Последний год войны

14 января поступил приказ — передислоцироваться! Первый привал сделали в городе Мажейкяй, что на севере Литвы, а после через населенные пункты Седа, Тельшяй, Леплауке прибыли в город Плунге.

20 января я получил указание выехать на грузовой машине штаба дивизии в Вильнюс, отвезти секретный пакет в Совнарком Литовской ССР, после чего мне разрешалось несколько дней погостить в столице республики. Чего греха таить, этой командировкой домой я был очень доволен — в середине декабря 1944 года все мои близкие вернулись из эвакуации в Вильнюс.

К месту назначения добрались благополучно, сдал пакет в Совнарком. Впечатлений сразу набралось уйма: встреча с родными, товарищами, знакомыми, из которых многих не видел всю войну. О некоторых долгое время вообще ничего не знал. Выяснилось, что они дрались с фашистами в партизанских отрядах.

Навестил своего бывшего начальника, Народного комиссара внутренних дел Литовской ССР генерал-майора Ю. Барташюнаса. Обняв меня по-отечески, он подробно расспросил о каждом работнике отдела, не позабыл поинтересоваться житьем красноармейцев взвода охраны, называл бойцов по фамилиям, именам — всех помнил! Наша затянувшаяся беседа то и дело прерывалась телефонными звонками, входившими в кабинет по неотложным делам офицерами комиссариата. Я воочию убедился, какая тяжелая ноша легла на плечи нашего Юозаса Марциановича. Не желая злоупотреблять его временем, несколько раз порывался встать и распрощаться, но генерал не отпускал.

— Ну как, черновики по-прежнему большими буквами на старых газетах пишешь? — поинтересовался нарком. [191]

— Что поделаешь, бумаги нет. Приходится.

Генерал улыбнулся, вызвал к себе работника хозчасти комиссариата и распорядился выделить для контрразведки литовской дивизии рулон немецкой трофейной бумаги, а для работников отдела кое-какие гостинцы — несколько бутылок вина и разных лакомств из тех же трофейных запасов.

— Вернешься на передовую не с пустыми руками и от всех нас передашь вещественный привет друзьям-фронтовикам, — сказал на прощание Барташюнас.

28 января под вечер прибежал сосед:

— Включите радио!

Торжественный голос Левитана звучал в эфире:

— «Войска 1-го Прибалтийского фронта, перейдя в наступление, сегодня, 28 января, овладели литовским городом Клайпеда (Мемель) — важным портом и сильным опорным пунктом обороны немцев на побережье Балтийского моря, завершив тем самым полное очищение Советской Литвы от немецких захватчиков...»

В числе соединений, отличившихся в боях за освобождение Клайпеды, упоминались войска генерал-майора Урбшаса, которые представлялись к присвоению наименования «Клайпедские».

В 22 часа мы с волнением слушали, как столица нашей Родины Москва «от имени Родины салютует доблестным войскам 1-го Прибалтийского фронта, овладевшим городом Клайпеда и завершившим полное очищение Советской Литвы от немцев, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий».

3 февраля мне посчастливилось участвовать в торжественном собрании, посвященном полному освобождению литовской земли. Представители общественности города и частей Красной Армии собрались в празднично убранном театре. В президиуме собрания — представитель Центрального Комитета ВКП(б) М. Суслов, товарищи А. Снечкус, Ю. Палецкис, М. Гядвилас, К. Прейкшас, М. Шумаускас и другие руководящие партийные и советские работники, члены правительства республики. Собрание открыл Ю. Палецкис. С докладом выступил М. Гядвилас. Герой Советского Союза, бывший воин 16-й литовской стрелковой дивизии В. Бернотенас поздравил воинские соединения, участвовавшие в освобождении Литвы. Выступил также представитель 16-й литовской Краснознаменной Клайпедской стрелковой дивизии подполковник А. Мичюда. [192]

Во время концерта, данного после торжественной части, раздались орудийные залпы. Это гремел в столице республики салют в честь славной освободительницы — Красной Армии.

