Шаг в бессмертие
...Ее давно уже нет среди нас. Радость победы, долгожданное освобождение, пришедшее на землю белорусскую, суровое возмездие фашизму и памятники двадцати миллионам павших — все это было уже без нее. Далекий январский день сорок третьего, ставший для молодой белорусской коммунистки последним днем ее жизни, незабываем для всех нас. Тогда она шагнула в бессмертие...
Высокая, статная, с широко распахнутыми навстречу миру огромными голубыми глазами, с теплотой и радушием, которые светились в ее открытой и мягкой улыбке, — такой нам запомнилась Аня. Такой она живет в сердцах и памяти партизан — ее верных боевых товарищей.
...В мае сорок второго случилось то, к чему Анна уже давно и настойчиво стремилась: ей удалось выйти на связь с партизанской разводкой отряда имени Ворошилова.
— Хочу быть вашей помощницей. Зачисляйте в отряд! — не попросила, а потребовала при первой же встрече с нами молодая женщина.
Но это оказалось невозможным: на руках у Анны Проходской трое детей и престарелая больная мать. Мы не можем подвергать смертельной опасности целую семью — это идет вразрез с нашими неписаными правилами.
И тогда Проходская решила действовать самостоятельно.
О том, что удалось ей сделать за самое короткое время, сделать на свой страх и риск, по собственной инициативе, узнали мы позже. Узнали и с трудом, признаться, осмыслили то, что Аня совершила, поверили в случившееся. Ведь это благодаря ей в один момент был спасен весь наш отряд, возрождена в самой критической ситуации его боеспособность!
А случилось это так... [146]
Всю весну 1942 года ворошиловцы провели в непрерывных схватках с оккупантами. Для отряда, состоящего более чем наполовину из молодых и необстрелянных бойцов, это было суровым и трудным испытанием. Партизаны, истощенные голодом и болезнями, жестоко простуженные, были вынуждены неделями и месяцами жить в промозглой лесной сырости, проводя нередко многие часы в ледяной болотной воде, не имея возможности ни развести костер, ни высушить до нитки промокшую одежду, ни как следует отдохнуть. Духом никто, конечно, не падал. Боевое настроение, горячее стремление без пощады бить и гнать с родной земли ненавистного врага не покидало бойцов ни на минуту.
И отряд действовал. В апреле мы разгромили колонну фашистских войск близ деревни Качай Болото, а вскоре еще одну, недалеко от станции Брожа. Чуть позднее внезапной и стремительной атакой были уничтожены хорошо укрепленные и достаточно сильные гарнизоны оккупантов в селах Межное и Каменка. Было немало и других, второстепенных для нас схваток с гитлеровцами. Однако каждая из них, будь то короткая перестрелка с фашистским патрулем или же крупная, тщательно подготовленная операция, в которой принимал участие весь отряд, неизбежно требовала самого, пожалуй, дорогого я важного для нас в то время — боеприпасов. Запас гранат и патронов быстро истощался.
По заданию подпольного обкома партии нашему отряду вместе с группами Ольховца и капитана Шарого предстояло разгромить фашистский гарнизон Ясеньского торфозавода. лавной целью нападения было освобождение от рабского труда на торфяных разработках сотен подневольных девушек. Очень важным однако было и другое: согласно сведениям разведки, гарнизон Ясени располагал большим количеством боеприпасов.
Он был нелегким, этот бой. Ожесточенная схватка длилась почти всю ночь. И только на рассвете, после нескольких часов яростной пулеметно-автоматной перестрелки, наступила наконец развязка: гарнизон завода, поставлявшего топливо оккупантам, перестал существовать. Были освобождены и подневольные девушки. Но боеприпасы...
При удачном исходе операции мы рассчитывали добыть патроны по крайней мере к трофейному, отнятому у врага оружию. Однако в ходе боя казарму, где засели [147] и яростно оборонялись, понимая свою обреченность, гитлеровцы, пришлось поджечь. Иного выхода не было. Но, как выяснилось, именно там, в двухэтажном здании и хранились так нужные нам боеприпасы. Охваченную пламенем постройку потряс мощный взрыв: огонь достиг хранилища.
Итак, наши планы не оправдались. Но это было еще не все. Положение, и без того серьезное, осложнялось тем, что после затяжного и нелегкого боя, длившегося несколько часов подряд, отряд остался практически безоружным. Операция поглотила все то, чем мы еще располагали — почти весь запас патронов и гранат. Имея оружие, мы, увы, не могли его использовать!
Жители окрестных деревень и сел, о радостью встречая в те дни партизан-ворошиловцев, — вот она, Советская власть, рядом с нами! — не подозревали о том, что пулеметные диски бойцов пусты, а в автоматах и пистолетах — всего по нескольку патронов. Внешне, конечно, создавалось впечатление, что в село входит по-прежнему боеспособный и достаточно мощный отряд.
Нужно было срочно что-то предпринимать. Но что именно? Выход из труднейшего, грозящего гибелью всему отряду положения искали все: и рядовые бойцы, и штаб, и командование. Но время неумолимо шло, а результатов пока никаких не было.
Поздней августовской ночью на связь с патриотами совхоза «Заволочицы» отправился Владимир Катков.
— Люди в селе надежные, свои, — провожая его в дорогу, говорил Евгений Качанов, — таким довериться можно. Надежды, конечно, мало, сам понимаешь, но все-таки... Поговори с сельчанами, посоветуйся. Может, и найдется выход...
Совхозный поселок невелик. Сразу же за его домами, недалеко от шоссейной магистрали Брест — Бобруйск на несколько сот метров протянулась открытая и ровная низина. Это пойма неширокой, но полноводной Птичи. А вот и она сама, светлая, с извилистыми, густо поросшими кустарником берегами. Здесь же рядом — мост. Его потемневший от времени деревянный настил гулко отражает тяжелые, грузные шаги фашистских патрулей. Из узких бойниц двух дотов, расположенных у моста, недобро поглядывают пулеметные стволы.
