«Даешь Крым!»
По замыслу командования фронта прорыв вражеской обороны намечалось осуществить в направлении на Тарханы, чтобы в последующем выйти в тыл укрепленных позиций близ Ишуни и развить дальнейшее наступление на Джанкой, Симферополь и Севастополь.
К началу операции была произведена некоторая перегруппировка войск фронта. Так, 2-я гвардейская армия в марте месяце совершила марш в направлении Перекопа. Здесь она приняла в свой состав входившие в 51-ю армию корпуса — 54-й и 55-й, удерживающие Перекоп. А на сивашском плацдарме в начале марта 51-ю армию, в свою очередь, усилил корпус, которым командовал генерал П. К. Кошевой.
...Раздался зуммер телефона. Звонил командир корпуса генерал-лейтенант Иван Ильич Миссан.
— Зайди, Иван Семенович, ко мне, — сказал он. — Тут командующий армией генерал-лейтенант Крейзер. Представлю тебя...
Командующего 51-й армией я видел не раз, вместе воевали под Смоленском. Но вот беседовать с ним еще не приходилось. Обстановка складывалась как-то так, что тут уж не до разговоров.
И все-таки о Якове Григорьевиче я знал немало.
...Война застала Я. Г. Крейзера в должности командира Московской пролетарской дивизии. Это соединение потом вело бои с гитлеровскими захватчиками под белорусским городом Борисовом и стяжало себе довольно-таки громкую славу. Сам комдив в те дни умело руководил подчиненными ему частями, подавал пример мужества и стойкости. Вскоре за бои, уже под Смоленском, генерал Крейзер получил звание Героя Советского Союза. [65]
Затем гремели новые сражения. Особенно на реке Молочная, где опять-таки в полную силу проявился командирский талант Якова Григорьевича.
И вот теперь он — командующий 51-й армией, которая стоит на пороге Крыма...
В землянке командира корпуса я увидел стройного невысокого генерала. Да, это Крейзер. Представился ему. Командующий пригласил меня к столу и после двух-трех вопросов о моральном состоянии личного состава, о настроениях коммунистов и комсомольцев предложил доложить о проделанной партийно-политической работе в частях и соединениях корпуса в канун решающих сражений.
Коротко, чтобы не занимать много времени у командующего армией, я перечислил те мероприятия, которые уже проведены в полках и дивизиях корпуса. Более подробно остановился лишь на росте числа коммунистов и членов ВЛКСМ в партийных и комсомольских организациях.
Сделал это далеко не случайно. Помнится, еще в первые дни своей работы в должности начпокора я решил проверить расстановку коммунистов в частях и подразделениях. И выявил довольно тревожное положение. В 613-м стрелковом полку 91-й дивизии, например, полнокровные парторганизации имелись лишь... в двух ротах. В остальных подчас не было вообще ни одного члена ВКП(б) или кандидата в члены ВКП(б). В то же время у парторгов батальонов лежало немало заявлений от бойцов и командиров с просьбой принять их в партию, многие воины в личных беседах изъявляли желание стать коммунистами.
Политотдел корпуса тогда строго указал на эти упущения командирам и членам партийных комиссий соединений. Обратил их внимание на необходимость безотлагательного рассмотрения таких заявлений. Ряды коммунистов в частях и подразделениях заметно пополнились. Так, в 346-й стрелковой дивизии было рассмотрено 117 заявлений и 95 лучших бойцов и командиров приняты кандидатами в члены ВКП(б). В 91-й стрелковой дивизии коммунистами стали 109 воинов.
Я доложил командарму и о том, что в эти дни во всех частях и подразделениях корпуса прошли собрания личного состава и митинги, на которых бойцы и командиры [66] призваны с честью выполнить поставленную перед ними задачу, равняться в бою на коммунистов и комсомольцев. Сказал и о том, что после митингов многие воины также подавали заявления о вступлении в партию. Некоторые заявления совсем короткие. «Прошу считать меня коммунистом» — так написали, например, красноармейцы Харычев, Русаков, Шмаков, Рябикин, Рожнев и многие другие. Но от этого ценность подобных заявлений конечно же не уменьшается.
В заключение я заверил генерала Я. Г. Крейзера, что коммунисты, весь личный состав корпуса морально подготовлены к предстоящим боевым испытаниям, хорошо знают свои задачи и горят желанием с честью выполнить их.
Командующий внимательно выслушал мой доклад. Потом сказал, обращаясь одновременно и ко мне, и к генералу И. И. Миссану:
— Сделано немало, это похвально. Только прошу вас в последующем также не накапливать дела по приему в партию. Разрешайте их оперативнее. Это важно и для тех, кто хочет стать коммунистом, и для поддержания высокого боевого настроя корпуса и армии в целом.
Мы понимали заботу Якова Григорьевича. Она у него шла от горячего желания иметь сильные духом, дисциплинированные части, способные решать самые сложные задачи.
Забегая несколько вперед, скажу, что Яков Григорьевич не раз еще наведывался потом в политотдел нашего корпуса и у нас с ним сложились самые добрые отношения. Они еще больше укрепились несколькими месяцами позже, когда я стал уже начальником политотдела армии.
Эта деловая дружба продолжалась и после войны. Мы часто встречались, вспоминали былые сражения, снова и снова переосмысливали пережитое. Во время одной из таких бесед генерал Я. Г. Крейзер — в ту пору он возглавлял курсы «Выстрел» — выразил пожелание создать книгу о славных делах 51-й армии на полях Великой Отечественной войны.
— Вы политработник, вам и карты в руки, — улыбнулся он. — А мы, ветераны, поможем вам в подборе материалов.
Так возник замысел этих мемуаров. [67]
К сожалению, Якову Григорьевичу не удалось оказать обещанного мне содействия. Тяжелый недуг уже тогда подтачивал его здоровье. Не помогла ему и хирургическая операция. Осенью 1969 года нашего фронтового командарма не стало...
Но вернемся снова в весну 1944 года.
В канун наступательных боев я, естественно, постоянно находился в частях и соединениях корпуса. Надо было более подробно ознакомиться с партийно-политической работой в ротах, в частности в 346-й Дебальцевской стрелковой дивизии.
Прибыв в соединение, сразу же направился к начальнику политотдела дивизии полковнику А. С. Пантюхову. Попросил сопроводить меня в какое-либо подразделение переднего края. По его усмотрению.
— Конечно же сначала навестим комбата Хажпаго Гатажокова из тысяча сто восемнадцатого полка, — не задумываясь предложил Андрей Спиридонович и добавил: — Храбрейший комбат! Интереснейшая личность. С небольшими, правда, причудами. Но с кем подобного не бывает?! К тому же добрые причуды подчас тоже нужны, с ними воевать веселее...
— А что собой представляют эти комбатовские причуды? — заинтересовался я.
— Э-э, тут в двух словах и не скажешь, — рассмеялся Пантюхов. — Ну вот, к примеру, два таких случая. Взяли как-то ребята Гатажокова в плен группу гитлеровцев. Спрашивают у комбата: «Что делать?» Тот подумал, вздохнул: «Надо вести в тыл». А вздохнул потому, что снимать с позиций людей для конвоирования ему совсем не хотелось. И так каждый человек на счету. И что же? Комбат приказывает одному из автоматчиков: «До переправы поведете всю группу один. А чтоб не разбежались, посрезайте-ка с брюк подопечных пуговки. Пусть они руками поддерживают свои хаки. Так-то вернее будет...» Не знаю, — развел руками Андрей Спиридонович, — может, автоматчику и не пришлось производить эту операцию — гитлеровцы и без того никаких попыток к бегству не предпринимали, — но о распоряжении Гатажокова вскоре стало известно бойцам всего переднего края. Вот уж смеху-то было! [68]
В другой раз при взятии села в руки его красноармейцев попался эдакий любитель курятины: в ранце пленного нашли обезглавленную хохлатку и пару десятков яиц. «Курицу ощипать и — в котел, — распорядился Гатажоков. — А перья ссыпать обратно в ранец. Туда же и яйца. Пленного отпустить. Пусть несет этот «подарок» своим. Да заодно и накажет, чтобы приготовили для нас яичницу. Скоро прибудем к столу».
— Ну уж вот это-то черт знает что! — невольно вырвалось у меня. — Да за это...
— Может, вы и правы, товарищ полковник, — задумчиво сказал Пантюхов. — Я и сам поначалу-то... Но... Видели бы вы, с каким улюлюканьем провожали бойцы этого «курятника»! Сколько удали было в их глазах! И подумалось: а ведь такие моменты тоже нужны. Они снимают напряжение, воодушевляют бойцов. — Начподив помолчал. Потом заметил: — Он, Гатажоков, хотя и своеволен порой, но вот бойцы в нем души не чают. А это, думается, важнее...
Я промолчал. А вскоре мы с Пантюховым направились в батальон.
...Комбат располагался в довольно крепком блиндаже, оборудованном в снарядной воронке.
— О, здесь даже накатик имеется! — осмотревшись, сказал я.
Мое удивление было вполне понятным. Накат для безлесной степи представлял немалую роскошь.
— Бойцы натаскали, — пояснил Гатажоков. — Из «гнилого моря». Это — остатки мостовых конструкций, разбитые бомбежкой...
Беседа с комбатом поначалу не клеилась. О делах вверенного ему батальона Гатажоков проинформировал коротким, как сводка, докладом и умолк.
— Мне сказали, что в вашем батальоне бойцы — как на подбор. Орлы! — решил я хотя бы этим расшевелить его. И попал, как говорится, в самую точку.
— Так точно, товарищ полковник! — сразу же оживился комбат. — Ребята что надо! С такими и в огонь, и в воду...
По тому, как загорелись глаза у Гатажокова, было видно, что он и любит, и хорошо знает своих подчиненных. Больше того, гордится ими, их ратными делами. Подумалось: а ведь именно в этом истоки его авторитета. [69]
— У нас много храбрых бойцов и командиров, — продолжал между тем Гатажоков. — Одна рота старшего лейтенанта Субачева чего стоит! Ну а в ней... Геройски воюют парторг Федоров, красноармейцы Удод, Григорьев... Всех не перечислишь...