На обратном пути в соединение заглянул в. Каунас. Впервые после начала войны приехал в город, где прошли мое детство, юношеские годы, где каждая улочка, каждый проулок мне были до боли знакомы.

Каунас внешне мало пострадал от боев. Увидел разрушенную электростанцию, несколько домов. Но странное дело, ходил по центральным улицам, по переулкам старой части города, и меня охватывало совершенно неожиданное чувство — чужой город! Дома те же, но ни одного знакомого лица!..

Заглянул в горисполком. В коридоре встретил бывшего воина дивизии — Бенюса Руткаускаса. С удовлетворением узнал, что он является председателем исполкома горсовета. Расспросил у него о своих друзьях, живущих в Каунасе. Навестил товарищей по совместной подпольной работе — Лейбу Соломинаса и его супругу Любу, которая в начале тридцатых годов была моей пионервожатой. В дивизии она воевала санинструктором, спасла жизнь многим красноармейцам, а сама получила тяжелое ранение и осталась инвалидом. Соломинас принимал активное участие в партизанской войне на оккупированной гитлеровцами территории республики.

Хотелось разузнать о бывшей сотруднице нашего отдела Елене Гайдамаускене, которая в 1944 году была откомандирована из дивизии для пополнения республиканских кадров. Разыскал ее родителей в деревне Амаляй вблизи Каунаса, от которых узнал, что Елена в Вильнюсе. Ее отец Юргис Борисявичюс сразу меня не отпустил — у нас завязалась задушевная беседа. В годы оккупации на его долю выпало немало лишений — приходилось скрываться, спасать младшую дочь от угона на каторжные работы в Германию, стараться как-то умерить любопытство кое-кого из соседей, распространяя версию, что старшая дочь — Елена учительствует в одной из деревень в Вильнюсском крае. Рассказал мне, как гитлеровцы истребляли советских солдат в наспех оборудованном в VI форте около Пятрашюная — тогдашнего предместья Каунаса — лагере для военнопленных. Огороженные колючей проволокой, пленные жили в страшных условиях — большинство под открытым небом, а те, кому повезло, — в неотапливаемых, темных и сырых казематах форта. От холода, голода и болезней [193] там погибли сотни и сотни людей. Жители Пятрашюная и окрестных деревень, хотя сами бедствовали, все-таки пытались тайком помогать пленным кто чем мог. Иногда удавалось незаметно для часовых перебросить через колючие заграждения буханку хлеба, картофель или еще что-нибудь из съестного. Одного подростка, попытавшегося передать пленному через ограду ломоть хлеба, часовой застрелил на месте. Зимой окоченевшие тела замученных людей, уложенные на подводах в штабеля, как дрова, подвозили к ямам, вырытым на территории форта, сбрасывали их туда и засыпали землей. Сколько в лагере было умерщвлено советских военнопленных, никто точно не знал, но таких жертв насчитывались тысячи.

В послевоенные годы комиссия по расследованию преступлений гитлеровцев установила по сохранившимся документам администрации лагеря, что на территории VI форта было захоронено около 35000 советских военнопленных...

Из рассказов товарищей, а также появившихся впоследствии публикаций мне теперь стали хорошо известны многие подробности боев за Клайпеду, в которых, увы, из-за командировки в Вильнюс не довелось участвовать.

Операция по освобождению Клайпеды являлась составной частью январского наступления Советских Вооруженных Сил, развернувшегося от Балтийского моря до Карпатских гор.

