В цветущей Молдавии

В середине апреля медсанбат переправился через Днестр и расположился в домиках и садах Кицкан. Теперь мы находились, можно сказать, недалеко от боевых порядков частей дивизии. При первой возможности дал знать об этом в полк своим сослуживцам. И вот спустя некоторое время ко мне пожаловала целая группа друзей: Герай Велибеков, Илья Ожередов, Павел Селиверстов и Виталий Коровкин. Прибыли они на пролетке, и не с пустыми руками, а с бочонком красного вина, по утверждению Павла Селиверстова, «найденного» в монастыре села Кицканы.

Мы уселись за стол в хате, где я жил. Посыпались вопросы о здоровье, о житье-бытье. Я заверил своих друзей, что через недельку буду вместе с ними добивать гитлеровскую нечисть. В свою очередь поинтересовался, как идут дела в полку, расспросил о друзьях, которые не смогли приехать с ними. Завязался долгий задушевный разговор.

— В тот день, когда вас ранило, полку так и не удалось оторваться от правого берега Кучургана, — рассказывал Ожередов. — Это удалось сделать только в ночь на одиннадцатое апреля.

— Когда на переднем крае появился наш боевой замкомполка Герай Велибеков, — пошутил Селиверстов, — фрицы и румыны испугались его кавказского темперамента и отступили.

Все захохотали.

Велибеков, то ли польщенный комплиментом, а он их любил, то ли решивший рассказать о пережитом, допил вино из солдатской кружки, поставил ее на стол и, сделав [211] рукой жест, показывающий, что пить больше не намерен, произнес:

— Постой, дорогой, погоди. Зачем шутить и другу неправду говорить? Фашисты совсем не отступили и даже не собирались это делать. Наши гвардейцы прорвали их оборону и, поддавая им и в хвост и в гриву, погнали вспять. Да так ударили, что за день мы продвинулись на целых два десятка километров и вечером вышли к селению Карагаш. Гитлеровцы намеревались остановить нас на его восточней окраине. Позади них был Днестр, деваться им было некуда. Поэтому-то они и сопротивлялись отчаянно. Бой шел за каждый переулок, за каждый дом, строение. К наступлению темноты Карагаш был полностью очищен от захватчиков. Батальон вышел на левый берег реки. Вот как это было! А то — «отступили»...

— Согласен с вами, Герай Илдримович. Действительно, я допустил неточность формулировочки о драпании фашистов, — извинился Селиверстов.

Но Герая уже трудно было остановить. Смуглые щеки его порозовели, черные глаза излучали молнии. Чувствовалось, что он вновь переживал минуты успешного боя.

Вспоминая, Велибеков непрерывно потягивал козью ножку. Выпустив очередную порцию табачного дыма, он продолжал:

— А форсирование реки происходило так. Примерно в полночь на нашем участке на надувных лодках от берега сначала отчалили дивизионные и полковые разведчика. Пока они плыли на противоположный берег, бойцы Шишковца спустили на воду плоты и приданные полку две надувные лодки А-3. Загрузили их боеприпасами: минами, винтпатронами, гранатами; рассадили людей. И как только был получен сигнал от разведчиков, двинулись на противоположный берег. Переправа прошла успешно. Со вторым рейсом на двух надувных лодках А-3 вместе с комбатом Шишковцом, офицерами его штаба и командиром первой батареи Николаем Софинским отправился через Днестр и я.

Сначала все шло благополучно. Гребцы, кто веслами, кто просто шестами, помалу отдаляли нас от своего берега. Однако нашу тихоходную флотилию от указанного места снесло влево течением реки...

Рассказ Велибекова дополняли Ожередов и Селиверстов, [212] находившиеся при форсировании вместе с командиром полка подполковником Коркуновым.

...К восходу солнца батальон выдвинулся на северозападную окраину Кицкан — на рубеж задачи — и приступил к его закреплению.

Однако обстановка стала осложняться. Сначала оборвалась связь с командиром полка, который примерно к 3 часам переправился на западный берег реки. Связисты, вышедшие на линию для устранения порыва, сообщили о том, что они наскочили на группу фашистов. Высланное Шишковцом на помощь связистам отделение бойцов вскоре встретилось с Н. Н. Софинским, который, после того как организовал наблюдение с НП комбата, вместе со своим ординарцем К. В. Филипповым возвращался к себе на батарею. Ему-то и пришлось принять на себя руководство боем по уничтожению блуждающих по лесу гитлеровцев. Не успела еще смолкнуть перестрелка в тылу батальона, как на его правом фланге до роты фашистов предприняло контратаку.

По восстановленной линии связи в батальон поступил приказ продолжать наступление в южном направлении на гряду кицканских высот, выгодных в тактическом отношении. В этой обстановке комбат Шишковец для прикрытия фланга и отражения контратаки выделил 1-ю роту, а остальные силы батальона бросил на захват гребня кицканских высот. У воинов 1-й роты бой с врагом разгорелся жаркий. На взгорье, где у стен монастыря укрепились наши гвардейцы, фашисты лезли напролом. Но вскоре на северную окраину Кицкан вышли воины 86-го гвардейского полка и завершили разгром врага. 1-я рота получила возможность соединиться с батальоном.

А тем временем капитан Шишковец, выполняя приказ, свои главные силы вывел на восточные скаты кицканских высот. Гвардейцы батальона смело атаковали врага, сбили его и закрепились на западных скатах высоты с отметкой 116,0.

Поднявшись на вершину высоты, чтобы выбрать место для наблюдательного пункта, Шишковец увидел две вражеские колонны. Одна из них, силою до двух рот, двигалась к западной окраине Кицкан, другая, силою до полка, по дороге Бендеры — Маринешты шла на высоту 116,0. Враг явно намеревался не отдавать эти выгодные позиции в излучине Днестра южнее Тирасполя. О надвигающейся [213] опасности немедленно было доложено в полк, а оттуда — в дивизию и корпус.

Вскоре завязался тяжелый бой с превосходящими силами противника. За его ходом внимательно следило командование. Придавая важное значение удержанию кицканских высот, оно принимало срочные меры к усилению батальона Шишковца. Генерал Чурмаев с ходу бросил сюда переправившийся на западный берег 92-й гвардейский полк, а командир корпуса генерал Кузнецов — батальон 580-го стрелкового полка 188-й стрелковой дивизии. Оказали помощь и наши соседи слева — воины 10-й гвардейской воздушно-десантной дивизии. К полудню общими усилиями вражеская контратака была отбита. Понеся большие потери, гитлеровцы откатились к Плавням и в Хаджимус...