Действительно, о роте старшего лейтенанта И. П. Субачева на плацдарме буквально ходили легенды. Она не раз участвовала в дерзких вылазках, из любой переделки выходила неизменно победительницей.
В этой роте я, естественно, побывал в первую очередь. Затем мы с полковником Пантюховым посетили еще целый ряд рот и батальонов, побеседовали с командирами, бойцами, парторгами. Впечатление осталось хорошее. Все люди настроены по-боевому, с нетерпением ожидают большого дела.
Изучая состояние партийно-политической работы в подразделениях 346-й дивизии, я в первую очередь интересовался, какими формами и методами она ведется, доходит ли партийное слово до ума и сердца каждого бойца, как оно вдохновляет его на ратные подвиги. Спрашивал, часто ли бывают в ротах и батальонах представители политотдела соединения. К чести работников подива, они многое сделали для мобилизации личного состава на успешное решение предстоящих боевых задач.
— Мы тоже считаем, — сказал мне полковник Пантюхов, — что основное внимание политработников должно быть уделено роте, ее партийной и комсомольской организациям. Почему? А потому что там более отчетливо видны повседневные потребности и заботы бойца, целеустремленнее осуществляется индивидуальное воспитательное воздействие на него. Ощутимее и сила личного примера коммунистов. — Начподив помолчал, а затем очень тепло отозвался о делах одного из парторгов рот сержанте Федорове. — Это, — подчеркнул он, — истинный партийный вожак, надежный помощник командира. В бою постоянно показывает личный пример мужества, у него учатся ратному мастерству. И ротный, и командиры взводов часто советуются с ним, используют его богатый жизненный и фронтовой опыт.
— А что, если нам пригласить этого Федорова на совещание корпусного партийного актива? — подал я мысль начподиву. — Он, кстати, состоится в ближайшие дни. Пусть поделится своим опытом. Ведь в дивизиях немало [70] молодых, еще не обстреляных партийных и комсомольских активистов. Им будет полезно послушать бывалого парторга.
Полковник Пантюхов согласился со мной.
Перед началом совещания к нам в корпус приехал начальник политического отдела армии генерал-майор Н. Т. Зяблицын. Мы вместе с ним побывали в дивизиях, даже в некоторых полках. Начпоарм интересовался как общим состоянием дел в корпусе, так и постановкой партийно-политической работы у нас. Я как можно подробнее доложил ему всю эту обстановку, ознакомил с опытом работы лучших парторганизаций.
А докладывать было что. К этому времени в частях и соединениях корпуса повсеместно прошли партийные собрания, на которых коммунисты обсудили довольно широкий круг вопросов, связанных с подготовкой к решению предстоящих боевых задач. Они касались и воспитания ненависти к врагу, и укрепления единоначалия, дисциплины, и руководства комсомольскими организациями.
Как убедился начпоарм во время посещения полков и дивизий, у нас значительно пополнились и ряды коммунистов. Достаточно сказать, что накануне решающих событий в каждом подразделении мы создали подпокровные партийные организации, которые не только уже набрали силу, но и сыграли заметную роль в сплочении воинских коллективов.
Генерал Зяблицын одобрил результаты всей проделанной работы. Одновременно дал и целый ряд полезных рекомендаций. В частности, посоветовал работникам политотдела корпуса чаще бывать в низовых подразделениях, лучше изучать настроения бойцов. Словом, общаться с ними не только на собраниях и митингах, но и непосредственно в окопах, на огневых позициях. Рекомендовал постоянно заботиться и о материальном обеспечении бойцов и командиров.
— Доведите до сознания каждого воина, — сказал начпоарм, — что наше командование сконцентрировало на крымском направлении очень внушительные силы. Так что удар по врагу будет всесокрушающим. Воодушевите этим бойцов. Но... — Зяблицын поднял вверх указательный палец и повторил с ударением: — Но!.. Одновременно [71] не опускайтесь и до шапкозакидательства. Легких сражений не бывает, пусть они знают и это. И серьезно готовятся к боям.
Итак, корпусное совещание партийного актива. Вначале на него планировалось созвать только начальников политорганов и заместителей командиров по политчасти. Но в последний момент по совету генерала Зяблицына этот состав был значительно расширен.
Читатель может поинтересоваться: а где же проводилось это совещание? Скажу. В тылу корпуса мы заблаговременно выбрали укромное, укрытое от вражеского огня место, а попросту — небольшую лощинку, где с наступлением темноты и собрались партийные активисты.
С основным докладом перед ними выступил командир корпуса генерал-лейтенант Миссан. Иван Ильич в первую очередь подвел итоги боев, цель которых — дальнейшее расширение плацдарма на южном берегу Сиваша. Затем он всесторонне разобрал действия частей и подразделений корпуса на переправах. И лишь потом перешел к подготовке войск к наступательной операции.
Комкор по достоинству оценил роль коммунистов в сплочении воинских коллективов, в поддержании высокого наступательного порыва в подразделениях. Это плодотворно сказалось в прошедших боях. Говоря же о задачах партийных активистов в преддверии наступательной операции по окончательному освобождению Крыма, генерал Миссан подчеркнул, что бои с первых же минут могут принять очень упорный характер. Ведь враг будет сопротивляться с отчаянием обреченного, ему уже не на что надеяться. И выхода у него иного нет. Вот почему и нужно готовить людей к жестоким схваткам. Особенно в момент прорыва переднего края фашистской обороны.
— Следует, — подчеркнул комкор, — хорошо изучить местность, на которой предстоит действовать, систему обороны противника, ее насыщенность огневыми средствами. Немаловажно выявить все сильные и слабые стороны в обороне врага и уже на этой основе выработать наиболее рациональные способы действий каждого бойца и командира. Повторяю — каждого! Ибо красноармеец тоже должен знать свой маневр, идти в атаку не вслепую, а с точно определенной и осознанной целью. Только тогда он может добиться максимального успеха. [72]
Эту мысль генерал-лейтенанта Миссана поддержали затем многие выступавшие. Они подтвердили, что очень важно ввести каждого бойца и младшего командира в обстановку, нарисовать перед ними всю картину предстоящего боя. Это придаст людям смелость, вселит уверенность в победу.
Затем перед собравшимися выступил тот самый парторг роты сержант Н. Федоров, о котором мы говорили перед совещанием с начподивом 346-й стрелковой дивизии.
— Партийная организация роты, — сказал он, — коллектив небольшой. Однако при умело поставленной работе и он может сделать многое. Ведь ротные коммунисты сплачивают вокруг себя личный состав подразделения, воспитывают у бойцов идейную стойкость, бесстрашие в бою, инициативу, находчивость, смекалку и многие другие качества. Каким образом? Прежде всего — личным примером. У нас в роте, например, заведено так: коммунист — самый дисциплинированный, самый исполнительный воин. Коммунист — самый выносливый боец. Он никогда не опустится до нытья, не спасует перед трудностями.
Но и коммунистов, — убежденно продолжал парторг, — тоже надо воспитывать. Чем? В первую очередь партийными поручениями. Их мы даем каждому члену и кандидату в члены ВКП(б) в зависимости от обстановки, решаемых ротой задач. Скажем, предстоит наступление. Я сразу же собираю коммунистов роты, объявляю им об этом. Затем совместно решаем, что будет делать каждый из нас. Кому-то поручаем побеседовать с молодыми бойцами, ободрить их, посоветовать, как лучше вести себя в бою. Может, даже завтра встать рядом с ними в цепи, чтобы они чувствовали плечо более опытного товарища.
Далее решаем, кто будет выпускать боевой листок. В прошлый раз это делал, к примеру, Иванов. Значит, теперь очередь коммуниста Грачева. А Иванов... Ему на сей раз дается поручение иного плана: готовить благодарственные письма родным отличившихся в бою воинов. Случается, — говорит далее Федоров, — что при распределении поручений мы и пожурим кого-то из коммунистов. К примеру, за слабую инициативу, за стремление выполнить поручение только «от» и «до»...
— Вот как? — удивляется кто-то из слушателей. — И это перед боем? Нужно ли? [73]
— Не волнуйтесь, — говорит парторг. — На нервах товарища мы не играем. Просто по-дружески обсуждаем и его, и свои промашки, напоминаем о партийном долге.
Следует сказать, что рассказ ротного парторга произвел на командиров и политработников самое благоприятное впечатление. Он как бы еще раз напомнил им, что и в низовых подразделениях имеются умные, опытные коммунисты, которых надо активнее приобщать к партийной работе.
Я тоже выступил на этом совещании. Как сейчас помню, говорил о том, что победу приносят не только объективные факторы, такие, как количество соединений и их вооруженность. Победе во многом способствует и политико-моральное состояние воинов. Ведь командир всегда и действует, и управляет войсками успешнее, если чувствует, что подчиненный ему состав способен и готов выполнить его замысел.
В этой связи назвал фамилии командиров передовых частей и подразделений, таких, как Станкевский, Воронов, Сидько, Гатажоков, Румянцев и Субачев, которые добиваются успеха в бою за счет не только личного мастерства, но и всесторонней подготовки к нему подчиненных.
— Дело чести каждого командира и политработника, — подчеркнул я, — каждого партийного и комсомольского активиста — проявлять постоянную заботу о бойцах. К сожалению, кое-где этой заботы явно не хватает. Немало красноармейцев страдают сейчас от потертостей ног, разъеденных сивашской водой. Иные из них бинтуют эти потертости не чистыми бинтами, а мешковиной. Почему? Да потому, что в медсанбатах живут не сегодняшним днем, а ожиданием будущего. То есть наступления. Но ведь успех будущего боя куется уже сегодня, сейчас.
— Правильно! — поддержал кто-то меня.
— Недостатков еще много. Порой и мелочных, но... Вот, к примеру, табак выдали, а закурить боец не может... бумаги нет... — перебивают меня с места.