Освобождение Клайпеды было сопряжено с большими трудностями. Еще в 1939–1941 годах, то есть после захвата гитлеровской Германией Клайпеды и Клайпедского края, оккупанты вокруг города-порта, создали разветвленную систему фортов крепостного типа. Железобетонные доты, несколько линий траншей с хорошо оборудованными ходами сообщения, минные поля, проволочные заграждения в 2–3 ряда и другие оборонительные сооружения на подступах к городу являлись серьезным препятствием для наступающих войск. В самой Клайпеде дома были превращены в опорные пункты с гнездами для пулеметов и орудий разного калибра. На улицах гитлеровцы устроили завалы, баррикады.

Теперь достоверно известно, что по состоянию на 25 января 1945 года в составе клайпедекой группировки немцев насчитывалось 17300 штыков, 340 орудий и минометов, 22 танка, много другой военной техники.

Соединения 4-й ударной армии начали наступление утром 27 января, а в 14 часов в операцию включилась 16-я [194] литовская стрелковая дивизия. В первом эшелоне дивизии наступали 156-й стрелковый полк, которым командовал подполковник В. Луня, и 249-й стрелковый полк полковника Ф. К. Лысенко. 167-й стрелковый полк подполковника И. Баранова находился во втором эшелоне. Несмотря на сильный пулеметный и артиллерийский огонь противника, на контратаки его пехоты, поддержанной танками, наши соединения занимали одну линию обороны гитлеровцев за другой. В 3 часа ночи 28 января 1-й стрелковый батальон 249-го стрелкового полка нашей дивизии первым ворвался в город. Для наращивания силы удара генерал-майор А. Урбшас ввел в бой из второго эшелона 167-й стрелковый полк. В 5 часов 30 минут к Куршскому заливу вышел батальон майора Гладкова из этого полка, а в 8 часов 30 минут части армии полностью освободили Клайпеду от гитлеровской нечисти.

В тот же день, 28 февраля, в еще дышавший порохом и гарью город прибыли секретарь ЦК Компартии Литвы А. Снечкус и заместитель Председателя Совнаркома республики М. Шумаускас. Их встретил и рапортовал об освобождении Клайпеды командир дивизии генерал-майор А. Урбшас.

...В 1970 году, накануне празднования 25-й годовщины Победы, я в Каунасе встретился с генерал-майором в отставке А. Урбшасом. Во время беседы он поведал об одном любопытном совпадении в его жизни...

— Помните март 1939 года, когда сметоновское правительство Литвы приняло ультиматум гитлеровской Германии о передаче Клайпеды 3-му рейху? — Генерал улыбнулся и сам ответил за меня: — Да, да, конечно, нашему поколению этого не забыть! Я тогда был в чине полковника, служил начальником штаба 3-й дивизии. В те трагические дни в умах многих офицеров литовской армии зрело сознание, что только наш добрый сосед на Востоке — Советский Союз является верным союзником маленькой Литвы против экспансии германского империализма. И это убеждение определило всю мою дальнейшую судьбу...

Урбшас немного задумался, видимо, что-то вспоминал.

— Мне тогда приказали возглавить комиссию по эвакуации литовских воинских частей из аннексируемой гитлеровцами Клайпеды, а почти шесть лет спустя мне же доверили вести литовскую дивизию в бой за освобождение Клайпеды.

Вот так своеобразно распорядилась история!

Однако вернемся к событиям на фронте. [195]

29 января в городе еще рвались оставленные фашистами мины замедленного действия, и только после полудня саперам майора Стрельчюнаса удалось в основном разминировать город. Однако гитлеровцы, отступившие на Куршскую косу, вели оттуда интенсивный артиллерийский огонь по городу.