— Вот так мы и воюем, пока вы, Иван Абрамович, залечиваете свою рану, — сказал Велибеков, заканчивая беседу.

Помнится, Велибеков прямо из бочонка наполнил вином кружки, и мы подняли их за скорую победу над ненавистным врагом. На прощание крепко обнялись. Друзьям я пожелал дальнейших боевых успехов, а они мне — быстрейшего выздоровления и возвращения в полк. Но не со всеми из них довелось увидеться...

* * *

Во второй половине апреля погода стала налаживаться. Дождь и холод уступили место солнцу и теплу. Зацвели акация и плодовые деревья. Сплошным зеленым ковром покрылась земля. В такие погожие дни не сиделось в крестьянской хате. Большую часть времени стал проводить на воздухе. Один раз в день ходил на перевязку. Заживление раны шло нормально. Все это радовало меня, вселяло надежду на скорое возвращение в строй, к своим боевым друзьям. А они меня не забывали.

Из коротких писем товарищей, из их рассказов при посещении я знал о делах полка. Наши гвардейцы вместе со своими соседями за последние дни очистили всю низину между кицканскими высотами и предгорьем к западу от них — к полотну железной дороги из Бендер на Хаджимус, Киркаешты, Каушаны. По этому выгодному для обороны рубежу и проходила линия соприкосновения с врагом. Изо дня в день продолжались бои за расширение [214] плацдарма. Они приняли затяжной и изнурительный характер. Дивизии и, в частности, полку несколько раз ставилась задача овладеть селением Хаджимус. В атаку гвардейцы ходили и днем и ночью. В некоторые дни — по нескольку раз, но все безуспешно. Удавалось им врываться и в селение и перерезать железную дорогу. Но недоставало сил для закрепления успеха.

Враг, располагаясь на взгорье, просматривал нашу оборону визуально, обстреливал ее артиллерийским огнем. Его авиация методически вела разведывательные полеты, бомбила штабы, ближайшие тылы и переправы через Днестр.

Роковым для полка и дивизии оказался день 18 апреля. Вечером того дня, после перевязки, ординарец Виталий Коровкин привел меня на сортировочный пункт хирургического отделения медсанбата к старому другу еще по Северо-Западному фронту, помощнику начальника штаба по тылу младшему лейтенанту П. М. Личагину, назначенному вместо Н. П. Матвейчука, убывшего из полка по болезни. Личагин лежал на носилках среди десятка раненых в ожидании приема врачей. Нога и левое плечо его были забинтованы. Петр Матвеевич сильно ослабел, но нашел в себе силы рассказать о случившемся.

...Полк готовился к ночным наступательным действиям. Очевидно, по этому случаю в 16 часов командир полка подполковник Коркунов назначил совещание на командно-наблюдательном пункте. В то время он располагался на опушке леса, обращенной к противнику, западнее Маринешты.

— Когда мы, — рассказывал Личагин, — с помощником командира полка по тылу капитаном Петром Васильевичем Спировым прибыли на место сбора, там уже собрались офицеры нашего полка, несколько старших офицеров дивизии и соседних полков. Такой сбор требовал соблюдения мер маскировки и четкого несения комендантской службы. Но ничего подобного не было. Чувствовалась явная беспечность со стороны штаба полка и офицеров дивизии. И конечно, это могло быть замечено наблюдателями противника.

По этой ли причине или по другой — просто в результате методического обстрела — ровно в шестнадцать часов, в момент открытия совещания, в районе сбора рвутся всего три снаряда врага. Два из них ударили с недолетом, [215] а третий — вблизи НП. Осколками был убит командир девяносто второго полка подполковник Гречко, тяжело ранены командир нашего полка подполковник Коркунов, помощник начальника штаба полка по оперативной части старший лейтенант Тонконог, рядовые Позняк и Антонов, смертельное ранение получил начальник связи капитан Ожередов. Илье Петровичу оторвало ногу по самое бедро. Ему не успели сделать и перевязку, как на руках у санитарок он скончался. После артобстрела место совещания было перенесено глубже в лес. А вот с перемещением штаба задержались. Враг же примерно через два часа повторил обстрел этого района. Мы вместе с лейтенантом Лазаревичем укрылись в траншее. Но один вражеский снаряд достал нас и там. Иван Иванович был сразу же убит, а меня вот в двух местах покорежило: левое плечо и ногу... — Личагин опустил глаза, замолк. Лицо его еще более побледнело, а лоб покрылся бисеринками холодного пота. По всему чувствовалось, что разговор о пережитом ему очень тяжел.

Когда я услышал такое, у меня перехватило дыхание. Ведь подобного у нас на командном пункте не случалось ни разу... С трудом взял себя в руки и не стал задавать больше вопросов. Да и санитары подошли. Они осторожно подняли носилки. Петр Матвеевич, прощаясь, тихо произнес:

— Не задерживайтесь здесь, товарищ майор. В полку вас ждут...

В хату-палату возвратился совершенно разбитым. Прилег на кровать. Горечь утраты опалила душу. Никак не верилось, что нет больше ни Ильи Петровича Ожередова, ни Ивана Ивановича Лазаревича. Два года воевал с ними бок о бок. С Ильей Ожередовым вместе прибыл в полк. Тогда нас было пятеро. Крепко дружили. Теперь в живых осталось двое...

Под утро забылся коротким сном. Проснулся с одним желанием: быстрее вернуться в строй и отомстить врагу.

Но на моем пути встали врачи медсанбата.

— Рана глубокая, заживление идет медленно. Опасность воспалительного процесса, а следовательно, и прорыва суставной сумки еще не миновала... — говорили мне хирурги.

Как-то в конце апреля по палаткам, где размещалась команда выздоравливающих, прошел слушок: в медсанбат [216] прибыл комдив Чурмаев... Вскоре меня пригласили на перевязку. Обычно в установленное время на нее я приходил сам. «К чему бы это? — подумалось мне. — Здесь есть какая-то связь с начальством. Если это так, надо воспользоваться случаем и просить генерала Чурмаева помочь вернуться в строй».

