Верные долгу
Теперь слово о партизанских медиках, мужественных, смелых людях, которые до конца отдавали себя беззаветному служению добру, в любой момент были готовы на самопожертвование. Невозможно в полной мере оценить многотрудный повседневный подвиг, который они совершали долгие годы в партизанских зонах. Они спасали раненых на полях боев, с завидной самоотверженностью эвакуировали наши госпитали во время частых вражеских блокад, каждую минуту готовы они были отложить в сторону свою санитарную сумку и взять в руки автомат, чтобы идти в атаку, целыми сутками напролет дежурили, не смыкая глаз, около получивших ранения и больных бойцов в лесных «госпиталях»...
Первая встреча с медиками на партизанских тропах произошла у меня весной сорок второго года, когда я был командиром взвода. Обстоятельства, при которых это случилось, были довольно необычными...
Мартовским погожим днем по приказу командира отряда Василия Губина наш взвод выступил в Протасы, крупное ближнее село. Задание, которое нам предстояло выполнить, было несложным: взять и доставить в штаб отряда местного жителя Григория Вежновца. По некоторым сведениям, этот человек склонял односельчан к переходу на сторону врага, пытаясь организовать в Протасах полицейский гарнизон...
К вечеру добрались мы до села. Разыскав нужную хату, взяли ее в плотное кольцо: Вежновец, как нам стало известно, был вооружен и мог оказать сопротивление. На этот случай возле окон заняли места пулеметчики. С одним из разведчиков, Павлом Федориным, я поднялся на крыльцо. В доме тишина: ни скрипа половиц, ни голосов. Чем-то встретит нас хозяин? Решительно распахнув дверь и миновав сени, мы оказались в просторной крестьянской [244] горнице. Здесь было сумрачно: ставни притворены. Не сразу глаза освоились с полумраком. А когда мы наконец вгляделись, то первое, что заметили, — стволы двух автоматов, направленные из-за печи нам навстречу... «Сейчас начнется!» — мелькнула горячая мысль. Понимая, что укрыться от огня некуда, крикнул, уже готовый нажать на спуск:
— Бросайте оружие! Дом окружен!..
Лишь потом я осознал, насколько опрометчиво мы действовали: ведь времени открыть огонь у наших противников было сколько угодно. Однако автоматы их почему-то молчали.
Напряженную тишину в горнице нарушил взволнованный женский голос:
— Не стреляй, Гришенька! Свои они, партизаны! — От простенка между окнами выступила вперед пожилая седоволосая женщина. Умоляюще выбросив руки, она обращалась уже к нам: — Как же вы так, сыночки мои? Не спросив, не разобравшись что к чему, едва пальбу не начали. Так и от беды недалече!
Из-за печи, опустив оружие, вышли двое. Среднего роста, ладные на вид ребята. Кто же из них Вежновец?
Кое-как успокоив женщину, ставшую между нами, я спросил парней:
— В полицию, значит, народ агитируете? Против своих пошли?
— В полицию? — изумленно переспросил один из них. — Да вы что, шутки шутить пришли?.. Партизаны мы из отряда Павловского...
Мы заколебались. Лица у хлопцев были открытые, честные — не похоже, чтобы врали. Однако поверить им на слово мы конечно же не могли, да и приказ оставался приказом...
— Ну ладно, в штабе все выясним. А сейчас бросайте оружие и одевайтесь: едем в отряд.
Провожая всех нас до калитки, хозяйка дома несколько раз встревоженно повторяла:
— Вы уж только разберитесь с ними как следует. Обязательно, не торопясь. Партизаны они, еще в сорок первом в леса ушли — никого не удержать было... Да и как же иначе, когда такое вокруг творится!
Я твердо пообещал матери, что решение наше будет справедливым.
«Что-то здесь действительно не так! — подумалось [245] мне. — Будь ребята полицейскими, они вели бы себя по-другому: таким ведь терять нечего...»
В тот же день задержанные были доставлены в штаб отряда. Допрос оказался далеко не легким: один из партизан, житель того же села Протасы, уверенно заявил, что Григорий Вежновец и его товарищ — предатели, полицаи.
Никто не знал, что свидетель — провокатор, только потом выяснилось, что этот человек был фашистским лазутчиком, проникшим по их заданию в наши ряды...Словом, обвинение, предъявленное парням, было очень серьезным, и над ними нависла реальная угроза расстрела. Однако решить окончательно их судьбу, не проверив все досконально, мы не могли. Назавтра мне предстояло выехать в отряд Федора Павловского, чтобы выяснить твердо личности арестованных в Протасах.
— Охрану не снимай, пока не разберешься во всем до конца, — приказал Василий Губин. — Головой своей отвечаешь за каждого из них...
На ночь арестованные были помещены в одном из домов Зубаревской Буды, маленькой деревушки, где располагался в те дни штаб нашего отряда. Усиленный караул получил самые строгие указания на случай любой неожиданности.
Едва рассвело, я зашел в хату, где находились Григорий Вежновец и его товарищ. Зашел и не поверил своим глазам: они были не одни. На широком топчане рядом с ними сидела темноволосая смуглая дивчина. Догадавшись, судя по всему, что перед ней один из партизанских командиров, она внимательно и настороженно разглядывала меня.
Я обернулся к часовым:
— Как это понимать? Откуда она здесь?
Растерянно пожав плечами, один из них ответил:
— Так то ж сестричка. Сегодня под утро сделала перевязку нашему раненому и вот сюда зашла...
— И вы пустили? Выходит, коли она медсестра, ей все позволено? А ну, вылазь отсюда!
— Вы не поняли, — тихо сказала девушка. — Я родная сестра Гриши. Мария Вежновец...
— Не сочиняй!
— Правда это, товарищ комиссар, — подтвердил Григорий. — Как узнала она, что увезли меня в отряд Губина, так одна среди ночи через лес пошла — разыскивать нас. Добралась сюда уже под утро, раненому вашему [246] перевязку сделала, а потом часовых уговорила: рядом с братом, сказала, хочу побыть...
— Отчаянная дивчина, — смутился я. — Так значит, ты не медсестра!
— Вы ж все равно не поверите, если скажу, что медицинское училище перед самой войной окончила, — улыбнулась она несмело.
А примерно через час на трех санных повозках выехали мы в районный центр Октябрь, в отряд Федора Павловского. Дорога предстояла неблизкая и почти целиком через густой лес. Однако связывать арестованных я не стал: сам не знаю почему, но верил этим людям. И не ошибся. К полудню были мы в Октябре. Вскоре состоялась встреча с командиром отряда Павловским. Теперь все прояснилось окончательно: Григорий Вежновец и его товарищ действительно были бойцами отряда, посланными в Протасы по заданию командования.
Я был от всей души рад. Вернув ребятам оружие, извинился перед ними: на войне всякое случается. Расстались мы тепло.
Крепко пожал я руку и Гришиной сестре:
— До встречи, Марийка. Коли надумаешь, переходи к нам в отряд: у нас на сто бойцов — ни единого медика.
Она улыбнулась:
— Ну уж нет — еще арестуете... А если серьезно, то хочу везде быть с братом. Один ведь он у меня...
На том и распрощались. Суждено ли нам встретиться еще? Всяко может случиться... Война — загадывать вперед трудно...