У самой Клайпеды Куршская лагуна соединяется с морем узким проливом, и ее отделяет от Балтики длинная песчаная полоса земли — полуостров, протянувшийся от Клайпеды на юго-запад почти на 100 километров. Ширина косы в разных ее местах неодинакова и достигает от 400 метров до 4 километров. Куршская коса, по-литовски Куршю нерия, — это уникальное творение природы, ныне является охраняемым государством ландшафтным заповедником. Пересеченная сказочными дюнами и хвойными лесами, Куршю нерия восхищает каждого, кому хоть раз посчастливилось побывать в этой жемчужине Балтийского побережья. На память приходят восторженные строки поэта Роберта Рождественского о Ниде — изумительном поселке на косе:

Именно коса стала последним прибежищем остатков разгромленных в Клайпеде гитлеровских войск. В их ликвидации приняли участие 32-я и 344-я стрелковые дивизии, а от 16-й литовской — 156-й стрелковый полк. В ночь на 30 января подразделения полка были сосредоточены в районе Смельте. Воины, одетые в белые маскировочные халаты, бесшумно перешли по льду залив и дружно атаковали гитлеровцев, засевших на косе. Противник не ожидал столь внезапного удара и отступил на север к маяку, надеясь эвакуироваться на кораблях. К 9 часам утра 30 января полк очистил от неприятеля северную оконечность полуострова. Там на башне маяка в Смильтине взвился победоносный алый стяг.

Мне было особенно приятно узнать, что в боях за освобождение порта соседом справа 16-й литовской стрелковой дивизии дралась бывшая литовская 179-я Витебская стрелковая дивизия, а ее 234-му стрелковому полку, в котором [196] мне довелось служить в начале войны, присвоено наименование Клайпедского.

Для меня лично это неожиданное обстоятельство было поистине глубоко символичным.

После освобождения Клайпеды ночью 31 января 16-я литовская Краснознаменная Клайпедская стрелковая дивизия получила приказ возвратиться в Курляндию добивать отрезанную от своих основных сил немецкую группировку. Дивизия вошла в состав 84-го стрелкового корпуса. Я нашел штаб дивизии в окрестностях железнодорожной станции Вайнеде, немного западнее тех позиций, которые наши части ранее занимали на этом участке фронта.

Уже тогда нам было известно, что в Курляндской мышеловке оказались войска немецкой армейской группы «Норд» («Север»), в частности 16-я и 18-я армии, в составе которых числилось по меньшей мере 33 дивизии, в том числе немало танковых, механизированных и артиллерийских соединений. Это была внушительная военная мощь. Противник занимал сравнительно неширокий, 220-километровый фронт, на котором смог создать большую оперативную и тактическую плотность войск — 6–7 километров на дивизию и приблизительно 20 орудий на один километр: Не имея возможности выбраться из котла, гитлеровское командование в предсмертной агонии не щадило своих солдат и без оглядки на потери с фанатическим упорством обреченных бросало в безнадежные атаки все новые и новые силы. Бои шли за небольшие высоты, разрушенные и сожженные хутора и деревни, которые неоднократно переходили из рук в руки.

Положение наших войск в Курляндии тоже было нелегким — немцы надежно оборудовали в инженерном отношении свои позиции, для их прорыва требовалось большое количество самолетов, танков и артиллерии больших калибров. Усилий одной лишь пехоты и полковой и дивизионной артиллерии, которыми мы здесь располагали, явно не хватало.

В те дни в сводках Совинформбюро время от времени упоминалось о том, что в Курляндии происходят бои местного значения.

Хутор Вартая...

Точнее было бы сказать — бывший хутор. К тому времени это уже было одно только географическое понятие, значившееся на крупномасштабной топографической карте. О том, что существовал такой хутор, свидетельствовали лишь остатки стен жилого дома и хозяйственных построек. [197]

23 февраля 1945 года на эти развалины поднялись в атаку бойцы 249-го стрелкового полка. Засевшие на хуторе гитлеровцы открыли сильный пулеметный огонь. Бойцы сделали еще рывок, и вновь свинцовая лавина прижала их к земле. Командир полка полковник Федор Лысенко видел со своего наблюдательного пункта, как захлебнулась атака, и... не выдержал — бросился вперед, увлекая за собой цепь атакующих бойцов. Пуля сразила командира. Он часто называл себя солдатом и как солдат погиб в бою.