— Бумагу-то найти можно, — возразили говорившему. — Газет приходит достаточно. После прочтения их можно и на курево использовать. А вот насчет потертостей у бойцов — это уже серьезно... [74]
Словом, на совещании говорили обо всем, что нас тревожило и волновало. К примеру, бойцы не получили горячего чая. Причина? Ссылаются на то, что, дескать, транспорт с водой разбили на переправе. Проверяем. Переправа работает исправно, подобного случая не было.
Желая положить конец неурядицам солдатского быта, мы с комкором тут же, на совещании, потребовали от командиров и политработников всех степеней взять под личный контроль все вопросы обеспечения бойцов переднего края. Распорядились, чтобы медсанбаты каждодневно заботились о личной гигиене красноармейцев. Даже приказали завтра же направить на передовую парикмахеров.
Совещание завершило выступление генерала Зяблицына.
— Не каждой армии, — сказал, в частности, он, — выпадает подобное — освобождать места, где она когда-то формировалась. Нам это выпало. Вот почему Военный совет армии принял решение подготовить даже специальное обращение к войскам. Текст его здесь, со мной. Послушайте, что в нем говорится... — И начпоарм, подсвечивая себе фонариком, начал читать:
«Товарищи бойцы и командиры!
Вы прошли славный путь от Сталинграда до низовьев Днепра. Вы прорвали сильнейшие укрепления вражеской обороны на Миусе и реке Молочная, где разгромили кадровые фашистские дивизии. Теперь перед вами наша Родина поставила новую задачу: освободить Крым — важнейшую военно-морскую базу на Черном море, благодатнейший и красивейший уголок нашей страны, всесоюзную здравницу...
Довольно врагам издеваться над мирным населением нашего Крыма! Настал для них час расплаты. Мы стоим на Перекопе, за Сивашом, а наши товарищи ведут наступление с Керченского полуострова. Гитлеровцам нет выхода из Крыма. Здесь мы устроим им второй Сталинград. Взламывая вражескую оборону, действуйте решительно и смело. День и ночь преследуйте врага и не давайте ему закрепляться на промежуточных рубежах. Умелыми и смелыми маневрами режьте его коммуникации. Окружайте и дробите войска противника. Уничтожайте и захватывайте его живую силу и технику. Военный совех [75] уверен, что вы с честью выполните поставленные перед вами задачи...
За нашу любимую Родину, за советский солнечный Крым — вперед, на разгром врага!
Смерть фашистским захватчикам!»
...Обращение было выслушано с большим вниманием. А назавтра о нем уже знали все бойцы и командиры плацдарма.
Выступление на совещании ротного парторга сержанта Н. Федорова тоже немедленно стало достоянием гласности. Оно побудило и других партийных вожаков подразделений следовать в своей деятельности примеру передового активиста. Кроме того, в полках состоялись инструктажи секретарей низовых парторганизаций, их заместителей и агитаторов подразделений. На них обсуждались наиболее эффективные формы и методы работы коммунистов в боевых условиях, вопрос рациональной расстановки партийных сил в отделениях, экипажах, расчетах, взводах, ротах и батареях.
Обращалось внимание и на то, что партийное воздействие на личный состав в ходе прорыва вражеской обороны и при ведении боя в ее глубине должно отличаться большей гибкостью, оперативностью, предельной точностью призывов и опираться главным образом на личный пример активистов.
А между тем подготовка к предстоящему наступлению продолжалась и по другим направлениям. Шло интенсивное снабжение войск боеприпасами, продовольствием, медикаментами. И завоз всего этого на плацдарм зависел, естественно, от четкой работы переправ. Поэтому-то еще одним из объектов пристального внимания политработников частей и соединений были тыловые коммуникации: дороги, мосты, паромы.
На трассах движения транспорта постоянно находились и представители политического отдела корпуса. Здесь они разъясняли водителям машин, ездовым конных повозок, сколь важен их труд, призывали работать с полной отдачей сил, увеличивать число рейсов через «гнилое море», предельно использовать грузоподъемность машин и повозок. И если случалось, что кто-то из водителей ехал налегке, политотдельцы, а также комендантские посты [76] тут же задерживали его, требуя загрузить машину попутным грузом.
Памятуя о горьких уроках начальных дней работы переправ, представители покора вместе с командирами частей и подразделений приняли надлежащие меры и к тому, чтобы перед мостами, на паромных причалах не допускалось скучивания людей, не образовывались пробки.
Одновременно велась широкая разъяснительная работа и по только что полученному в войсках приказу Верховного Главнокомандующего о повышении технической выучки личного состава Красной Армии. Дело в том, что в части и подразделения постоянно поступали новые образцы стрелкового, артиллерийского и танкового вооружения, много другой боевой техники. И подчас это грозное оружие и техника изучались наспех. Вручат, к примеру, бойцу новенький автомат, покажут, как его заряжать, вести огонь и — действуй, дорогой товарищ, иди в бой. Ну а если этот автомат вдруг откажет в бою?
Конечно, разобраться в отечественном оружии и в нашей боевой технике было в общем-то несложно. Советские конструкторы создавали их предельно простыми и в то же время очень надежными. И все-таки пускать это дело на самотек было нельзя. Задача состояла в том, чтобы привлечь всех бойцов и командиров к добросовестному изучению вверенного им оружия и боевой техники, добиться, чтобы они владели им в совершенстве. В этом — залог успеха в бою.
Что мы делали в этом плане? В первую очередь помогали командирам организовывать в промежутках между боями короткие занятия по изучению матчасти, приемов и правил ухода за личным оружием. Выделили и агитаторов, которые разъясняли воинам всю важность отличного знания своего оружия и боевой техники, тщательного их сбережения.
Большую помощь в этом деле командирам, политорганам, коммунистам частей и подразделений оказали комсомольцы. По решению их организаций во взводах и ротах шло прикрепление опытных членов ВЛКСМ к молодым, еще не обстрелянным бойцам. Проводились и комсомольские рейды по проверке технического состояния техники и оружия.
Из нашего поля зрения по-прежнему не выпадала и забота по налаживанию на плацдарме нормального (конечно, [77] исходя из обстановки) солдатского быта. Ибо хорошо понимали, что, если люди имеют возможность хорошенько отоспаться, восстановить свои силы, у них сразу же поднимается и настроение, а следовательно, и боеспособность.
Организовывали и досуг бойцов. С этой целью оборудовали даже несколько вместительных клубных землянок. Здесь воины, придя из окопов, тоже могли отдохнуть, почитать газету, написать письмо, послушать пластинку.
Кстати, эта идея с клубными землянками родилась после шторма, который буквально разметал один из деревянных мостов. Тогда значительная часть досок и брусьев, правда изрядно искромсанных, была вынесена волнами и на наш, южный берег Сиваша. Этот-то лесоматериал и дал возможность сделать накаты, обшить досками стены подземных сооружений. Словом, придать землянкам более-менее жилой вид.
Устроители позаботились и о том, чтобы как-то обставить эти помещения. Посетителей ждали здесь пусть и наспех сколоченные, но все же столики, на которых лежали газеты, свежие сводки Совинформбюро, листовки, брошюры.
А со временем, когда вода уже перестала быть дефицитной, тут можно было выпить и кружку горячего чая.
В клубных землянках часто звучала и песня, читались стихи. Часто стрекотал и проекционный аппарат. И тогда знаменитая бурка Чапаева развевалась на небольшом походном экране.
Такой была жизнь на плацдарме.
Но кинофильмы кинофильмами и песни песнями. Они, конечно, поднимали настроение бойцов, отвлекали их хоть на время от тягот окопной жизни. И все же не могли увести людей от сокровенных дум о доме, о женах и детях. Сколько раз приходилось видеть, как боец, попав в клубную землянку, в первую очередь искал здесь укромное место, чтобы, устроившись там, написать письмо, сообщить близким, что он жив-здоров, вместе с боевыми товарищами бьет врага.
Однажды, помнится, заглянул я в одну из землянок. Вижу — половина воинов пишет письма, а остальные сидят, чадят махоркой, нехотя перелистывают газеты. [78]
— Чего, — спрашиваю, — загрустили?
— Да нет, мы не грустим, товарищ полковник, — отвечают бойцы. — Просто у нас бумага вывелась, не на чем приветы домой написать...
Узнаю, из какого они подразделения, тут же вызываю командира этой роты. Старший лейтенант подтверждает, что да, в последнее время снабжение бойцов письменными принадлежностями идет с большими перебоями.
Положение тревожное. Ведь лист чистой бумаги для фронтовика, по себе знаю, значит очень многое. Ему он вверяет свои думы, общается через него с самыми дорогими сердцу людьми, ради которых, собственно, и идет в бой, терпит неимоверные тяготы и лишения. А тут — на тебе! — бумаги нет...
На другой же день по моему распоряжению работники политотдела корпуса проверили, куда все-таки разошлась бумага. Оказалось, что ее почти всю забрали штабы частей и соединений для ведения служебной документации.
Стали разбираться, действительно ли на это требовался столь значительный расход бумаги. Ничего подобного! Просто некоторые запасливые канцеляристы решили создать у себя резервы. Так, на всякий случай. Вдруг, дескать, снабженцы подведут, не обеспечат вовремя тетрадями, бумагой для пишущих машинок. Отчитывайся потом за несвоевременно представленное в вышестоящий штаб донесение или сводку. А тут запасец под руками. Он, как говорится, есть не просит.
О результатах этой проверки мы немедленно доложили командиру корпуса генерал-лейтенанту И. И. Миссану. Попросили его принять надлежащие меры. И комкор принял. Вызвал в штаб командиров дивизий и строго-настрого приказал снабдить бойцов письменными принадлежностями. Одновременно потребовал значительно сократить расход бумаги в штабном делопроизводстве. Каким образом? Очень просто. Нужно научиться составлять документацию кратко, излагая в ней лишь самое существенное, нужное. Сэкономленную же на этом бумагу направить в подразделения.
— Поймите меня правильно, товарищи, — говорил комдивам Иван Ильич. — Я не за то, чтобы вообще сократить штабное делопроизводство. Оно конечно же необходимо. Но вместе с тем мы обязаны позаботиться и о бойце. [79] Его письма с фронта — огромная моральная поддержка тем, кто и в тылу кует нашу победу. Ну а боец, написавший письмо... Он тоже будет спокоен.
