбила на станции Лихая эшелон с ранеными. Самолеты не только сбрасывали [135] бомбы. На бреющем полете они расстреливали из пулеметов тех, кто смог выбраться из вагонов. Сотни раненых нашли там свою смерть. Говорили о том, что во время этой бомбежки погиб и старший политрук Миронов. Очень не хотелось мне верить этому, но что поделаешь — война.

К счастью, старший политрук уцелел. Он был ранен еще раз, контужен взрывной волной, но санитары успели вытащить его на платформу. Вместе с другими ранеными Миронова отправили в тыловой госпиталь, в Кисловодск.

После излечения военно-врачебная комиссия признала старшего политрука ограниченно годным. Два осколка остались у него в легких, один в плече. Врачи предложили Миронову уехать на Урал. Он не согласился, потребовал, чтобы его снова отправили на фронт, но получил отказ. Тогда Николай Романович написал мне и попросил помочь вернуться в дивизию. В нарушение медицинских правил мы помогли ему. Какие уж тут правила, если человек горит ненавистью к врагу...

Прибыв в дивизию, Миронов занял прежнюю должность. Вскоре выяснилось, что он так и не получил награды за смелую разведывательную операцию. Больше того, мы узнали из документов Управления кадров, что он числится погибшим. Понадобилось мое личное свидетельство, что это тот Миронов, на которого мы посылали в свое время наградной лист. Вместе со старшим политруком я поехал в штаб Южного фронта. Член Военного совета Ларин вручил Н. Р. Миронову медаль «За отвагу». В то время эту медаль имели немногие бойцы и командиры.

В районе Старобельска я оставил дивизию и выехал к новому месту службы принимать корпус. Наши с Мироновым фронтовые пути разошлись, я долго ничего не слышал о Николае Романовиче, хотя изредка вспоминал его.

Весной 1945 года, когда над Будапештом нависла угроза эпидемии, комендатура решила провести совещание с руководящими медицинскими работниками гарнизона и города. В конце совещания с места поднялся стройный, подтянутый майор.

— Помещение госпиталя освобождено для передачи [136] местным властям в соответствии с вашими указаниями, товарищ генерал-майор, — сообщил он.

Я чуть не ахнул от неожиданности и даже глазам своим не поверил.

— Миронов, дорогой! Откуда?

Мы обнялись. Я разрешил людям разойтись.

— Ну рассказывай, где служишь, чем занимаешься?

— Да и рассказывать особенно нечего, — ответил Николай Романович с присущей ему скромностью. — Воевал, как все. Теперь в 46-й армии, работаю заместителем начальника 197-го управления полевых эвакопунктов. В нашем подчинении двадцать два госпиталя.

Долго проговорили мы в тот день...

После демобилизации Н. Р. Миронов возвратился в Днепропетровск. Вскоре его выбрали первым секретарем Октябрьского райкома партии, того самого райкома, из которого он уходил на фронт политбойцем-добровольцем.

В течение нескольких лет Николай Романович был секретарем Кировоградского обкома КП Украины. Потом партия направила его в центральный аппарат органов государственной безопасности.

В 1959 году Н. Р. Миронова назначили заведующим одного из отделов Центрального Комитета КПСС.

Нам приходилось нередко встречаться в последние годы. Николай Романович, как и прежде, оставался отзывчивым, чутким, скромным человеком. Он был в расцвете жизненных и творческих сил, мог еще свершить немало полезных дел. Но нелепый трагический случай вырвал его из наших рядов.

19 октября 1964 года недалеко от Белграда разбился в горах самолет, на борту которого находились члены советской делегации, направлявшейся в Югославию на празднование 20-й годовщины ее освобождения.

Среди погибших был и депутат Верховного Совета СССР, член Центральной ревизионной комиссии ЦК КПСС, генерал-майор Николай Романович Миронов.

* * *

В Центральную комендатуру довольно часто приходила по служебным делам сотрудница одного из отделов 3-го Украинского фронта майор Мария Александровна Фортус, или «Марусина», как ласково звали ее друзья. [137]

Эта небольшого роста, тихая и скромная женщина с серыми, немного хитроватыми глазами, с первого взгляда ничем не привлекала внимания. О таких принято говорить, что они боятся тележного скрипа, а при виде мышей падают в обморок. И лишь немногие знали, какой трудный путь прошла эта умная, высокообразованная и мужественная женщина, сколько подвигов совершила за свою жизнь.

