Часть первая

Отдельный танковый разведбатальон

В танковых формированиях были прекрасные кадры. Танковые части пользовались любовью народа. Танкистами становились парни из сел и городов, лучшие трактористы, механики, машинисты, хорошо знакомые с техникой. В 1937–40 годах в танковые училища пошли тысячи комсомольцев, выпускников средних школ, образованных и беспредельно преданных Советской Отчизне. Из них выходили прекрасные младшие командиры танковых частей.

Хорошо были укомплектованы личным составом и танковые экипажи Отдельного разведывательного батальона, которым мне пришлось командовать после окончания курсов в Ленинграде. Комиссаром к нам назначили Виктора Григорьевича Тонкошкурова, ветерана комсомола, коммуниста ленинского призыва 1924 года, двадцатипятитысячника. Моим заместителем по тылу стал капитан Тимофеев, финансист по образованию. В минуты отдыха капитан часто пел. У него был хороший голос. С ним особенно подружился лейтенант Борович, хотя по характеру это были разные люди. Объединяла их общая черта — искренность.

Да, люди у нас были хорошие! А вот с материальной частью — дела неважные. В ожидании техники нас и застала война. Утром 22 июня 1941 года состоялся митинг. [5]

На нем мы поклялись разгромить обнаглевших захватчиков. После митинга ко мне подошла группа механиков-водителей. Красноармейцы были взволнованы: все рвались в бой, надеялись, что перед отправкой на фронт мы получим танки КВ и Т-34. По радио передавали песню:

— Товарищ майор, — сказал один танкист. — Когда же мы сядем на быстрые танки?

— Скоро, — ответил я.

Через час мы получили приказ всему батальону с наличной техникой прибыть на железную дорогу. Многие не успели даже попрощаться со своими любимыми: так спешно надо было грузиться в эшелоны. Танкисты четким строем отправились на станцию. Они пели, вторя духовым оркестрам, сопровождавшим первых мобилизованных. На душе было торжественно и тревожно.

Танкисты погрузили три Т-26, два броневика и десяток полуторатонок. Мотоциклисты-разведчики втащили на платформы восемь мотоциклов. Машины накрыли брезентами.

Небо было ясное, безоблачное. Не верилось, что рано утром бомбили Киев, что на протяжении нашей границы уже бушевала битва пограничников и передовых армейских частей с немецко-фашистскими войсками.

К вагону подошел капитан Тимофеев с молодой красивой женщиной. Она держала в руке небольшой чемоданчик. Капитан доложил:

— Все хозяйство погружено, товарищ комбат! — и робко добавил: — Это моя жена, Аня. Сегодня приехала из Курска. Хочет стать рядовым бойцом...

— Да, товарищ майор. Теперь мое место рядом с мужем... — добавила Анна Тимофеева. [6]

Я несколько растерялся:

— Воевать — не женское дело, товарищ Тимофеева, поезжайте в Курск и ждите своего мужа с победой.

— То же самое говорил мне и комиссар Тонкошкуров. Но чует мое сердце, что эта война — и женское дело. Я с Ваней. На жизнь и смерть, — сказала Тимофеева.

К нам подошел Тонкошкуров. Я спросил:

— Вы уже знакомы с Анной Тимофеевой?

— Знаком.

— А что вы скажете по поводу ее просьбы?

— Супруги Тимофеевы действуют по-комсомольски, — ответил Тонкошкуров.

Комиссар пожал руки Анне и Ивану Тимофеевым.

— Красивые, благородные люди! — сказал комиссар им вслед и добавил: — Недавно я получил телеграмму. Мой сын Володя идет добровольцем на фронт.

— А мой Саша еще мал. Ему пятнадцать. Пока подрастет, может, мы справимся сами...

Эшелон тронулся. Вокзальная суета осталась позади. Поезд набирает скорость. Стучат колеса вагонов. Казалось, что вот-вот мы остановимся на одной из пригородных станций, а может быть, в каком-нибудь райцентре, и эшелон догрузят основной материальной частью, выдадут бойцам пистолеты, карабины, гранаты. Но этого не случилось ни через три, ни через двадцать часов. Поезд останавливался, чтобы взять топливо, набрать воды, и снова двигался дальше.

Мы уже приближались к фронту. По пути встречались перевернутые, полуобгоревшие вагоны, разрушенные строения — результат налетов вражеской авиации. И вот над нашим эшелоном взревели моторы самолетов, застрочили пулеметы. Рядом с линией железной дороги взрывались бомбы. Один вагон был поврежден. Два танкиста убиты. Это были первые жертвы войны. Из вагонов видны столбы дыма, закрывшие часть неба. В дыму было и солнце. Пахло гарью. [7]

На одной из остановок помощник начальника штаба по разведке лейтенант Борович, успевавший на каждой станции кое-что разведать, вернулся к вагону повеселевшим. Он принес десяток СВТ.

— На железнодорожном полотне разбит эшелон с оружием. Кому-то предназначалось, но не дошло до фронта. Возьмем?..

Боровича тут же поддержал батальонный комиссар Тонкошкуров. Другого выхода у нас и в самом деле не было. Танкисты подобрали несколько сот винтовок, станковые пулеметы, патроны.

А на станциях пылали элеваторы с прошлогодним зерном. Ветер разносил запах на десятки километров. Больно было смотреть на руины, пожарища и багровые зарева.

24 июня днем эшелон остановился на небольшой станции между Великими Луками и Невелём. Нас удивило, что никто из железнодорожников не вышел встретить поезд. Вскоре выяснилось, что на станции нет ни единой души. Наконец, появился один старик.

— Что это ваших людей будто ветром сдуло?

— Все разбежались. Вон в тот лесок спустились немецкие парашютисты. Ну, наши и дали тягу, кто куда...

— Много парашютистов?

— Давно они приземлились?

— Четверть часа тому назад.

Надо было действовать срочно. Для разгрузки бронемашин и танков мы использовали штабеля шпал, лежавших возле линии, сделали помост. Машины мы сняли с платформ в течение нескольких минут.

Батальон был разделен на четыре группы, которые намеревались окружить лес и уничтожить там вражеских парашютистов. Первая группа под командованием комиссара Тонкошкурова с двумя бронемашинами, с тремя 45-миллиметровыми орудиями должна была атаковать противника. Вторая группа... [8]

— Кто будет командовать второй группой? — спросил я.

— Разрешите мне! — первым вызвался лейтенант Василий Лаптин.

Все удивленно посмотрели на него. Дело в том, что лейтенант Лаптин был в нашем батальоне уполномоченным особого отдела. Идти в атаку Лаптину не обязательно, но он настаивал:

— Прошу поручить мне группу, товарищ майор!