Прах Героя Советского Союза полковника Ф. Лысенко покоится на площади Победы в центре города Шяуляй, в освобождении которого он принимал самое непосредственное участие.

Бои местного значения... Как прозаично звучит это, и как много поистине героических дел и вместе с тем безмерного горя и обильно пролитой солдатской крови кроется за этими на первый взгляд будничными словами.

* * *

Никогда не изгладятся из памяти воинов 16-й литовской стрелковой дивизии названия населенных пунктов Алексеевка, Нагорное, Панская, Никитовка, Борок, Палкино, Усенай и Курляндская Вартая. 2 апреля 1945 г. мне довелось быть в окопах 1-го батальона 249-го стрелкового полка. Старший оперуполномоченный капитан И. Юргайтис указал в сторону немецких позиций:

— Видишь там чудом сохранившуюся трубу да кусок белой стены? Это и есть Вартая.

Высунувшись над бруствером, щелкнул фотоаппаратом.

— На память?

Я обернулся. Позади меня, поблескивая стеклами очков, широко улыбался командир 224-го артиллерийского полка дивизии подполковник Повилас Симонайтис. Он пришел на передний край в сопровождении своих офицеров для рекогносцировки и через бинокль внимательно всматривался в развалины Вартая, в которых гитлеровцы укрыли свои огневые точки.

Мой ФЭД опять щелкнул.

— И этот снимок будет на память, — как бы ответил я Симонайтису, не подозревая, что эта фронтовая фотография станет столь памятной. Назавтра, 3 апреля, подполковник, как обычно, направлялся с КП 224-го артиллерийского полка на свой НП. Шел молча, привычным скорым шагом, а следом в трех шагах за ним поспешал адъютант. До НП оставалось метров триста. Внезапно прогрохотал взрыв... [198]

«...Он лежал на спине, еще не сознавая происшедшего, но по лицу адъютанта понял, что случилось непоправимое.

— Давай на КП, одни не управимся, — сказал Симонайтис тихим, потускневшим голосом...

Повилас Йонович лежал спокойно, не делая попыток подняться. Он уже увидел, что правая нога ниже колена оторвана взрывом, он видел белый кусок кости...

...Потом показалась повозка... Суетилась девушка-санинструктор, делая перевязку и смахивая слезы, мешавшие ей работать. Попробовали снять сапог с левой ноги, но он не поддавался. Все, кроме Симонайтиса, видели, что левая нога тоже изуродована взрывом, и еще раз осторожно попробовали снять сапог.

— Режьте, — тихо сказал Симонайтис, поняв, что и вторая его нога покалечена.

Когда сапог был снят и разрезаны брюки, все увидели, что нога в колене раздроблена и держится лишь на обрывках мышц и кожи. Санинструктор стала поспешно накладывать вторую повязку, стараясь загородить ногу от молча глядевшего на нее Симонайтиса.

Наконец повозка двинулась...»

Это строки из воспоминаний очевидца — офицера 224-го артиллерийского полка майора Сергея Васильева.

П. Симонайтис наступил на мину, когда до Дня Победы оставалось 37 дней. В его истории болезни появилась запись: «Левая нижняя конечность: ампутация, культя в верхней 1/3 бедра. Правая конечность: ампутация, культя в нижней 1/3 голени...»

Более года Симонайтис пролежал в госпитале в древнем русском городе Вологда. В размеренно протекавшие дни, недели, месяцы он предавался воспоминаниям о своем нелегком отрочестве в крестьянской семье, где кроме него было еще четверо детей. Не имея материальной возможности продолжать учебу в университете, Симонайтис поступил в военное училище, стал офицером литовской буржуазной армии. После свержения фашистского сметоновского режима в Литве, когда в 1940 году народ взял власть в свои руки, Симонайтис понял, что не может оставаться в стороне от исторических событий, происходивших в родном крае.