Ночь. Мелко рябит под луной темная поверхность реки. Многому учит партизанская жизнь: Володя Катков [148] плавает без всплесков, без шума. Вот наконец берег. Место открытое, спрятаться негде. И хотя поселок уже спит (в окнах — ни огонька!), партизан осторожен: в любой момент можно нарваться на засаду.
До знакомого дома остается всего несколько шагов. «Аня уже легла, придется потревожить», — с легкой досадой отмечает про себя Владимир. Где-то совсем рядом вдруг раздается заливистый собачий лай: в соседнем дворе, почуяв чужого, всполошилась дворняга. Вот невезение! Прижавшись к стене дома, Катков надолго замирает: может, обойдется? Но нет, минуту спустя на темной глухой улочке уже слышны тяжелые торопливые шаги, слышатся встревоженные гортанные голоса, чужая речь. Это патруль. С автоматами на изготовку двое солдат бросаются во двор, где все еще не успокоился пес, другие блокируют улицу.
Готовясь к самому худшему, партизан бесшумно отполз на несколько метров от дома и, вжавшись в землю возле плетня, передернул затвор автомата. В его диске последние 36 патронов. Они на самый крайний, безвыходный случай. Похоже на то, что именно сейчас он и наступил!
Гитлеровцы, обшарив соседний двор и не обнаружив ничего подозрительного, направились к дому Ани Проходской. Они уже близко, совсем рядом. Володя, закусив губу, медленно поднимает автомат: главное теперь — не промахнуться!
Однако солдаты остановились у калитки, почему-то не спеша зайти во двор, а вскоре, обменявшись парой фраз, неторопливо пошли дальше.
Владимир устало провел ладонью по влажному от выступившего пота лбу: пронесло!
Что же привело партизанского разведчика в ту ночь именно сюда, к дому трактористки Анны Проходской? Ведь в Заволочицах у нашего отряда были и другие, не менее надежные и проверенные люди. Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вернуться к первым неделям войны, в суровое, почерневшее от гари пожаров и порохового дыма лето сорок первого. Тогда, ровно год назад, состоялась первая встреча Владимира с молодой коммунисткой Анной Проходской. И, не окажись она рядом, еще неизвестно, как сложилась бы его судьба...
На своих плечах, теряя последние силы, вынесла из леса отважная женщина тяжело раненного лейтенанта [149] Красной Армии Владимира Каткова. Вынесла, укрыла в своем доме, выходила. В те трудные дни вместе с подругами, работницами совхоза, Анна спасла жизнь многим нашим раненым бойцам и командирам. Скрывая их от оккупантов, оказывая посильную медицинскую помощь, патриотки прекрасно понимали, что ежеминутно рискуют своей жизнью...
...Патруль тем временем зашел в следующий двор, и снова громко и зло залилась собака. Нужно сказать, что оккупанты почти никогда не поднимали оружие на деревенских псов в своих гарнизонах. И не потому, что жалели их, проявляли милосердие. Просто они очень скоро поняли, что собаки выполняют полезное, по разумению гитлеровцев, дело. Ведь бедняги не разбирались, где свои, а где немцы, признавая лишь хозяев. Неудивительно, что порой партизанам приходилось испытывать из-за друзей человека серьезные неудобства, а подчас и неприятности. «Знали бы вы, псины, кому, по неразумию своему, служите!» — горько шутили иногда бойцы.
Разноголосый собачий лай затих. Кажется, ушли! Переждав для верности еще немного, Катков осторожно приблизился к крыльцу, тихонько постучал в дверь.
...Ни о чем не спрашивая, Анна тут же поставила на стол чугунок с картошкой: все, что есть в доме. Уж кто-кто, а она-то прекрасно понимает, как нелегка и сурова партизанская лесная жизнь.
— Ешь, — предложила она, и только когда Владимир начал сдержанно жевать первую картофелину, осторожно спросила: — Бьете гадов?
— Били, — мрачно отозвался Катков. — А теперь — нечем.
— Как это нечем? — удивленно вскинула брови Аня.
— А вот так. На весь отряд — ни одного патрона. Весь отрядный запас вот тут, — он похлопал рукой по диску лежащего рядом на скамье автомата. — Нужно срочно искать боеприпасы, не то каратели нас как куропаток... У тебя, случаем, по этому поводу никаких соображений нет?
Немного помолчав, Проходская улыбнулась:
— Соображений нет, а патроны есть!
— Шутишь?
— Стала бы я этим шутить. За кого ты меня принимаешь? Есть патроны, Володя, есть!
— Та-ак, — не до конца еще оправившись от изумления, [150] протянул Катков. — А сколько? Если сотня-две, то для нас это мелочь. И у кого они?
— У меня...
— Как? Откуда?
— Не сразу, Володя. Да ты ешь, ешь...
— Погоди, Анна. Не до еды... Говори толком сколько?
— Много, Володя, очень много. Не считала. Есть россыпью, а есть и в упаковке, в цинковых коробках.
Володя вскочил так резко, что грохнула упавшая на пол скамья.
— Да ты же спасла отряд! Ты это понимаешь?..
— Спасла, говоришь? — продолжая улыбаться, подхватила Аня. — А кто меня в этот отряд зачислять не хотел? Об этом ты, часом, не помнишь? Или...
— Где они, патроны? — нетерпеливо перебил Владимир хозяйку, обводя горницу взглядом.
— А под тобой, в подполе...
— Когда же их можно забрать?
Но Анна вдруг серьезно сказала:
— А может, я их вам еще и не отдам...
— Как это — не отдашь?
В глазах Анны лукавые искорки:
— А вот так! Если не дашь слово, что зачислите в отряд, — не видать вам этих патронов!
Наконец-то ошарашенный поначалу Катков все понял. Подхватив Аню, он закружил ее по горнице:
— Зачислим, Анюта!.. Ей-богу, зачислим!