В этот же период мы ознакомились и с работой военной почты. Проверили, насколько быстро она проводит свои операции по сортировке, доставке писем адресатам. И еще раз убедились, что наша славная полевая почта службу свою исполняет безупречно.
Кстати, заправляли здесь всеми делами молодые девушки и женщины. Когда мы встретились с ними и разговорились, то услышали такие слова:
— Мы хорошо понимаем, на каком ответственном участке трудимся. Ведь в каждом конверте, в каждом проходящем через наши руки треугольнике заключена частица чьей-то души. Как тут не отдашь работе все силы!
Да, девушки действительно все очень хорошо понимали.
А в политотделе мы обсудили задачи почты в период предстоящего наступления. Прикинули, сколько потребуется дополнительно ей мотоциклов, другой техники, где все это взять. Свои прикидки согласовали с командиром корпуса, штабами дивизий. А уже затем направили в политотделы соединений соответствующие распоряжения.
В этот период значительная работа была проведена и с командным составом. В клубных землянках, о которых я уже рассказывал, мы периодически собирали средний комсостав, доводили до него содержание приказов Верховного Главнокомандующего, сообщали об обстановке на других фронтах, о героическом труде советских людей в тылу. Беседы, как правило, завершали обзором международных событий.
Видное место в этой работе занимали вопросы нравственного воспитания командиров. Мы подробно говорили об их чести и достоинстве, об отношении к подчиненным им красноармейцам и сержантам, обсуждали значение личного примера командира в бою, его поведения вне боя и т. п. Сразу скажу, что наиболее полно и последовательно эти проблемы поднимались в дивизии, где начальником политотдела был полковник С. М. Саркисьян. Здесь имелась глубоко продуманная программа тематических выступлений политотдельцев перед командным составом подразделений. [80]
— Я придаю этим выступлениям очень большое значение, — поделился как-то в личной беседе со мной полковник Саркисьян. — Почему? Да потому, что большинство молодых командиров, если даже не все, имеют сейчас лишь ускоренную подготовку. Их, конечно, научили командовать ротой, взводом, организовывать и вести бой. Но вот что касается вопросов, так сказать, эстетического воспитания, то... Иной лейтенант, смотришь, только-только звездочки на погоны нацепил, а туда же — нос задрал, не подходи к нему. Как же, в начальство вышел! А другой, наоборот, сразу же растворился в красноармейской массе, не видно его и не слышно. Ну а третий... Тому море по колено: сквернословит, бражничает при каждом удобном случае. Вот всем этим начинающим мы и стараемся помочь. И будьте уверены, введем в нормальную колею. Из них потом дельные командиры выйдут.
Широкое распространение в те дни получили и беседы на исторические темы. Естественно, в военном аспекте. Политработники знакомили слушателей с ратными делами наших знаменитых предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Козьмы Минина и Дмитрия Пожарского, рассказывали о победных баталиях под Полтавой, Измаилом, на Бородинском поле. Рассматривались и другие известные сражения. И надо сказать, что такие беседы пробуждали в сердцах наших командиров гордость за свою великую Родину, ее народ, который никогда не склонял головы перед иноземными захватчиками.
Правда, вначале, когда нам порекомендовали проводить беседы по данной теме, мы оказались в довольно затруднительном положении. Это и понятно. Ведь наши пропагандисты не располагали тогда готовыми материалами для бесед, выступать приходилось по памяти.
Срочно были приняты меры к поиску нужной литературы. Кое-что нашли в походных клубах, другое одолжили в местных школах и библиотеках. И дело пошло лучше.
Следует сказать, что темы этих бесед мы всегда тесно увязывали с задачами Красной Армии в данной войне, широко пропагандировали боевые традиции частей и соединений корпуса. Первым подал такой пример начподив полковник А. С. Пантюхов, подготовивший интересную лекцию о боевом пути своей Дебальцевской дивизии.
Помнится, на одной из бесед, на которой речь шла [81] о воинской доблести, ее объективной оценке и естественном праве героя на поощрение, один из слушателей сказал:
— Все это верно, товарищи. Но вот только знаете, что бывает обидным? А то, что представление к награде напишут, а потом оно где-то ходит, ходит... Наконец через несколько месяцев поступает команда: вручить такому-то бойцу орден или медаль. А того и в живых уже нет, похоронка домой отправлена. Думаю, надо бы расторопнее это дело делать. По горячим следам людей поощрять. Так-то лучше!
Это очень правильное пожелание мы довели до сведения командования корпуса и дивизий. В штабах к нему отнеслись с пониманием, приняли меры к ускорению прохождения наградных документов.
И снова слово о саперах.
Когда я работал над этой книгой, почтальон принес мне письмо от одного из ветеранов нашей армии. Читаю на конверте: «Посысаев...» Постой-постой, так это же сапер Николай Посысаев! Как я мог забыть его почерк! Ведь с Николаем мы неоднократно встречались и в послевоенные годы, вспоминали пережитое, своих друзей-товарищей. Живых и павших.
Что же он захотел рассказать мне на этот раз? Нетерпеливо вскрываю объемистый конверт, достаю из него исписанные убористым почерком листки. Вчитываюсь.
Николай, оказывается, откуда-то узнал, что я в настоящее время работаю над воспоминаниями о боевых действиях 51-й армии. Хотя... почему же «откуда-то»? Ведь в наших прошлых беседах я не раз говорил, что собираю материал для книги воспоминаний. И вот теперь он решил внести в это дело свою посильную лепту.
Речь в письме идет конечно же о саперах. И место действия — бои на плацдарме, на южном берегу Сиваша. Поэтому-то мне и хочется привести это письмо ветерана дословно.
«Саперов, — пишет Посысаев, — по праву называют тружениками войны. Под огнем они проделывали проходы в минных полях и проволочных заграждениях — своих и вражеских, чтобы расчистить путь пехоте, обеспечить ей успешный штурм вражеских позиций. [82]
А когда на фронте наступало относительное затишье, мы укрепляли передний край своей обороны, строили блиндажи и дзоты, прокладывали дороги, наводили мосты и переправы, сопровождали разведчиков, отправлявшихся за «языком». Все это приходилось делать и мне, когда я, будучи сапером, воевал в 1944 году в Крыму в составе войск 51-й армии.
Мы прошли с боями весь Крым, начиная от Сиваша и кончая штурмом Сапун-горы, предопределившим освобождение Севастополя.
Но расскажу подробнее о боях, в которых довелось мне участвовать.
...Ровная степь, обдуваемая холодными, пронизывающими ветрами, да тяжелые свинцовые тучи над тусклым зеркалом воды. Лишь на горизонте небольшие высотки, которые как верные стражи охраняли безмолвие края.
Такая картина предстала перед нами в феврале 1944 года, когда мы, воины 351-го отдельного саперного батальона, перейдя вброд горько-соленый Сиваш, ступили на отвоеванный у гитлеровцев еще в ноябре 1943 года плацдарм.
Вскоре пятачок заполнили другие части и соединения 51-й армии.
Враг вел непрерывный обстрел плацдарма, бомбил переправы. Но мы приспособились и к этому, держались. На себе таскали из-за Сиваша вооружение и продовольствие.
Но вот наступило 8 апреля 1944 года. Началось одно из крупнейших сражений Великой Отечественной войны — освобождение Крыма.
Накануне вечером нас, саперов, направили в полки переднего края. Группа, в которую входили сержант Алексей Беляйцев, красноармейцы Николай Зимарин, Павел Островский и я, в то время еще восемнадцатилетний юноша, прибыла в расположение одного из батальонов 1369-го стрелкового полка.
Рано утром гром орудий и знаменитых «катюш», рев штурмовиков распороли небо. Изрядно помолотив передний край обороны противника, артиллерия перенесла свой огонь в глубину. И тут же поступил сигнал к началу атаки.
Как сейчас помню, молоденький лейтенант в маскировочном костюме первым выпрыгнул на бруствер. Вот [83] он поднял руку с зажатым в ней пистолетом и звонко крикнул:
— За Родину, в атаку — вперед!!!
Мы двинулись вслед за стрелковой цепью. И вдруг услышали взрывы мин. Это стрелковая цепь напоролась на минное поле, установленное перед проволочными заграждениями противника. Бойцы залегли и стали окапываться.
— Саперы! Где саперы?! — пронеслось по цепи.
— Здесь! — громко откликнулся сержант Беляйцев, И тут же, повернувшись к нам, приказал:
— Зимарин, Посысаев, ваша задача — проделать проход в минном поле и проволочных заграждениях слева, Посысаев — старший. Правее действуем мы с Островским, Задача ясна?
— Ясна!
Вдвоем с Николаем по-пластунски двинулись вдоль цепи. Ползти пришлось немного, каких-то пятьдесят метров. Вот и минное поле. Узнали его по бугоркам, расположенным в шахматном порядке. И от каждого такого бугорка протянулась к деревянному колышку проволока. Заденешь ее ногой — взрыв. Коварный взрыв, с «подскоком». У немцев эти мины назывались «пшринг-минен», то есть прыгающими.
В руках у нас — щупы. Эдакие деревянные палки с тонкими стальными стержнями на концах. Да еще ножницы, чтобы резать колючую проволоку.
Труднее всего мне досталась первая мина. Когда я осторожно тронул рукой проволоку у самого колышка, пальцы у меня задрожали. Опасался нечаянно потянуть за нее. Тогда — взрыв, конец. Известно ведь, что сапер ошибается лишь раз в жизни.
Поддержал проволоку пальцами, перерезал ее ножницами, затем разгреб земляной бугорок и увидел торчащий из минного корпуса стержень. Это — боек. Чека удерживает его во взведенном состоянии. Здесь тоже нельзя торопиться... Медленно поворачиваю вокруг оси, вынимаю тот стержень. Теперь мина не опасна!
Последующие мины дались уже легче: пришла уверенность. Снял таким образом штук двадцать мин.