«Было лишь два пути — либо идти с народом, либо оказаться в стане его врагов. Третьего пути не искал... Нередко, мысленно оглядываясь на свое прошлое, я еще и еще раз испытывал чувство гордости оттого, что стал воином Советской Армии, что по собственной воле избрал трудную, но почетную обязанность. За это я благодарен партии, которая [199] вовремя открыла мне глаза, указала единственно правильный путь — путь вместе с народом» — так писал П. Симонайтис о своем становлении коммуниста в статье, опубликованной в литовской газете «Теса» 30 июля 1963 года.

Летом 1946 года Симонайтис вернулся из госпиталя домой, и я решился тут же его навестить. В Каунасе, в предместье Шанчяй, по улице Соду в небольшом одноэтажном деревянном доме однополчан Симонайтиса гостеприимно встречала его жена Мария. В комнату то и дело забегали его дочурки Сильвия, Ниёле и Дануте, сынишка Витаутас. Хозяин дома сидел в кресле, был искренне рад каждому посетителю.

Я вручил тогда Симонайтису тот памятный снимок в окопе у хутора Вартая. Он долго всматривался в знакомые лица фронтовых друзей, и оттенок грусти пробежал по его лицу:

— Это последняя фотография, где я заснят на передовой. Она мне очень дорога.

В жизни не забуду его решительное тогда: «Я еще встану на ноги!»

И он встал! Пусть на искусственные, сработанные умелыми руками мастера, но Симонайтис долго, упорно, изнурительно, иногда до изнеможения тренировался и в конце концов пошел. Он шагал сам, без посторонней помощи, вначале опираясь на трость. Это была его личная победа!

Весной 1977 года я подарил Симонайтису свои «Фронтовые записки». Он показывал мне тогда книги, переведенные им на литовский язык: «Дорогами испытаний» Б. Ямпольского, «Юность Ленина» Н. Ночволодова и Л. Резниченко, «От всего сердца» Е. Мальцева, «За власть Советов» В. Катаева и много других — более двадцати произведений!

— Это стало моим гражданским призванием, — с гордостью признался Симонайтис.

Он скончался в 1979 году. Его называли литовским Маресьевым...

* * *

В середине апреля в политотделе дивизии я встретил писателя Йонаса Марцинкявичюса. Давненько не виделись, хотя служим в одной дивизии. Этот неутомимый весельчак, как всегда в хорошем расположении духа, рассказывал окружившим его офицерам какую-то смешную историю. Завидев меня, сразу посерьезнел, подошел, крепко пожал руку и спросил:

— Есть какие новости об Александре? [200]

Я в ответ только покачал головой. Уже освобождена вся территория Литвы, а о брате и всей группе Адомаса никаких вестей...

Марцинкявичюс вспомнил, как он с братом и другими друзьями еще в мрачные годы фашистской диктатуры встречались в Каунасе:

— Александр играл тогда на пианино, а вся компания ему подпевала. Отличный был парень!

Последние слова он произнес так печально, словно Александра уже не было в живых.

Но я тогда никак не мог примириться с мыслью, что его нет. Все еще теплилась надежда, что брат жив: может, томится в каком-нибудь гитлеровском концлагере и не в состоянии дать о себе знать...

Что же случилось с моим братом, со всей группой?