— Что же... В вашем распоряжении, товарищ лейтенант, будет четыре станковых пулемета на автомашинах. Обойдете лес и ударите с левого фланга.

— Есть, товарищ майор! Ударим слева! — ответил лейтенант.

— Третья группа под командованием старшего лейтенанта Александра Журука, — продолжал я расставлять наши силы, — в составе трех танков Т-26 и роты пеших танкистов ударит справа.

— Есть атаковать справа! — козырнул Журук.

Все три танка были учебными машинами. Мы использовали их для обучения механиков-водителей. Теперь они пойдут в бой. Остальная часть батальона будет вести наступление прямо со стороны ближней железнодорожной линии.

Как потом оказалось, парашютисты чувствовали себя в полной безопасности. Приземлившись, они принялись собирать оружие и снаряжение, складывали парашюты... Было похоже на то, что они рассчитывали занять станцию без единого выстрела. Чего-чего, а спеси и самоуверенности им было не занимать.

Гитлеровцы опомнились лишь тогда, когда по ним ударили пулеметы из бронемашины комиссара Тонкошкурова и батарея «сорокапяток». Одновременно на врага обрушилась группа лейтенанта Лаптина, вооруженная четырьмя станковыми пулеметами. Удар был неожиданным и молниеносным. За одним из пулеметов первым [9] номером стал лейтенант Лаптин. Это был настоящий солдат!

Вражеский десант мы разгромили полностью. Парашютистам ничего не оставалось, как сдаться в плен...

Во время допроса парашютисты признались в том, что они очень боялись попасть в плен, потому что большевики, как им вбивали в головы геббельсовские пропагандисты, истязают пленных. Их бешеное сопротивление можно было объяснить исключительно психологической обработкой.

Враги потеряли в этом бою более двухсот человек. Двенадцать гитлеровцев сдались в плен, и только нескольким удалось бежать. Мы захватили тридцать пулеметов, две сотни автоматов, много пистолетов, боеприпасов, несколько десятков биноклей и другое снаряжение. А двадцать топографических карт оказались настоящей находкой. Надо сказать, что немецкие карты были составлены с исключительной точностью. Названия населенных пунктов написаны латинскими буквами, а в скобках — русскими.

* * *

После боя с десантом я объявил бойцам и командирам благодарность за смелость и решительность.

Настроение у всех было приподнятое. Первый успех, точно ласточка, предвещал весну нашей большой победы.

Вскоре лейтенант Лаптин обратился ко мне:

— Разрешите мне, товарищ майор, быть всегда с вами...

— Вы и так с нами! — ответил я удивленно.

— Да вы не так поняли меня... Вместе с вами в бою, — повторил Лаптин.

— А как же ваша работа? У вас ведь свои задачи...

— Всей душой, товарищ майор, я понимаю свою задачу на войне. Ее можно сформулировать двумя словами: [10] бить фашистов! Пока что я не вижу среди наших бойцов вражеских лазутчиков. А бездельничать совесть не позволяет. Хочу быть в боях, как Борович, как все...

— Что же, поступайте, лейтенант, как вам подсказывает совесть!

Штурм Великих Лук

30 июня 1941 года мы разгрузились за Невелем и в составе 48-й дивизии заняли оборону на рубеже старого укрепленного района. А через день на наши позиции двинулись танки 19-й дивизии фашистов под командованием генерал-лейтенанта фон Кнобельсдорфа. Эта дивизия входила в состав 3-й танковой группы генерал-полковника Германа Гота, который, как и Гудериан, считался одним из создателей бронетанковых войск.

Артиллеристы дивизии встретили атаку сорока танков уничтожающим огнем. Восемнадцать машин было подбито и сожжено. Группа немецких танкистов захвачена в плен.

Это был большой успех 48-й дивизии. Бойцы из нашего разведывательного батальона убедились, что враге и его танки можно бить.

Наверное, не было в нашей армии человека, который бы в июне-июле 1941 года не сожалел о том, что система оборонительных сооружений в полосе старой границы была фактически ликвидирована в расчете на еще не построенные доты и дзоты на новой границе.

В последние дни июня и в начале июля наша дивизия отражала атаки противника. Однако положение было крайне напряженным. Слева и справа у нас не было соседей. Сведения, поступающие к нам, тревожили: фашисты на протяжении всего фронта продвинулись в глубь нашей [11] территории. Управление и связь между войсками на многих участках фронта были нарушены.

И все же с каждым днем оружия в дивизии становилось все больше и больше. А однажды утром бойцы прибежали в штаб батальона возбужденные и счастливые.

— Товарищ комбат! Танки нашли! Т-34!

— Целых шесть машин! — перебивая друг друга, докладывали разведчики лейтенанта Боровича.

Командование батальона и группа механиков-водителей на автомашинах выехали в лес. Там действительно стояли «тридцатьчетверки». Возле них возились танкисты, Бойцы уже успели подвезти сюда несколько бочек горючего. Из шести танков три оказались неисправными: у них были сожжены фрикционы, повреждены и другие узлы. Оставшись без горючего, танкисты хотели вывести из строя и остальные машины, считая, что оказались в глубоком тылу врага. К счастью, они не успели осуществить свое намерение, и три исправные машины пополнили танковый парк батальона. Теперь у нас оказалось шесть машин.

В те дни к батальону присоединился отряд пограничников — сто человек. Это были обстрелянные бойцы. Вместе с танкистами пограничники ходили в разведку, в засады, в атаки. Вместе делили радость успехов...

А тем временем танки генерала фон Кнобельсдорфа эпизодическими фронтальными атаками имитировали наступление, приковав наше внимание к этому району. Основные же силы 19-й танковой дивизии через Новосокольники пошли дальше на восток и 17 июля овладели городом и железнодорожным узлом Великие Луки.

Утром 17 июля меня вызвал командир дивизии полковник Яковлев, ветеран гражданской войны. И как человек, и как старший командир он понравился мне еще во время нашей первой встречи, когда я прибыл в дивизию на должность командира Отдельного разведывательного батальона. Яковлев не смотрел в мои бумаги, [12] а стал расспрашивать о службе, учебе, а в заключение сказал: «Рабочий день, кажется, окончился, и я приглашаю вас к себе на квартиру поужинать, товарищ майор».

Во время ужина мы обменялись мнениями по многим вопросам боевой подготовки танковых войск...

Затем полковник сразу перешел к делу:

— Ваш батальон должен взять Великие Луки. Вам придается артиллерийский дивизион. Если мы не возьмем Великие Луки, дивизия должна превратиться в партизанское соединение. Готовьтесь к выступлению.

— Есть готовиться к выступлению! — ответил я.

К полудню мы прошли на машинах сорок километров.

