Война, как она запомнилась

Что я помню о боевых действиях? Оказывается, запомнилось очень мало. Ведь я прошёл с боями от берегов Днепра, через всю правобережную Украину, Молдавию и Венгрию. Румынию, после капитуляции мы проехали в поезде. Причём воевал я не в штабах и не в тыловых частях, а либо на передовой, либо за передовой, в тылу врага и часто как пехотинец. Я этот феномен трактую только тем, что, попав на передовую, разум человека попадает под своего рода гипноз войны. Чувства человека к опасностям, или сострадание, притупляются или “замораживаются” вовсе. Человек уже слабо реагирует на всё то чудовищное, творящееся вокруг него. По своему опыту, при каждом возвращении на передовую после очередной недлительной формировки, первые же убитые вызывали во мне внутреннее содрогание, чувство сострадания к ним и страх за свою жизнь. Но вскоре ко всему этому привыкаешь и уже можешь есть и даже смеяться рядом с только что убитым товарищем. Большинство опасностей стали восприниматься как само собой разумеющиеся и тут же забывались. В памяти сохранились уж очень сильные впечатления.

Так как мои воспоминания — это воспоминания солдата, то об успехах и поражениях корпуса мне мало что известно. Наглядный пример. Нашему корпусу за участие в освобождении г. Кировоград было присвоено звание “Кировоградский”. У меня сохранилось в памяти моё участие в этой операции. Ее я опишу позже. Но о целях этой операции и об удачном её завершении я узнал намного позже. Такие вещи солдату знать не следует. Так вот, о поражениях мне известно больше, чем о победах. Так как поражение, как правило, заканчивалось отступлением и подчас неорганизованным, можно сказать, бегством. Да и все ли они были поражениями? Корпус, например, разгромил железнодорожную станцию глубоко в тылу немцев. Этим было нарушено военное снабжение участка фронта, где велась более масштабная операция. Так что выполнил корпус поставленную задачу? Выполнил. А то, что с нами происходило, для “верхов”, очевидно, было малосущественным. Потери в людях? Дадут других. В основном, наш корпус воевал в тылу врага, о чем мы — солдаты — узнавали косвенно или случайно. Я называю их рейдами, а теперь такие операции выполняют части, которые называются “коммандос”.

Что бы собой ни представлял рейд, для нас, солдат, главным был выход из него. Рейд, как правило, начинался с наступлением темноты. Нас по тревоге сажали на грузовики, и весь корпус приходил в движение. Нескончаемым потоком шли танки, артиллерия, грузовики с пехотой. На два отделения у нас был один “Студебеккер”. На откидных сиденьях вдоль бортов солдаты размещались по отделениям. Грузовики были открытыми. На дне кузова лежали разобранные миномёты, комплект лотков с минами и, что очень важно, некоторый запас продовольствия. Этой премудрости нас научил опыт первого рейда, когда рота осталась без кухни, а следовательно и без питания. Прибыв в назначенное место, нам приказывали спешиться. По команде взводного занимали огневую позицию. Если было время, копали окопы, если нет — устанавливали миномёты просто на земле в открытую. Затем начиналась стрельба. Мы стреляли по закрытым целям, так что результаты видели только солдат-корректировщик огня и взводный по его донесениям. Если задача корпуса за ночь выполнялась, то мы могли возвращаться домой на машинах. А если за ночь не управлялись, то с наступлением дня, опомнившийся от неожиданности, противник начинал нас “утюжить” артиллерийским огнем и бомбежками с воздуха.

Обычно всё начиналось с появлением в небе немецкого двухфюзеляжного самолёта-разведчика. Его появление — жди беды. Мы этот зловещий самолёт звали “рамой” за его схожесть в небе с оконной рамой. Он наводил и корректировал немецкий огонь по нам и нашей технике. После артобстрела и бомбежек мы часто оказывались почти без грузовиков. Начинался отход. Свои минометы мы сбрасывали в сохранившиеся машины, а сами уходили к своим пешком. Один раз, помнится, мы сбросили свои миномёты, по приказу, в окно сельской школы. При последующей формировке мы их обратно не получили.