Обещая это, Владимир превышал свои полномочия. Но и понять его нетрудно: отряд, товарищи спасены!
Но... Трое детишек, старушка мать... Беззащитная, слабая семья — на руках тридцатичетырехлетней женщины. Подвергать всех смертельному риску мы, повторяю, не могли...
Поселок, в котором Анна Проходская жила перед войной, был небольшой, и все люди там хорошо знали друг друга. Но в суровое и страшное время, которое внезапно наступило, многое подвергалось переоценке. И Анна несколько по-иному, более внимательно стала приглядываться к подругам, знакомым, соседям. Она подбирала себе боевых товарищей. Одного желания бороться с врагом, о котором говорили многие, было еще недостаточно. Хватит ли для этого у каждого стойкости, мужества, воли? [151] И молодая коммунистка искала людей, на которых можно было полностью положиться: такие не подведут ни при каких обстоятельствах!
К лету 1942 года у Анны Проходской был уже свой боевой актив. Фактически она создала в Заволочицах подпольную антифашистскую группу. Ближайшими со помощниками стали Ольга и Александра Кругловы, Николай Ковалевский, сынишка Павлик...
Возможности активных действий группы были, конечно, ограниченными. Однако подпольщики не упускали ни одной из них. В окрестных лесах и болотах собирали они оружие павших погибших советских воинов, чистили его, смазывали, прятали до поры до времени.
Анна и ее друзья распространяли среди жителей села сведения из сводок и сообщений Совинформбюро, которые раздобывали через знакомых в ближних селах, листовки, доходившие от городских подпольщиков и в эту глушь. А главное — в разговорах с односельчанами они высказывали твердое убеждение, что отступление нашей армии в глубь страны, на восток, временное, что рано или поздно придет победа, обязательно придет! Это поднимало настроение сограждан, звало их на борьбу с ненавистным оккупационным режимом.
Анна продолжала настойчиво искать и другие, более действенные и эффективные формы сопротивления. Такая возможность представилась. Как и другим жителям поселка, Анне Проходской и Ольге Кругловой поручена ежедневная уборка воинского хозяйственного склада. В одном из его отсеков, усиленно охраняемом, были боеприпасы. И женщины, узнав об этом, стали проявлять в работе редкостное усердие: прежде всего нужно было завоевать полное доверие гитлеровцев. Это удалось. Старательные, работящие уборщицы пришлись по душе до крайности педантичным немцам. Через некоторое время Анна и Ольга стали, по существу, полновластными хозяйками склада.
И вот они — патроны... Россыпью, в деревянных ящиках и цинковых коробках.
— Взорвем? — предложила Ольга.
— Можно... Но как?
— Что-нибудь придумаем...
Однако, подумав немного, Анна сказала:
— Нет! Патроны надо вынести. Они нам еще пригодятся. [152]
— Да что ты! — испуганно всплеснула руками Ольга. — Их же тут пропасть! Да и как вынесешь столько?
— Что много — это хорошо, — резонно заметила Анна. — Мы должны взять только часть, чтобы они не хватились, хотя и учета у этих сволочей, ты заметила, никакого...
Через несколько дней подруги решили осуществить довольно рискованный, но вполне реальный план, рассчитанный на хорошо известное всем пристрастие гитлеровской солдатни к спиртному.
Выбрав удобный момент, Аня подошла к рослому охраннику, наблюдавшему за складом и за работой уборщиц. Омядевшись с таинственным видом по сторонам — не видит ли кто, — она предложила с улыбкой:
— Вилли, шнапс... Битте...
Одуревший от полуденного летнего зноя гитлеровец оживился:
— О, Аня, я, я! Русиш шнапс ист гут!
Поллитровка мутноватого первача, оказавшаяся в руках солдата, привела его в состояние восторга.
Как и рассчитывали подруги, пить на виду у начальства часовой не стал. Да и закуска требовалась: оккупантам была уже знакома обжигающая крепость «русского шнапса». Даже забыв поблагодарить Анну (впрочем, гитлеровцы редко вспоминали о подобных вещах), охранник торопливо направился к ближайшей избе.
Несколько дней спустя Анна и Ольга окончательно убедились в том. что «русиш шнапс» действует по-настоящему безотказно, надолго убирая охрану от ворот склада. К тому же, возвращаясь после очередного возлияния, часовые уже вряд ли могли отличить курицу от собаки. Правда, жаль было в то трудное и голодное время изводить продукты на приготовление самогона. Однако цель замысла стоила и куда больших жертв.
В первое время подруги выносили патроны под кофточками, в специально сшитых для этого плоских мешочках. А затем осмелели: стали приходить на склад с сумками и прятали в них по целой цинковой коробке.
Сумки с такой кладью были не легкими...
Среди бела дня, стараясь идти так, чтобы никто не мог догадаться, насколько тяжела ноша в их руках, легкой, непринужденной походкой шагали женщины по улицам поселка, приветливо и радушно улыбаясь встречным: и своим, и врагам. Каждую минуту, конечно, любой солдат [153] или полицай мог обыскать селянок, проверить содержимое их сумок. Случись однажды такое, и судьба Проходской и Кругловой была бы предрешена.
...Когда Катков и Аня спустились в подвал и Володя, приподняв холстину, увидел аккуратно сложенные рядами коробки с патронами, его радости не было предела. Однако стоило партизану заявить, что он собирается взять с собой в отряд хотя бы одну из них, как Проходская решительно и энергично возразила:
— Зачем такой риск? Любая случайность или ошибка — и конец. Схватят, не дай бог, тебя у дома, найдут остальные патроны, и останется отряд без оружия...
— Верно, — погрустнев, согласился Володя. — Тогда давай поступим так. Завтра ночью я приведу ребят, и мы разом заберем все. Только что вот нам с соседскими псами делать, как им хвосты прикрутить? Сама понимаешь: переполошат они фашистов.