Вскоре разведчики сообщили о том, что в лесу, у железной дороги, собралось около трех тысяч красноармейцев. У большей части из них есть оружие. Оказалось, что бойцы ехали на фронт, но немецкая авиация разбомбила их эшелон. Солдаты скрылись в лесу.

— Что же, будем воевать вместе, — обратился я к красноармейцам. — Пойдем отбивать у фашистов Великие Луки. Создадим из вас три стрелковых батальона. Всем ясно?

У нас теперь оказалось лишнее стрелковое оружие. Мы подобрали его из разбитых эшелонов и взяли во время боя с фашистскими десантниками. Для танковых экипажей машин не было, и танкисты стали автоматчиками, вооруженными «шмайссерами».

— Все это хорошо, — сказал комиссар Тонкошкуров. — Есть оружие, есть патроны. А провизии нет. Сейчас же надо связаться с капитаном Тимофеевым.

Тимофеев — его в батальоне называли «капитаном с усиками» — быстро завоевал уважение бойцов. Одевался капитан, как и все красноармейцы, хотя имел возможность носить новое шерстяное обмундирование. Обедал и ужинал всегда в какой-нибудь роте. Присядет возле солдат на лужайке или возле автомашины и из одного котелка с ними хлебает борщ. [13]

Батальон постоянно вел боевые действия. Люди разбросаны по разным участкам, их надо было накормить, одеть. Дивизия фактически находилась в окружении, поэтому баз снабжения у нас не было. Но у Тимофеева всегда оказывались резервы, он знал, где можно достать то, чего не хватает.

Я вызвал его, чтобы решить проблему питания.

— Все будет в порядке, — спокойно ответил Тимофеев. — Когда танкисты подбирали винтовки, пулеметы, я прихватил с десяток кухонь, Ведь солдату без кухни на войне не обойтись.

— А что скажет комиссар? — обратился я к Тонкошкурову.

— Да то, что... если бы я был девушкой, то влюбился бы в этого «капитана с усиками», — ответил, улыбаясь, комиссар. — Ане есть за что любить своего мужа. Да и он ее обожает.

В самом деле, у них была какая-то особенная любовь — спокойная, нежная, искренняя. Капитан не носил свою Аню на руках, не целовались они в присутствии людей, но каждый видел, что они жить не могут друг без друга.

— Как вы считаете, овладеем мы с ходу Великими Луками? — спросил я у комиссара, развернув карту.

— Должны. У нас теперь количественное превосходство над противником, — ответил Тонкошкуров.

Вечером в расположение батальона прибыли машины с живыми овцами и бычками. А одна машина — с сыром. Тимофеев и Борович отбили ее у немцев возле сыроваренного завода в селе Веретье-Второе.

— Сыр для раненых, — заметил Тимофеев.

В этот момент я увидел двух девушек. Они появились в батальоне несколько дней тому назад и работали телефонистками. Одетые в цветастые платья, девушки резко выделялись на общем фоне.

— Нельзя ли одеть наших девушек в военную форму, [14] чтобы они не ходили в платьях и не туманили головы бойцам?

Я сказал это полушутя, потому что знал: сшить для девушек гимнастерки и юбки военного покроя сейчас нет никакой возможности. Не было ни портных, ни швейных машин. К тому же нас ждут бои. Но Тимофеев твердо ответил:

— Форма для девушек будет...

Наступил вечер. Переформирование батальонов было закончено. Утром 18 июля тронулись в направлении Великих Лук.

К концу дня сосредоточились километрах в пяти от западной части города. Разведка уже столкнулась с фашистами и захватила трех пленных. Они рассказали о том, что в Великих Луках — полк пехотинцев, сорок танков, много орудий и минометов.

Батальоны развернулись в боевые порядки и начали наступление. Фашисты нас заметили и открыли бешеный артиллерийский и минометный огонь, вывели на окраину города танки. Завязался бой. Наш резерв — три Т-34, три Т-26 и танкисты на автомашинах — ждал сигнала. А в это время движение батальонов замедлилось, люди будто бы растаяли в кустах. Я послал связных в батальоны. Командиры доложили: люди залегли, очень сильный огонь противника. Пришлось дать отбой, так и не послав в атаку танки...

Со стороны кухни, возле которой толпились бойцы, пахло мясом и жареным луком. Но есть мне не хотелось. Наступление мы провели бестолково. И в этом был виновен я. Атака с ходу, среди белого дня, без артподготовки. Планируя атаку, представлял ее такой, какой она была в гражданскую войну — стремительный натиск, могучее «ура». Но я совсем не учел такого плотного минометно-артиллерийского огня, ведь простреливался каждый метр земли. У меня еще не было опыта командования наступательными действиями. Необстрелянными [15] были и красноармейцы с разбитых эшелонов. Страшно волновался о судьбе трех сформированных вчера батальонов. Неужели их перебили фашисты?!

Перед моими глазами в тот июльский вечер стоял мой дед Афанасий Афанасьевич в гренадерской форме. Эту форму, как герою боев на Шипке во время войны с Турцией, ему подарило командование. Старик щеголял в гренадерской форме во время праздников. Деду было что рассказывать внукам.

Дед более всего заботился о том, чтобы его сыновья были достойными солдатского подвига. Представляю, как досталось бы мне от него за сегодняшний бой под Великими Луками. А что сказал бы мой славный предок, куренной атаман Волк, сабля которого бережно хранилась и передавалась из поколения в поколение?

Стыдно мне было в тот вечер и перед памятью отца-солдата, умершего после тяжелого ранения на русско-германском фронте в первую мировую войну... «Ошибка — еще не поражение, — утешал я себя. — Днем не удалось, пойдем в атаку ночью. Да, ночью, когда немцам придется стрелять вслепую. Город надо брать ночью. Это и будет партизанская тактика, о которой мне намекал полковник Яковлев...»

Судьба сформированных вчера батальонов очень беспокоила меня: «Куда девалось столько людей?»

— Товарищ майор! — раздался веселый голос помначштаба по разведке лейтенанта Боровича. — Нашлись пропавшие! Учуяв носом дымок от тимофеевских кухонь, пришли по азимуту за кашей.

— А потери?

— Потери есть. Человек по десять на каждый батальон. А остальные расползлись по оврагам да балкам.

— Давай им чертям скорее поесть!

— Если снова поведете их в атаку, прикажите Тимофееву выставить походные кухни вперед, и враг будет разбит, — как всегда пошутил Борович. [16]

Весь следующий день мы занимались переформированием своих подразделений. Батальоны, роты и даже отделения укрепили танкистами и пограничниками. Когда стемнело, мы тремя группами двинулись на Великие Луки. Одна группа с тремя танками Т-26 должна была обойти город с запада. Основные же силы под командованием комиссара Тонкошкурова атакуют противника с юга. Я был с группой, наступавшей с востока. Сигнал атаки — серия красных ракет. Будем действовать в темноте, поэтому приказал надеть на рукава белые повязки.