Затем взялись за проволочные заграждения. Осторожно перекусывали проволоку ножницами, концы отводили в стороны, освобождая проход. [84]
Противник заметил нас, открыл пулеметный огонь. Мы притаились. В ответ дали огоньку наши минометчики. Под его прикрытием мы быстро подготовили проход метров пять шириной.
Я даю сигнал стрелкам: мол, все готово. Они дружно поднялись и устремились в проход. Вслед за ними двинулись и мы.
Натиск наших бойцов был стремительным. Гитлеровцы обратились в бегство. Их преследовали до наступления темноты.
А утром — снова бой. На этот раз за высоту. Противник здесь укрепился основательно и сопротивлялся упорно. Нам снова пришлось проделывать проходы в его минных полях, резать проволоку. Через них наши стрелки ворвались на высоту и овладели ею.
На третий день наши войска штурмовали последнюю линию обороны гитлеровцев. Тут тоже пригодилась выучка саперов. Пулеметный огонь и частые разрывы снарядов не помешали нам растаскивать проволоку и обезвреживать мины. Проходы для стрелков были открыты...»
Да, я тоже помню эти три огненных дня. Тогда, осуществив прорыв, 51-я армия вышла в тыл Ишуньских позиций врага. А под натиском 2-й гвардейской армии гитлеровцы вынуждены были начать отход и с Перекопского перешейка...
Письмо Николая Посысаева, которое я привел в своих записках, раскрывает, естественно, лишь частную деталь в грандиознейшей картине боев за освобождение Крыма от немецко-фашистских захватчиков. Я же попытаюсь сделать это более подробно.
Вот как все начиналось. 8 апреля в 10 часов 30 минут вся наша артиллерия, сосредоточенная на плацдарме, открыла ураганный огонь по укреплениям врага. Вслед за артиллерийским валом в наступление ринулись сразу три корпуса нашей армии.
На главном направлении выпало действовать нам, то есть 1-му гвардейскому корпусу генерал-лейтенанта И. И. Миссана. Однако в первый день наши дивизии не смогли прорвать оборону врага на своем участке. Успеха добился соседний корпус под командованием генерал-майора П. К. Кошевого. Ну а мы... [85]
Чтобы развить успех соседей, а также облегчить действия своим соединениям, генерал-лейтенант Миссан решил совершить обходный маневр, направив 1164-й полк 346-й стрелковой дивизии через озеро Айгульское.
Этим полком командовал П. К. Седько, довольно грамотный в тактическом отношении командир, очень смелый человек. Он всесторонне продумал план предстоящих действий, распределил людей.
В одном из батальонов этого полка как раз находился старший инструктор политотдела дивизии В. М. Гудимов. Он-то и попросил у меня, тоже прибывшего накануне к Седько, разрешения возглавить одну из первых групп форсирования. Я разрешил. И не пожалел об этом впоследствии. Майор Гудимов с честью оправдал высокое звание политработника, был всегда и во всем первым.
Мне пришлось лично наблюдать начало форсирования 1164-м полком озера Айгульское. Видел, как В. М. Гудимов первым шагнул в воду, призывно крикнув бойцам:
— За мной, братцы, не робей! «Гнилое море» прошли, а уж это озеро пройдем и подавно!
Что было потом, мне рассказали непосредственные участники этих событий. Итак, полк форсировал вброд озеро Айгульское. Глубина его была невелика, лишь в некоторых местах вода доходила бойцам до груди. Дно тоже было более-менее твердым. Да, это не Сиваш.
И все же. Форсировав Сиваш, мы выходили в общем-то на безлюдный берег. А здесь необходимо было ворваться на укрепленный. Почти исключалась вероятность того, что это форсирование пройдет незамеченным для врага, что он не встретит наши подразделения огнем еще на подступах к берегу, в воде.
Так оно и вышло. Гитлеровцы почувствовали неладное еще тогда, когда до противоположного берега было довольно далеко. Взахлеб заговорили их пулеметы, открыла огонь артиллерия.
Но в батальонах еще заранее предусмотрели подобную ситуацию. Поэтому продумали ответные меры. Словом, по берегу ударили наши ручные пулеметы. Им вторили резкие выстрелы ПТР. Как бронебойщики и пулеметчики умудрялись вести прицельный огонь? Очень просто. В качестве упора использовались плечи специально выделенных для этого бойцов. А в случае гибели или ранения их тут же подменяли другие. И огонь не прекращался. [86] А под прикрытием его действовать было гораздо легче.
Первым на укрепленный врагом берег ворвался сержант Малышев. Парторг роты, он к тому же только что принял на себя командование взводом вместо убитого лейтенанта. Швырнув в бросившихся навстречу гитлеровцев несколько гранат, Малышев с возгласом «За наш советский Крым!» побежал вперед, расстреливая врагов уже из автомата. За парторгом в рукопашную схватку ринулся его взвод, затем рота, батальон... А вот уже на берегу и весь 1164-й стрелковый полк. Под его натиском фашисты начинают в панике отступать, устилая землю трупами.
И здесь снова отличился уже знакомый нам сержант Малышев. Ворвавшись во вражескую траншею, он уничтожил автоматным огнем еще двенадцать гитлеровских солдат и офицеров.
В этом бою героизм и завидное самообладание проявил и красноармеец Залызин. Огнем из автомата и гранатами он уничтожил свыше десятка фашистов, подорвал вместе с расчетом вражеский станковый пулемет. После боя ему было вручено подписанное командиром полка и замполитом поздравительное письмо, в котором говорилось:
«Товарищ Залызин!
Вы одним из первых форсировали водную преграду в сильно укрепленной полосе вражеской обороны. В боях за освобождение Крыма проявили отвагу и мужество, находчивость и инициативу. За отличные боевые действия объявляю Вам благодарность и желаю новых подвигов во славу Родины».
Кстати сказать, такая форма поощрения, введенная в частях и подразделениях корпуса по инициативе политработников, себя оправдывала в полной мере. Я сам был свидетелем того, как берегли бойцы эти благодарственные письма, а некоторые даже пересылали их домой своим родным и близким.
После того как 1164-й стрелковый полк потеснил противника на противоположном берегу озера Айгульское, перед его батальонами отнюдь не открылась свободная дорога в глубь вражеской обороны. На пути, например, тут же встала опоясанная траншеями и густо начиненная огневыми [87] средствами высота. Ее нужно было взять во что бы то ни стало. Иначе, оставаясь в руках врага, эта высота, господствуя над местностью, могла принести полку немало неприятностей.
Но как ее взять, если фашисты ведут такой плотный огонь, что и головы не поднимешь? Вон ведь захлебнулась уже вторая наша атака.
И все-таки нужно поднять бойцов, нужно! Хотя бы ценою собственной жизни увлечь их на очередной штурм этой огнедышащей высоты. Иначе...
Именно такие мысли роятся в голове у агитатора одного из взводов красноармейца Владимира Калинина, И крепнет, крепнет убеждение в том, что это должен сделать именно он, активист. Это его единственная привилегия перед товарищами.
И Владимир встает. Вскинув над головой автомат, кричит:
— Даешь Крым! Вперед, друзья!
И, уже не сгибаясь, бросается туда, откуда строчит один из вражеских пулеметов.
Вот до дзота остается десять, пять, два метра... И тут в тело героя впиваются сразу несколько пуль. Товарищи видели, как Калинин покачнулся и чуть не упал. И все-таки нашел в себе силы добежать до дзота и закрыть его амбразуру своим телом...
И уже ничто не могло удержать бойцов, видевших бессмертный подвиг красноармейца Калинина. В едином порыве они устремились на высоту и выбили-таки с нее гитлеровцев. Затем, преследуя в панике бегущего врага, на его плечах ворвались и в населенный пункт Томашевская.
Итак, Томашевская и высота 30,3 в наших руках. С их взятием появилась возможность ввести в бой и танки, что и было сделано.
И апреля в 5 часов 30 минут 19-й танковый корпус под прикрытием штурмовой авиации устремился вперед. Возобновили наступление и остальные соединения армии. Взаимодействуя с танками, они уже к 14 часам того же дня освободили от врага Джанкой — крупный железнодорожный узел, расположенный почти в центре полуострова.
Да, это был большой успех. Недаром вечером наша столица из сотен орудий салютовала войскам 4-го Украинского фронта. А ряд соединений и частей 51-й армии были [88] представлены к наградам Родины, к присвоению почетных наименований Сивашских, Перекопских. И получили их.
А противник тем временем поспешно откатывался к Симферополю. Для его преследования была создана подвижная группа, в которую вошли 19-й танковый корпус, 21-я противотанковая артбригада и посаженная на машины 279-я стрелковая дивизия. Командовать этой группой было поручено заместителю командующего 51-й армией В. Н. Разуваеву — волевому генералу, обладающему большим боевым опытом.
Одновременно в 33-й гвардейской и 346-й стрелковой дивизиях по приказу генерала И. И. Миссана были созданы подвижные отряды, также преследовавшие отходящего в полосе наступления корпуса противника.
И все-таки попытка подвижной группы с ходу овладеть Симферополем не увенчалась успехом. Тогда, в ночь на 13 апреля, произведя перегруппировку своих сил, подвижная группа во взаимодействии с подоспевшим отрядом из 33-й гвардейской стрелковой дивизии и партизан в 7 часов утра, после мощной артподготовки, вновь начала штурмовать Симферополь. 13 апреля к 11 часам дня этот город был освобожден.
Радостно встречали симферопольцы наших славных воинов. Но особенно волнующей была сцена, которую я увидел на улице Гоголя. Там, на пороге небольшого дома, сухонькая старушка обнимала дрожащими руками старшего лейтенанта. По ее изможденным щекам текли безостановочные слезы, а сквозь радостные рыдания прорывались слова:
— Дождались-таки, господи! Пришел наконец ты, сынок мой ненаглядный! Да как же я ждала тебя, Васенька!
— Вот и довелось старшему лейтенанту Перфильеву с родной матерью повидаться, — услышал я разговор стоявших тут же бойцов.
Что может быть радостнее этого!