...Первая оперативная группа ЦК Компартии Литвы из 10 человек 7 марта 1942 года вылетела с прифронтового аэродрома. Самолет взял курс на запад. В задачу группы входило наладить партийную работу и организовать широкое партизанское движение на оккупированной гитлеровцами литовской земле. Среди этих отважных людей были опытные, закаленные в борьбе коммунисты-подпольщики. Самым старшим по возрасту был в группе участник Великой Октябрьской социалистической революции в России и борьбы за установление Советской власти в Литве в 1918–1919 годах Пятрас Паярскис. Членами группы были: секретарь ЦК ЛКСМ Литвы Израэлис Ицковичюс — известный в литовском революционном движении по партийной кличке Рихардас, секретарь Рокишкского уездного комитета Компартии Литвы Станисловас Шклерюс, бывший начальник Утенской уездной милиции в 1940–1941 годах Альфонсас Вильджгонас, первый, секретарь Шяуляйского горкома партии Альтерис Клейнерис, секретарь Зарасайского уездного комитета КП Литвы Валерионас Моцкус, парторг Йонавской волости Миронас Войтенко и самый молодой в группе — коммунист Йонас Канопа. Радистом был назначен Александрас Яцовскис, а руководителем группы — секретарь ЦК КП Литвы Ицикас Мескупас-Адомас. Это был преданный борец партии, который в свои 35 лет уже прошел через горнило испытаний в каторжных тюрьмах фашистской Литвы и в застенках гитлеровского гестапо. Ни тюрьмы, ни изуверские пытки гестаповцев не сломили товарища Хартмана — такова была партийная кличка И. Мескупаса во время его работы по заданию партии в Германии, и она вполне отражала волевой характер этого стойкого революционера [201] (Хартман — по-немецки твердый человек). Делегат Компартии Литвы на VII конгрессе Коминтерна, участник VI конгресса Коммунистического интернационала молодежи, член президиума Исполкома МОПРа, член Политбюро и Секретариата ЦК КП Литвы — таковы основные вехи его революционной деятельности во второй половине тридцатых годов.

Секретарь ЦК КП Литвы А. Снечкус так отзывался о деятельности И. Мескупаса в период после восстановления в 1940 году Советской власти в Литве: «Мы все восхищались его неутомимостью и трудоспособностью, чуткостью к трудящимся и в то же время принципиальностью и непримиримостью, когда надо было дать отпор попыткам классовых врагов поднять руку против трудящихся Литвы» {12}.

И. Мескупас-Адомас рвался во вражеский тыл на борьбу с фашистскими захватчиками. 27 сентября 1941 года он писал своим близким: «Каждый обязан принять активное участие в этой борьбе и внести в нее максимум того, что он может. Надо быть там, где можешь быть более всего полезным в борьбе против злейшего врага человечества — нацизма. Смерть не раз уже стояла перед моими глазами, и я никогда не поколебался... Если придется отдать жизнь за дело партии, за рабочий класс, я это с гордостью сделаю» {13}.

В своем письме ЦК КП Литвы от 10 февраля 1942 года И. Мескупас-Адомас писал: «Необходимо принять все меры к тому, чтобы моя группа была направлена в Литву. Это особенно важно в настоящий момент, когда фронт приближается к Литве. Если в ближайшее время не удастся отправиться самолетом, то необходимо идти пешком» {14}.

Таков был руководитель группы.

...Самолет благополучно вернулся на свою базу, и летчик доложил о том, что все партизаны выпрыгнули с парашютами в заданном районе Литовской ССР.

Прошел день, второй, третий... пятый... десятый... Радисты штаба Литовского партизанского движения без устали вслушивались в эфир, денно и нощно настраивали приемники на нужную волну. Но рация Александра не отвечала. Группа как в воду канула...

Лишь через несколько лет после окончания войны в захваченных архивах гитлеровских оккупационных властей была обнаружена докладная записка бывшего начальника [202] Биржайской уездной полиции своему начальству, датированная 14 марта 1942 года за № 1067, которая приоткрыла завесу над тайной исчезновения группы Адомаса.

...Самолет сбился с курса, и парашютисты приземлились не в окрестностях Рокишкиса, на севере Литвы, как это было предусмотрено, а на территории Латвийской ССР, где вблизи деревни Торкяле они неожиданно наткнулись на гитлеровцев. Во время боя погибли четыре члена группы. Остальным удалось достичь лесного массива севернее литовского города Биржай, где 13 марта в окрестностях деревни Смайляй они остановились на короткий привал. Однако предатель лесник И. Даугис, выследив партизан, тут же сообщил о них в ближайший полицейский участок в местечке Нямунелис-Радвилишкис. Вооруженные пособники оккупантов вместе с подоспевшими из Биржая полицейскими окружили группу Адомаса. В неравном бою все партизаны погибли. Радиопередатчик, приемник и телеграфный ключ находились при одном из убитых. Шифра враг не обнаружил...