В 23.00 началась атака. Подвезенные на машинах к окраине города бойцы с криками «ура» ринулись на улицы. Я бежал, стреляя из автомата. Трудно сказать, долетали ли мои пули до цели. Рядом со мной лейтенант Лаптин. Он тоже стрелял по окнам домов, откуда трещали вражеские автоматные очереди. Вдруг Лаптин закричал.

— Ложись!

Мы повалились оба, и я оказался... под лейтенантом. Взорвалась мина. Рядом просвистели осколки. Потом стало тихо. Наверное, это был последний выстрел из миномета. Поднялись и побежали дальше по улице.

— Вы ходите за мной, как тень, чтобы... прикрывать меня своим телом от вражеских осколков? — спросил я Лаптина.

— А вам, как командиру, не обязательно ходить в рукопашную, — ответил Лаптин.

— Вон вы о чем!..

В этот момент снова волной прокатилось могучее «ура!» и вместе со взрывами гранат и выстрелами эхом откликнулось в огородах и садах, где наши уничтожали немецкие машины. Одновременный удар с трех сторон решил успех боя. Охваченные паникой, гитлеровцы метались, словно в западне.

Великие Луки растянулись километров на десять, поэтому бой закончился только на рассвете. Два танка Т-34 [17] старшего лейтенанта Журука ворвались на улицу, где стояли вражеские танки, и уничтожили девять машин.

В боях за Великие Луки принимали участие отдельные подразделения 173-й стрелковой дивизии и 366-й полк 126-й дивизии. Проводя активные боевые действия на окраинах города, они сковали часть немецкого гарнизона и тем самым облегчили выполнение нашей задачи.

Во время ночного боя лейтенант Борович захватил легковую автомашину немецкого офицера. Она поразила нас своей оригинальной конструкцией. Такие комфортабельные полубронированные автомашины изготовляли по специальному заказу для высоких чинов. В машине лежали тюки награбленного шелка, шерсти, несколько пар хромовых сапог и женских туфель, ящик с флаконами одеколона. В шинах для запасных скатов были спрятаны детские шерстяные костюмчики и рубашки.

— Вай-вай, какой большой немецкий жулик! — от удивления всплеснул руками Жора Мжавадзе, наш новый боец.

— Жаль, что броня не спасла офицера! Был бы у нас ценный «язык», — сказал Борович. — Там остались еще трое. Вот их документы. Посмотрим, что это за птицы. — Саша стал изучать бумаги. — Ого! — вдруг воскликнул он. — Гауптман фон Шульце. Дворянской крови тип! «Фоны» к нам в плен еще не попадались, это первый.

Мы рассмотрели бумаги фон Шульце. На большом глянцевом белом листе под свастикой, которую держал в когтях орел, готическим шрифтом выведено не только имя капитана, но и перечислены вся его юнкерская арийская родословная, все его деды и прадеды, бабушки и пробабушки, а сам фон Шульце попал под автоматную очередь Боровича. Обеднел, видимо, потомок псов-рыцарей, если позарился на детские рубашонки. Мы воочию убедились, что высокомерные «сверхчеловеки»-арийцы — бандиты с большой дороги.

Гитлеровцы пробыли в городе только два дня, но [18] успели разграбить его до основания. Всюду следы разрушений и насилия. Прямо на улицах валялись вещи и одежда, под ногами скрипела рассыпанная крупа. Казалось, что по городу пронесся тайфун. Бойцы ужаснулись: возле опрокинутого автобуса лежали искалеченные трупы раненых, которых недавно отправили в великолукский госпиталь. Танкисты узнали среди них своих боевых друзей...

Но то, что мы увидели в двухэтажном здании госпиталя, было страшнее кошмарного сна. Перед тем, как танки фон Кнобельсдорфа вошли в Великие Луки, в госпиталь привезли много раненых красноармейцев. Ухаживать за ними взялись девушки-комсомолки. И вот в госпиталь ворвались немецкие танкисты и солдаты 19-й дивизии. Они расстреляли врачей, медсестер и девушек, а потом принялись за красноармейцев. На дворе лежала гора трупов. Гитлеровцы убивали прикованных к постели, убивали тех, кто спасался, прыгая в окна со второго этажа.

Пленные солдаты 19-й танковой дивизии были все как на подбор — рослые, белокурые, голубоглазые. Словом, отборные кадровые солдаты гитлеровской армии. Не верилось, что они могли быть зверьми и мародерами. Не укладывалось в сознании, что в двадцатом веке солдаты цивилизованной страны способны на такое варварство. Изверги хотели устрашить советских людей, посеять среди них панику, сломить их духовно.

А вот что пишет в книге «Танковые операции» бывший командующий 3-й танковой группой генерал Гот. Он был осужден как военный преступник, но его досрочно освободили из тюрьмы покровители западногерманских милитаристов. «С тяжелым сердцем доблестные части ночью начали отход на Невель, увозя с собой раненых и пленных...»

Какая наглая ложь! Это готовские головорезы «увозили в собой пленных?!» В первый же день они учинили [19] кровавую расправу. Что же касается «отхода», так готовцы не отходили, а бежали из Великих Лук, оставив в городе много автомашин, двадцать шесть танков, двести пленных и сотни убитых и раненых солдат и офицеров.

После боя в госпиталь пришло много красноармейцев. Страшное злодеяние особенно поразило молодых бойцов. У кого-то из них вырвалось:

— Отомстим проклятым фашистам!

— А утром я носил кашу пленным немцам. А они?... Безруких, безногих перестреляли. Медсестер, врачей поубивали! Будьте вы прокляты, звери! — с дрожью в голосе произнес молодой красноармеец.

Оказалось, что не такой враг немецкий фашизм, чтобы в 1941 году с солдатами его армии можно было вести речь о международной солидарности трудящихся. Теперь на свое вооружение мы взяли еще и ненависть.

Население Великих Лук защищало город уже с 5 июля. Тогда на помощь подразделениям 22-й армии пришли тысяча двести ополченцев. Командиром у них был лектор горкома партии Муромцев, комиссаром — секретарь горкома партии Ермолович, начальником штаба — Дроздов, а заместителем командира по материальному обеспечению — председатель горисполкома Лебедев.

Ополченцев обучали около недели, и уже 17 июля они вступили в бой с врагом. Силы были неравными. Советским воинским частям и ополченцам в Великих Луках пришлось отражать беспрерывные танковые атаки.