На улице мне то и дело попадаются вооруженные люди в гражданском. Это партизаны, неуловимые народные мстители, которые все эти годы вражеской оккупации Крыма ни на день не прекращали борьбу с фашистами. А теперь по-хозяйски осматривают город, что-то записывают, прикидывают. [89]
Да, они здесь хозяева. Наши регулярные войска не сегодня, так завтра уйдут преследовать врага дальше. Партизаны же останутся. Останутся, чтобы поскорее вернуть к жизни этот солнечный город.
На стене одного из домов вижу наклеенный лист бумаги. Подхожу, читаю напечатанное на нем. Это первый приказ по городу. И вот что в нем:
«Сегодня, 13 апреля 1944 года, крымские партизанские отряды Северного соединения с боем вступили в город Симферополь. Охрана революционного порядка в городе осуществляется партизанами. Призываем всех граждан города строжайше соблюдать революционный порядок, оказывать всемерное содействие в борьбе с мародерством и по вылавливанию шпионов, провокаторов и лиц, нарушающих порядок в городе.
Командир Северного соединения партизанских отрядов Крыма П. Янпольский.
Комиссар Н. Луговой.
Начальник штаба Г. Саркисьян».
Да, жизнь в Симферополе начинает входить в нормальную колею.
А враг тем временем продолжает сопротивление, стремясь любой ценой задержать продвижение наших войск дальше, к Черному морю. В захваченных нами документах встречаются приказы, направленные на то, чтобы остановить прогрессирующую деморализацию гитлеровских вояк. Вот один из них, по 98-й пехотной дивизии врага. В нем сказано: «Кто находится на позиции и ушел в тыл без особо важных для этого служебных причин, должен быть задержан первым попавшимся на его пути офицером или унтер-офицером и силой оружия приведен на старое место или застрелен за проявление трусости...»
Думается, это приказание исходило не только от командира дивизии, но и было санкционировано свыше.
В Симферополе нам стали известны новые акты зверств фашистских вандалов. 17-я армия врага уже оставила о себе такой «памятник», как Керченский ров. [90]
А в самом Симферополе было вскрыто еще одно место массового захоронения замученных гитлеровцами советских людей. Так, к 7 тыс. расстрелянных в Керчи прибавилось еще 2 тыс. в Симферополе, Старом Крыме, Карасубазаре и в других городах.
Кто они? В основном женщины, дети, старики. Назвать их всех поименно невозможно. Вот разве что профессоров Балабяна и Потапова. Этих людей знали в Симферополе все. Немало жизней спасли славные медики, работая еще в довоенные годы в Крымских здравницах. А в дни фашистской оккупации они пали от рук палачей...
Помнится, тогда чувства нашей беспредельной ненависти к врагу очень хорошо выразил поэт Илья Сельвинский, сотрудник армейской газеты. В своем стихотворении, написанном по свежим следам, он взывал к мести. Приведу эти строки:
Можно не слушать народных сказаний,Да, это стихотворение стоило того, чтобы о нем узнали все бойцы и командиры армии! И его читали, декламировали [91] на митингах, оно вело воинов в новые бои, звало к мести.
Итак, части и соединения 51-й армии двигались уже к Севастополю. Туда же были нацелены удары и еще двух армий фронта.
По мере нашего продвижения вперед, к морю, равнинная местность центральной части полуострова все чаще вздымалась горными складками. С каждым километром они становились круче, нависали над дорогами, стискивали их, все больше ограничивая маневр войск.
Противник, разумеется, укрепил все эти теснины. Здесь он то и дело устраивал засады, его танки и мотопехота при поддержке самолетов, базировавшихся на Севастопольском аэродроме, делали все, чтобы задержать советские войска.
Кроме того, гитлеровцы в спешном порядке отводили свои части и соединения с сивашского, перекопского и керченского направлений, ставя их на внешний обвод Севастопольского укрепленного рубежа. Мы знали, что этот рубеж проходит по очень выгодным для обороны высотам, таким, как Мекензиевы горы, Сахарная головка, Сапун-гора, Карагач. И представляли, сколь тяжело будет прорывать эту оборону и освобождать Севастополь. Но в то же время твердо верили — освободим!
На девятый день наступательных боев, а точнее, 17 апреля наша армия тремя своими корпусами вышла на линию Мекензиевы горы, Сахарная головка, Сапун-гора. Но овладеть Севастополем с ходу не удалось. Поступил приказ более тщательно подготовиться к повторному штурму, пополнить за счет партизанских отрядов и местных жителей, подлежащих мобилизации, части и соединения. Следовало также подвезти боеприпасы, горючее, продовольствие.
Противник, естественно, тоже не терял времени даром. Он лихорадочно совершенствовал свою оборону, еще больше насыщал огневыми средствами передний край, опоясывал склоны высот многоярусной системой огневых точек. В полосе наступления только нашей армии противник разместил на каждый километр обороны десятки дотов и дзотов.
Впоследствии мы произвели более точный подсчет огневой насыщенности вражеской обороны. Выяснили, что [92] против нас действовали 106 дотов и 211 дзотов. А при пересчете на стволы выходило 120 пулеметов, 30 орудий и минометов на 1 километр фронта. Что и говорить, очень внушительно!
— Ничего, одолеем и эту оборону! — убежденно сказал во время одной из наших бесед командир роты капитан (ему было присвоено очередное воинское звание) Субачев. — Силы теперь на нашей стороне. Не то теперь уж время. Помнится, когда мы стояли в обороне под Севастополем, а немцы наступали, двести четыре тысячи солдат они кинули на нас. Да еще при поддержке почти полтысячи танков и шестисот самолетов. А нас тогда намного меньше было. Но ведь двести пятьдесят дней держали их здесь. Ну а сейчас... Сейчас легче. Вот малость подучим новобранцев и — в бой.
В нашу армию в эти дни влилось 15 тыс. человек пополнения. Обучить новичков владению оружием, приобщить их к боевому опыту, причем сделать это в считанные дни — такова была задача, вставшая перед командирами и политработниками всех соединений.
Сразу скажу, что работу партийно-политического аппарата во многом облегчало то, что воины пополнения, как правило местные жители, неудержимо рвались в бой, чтобы как можно скорее освободить свой край от немецко-фашистских захватчиков.
И все-таки оккупация наложила некоторый отпечаток на сознание людей. Многие бойцы из пополнения нуждались в политическом воспитании, в расширении кругозора. Оно и понятно: люди годами были оторваны от жизни страны.
А было и нечто другое. Однажды, когда мы были уже у селения Узенбаш, мне довелось услышать такого рода разговор.
— Поскорее бы нам, — говорил один из новобранцев, — очистить Крым от фашистов да на виноградниках потом поработать. Время-то сейчас эвон какое, апрель на дворе...
— Не то ты говоришь, парень, — возразил ему бывалый боец. — Выходит, вам, крымчанам, — на виноградники, и нам, остальным, окончательной победы над гитлеровцами добиваться? Узко смотришь, дорогой, только со своей колокольни. Крым-то мы всей страной отбивали, так? Поэтому вместе и доколачивать врага надо. И вместе же [93] спросить с него за все, что он на советской земле натворил. В том числе и в Крыму. Мы вон в Симферополе ходили к братским могилам, что на воинском кладбище. Там пятнадцать с лишним тысяч наших товарищей лежат. Да еще и в Васильевке кладбище. В Армянске тоже больше тысячи наших побратимов, что в бою полегли. А в Вишняковке, Клепинино, Пушкине, на Перекопе? И все — за твой Крым. Нелегко он нам достался... Кстати, среди них и твои земляки, крымчане, есть. А так... Ты взгляни вокруг себя. Мы здесь, можно сказать, со всей страны собраны. Меня хотя бы возьми. Родился и жил в Юхнове, а воюю здесь, в Крыму... Так что, брат, Родина для нас не один Крым.
— Не держите, братцы, зла на парня, — вмешался в разговор один из земляков крымчанина. — Накипело в наших сердцах, аж внутри жжет, разум туманится. Вот и получается... Иногда брякнешь что — самому потом стыдно. — Он помолчал с минуту, затем продолжил глухим голосом: — Слышал я, будто сам гад Гитлер лично собирался у нас в Бахчисарайском дворце попировать, офицериков своих повеселить. Туда даже наших девушек подбирали. Которая сопротивлялась, ту сразу же — под расстрел. Так и сестренка моя, Галя, говорят, погибла. Так что мне заканчивать войну в Крыму никак нельзя. Мне в Берлине побывать надо. Да мне ли одному?!
...Такие солдатские разговоры мы широко использовали затем в воспитательной работе с пополнением.
Между тем подготовка к взятию Севастополя шла своим чередом. В дивизиях формировались штурмовые группы. Они детально знакомились с планом города, с районами, в которых им предстояло действовать. Там же, где позволяли обстановка и местность, бойцы практически отрабатывали прорыв вражеской обороны, приемы уличного боя.
А все началось с 77-й стрелковой дивизии, которой командовал полковник А. П. Родионов. Как-то, приехав туда, я в одном из ее полков увидел такую картину. Выбрав участок, по своему рельефу схожий с местностью в полосе вражеской обороны, подразделения этой части репетировали предстоящую атаку. Они упражнялись в приемах рукопашного боя, отрабатывали метание гранат, ведение прицельного ружейно-пулеметного огня. [94]
По возвращении в штаб корпуса доложил об увиденном генерал-лейтенанту Миссану. Иван Ильич похвалил инициативу Родионова и тут же приказал распространить его опыт на все соединения корпуса.
Такие тренировки бойцов начали проводиться повсюду. А в 346-й стрелковой дивизии прошли даже занятия с командирами штурмовых групп.
Кстати, о 346-й дивизии. Накануне штурма Севастополя я побывал в том полку, которым командовал подполковник Л. И. Серин. Самого командира полка застал на наблюдательном пункте, где он как раз инструктировал своих комбатов. С помощью биноклей и стереотруб они изучали передний край вражеской обороны, расположение огневых точек, подходы к ним, так называемые мертвые зоны. Тут же обговаривали способы предстоящих действий.