И вот минуло немногим более полутора лет, и нам довелось повстречаться снова. Это случилось в сентябре сорок третьего, в деревне Славковичи, что под Глусском.
В тот день принимал я штаб 99-й партизанской бригады, командиром которой был только что назначен. В числе других представился мне Ибрагим Леонидович Друян, начальник медслужбы бригады, волевой, решительный человек, знакомый мне еще с октября 1942 года. Рядом с ним стояла с санитарной сумкой через плечо невысокая черноволосая девушка, судя по всему немало уже исходившая по партизанским тропам.
Лицо ее, без сомнения, было знакомо мне, нам конечно же приходилось где-то встречаться. Но где, когда и при каких обстоятельствах, я, как ни старался, вспомнить [247] не мог: ведь чуть ли не каждый день война сводила между собой десятки людей и судеб.
— Товарищ командир, не припоминаете? — негромко спросила дивчина. — Я же Мария Вежновец, медсестра!..
Конечно же это была она, Марийка, обаятельная, милая девчушка, которую довелось мне узнать еще в сорок втором! Как повзрослела, закалилась она с тех пор, став, судя по всему, настоящим бойцом, партизаном!
...Нелегкой была жизнь у этой славной белорусской девушки. Ей было не больше девятнадцати, когда пришла в дом ее родителей незваная страшная беда... Мария росла в деревне Протасы Паричского района. Семья ее одной из первых вступила в колхоз. Советская власть открыла селянам новую жизнь, новые горизонты, радость освобожденного труда, дорогу к знаниям. Вскоре детей Леонтия Вежновца, Марию и Григория, направили учиться. Григорий поступил в военное училище и стал кадровым командиром, Марийка же, окончив в Бобруйске школу медсестер, осталась работать там в одной из городских больниц. Но недолго пришлось им жить под мирным небом...
Когда фронт подошел вплотную к Бобруйску, Мария ушла в Протасы, к родным. А вскоре здесь же появился и Григорий, вырвавшийся из окружения. Семья собралась на совет.
— В селе мне оставаться нельзя, — сказал Григорий. — Придут немцы — и мне и вам не миновать петли. Словом, ухожу я в лес, партизанить...
И Марийка ушла вместе с братом.
Первое время партизанили небольшой группой, состоявшей из нескольких местных жителей и военнослужащих, вырвавшихся из плена. День ото дня группа росла, превратившись вскоре в хорошо вооруженный отряд. Тогда же возглавил его Григорий Вежновец, решительный, волевой командир Красной Армии.
Каким-то образом гитлеровцам стало известно о Марийке и Григории, их партизанской борьбе. Расплата последовала незамедлительно. Весной сорок второго после мучительных пыток и издевательств был расстрелян Леонтий Афанасьевич Вежновец. Пелагею Афанасьевну и младшую дочь ее, Пашу, оккупанты решили пока не трогать. За домом их было установлено пристальное наблюдение: фашисты надеялись, что рано или поздно здесь обязательно появятся Марийка и Григорий. [248]
На смерть отца командир партизанского отряда ответил новыми ударами по врагу. Десятки смелых операций провели в те месяцы его бойцы, громя гарнизоны оккупантов, уничтожая полицейские посты, участвуя в диверсиях на железных дорогах.
И тогда в Протасы был направлен карательный отряд. Приближавшуюся колонну гитлеровцев первой заметила Паша. Испуганная прибежала она к матери, начала уговаривать ее уйти в лес.
— Беги одна, доченька, — ответила Пелагея Афанасьевна, обняв Пашу. — Там брат твой... А я уж здесь останусь: меня, старую, немцы не тронут. На что я им?
Поняв, что добраться до леса она уже не успеет, девочка решила схорониться в соседском сарае. Отсюда ей хорошо была видна вся улица. Едва войдя в деревню, каратели приступили к осуществлению своего изуверского плана. По списку, составленному предателем, они стали собирать в хату Михеда Голуба всех жителей. Туда же привели и мать Марийки. Связав женщине руки за спиной, они бросили ее в обозную повозку и приказали смотреть на дом, куда уже было согнано двадцать четыре семьи. Потом гитлеровцы заперли хату и, облив ее со всех сторон бензином, подожгли. Забушевало, взметнувшись к небу, яркое пламя. Всех, кто пытался вырваться из огня, каратели хладнокровно расстреливали из автоматов... Вскоре крики несчастных затихли.
Сотворив свое гнусное дело, гитлеровцы ушли из деревни. За последней повозкой, привязанная к ней, шла мать Марийки. Подгоняя ее ударами кнута, рядом вышагивал фашист. Судьба Пелагеи Афанасьевны стала известна лишь через несколько дней. На нервом же допросе в Паричах ее избили до полусмерти. Оккупанты хотели узнать, где скрывается ее сын — «бандит» Григорий. Но мать молчала. Тогда пытки были продолжены. На одном из допросов, собравшись с силами, она схватила со стола тяжелую чернильницу и швырнула ее в лицо гитлеровскому офицеру. Пелагея Афанасьевна просто надеялась ускорить развязку, понимая, что конец будет один. Однако палачи еще долго глумились над своей жертвой. И лишь убедившись, что добиться от мужественной женщины им ничего не удастся, фашисты казнили ее во дворе комендатуры...
Разыскав в лесу партизан, рыдающая Паша рассказала сестре и брату о трагедии, разыгравшейся в их родной [249] деревне. Тогда же Марийка и Григорий поклялись мстить врагу, пока будут живы.
Вокруг по-прежнему полыхала партизанская война... Многие гибли в боях, сотни боевых друзей получали в схватках с врагом тяжелые ранения и увечья. Спасению их жизней решили отдать все свои силы сестры Марийка и Паша Вежновец.
В райцентр Октябрь, где в то время находился партизанский госпиталь, едва ли не каждый день приходили все новые и новые повозки с ранеными. Их было очень много, и каждый боец нуждался в тщательном уходе, в квалифицированной медицинской помощи. Сутки напролет, не зная отдыха, проводили девушки возле раненых партизан, перевязывая их раны, заботливо выхаживая каждого.
Приходилось участвовать сестрам в составе бригады Федора Илларионовича Павловского, одного из первых среди партизан Героя Советского Союза, и в многочисленных боях. Под вражеским огнем выносили они на себе десятки раненых, оказывали им первую медицинскую помощь, а затем сопровождали до госпиталя.
В январе сорок третьего, преодолев более семидесяти километров трудного, опасного пути, привезла Марийка из Полесского партизанского соединения в деревню Альбинск группу тяжело раненных бойцов для отправки на Большую землю. Здесь, в лесу, неподалеку от деревни, находился партизанский аэродром, куда должен прибыть самолет. Однако, когда он прилетит, никто точно не знал. Оставалось лишь ждать, ухаживать за ранеными, делать им перевязки, готовить пищу. И все это легло тогда целиком на плечи партизанской медсестры Марии Вежновец. Единственной ее помощницей была хозяйка дома, в котором поместили раненых, жена красноармейца, который был на фронте.