Перевязку делала медсестра Клавдия Тимофеева. У стола появились Крупский, Яременко и еще один хирург. «Консилиум», — промелькнула мысль. Они внимательно осмотрели рану, попросили согнуть ногу в колене. Перебросившись несколькими словами на латыни, отошли. Потом, когда на рану наложили бинт, и я встал, Крупский пригласил меня в соседний домик. Войдя, я увидел Г. И. Чурмаева, начсандива Н. И. Чугунова и командира медсанбата Попова. Они просматривали какие-то бумаги. Я представился. Чурмаев оторвался от бумаг и внимательно оглядел меня.

— Вид у вас молодцеватый, бравый, — сказал комдив, пожимая руку. — А как со здоровьем?

— Здоровье хорошее, товарищ генерал. Прошу вашего содействия в возвращении меня в строй, — выпалил я на одном дыхании.

— А рана?

— И с ней нормально.

— Что значит нормально? Скажите точнее!

За меня ответил Крупский. Он уточнил, что заживление раны протекает хорошо. Теперь требуются только периодические перевязки. А их можно делать и в полковом медпункте. Затем после небольшой паузы он сказал:

— Но лечащий врач Яременко другого мнения. Она возражает против выписки, считает ее преждевременной.

— Почему так? — недоуменно спросил Чурмаев. — А ну-ка, позовите ее сюда!

Врач Яременко не заставила себя долго ждать.

— Доктор! Почему не выписываете в строй майора Вязанкина? Он что, еще не здоров? — спросил генерал.

— Сам он здоров, Георгий Иванович. Но рана его еще не зарубцевалась. Без резких движений в полку ему не обойтись. А это может повредить рану и задержит ее заживление на большой срок. Не исключено и более серьезное осложнение...

— А сколько, по вашему расчету, потребуется времени для окончательного его выздоровления? [217]

— Трудно сейчас предсказывать, как дальше будет протекать этот процесс. Наверное, недели две потребуется...

— Многовато. Он нужен в полку. Но раз необходимо, пусть будет по-вашему. Спасибо, доктор! Вы свободны...

Чурмаев, повернувшись ко мне, спросил:

— А сам-то как себя чувствуешь?

— Бегать, конечно, не могу. Нога еще плохо сгибается. Но с клюшкой хожу уверенно. Буду там соблюдать осторожность. Перевязку же, как заметил доктор Крупский, буду делать в своей санчасти.

— Все это не так просто, как кажется... Хорошо. Раз врачи считают, что ты еще не здоров, к ним надо прислушаться. Да они, пожалуй, и правы. Что это за начальник, который не может быстро встать, лечь, пробежать... Недельку-полторы побудь еще здесь, укрепись, а потом, если будет все благополучно, милости прошу к нашему шалашу — прямо в полк. Положение-то там с кадрами и сам, наверное, знаешь: одному Велибекову трудновато приходится...

Позади остались первомайские праздники, а я еще числился больным. И только 15 мая я пошел на последнюю перевязку. Ее делала сама Валентина Григорьевна.

— Спасибо вам, доктор! Спасибо... Это последний мой визит сюда, и я, наверное, не скоро увижу вас?..

— Уезжаете сегодня?

— Да.

— Подождите на улице, попрощаемся.

Пройдя переулок, мы свернули в сад. Утро выдалось теплое, ясное. Уселись на скамейку.

— Так, значит, уезжаете? — повторила свой вопрос Валентина Григорьевна.

— Да, надо. Признаться, мне стыдно уже здесь сидеть с почти зажившей раной. По всему чувствуется, что в полку я нужен. А это для меня дорого.

— Понимаю...

Разговор наш затянулся. Как-то незаметно Валентина Григорьевна рассказала мне о себе. В свою очередь и я рассказал ей о себе. Поговорили, кажется, обо всем, и посмеялись, и погрустили.

— Ну, а теперь мне пора...

— Да и мне тоже... Спасибо за все, доктор... И всего хорошего. [218]

— До свидания, и только до свидания. А если будет плохо с раной, обязательно приезжайте, помогу... Ну, а в тяжелую минуту думайте обо мне: я всегда буду с вами.

— Это правда?

— Да!

Валентина Григорьевна крепко пожала мне руку...

* * *

В полдень мы с Коровкиным выехали из Кицкан. Пара вороных коней, запряженных в легкую пролетку, не спеша трусила по извилистой дороге. Миновав последние домики селения, я сразу же почувствовал, что мы находимся недалеко от переднего края. На многочисленных перекрестках дорог и тропинок пестрели стрелки-указки. Они были направлены к складам, мастерским, пунктам боепитания и медпунктам. Одна из них с надписью: «Хозяйство Гутмана» — привела в радостный трепет мое сердце. Эта указка уже более двух лет служила ориентиром для всех, кто стремился найти наш 89-й гвардейский стрелковый полк. Особенно она помогала тем, кто подвозил нам боеприпасы или какое-либо военное имущество. Ее выставлял наш начальник артиллерийского снабжения майор Александр Менделеевич Гутман, трудолюбивый, всегда отлично выполнявший свои обязанности ленинградский коммунист с большим партийным стажем. Но вот внимание привлекла еще одна указка. Она направляла к месту расположения командного пункта дивизии.

— Сверни вон на ту дорогу, — приказал я ездовому. — Сначала явимся в штадив.

Пролетка затряслась по проселку в сторону Киркаешты. В густом саду у шлагбаума нас остановил часовой. Внимательно изучив мои документы, он показал, как попасть на КП. Упряжку нашу посоветовал поставить под навес, устроенный для этой цели невдалеке от контрольно-пропускного пункта. Пройдя немного, мы увидели ряд добротных блиндажей. У входа в один из них с табличкой «ОК» встретились с начальником отдела кадров Н. И. Чажечкиным. Он провел меня к начальнику штаба дивизии полковнику З. И. Артемову.

Не без труда я опустился вниз (нога еще свободно не сгибалась) и очутился в просторном помещении, освещенном электрическим светом от аккумуляторных батарей. За широким самодельным столом, склонившись над картон, [219] сидели генерал Чурмаев, полковник Артемов и подполковник Молчанов.