— Вот что, Володя, — после некоторого раздумья сказала Проходская. — А не сделать ли нам так...
И Аня предложила прислать к ней партизанского связного Никанора Кудельку, жившего неподалеку, в деревне Толстый Лес. Куделька нередко бывал в Заволочицах и при любом удобном случае такими крепкими и изворотистыми словами ругал партизан, что о его «ненависти» к «лесным бандитам» хорошо знала вся округа, в том числе и оккупационные власти. Никанор во всех окрестных комендатурах был на отличном счету, вне всяких подозрений. Именно этого он, собственно, и добивался, без конца изощряясь в ругани.
— Пусть Никанор придумает у нас в Заволочицах какое-нибудь дело и приезжает на повозке. На специальной! — Анна, улыбнувшись, сделала ударение на этом слове. — Ждать его будете на том берегу. Немцы Кудельку знают хорошо и, думаю, на мосту его обыскивать не станут: проскочит.
— А если нет? — засомневался Владимир, хотя в конце концов ему пришлось согласиться с Аниным предложением: ведь другого пути, связанного с меньшим риском, попросту не было.
Через день, как и было условлено, в Заволочицах появился Куделька. Он привез в местную кузницу на ремонт плуг и борону. [154]
— Ремонт-то плевый, — удивились в кузне. — Мог бы и сам молотком помахать!
Никанор, обычно скорый на язык, на этот раз отмолчался.
А спустя час он въезжал уже во двор Анны Проходской. Здесь его с нетерпением ждали женщины. У них уже давно все было готово. Куделька, как выяснилось, тоже не терял времени даром: у «специальной» повозки было оборудовано просторное двойное дно. Туда женщины и сложили цинковые ящики с патронами, настелив сверху досок и сена. Отремонтированные плуг и борона довершали маскировку.
— Не попасться бы тебе на мосту, Никанор, — не выдержав, вздохнула Ольга.
Куделька неторопливо повел плечами:
— Всяко может случиться. Но ежели что, один загину... Ну, с богом!
Он тронул вожжи, и тощая лошаденка медленно потянула повозку за ворота. Чтобы не вызывать подозрений в селе, Никанору пришлось заехать еще в несколько дворов — покалякать со знакомыми. Однако встречали его повсюду не очень-то дружелюбно, зная, как честит он партизан. Но и особого вреда от Кудельки тоже никто не видел. Потому переброситься с шустрым на язык мужиком селяне не отказывались.
Миновав поселок, партизан не спеша выкатил на шоссе и, проехав немного по нему, спустился к мосту. Вот и первый пост.
Анна и Ольга, затаив дыхание и боясь шелохнуться, наблюдали за ним издали. «Только бы миновать реку», — тревожно думала каждая из них.
Один из часовых, сделав несколько шагов навстречу подводе, вскинул руку:
— Хальт! Аусвайс!
Куделька, не торопясь (главное — не суетиться!), достал и предъявил документы. Тут он спокоен: бумаги в полном порядке.
Подойдя к повозке и внимательно осмотрев ее снаружи, немцы начали проверку. Разворошив сено и передвинув плуг, они, кажется, собираются поднять борону, чтобы заглянуть под нее.
Ольга испуганно охает, но Проходская, закусив губу, крепко и ободряюще сжимает ей руку: спокойно, не нервничай! [155]
Под бороной — доски. И солдаты, пошарив по ним и ничего не обнаружив, возвращают хозяину его паспорт: пошел!
Никанор хрипло гикнул на лошаденку, и повозка, немилосердно гремя на выбоинах и скрипя колесами, неторопливо двинулась через мост. Еще совсем немного — и все будет позади. До темнеющего на том берегу леса остается метров сто, не больше.
И вот тут-то партизанского связного подстерегала неожиданность. Из серой бетонной глыбы дота с пулеметами, наведенными на дорогу, торопливо выбежал гитлеровский офицер. Сделав повелительный жест рукой, он приказал Кудельке остановиться:
— Хальт!..
Никанор с посуровевшим враз лицом натянул вожжи. Вот тебе и пронесло!..
Анна и Ольга, неотрывно следившие за мостом, с тревогой переглядываются: что это может значить?
Офицер был настроен очень решительно и категорично. Он громко и жестко, коверкая русские слова, потребовал:
— Спрасивайт груз! Превна возит нато! Пистро!..
— Пан офицер... пан офицер, — опешив в первый момент и стараясь собраться с мыслями, тянул время Куделька. Соскочив с повозки и сделав несколько шагов навстречу гитлеровцу, он начинает его убеждать: — Разве же на этой кляче, герр официр, можно бревна возить? Да ни в жизнь! Она же с часу на час издохнет. Вот извольте взглянуть, сами убедитесь... — И Никанор, чьей недюжинной силе мог позавидовать медведь, неторопливо подошел к своей лошаденке, ухватил ее за хвост и дернул так, что та, едва не повалившись, присела на задние ноги.
Вид у клячи и в самом деле был жалкий. Худые бока с выступающими ребрами, редкая, свалявшаяся грива, большие проплешины на шкуре и тяжелое, с одышкой, дыхание — все говорило о ее немощи и весьма преклонном возрасте.
С сомнением оглядев лошадь, офицер перевел взгляд на Кудельку. А тот, словно ненароком, опустил руку под пиджак. Там, под мышкой, на такой вот крайний случай запрятана «лимонка». Не понадобится ли она теперь?..
Однако фашист, потерявший вдруг интерес к старой кляче и ее хозяину, небрежно махнул рукой: ладно, мол, проваливай! [156]
Через несколько минут повозка партизана миновала без происшествий последний кордон за мостом и двинулась в сторону деревни Евсеевичи. До нее рукой подать. А там и лес...