Прошло много дней, а самолета все не было. Когда у Марийки кончился перевязочный материал, она вместе с хозяйкой пошла по хатам, собирая все, что можно: простыни, старые рушники, рубашки, выстиранное тряпье. Но скоро и этот «резерв» истощился. Между тем двум раненым партизанам стало значительно хуже, необходима была срочная врачебная помощь. И Мария сразу же выехала в ближнюю деревню Сосновку, где располагалась санитарная часть штаба соединения партизанских отрядов Минщины. К раненым поспешил начальник медслужбы [250] соединения хирург Ибрагим Леонидович Друян. Внимательно осмотрев бойцов, он отметил, что все до единого были тщательно ухожены, получали самую квалифицированную медпомощь.
— У нас же сестрица что иной доктор, — говорили бойцы Друяну, кивая на Марийку. — Сама хоть кого на ноги поставит...
Да, здоровье людей находилось в надежных руках.
Оставив привезенные с собой медикаменты, Ибрагим Друян уехал. А вскоре после этого деревушка Альбинск подверглась жестокому налету фашистской авиации. Под вой пикировщиков, среди разрывов падающих бомб одного за другим перетащила Марийка раненых в глубокий овраг, спасая их от гибели. Все бойцы остались живы...
В мае 1943 года Марийку как опытную медицинскую сестру перевели в санитарную часть 99-й бригады. Принимая бригаду, я радовался, что в ее медслужбе, возглавляемой Ибрагимом Друяном, предстоит работать таким замечательным людям, как Мария Вежновец, партизанская сестричка.
Непосредственными организаторами медицинской службы в бригаде стали также врач Раиса Васильевна Дементьева, медсестры Мария Соколовская, Ксения Прокопчик, Евгения Огур, Александра Сергейчик и многие другие. С их помощью на специально созданных курсах прошел переподготовку весь медперсонал партизанских отрядов нашей бригады. В каждом из взводов были подготовлены из числа девушек-бойцов инструкторы, которые отвечали в своих подразделениях за строгое соблюдение санитарного режима. А во время операций они наравне с мужчинами участвовали в боях, выносили с поля раненых и оказывали им первую медицинскую помощь.
Во всех отрядах руками этих женщин были оборудованы специальные землянки и буданы для раненых, где были аптечки, наборы инструментов и перевязочные средства.
Заботливо и самоотверженно ухаживая за партизанами, медсестры и санинструкторы делали все, чтобы как можно быстрее поставить их на ноги, вернуть в строй полноценными бойцами. А если появлялись в тех местах гитлеровцы, наши медики, не колеблясь, брали в руки оружие и грудью вставали на защиту своих пациентов.
Позже для тяжело раненных и контуженных был создан в лесу бригадный госпиталь, начальником которого [251] стал Ибрагим Леонидович Друян. Здесь работали самые опытные, подготовленные медсестры и фельдшеры, прошедшие суровую школу партизанской борьбы. Госпиталь этот был мобильным — при смене дислокации бригады он быстро развертывался на новом месте в заново отрытых землянках, шалашах и домах.
Нельзя не вспомнить добрым словом наших удивительных партизанских медиков, женщин и девушек, проявлявших редкую находчивость, героизм и отвагу при исполнении своего нелегкого долга.
Особенно запомнилась мне скромная, ничем, казалось, не приметная с виду женщина, фельдшер Ирина Калиновская. До самого освобождения Белоруссии от вражеского ига она была надежной и верной помощницей хирурга Ибрагима Друяна. Многим партизанам сохранила она жизнь.
...Войну Ирина встретила, работая в одном из военных госпиталей Красной Армии. Тяжелые это были дни... Когда бои приблизились вплотную к городу, началась эвакуация госпиталя. Фельдшеру Калиновской было поручено сопровождать автомашину с ранеными на восток, в сторону Минска. Однако добраться до столицы Белоруссии им не удалось. Вскоре шоссе, заполненное до предела потоком беженцев, было перерезано вражескими танками.
— Все, кто может передвигаться, уходите к лесу! — понимая, что медлить нельзя, распорядилась молодая женщина. Сама же она осталась с тяжело раненными, чтобы разделить до конца их участь. А участь эта была тяжелой.
В тот же день в составе гитлеровской мехколонны санитарная машина была направлена в Слуцк. Израненных бойцов и командиров, беспомощных, лишенных подвижности, ожидал концлагерь, плен. И хотя избежать этого, казалось, не было никакой возможности, Ирина Калиновская все же надеялась на счастливую случайность. И она вскоре появилась. С наступлением ночи фашистская колонна растянулась. Опасаясь, видимо, налетов нашей авиации, гитлеровцы соблюдали полную светомаскировку: в нескольких десятках шагов от дороги все тонуло во мраке.
Перед одним из поворотов, Ирина приказала водителю отстать от идущего впереди грузовика, и, когда была потеряна из виду идущая следом машина, они вдруг свернули на узкий лесной проселок. К счастью, в колонне исчезновение [252] санитарной машины осталось незамеченным. Глухой проселок вывел их через некоторое время к жилью. Это было село Шушицы. Несмотря на глубокую ночь, жители оказали раненым бойцам посильную помощь: женщины накормили их и, переодев в гражданское, развели по хатам.
Наступившее утро принесло новые заботы: оставаться в деревне надолго было опасно. Переговорив с селянами, Ирина решила отвезти красноармейцев в районный центр Гресск, в городскую больницу. Судя по всему, там была еще возможность устроить их на лечение.
До Гресска добрались к полудню дальними лесными дорогами, в обход деревень и сел. Персонал районной больницы, в особенности женщины, тепло и радушно встретил раненых воинов. Они были размещены по палатам как гражданские больные. Здесь же осталась и Ирина Калиновская.
Поселившись в доме медсестры Фаины Тарасевич, Ирина вскоре узнала, что в больнице едва ли не с первых же дней оккупации действует антифашистская организация, возглавляемая главным врачом Юрием Георгиевичем Войчиком. В состав ее входили медицинские работники Лидия Ковалева, Анна Соболевская, Мария Паткевич, Галина Жук, Феня Тарасевич и многие другие. Уберечь от плена, от гибели раненых бойцов и командиров Красной Армии, выходить их, вооружить и отправить в леса, к партизанам, — вот главная цель, которую ставили перед собой подпольщики.
В их ряды, не колеблясь, стала и Ирина Калиновская.
Задачи, возложенные на нее руководством группы, были нелегкими и крайне опасными: нужно было поддерживать связь с местным подпольем и обеспечивать транспортировку оружия. По нескольку раз в месяц, ночами, минуя вражеские посты, доставляла она из окрестных деревень в Гресск пистолеты, гранаты, боеприпасы, укрывая их потом у себя на квартире. Днем же все силы приходилось по-прежнему отдавать раненым... С утра и до позднего вечера не покидает Ирина больничные палаты, перевязочные.
Несмотря на скудный рацион и нехватку медикаментов, силы у бойцов день ото дня крепли. Вскоре некоторые из них, наиболее оправившиеся, начинают готовиться [253] к уходу в лес, к партизанам. Снабдить их оружием и боеприпасами помогала Ирина.
В сентябре сорок первого из этих бойцов и членов местного подполья под Гресском был организован партизанский отряд. Командиром выбрали Виктора Курганова, человека очень решительного и энергичного. Одной из связных отряда стала фельдшер Калиновская.