Я доложил о прибытии. Чурмаев поднялся, пожал мне руку, по-отечески похлопал по плечу. А когда я поздоровался с Артемовым и Молчановым, усадил на свободный стул.

— С клюшкой еще ходишь? — спросил у меня Георгий Иванович.

— Так точно! Нога еще не очень хорошо сгибается в колене.

— Ну, это ничего, заживет здесь скорее, чем в медсанбате. Главное, как раз к делу возвратился.

Расспросив меня подробнее о состоянии здоровья, Чурмаев продолжал:

— Сегодня в ночь восемьдесят девятый полк из второго эшелона выводится в первый. Ему предстоит большая работа, а командира нет. Вот мы сидим и ломаем голову, на кого возложить командование полком. А тут, как говорится, на ловца и рыба идет, — перефразировал он на рыбацкий манер известную охотничью поговорку, — раз прибыл, тебе и карты в руки...

— А что случилось с Велибековым? — невольно вырвалось у меня.

— Велибеков жив, но не совсем здоров. Врачи вновь кладут его в медсанбат. А нового командира пока еще не прислали. Вот и придется тебе временно возглавить полк. Думаю, что это ненадолго.

Чурмаев коротко проинформировал меня об обороне противника, поставил боевую задачу. Начальник штаба Артемов, сообщив, что Ковыженко уже известна боевая задача, вручил мне письменное боевое распоряжение.

...Полку предстояло в ночь на 16 мая принять участок обороны от 92-го гвардейского стрелкового полка со всеми имеющимися минными полями, проволочными заграждениями и инженерными сооружениями: траншеями, ходами сообщения, бытовыми блиндажами, огневыми позициями для ручных и станковых пулеметов, минометов и артиллерии. Нам надлежало получить у сменяемых подразделений сведения об обороне противника и режиме его огня, схемы батальонных, ротных и взводных районов обороны, стрелковые карточки отделений и отдельно стоявших ручных и станковых пулеметов.

Прием обороны назначался с наступлением темноты и [220] должен был завершиться к 2 часам 16 мая. Акт и схему обороны приказано представить в штадив к 8 часам. Вместе с тем нам рекомендовалось не прекращать инженерные работы до начала смены и после нее, усилить бдительность личного состава, организовать круглосуточное дежурство офицеров. Отдых личному составу на переднем крае предоставлять только в дневное время в две смены: одна половина бодрствует, другая — отдыхает...

Полковой участок обороны был широк, изрезан озерами и болотами. Опорные пункты в нем, по существу, размещались по отдельным направлениям, разобщенным друг от друга. Кроме того, полку приказывалось ранее выставленное боевое охранение между озером Фигурное (1 км восточнее Хаджимуса) и лесом (300 м западнее озера Бабай) оставить на месте. Все это создавало большие трудности в организации огня и взаимодействия между подразделениями.

Когда я вышел из блиндажа Артемова, было уже далеко за полдень. Солнце клонилось к горизонту. Легкий ветерок принес прохладу. Командный пункт полка в то время размещался в лесу, в 2 км к западу от Киркаешты. По пути туда я медленно перебирал все мероприятия, которые надо было сделать в первую очередь, составлял план своих действий. Но ход моих мыслей был прерван грохотом разрывов снарядов вблизи от дороги. В нос ударил кисло-терпкий запах. Кони рванулись вперед. Я покачнулся, резко откинулся назад и почувствовал боль в колене. Сердце учащенно забилось. «Что это, испуг? — подумал я. — Случайные разрывы снарядов раньше на меня так не действовали. Неужели стал трусить? Отчего же? Наверное, отвык за полтора месяца лечения. Ничего, привыкну...»

Выпустив еще несколько снарядов, гитлеровцы прекратили огонь. «А возможно, этот участок просматривается противником? Надо проверить, — отметил я мысленно. — И если это так, необходимо поставить здесь щитовую маску».

Вскоре мы въехали в густой лес. Вековые дубы, ясени и липы своими развесистыми кронами надежно прикрывали от воздушного наблюдения. Вдали среди стволов деревьев я заметил группу офицеров.

— Это наши офицеры. Там и штаб полка расположен, — указывая на них, сказал Коровкин. [221]

Подъехав поближе, приказал остановить коней. Осторожно выбравшись из пролетки и опираясь на крючковатую палку, пошел к группе. Там меня заметили. Очевидно, о моем прибытии уже предупредил Артемов. Высокий, подтянутый старший лейтенант Ковыженко подал команду «Смирно», направился навстречу с докладом... Пожав ему руку, подошел к офицерам, поздоровался с ними. Давно не переживал такой радости, как теперь... Оказалось, Ковыженко проводил совещание с командирами подразделений о предстоящей боевой задаче полка.

Вслед за ним я по некоторым вопросам дополнил начальника штаба и передал офицерам указания командира дивизии. После окончания совещания офицеры окружили меня. Среди них были старые друзья: Синягин, Спиров, Шилов, Луконин, Гринь, Кривопол, Рогалевич, Селиверстов, Декань, комбаты Шишковец, Полищук... С болью в сердце вспомнили мы и тех, кто пал смертью храбрых в минувших боях, и тех, кто находился в госпитале... но нужно было готовиться к новым боям.

* * *

Полк занял оборону на открытой заболоченной местности, просматриваемой и насквозь простреливаемой противником. Наряду с несением боевой службы мы развернули инженерные работы, совершенствуя оборону, создавая надежные укрытия для личного состава и боевой техники. Однако сделать все это было чрезвычайно сложно.

В светлое время враг не давал поднять головы, поэтому инженерные работы велись только ночами, а они становились все короче и короче. К тому же из-за неглубокого залегания грунтовых вод наши гвардейцы не могли отрывать окопы и траншеи полного профиля: их тут же заполняла болотная жижа. Кроме того, в ночное время враг усиливал беспокоящий огонь из орудий, минометов и пулеметов. И, несмотря на эти трудности, выполняя приказ командования дивизии, полк настойчиво вгрызался в землю. К работам привлекался весь личный состав полка.

Наступившие теплые, солнечные дни подсушивали болото. Это и позволяло углублять окопы, траншеи, ходы сообщения, огневые позиции. А там, где невозможно было это сделать, насыпным способом поднимались брустверы.