В 1954 году останки героев были перенесены в Вильнюс и захоронены на мемориальном Воинском кладбище.

Три года спустя мне позвонил заведующий приемной Президиума Верховного Совета Литовской ССР, бывший партизан Великой Отечественной войны Викторас Добровольскас:

— Яцовскис! Не хочешь ли взглянуть на убийцу твоего брата?

От неожиданности я онемел. «...Убийца брата... Убийца брата...» — зазвенело у меня в ушах. Сначала не мог даже осмыслить значение этих слов... В памяти воскресли обстоятельства гибели группы Адомаса... трагедия в Биржайской пуще... приговор военного трибунала четырем разоблаченным пособникам гитлеровцев... Один из них теперь в Вильнюсе, здесь же, одним этажом ниже, просит о помиловании... О чем я с ним буду говорить?..

— Нет, не хочу видеть убийцу брата...

* * *

С каждым апрельским днем 1945 года все больше чувствовалось приближение победоносного завершения Великой Отечественной войны. Почти ежедневно, а то и дважды в день мы слушали приказы Верховного Главнокомандующего, в которых перечислялись многочисленные названия освобожденных нашими войсками городов, крепостей, железнодорожных узлов, форсированных рек Германии, Австрии, [203] Чехословакии, Венгрии. 23 апреля войска 1-го Украинского фронта ворвались с юга в Берлин и завязали бои в самом логове фашистского зверя, а 25 апреля Москва от имени Родины салютовала нашим доблестным воинам по случаю полного окружения Берлина. В тот же день в 13 часов 30 минут в районе города Торгау соединились советские и англо-американские войска.

А у нас на Курляндском полуострове продолжалась позиционная война. И несмотря на надвигавшуюся скорую развязку, враг отчаянно сопротивлялся, переходил в контратаки, не прекращал разведывательных операций против наших войск. Так что военным чекистам все время приходилось работать не покладая рук. Из ориентировок Управления контрразведки «Смерш» фронта было известно, что в курляндской группировке немецко-фашистских войск продолжали действовать не менее трех гитлеровских разведорганов, в частности абверкоманды за № 104 и 204, а в городе Лиепая абвергруппа № 301, которые вербовали и забрасывали в наш тыл свою агентуру.

25 апреля я задержался на работе, как обычно, допоздна — заканчивал следствие по делу прибывшего в дивизию в составе пополнения И. Пошкуса — изобличенного активного пособника гитлеровских оккупантов. Но спать в эту ночь мне пришлось совсем недолго — на рассвете сотрудников отдела и бойцов взвода охраны подняли по тревоге. Было получено экстренное сообщение о том, что этой ночью посты наблюдения засекли самолет, летевший с северо-запада на юго-восток, из которого выпрыгнули три парашютиста.

Весь день 26 апреля с четырьмя красноармейцами пришлось пролежать в засаде у проселочной дороги южнее железнодорожной станции Прекуле. Другие оперативные группы, в которые были привлечены бойцы штабных подразделений дивизии, расположились веером правее и левее от нас, а часть сил была брошена на прочесывание в окрестностях лесов и кустарников. К вечеру был дан отбой — розыскная группа отдела контрразведки «Смерш» 42-й армии обнаружила три немецких парашюта, а позже в лесу около хутора Анени захватила и самих агентов абвера. Все трое были из числа фашистских прислужников. Они были экипированы в красноармейскую форму и имели задание разведать расположение и численность наших частей между железнодорожными станциями Прекуле и Вайнеде.

Это была одна из последних акций абвера в Курляндии. [204]