А спустя месяц, октябрьским утром, неподалеку от города завязался тяжелый бой между партизанами и фашистами. Под натиском превосходящих сил врага отряду пришлось отступить. Отход своих товарищей прикрывал лейтенант Михаил Лебенков. Долго длилась неравная схватка. Окруженный со всех сторон гитлеровцами, командир Красной Армии держался насмерть, стараясь во что бы то ни стало задержать врага. И это ему удалось. Но вот на исходе последний диск. Вокруг скашивали ветви деревьев осколки гранат, свистели пули. Навылет прострелена рука, а затем и грудь Михаила. Сознание покидает его... Безоружный, истекающий кровью партизан попал в руки фашистов. К вечеру его привезли в городскую больницу Гресска. Гитлеровцам он нужен живым: от него они рассчитывали получить информацию о Гресском подполье, о партизанских формированиях. Однако состояние лейтенанта было почти безнадежным — слишком велика потеря крови.
В борьбу за жизнь командира вступили медики — весь персонал районной больницы во главе с Юрием Войчиком, главным врачом. Разумеется, у них были иные цели, чем у гитлеровцев. День и ночь, сменяя друг друга, дежурили возле раненого фельдшеры, медсестры и санитарки. Вскоре им удалось привести его в сознание.
А городская комендатура едва ли не каждый день наводила справки о партизане: готов ли он к допросам? Однако ответ всякий раз был один и тот же: состояние Лебенкова, мол, все хуже, смертельный исход, видимо, неизбежен. А тем временем Михаил поправлялся. И наступил день, когда по поручению товарищей Калиновская рассказала ему о существовании в больнице подпольной антифашистской организации, о работе ее по спасению раненых бойцов и командиров Красной Армии. Узнав о возможности уйти из оккупированного города, чтобы вернуться в отряд, Лебенков воспрянул духом.
Поздней осенней ночью на связь с командованием отряда в деревню Гацуки отправилась Ирина Калиновская. [254]
Отыскав партизан, она сообщила комиссару отряда о положении дел в больнице, о Михаиле. Решено было любыми путями спасти его, вывести в лес. Договорившись о совместных действиях, Ирина вернулась в город. Здесь ждал ее лейтенант Лебенков. Вполне оправившись от ран, он был готов к побегу.
— Завтра ночью! — шепнула ему Ирина.
И побег состоялся. Ночью Калиновская вывела Михаила из больницы. Их путь лежал глухими извилистыми улочками, в стороне от патрулей и застав, к окраинам Гресска, а оттуда — к деревушке Камень, неподалеку от которой базировался в те дни отряд. Встреча с боевыми друзьями была радостной для обоих. Тепло и сердечно благодарили партизаны Ирину.
На другой день, вернувшись в город, Калиновская узнала тревожную весть: в содействии исчезновению из больницы Михаила Лебенкова гитлеровская комендатура подозревает и ее, за ней установлено наблюдение. Оставаться в городе было невозможно: риск оказаться в лапах гестапо становился слишком велик. Руководитель антифашистской организации Юрий Георгиевич Войчик приказал Ирине, чтобы она немедленно уходила в лес, в отряд Виктора Курганова. Той же ночью вместе с последней группой выздоравливающих командиров и красноармейцев Калиновская покинула город. С собой группа уносила добытые медикаменты, а также остатки оружия и боеприпасов, собранные на квартире Ирины.
Ушли они, как выяснилось, в самое время. Ранним утром следующего дня в больницу нагрянули гитлеровцы: они искали Калиновскую. Однако было поздно — она к тому времени была уже в отряде...
В рядах партизан я узнал еще одну замечательную белорусскую женщину — медицинскую сестру Ксению Семеновну Огур. Война застала ее в родной деревне Зорька Глусского района, куда она приехала в отпуск после окончания медучилища. Проводив четырех своих братьев в Красную Армию, Ксения и сама вскоре ушла в лес, на партизанские тропы. Произошло это, на первый взгляд, случайно. Во время одного из боев неподалеку от Зорьки взрывом гранаты была ранена группа партизан. Под огнем противника их вынесли с поля боя и доставили в деревню. Хирург Ибрагим Друян тотчас приступил к делу. [255]
Неожиданно дверь в хату, где лежали раненые, распахнулась и на пороге ее, взволнованная, запыхавшаяся, появилась молодая дивчина:
— Я медицинская сестра. Могу ли чем-нибудь вам помочь?
Это была Ксения Огур.
Всю ночь помогала она партизанскому врачу обрабатывать раны бойцов, делать перевязки. Работала девушка сноровисто, умело. А наутро, когда Ибрагим Друяп, горячо поблагодарив Ксению, отпустил ее домой, она твердо, как о давно решенном, заявила:
— Никуда я от вас не уйду! Зачисляйте в отряд!
В тот же день Ксению приняли в отряд имени Воронова. Человек отзывчивый, с чуткой и доброй душой, она оказалась прекрасной медицинской сестрой. Ее заботами было спасено немало человеческих жизней, сохранено здоровье десяткам партизан.
Выхаживая друзей по отряду, девушка не щадила себя. Во время вспышки сыпного тифа она сутками не отходила от больных и сама не убереглась, заболела. Вот тогда на помощь ей поспешили товарищи, подруги.
Едва став на ноги и окрепнув после недуга, Ксения снова вернулась в строй. И снова ждали ее нелегкие партизанские будни, дни и ночи, отданные без остатка добру, людям, гуманному долгу медика...
Размышляя о «партизанских докторах», не могу не продолжить рассказ о замечательной семье белорусских патриотов Вежновец и о самой младшей из них — Паше. В свои четырнадцать лет, пережив гибель родителей, стала эта девчушка партизанской медсестрой, бойцом, а затем и отрядной разведчицей.
В апреле сорок третьего решено было с участием подразделений нескольких партизанских бригад — Первой Бобруйской, Октябрьской и нашей, тридцать седьмой, — разгромить один из самых крупных вражеских гарнизонов в Полесье, располагавшийся в Протасах. С особенной жестокостью грабили здесь фашисты мирное население, бесчинствовали в окрестных деревнях, мучили и казнили людей при малейшем подозрении их в сочувствии партизанам.
В числе других начал готовиться к операции и отряд, который к этому времени возглавил Григорий Вежновец. [256]
Нужно было получить подробные разведданные о гарнизоне. Добыть их мог лишь человек, хорошо знающий село, знакомый с его жителями. Кроме того, появление его там не должно было навлечь подозрений гитлеровцев.
После долгого обсуждения кандидатур штаб отряда остановил свой выбор на Паше Вежновец. Совсем еще девчушка, подросток, она, казалось, не привлечет к себе внимания оккупантов. К тому же Паша превосходно знала все лесные подходы к селу и его жителей. Получив все необходимые инструкции, девчушка за две недели до начала операции отправилась в путь весенним топким лесом, через болота, нехожеными, зыбкими тропами. Вернуться она обещала скоро, надеясь за день-два разузнать все необходимое.
Однако минуло больше недели, и дошли до отряда тяжелые вести о юной разведчице. Сообщали люди, будто попала девчушка в руки оккупантов и теперь дни ее сочтены.
Как выяснилось позже, Паше удалось незамеченной добраться до околицы села и в деталях разведать расположение дотов, других укреплений противника и его огневых точек. Оставалась невыясненной лишь точная численность сил гарнизона. И Паша решилась обойти центральные улицы деревни. Здесь-то ее и опознал как родную сестру партизанского командира Григория Вежновца предатель. Пашу немедленно схватили и в тот же день повезли на допрос в Паричи.
