Операция по освобождению г. Кировоград

Накануне мы стояли в г.Знаменка. Стояла теплая снежная зима. На рассвете мы расположились в неглубоком овраге. Когда я осмотрелся, то увидел, что слева и справа, сколько глаз хватал, стояли артиллерийские и минометные батареи. Ожидалась артиллерийская подготовка к наступлению. Чуть позади нас стояли странные установки, которые мы чуть позже назвали” Андрюшами” по аналогии с” Катюшами”{19}. Это были ракеты, килограммов по двести. Стояли они на наклонных направляющих, да еще в решетчатой упаковке из тонких брусьев, подобно упаковке мебели. С началом артподготовки запустили и их. Вначале, при запуске, ракеты были видны, причем, некоторые из них летели прямо в упаковке. Впоследствии об этом виде оружия я нигде не читал. Не помню сколько времени длилась артподготовка к наступлению, но весь овраг изрыгал огонь. После окончания артподготовки, мы прямо на машинах, уже беспрепятственно, поехали по недавно заснеженному полю. Теперь же оно было черным от бесчисленных больших и малых воронок. Все немецкие огневые позиции были разрушены и все живое уничтожено. В моей боевой практике это был единственный случай, когда наступление было так хорошо организовано. Потом я узнал, что это было начало операции по освобождению города Кировоград. Кстати, это теперь областной центр, местечка Добровеличковка, где я родился. В годы моего рождения Добровеличковка относилась к Одесской области. После такой артподготовки мы долго куда-то ехали, очевидно, в тылу у немцев, пока все же не напоролись на немецкую оборону. Так как это было днем, то нас начали утюжить и с земли и с воздуха. Наконец мы оказались на окраине села, почему-то запомнилось его название — Грузьке. Там мы заняли оборону. К этому времени у нас уже не было взводного, поговаривали, что и ротного ранило. Здесь я увидел, как расстреливали пленного немца. Мой миномет стоял за крайней хатой села и я увидел, как из села двое рослых солдат вывели пленного. Это был пожилой солдат лет пятидесяти. Понимая свою участь, он плакал и что-то быстро-быстро говорил. Его расстреляли. Шустрый, как всегда, Маркузов у расстрельщиков узнал неприятную новость, что бригада снова в окружении и пленного оставить живым у командира бригады не было никакой возможности. Час от часу не легче. Так хорошо началось наступление и снова в окружении. Предстоял снова драп. И действительно. Ночью мы снова двинулись уже пешком и без минометов. Так как у нас уже не было ни взводного ни ротного всем руководил начальник штаба батальона. В одном из сел, в которое мы вошли, начальник штаба приказал мне вместе с солдатом отделения стать на перекрестке дорог и указывать отставшим по какой дороге идти. Сказал так же название села — места сосредоточения батальона. Кроме того показал мне хату в которой он будет находиться. Вначале все было хорошо. Солдаты группами с офицерами и без них шли и я им указывал дорогу. Стоять было тепло у догорающей тут же хаты. Тут же стоял брошенный немцами мотоцикл. В свете горящей хаты он сверкал никелем и черным лаком. Чудо машина. Спустя некоторое время по дороге уже никто не шел. Мы пошли к указанной начальником штаба хате. В хате никого из наших не было. А перепуганная хозяйка сказала, что к ее соседям только что зашли немцы. Надо было срочно уходить, пока нас немцы не прихлопнули. Вскоре мы нагнали стоящую небольшую колонну автомашин. Пришлось ее обогнать. Нос колонны упирался в поперечную дорогу, по которой беспрерывным потоком шла немецкая колонна с потушенными фарами. Немцы видели нашу небольшую колонну, но решили, очевидно, не связываться — им, наверное, было не до нас.

Пришлось переждать, пока их последний танк не проехал. Вошли в село, забитое солдатами. Надо было передохнуть. Зашли в какую-то хату, переполненную до отказа солдатами так, что и ступить было некуда. За большим столом сидело несколько младших офицеров и распивали самогон. Мы с солдатом и юркнули под стол в надежде перекурнуть. И только я примостился, как услышал разговор, запомнившийся мне на всю жизнь. Суть его была примерно такова. Скорее бы поубивало наших солдат и мы бы снова вышли на формировку. И дальше, перебивая друг друга, они делились воспоминаниями о жизни и женщинах на предыдущей формировке. Я ужаснулся услышанному. И это те же самые младшие офицеры, как и мой командир взода, погибший только сегодня. Вот о чем мечтали эти парни двадцати-двадцати пяти лет, которые командовали нами. Можно возразить, что они были пьяны. Но недаром же есть поговорка — что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. Когда мы с солдатом утром шли к месту сосредоточения батальона, меня все время грызли сомнения: ”Может быть я плохо искал начальника штаба?” И корил себя этим. Когда же я нашел свой батальон, то оказалось, что начальник штаба никуда не отлучался от нашей роты после того села в ту ночь. Выходит, начальник штаба сознательно оставил нас с солдатом на заклание. А когда мы все же пришли, даже не поинтересовался нами. Я был для него простой пешкой в его военной шахматной игре. Тогда в этом для меня ничего не было. Но для настоящего шахматиста пешка то же важная фигура. Представить себе только, если бы мы оставили дежурство раньше времени в том селе, сколько солдат могли бы попасть в плен.