Приложение I. письмо генерала П. Н. Врангеля главкому В. С. Ю. Р. генералу А. И. Деникину{22}

[Конец февраля старого стиля 1920 г.]

Милостивый Государь Антон Иванович!

Английский адмирал Сеймур передал мне от имени начальника Английской миссии при В. С. Ю. Р. генерала Хольмана, что Вы сделали ему заявление о Вашем требований оставления мной пределов России, причем обусловили это заявление тем, что вокруг моего имени якобы объединяются все те, которые недовольны Вами. Адмирал Сеймур предложил мне использовать для отъезда за границу английское судно.

Ровно полтора года тому назад я прибыль в Добровольческую армию и стал добровольно в Ваше подчинение, веря, что Вы — честный солдат, ставящий благо Родины выше личного, и готовый жизнь свою положить за спасение Отечества. Полтора года я сражался в рядах Вооруженных Сил Юга России, неизменно ведя мои войска к победе и не раз в самые тяжелые минуты спасая положение. [458]

Моя армия освободила Северный Кавказ. На совещании в Минеральных Водах 6 января 1919 года я предложил Вам перебросить ее на царицынское направление, дабы подать помощь адмиралу Колчаку, победоносно подходившему к Волге. Мое предложение было отвергнуто, армия стала перебрасываться в Донецкий бассейн, до мая месяца вела борьбу под начальством генерала Юзефовича, заменившего меня во время моей болезни. В апреле, едва оправившись, я прибыл в армию и рапортом от 4 апреля за № 82 вновь указал Вам о необходимости выбрать главным операционным направлением — направление царицынское, причем предупреждал, что противник сам перейдет в наступление от Царицына, отчего создастся угроза нашей базе.

Мои предсказания пророчески сбылись, и к середине апреля неприятель перешел Маныч и, выйдя в тыл Добрармии, подошел на 12 верст к Батайску. Перед грозной опасностью сюда стали спешно перебрасываться части, главным образом конница, и Вы приняли над ними личное руководство.

Противник был отброшен за Маныч, все же наши попытки форсировать реку успеха не имели. 4 мая мне было предложено Вами объединить войска Манычской группы, и уже 8 мая я, разбив X армию красных, погнал ее к Царицыну. В то же время произошел перелом в Донецком бассейне, и одновременно с моим движением вверх по Волге генерал Май-Маевский занял Харьков.

Военное счастье улыбалось Вам, росла Ваша слава и с нею вместе стали расти в Вашем сердце честолюбивые мечты.

Совпавший с целым рядом Ваших побед Ваш приказ о подчинении своем адмиралу Колчаку доказывал, конечно, противное.

Будущая история покажет, насколько этот Ваш приказ был доброволен. Вы пишете, что подчиняетесь адмиралу Колчаку, отдавая свою жизнь на служение горячо любимой Родине и ставя превыше всего ее счастье. Не жизнь приносили Вы в жертву Родине, а только власть. И неужели подчинение другому лицу для блага Родины [459] есть жертва для честного сына ее? Эту жертву не в силах был принести возвестивший ее, упоенный новыми успехами и честолюбием.

Предоставленный самому себе, адмирал Колчак был раздавлен и начал отходить на Восток. Тщетно наша Кавказская армия пыталась подать помощь его войскам.

Истомленная походом по безводной степи, слабо пополняемая, она к тому же ослаблялась выделением все новых и новых частей для переброски на фронт Добрармии, войска которой, почти не встречая сопротивления, шли к Москве.

В середине июля мне наконец удалось связаться с Уральцами, и, с целью закрепления этой связи, 2-й Кавказской дивизии генерала Говорущенко было предложено переброситься в район Камышина на левый берег Волги. Ниже приводимые две телеграммы, полагаю, достаточно освещают вопрос о стремлении высшего командования подать помощь сибирским армиям Верховного правителя.

1. «Для доклада Главкому. Прошу срочно сообщить, чем вызвана переброска отряда генерала Говорущенко на левый берег Волги. Переброска столь крупного отряда, в связи с необходимостью выделения Терской дивизии и возвращения Донцам их 1-го корпуса, слишком ослабляет часть армии на главном операционном направлении. Таганрог, 16 июля. № 010275. Романовский».