Две недели подряд не прекращались пытки, истязания и побои. День и ночь допытывались палачи у девочки: где располагается отряд брата, чем вооружены партизаны, сколько их, что известно об их планах? Однако она упорно молчала.
Тогда фашисты привезли Пашу в ее родное село — для окончательной расправы. По их замыслам, казнь юной партизанки должна была запугать ее односельчан, сломить их дух. Перед тем как захлопнулась дверь подвала, куда вместе с другими односельчанами была брошена девушка, один из полицаев пригрозил:
— Не признаешься — завтра же тебя повесят!
Однако ранним утром 25 апреля на подступах к селу неожиданно разгорелась жаркая схватка: отряды народных мстителей атаковали Протасы. К полудню вражеский гарнизон прекратил свое существование. От справедливой расплаты не ушли ни оккупанты, ни их приспешники. [257]
Пока партизаны добивали гитлеровцев, Григорий с помощью крестьян отыскал подвал, где томились узники. И вот Паша, измученная, в багровых кровавых подтеках, у него на руках. Сразу же девочку привезли в бригадный госпиталь: предстояло сделать многое, чтобы спасти ее, вернуть ей здоровье. Внимательно осмотрев юную партизанку, Ибрагим Друян ужаснулся: все ее тело, с головы до ног, было покрыто свежими кровоточащими ранами. Несколько недель настойчивого лечения и заботливого ухода понадобилось партизанским медикам, чтобы поставить девочку на ноги. Понемногу Паша начала поправляться. А едва поднявшись с постели, она стала помогать Марии в ее нелегких обязанностях медицинской сестры, перевязывала раненых, кормила их. А потом, окрепнув, вернулась Паша в бригаду Федора Павловского.
С особенной теплотой и участием вспоминаю и Антонину Семенчук, человека удивительных душевных качеств, нашу партизанскую медсестру. Трудно рассказать обо всем том, что пришлось пережить ей в свои шестнадцать лет.
...Январским днем сорок третьего жители Парщахи, маленькой белорусской деревушки, где Тоня жила вместе с родителями, были заняты своими повседневными делами, хлопотали по дому, по хозяйству. Война уже давно вошла в их быт, стала суровой неизбежностью со всеми лишениями и невзгодами.
Вот уже несколько часов подряд со стороны Осиповичей доносились сюда звуки разрывов гранат и пулеметных очередей. Они то затихали, то вновь нарастали, приближаясь. Не скрывая беспокойства, прислушивались к ним и Семенчуки — Антон Викентьевич, Татьяна Васильевна и Тоня. Там, в лесу, вместе со своими друзьями вели тяжелый и упорный бой с врагом их сыновья Николай и Женя, дети, братья.
— Отобьются! Не впервой, — успокаивая жену и дочь, говорил Антон Викентьевич. Однако собственную тревогу ему скрывать не удавалось. Старый партизанский разведчик, он начал в последнее время сдавать — сказывались два нелегких военных года. С трудом поднимался он утром, временами не то что ходить, даже сидеть не мог — болели суставы, мучил ревматизм.
Тихонько скрипнув, приоткрылась дверь. На пороге [258] стояли раскрасневшиеся от мороза трое ребятишек, двоюродные братья Тони Костя, Женя и Леня. Сестренка улыбнулась им, кивнула: заходите, мол, в хату, раздевайтесь...
И вдруг она замерла, прислушиваясь к возникшему на улице шуму. Он быстро нарастал, приближаясь со стороны околицы. И вот уже можно разобрать, что это рокот автомобильных дизелей. Немцы! Антон Викентьевич, забыв о болях, резко поднялся и подошел к оконцу. В деревушку входили вездеходы с черными крестами на бортах. А со стороны леса, под гортанные выкрики команд, приближались, держа оружие наготове, плотные цепи фашистов. Это были каратели.
Приникнув к окнам, жители деревни затихли. Настороженно следя за солдатами, селяне не догадывались о той страшной участи, которая была уготована им, хотя каждый понимал, что ничего хорошего от оккупантов ждать не приходилось.
Восемь фашистов направились к хате Семенчуков.
— Прячься, — кивнув на крышку подпола, тревожно прошептала Татьяна Васильевна, и Антон Викентьевич исчез в хорошо укрытом подземелье, имевшем выход на огороде.
Распахнув ударами ног дверь, в горницу ввалились несколько карателей. Первым им попался пятилетний Леня. Схватив мальчика за рубашонку, один из фашистов приподнял его с пола и передал другому. Тот, неторопливо выйдя на крыльцо, коротко размахнулся и хладнокровно швырнул ребенка в снег.
Тоня в ужасе закричала.
Вслед за Леней во двор были выброшены Костик и Женя. Прикладами автоматов и пинками каратели вытолкнули из хаты Антонину, а за ней и Татьяну Васильевну. Всех их, раздетых, по морозу повели на колхозный двор. Сюда же сгонялись и все остальные селяне.
— Шнель! Шнель! — злобно рявкали на людей гитлеровцы.
Толпа на колхозном дворе с каждой минутой росла. Дрожащие от холода и страха дети, женщины и старики с ужасом смотрели на стоявших поодаль солдат, невозмутимых, с автоматами на изготовку.
Антона Викентьевича каратели не нашли. Из своего убежища, выходившего на огород, он хорошо видел, что [259] происходило на колхозном дворе, — это было рядом — и не сомневался в том, что готовящаяся расправа над односельчанами предпринята из-за него, из-за Николая и Евгения, сыновей-партизан. Оставив убежище, Антон Викентьевич поспешил на колхозный двор. Когда он появился там, седовласый, спокойный, гитлеровцы, будто по команде, с недоумением уставились на него.
— Что смотрите? — подойдя поближе, спросил Семенчук. — Живого партизана не видели? Так вот он я, перед вами... Сам пришел... А других не трогайте... У нас в деревне больше некому было воевать. Посмотрите, кого вы согнали: одни женщины, дети да больные старики...
Антон Викентьевич хотел еще что-то сказать, но стоявший рядом огромного роста фашист что было силы ударил его кулаком в лицо: Семенчук упал. Его тут же подняли, и подскочивший переводчик выкрикнул:
— Где партизаны? Говори, быстро!
— А разве ты не слышишь перестрелку в лесу? Там и партизаны. Поди-ка сунься к ним!
От нового удара старик потерял сознание.
Его еще долго и озлобленно били, а затем бросили в притихшую — ни слез, ни причитаний — толпу.
Тем временем большую группу селян по команде одного из офицеров отделили от остальных и повели к дощатому строению, стоявшему чуть поодаль. Распахнув настежь ворота телятника, каратели начали загонять в него стариков, женщин и детей. Туда же швырнули они и Семенчука, до сих пор не пришедшего в сознание. Вскоре деревянная постройка была заполнена до предела. Задвинув на тяжелый засов ворота, несколько гитлеровцев неторопливо направились к машинам и вернулись с канистрами в руках...