А Ольга с Аней, еще не до конца поверив в удачу, по-прежнему молча, не шелохнувшись, стояли у калитки. Стояли долго, устремив взгляды к темнеющему за рекой лесу, где их друзья, партизаны, ожидали сейчас драгоценный груз...
...Патроны, так своевременно доставленные в отряд, фактически решили его дальнейшую судьбу, без преувеличения спасли от гибели. Уже спустя несколько дней каратели бросили на партизан крупные силы: началась блокада зоны осиповичского «треугольника». Бои с небольшими перерывами шли несколько дней. И каждый из бойцов-ворошиловцев много раз с теплотой и благодарностью вспоминал наших славных подпольщиц, чья отвага и находчивость позволили не только успешно обороняться от наседающего врага, но и наносить ему серьезный, невосполнимый урон.
...Мне довелось познакомиться с Анной Проходской лишь в ноябре 1943 года. Из небольшой и тихой деревушки Белое, где мы вместе с группой разведчиков появились осенним ноябрьским днем, в Заволочицы на связь с патриотками группы Проходской были посланы два Николая: Семенчук и Дубинчик. Им было поручено, соблюдая необходимые предосторожности, встретиться с Анной и Ольгой и, получив от них собранные разведданные, передать новые поручения.
Вернулись бойцы не скоро, уже к ночи, и, к моему крайнему удивлению, не одни. С ними были две молодые привлекательные женщины.
— Принимайте гостей, товарищ комиссар, — широко улыбаясь, произнес Семенчук. — И знакомьтесь...
— Проходская.
— Ольга Круглова.
Так вот они какие, наши верные помощницы! Скромные, застенчивые...
Высокая, статная и ясноглазая Аня была одета скромно — ватник и такие же стеганые шаровары. Но эта грубая [157] рабочая одежда нисколько ее не портила. Напротив, сочетание женской мягкости, обаяния с внешними приметами человека мужественного, крепкого духом, бойца было ей к лицу. Оля, одетая в потертый старенький кожушок, в валенках-бахилах, была ростом пониже, круглолица и миловидна.
Помнится, подумалось мне тогда: жить бы этим славным и скромным женщинам под мирным небом, растить детей своих, беречь и охранять их покой, семейный уют. И, глядя в их радостные лица, видя их счастливые глаза, мне как-то особенно сильно захотелось сказать этим замечательным отважным женщинам что-нибудь доброе и сердечное, ободрить их ласковым и теплым словом! Не то было время, не та обстановка...
— Ну что ж, докладывайте, — по-военному коротко приказал я.
После памятной операции с доставкой патронов Анна Проходская и Ольга Круглова были официально зачислены в наш молодежный отряд. Они стали его полноправными бойцами, разведчицами. И с этого дня группа антифашистов, созданная и руководимая Анной, еще более активизировала свои действия. Регулярно велась ближняя разведка, о положении и о намерениях оккупационного гарнизона в Заволочицах через связного Ииканора Кудельку и его дочь немедленно сообщалось в отряд. Целыми партиями передавались в лес к партизанам оружие и боеприпасы, собранные в местах прошедших боев и до поры до времени хранимые в надежных тайниках. Постоянно распространялись листовки, прокламации и сводки Совинформбюро. Вскоре появились на боевом счету группы и диверсионные дела: была сожжена вражеская конюшня, немного спустя — склад боеприпасов.
В тот ноябрьский вечер, когда состоялось наше знакомство, Аня и Оля пришли с важными новостями: в расположенное неподалеку от Заволочиц село Симоновичи прибыла крупная воинская часть гитлеровцев. На вооружении ее были минометы и несколько полевых орудий. Готовилось что-то серьезное. Но что именно — еще предстояло уточнить: в Симоновичах у нас тоже были верные люди — разведчики-связные.
Докладывала Анна спокойно, ясно и без липших слов.
Рассказала она и о жизни родного поселка, жизни, конечно, безрадостной, тяжелой, опоганенной оккупантами.
— Люди не хотят, не могут жить больше под врагом. [158]
Многие приходят и спрашивают напрямик: как найти партизан? Все стремятся в лес, в отряд — и старые и молодые!
— К кому приходят? У кого спрашивают? — не понял и насторожился я. — У вас?
— Да, у меня.
— Что же, стало быть, все знают о ваших связях с нами?
— По крайней мере, догадываются, — улыбнулась в ответ Анна.
— Плохо! — Меня удивила и даже раздосадовала безмятежная и спокойная улыбка Проходской. — Это же очень плохо, разве вы не понимаете?
— Все понимаю, товарищ комиссар!
И лицо ее вновь стало строгим: горячо и убежденно она заговорила о своих односельчанах, о сплоченности рабочих и служащих совхоза, об их жгучей ненависти к врагу, непримиримости к оккупантам, о преданности Советской власти.
— Так что предательство исключено, можете не сомневаться! — твердо заверила женщина.
— Мы тебе верим, Аня! Но все-таки просим — будь осторожна. Не забывай никогда, что ты не только разведчица, руководитель подпольной группы, но еще и мать. Береги себя!
Возвращаться в Заволочицы глубокой ночью было для разведчиц слишком рискованно: очень просто нарваться на фашистских патрулей. Было решено отправить их в поселок утром. Долгая осенняя ночь пролетела незаметно, о сне никто и не думал. В полной темноте лишь изредка вспыхивали при затяжках огоньки самокруток. Анна и Ольга жадно и нетерпеливо расспрашивали нас обо всем. Что нового слышно на фронте? Как Москва? Ленинград? Их интересовало буквально все. Как живет и какой вклад в борьбу с врагом вносит тыл страны? Как складывается обстановка на различных участках огромного фронта? Скоро ли придет освобождение?..