Фортус не любила говорить о себе. Многое услышал я о ней от подполковника Зусмановича, хорошо знавшего Марию Александровну. Потом, когда мы познакомились ближе, она сама скупо поведала историю своей военной жизни. Расскажу лишь об одном, наиболее ярком, на мой взгляд, эпизоде.

Однажды в начале 1945 года Мария Александровна приехала в комендатуру Будапешта. На этот раз она не просила «подбросить» немного горючего для машины или заменить автопокрышку, вышедшую из строя «в самый нужный момент». Ей требовался переводчик, не только хорошо знающий немецкий язык, но, кроме того, смелый парень, верный и надежный товарищ.

— Речь идет о совместном выполнении одного задания, — сказала она.

Подробности я узнал от М. А. Фортус совсем недавно, а тогда слышал только, что выполнить его удалось с большим трудом. Дело, оказывается, заключалось в следующем.

Советскому командованию стало известно, что за Дунаем, в подвалах королевского дворца, где размещался штаб немецких войск будапештского участка фронта, находится также и штаб венгерского танкового соединения. Предполагалось, что оно будет оснащено какими-то новыми, сверхмощными немецкими танками. [138]

Это соединение, правда, так и не было окончательно сформировано, но в его документах могли найтись сведения о новых танках.

К этому времени союзническая авиация разрушила не только королевский дворец, но и многие здания вокруг него. Один из офицеров этого соединения, уцелевший после бомбардировок и перешедший на нашу сторону, вызвался разыскать в хаосе развалин нужные бункера, где хранились секретные документы.

Вместе с ним и с переводчиком майор Фортус перешла линию фронта. Венгерский офицер и советская разведчица спустились в подвалы. Переводчик, одетый в форму немецкого лейтенанта, отвел машину подальше от этого места. Он должен был вернуться за разведчиками часов через пять. (Фамилию венгерского офицера и фамилию переводчика, тоже венгра, установить, к сожалению, не удалось.)

Приехав к условленному месту, переводчик никого не нашел. Он подождал, уехал, потом снова вернулся. Наступили сумерки, а у парня не было специального пропуска для передвижения по городу. Пришлось укрыться на ночь у знакомых.

Наутро он опять привел машину к месту предполагаемой встречи. Там снова пусто. Тогда переводчик вспомнил, что вечером этот район подвергался сильной бомбардировке. Он бросился к руинам, чтобы найти вход в подземелье, но увидел только свежую груду битого кирпича. Товарищи по заданию оказались в ловушке.

Положение разведчиков действительно было незавидным. Пробираясь по обвалившимся коридорам, они разыскали нужный отсек, кстати, никем не охранявшийся. В груде бумаг, вывалившихся при бомбежках из шкафов, обнаружили много ценных документов. Набили ими все карманы, стараясь захватить побольше. И тут услышали страшный удар, от которого качнулись стены. Разведчики поняли: начался налет. Подождав, пока стихнут взрывы, они двинулись в обратный путь. Но единственный выход из подземелья был завален.

Что делать? Разыскав стальной прут, они попытались пустить его в ход. Но это не помогло. Дышать становилось все трудней — воздух в подземелье не поступал. Тут уже бессильны были и смелость, и смекалка.

Вспоминая о долгих часах, проведенных в подвале, [139] Фортус говорила, что положение их было во всех смыслах безвыходное. Ни воздуха, ни воды. Впереди смерть.

И вдруг, спустя много часов, они услышали стук кирки и скрежет лопат. Однако радость, вызванная этим открытием, скоро погасла. Кто мог раскапывать вход в бункер? Только гитлеровцы. Может, они идут за своими бумагами? Или переводчик попал в их руки и выдал разведчиков?

Вытащив пистолет, Мария Александровна притаилась за грудой камней. Вот появилась маленькая щель, тонкий лучик света проник в подземелье. Отверстие расширилось, уже показались лица немецких солдат.

— Господа врачи! — услышала Фортус знакомый голос переводчика. — Не волнуйтесь! Сейчас мы вам поможем!

Чтобы спасти товарищей, переводчик принял отчаянное решение. Он попросил гитлеровцев с ближайшей зенитной батареи спасти двух «венгерских врачей», которые спустились в бункер, чтобы убедиться, что в развалинах не осталось раненых немецких офицеров.

Через несколько часов добытые с таким трудом документы лежали на столе в штабе фронта. [140]

Дальше