Но сперва в дело вступили пулеметы. Длинные, размеренные очереди ударили по стенам сарая, прошивая их насквозь. Послышались стопы раненых. А потом, облитый бензином, телятник сразу занялся огнем, едва к нему фашисты поднесли факел. Яркое пламя, взметнувшись, моментально охватило все строение. Над маленькой деревушкой поднялся и заклубился к небу черный зловещий дым.
...Тем утром в огне погибли многие: пятилетняя Надя Слезина, Анастасия Пархимчик с малолетними сыновьями Сашей и Вовой, Анастасия Шпаренок с тремя детьми от пяти до двенадцати лет, Евдокия Гаврисюк с двумя [260] мальчиками, девочкой и престарелой матерью, Фрузина Харчук с тремя, Елена Бута с двумя, Роза Млынарчик и Павлина Кашен, каждая с четырьмя детьми, Текля Гасюк с восьмилетним сыном. И многие другие... Заживо было сожжено семьдесят два человека, из них сорок шесть детей...
Тоне Семенчук и другим девушкам гитлеровцы приказали собраться в дорогу. А они тем временем грузили на автомашины собранные по хатам продукты, вещи, все, что представляло хоть какую-то ценность. Действовали фашисты деловито, с привычной сноровкой мародеров. Когда со всей деревни был согнан скот, в воздух с громким шипением взвилась красная ракета. Это был сигнал. Тут же по улицам двинулись факельщики, поджигая все, что только могло гореть. Парщаха запылала. Вскоре на месте домов остались лишь черные, закопченные остовы печей.
А по дороге, ведущей в сторону Осиповичей, брели тем временем под охраной гитлеровцев белорусские девушки, а вслед за ними стадо ревущей скотины. Коровы двигались медленно, то и дело разбредаясь по кустам. Оккупанты, подгоняя животных, нервничали: в любой момент можно было ожидать налета партизан. А до города путь еще неблизкий. По обрывкам фраз конвоиров догадались девушки об ожидающей их участи: в Германию! Решение бежать созрело у всех само собой. Вот наконец и подходящее место. Рядом деревушка Осы-Колесы. По обеим сторонам от дороги густой сосновый лес. Пора!..
— Ну-ка, девчата, врассыпную! — что было сил крикнула Тоня Семенчук.
В тот же миг все бросились в кусты. Затрещали автоматы: спохватившись, каратели открыли огонь. Одна за другой, скошенные пулями, падали девчонки. Лишь немногим из них удалось укрыться в лесу.
Увязая в глубоком снегу, вместе с уцелевшими подругами бежала и Тоня. Падала, поднималась и снова бежала. Наконец, совершенно обессилевшая, она рухнула в сугроб и долго, очень долго не могла подняться.
«Надо идти, обязательно идти! Иначе схватят», — повторяла девушка про себя, пытаясь встать на ноги.
И она в который уже раз вставала и шаг за шагом брела дальше, в спасительную лесную чащу. Мороз, отнимая последние частицы тепла, забирался под ветхую одежду, нестерпимо обжигал тело, сковывал движения...
Больше недели блуждала Антонина по лесам в поисках [261] партизанских стоянок. И, уже отчаявшись, потеряв всякую надежду на спасение, заметила на исходе дня вдали цепочку вооруженных людей в гражданском. Это были бойцы бригады Александра Шашуры, возвращавшиеся после очередной операции... Через несколько дней, придя в себя от пережитого, Тоня была переправлена в наш отряд, где сражались ее братья Николай и Евгений. Горестной была их встреча — весть о страшной гибели Татьяны Васильевны и Антона Викентьевича сюда еще не дошла. Тогда же поклялись молодые Семенчуки отомстить за все оккупантам...
Отряд имени Ворошилова стал с той поры родным и для Тони. Здесь прошла она курс специальной подготовки, стала медицинской сестрой. Добрая, отзывчивая, заботливая, она быстро и по праву завоевала любовь и уважение партизан. Множество уменьшительных имен от полного имени Антонина существует и в русском и в белорусском языках... Но ее, нашу славную, милую Тоню, все называли только сестричкой...
Не меньшей любовью среди бойцов бригады пользовалась Александра Сергейчик, в прошлом подпольщица из совхоза Заволочицы Глусского района. Застенчивая и тихая в редкие минуты отдыха, она буквально на глазах преображалась в боях, становилась человеком, которому неизвестны страх и колебания. Под вражеским огнем она спасала раненых, оказывала им первую помощь, выносила с поля боя.
Особенно отличилась Саша во время рельсовой войны, когда по приказу с Большой земли все партизанские соединения одновременно приступили к подрыву железнодорожных путей в глубоком вражеском тылу.
Подготовка к этим операциям, которые было решено назвать «Концертом», началась в нашей бригаде в начале августа сорок третьего года. Получив задание от командования соединения, штаб бригады подробно разработал все детали предстоящих действий, поставил конкретные задачи перед всеми службами, в том числе и перед медиками. В свою очередь партизанские врачи провели инструктаж с медицинскими сестрами, фельдшерами, распределив их по отрядам.
20 сентября 1943 года, получив долгожданный приказ о выходе на задание, мы выступили в поход. Настроение [262] у бойцов было приподнятое — нам предстояло нанести по врагу большой и внезапный удар. Бригаде для подрыва был определен участок железнодорожной магистрали Минск — Бобруйск между станциями Осиповичи и Татарка. Около ста километров нелегкого пути, отделявших нашу базу от места проведения диверсии, нужно было преодолеть за двое суток.
Поначалу все складывалось удачно: первый день прошел без происшествий. Отдохнув несколько часов в первой половине ночи, мы двинулись дальше, Но на второй день к вечеру неожиданно возникли осложнения. Осеннее небо, затянутое с утра пеленой облаков, вдруг совсем потемнело, нахмурилось, и заморосивший мелкий дождь вскоре сменился настоящим ливнем. Под хлещущими его струями люди тотчас промокли до нитки. Темп движения, однако, не замедлился: вели бригаду разведчики из местных жителей. Когда же наступила ночь, положение резко усложнилось. Идти по бездорожью, не снижая скорости и совершенно бесшумно, становилось с каждой минутой все труднее. Стоило нам опоздать с выходом в намеченную точку, и выполнение боевого задания, назначенного на 22 сентября, неминуемо сорвалось бы.
Вот наконец и торфяные карьеры, начинавшиеся, по рассказам наших проводников, неподалеку от станции Татарка. Глубокие, с обрывистыми берегами, они стали серьезным препятствием на пути партизан. Тропинки между ними превратились в грязное, скользкое месиво. Держась друг за друга, мы осторожно продвигались вперед. И вдруг в ночной темноте громкий выкрик впереди. Выяснилось, что, оступившись, упал в карьер начальник штаба отряда Иван Шаповалов. Быстро разыскав веревки, к нему спустили одного из бойцов. Ивана тут же вытащили, он отделался лишь ушибами. Саша Сергейчик оказала ему помощь, хотя это и при пустяковых ранах далеко не просто: не видно ни зги, перевязку надо делать на ощупь, вслепую.
Когда до железнодорожного полотна осталось не более километра, по цепи прозвучала команда проверить готовность всех к операции. И тут-то выяснилось, что поджигать огнепроводные шнуры нечем — на всю бригаду ни единого годного коробка спичек, ни клочка сухого трута от кресал. Это может показаться смешным в век газовых, да еще пьезоэлектрических зажигалок, но тогда нам было не до смеха. Как ни суди, а решение можно было принять [263] только одно: немедленно отойти к ближайшей деревне и побыстрее раздобыть спички.