Мы поделились с разведчицами всем, что знали, подробно рассказали о партизанских делах в зоне осиповичского «треугольника», о действиях нашего отряда в последние месяцы. Лиц наших слушательниц не было видно, однако не трудно было почувствовать, догадаться, с каким жадным вниманием они ловят буквально каждое наше слово. [159]
Прощались мы уже на рассвете так, словно знакомы были не каких-нибудь несколько часов, а, по крайней мере, несколько лет. Такое возможно лишь на войне. Здесь каждая минута жизни ценится во сто крат выше, чем в мирное время: ведь завтра ее может не быть.
— До скорой встречи! — помахав нам на прощание рукой, улыбнулась тепло и чуть грустно Аня.
Сани тронулись, заскрипел под полозьями снег.
И еще долго стояли мы на лесной дороге, молча глядя вслед исчезающим вдали розвальням...
— Ольга, хальт!..
Гитлеровский солдат, хорошо знавший и Олю Круглову, и Анну, — из постовых, что охраняли склад, — стоял посреди дороги, широко раскинув в стороны руки и преграждая женщине путь. Он был пьян. Но невесело, мрачно пьян.
— Хальт!
Схватив Ольгу повыше локтя и дыша ей в лицо смрадным самогонным перегаром, солдат произнес всего две короткие фразы. Однако они были настолько ошеломляющими, неожиданными, что Круглова похолодела.
— Анна — партизан! Морген капут Анна...
На мгновение оторопев, Ольга пришла наконец в себя и энергично оттолкнула гитлеровца:
— Что мелешь? Спьяну почудилось, что все здесь партизаны...
Оставив растерянную женщину на дороге, солдат медленно, спотыкаясь и пошатываясь, побрел дальше. Его бросало из стороны в сторону, и он, останавливаясь, тупо и подолгу глядел вниз, на землю, норовящую уйти из-под ног.
Ольга же тем временем пыталась собраться с мыслями. Что это — пьяная шутка? Или проговорился спьяну? А может, хочет предупредить? Впрочем, как бы то ни было, нужно немедленно что-то предпринимать.
Когда Круглова, тяжело переводя дыхание, вбежала в дом Проходских, там был еще один член подпольной группы, Николай Ковалевский.
— Что это ты такая встрепанная? — ни о чем еще не подозревая, улыбнулась навстречу подруге Анна.
— Беда, Аня, беда!
— Погоди, сядь, — вскинув внимательный взгляд на [160] Ольгу, сказала Проходская. Налив в жестяную кружку кипятка, она протянула ее Кругловой: — Отдышись, а потом говори.
Немного успокоившись, Ольга рассказала товарищам о неожиданной встрече с солдатом и о сказанных им страшных словах.
Спокойно выслушав тревожную весть, Анна, подумав, бросила:
— А что они, собственно, могут знать?
— Достаточно и подозрения, чтобы оказаться в лапах гестапо, — отозвался Ковалевский.
Да, это было так!
Порывисто вскочив, Ольга обняла за плечи подругу:
— Тебе нужно немедленно, сегодня же уходить в лес!
— Ольга права, — поддержал ее Николай. — Завтра может быть уже поздно.
Анна, раздумывая о чем-то, молчала. Здесь, в Заволочицах, она возглавляла группу из десяти патриотов. Но никто из них, в том числе Круглова и Ковалевский, не знали, что оставить поселок и уйти в лес Проходская могла лишь с разрешения командования отряда. Правда, при особых, чрезвычайных обстоятельствах ей было дано право принимать решение самостоятельно. Что ж, пожалуй, теперь эти обстоятельства именно таковы! Но где искать отряд? Недели три назад он находился в лесах южнее Бобруйска. С тех пор связные не появлялись. Значит, придется разыскивать партизан вслепую, в громадном лесу, в тридцатиградусный мороз. Но это еще не самое страшное: как поступить с детьми, на кого оставить их и беспомощную мать?..
— За детьми и за матерью присмотрим, не волнуйся, — понимая, что именно тревожит сейчас больше всего женщину, произнес Ковалевский.
— Ну что ж... — Анна поднялась. — Тогда буду собираться...
Она понимала: уходить действительно надо. Лучше уж в лесу замерзнуть, чем попасть в застенок гестапо!
Собрав на скорую руку котомку, Аня стала прощаться с детьми. И тут младшие — восьмилетняя Валя и двенадцатилетний Леня, почувствовав что-то неладное, подняли рев, цепляясь за мать. Успокоить их удалось с большим трудом. Нашлась Ольга: сказала, что мама заболела и уезжает к доктору, в Глусск, скоро вернется, ждите! И только старшему, пятнадцатилетнему Павлику, который [161] был полноправным помощником матери в подпольных делах, было сказано все без утайки.
— Возьми меня с собой, — попросил он, — в отряд. Ты же знаешь, я уже не маленький.
— Знаю, милый. — Анна ласково потрепала непокорный вихор на макушке сына. — Вот поэтому ты здесь и должен остаться. На кого же мы их бросим? — она кивнула в сторону младших.
Помолчав немного, Павлик вздохнул и со степенной мужской серьезностью отозвался:
— Это так... понимаю...
За окнами быстро темнело. Надо было уходить, пока по улицам поселка не начали расхаживать ночные патрули.
Прощались во дворе.
— Вот возьми, — Николай протянул Анне сложенную вчетверо бумажку. — Пока ты собиралась, я записал последние данные о гарнизоне. Вчера нашим кое-что удалось разузнать. Передашь командованию.
— Прощайте, родные!
— Ну зачем же так? — улыбнулся Ковалевский. — До свидания. Будем ждать от тебя вестей.
И крепко обнявшись на прощание, они разошлись: Николай и Ольга — по домам, Анна — в сторону леса.
...Морозным январским днем группа партизан во главе с Владимиром Катковым, выполняя задание командования отряда, вошла в осиповичские леса. Через связного Никанора Кудельку разведчики намеревались выяснить обстановку во вражеских гарнизонах поселка Заволочицы и села Симоновичи. Каково же было удивление Каткова и его бойцов, когда в крохотном будане-полуземлянке Никанора, скрытом в лесу недалеко от деревни Толстый Лес, совершенно неожиданно для себя встретили Анну Проходскую. Она жила здесь уже несколько дней! Куделька не мог выйти на связь с партизанами сам, поэтому в отряде об уходе Ани из Заволочиц ничего не было известно.