В двадцатых числах мая в полк прибыл новый командир подполковник А. Г. Куликов. О его прибытии нас известили [222] из штадива. Мы с Синягиным встретили Александра Григорьевича Куликова у блиндажей командного пункта. Был он среднего роста, сухопар. Густая, цвета соломы, зачесанная назад шевелюра, широкий, открытый лоб, немного скуластое суховатое лицо с длинными рыжеватыми, хорошо ухоженными усами. Голубые глаза, которые он при разговоре немного прищуривал. Одет просто: выгоревшая гимнастерка, такие же бриджи, аккуратно заправленные в поношенные, но до блеска начищенные хромовые сапоги. На груди, над правым кармашком гимнастерки, орден Александра Невского. Вот, пожалуй, и все, что я отметил во внешности нового командира полка. Да еще голос у Куликова глуховатый, говорил он не спеша, рассудительно.

О себе подполковник рассказал немного. Он прибыл с краткосрочных фронтовых курсов командиров полков. Родом из Омской области, по профессии учитель, бывший командир запаса. В армию призван в начале войны, командовал ротой и продолжительное время — батальоном. Вот и все. Александр Григорьевич в целом произвел на меня положительное впечатление. «И все же это не Орехов, — подумалось мне, — в нем не чувствуется того задора, решительности, уверенности в своих действиях, которые были у Василия Романовича». Но успокоил себя тем, что сложившееся при первом разговоре впечатление может быть ошибочным...

После беседы связался с Чурмаевым. Он приказал бразды правления передать Куликову, а самому приступить к исполнению обязанностей начальника штаба полка. От комдива я узнал, что Ковыженко отзывается на прежнюю должность — заместителя начальника разведки дивизии.

В боевой обстановке передача полка в новые руки — процесс непродолжительный. Мы собрали совещание. На него пригласили офицеров управления полка и командиров спецподразделений. Они доложили Куликову о состоянии дел в подчиненных им подразделениях, а помощник командира полка П. В. Спиров — о состоянии тыла и материальных запасах. С наступлением темноты Куликов ознакомился с командованием батальонов и их районами обороны.

Утром следующего дня, тепло проводив Ковыженко, я занялся непосредственно своими делами. В штабе появились [223] несколько новых офицеров. На должность помощника начальника штаба по оперативной части вместо Тонконога был назначен старший лейтенант В. П. Шилов. Вениамин Петрович служил в полку с весны 1943 года — сначала в должности заместителя командира роты, а затем старшим адъютантом 3-го стрелкового батальона. Но поскольку этого батальона как войсковой единицы в полку продолжительное время не существовало, а положенный по штату офицерский состав находился в полковом резерве, то его, грамотного в военном отношении и исполнительного офицера, мы привлекали к работе в штабе. Он всегда был в курсе всех оперативных вопросов, а приняв должность оператора, стал выполнять ее с большим старанием и умением.

На должность начальника связи полка прибыл молодой, грамотный и опытный связист, участник боев под Сталинградом, капитан Виктор Сосипатрович Знаменский. Раненого помощника начальника штаба по тылу П. М. Личагина заменил старший лейтенант Зиновий Иванович Павзло, весьма сведущий в вопросах тылового обеспечения офицер. Вакантной оставалась должность, которую занимал И. И. Лазаревич. Но когда возникала необходимость в переводчике, нам помогал помощник по спецсвязи В. М. Кривопол, неплохо владевший немецким языком.

Офицерами штаба я остался доволен. Несмотря на то что добрая половина их сменилась, коллектив оставался спаянным и работоспособным.

...Давно кончилась пора цветения садов. В зелень плодовых деревьев вплелись бордовый и янтарный цвета вишни, черешни. Несмотря на то что шла война с ее непосредственными спутниками — свистом пуль и грохотом снарядов и бомб, жизнь в природе ни на минуту не замирала. Развивались своим чередом и события на фронте. Июнь ознаменовался новыми сокрушительными ударами советских войск на Карельском перешейке и в Белоруссии. Ежедневно радио приносило из Москвы победные звуки салюта.

Мы же продолжали сидеть в обороне и по мере подсыхания болот расширяли плацдарм, приближая свой передний край к оборонительной линии врага. Делали это осторожно. Сначала разведчики определяли степень высыхания грунта. Затем на выгодные рубежи выдвигали боевое охранение, а за ним и весь боевой порядок полка. [224]

И вновь ночами напролет кипела напряженная окопная работа. Копали новые траншеи и ходы сообщения к ним, оборудовали огневые позиции для пулеметов и минометов, устраивали минные и проволочные заграждения, расчищали сектора обстрела от обильно растущего камыша...

В эти же дни в полк поступило значительное пополнение, что позволяло нам создавать полнокровные роты, батальоны, укомплектовывать до штата специальные подразделения. Новобранцы были, главным образом, из недавно освобожденных районов страны. Люди, пережившие немецко-фашистскую оккупацию, горели желанием сполна отомстить врагу за все его злодеяния на советской земле, рвались в бой. Однако они не были еще обучены азам военного дела. Штабу, партийно-политическому составу полка, офицерам батальонов пришлось приложить немало труда, чтобы правильно распределить пополнение по подразделениям, расставить в них младший командный состав, которого не хватало, заново создать или укрепить имеющиеся партийные и комсомольские организации.

Уделялось в полку большое внимание и совершенствованию знаний командиров подразделений и штабных работников. Например, для командиров стрелковых, пулеметных и минометных рот, артиллерийских батарей при корпусе были организованы десятидневные сборы. Со штабными офицерами занятия проводились периодически в полку и дивизии методом штабных тренировок, решением тактических летучек, проведением игр на картах. На занятиях офицеры штаба тренировались также в исполнении боевых и отчетных документов, в ведении рабочих и отчетных карт, в работе на средствах связи с соблюдением мер скрытого управления.

Обучение молодых воинов проводилось как непосредственно на передовой, где они изучали материальную часть оружия и воинские уставы, так и в ближайшем тылу, когда то или иное подразделение выводилось во второй эшелон. На специально оборудованном учебном поле молодые солдаты вместе со старослужащими занимались строевой подготовкой, тренировались в стрельбе, закалялись физически на штурмовой полосе. Там же проходило и тактическое сколачивание подразделений от отделения до роты.