...Наконец все готово к операции. Один за другим уходят партизанские подразделения в сторону насыпи. В штабе бригады, расположившемся в полукилометре от железной дороги, наступают тревожные минуты ожидания. Здесь же стоят, настороженно прислушиваясь к тишине, начальник санслужбы Ибрагим Друян и медсестра Александра Сергейчик.
И вдруг, нарушив безмолвие осенней ночи, на подступах к полотну загремели пулеметные и автоматные очереди, гулко заухали разрывы гранат. Ясно, что засевшие в бункерах гитлеровцы обнаружили диверсионную группу и оказали ей бешеное сопротивление. Это понятно, хотя и огорчительно. Но вот несколько, один за другим, взрывов. Что это? Каждому ясно: даже по самым оптимальным подсчетам овладеть железнодорожным полотном и заложить под него взрывчатку подрывники к этому времени еще не могли. Прошло несколько минут.
— Наши на минное поле напоролись! Есть убитые, много раненых... — вынырнув из темноты, кричит срывающимся голосом один из бойцов отряда Жлобича.
Схватив санитарную сумку, к насыпи побежала Александра Сергейчик. А там уже в полную силу гремит бой: трассирующие очереди яркими, разноцветными стрелами вспарывают ночную мглу, рвутся мины. Пренебрегая опасностью, Саша оказывает первую помощь раненым, переносит в лесную лощину, где был уже развернут походный медпункт.
На границе минного поля нашла медсестра командира отряда имени Ворошилова Владимира Жлобича. Уткнувшись головой в мокрый песок, он безмолвно лежал на боку, Саша торопливо сделала командиру перевязку, а затем с помощью одного из бойцов перенесла его на медпункт.
И снова — к насыпи.
Немало партизан спасла в ту ночь отважная девушка и, только когда сама получила ранение, оставила место жаркой схватки. Товарищи под огнем вынесли ее от полотна железной дороги.
Партизаны захватили трехкилометровый участок дороги, и началась массовая установка зарядов. Скоро в общий гул боя вплелись сотни взрывов — это сработали партизанские мины. Задание командования было выполнено: [264] стальные пути на заданном участке дороги выведены из строя!
Исключительную отвагу и самоотверженность во время «Концерта» проявили все без исключения медики — врачи, медсестры, фельдшера и санинструкторы. Вот они поименно: Раиса Дементьева, Мария Вежновец, Антонина Семенчук, Мария Соколовская, Екатерина Клыга, Ольга Груздова, Степанида Козырева, Ксения Прокопчик, Татьяна Шудро, Лидия Семенович, Надежда Мельникова, Клара Хайман, Ева Александрова, Ксения Огур, Анастасия Александрова, Анна Филиппова, Софья Пархимчик, Ева Воробей...
Летом сорок третьего года отрядам имени Кирова, Щорса, Ворошилова и Буденного была поставлена задача разгромить вражеский гарнизон в селе Балашевичи Глусского района.
Погожим июньским утром народные мстители в условленный час атаковали врага. Схватка длилась недолго. Захваченные врасплох гитлеровцы в панике отступили, оставляя на поле боя тела убитых и раненых.
Но не обошлось без потерь и в партизанских рядах: несколько человек получили ранения. Все они были вынесены из-под огня противника медицинской сестрой Дорой Шпаковской. Сделав перевязки бойцам, она вызвалась сопровождать повозки с ранеными, когда отряды, успешно завершив выполнение задания, начали отход из Балашевичей к деревушке Устерхи.
Едва село осталось позади, как группа партизанского прикрытия внезапно была обстреляна врагом. Снова разгорелся бой. Когда же гитлеровцы вплотную подступили к обозу с ранеными, на их защиту вместе с бойцами охраны встала и медсестра Шпаковская. С автоматом в руках в первых рядах отражала она одну за другой атаки фашистов. Все попытки немцев захватить обоз были отбиты.
В десятках боев довелось участвовать отважной девушке. Под вражеским огнем она вынесла с поля боя тридцать четыре тяжело раненных бойца. А в минуты затишья все свои силы Дора отдавала уходу за ранеными и больными. Кроме того, за самый короткий срок Шпаковская подготовила четырнадцать санинструкторов для партизанских подразделений. Все они стали надежными [265] и верными помощниками отрядных врачей, фельдшеров, медсестер.
С первых же месяцев войны оказывала помощь раненым партизанам, снабжала их медикаментами Фаина Петровна Чурун из деревни Березовка Глусского района, а в начале 1942 года, в самое тяжелое, пожалуй, время, ушла в отряд Бориса Храпко. Но недолго пришлось ей здесь сражаться. Вскоре по просьбе командования ворошиловцев девушка была переведена в наш молодежный отряд и стала там первой медицинской сестрой.
С той поры Фаина участвует едва ли не в каждом походе, в каждой операции, проводимой отрядом, выносила с поля боя своих друзей, спасала им жизни. С санитарной сумкой видели ее партизаны в самой гуще схваток с врагом, в передних рядах, под огнем. А сколько бойцов выходила девушка между боями, вернула их в строй?!
В бессознательном состоянии попал на хирургический стол Ибрагима Друяна молодой пулеметчик Михаил Дубинчик. Его состояние было, казалось, безнадежным: все тело иссечено осколками гранат. Потом у него насчитали почти сорок ран. Больше месяца не отходила от Михаила медсестра Фаина Чурун, дежурила ночами возле его постели, сменяя подруг. И партизан выздоровел, вернулся в ряды отряда полноценным бойцом.
Благородному делу спасения раненых партизан с первых же дней войны посвятила себя и медсестра Мария Соколовская. Осуществить поставленную перед собой цель ей не помешали ни плен, ни муки, перенесенные в застенках фашистской жандармерии, ни долгая, почти двухлетняя, разлука с семьей.
...Война застала Марию в Бобруйске, где она работала медицинской сестрой военного госпиталя. А через несколько дней, когда враг уже вплотную подошел к городу, ей пришлось распрощаться со своими родными, с маленькой дочерью и двумя сыновьями. Нужно было уезжать вместе с полевым госпиталем на восток, в глубь страны, — он подлежал срочной эвакуации.
За десятками бойцов и командиров, раненных, контуженных, получивших увечья и ожоги, ухаживала в ту нелегкую пору Мария. В тряском кузове армейской полуторки, в деревенской хате, под брезентовым пологом санитарной [266] палатки оказывает она первую помощь своим товарищам. Работала женщина и под бомбами, артобстрелами, в непосредственной близости от передовой.
Осенью сорок первого в лесах под Брянском госпиталь попал в окружение. На прорыв вражеского кольца пошли все, способные держать в руках оружие. А с тяжело раненными остались медсестры, в том числе и Мария Соколовская.
Плен... Издевательства и побои охранников, попранное достоинство, смерть товарищей. Все это суждено было пережить и Марии. Но она не упала духом, не смирилась со своей участью, твердо решив вырваться из неволи. И — отчаянный, дерзкий, почти без шансов на успех побег. Глухими проселками, избегая жилья, пробиралась она в родной город. Его было не узнать теперь: разоренные жилища, руины, тела казненных на виселицах.