2. «Таганрог, генералу Романовскому, на № 010275. Переброска частей генерала Говорущенко на левый берег Волги имеет целью скорейшее соединение с войсками Верховного правителя и намечена в связи с передачей в состав Кавармии 1-го Донского корпуса и обещанием 2-й пластунской бригады, о начале переброски которой я был телеграфно уведомлен. Отход Уральцев на Восток и намеченная передача Донцам 1-го корпуса, задержание в Добрармии 2-й пластунской бригады и приказание направить туда же Терцев в корне меняет положение. При этих условиях не только перебросить на левый берег Волги в район Камышина не могу, но и от всякой активности в северном направлении вынужден отказаться. Боевой состав армии таков, что при указаниях действовать [460] одновременно на астраханском и саратовском направлениях — последнее направление могу лишь наблюдать. Царицын, 16 июля 1919 года. № 01549. Врангель».

Войска адмирала Колчака, не поддержанные нами, были разбиты. Оренбуржцы положили оружие, и лишь горсть Уральцев в безводных степях продолжала оказывать врагу сопротивление. Покончив с сибирским войском, противник стал спешно сосредоточивать части к Саратову, имея целью, обрушившись на ослабленную Кавказскую армию, отбросить ее к югу и тем обеспечить коммуникации своего Восточного фронта.

Письмом от 29 июля я обратился к Вам, указывая на тяжелое положение армии и на неизбежность, благодаря Вашей ошибочной стратегии, поворота боевого счастья. Я получил ответ, где Вы указываете, что, «ежели бы я следовал совету моих помощников, то Вооруженные Силы Юга России не достигли бы настоящего положения». Мои предсказания сбылись и на сей раз: Кавказская армия под ударами II, IV, X и XI армий красных была отброшена к югу, хотя с беспримерной доблестью разбила, опираясь на Царицынскую укрепленную позицию, все четыре армии, но и сама потеряла окончательно возможность начать новую наступательную операцию.

Отбросив к югу мою армию, противник стал спешно сосредотачивать свои силы для прикрытия Москвы и, перейдя в наступление против армии генерала Май-Маевского, растянувшейся на огромном фронте, лишенной резервов и плохо организованной, легко заставил ее начать отход.

Еще в то время, когда добровольцы победоносно продвигались к сердцу России и слух Ваш уже улавливал перезвон московских колоколов, в сердца многих из Ваших помощников закрадывалась тревога. Армия, воспитанная на произволе, грабеже и насилии, ведомая начальниками, примером своим развращающими войска, — такая армия не могла создать Россию.

Не имея организованного тыла, не подготовив в тылу ни одной укрепленной позиции, ни одного узла сопротивления и отходя по местности, где население научилось [461] ее ненавидеть, Добровольческая армия, начав отступление, стала безудержно катиться назад.

По мере того, как развивался успех противника и обнаруживалась несостоятельность нашей политики и нашей стратегии, русское общество стало прозревать. Все громче и громче стали раздаваться голоса, требующие смены некоторых лиц командного состава, предосудительное поведение которых стало достоянием общества, и назывались начальники, имена которых среди общего развала оставались незапятнанными.

Отравленный ядом честолюбия, вкусивши власть, окруженный бесчестными льстецами, Вы уже думали не о спасении Отечества, а о сохранении власти.

17 октября генерал Романовский телеграммой запросил меня, какие силы мог бы я выделить из состава Кавказской армии на помощь Добровольческой. Я телеграммой 18 октября за № 03533 ответил, что при малочисленности конных дивизий — переброской одной — двух дивизий. Остающиеся части Кавказской армии, ввиду их малочисленности, я предложил свести в отдельный корпус, оставив во главе генерала Покровского.

Стратегическое решение напрашивалось само собой: объединение сосредоточенных в районе Купянска 3-го конного корпуса, 4-го Донского конного корпуса, Терской и отдельной Донской дивизии с вновь перебрасываемыми тремя с половиной Кубанскими дивизиями. На этом решении настаивали все три командующих армиями, но в желании старших военачальников, армии и общества Вы уже видели для себя новую опасность. Еще по занятии Царицына, когда я и бывший в то время начальником штаба моей армии генерал Юзефович предложили сосредоточить в районе Харькова крупные массы конницы, объединив их под моим начальством, Вы на совещании высказали достойное Вас предположение, что мы стремимся первыми войти в Москву. Теперь падение обаяния Вашего имени Вы увидели не в Ваших ошибках, а в непостоянстве толпы, нашедшей себе нового кумира. Из состава Кавказской армии были взяты только две дивизии, и, хотя впоследствии сама обстановка вынудила [462] Вас перебросить три с половиной дивизии, время было упущено безвозвратно, и вводимые в бой по частям войска поочередно терпели поражения. Еще 11 ноября Вы в ответ на мои повторные настояния писали мне, что после детального обсуждения отказываетесь от предложенной мной перегруппировки, а через 10 дней, когда выяснилась уже потеря Харькова и неизбежность отхода в Донецкий бассейн, Вы телеграммой вызвали меня для принятия Добровольческой армии с подчинением мне конной группы. Об оказании серьезного сопротивления противнику думать уже не приходилось: единственно, что еще можно было сделать, — это попытаться вывести армию из-под ударов врага и, отведя ее на соединение с Донской армией, прикрыть ростовское направление. Я это сделал после тягчайшего 550-верстного флангового марша.