Обычно наше отступление напоминало бегство. Причём бегство к своим по тылам врага. Такие выходы из окружения мы называли “драпами”. У нас даже сложилась некая временная терминология о прошедших событиях. Например, если возникал вопрос, связанный с событием в прошедшем времени, то говорили, что мол, это было после такого-то “драпа”. Уже здесь, в Америке, я узнал, что слово это — английского происхождения. “Drop out” — выбывать, то есть, мы “выбывали из игры”. После завершения рейда нас направляли на формировку. Обычно она происходила в тыловых сёлах. Кстати, за все военные действия я ни разу не попадал в фронтовой город. На формировках нас пополняли личным составом, выдавали новые или сохранившиеся миномёты. Я не помню, чтобы взводный обвинил меня в потере солдата, а вот с матчастью было похуже. Как-то мой наводчик где-то потерял коробку с прицелом. Миномёт без прицела вести огонь не может. Что делать? Выручил вездесущий Маркузов. Очевидно, украл у кого-то. А я на радостях и не спрашивал. Вот и такие случаи были. Формировки были для нас самыми радостными событиями на фронте.

Буквально с первых же шагов на передовой, война показала мне своё зловещее лицо. Как только мы перевалили через склон Днепра, как передо мной предстала чудовищная, немыслимая картина. По голой степи, насколько хватало глаз, лежали сотни убитых солдат. Как они шли, так и упали. Не представляю, как можно было выдержать, чтобы не разреветься. А мы, как роботы, шли и шли, иной раз обходя, а то и переступая через тела убитых ребят. Так вот какой ценой нам досталась спокойная переправа через Днепр!

В памяти сохранился страх, пережитый мною, при моём первом десанте на танке. Это было под г. Кишинёв. Роту посадили на броню танков, которые с большой скоростью помчались в сторону немецких окопов. При нашем приближении немцы открыли огонь из пулемётов и автоматов. Для танков этот огонь был не страшен, пули отлетали от них, как горох. А вот нам они несли смерть. На броне танка, высоко поднятые над землёй-спасительницей, мы оказались в западне. Спрятаться негде. Мы превратились в живые мишени. С соседних танков посыпались раненые и убитые солдаты. Некоторые из них падали под гусеницы своих же танков. Это было страшно!

А вот ещё. Однажды нам приказали спешиться. На этот раз команда оказалась во время. Тут же появилась стая “Юнкерсов”. Посчитать их было невозможно. Они выстроились в круг прямо над нашими головами. Зрелище это было устрашающее. Они кружили прямо над нами, но нас не трогали. Мы были для них ничтожной целью. Они громили нашу технику, которую мы только что оставили. Очевидно, с целью ещё большего устрашения, самолёты были выкрашены в чёрный цвет с огромными белыми крестами на крыльях. Это было очень страшно. Появляясь над целью, каждый самолёт как бы падал на них, пикировал, выбрасывая тонны бомб на наши машины и танки. Всё горело.

Или вот. В один из дней нашего наступления взводный сказал нам, что мы находимся вблизи г. Кривой Рог. Наша задача — взять городок Новый Свет. Солдаты тут же перекроили это название в “Тот Свет”. И оказалось, почти угадали. Немцы отчаянно сопротивлялись. Они накрывали нас то и дело артогнём, а в воздухе кружились почти всё время “Мессеры”, поливая нас огнём из своих пулемётов. Куда там было наступать! Лежу, прижавшись к земле. Поднял голову и вижу необычное зрелище: в полный рост в тыл идёт офицер, даже не пригибаясь. Удивился такой смелости. Присмотрелся и ужаснулся увиденному: у него была раздроблена нижняя челюсть и буквально лежала на груди. А он идёт, даже не пригибаясь! Очевидно, решил, что с таким ранением жить дальше не стоит. Уже в 80х годах прочёл, что именно с таким ранением примерно в этом же месте и в это же время был ранен, впоследствии известный скульптор Сидур. Может, это и был он? Вот такая была встреча с будущей знаменитостью. А что касается переиначенного названия поселка в “Тот Свет”, то для многих это оказалось, к сожалению, сущей правдой. Многие там и остались.