В те дни осажденный город облетело известие о подвиге ополченца шестидесятилетнего пулеметчика Эдуарда Петровича Звербулы. Бывший латышский красный стрелок уничтожил более роты фашистских солдат. В уличных боях героически сражался шестнадцатилетний комсомолец Вася Зверев. Вместе с бойцами отделения Супониным, Кошелевым и Александровым Вася уничтожил вражеские танки, прорвавшиеся в город. Ребята заняли [20] оборону в двухэтажном деревянном доме на углу улиц Ленина и Октябрьской революции и гранатами да бутылками с зажигательной смесью навсегда остановили две фашистские бронированные машины.

Бастионом мужества стал небольшой гарнизон узла связи во главе с лейтенантом Фрейдлиным. С группой военных телефонистов и радистов тут несли вахту телефонистки Зина Макаренко, Маша Корнилова и Аня Белякова. Бои шли уже на улицах города, и девушки по очереди выходили из дома, подбирали раненых и вносили их в почтовое отделение. Но у них не было бинтов, чтобы перевязывать раны, не было даже воды. На помощь к ним пришел начальник городского отделения НКВД Русаков. Он повел группу смельчаков к аптекарскому складу, и они принесли оттуда бинты и медикаменты. В это время враг находился в центре города и повредил много телефонных проводов. Падая с ног от усталости, телефонисты продолжали поддерживать связь. Их подменял лейтенант Фрейдлин, он же руководил и обороной узла связи.

Телефонисты еще были возле коммутаторов и аппаратов, а Русаков уже стрелял со второго этажа по немецким солдатам, ворвавшимся во двор. Гитлеровцы начали штурмовать здание почты. Видя, что тут им не удержаться, лейтенант приказал телефонистам отступать к реке, а сам с Русаковым остался, чтобы подорвать узел связи.

Проходили минуты огромнейшего напряжения. Фрейдлин и Русаков подожгли зажигательную трубку. Вражеские солдаты уже ворвались в соседнее помещение. Русаков и Фрейдлин бросили туда гранаты и покинули дом связи. Через дворы они добрались до здания банка и там из окон отбивались от автоматчиков. Оттуда смельчаки пробрались в подвал бани. Там находились несколько бойцов и большая группа женщин с детьми.

Продолжать бой — значит, обрекать на гибель женщин [21] и детей. Русаков и Фрейдлин прибегли к хитрости. Они прекратили огонь и выбросили белый флаг. Враг перестал стрелять. Когда женщины с детьми выбрались из подвала, белое полотнище исчезло. Снова разгорелся бой. Фашисты окружили баню. Русаков и Фрейдлин отстреливались до последнего патрона и погибли геройски...

Теперь Великие Луки снова в наших руках. Организацию обороны города командование 22-й армии возложило на генерал-майора Силкина. Он был и начальником гарнизона. Генерал-майор от имени штаба фронта выразил благодарность всем участникам освобождения Великих Лук.

Не числом, а умением!

48-я танковая дивизия, зарывшись в землю, отбивала бешеные атаки танковых частей генерала фон Кнобельсдорфа. Отдельный разведывательный батальон был тем острием, что жалило противника неожиданными ночными вылазками. Мы доставляли в штаб дивизии не только «языков», но и многочисленные трофеи.

Разведчики батальона то и дело ходили от Великих Лук километров за тридцать в надежде нащупать «плечо» или «локоть» соседа. За неделю обороны Великих Лук я несколько раз объявлял благодарность старшему лейтенанту Репетию, бойцам Невскому, Чулкову, Дорохову, отцу и сыну Воронюкам.

Воронюк-отец был разведчиком еще в старой армии. За храбрость его наградили двумя георгиевскими крестами. Когда призвали на Отечественную войну сына, то вместе с ним добровольно пошел и отец. Оба были зачислены в разведывательный батальон, вместе ходили на задание и ели кашу из одного котелка. [22]

Воронюк-отец был знающим человеком. Его все уважали. Зная, что он гордый, я предупредил его командира старшего лейтенанта Репетия, любившего порой проявлять свою офицерскую власть, чтобы он был помягче со стариком, не злоупотреблял словами «приказываю» и «стоять смирно».

Воронюк-сын — полная противоположность отцу! медлительный, невозмутимый.

В этот раз отец и сын пошли в разведку в село Веретье-Первое вместе с двадцатью солдатами. Командовал ими стерший лейтенант Репетий. Разведчикам надо было выяснить, где размещены вражеские артиллерийские склады.

После полудня группа Репетия вышла на задание. Разведчики переправились через реку Веретье на ничейную полосу — заболоченный и заросший лозой и ольхой восточный берег. Через ручеек было переброшено бревно. Бойцы один за другим стали переходить по нему на противоположный берег. Воронюк-сын шел последним, оступился и упал в воду. Вытащили его с головы до ног измазанного грязъю.

— О чем же ты думал, когда шел по бревну?

— О своей милой или о варениках! — подшучивали над ним разведчики.

А старший лейтенант Николай Репетий даже кулаки сжал от злости: — Вернемся в лагерь, влеплю тебе три наряда вне очереди! Черта лысого теперь возьму тебя в разведку!

Воронюк-сын виновато развел черными от грязи руками, а когда подошли к селу, сказал:

— Товарищ командир, разрешите мне зайти в крайнюю избу. Я отожму штаны и гимнастерку да и СВТ почищу.

— Оставайся! — сердито сказал Репетий. — Потом догонишь нас. [23]

Разведчики пошли по улице на другой конец села, а молодой Воронюк зашел в избу. Пока группа вышла на околицу села, Воронюк успел почистить винтовку и взялся за штаны. Вдруг за окном раздался шум моторов автомашин. Воронюк даже рот разинул от неожиданности. Напротив избы и немного поодаль остановились три грузовые автомашины с фашистами. К машинам были прицеплены орудия. Солдаты заметили группу Репетия, к разведчики вынуждены были вступить в бой.

Возле машин суета. Гитлеровцы отцепляют орудия, разворачивают их против разведчиков.

Молодой Воронюк, увидев все это, выскочил из избы и юркнул под крыльцо. Там он примостился поудобнее и стал искать цель. Первым он взял на мушку офицера, поднявшегося на крыльцо соседней избы. Расстояние небольшое, промахнуться трудно. Фашист, взмахнув обеими руками, полетел на землю. После этого Воронюк принялся за артиллеристов. Еще девять выстрелов из полуавтоматической СВТ — и артиллеристов как не бывало. Солдаты, увидев, что их офицер и артиллеристы убиты, растерялись. Они не могли понять, откуда пришла к ним смерть. Когда же появились жертвы и среди них, они побросали машины и побежали прятаться по огородам.

Бойцы Репетия атаковали машины и захватили два «языка». А в это время из-под крыльца вылез весь в грязи, в паутине и без штанов Воронюк. Он козырнул и обратился к Репетию:

— Разрешите стать в строй!