По мере того как армия приближалась к Ростову и Новочеркасску, росли тревога и неудовлетворенность. Общество и армия отлично учитывали причины поражения, и упреки Вашему командованию раздавались все громче и громче.

Вы видели, как пало Ваше обаяние, власть ускользала из Ваших рук. Цепляясь за нее в полнейшем ослеплении, Вы стали искать кругом крамолу и мятеж. 9 декабря я подал рапорт с подробным указанием на необходимость принять спешно ряд мер для улучшения нашего положения.

Я указал на необходимость немедленно начать эвакуацию Ростова и Новочеркасска и принять срочные меры по укреплению плацдарма на правом берегу Дона. Ничего сделано не было, но зато в ответ на мой рапорт последовала Ваша телеграмма всем командующим армиями с указанием на то, что «некоторые начальники позволяют себе делать мне заявления в недопустимой форме», с требованием беспрекословного повиновения.

В середине декабря, имея необходимость выяснить целый ряд вопросов (мобилизация населения и конская мобилизация в занятом моей армией Таганрогском округе развертывание некоторых кубанских частей и пр.) с генералами Сидориным и Покровским, я просил их прибыть [463] в Ростов для свидания со мной. Телеграмма им была в копии сообщена генералу Романовскому. На следующий день я получил Вашу циркулярную телеграмму всем командующим армиями; в ней указывалось на недопустимость моей телеграммы с запрещением выезда командующим за пределы их армии. По-видимому, этими мерами Вы собирались пресечь возможность чудившегося Вам заговора Ваших ближайших помощников.

20 декабря Добрармия была расформирована, и я получил от Вас задачу отправиться на Кавказ для формирования Кубанской и Терской конницы. По приезде в Екатеринодар я узнал, что несколькими днями раньше на Кубань прибыль генерал Шкуро, получивший от Вас ту же задачу, хотя Вы впоследствии и пытались это отрицать, намекая, что Шкуро действует самовольно.

Между тем генерал Шкуро определенно заявил в печати о данном ему Вам поручении, и заявление его Вашим штабом не опровергалось. При генерале Шкуро состоял Генерального штаба полковник Гонтарев, командированный в его распоряжение генералом Вязмитиновым, при нем же состояли два неизвестно кем командированных агента контрразведательного отделения братья К. Последние специально вели агитацию против меня среди казаков, распространяя слух о моих намерениях произвести переворот, опираясь на монархистов, и о желании принять германскую ориентацию.

В конце декабря генерал Шкуро был назначен командующим Кубанской армией, а я, оставшись не у дел, прибыл в Новороссийск. Еще 25 декабря я подал Вам рапорт, указывая на неизбежность развала на Кубани и на необходимость удержания Новороссийска и Крыма, куда можно было бы перенести борьбу. Доходившие из этих мест тревожные слухи, в связи с пребыванием моим в столь тяжкое время для Родины не у дел, не могли не волновать общество. О необходимости использовать мои силы Вам указывалось неоднократно и старшими военачальниками, и государственными людьми, и общественными деятелями. Указывалось, что при самостоятельности Новороссийского и Крымского театров разделение [464] командования в этих областях необходимо. Подобная точка зрения поддерживалась и английским командованием. Лишь через три недели, когда потеря Новороссийска стала почти очевидной, Вы согласились на назначение меня помощником к генералу Шиллингу по военной части, а 28 января, в день моего отъезда из Новороссийска, я уже получил телеграмму генерала Романовского о том, что ввиду оставления Новороссии должность помощника главноначальствующего замещена не будет.

В Новороссийске за мной велась Вашим штабом самая недостойная слежка, в официальных депешах новороссийских агентов контрразведывательного отделения аккуратно сообщалось, кто и когда меня посетил, а генерал-квартирмейстер Вашего штаба позволил себе в присутствии посторонних офицеров громогласно говорить о каком-то внутреннем фронте в Новороссийске с генералом Врангелем во главе.