Более крупные учения — батальонные и полковые — проводились на малонаселенной и сильно пересеченной местности, расположенной в 10–15 км восточнее Днестра. [225]

С этой целью полк выводился из обороны. Учениями руководило обычно дивизионное или корпусное командование. Полигон был оборудован траншеями, различными заграждениями, огневыми позициями. Это был в полном смысле слова оборонительный район, подобный тому, на котором нам предстояло наступать.

Реализации всех наших мероприятий способствовала и сложившаяся обстановка. Противник перед нашим фронтом давно не проявлял активности.

Наряду с выполнением оборонительных задач и плана боевой подготовки в дивизии и полку проводились и культурно-просветительные мероприятия. Нам читались лекции, в полку была организована художественная самодеятельность, устраивались концерты гастролирующих выездных бригад профессиональных артистов. Как-то на одном из таких концертов в расположении штаба дивизии я повстречал Валентину Григорьевну Яременко. С момента выписки из медсанбата мы несколько раз встречались, когда я приезжал проведать больного Велибекова. Но каждый раз, когда заглядывал к ней, она оказывалась занятой и нам не удавалось поговорить наедине о своих отношениях.

И вот после концерта я провожал Валентину Григорьевну до медсанбата.

Погода стояла тихая, теплая. Оттого, что наконец-то мы оказались наедине, нам было радостно и весело. Мы обменялись впечатлениями о концерте, о новостях и о многом другом. Выбрав удобный момент, я сделал Валентине Григорьевне предложение. Но ответ я услышал совсем неожиданный. Валентина Григорьевна призналась, что любит меня. Но сейчас выходить замуж она считает делом преждевременным.

— Вот кончится война, тогда и сыграем свадьбу. А сейчас оставим наши отношения такими, какие они есть...

Забегая вперед, скажу, что после победы, в мае 1945 года, будучи еще в Болгарии, мы сыграли свадьбу. И вот уже более трех десятков лет вместе шагаем по жизни...

Но вернемся к событиям тех дней. Во второй половине июня, после завершения батальонных тактических учений, нашему полку было приказано подготовить и провести показное учение на тему «Наступление усиленного стрелкового полка с прорывом укрепленной обороны противника». Им руководил сам командующий армией генерал [226] М. Н. Шарохин. На учение приглашались все командиры корпусов, дивизий и полков, находившихся во втором эшелоне и армейском резерве, командующие артиллерией, начальники специальных войск, участники армейских сборов. Учение в целом прошло хорошо. Командование осталось им довольно. В конце разбора за отличную организацию и старание, проявленные на учении, генерал Шарохин объявил благодарность всему личному составу полка.

Июль прошел в хлопотах несения боевой службы, организации и ведения поисковой и визуальной разведки противника, в настойчивой учебе и инженерных работах. А последним не было конца. Недаром бытовала тогда среди нас поговорка: «совершенствование обороны не имеет пределов».

Передний край нашей обороны, искусно замаскированный, давно уже был придвинут вплотную к вражеским позициям. До них теперь оставалось не более 70–100 м. Но инженерные работы не прекращались ни на минуту. Они по-прежнему велись с напряжением всех сил. Однако копали наши воины не на передовой, а в ближайшем войсковом тылу. Мы сооружали оборонительные рубежи с траншеями полного профиля и ходами сообщения к ним, отрывали окопы для артиллерии и аппарели для танков, которых у нас пока не было. И хотя командование утверждало, что это необходимо для непреодолимой обороны, мы догадывались: готовим укрытия для сосредоточения новых войск — исходный район большого наступления.

* * *

В то время когда наши воины перелопачивали и утюжили животами болотистую землю кицканского плацдарма, командование разрабатывало план разгрома южной группировки противника. 37-я армия по решению командующего фронтом генерала армии Ф. И. Толбухина должна была играть ведущую роль во фронтовой операции. Ей предстояло прорвать оборону противника и во взаимодействии с 57-й армией и войсками 2-го Украинского фронта окружить и разгромить кишиневскую группировку врага. 82-й стрелковый корпус по решению командарма составлял второй эшелон армии.

И вот настал наш черед. 14 августа в полк поступил приказ командира дивизии, из которого нам стало известно, что дивизия выводится во второй эшелон корпуса и [227] все инженерные сооружения, возведенные нами за период обороны, по акту сдает частям 93-й и 113-й стрелковых дивизий 57-й армии. В ночь на 15 августа сдали оборону 29-му полку 93-й стрелковой дивизии.

Объем проделанных нами инженерных работ был весьма внушительный. Но поскольку полк не раз выводился во второй эшелон дивизии, а также много готовил сооружений и за пределами полкового участка, приведу итоговые данные в целом за дивизию. Переданная полоса обороны включала: 26,7 км траншей и ходов сообщения полного профиля, 1713 стрелковых ячеек и пулеметных площадок, более 300 блиндажей, около 100 огневых позиции для артиллерии и минометов, более 13 км проволочного заграждения, 8400 противотанковых и противопехотных мин и много других инженерных сооружений. Эти цифры свидетельствуют о поистине героическом труде наших гвардейцев.

Передача участка обороны и смена частей проводились с величайшей осторожностью и с соблюдением всех мер маскировки. Утром 18 августа полк сосредоточился в северной части урочища Загорный. Здесь мы продолжали подготовку к наступлению.

С утра 19 августа комдив провел строевой смотр, на котором была проверена готовность полка к выполнению боевой задачи. Во второй половине дня на командный пункт дивизии пригласили командиров, замполитов и начальников штабов частей и отдельных подразделений. На этом совещании мы узнали, что войска 3-го Украинского фронта переходят в наступление. Наша дивизия действовала во втором эшелоне 82-го стрелкового корпуса, который, в свою очередь, составлял второй эшелон 37-й армии. Последнее всех нас немного огорчило. Генерал Чурмаев, заметив это, сказал:

— Вы, товарищи, народ грамотный и сами должны знать, какие части и соединения назначаются во второй эшелон...

— Лучшие, конечно, — послышался чей-то голос.

— То-то и оно! Так давайте же сделаем все от нас зависящее, чтобы оправдать доверие командования и Родины.