Или вот случай, когда у меня мороз прошёл по коже, несмотря на то, что я уже до этого насмотрелся самых страшных смертей. После очередной недолгой формировки нас снова ввели на передовую как пехотинцев. Была ранняя весна, и оттепель сменилась лёгким морозцем. На передовую мы шли в пешем строю. После нескольких дней, проведённых в тепле с сытой едой, мы шли легко по замёрзшему просёлку. Впереди вышагивал наш комвзвода. Что-то ему не понравилось, и он подозвал меня: “Посмотри справа. Видишь, из окопа выглядывает голова солдата. По моим данным, здесь не должно быть воинских частей. Сбегай и узнай, что это за часть”. Я побежал. Бежать надо было осторожно, чтобы не свернуть себе шею. Во время оттепели здесь прошли танки и оставили глубокие борозды от своих гусениц в раскисшей земле, которые были ещё окаймлены, как чёрной пеной, комьями выдавленной и застывшей грязи.

Когда я всё же оторвал глаза от земли, меня поразило, что солдат никак не меняет своего положения. Когда же я подбежал совсем близко, то увидел, что здесь нет никакого окопа, а есть глубокая борозда от гусеницы танка. Солдат был вдавлен ею в грязь, а вздыбившаяся по краям земля подняла его тело, и он так и застыл вместе с землей. Только теперь я понял, почему здесь борозды петляли, как будто танк танцевал. Очевидно, он гонялся за беднягой, пока не вдавил его в грязь, как червяка. Как я уже написал раньше, каждое возвращение на передовую, после даже непродолжительного отсутствия, возвращало чувство страха за свою жизнь. Увиденное потрясло меня: “И это могло случиться и со мной” — промелькнуло в мозгу. Какой ужас должен был охватить этого человека, когда за ним гонялась эта чудовищная махина и, настигнув его, ещё живого, начала вдавливать в грязь. Смерть от пули или осколков несравненно легче (если так можно выразиться!), так как она неожиданна, по сравнению с тем ужасом, который испытывал этот солдат в течении нескольких минут, когда он пытался увильнуть от неминуемой смерти под гусеницами. Что ощущал в последние минуты жизни этот бедняга? А что думал экипаж (и люди ли они?!), когда танк гонялся за этим беднягой? По всей вероятности, они науськивали водителя и, вероятно, поздравили его с успешно закончившейся “операцией”. Таков был наш враг!

Помнится и ужас во время паники. В этот раз корпус осуществлял рейд на взятие железнодорожной станции Верблюжка глубоко в тылу у немцев. За ночь это не удалось сделать, а к рассвету противник опомнился и начал ожесточённо сопротивляться. Нам пришлось окопаться прямо на виду у станции. И вот тут прямо перед нами появились немецкие танки, а за ними и их пехота. Теперь думаю: во всех наших взаимодействиях со своими танками мы были или на их броне в десанте, или шли впереди них. Как правило, взводный приказывал смотреть под ноги и высматривать противотанковые мины. Но я в этих случаях и на землю не глядел, а не то, чтобы высматривать мины. А если и глядел, то чтобы скорее упасть и окопаться. А вот у немцев пехота всегда шла за танками. По-другому я не видел. Очевидно, они берегли людей больше, чем нас наше командование. Но вернёмся к описываемой атаке. По мере приближения танки стали нас поливать из пулемётов. Но для нас в окопах это было не страшно. Даже, если танк наедет на твой окоп, он ничего тебе не сделает, разве что обсыплет тебя землей. Ему до тебя не достать. И вот вижу, что слева и справа из ячеек повыскакивали солдаты и бегом в тыл. Многих из них настигала пуля. В окопе безопаснее. Надо было и мне мгновенно принимать решение: бежать или не бежать? И я побежал. А танков всего-то было несколько, да и пехоты было немного. Если бы не паника, мы бы устояли.