Бойцы посмотрели на парня и будто по команде схватились за животы от смеха. А Репетий с сердцем выпалил:

— Расстреляю, как дезертира! Где прятался во время боя?

— Да я... под крыльцом, — флегматично ответил Воронюк-сын. — Пока вы разворачивались, я немного пострелял [24] из СВТ. Вот этих, что возле орудий, и их офицера наповал...

— А почему одет не по форме? — сменил гнев на милость лейтенант, показывая на голые колени Воронюка.

— Сначала я почистил винтарь. Потом... Не успел выжать штаны, как откуда ни возьмись черти принесли ихние машины...

— А мы удивились, почему это вдруг немцы так драпанули от машин! — сказал Репетий и обратился к молодому Воронюку. — Отменяю свой приказ о трех нарядах вне очереди. Буду просить командира батальона, чтобы объявил вам благодарность. Приведите себя в порядок, рядовой Воронюк!

Вскоре отец и сын заняли свои места в строю.

Группа Репетия вернулась в батальон с тремя машинами, нагруженными снарядами, и с тремя пушками...

На следующий день лейтенант Василий Лаптин пришел в штаб с какой-то женщиной. На руках у нее был ребенок.

— Шла из села, занятого немцами, в Великие Луки. Зачем шла, мне не говорит. Да и ведет себя как-то странно... — доложил Лаптин. — Может, вам она что-нибудь скажет.

— Расспросить ее еще успеем. Пускай сначала поест, наверное, голодная, — сказал я.

Женщина отказалась от еды. Ее лицо скривилось. Она вдруг бросила ребенка на землю и сама упала рядом, зарыдав.

Василий Лаптин бросился к ребенку.

— Да это же... это же... не ребенок!

Женщина продолжала плакать. Немного успокоившись, начала рассказывать. Живет в селе Веретье-Второе. Дома у нее действительно остался ребенок. Его взял фашистский офицер и приказал ей идти в расположение советских частей узнать, где стоят танки, орудия, сколько [25] их. Выяснив все это, она должна вернуться в село, и ей возвратят ребенка.

Мы были ошеломлены. Подумать только! Изверги принуждают женщину-мать ценой жизни ее ребенка стать шпионкой.

— Пока не принесешь сведений о «черных дьяволах», ребенка тебе не видеть, — промолвила, всхлипывая, женщина.

— Каких это «черных дьяволов?»

Женщина указала рукой на танкиста, одетого в комбинезон.

— Из-за этой формы они так называют вас. А может быть, и потому, что никак не могут взять Великие Луки.

— Что же делать? — спросил меня комиссар Тонкошкуров, кивнув в сторону задержанной.

Она пробыла у нас до вечера, потом мы дали ей «разведывательные данные», которыми интересовались немцы, и Лаптин вывел ее на дорогу.

На следующий день вражеская артиллерия и авиация усиленно обрабатывали «наши позиции» на аэродроме и «сосредоточение» танков в березовой роще, откуда еще ночью все было вывезено. В том, что «сведения» попали в руки врага, сомнений не было.

День за днем мы упорно удерживали оборону. От пленных узнали о том, что нас называют «черными дьяволами». Неизвестно, что имели в виду фашисты, так называя нашу танковую дивизию. Наверное, не только черные комбинезоны танкистов, в которые были одеты многие бойцы, а прежде всего их смелость, мужество и умение. Конечно же, фашистов бесило то, что они никак не могли разгрызть великолукский «орешек».

Однажды пошла в разведку группа под командованием Боровича. Было жарко. Бойцы двигались по пыльной дороге через поле. Возле села остановились. На околице встретили толпу мальчишек. Разведчики спросили, кто находится в селе: свои или немцы. [26]

— Немцы. Приехали на пасеку на трех машинах. Наелись меду и купаются в пруду.

— Купаются? — переспросил Борович и сказал бойцам: — Пойдемте, ребята, «намылим» фрицам спины.

Крадучись, через сады и огороды, бойцы вышли к пруду. На берегу стояли три грузовые автомашины, а возле них цепочкой аккуратно сложенная одежда каждого солдата и сверху автомат или карабин. Все это хозяйство охранялось часовым. Он не спеша расхаживал по берегу и с завистью посматривал на солдат, которые ныряли, фыркали, хохотали, блаженствуя в прохладной воде.

Двое разведчиков незаметно сняли часового, после чего Борович вывел бойцов из засады на берег. Увидев нацеленные на них автоматы, солдаты, в чем мать родила, выскакивали из воды на берег. Старший Воронюк в это время всю их одежду бросил в кузов машины. Пока голые солдаты выстраивались в колонну по три, моторы их машин уже работали.

— Смелее! Шагом марш! — приказал Борович.

По улице под конвоем нескольких танкистов, одетых в комбинезоны, шли тридцать голых солдат. А бойцы Боровича, словно грешников, в ад вели гитлеровских солдат. Этот марш сопровождался свистом и хохотом сельских мальчишек.

На такую выходку мог решиться только Борович. В постановке этого спектакля ему активно помогал Воронюк-отец. Они доказали бойцам батальона, что и на войне можно лихо смеяться.

Когда позади осталась последняя изба, колонну догнала машина, и старший Воронюк начал бросать голым воякам куртки, штаны и ботинки.

— Мы люди гуманные, — говорил при этом старый солдат. — Одежда ваша нам не нужна, а без смеха на войне не проживешь. Да и артистов к нам почему-то не присылают... [27]

Солдаты поскорее оделись, как попало.

Борович в этот день не нашел соседей слева. Их уже тут не было. А две бочки меду и самих заготовителей он привез в рощу, где находился танковый разведывательный батальон.

И все-таки соседей надо было искать. Положение на нашем участке фронта с каждым днем ухудшалось. Мы послали в разведку вторую группу под командованием Репетия и командира взвода Чулкова. На лесной дороге разведчики устроили засаду на автомашину и взяли в плен шофера, фельдфебеля и казначея с мешком денег и орденами.

«Разбогатев» за счет немецких марок, группа пошла дальше. В одном селе, возле самого большого дома, где еще весной была школа, наши бойцы заметили много велосипедов. А их хозяева — немецкие солдаты — пили кофе в помещении школы. Сняв вражеское охранение, Чулков и Репетий повели своих в атаку. Все восемьдесят велосипедистов были обезоружены и взяты в плен. Но один офицер успел выхватить пистолет и застрелить Пасечника...

Новые трофеи помогли создать группу велосипедистов.

За две недели разведчики разгромили несколько штабов и вместе с трофеями принесли три фашистских штандарта. Эти знамена мы отправили в Москву.