Вернувшись после совещания в полк, подполковник Куликов пригласил меня к себе. Мы изучили по карте назначенный маршрут движения, рубежи возможной встречи [228] с противником. Затем командир полка принял решение на марш и поставил боевые задачи подчиненным командирам. В подразделениях прошли партийные и комсомольские собрания, а затем провели и митинг в полку. Выступавшие на собраниях и митинге офицеры и бойцы, в первую очередь коммунисты и комсомольцы, дали клятву драться с врагом до последнего вздоха, взяли конкретные обязательства: совершить организованно марш, а при вступлении в бой уничтожить столько-то гитлеровских захватчиков.

Состоялось партийное собрание и у нас в штабе. Доклад на нем сделал командир полка А. Г. Куликов. Вначале, помнится, он коснулся наших успехов в наступательных боях на Правобережной Украине, подвел итоги обороны на плацдарме. Затем командир рассказал коммунистам о боевой задаче, стоявшей перед полком, и охарактеризовал роль штаба и штабных коммунистов в ее решении. Куликов подчеркнул, что каждый своими действиями должен внести вклад в общее наступление, которое имеет большое политическое и стратегическое значение не только потому, что нам предстоит освободить землю Советской Молдавии, где нас ждет братский народ, исстрадавшийся под фашистским игом, но и потому, что Молдавия — это ворота в Балканские страны, народы которых также ждут нашей помощи...

В заключение Александр Григорьевич призвал всех коммунистов проникнуться чувством ответственности и сделать все, чтобы штаб был настоящим помощником командира, чтобы все его коммунисты работали оперативно, слаженно. В прениях выступили несколько человек. Принятая резолюция была краткой. Она требовала от всех коммунистов штаба образцово выполнять свои обязанности, помогать друг другу в бою, подавать пример беспартийным.

* * *

Примерно в полночь я прилег отдохнуть. День, насыщенный подготовительными мероприятиями, не прошел бесследно, и я крепко уснул. Но на фронте мы отвыкли от продолжительного сна. Где-то на рассвете проснулся. Почувствовав себя выспавшимся, отдохнувшим, встал и вышел из землянки. В лесу было еще темно. Но на востоке небо уже серело. Стояла, такая редкая на фронте, никем [229] и ничем не нарушаемая тишина. Со стороны Днестра сквозь вековые деревья чуть-чуть тянуло прохладой. Воздух был наполнен запахом лесной прелости...

И тут я увидел Куликова. Заложив руки за спину, он стоял поодаль от своего блиндажа и мечтательно смотрел в сторону переднего края. Я не хотел мешать его размышлениям, но он уже заметил меня.

— Тишина-то какая, — произнес вполголоса я, когда мы обменялись обычным «доброе утро».

— Вот ее-то я и слушаю, — ответил Куликов, а затем, посмотрев на меня и как бы оценивая, пойму ли я его, продолжил: — А тебе приходилось когда-либо слушать предутреннюю тишину леса, скажем, сидя с ружьем на краю полянки?

— К сожалению, я не охотник...

— А жаль! Тогда ты меня не поймешь. А все-таки постой, послушай! На войне всякое бывает. Может, в жизни у нас и не будет другого такого случая...

— Ну что вы, Александр Григорьевич. Вот закончится война, и мы еще с вами не раз побываем на охоте... После того как справлялись с «тиграми» и «пантерами» из гитлеровского зверинца, нам не страшны будут и настоящие — уссурийские...

— Все это, конечно, так, ты прав. И все-таки послушай!

Мы умолкли. И я действительно услышал эту лесную тишину: легкий ветерок играл листвой дубов и кленов. Она сонно шепталась, словно живая. Пахло влажным мхом и спелой брусникой, пробуждавшиеся птицы заводили зоревые песни, а откуда-то издали доносилось постукивание дятла...

И вдруг вся эта райская тишина сменилась резким, больно ударившим по ушным перепонкам громом выстрелов недалеко от нас стоявших орудий. Лес наполнился гулом, заглушавшим разговор даже рядом стоявших людей. Мы переглянулись.

— Что это? Уже начало? — спросил я у Куликова.

— Не должно бы. Хотя о времени начала артподготовки Чурмаев нам ничего не говорил. Возможно, он об этом и сам не имел сведений. Однако на артподготовку эта пальба непохожа...

Спустившись в блиндаж, Куликов позвонил начарту Деканю. Он возглавлял артиллерию и минометы полка, [230] входившие вместе с 61-м гвардейским артполком дивизии в сводную группу корпуса. От него мы узнали, что это было начало разведки боем. Стрельба как внезапно началась, так вскоре и закончилась.

В 8 часов утра наступившую было тишину вновь разорвала артиллерийская канонада. Теперь она слышалась не с одного направления, а отовсюду. Что творилось на переднем крае, нам не было видно. Но по тому, как дрожала земля, как небо прочерчивали огненные трассы реактивных снарядов, как низко, почти на бреющем полете, над нами то и дело проносились тройки, девятки краснозвездных штурмовиков, мы представляли себе, что творится в расположении врага. Один час сорок пять минут длилась артиллерийская подготовка. А в 9 часов 45 минут мы услышали рокот двигателей танков и мощное, тысячеголосое «ура» пехоты.

Вскоре звуки боя стали удаляться. Мимо нас прошли орудия: сначала на конной, а затем на автомобильной тяге. В воздухе продолжала сновать штурмовая авиация. По всему чувствовалось: успех обозначился. И от этого становилось радостно на душе. К полудню из штаба дивизии сообщили о том, что оборона врага прорвана, наступление развивается по плану.

В 15 часов снимаемся с места и мы. Идем медленно, во идем вперед. К 19 часам сосредоточиваемся в садах южнее Копанки. Можно было следовать и дальше. Но нас остановили. Дороги были нужны и подвижной группе армии — 7-му механизированному корпусу. Позднее нам стало известно и о результатах первого дня наступления: войска 37-й армии к исходу дня на ряде участков вклинились во вторую оборонительную полосу противника, продвинувшись в глубину на 10–12 км.

Внесли посильный вклад в эти успехи и наши артиллеристы и минометчики, действовавшие в корпусной сводной группе по огневому обеспечению правого фланга армии. С большим воодушевлением об участии полковых минометчиков в постановке дымовой завесы рассказывал нам начальник химической службы полка Павел Александрович Селиверстов. Наконец-то и ему довелось применить свое оружие в бою.

