Фронт

В один из дней нам объявили, что наша часть направляется на фронт. Как это ни странно звучит сейчас, ни у меня, ни у моих друзей не было никакого страха. Мы были молоды, и опасность воспринимали значительно легче, чем более взрослые люди. Это наблюдение у меня выкристаллизовалось уже потом, на фронте, когда нашу часть стали пополнять солдатами намного старше меня и моих сверстников. И что ещё очень важно — это тот патриотизм, который у нас был. Это уже были времена успехов Красной Армии. Фронт стремительно откатывался на запад, и многие из нас боялись — да-да! боялись! — опоздать к разгрому ненавистного врага. По истечении многих лет я и сейчас могу подтвердить наш высокий патриотизм в то время. Перед посадкой в теплушки{11} эшелона нам выдали “неприкосновенный запас” (НЗ). Из чего он состоял? Это было несколько твёрдых сухарей из чёрного хлеба в форме кирпичика, куска свиного сала примерно с полкилограмма и грамм 250 сахара песка. Всё это выдавалось нам просто так в руки, без упаковки. И сало, и сахар заворачивали в кусок газеты. НЗ следовало есть только по приказу при длительном перебое с организованным питанием. Но кто выдержит и не съест такое добро после длительного голодания? И мы, естественно, почти сразу всё и съели. Эшелон шёл на юг. Поговаривали, что мы едем на новый Турецкий фронт. Но эшелон проехал мой родной Харьков и остановился в только что освобождённом городе Полтава. От Полтавы до реки Днепр мы шли в пешем строю. Хоть мы были солдатами мехкорпуса, но машин у нас не было. Не было даже полевой кухни, которую возят на прицепе грузовика. И нас не кормили. После голодных дней под Солнечногорском и нескольких дней пребывания в теплушке без движения, мы были настолько ослаблены, что с трудом проходили час без отдыха. Вожделением было лечь на землю и вытянуть ноги. Хорошо, что стоял сухой сентябрь. Часто мы останавливались прямо на дорогах в сёлах, где обычно была тень. Теперь я вспоминаю глаза женщин, смотревших на наше измождённое войско после того, как только-только ушли, вернее, уехали, сытые ухоженные немцы. А ещё было лучше, если давали приказ переобуться. Это делалось из-за того, что по мере движения портянки сбивались в носки, и ботинки натирали обнажённые ноги. А с натёртыми в кровь ногами солдат далеко не уйдёт.

Что представляла собой эта операция “переобуться”? Во-первых, надо было скатать обмотки и обязательно в аккуратный рулончик. В противном случае рулончик рассыплется, и им уже не обмотаешь икры ног. Затем надо было снять ботинки и портянки. Портянки были когда-то из белой байки, размером около полметра на полметра. Обнажённые ноги без портянок и обмоток испытывали блаженство. И тут время, чтобы сказать большое-пребольшое спасибо моей маме Фане. Ещё задолго до армии она научила меня правильному наматыванию портянок. И вот её учёба пригодилась. Я за всё время пребывания в армии ни разу не сбил ноги из-за портянок. Ещё немного о нашей обуви. Аккуратно намотав портянку на ступню ноги, схватываешь её одной рукой в области щиколотки, а другой надеваешь ботинок и зашнуровываешь его. Затем от халявки ботинка почти до колена наматывали внахлёст обмотки. Обмотки изготавливались из разного материала, но почти все защитно-зелёного цвета. Мои обмотки представляли собой как — бы чулок из толстого трикотажного материала длиной метра в 2. Намотать обмотки тоже надо было уметь. Слабо намотаешь — в дороге размотается, сильно — перетянет ногу. Зимой обмотки были лучше, чем сапоги, так как лучше сохраняли тепло ноги.

Но вернёмся к нашему маршу на передовую. Всю дорогу до Днепра нас не кормили, так как, очевидно, высокое начальство знало, что у нас должен быть НЗ. Но мы-то его съели в первые же дни в эшелоне и думаю, что младшие офицеры знали об этом. Думаю, что была ещё одна вёская причина. Пока мы шли к Днепру, нас не обогнала ни одна машина из нашего корпуса. Очевидно, эшелон с техникой где-то отстал, а полевая кухня была на прицепе “Студебеккера”. А есть-то надо было! Кое-что нам выносили женщины из деревень, которые мы проходили. Но разве они могли накормить тысячи солдат? Основной едой у нас была печёная кукуруза. К счастью, её вдоль дорог было множество. То есть, мы ели тот самый “попкорн”, который сейчас продаётся в магазинах как лакомство. Не знаю, кто раньше придумал эту еду, такие как мы, или здесь, в Америке. Но мы о такой “заморской” еде не знали. Как это делалось? Початки кукурузы бросали в костёр, от чего зёрна в них с треском взрывались, обнажая завитки желто-белой сердцевины. Так мы её и ели. А ещё мы питались семечками подсолнухов. Жители рассказывали, что немцы называли семечки подсолнухов “русским шоколадом”.

К вечеру нам объявили, что мы подходим к Днепру и, возможно, нам придётся вступить в бой. По уставу перед боем следует удалить смазку из оружия. На одном из привалов я удалил смазку из своего автомата. На подходе к Днепру заморосил небольшой дождик. В селе на берегу Днепра получили приказ расположиться на ночь. И снова: “Где?” Все хаты в селе были забиты солдатами. Обнаружили свинарник — отличное место для ночлега отделения. Свиньи находились за перегородкой, а в сарае было сухо и много соломы.

К тому же нас впервые прилично накормили, и мы завалились мёртвым сном. Утром мне бросился в глаза мой автомат. Снаружи он был покрыт пятнами ржавчины. Но ствол! В нём было черным-черно! Я обомлел. Решил выйти за село, найти старый окоп и выпустить очередь в землю. Подумать только, что значит выучка! Через час мог бы быть бой, который мог стать последним в моей жизни, а меня беспокоила чистота автомата! Ну и ну! Теперь я думаю, что я еще просто не сознавал того, что меня ждет. Этот эпизод я вспомнил позже, уже весной 1944 г. Тогда я в луже растаявшего снега подобрал немецкую винтовку, пролежавшую там со времён весенних боёв на этом участке фронта. На винтовке не было следов ржавчины ни снаружи, ни в стволе. Вот такое личное оружие было у нас и у них.

Вскоре нам объявили, что мы будем переправляться на только что отвоёванный плацдарм. Было странно, что на понтонную переправу мы пошли днём. Значит, немцы уже отступили далеко. Чего это стоило нашей армии — чуть ниже.

Интересно моё первое впечатление о Днепре, как о реке. Оказавшись на берегу, я вспомнил знаменитые слова Гоголя: “чуден Днепр при тихой погоде…редкая птица долетит до середины”, а тут оказалась, к нашему счастью, не очень широкая река, не чета Волге. Сразу за Днепром нам приказали окопаться. Невдалеке от нашего расположения было картофельное поле, изрытое воронками. Теперь мы, уже ничего не опасаясь, набрали вещмешки белых картофелин. Кажется, этот сорт назывался “Элла”. Сварил подряд два котелка этих картофелин и съел их без соли и хлеба, после чего наконец-то почувствовал себя сытым.