Из штаба дивизии передали по телефону, чтобы я явился к командиру соединения. Трофейная полубронированная машина была всегда на ходу, и я помчался в штаб.

Командира дивизии Яковлева не было. Комдив повел в контратаку пять танков БТ-5 на участке обороны полка. Из боя вернулись только три машины. Танк комдива подбили, а Яковлев и стрелок были ранены. Осколки впились в плечо и шею полковника. Яковлев вышел из танка, перевязанный бинтами, и сказал: [28]

— Только что отбили атаку со стороны села Возгрино. Там порядочный гарнизон, артиллерийская батарея, склады боеприпасов. Возьмите своих людей и уничтожьте это осиное гнездо.

— Только ночью, — ответил я.

— Действуйте... А теперь в санчасть! — сам себе приказал Яковлев.

По пути в расположение своего разведбатальона я думал о Возгрино... Эта деревня расположена вблизи небольшой речушки на холме. В Возгрино одна улица спускалась к реке. На противоположной стороне — лес, а перед селом поле, засеянное гречихой. Рассчитывать на успех наступления днем безрассудно. На стороне врага — удобная позиция, много минометов, пулемётов, артиллерии.

Готовились тщательно. Хорошо изучили подступы к деревне, вели беспрерывное наблюдение. Мы учли то обстоятельство, что окопы врага были выдвинуты вперед метров на триста от деревни. Они пересекали гречишное поле и дальше упирались в луг, заросший мелким кустарником. Атаковать надо двумя группами. Одна пойдет по гречишному полю, а вторая вырвется из кустарника со стороны луга. Для уничтожения техники на аэродроме мы послали шестьдесят бойцов во главе со старшим лейтенантом Репетием. Первую группу вел я, вторую — комиссар Тонкошкуров. Чтобы в темноте не спутать своих с чужими, бойцы и командиры надевали на левую руку знак — белую повязку.

Наступила августовская ночь. Многие бойцы спали крепким сном. Другие проверяли оружие, подгоняли снаряжение, чтобы ничто ни звякнуло, ни брякнуло.

Потихоньку окликаю комиссара Тонкошкурова. Он отзывается и говорит, что уже пора выступать.

Ветер с Балтики пригнал темные тучи. Но скоро глаза привыкли к темноте, мы стали различать людей и очертания деревьев. Нервы напряжены до предела. Вокруг [29] необыкновенная тишина. Но она продолжалась недолго. Тишину нарушили вражеские пулеметчики и гул самолетов, возвращающихся из дальних полетов.

Остановились. Выслали разведчиков. Они должны снять часовых. В напряженном ожидании проходят минуты. Как хорошо пахнет ночью гречиха! От ее белых цветов нам виднее в темноте.

Наконец со стороны поля доносится крик перепела. Разведчики сделали свое дело. С часовыми покончено. Разворачиваемся в цепь и тихонько направляемся к вражеским окопам. Шуршит густая, росистая гречиха. Окопы противника совсем близко. Мы ползем. От росы мокры колени, руки, лица.

За рядами окопов видна деревня. Мой сосед слева — лейтенант Борович, справа — лейтенант Лаптин.

Вдруг Борович предупредил:

— Вижу огонек. Это блиндаж. Нам не обойти его. Ползем. Рядом посреди поля землянка. В окне свет.

Ползем еще несколько метров. Через окно видим длинный стол и на нем керосиновую лампу, котелки, бутылки и консервные банки. За столом три офицера. Вдали в углу дремлет телефонист. Вход в землянку с противоположной стороны. Крутые ступеньки ведут к двери с глазком. Главное — ворваться в землянку без шума и уничтожить офицеров. Шепотом говорю Боровичу, чтобы он взял на себя того, что сидит ближе к двери. Борович молча кивает головой. Я наметил себе верзилу, находившегося в конце стола. Лаптин понял, что ему надо справиться с третьим.

Тишина. Слышно, как колотятся сердца. Я поднялся. Стал на первую ступеньку, потом на вторую. На третьей на миг остановился и изо всех сил ударил ногой в дверь, которая, слетев с петель, накрыла телефониста. Офицеры вскочили. Один из них, увидев черные фигуры в комбинезонах, залепетал:

— Шварцен тойфель! Шварцен тойфель... [30]

Другой офицер молниеносно сбросил лампу на пол. Стало темно. Но все же каждый из нас успел наброситься на противника. Началась схватка без выстрелов. Слышны только стоны, сопение. Первым справился со своим противником лейтенант Лаптин и тут же осветил фонариком землянку.

Борович оказался в критическом положении. В темноте Саша набросился не на того офицера, как договорились, а на крупного, широкоплечего гитлеровца, с которым должен был расправиться Лаптин. Теперь Борович лежал под верзилой. Я бросился на помощь Боровичу своевременно.

— Спасибо, спа...сибо, — произнес Саша дрожащим голосом, поглаживая рукой освобожденное от цепких когтей горло.

Недалеко от офицерской землянки раздалась короткая очередь из автомата и взорвалась граната. Наша цепь наскочила на часового, которого не заметили раньше. Красная ракета взвилась ввысь и, описав в темном небе дугу, упала в сизоватую пену гречихи. Бойцы поднялись и с криком «ура!» побежали вперед. До деревни двести, потом сто пятьдесят, пятьдесят шагов. Могучее «ура!» раскалывает августовскую ночь. Трофейные автоматы работают беспрерывно. Ракетчики освещают путь. Этот свет то вспыхивает, то меркнет. Вот уже и крайние избы деревни. Бойцы бросают в окна гранаты.

Вражеские солдаты еще не успели опомниться.

— Шварцен тойфель! — как безумные, кричат они.

— Шварцен тойфель!

Гитлеровцы беспорядочно стреляют, суетятся, многие из них выскакивают из изб под огонь наших автоматчиков и гранатометчиков. На противоположной стороне деревни также раздается стрельба. Это действует группа комиссара Тонкошкурова.

Улица освещена багряными языками пламени: горят [31] хлева. Люди бегают, стреляют и падают. Много гитлеровских солдат спало на чердаках сараев.

— Шварцен тойфель!..

Враги прыгают вниз чуть ли не на головы наших танкистов. В беспорядке убегают к реке. Некоторые из них отстреливаются. Но это уже сопротивление обреченных. Красноармейцы атакуют гнезда обороны, бросают туда гранаты.

В центре деревни — колонна немецких автомашин. Там уже хозяйничают разведчики. Несколько машин горят. Возле пылающей автоколонны наша группа соединилась с группой Тонкошкурова.

Остатки немецкого гарнизона бросились в реку. Но не многим удалось добраться до противоположного берега, хотя река и не широка. Огонь автоматчиков беспощадно косил фашистов.