— Откуда ты здесь? — обрадовался Володя.
— Откуда же мне быть? — усмехнулась Анна. — Из дому, конечно. — И уже серьезно добавила: — Пришлось срочно уходить, в гарнизоне о чем-то пронюхали...
И она рассказала друзьям о событиях последних дней. [162]
О происшедшем в поселке и о вынужденном поспешном уходе оттуда, о том, как войдя в зимний лес, долго не могла решить, куда идти. Ночь. Мороз. Вокруг — зловещее безмолвие. Не робкого десятка она была, и все же... Если бы знать по крайней мере, в какую сторону путь держать: то ли в южные от Бобруйска леса, то ли под Осиповичи?
В конце концов она решила искать Никанора Кудельку, хоть и не ведала, где может быть скрыт его потайной будан. Знала лишь, что надо искать где-то в лесу, неподалеку от родной деревни Никанора. Решила идти туда. Дорогу на Толстый Лес она знала хорошо, но в морозных, заснеженных чащобах окрест деревушки проплутала несколько дней, промерзла вконец. Все это время не сомкнула глаз: надо было двигаться, чтобы не окоченеть.
— И вот нашла! — восхищенно отозвался Куделька. — Есть в тебе, Анна, видно, охотничий нюх!
— Какой там нюх? — пожала плечами Анна. — Просто повезло.
Помолчали. Свернув самокрутку, Володя заметил:
— Ну ладно. Теперь-то все в порядке.
— Все ли?
Вопрос Анны прозвучал горько, в глазах ее застыла невысказанная горечь: как там дети и мать... Володя понял это. Понял и промолчал: утешать ее было нечем.
В тот же день Анна вместе с группой Каткова вышла в расположение нашего отряда.
Они благополучно пересекли шоссе, обошли стороной два гитлеровских гарнизона. Позади — несколько деревень и около сорока километров нелегкого пути по снежной целине, по лесному бездорожью.
К утру следующего дня разведчики оказались вблизи деревни Старое Село. Недобрая слава ходила среди партизан об этих местах: нередко здесь появлялись крупные отряды гитлеровцев, устраивались засады. Хорошо бы миновать эту деревню ночью, да ждать-то еще столько до темноты! А все устали, проголодались и насквозь промерзли. Решено было установить длительное наблюдение и, если в течение часа не будет замечено ничего подозрительного, войти в село. Людям не терпелось обогреться в теплой хате, поесть горячей пищи. Единственный бинокль переходил из рук в руки.
Наконец час миновал. Ничего настораживающего, говорящего [163] о возможной грозящей опасности за это время замечено не было.
— Судя по всему, фрицев нет, — уверенно заключил Владимир Катков. Еще раз внимательно, дом за домом, оглядев в бинокль деревню, он твердо скомандовал: — Пошли!
Вначале осторожно, а затем все уверенней партизаны пошли к деревне. Уютно, совсем по-домашнему, вились в морозном воздухе дымки из печных труб. Вот и первые дворы.
И вдруг неожиданно и громко, заглушая скрип снега под ногами, отчаянный и резкий выкрик Михаила Кршка:
— Ложись! Немцы!..
Одновременно ударила автоматная очередь: Михаил, первый заметив гитлеровцев, мгновенно открыл по ним огонь.
Партизаны залегли. Застучали их винтовки, заговорили автоматы. Однако немцы не отвечали. Их было больше ста, и вражеский замысел вскоре стал понятен. Начав обход с двух сторон, гитлеровцы решили зажать партизан в клещи. Силы были слишком неравными: на одного разведчика приходилось более десятка фашистов! Отходить назад можно было лишь по открытому и ровному полю. Иного пути не было...
«Надо спасти хотя бы Анну», — мелькнула у Каткова горячая мысль. Время от времени посылая короткие очереди, он подполз к Проходской:
— Вот что, Анна. Давай сейчас же к ближайшему дому... И никаких «но»! Это приказ. Выполняй немедленно! Мы начнем отход и постараемся отвлечь внимание немцев.
Партизаны, прикрывая друг друга очередями, стали медленно отползать в поле. И тут же цепи гитлеровцев после отрывистой гортанной команды «Фойер!» открыли по партизанам ураганный огонь. Фашисты, конечно, знали, что сдаваться в плен они не будут.
Аня же метнулась к ближайшему дому. Здесь она могла найти убежище, уйти, казалось, от верной гибели.
А в поле между тем продолжался неравный бой. Партизаны дрались до последнего. Автоматные очереди сливались в единый оглушительный рокот, ухали взрывы гранат, свистели пули. Глубокий лежалый снег мешал разведчикам двигаться, отнимал у них последние силы. Но в то же время глубокая снежная целина и надежно [164] укрывала их от прицельного и губительного огня. Двое молодых и неопытных бойцов не выдержали, поднялись во весь рост и бросились к лесу. Один из них почти тотчас же был сражен наповал пулеметной очередью, другой серьезно ранен.
Больше часа длилась схватка: возможности подняться для преследования у немцев тоже не было. Партизанский пулемет и автоматы каждый раз вновь и вновь заставляли их залечь в снег. Однако облегчить положение разведчиков это конечно же не могло: их диски, обоймы и подсумки с гранатами пустели...
— Беречь патроны! — передал по цепи Владимир Катков, торопливо перезаряжая свой автомат.
Вот наконец и опушка леса. Дальше немцы не сунутся — это знает каждый. Перевязав раненого, партизаны стали углубляться в чащу, еще не веря, что смертельная опасность, едва не окончившаяся гибелью всей группы, — позади. С ними нет лишь двоих: убитого в поле бойца и Ани Проходской...