Усиленно распространяемые Вашим штабом слухи о намерении моем произвести переворот достигли и заграницы. В Новороссийске меня посетил прибывший из Англии г-н Мак-Киндер, сообщивший мне, что им получена депеша от его правительства, запрашивающая о справедливости слухов о произведенном мной перевороте. При этом г-н Мак-Киндер высказал предположение, что поводом к этому слуху могли послужить ставшие широким достоянием Ваши со мной неприязненные отношения.

Он просил меня, буде я найду возможным, с полной откровенностью высказаться по затронутому им вопросу.

Я ответил ему, что не могу допустить и мысли о каком бы то ни было выступлении против начальника, в добровольное подчинении коему я сам стал. Я уполномочил его передать его правительству, что достаточной порукой являются мое слово и вся прежняя моя боевая служба.

В рапорте 31 декабря за № 85 я подробно изложил весь разговор, имевший место между г-ном Мак-Киндером и мной, предоставив в Ваши руки документ, в достаточной степени, казалось бы, долженствующий рассеять Ваши опасения. Вы даже не ответили мне. [465]

Не имея возможности принести посильную помощь защите Родины, утратив веру в вождя, в добровольное подчинение коему я стал в начале борьбы, и всякое к нему уважение, я подал в отставку и уехал в Крым на покой.

Мой приезд в Севастополь совпал с выступлением капитана Орлова. Выступление это, глупое и вредное, но выбросившее лозунгом борьбу с разрухой в тылу и укрепление фронта, вызвало бурю страстей.

Исстрадавшиеся от безвластия, изверившиеся в выкинутые властью лозунги, возмущенные преступными действиями ее представителей, армия и общество увидели в выступлении Орлова возможность изменить существующий порядок. Во мне увидели человека, способного дать то, чего ожидали все. Капитан Орлов заявил, что подчинится лишь мне. Прибывший в Крым после Одессы генерал Шиллинг, учитывая положение, сам просил Вас о назначении меня на его место. Командующий флотом и помощник Ваш генерал Лукомский просили о том же, поддерживая его ходатайство. Целый ряд представителей общественных групп, представителей духовенства, представителей народов Крыма просили Вас о том же. На этом же настаивали представители союзников.

Все было тщетно.

Цепляясь за ускользавшую из Ваших рук власть, Вы успели уже стать на пагубный путь компромиссов и решили неуклонно бороться с Вашими ближайшими помощниками, затеявшими, как Вам казалось, «государственный переворот».

8 февраля Вы отдали приказ, осуждающий выступление капитана Орлова, руководимое лицом, «затеявшим подлую политическую игру» и предложили генералу Шиллингу «арестовать виновных невзирая на их высокий чин и положение».

Одновременно приказом были уволены в отставку я, генерал Лукомский и адмирал Ненюков.

Оба приказа появились в Крыму 16 февраля, а за два дня в местной печати появилась телеграмма моя капитану Орлову, в которой я убеждал его как старый офицер, [466] отдавший Родине 20 лет жизни, ради блага ея подчиниться требованиям начальников.

«Затеявшего подлую политическую игру» не было надобности разгадывать. Его имя называлось громко всеми.

Теперь Вы предлагаете мне покинуть Россию. Предложение это Вы мне передали через англичан. Переданное таким образом предложение могло быть истолковано как сделанное по их инициативе в связи с «германской ориентацией», сведения о которой так усердно распространялись Вашими агентами. В последнем смысле и истолковывался Вашим штабом Ваш приказ о назначении меня в Крым, против чего англичане будто бы протестовали.

Со времени увольнения меня в отставку я считаю себя от всяких обязательств по отношению к Вам свободным и предложение Ваше для меня совершенно необязательным. Средств заставить меня его выполнить у Вас нет. Тем не менее я решаюсь оставить Россию, заглушив горечь в сердце своем.

Столь доблестно начатая Вами и столь недостойно проигранная борьба приходит к концу. В нее вовлечены сотни и тысячи лучших сынов России, не повинных в Ваших ошибках.

Спасение их и их семейств зависит от помощи союзников, обещавших эту помощь Вам.

Кончайте же начатое Вами дело, и, если мое пребывание на Родине может хоть сколько-нибудь помешать Вам спасти ее и тех, кто Вам доверился, я, ни минуты не колеблясь, оставлю Россию.

Барон Петр Врангель [467]