Радостно встретили Марию близкие: жива! Но вместе с радостью приходит тревога, страх. В Бобруйске, вызывая ужас горожан, свирепствует СД, жандармерия. Достаточно малейшего подозрения, чтобы оказаться тотчас в сырых подвалах охранки: ведь никаких документов у Марийки нет. Опасаясь ареста, Соколовская переехала вместе с семьей в другую часть города, в заброшенный хозяевами ветхий дом. Здесь, ближе к окраине, малолюдно, тихо, почти нет соседей.
Вскоре удалось раздобыть и документы. В этом Марии помогли друзья, связанные с одной из подпольных групп Бобруйска. Они же устроили женщину на работу — в городскую больницу, превращенную гитлеровцами в военный госпиталь.
С радостью узнала Соколовская о существовании в госпитале антифашистской организации, небольшой, но тесно сплоченной. В ее рядах — хирург Анатолий Иванович Сорокоумов, другие медики. К ним, не колеблясь, присоединилась и Мария.
Через Веру Стрелкову, связную партизанского отряда, действующего под Бобруйском, подпольщики передавали в лес медикаменты, перевязочные средства, добытые с огромным трудом в больнице. Туда же переправляются разведданные о дислокации в городе вражеских частей, сведения о работе железнодорожного узла, комендатуры, полиции. Самое активное и непосредственное участие в этом принимала медсестра Соколовская. [267]
Не сидел сложа руки и ее муж, бондарь по профессии. Он занимался распространением советской радиоинформации, едва ли не каждую ночь вместе со старшим сыном Робертом расклеивал по городу сводки Совинформбюро, листовки, воззвания к населению.
...В декабре сорок второго, воскресным утром, Мария провожала в лес, к партизанам, мужа и сыновей. Оставаться в городе им больше было нельзя — в любой момент возможен арест.
Четверо суток спустя после долгих скитаний добрались Соколовские до райцентра Октябрь, где находился в то время штаб партизанской бригады Федора Павловского. Отец и сыновья были зачислены бойцами в отряд Трофима Жулеги.
А тем временем над Марией нависла беда. Узнав об уходе из города ее мужа и ребятишек, оккупанты установили за женщиной наблюдение. И без того нелегкая жизнь превратилась с той поры в настоящую пытку.
Вскоре Соколовскую арестовали. Вместе с ней попала в застенки жандармерии и мать Елена Францевна, пожилая, слабая здоровьем женщина. На допросах фашисты, угрожая оружием, требовали подтверждения, что муж Марии и ее сыновья ушли в партизаны, допытывались, поддерживает ли она с ними связь, и если да, то каким образом.
Однако Соколовская была непреклонна. День ото дня повторяла она одну и ту же версию: с мужем разошлась почти месяц назад. Уходя из дому, тот забрал сыновей — Толю и Роберта. И где они теперь, не знает. Пыталась, правда, искать, но все безрезультатно...
Марии не верят. Но веских улик против нее, к счастью, нет. И через несколько дней, так ничего и не добившись, обеих женщин отпустили.
Соколовская решила, что оставаться в городе ей больше нельзя. По решению руководства подпольной группы вместе с другими патриотами, Еленой Францевной и дочерью она ушла из Бобруйска в лес, надеясь попасть к партизанам.
Но в одной из окрестных деревень Соколовские совершенно неожиданно нарвались на облаву. После короткого допроса их в сопровождении полицейских отправили назад, в город. И снова сырые подвалы жандармерии, снова побои, издевательства и угрозы. Вызывая Марию из камеры по нескольку раз в день, от нее требовали [268] ответа на вопросы: куда шла? с какой целью? что известно о муже и сыновьях? где они?
Соколовская держалась твердо:
— Впроголодь ведь живем, господин офицер, — отвечала она спокойно. — Не всякий день осьмушку хлеба видеть приходится. А на руках у меня дочь да мать-старушка. Вот и приходится продукты по деревням выменивать, последнее отдавать. Туда же и нынче мы шли...
Доказать вину Марии не удалось и на этот раз. Улик, как и прежде, — никаких. Однако выпускать ее гитлеровцы не торопились. Выпущены были только мать и дочь Соколовской. С немалым трудом разыскав Веру Стрелкову, связную отряда, они немедленно ушли в лес. На правом берегу Березины, возле деревни Рожанов, встретили их партизаны.
А Мария продолжала томиться в застенках жандармерии. Месяца через два Соколовскую вывели наконец из камеры. В толпе молодых женщин ее под охраной автоматчиков повели на городской вокзал. Их загнали в товарные вагоны, и скоро забитый до отказа невольницами эшелон пошел на запад. Ясно, что впереди — Германия.
«Бежать! Бежать, пока не поздно!» — билась горячая мысль...
Но как? Почти у самой крыши вагона — небольшое оконце, заколоченное крест-накрест досками. Иного пути на волю нет. Надо попытаться! Когда начало смеркаться, Марии с помощью двух соседок, молодых учительниц, удалось открыть окно. Помогая друг другу, узницы поочередно выбирались наружу, повисали на руках, держась за кромку окна и, выбрав момент, прыгали в темноту, на насыпь. Скорость, к счастью, была невелика — эшелон шел на подъем. Вскоре перестук его колес замолк вдали.
Теперь — быстрее в лес!
На поиски партизан ушло несколько дней. И вот после долгих скитаний, бессонных и тревожных ночей появилась Мария на отрядной стоянке ворошиловцев. Ей повезло: случайно встретилась в лесу с разведгруппой Николая Семенчука.
А уже через неделю в составе партизанских рот отряда имени Ворошилова участвовала медсестра Мария Соколовская в разгроме гитлеровского гарнизона деревни Балашевичи, что под Глусском. Боевое крещение женщина выдержала с честью. [269]
И с той поры легла полной мерой на плечи ее нелегкая забота о здоровье своих товарищей, об их жизнях. Много было различных операций и схваток с врагом, через которые прошла с санитарной сумкой и автоматом за плечами партизанская медсестра Мария Соколовская. И в любой ситуации, везде и всегда действовала она решительно, умело и самоотверженно...
Огромное внимание придавали партизанские врачи и медсестры оказанию медицинской помощи мирному населению временно оккупированных районов и областей. Это была на редкость ответственная и нелегкая работа. В приказе № 21 от 21 июня 1943 года по бригаде имени Гуляева медперсоналу предлагалось два раза в неделю, по средам и субботам, проводить в деревнях и селах амбулаторный прием больных. Таким образом гражданское население получало возможность обратиться в случае необходимости за квалифицированной медицинской помощью. На прием к партизанским врачам приходили сотни женщин, стариков, детей. Медработники выбивались из сил, но делали все, чтобы помочь людям, не оставить их без внимания и поддержки.
Все это умножало любовь народа к партизанам, еще теснее сближало, роднило их. Иначе и не могло быть: ведь одним из истоков священной борьбы с врагом, на которую позвала нас партия, было это единство.
Такими они были, наши партизанские врачи, медсестры и санитарные инструкторы. Разные дороги привели их на тропы народной войны в белорусские леса. Но все они с одинаковым мужеством и самоотверженностью участвовали в великом ратном и человеческом подвиге, ценою которого была завоевана свобода и независимость родной земли... [270]