...Едва вбежав в дом, разведчица встретилась взглядом с его хозяином, невысоким, лет за семьдесят, стариком. Объяснять ничего не пришлось — дед понял все без слов...
— Телогрею снимай быстро, — коротко бросил он из-под усов. — Лохань с посудой в сенях, ведро с водой там же. Хозяйничай!
Минут через десять в хату, бряцая оружием и грохоча тяжелыми сапогами, ворвались гитлеровцы.
— Где партизан? — опрокидывая ударом ноги ведро, закричал переводчик. — Ну-у?..
— Нету здесь никого, — пожав плечами, спокойно ответила Анна.
Но тут в дом, едва держась на ногах, смертельно пьяный, влетел местный полицай. Еще с порога он зло в полный голос заорал:
— Вот она, партизанка! У нас в селе таких нет, это не наша! Берите ее!..
Тотчас же Проходскую и старика, грубо заломив обоим руки, выволокли во двор. Хозяина дома гитлеровцы сперва стали избивать прикладами автоматов, а потом прямо тут же, у крыльца, расстреляли. Снег под его телом медленно пропитывался кровью и темнел. «Как хорошо, [165] что в хате нет детей!» — мелькнула у женщины невольная мысль.
Подогнав двое саней, гитлеровцы бросили в одну из них избитую в кровь партизанку. Рядом с ней с карабином на изготовку уселся конвоир. Рослый мрачный детина ни на минуту не сводил с Анны настороженного злобного взгляда.
Вскоре, когда бой затих и со стороны леса уныло возвращались каратели, разведчица по обрывкам фраз полицаев поняла: ушли ребята! «Молодцы! — шептала она разбитыми, опухшими губами. — Вырвались!» И от этого ей становилось даже легче...
Вереница саней медленно вытянулась из села. До Глусска, куда направлялась колонна, более двух десятков верст, и у Анны, хорошо «знакомой с этими местами, начинает созревать план побега.
Обоз, неторопливо ползущий по дороге, постепенно растягивается. Незаметно оглядываясь время от времени назад, Проходская замечает, что многие из солдат после изрядной порции хмельного начинают дремать, «Пора!» — решила она.
Улучив момент, Анна неожиданно резким движением вырвала винтовку у конвоира и что есть силы ударила его прикладом по голове. Без единого звука тот повалился на прелую солому.
До ближайших саней сзади — метров тридцать, не меньше. Момент удачный. И Анна рывком бросилась с дороги к лесу. На пути ее дрожащий под порывами ветра голый кустарник. Будь теперь лето, он бы, конечно, надежно укрыл беглянку. Но теперь надежды на это мало: вплоть до самого леса редкие заросли просматриваются насквозь.
Сзади, со стороны дороги, послышались выкрики, загремели автоматные очереди. Пули со звоном проходят выше: фашисты, хорошо понимая, что их жертве не уйти никуда, пока бьют для острастки. Вдогонку женщине разноголосо несется лающее: «Хальт, партизан, хальт!..»
Силы быстро покидают Анну. Каждый шаг в глубоком, едва ли не по пояс, снегу дается ей с огромным трудом. Задыхаясь, с бешено колотящимся сердцем, она бежит все медленней и медленней. Споткнувшись, несколько раз падает, через силу поднимается и вновь бежит. А погоня все ближе и ближе, с каждой секундой хриплые [166] возгласы преследователей доносятся все отчетливей. Не уйти!..
Развязка наступает вскоре. Почти у самого леса, когда до первых деревьев оставалось не больше ста метров, гитлеровцы настигли совершенно обессилевшую и измученную женщину. После жестокого, страшного избиения фашисты снова бросили ее, теперь уже спутанную ремнями, на розвальни и час спустя доставили в Глусск.
В тот же день начались допросы Анны.
— Кто ты? — допытывался гитлеровский офицер.
— Партизанка!
— Из какого отряда?
— Из партизанского, — спокойно и твердо отвечала Проходская.
...Неделя изнурительных, многочасовых допросов, бесчеловечных, изуверских пыток и побоев фашистам ничего не дала — Анна молчала. Это бесило гитлеровцев. Они меняли тактику и методы допросов. Не раз и не два ей обещали жизнь, свободу и даже крупное вознаграждение за выдачу всех единомышленников, места стоянки отряда и сведений о нем. Но все было напрасно: сломить волю молодой коммунистки ничто не могло.
На восьмой день, так ничего и не добившись, палачи вынесли ей смертный приговор. Он подлежал исполнению немедленно, в течение часа. Спасти патриотку уже ничто во могло.
За какое-то мгновение до смерти, уже стоя с накинутой на шею петлей, Аня, собрав остаток сил, крикнула в толпу горожан, согнанных гитлеровцами на ее казнь:
— Да здравствует Родина! Бейте фашистов! Прощайте, родные мои!..
Притихшая толпа ответила рыданиями...
Фашисты для устрашения жителей несколько дней не снимали тело казненной патриотки. Для устрашения... Они просчитались, потому что горожане видели и в мертвой Анне Проходской, нашей Аннушке, пример непокоренной веры и мужества, они долго еще слышали ее призыв к справедливой и священной мести. На груди ее белела небольшая табличка «Партизанка». Это было все, что удалось узнать палачам о своей жертве.
Трагическая гибель Ани, казненной фашистами в Глусске, недолго оставалась неотмщенной. В одну из [167] февральских ночей два партизанских отряда — наш и Устина Шевякова — вышли на засаду к деревне Старое Село. По сведениям разведки, днем здесь должны были появиться гитлеровцы из Глусска. И они появились.
Окружив село плотным кольцом, партизанские роты по условному сигналу перешли в решительную атаку и быстро сломили сопротивление оккупантов. Карательный отряд глусского гарнизона численностью около двухсот человек был наголову разбит. Свою клятву ворошиловцы сдержали! [168]