Отличились и артиллеристы дивизиона Н. Г. Лаврентьева, поддерживавшего 181-й полк 61-й гвардейской стрелковой дивизии. В период артподготовки не все доты [231] противника оказались подавленными. Правофланговый батальон полка был остановлен пулеметным огнем из дота.

Командир дивизиона Н. Г. Лаврентьев приказал подавить вражеский дот командиру 1-й батареи старшему лейтенанту Н. Н. Софинскому. Для корректировки огня Софинский с группой разведчиков выдвинулся на передний край и, определив координаты, передал их на огневые позиции. Дот врага был накрыт первым же огневым налетом. Батальон стремительно двинулся вперед. Старший лейтенант Софинский с разрешения Лаврентьева вместе с бойцами взвода управления и разведчиками батареи пошел вслед за пехотой. И тут случилось непредвиденное.

Отходившая группа противника наскочила на наших артиллеристов. Старший лейтенант Софинский не растерялся. Он развернул своих людей навстречу врагу и повел их в атаку. Завязавшийся бой был непродолжительным. До десятка фашистов уничтожили, а четырех взяли в плен. У артиллеристов потерь не было. При этом отличились командир взвода лейтенант Кайдаш, уничтоживший двух гитлеровцев, смело действовали артиллерийские разведчики Могила, Капличенко, связисты Гущев, Савельев и Максименко.

На следующий день по всему фронту развернулись ожесточенные бои. Наступление 37-й армии противник пытался остановить контратаками 13-й танковой дивизии, введенной в бой из резерва. Но сдержать наших гвардейцев ему не удалось.

Во второй половине дня была введена в прорыв подвижная группа армии. Темп продвижения первого эшелона увеличился. Примерно в 16 часов двинулись вперед и мы. Через час подошли к бывшему переднему краю обороны. Куда ни кинешь взгляд — все изрыто воронками от авиабомб и снарядов. Местность усеяна разбитой вражеской техникой. Повсюду множество трупов гитлеровцев...

Конечно, идти во втором эшелоне за наступающими войсками легче, чем продвигаться с боем. Однако и легким этот наш марш назвать было нельзя. Наш полк шел авангардным в дивизии со всеми вытекающими отсюда предосторожностями и мерами охранения: с головой и боковыми походными заставами, мерами противовоздушной обороны. Мы шли вслед за войсками первого эшелона по территории, только что освобожденной от врага, это не исключало появления в нашем тылу значительных [232] вражеских групп, могущих, как это имело место под Раздельной, наделать немало неприятностей и нам, и тылам армии. При этом нам нужно было сохранять и готовность при первом сигнале вступить в бой вместе с войсками первого эшелона.

Утром 22 августа с рубежа Опач, Монзырь в образовавшемся промежутке между 6-м гвардейским и 66-м стрелковым корпусами в сражение был введен первый эшелон нашего 82-го стрелкового корпуса. Перед фронтом корпуса враг начал поспешно отходить. Да так стремительно, что мы едва успевали продвигаться за первым эшелоном корпуса. Запомнились селения: Опач, Токуз, Лунга, Колбараш, Троица. Но так продолжалось только до вечера 23 августа. На рубеже реки Когильник, на участке Валя-Прежей-Ноу, Чимишлия, противник оказал сильное сопротивление. Командир 82-го стрелкового корпуса генерал Кузнецов с целью наращивания усилий ввел в бой второй эшелон — 28-ю гвардейскую дивизию. В это время наш полк находился еще на марше.

...День подходил к концу. Тринадцать часов непрерывного марша остались позади. Но люди все шли и шли. Так требовала обстановка. А день стоял жаркий, душный. Гвардейцы шли, не соблюдая особого равнения. По их грязным от пыли лицам текли ручьи пота. Выцветшие гимнастерки на спинах покрылись солью. Мы с Синягиным и офицерами штаба шли в голове главных сил полка. Куликов с небольшой оперативной группой — во главе авангардного батальона.

До конечного пункта — Сату-Ноу — оставалось несколько километров. Солнце катилось уже к закату. Втягиваемся в длинное селение Бахмутка, раскинувшееся вдоль обоих берегов реки Скиноса. По предложению Синягина мы останавливаемся, пропускаем одну ротную колонну, присоединяемся к другой, заводим разговор с воинами.

— Ну как, гвардейцы, устали? — обратился Сипягин к одному уже немолодому, усатому воину.

— Усталость — это ничего, товарищ гвардии майор. Главное — врага догнать, наступить ему на хвост и взяться за гриву. Это дело посерьезнее. Четвертые сутки уже гонимся за ним, а видим только его трупы. Если сбежит за Прут, там его труднее будет достать...

— Ничего, ничего. Наши танкисты врагу дорогу на [233] запад уже перерезали. Скоро догоним его, — заверил Сипягин.

И вдруг впереди послышалось несколько крякающих разрывов вражеских снарядов.

— Вот он, фашист, и легок на помине, — сказал коренастый, приземистый гвардеец, идущий рядом с усачом.

«Да это в районе нашего первого батальона», — подумалось мне. Распорядившись ускорить шаг, мы с Синягиным поспешили в голову колонны. Командира полка подполковника Куликова нагнали на северной окраине Селемета у переезда через железную дорогу. Он приказал развернуть батальон по Троянову валу западнее реки Скиноса, а штаб расположить у мельницы.

На землю опустились сумерки. Артиллерия противника продолжала вести огонь по дороге, идущей из Селемета на север, к станции Сагайдак. Ей вторили крупнокалиберные пулеметы. Но наши гвардейцы двигались по полю в развернутом строю и потерь от вражеского огня не несли. Вскоре в штаб возвратились разведчики. Лейтенант Н. И. Долматов доложил, что противник обороняет рубеж Сату-Ноу, отметка 236,6. В Сату-Ноу создан сильный опорный пункт. На его южной окраине отмечены две автоматические пушки, четыре танка, три штурмовых орудия и четыре крупнокалиберных пулемета... Сведения о противнике Куликов и я нанесли на карту.

Спустя некоторое время на командный пункт прибыл командир дивизии генерал Чурмаев. Он поставил полку боевую задачу: выбить противника из Сату-Ноу и к исходу суток овладеть Суриком, закрепиться на его северной окраине. Начало наступления назначалось на 22 часа. [234]