И вот я услышал, как подполковник Серин, обращаясь к собравшимся, сказал:
— Когда двести шестьдесят третья дивизия возьмет Сахарную головку, а мы — вон ту безымянную высоту, то Севастополь, считайте, уже будет наш.
— Не наш, а перед нами, — счел нужным поправить его я, подходя. — А что дальше?
— Это тоже учтено, — снова с какой-то легкостью отозвался подполковник. — Нашему полку отведена корабельная сторона и улица Будищева. Мы продумали организацию боя и за эти объекты. Возьмем их, товарищ полковник, не беспокойтесь...
Конечно, не очень-то удобно поучать командира полка в присутствии его комбатов. Но и мириться с таким шапкозакидательским настроением подполковника тоже было нельзя. Поэтому я, подчеркнув, что каждый из собравшихся здесь должен четко выполнять все приказы и распоряжения своего командира полка, в то же время указал, что с взятием двух названных высот бой за Севастополь далеко не закончится. Своей кульминации он достигнет именно в городе, где враг будет упорно защищать каждый дом, каждую улицу. Потому-то и надо готовиться к бою со всей ответственностью, не надеясь на легкий успех.
Смотрю, подполковник Серин потупился смущенно. «Ничего, — думаю, — переживешь. Зато в следующий раз не будешь настраивать подчиненных командиров на бой-игру. Это же может в большую кровь вылиться». [95]
А теперь хочется сказать несколько слов о штурмовых группах. Необходимость их создания, понятное дело, вызывалась спецификой предстоящих боевых действий. Ведь мы готовились вести их на сильнопересеченной местности, против оборонительных заслонов врага, сведенных в цепь опорных пунктов. И здесь просто необходимо было иметь сильные, но в то же время и мобильные ударные подразделения, способные действовать как в составе своих полков, так и в отрыве от них, самостоятельно.
Штурмовые группы были незаменимы и в уличном бою. Ведь здесь масса войск могла бы создать только тесноту, скученность, привести к лишним потерям. А штурмовая группа легче управляема, гибка, способна незаметно просочиться там, где полк и даже батальон вряд ли пройдут без острой и затяжной схватки.
Из каких же сил состояла эта группа? Как правило, в нее входила стрелковая рота со средствами усиления: саперными отделениями, расчетами станковых пулеметов и противотанковых орудий, связистами, санитарами. Главная ставка здесь делалась на легкую артиллерию, ибо орудия приходилось перекатывать только на руках. Но эти орудия могли вести борьбу и с танками, и с долговременными огневыми точками.
Следует сказать, что каждая штурмовая группа получала и красные флаги. Они предназначались для водружения на отбитых у врага господствующих высотах, на крышах городских зданий — словом, повсюду, где наши бойцы добивались успеха. А сам вид развевающихся флагов, естественно, вдохновлял воинов на новые ратные подвиги.
Перед началом штурма Севастополя в войсках армии царил необычайно высокий патриотический подъем. Везде проходили партийные и комсомольские собрания. Десятки, сотни бойцов изъявляли желание стать коммунистами или членами ВЛКСМ. И лучшие из лучших удостаивались этой чести.
В полки и дивизии армии и нашего корпуса приехали представители прессы. По этому поводу, помнится, у меня с генерал-майором Д. И. Станкевским произошел даже такой разговор:
— Сущая беда, товарищ полковник, с этими корреспондентами, — жаловался комдив. — Лезут прямо в огонь. Непременно, видите ли, им надо в бою лично участвовать. [96]
А я ведь за них в ответе. Может быть, хоть вы, товарищ полковник, на них как-то подействуете?
— Тут уж ничего не поделаешь, — пожал плечами я. — Корреспондент имеет законное право, даже обязанность, писать о том, что видел сам. С чужих слов вряд ли правдоподобно получится.
Словом, вопрос, поднятый комдивом, так и остался открытым. Больше того, следовало не опекать корреспондентов, а, напротив, всеми силами помогать им. Пусть славят героев Крыма.
Кстати, двое наших гостей были из газеты «Правда». Это Леонид Соболев и Иван Золин. Армейская газета тоже была представлена в корпусе двумя своими корреспондентами — Алимом Кешоковым и Кайсыном Кулиевым. Как и правдисты, они мечтали войти в Севастополь вместе с передовыми частями. И вошли. Но, к сожалению, не все. Во время штурма Сапун-горы один из них — Кайсын Кулиев, был ранен в ногу и его пришлось эвакуировать в тыл.
Но об этом рассказ еще впереди. А пока... Пока правдист Иван Иванович Золин сидел в одном окопе с пулеметчиком Кузьмой Москаленко и торопливо записывал в блокнот воспоминания последнего о том, как он еще в сорок втором сражался на этих высотах, защищая Севастополь. А вот сейчас вернулся, чтобы освободить его.
И вот наступил день 7 мая 1944 года. С утра мощная артиллерийская канонада сотрясла вокруг и воздух и землю. Вражеские позиции сразу же заволокло дымом и пылью. Над нашими боевыми порядками тут же пронеслись эскадрильи краснозвездных штурмовиков. Они тоже начали обрабатывать передний край обороны гитлеровцев...
В назначенный час в зенит рванулись сигнальные ракеты. Вскипело многоголосое «ура». Наши полки и дивизии двинулись вперед.
Казалось, после такого огненного ада они не встретят особого сопротивления. Но, видимо, крепко сработали фашисты свои доты и дзоты. Ожили их пулеметы, подали голос орудия и минометы. Штурмующим батальонам вскоре пришлось залечь.
Создалось критическое положение. Ведь любое промедление грозило новыми неоправданными потерями. Это хорошо [97] понимал и командир 1166-го полка подполковник А. П. Чистяков, батальоны которого штурмовали Сапун-гору. А вот теперь залегли перед ней.
Опасную заминку заметили и на КП дивизии.
— Чистяков! — крикнул в трубку генерал Станкевский. — Почему залегли? Вперед, немедленно вперед!
Голос комдива будто подхлестнул подполковника. Решение пришло мгновенно. Схватив автомат, Чистяков по ходу сообщения бросился в батальон, который находился на самом острие атаки.
Здесь бойцы торопливо орудовали лопатами, окапываясь. Казалось, под таким плотным огнем их просто невозможно оторвать от земли.
Но вот среди них показалась высокая стройная фигура их командира полка. Не кланяясь пулям, он бросился вперед, крикнув на бегу:
— За Родину! Ура-а!
Его клич тут же подхватили бойцы батальона. Они дружно поднялись и ринулись за подполковником. Теперь уже ничто не могло остановить их...
Вот Чистякова обогнал красноармеец Кузьма Москаленко. В его руках уже не пулемет, а развевающийся на ветру красный флаг. Его он должен водрузить на вершине горы. Должен! Но... Москаленко вдруг покачнулся и упал, выронив флаг. Но его древко тут же подхватил бежавший рядом красноармеец Агапов. Пуля нашла и его — он был ранен. Однако флаг продолжали нести к вершине. Его передавали из рук в руки, его рвали пули и осколки, но он по-прежнему гордо реял впереди наступающих цепей. И ни один из бойцов не хотел отстать от красного стяга, он вел их к вершине Сапун-горы...
В этом бою не раз отличался уже знакомый читателю комбат X. Гатажоков. Вместе со своими бойцами он врывался во вражеские траншеи, огнем из автомата и гранатами разил гитлеровцев. Следуя примеру любимого комбата, чудеса отваги и мужества проявляли и бойцы.
Вот, например, как описал один из подвигов, совершенных при штурме Сапун-горы, Леонид Соболев в своей статье «Дорогами побед». Она была напечатана в «Правде» 13 мая 1944 года. В ней говорилось: «Высота безымянная, расположенная возле Сапун-горы, встречала батальон жестоким огнем. И там, спасая от него товарищей, ринулся на амбразуру дота красноармеец Н. А. Афанасьев. [98] Он был убит, но тело героя закрыло амбразуру, и рота прорвалась».
И подвигов, подобных этому, в те дни было совершено немало.
Высота Сахарная головка... Ее штурмовали подразделения 263-й стрелковой дивизии генерала А. И. Пыхтина. И в частности, батальон 995-го стрелкового полка.
...Яростный огонь врага заставил бойцов снова залечь. И тогда вперед рванулся красноармеец Басан Бадминов. Где ползком, а где и короткими перебежками, укрываясь за валунами, усеявшими склон высоты, он все ближе и ближе подбирался к вражескому дзоту.
Вот до амбразуры, из которой яростно строчил пулемет, осталось метров пятнадцать, не больше. Басан чуть привстал и швырнул в нее связку гранат. Но одновременно и сам упал: фашистская пуля в последний момент сразила героя. Но путь батальону был открыт...
— Фактов героизма у нас много, — докладывал мне потом начподив 263-й стрелковой дивизии полковник Д. Я. Артюхин. — И заметьте, подвиги совершают воины многих национальностей.
И рассказал несколько таких случаев.
...До траншей противника оставалось всего каких-то 90–100 метров. Нужен был еще один бросок, один рывок, и судьба боя будет решена. Но слишком уж плотен пулеметный огонь. Даже головы не поднять...
Но вот из залегшей цепи во весь рост встает красноармеец казах Бекеш Тайшинов. С криком «Ура!» он бросается вперед. И этого оказалось достаточно, чтобы воины, презирая смерть, дружно последовали за героем. Траншеи наши!
...Во время одной из атак тяжелое ранение получил узбек Хайдер Хосянов. Но герой не покинул поле боя, а дрался с врагом до тех пор, пока не потерял сознание. Уже раненный, он уничтожил из автомата несколько фашистов.
Такими воинами можно было только гордиться.
Фронтовая дружба... Высочайший смысл заключен в этих словах. Это трудно описать. Это надо видеть. Видеть, как из одной фляги целый взвод утолял жажду на Сиваше. Как одну цигарку курили пять, а то и шесть человек. [99]
Как ели бойцы из одного котелка. И как отдавали свою жизнь за товарища.
Один из штурмовых отрядов был у нас полностью комсомольским. Командовал им башкир капитан Иван Григорьевич Подольцев. Храбро воевало это подразделение.