Однажды я наблюдал панику, как бы со стороны. Наша рота занимала оборону вдоль берега реки. Справа от меня был мост. С противоположной стороны на мосту появилась большая группа бегущих солдат. Лица их были искажены страхом. На мосту появился открытый “Виллис”{12}. На нём стоял во весь рост генерал в парадной форме с красными лампасами на брюках и пытался остановить бегущих. Он, надрываясь, кричал что-то вроде: “Солдаты! Бойцы! Остановитесь! Вы же бойцы авиадесантной дивизии!” Всё, что он кричал, я точно не помню, но то, что это были десантники, я помню точно. Но солдаты бежали. Я думаю, что они и генерала не видели! Паника — это страшная вещь! А это, можно сказать, была отборная воинская часть — десантники.

Интересно, как бы себя повела в этих обстоятельствах другая, на первый взгляд странная, воинская часть? А дело было так. Как всегда, нас подняли по тревоге, но на этот раз днём. В пути наши машины обогнали странный воинский отряд. Люди шли с винтовками за плечами, но в крестьянской одежде, а некоторые даже в постолах{13}. Потом выяснилось, что накануне немцы прорвали фронт, и нас бросили на этот участок. Но нашего корпуса оказалось мало, а у командования других резервов не было. И командование решило заткнуть эту “дыру” отрядами из местного населения. Не было времени даже обмундировать их, не то, чтобы хоть как-то обучить.

Еще я хочу остановиться на одном трагическом эпизоде войны, свидетелем которого я был, правда косвенным. Наша колонна двигалась днем по дороге вдоль лесопосадки, очевидно, в тылу у немцев. Вдуг наша машина резко затормозила, чуть не врезавшись в впереди ехавшую. Сравнительно недалеко на дороге взмыла вверх земля огромным фонтаном, наподобие извержения вулкана, которое я видел в кино. Одновременно прозвучал огромной силы взрыв. К происшедшему я отнесся спокойно — взрыв так взрыв. Через некоторое время колонна начала двигаться, но очень медленно. Машины объезжали огромную воронку на дороге с горящим танком Т-34. Опрокинутая многотонная башня лежала в метрах 15 от самого танка. Объезжая воронку, ребята стали показывать на лесопосадку. На деревьях висели клочья разорванных тел танкистов. Зрелище было ужасным. Что же случилось с танком? Немецкие противотанковые мины я видел не один раз. Это были толстые металлические лепешки синего цвета, весом примерно килограмм в пятнадцать, и размером с большую тарелку. Такое разрушение сделать она не могла. Один знающий солдат сказал, что этот танк напоролся на противотанковый фугас, весящий более 200 кг. От взрыва такого фугаса детонирует боезапас танка и взрывается его горючее. Позже я неоднократно видел на горизонте такие огромные гейзеры, сопровождаемые искусственным громом. Это гибли наши танки.

И еще. Как опасна небрежность на войне. Рота вела беглый огонь{14}. При такой стрельбе надо быть внимательным и проследить, чтобы опущенная в ствол мина, вылетела. В этот раз, заряжающий соседнего расчета, опустил следующую мину в ствол до того, как предыдущая вылетела. Обе мины взорвались в стволе миномета и разнесли весь расчет.

В начале зимы 1943 года, где-то за Днепром, мы стояли в обороне. Командир взвода приказал мне пойти с ним в тыл. На нас еще было летнее обмундирование из Средней Азии. На дороге перед селом, куда мы шли, нас остановил патруль. Их заинтересовал мой вид с натянутой на уши пилоткой “по-фрицевски”. Они, очевидно, думали, что так ходят только немцы. После того, как они тщательно проверили документы взводного, все время подозрительно поглядывая на меня, мы пошли дальше. Я же позавидовал их обмундированию. На них были меховые полушубки, валенки и меховые шапки. Отойдя от них на приличное расстояние, взводный бросил: “Заград-отряд”. Уже после демобилизации я узнал, что после катастрофического поражения Красной Армии под Ростовом в 1942 году Сталин издал приказ о создании “заград-отрядов”. Эти отряды размещались сразу же за боевыми порядками нашей армии. В случае несанкционированного отступления они открывали огонь по своим же отступающим солдатам. Таким людоедским образом они возвращали отступающих снова под немецкий огонь. Вот так мы воевали.