В период боев за Севастополь штурмовому отряду капитана Подольцева была поставлена задача во что бы то ни стало занять одну из высот, которая, главенствуя над местностью, использовалась гитлеровцами для сдерживания наступления едва ли не всей 263-й стрелковой дивизии.
Задача была не из легких. Ведь высота даже на первый взгляд представляла собой довольно крепкий орешек. Опутанная многоярусными рядами колючей проволоки, утыканная огневыми точками врага, она к тому же была защищена и довольно плотными минными полями.
Но приказ есть приказ. Его нужно выполнять.
Первое, что сделал Подольцев, это вызвал саперов и приказал под покровом темноты обезвредить мины и проделать проходы в проволочном заграждении. Затем штурмовики с приданной им батареей 45-мм пушек тихо вошли в эти проходы и обрушили на врага неожиданный удар. Гитлеровцы в панике бежали с высоты.
Но с рассветом фашисты решили выправить создавшееся положение. Они бросили на закрепившуюся на высоте штурмовую группу капитана И. Г. Подольцева четыре танка и до батальона пехоты. Завязался жаркий бой. Артиллерийский расчет в составе комсомольцев Н. Кузнецова, В. Глазова и С. Акельжанова первым открыл огонь по фашистским бронированным машинам.
Сразу же загорелось два вражеских танка. Остальные, не выдержав поединка с советскими артиллеристами, попытались было повернуть назад, но тоже были подбиты. Пехота же, оставшись без поддержки танков, залегла. И тут наши бойцы, ведомые членом ВЛКСМ лейтенантом В. Карповым, ринулись в контратаку. Гитлеровцы дрогнули, начали поспешно отступать. И больше уже не делали попыток вернуть высоту.
Но это, так сказать, хроника боя. А если более детально...
...Даже раненые здесь не выпускали из рук оружия. А один из них, комсомолец И. Дроздов, раненный в бедро, подполз к пулемету, расчет которого был выведен из [100] строя, и открыл по гитлеровцам губительный огонь. 50 фашистов нашли в этом бою смерть от метких очередей отважного воина.
Не менее мужественно сражались и остальные бойцы штурмовой группы. Во время контратаки особенно отличились такие комсомольцы, как Г. Конюкан, С. Акельжанов, X. Чистоклетов и В. Бельский. Действуя штыком и прикладом, они в рукопашной схватке уничтожили более 20 гитлеровцев и захватили исправный пулемет.
Отбив атаку врага на высоту, штурмовая группа капитана Подольцева вскоре ворвалась на городскую окраину. И тут в районе вокзала фашисты снова предприняли против нее мощную контратаку. Погиб И. Г. Подольцев. Ранен командир одного из взводов лейтенант В. Карпов. Командование взводом взял на себя старший сержант С. Акельжанов.
Этот молодой комсомолец-казах в недалеком прошлом был хорошим разведчиком. Имел на счету 4 захваченных в плен «языков». Грудь отважного воина уже тогда украшали орден Красного Знамени, два ордена Красной Звезды, орден Славы третьей степени и многие медали. Возглавляемый им взвод нанес немалый урон фашистам.
А при штурме высоты Сахарная головка отличился автоматчик из 997-го стрелкового полка Михаил Буряк. Когда огонь двух фашистских пулеметов преградил путь его батальону, Михаил, умело используя каждую складку местности, пополз вперед и гранатами подорвал их. Затем, первым ворвавшись во вражескую траншею, уложил из автомата еще около десятка гитлеровцев. Всего же в этом бою Буряк записал на свой личный счет 23 фашиста.
Итак, несмотря на ожесточенное сопротивление гитлеровцев, наши войска не только выбили их с гряды высот, охраняющих подступы к Севастополю, но и ворвались на окраины города. В стане врага вспыхнула паника. Вот, например, какими докладами немецких офицеров своему высшему командованию был в те дни буквально заполнен эфир:
«Нужны подкрепления. В батальоне осталось двадцать человек!..»
«Русские врываются в третью траншею!..»
«Фланг открыт... Подразделения неуправляемы!..» [101]
Эти доклады перехватили, подключившись в радиосеть противника, капитан А. Федин и радист М. Герасимов.
В этой обстановке командующий армией генерал Я. Г. Крейзер приказал генералу К. П. Неверову, командиру находящегося во втором эшелоне 10-го корпуса, немедленно вступить в бой, чтобы максимально развить успех, достигнутый передовыми соединениями.
Почти одновременно была введена в бой и 279-я стрелковая дивизия В. С. Потапенко. Она также находилась во втором эшелоне, но не армии, а 1-го гвардейского корпуса.
Бои разгорелись с новой силой. В этот период особенно отличилась 2-я рота 1001-го полка, которой командовал старший лейтенант Г. И. Бирюков. Одной из первых ворвавшись на окраину Севастополя, она, завязав уличные бои, уничтожила 130 фашистских солдат и офицеров, а 50 взяла в плен. В качестве трофеев ротой было захвачено 6 вражеских пушек, 4 миномета, 8 пулеметов, 2 склада с продовольствием и фуражом, а также склад с боеприпасами.
В конце концов враг не выдержал нашего натиска и начал поспешно отступать в сторону Херсонеса. Побудило его к этому опасение оказаться в окружении. Ведь с выходом войск 1-го гвардейского стрелкового корпуса к бухте Южная, с которым тесно взаимодействовали части 263, 346 и 279-й дивизий, это стало едва ли не реальностью.
Кстати, прорыв 1-го гвардейского корпуса к бухте Южная значительно облегчил действия 2-й гвардейской армии в Бертеневке, северной части Севастополя.
Да, шли кровопролитнейшие бои. А вокруг, несмотря на войну, бушевала крымская весна. Ведь было уже начало мая, период цветения. И мириады опавших белых, розовых и желтых цветочных лепестков ложились на землю, кружились над склонами гор, устилали свежие холмики братских могил. И нес ветерок пьянящий аромат горных трав и прогретой земли.
И бывало, что, готовясь к очередному броску в атаку, потянет носом боец этот аромат, крякнет умиленно и расслабленно, прижмурит глаза. Но тут же замотает головой, отгоняя от себя невоенное наваждение. Рано, рано расслабляться. Воевать еще да воевать! [102]
И рвались войска к морю, гудели дороги, ревели моторы самолетов, оглашались горы и долы раскатистым грохотом пулеметных очередей, уханьем пушек. Такими и остались в моей памяти заключительные дни боев в Крыму: грохот, гул, прогорклый запах пороха и вместе с тем ослепительно яркое солнце, цветение земли, бездонная лазурь неба и моря.
Севастополь был очищен от немецко-фашистских захватчиков 9 мая 1944 года. Но на этом бои за освобождение Крыма не закончились. Остатки 17-й гитлеровской армии сгрудились на его юго-западном мысе — у Херсонеса. Там врагом еще раньше была создана оборонительная линия, которую он называл эвакуационным обводом. Здесь-то противник и попытался задержать продвижение наших частей и соединений.
Одновременно сюда, к Херсонесу, срочно стягивались все его морские транспортные средства, чтобы в последний момент забрать остатки разбитой 17-й армии и переправить их через море. Но суда, стянутые к Херсонесу, так никуда и не ушли. Большинство из них были потоплены кораблями Черноморского флота, действия которых активно поддерживала и морская авиация.
Что же касается остатков 17-й немецко-фашистской армии, то с ними покончили части и соединения Приморской армии, с которой тесно взаимодействовал 10-й стрелковый корпус нашей армии. Таким образом, спустя всего три дня после освобождения Севастополя на Крымском полуострове не осталось ни одного вражеского солдата.
...Севастополь праздновал свое освобождение. Горожане, как исстари водится на Руси, встречали долгожданных советских воинов хлебом-солью. Не знаю, каких усилий им стоило отыскать эти столь драгоценные по военному времени продукты, но и хлеб и соль все-таки были.
Их несла на чистом рушнике немолодая уже женщина, из-под платка которой выбивались пепельно-седые волосы. Она шла впереди огромной массы людей. И пусть хлеб у нее в руках был далеко не сдобным, а соли и была-то всего одна щепотка. Но, право же, мне не доводилось еще видеть человека более растроганного, чем командир полка подполковник Л. И. Серин. Ведь именно ему выпало принять этот приветственный старорусский дар. [103]
— Спасибо, родные, безграничное спасибо! — произнесла женщина, протягивая хлеб-соль и склоняя голову. Хотела еще что-то сказать, но Серин обнял ее, бережно поцеловал в морщинистую щеку.
— И вам, мамаша, великое спасибо! — с волнением выдавил он из непослушных губ. — Спасибо и вам, люди добрые! И... простите. Простите, что мы раньше не пришли. Знаем ведь, как вам тут пришлось...
Да, в Крыму фашисты похозяйничали основательно. Помнится, пользуясь выпавшим нам как-то свободным временем, мы решили устроить поездку по крымскому побережью. Побывали в Гурзуфе, Ялте, Алупке... И немало наслышались здесь о «делах» гитлеровских оккупантов. Так, все здравницы, в которых перед войной отдыхали советские трудящиеся, были отданы в полное ведение фашистских офицеров, а многие крымские дворцы стали собственностью приближенных фюрера.
Но теперь все вновь вернулось к своим законным хозяевам — рабочим, колхозникам, интеллигенции Советской страны. Верилось, что на этих лазурных пляжах вскоре вновь зазвенят голоса счастливой пионерии, вспыхнут костры Артека.
Конечно, многие санаторные здания лежали тогда в руинах, зияли проломами мертвые лечебные корпуса. Но мы знали, что придет время и они поднимутся из руин. Главное ведь то, что золотой крымский берег, вот это синее море снова наши!
И мы гордились тем, что свершили. Верили, наш народ по достоинству оценит подвиг своих сыновей, вернувших Родине Крым.
Так оно и случилось. Уже после войны на Сапун-горе взметнулся ввысь обелиск Славы, на граните которого золотом высечены такие слова:
Слава вам, храбрые, слава, бесстрашные,Но это будет. А пока еще шла война... [104]