Бой стал утихать. Теперь в деревне Возгрино раздавались не выстрелы, а взволнованные голоса танкистов, что толпились возле уцелевших машин и у складов, находившихся на окраине.

Небо розовеет на востоке. Такого яркого красочного рассвета деревня Возгрино еще не видела. Было такое впечатление, что от пламени, которое охватило склады боеприпасов, вспыхнула огнем и вода в реке. А когда стали рваться снаряды, то, казалось, задрожала земля...

Гитлеровское командование, осуществляя план «молниеносной войны», бросило в наступление три большие группировки, чтобы овладеть жизненно важными центрами нашей страны — Москвой, Ленинградом и Киевом.

На Московском направлении действовала группа армий «Центр». Одновременно фашисты развернули наступление группой «Юг» на Киев и войсками «Север» на Ленинград.

Великие Луки по своему географическому положению не находились на основном направлении ударов ни группы «Центр», ни группы «Север». Но когда противник вышел [32] к Смоленску и к Старой Руссе, создался великолукский выступ, нависавший над левым крылом немецкой группировки «Центр». Если учесть, что в июле и августе сорок первого героически сражался Киев, что советские войска, оборонявшие столицу Украины, нависали над правым флангом фашистских армий «Центр», то оба этих выступа — великолукский на севере и киевский на юге — ставили под угрозу окружения немецкие армии, прорвавшиеся к Смоленску. Чтобы ликвидировать эту угрозу, гитлеровское командование вынуждено было снять с других направлений несколько дивизий и бросить их на ликвидацию великолукского выступа.

В директиве ставки фюрера от 28 июля говорилось, что успешное наступление на Ленинград немецкая армия сможет осуществить лишь тогда, когда будет «восстановлено положение в Великих Луках». Что же касается группы «Центр», то начальник генерального штаба немецкой армии Гальдер писал: «После того, как нашим войскам не удалось окружить противника в районе Невеля и пришлось оставить Великие Луки, шансы на крупный успех операции, которая привела бы к вескому преимуществу на нашей стороне, значительно уменьшились».

О боях под Великими Луками немецкий генерал Гот писал в своей книге «Танковые операции»: «Для ликвидации выдавшейся далеко на запад великолукской дуги необходимы были усилия семи пехотных и двух танковых дивизий. 19-я танковая дивизия снова нанесла удар глубоко в тыл противника, в этот раз с юга, и завершила его уничтожение».

Таким образом, девять дивизий фашистов, среди них две танковые, были прикованы к великолукской дуге с 19 июля по 25 августа 1941 года. Факты говорят сами за себя, и легко понять, где бы были эти семь пехотных и две танковые дивизии, если бы мы не выбили фашистов из Великих Лук и вместе с местным населением не удерживали бы их тридцать четыре дня. [33]

Большая заслуга в героической обороне Великих Лук коменданта города генерала Силкина и командира нашей 48-й танковой дивизии полковника Яковлева. Они сумели так расставить танкистов, что противнику очень трудно было прорвать нашу оборону.

В тяжелых и неравных боях исключительную роль сыграли три танка Т-34. Экипажи, ходившие в бой на «тридцатьчетверках», имели право с гордостью называть себя танкистами. Эта тройка славно послужила во время обороны Великих Лук.

Тяжелые, неравные бои

19 августа вечером на штаб дивизии налетело несколько десятков немецких самолетов. Штаб был разгромлен. Наш батальон дислоцировался в березовой роще возле аэродрома.

Дивизия обескровлена. Остатки ее будут отходить в направлении Андреаполь — Торопец. Но в Озерном дорога перерезана вражескими танками. Нашему батальону приказано выйти к Озерному и выбить оттуда противника, освободив путь к Андреаполю, хотя бы на несколько часов...

Отразив очередную атаку, мы начали отходить в сторону Озерного. В деревне возле Озерного бойцы лейтенанта Боровича наскочили на пять вражеских бронемашин. Броневики стояли возле магазина. Наши пошли в атаку. Вражеские машины не успели сделать ни единого выстрела. Их экипажи так увлеклись грабежом, что даже не оставили часовых. Две машины были подожжены бутылками с зажигательной смесью, три захвачены целыми. Тотчас были сформированы для них экипажи.

Но эти три бронемашины не могли серьезно облегчить положение. Артиллеристы батальона заняли оборону [34] на холме перед деревней. На холм двинулись вражеские танки. По высоте ударили тяжелые немецкие минометы. Танки приблизились, минометный огонь ослабел.

Одна мина упала рядом со мной. Взрывной волной меня отбросило на склон холма, где двигались танки противника. Упав на землю, я покатился. Открыл глаза и ужаснулся: прямо на меня полз танк. И тут я почувствовал, что не могу управлять своим телом, контужен.

А танк приближался, бряцая гусеницами. На меня двигалась смерть. Еще миг. Второй... Вижу отшлифованные землей звенья гусениц фашистского танка. Вот-вот раздавит меня.

Над головой — голубое небо, а рядом покачивается от ветра высокая трава. И все это видишь в последний раз! А потом ночь... Беспросветная, вечная ночь...

Вдруг в двух шагах от меня танк, вздрогнув, застыл на месте. Из его чрева вырывается пламя и столбом вьется дым. Смерть остановлена! Это чувство было настолько сильным, что меня всего будто пронзило током. Мое парализованное тело стало двигаться. Я буду жить! А рядом мои бойцы, мои товарищи, остановившие смерть, — фашистский танк...

Возле меня лейтенант Василий Лаптин. Он берет меня в охапку и тащит по склону наверх. Ему очень тяжело.

— Подожди, лейтенант. Попробую сам...

И чудо! Я смог ползти. С трудом, но полз. Еще минута — и я вместе со своими.

На следующий день я был почти здоров. С колокольни, стоявшей на пригорке посреди Озерного, откуда наши бойцы выбили противника, я корректировал огонь артиллерийского дивизиона «восьмидесятипяток». Отсюда было все видно, как на ладони. Вражеские снаряды разрывались рядом. Один даже попал в колокольню. Но каменщики сделали ее на совесть. После этого попадания утешал себя мыслью о том, что в одно и то же место снаряд дважды попасть не может и поэтому надо [35] продолжать руководить боем с колокольни. Страха тогда не испытывал никакого. Страх, наверное, весь вышел из моей души, когда ждал, что меня, неподвижного, обреченного, раздавят гусеницы фашистского танка.

Но вскоре пришлось спуститься с колокольни. Со штабом дивизии прибыл комдив Яковлев. Я доложил, что наш Отдельный разведывательный батальон захватил Озерное и приказ выполнил.

— Держитесь, товарищ Вовченко! — сказал комдив. — Дивизии уже нечем воевать и только у ваших бойцов еще есть боеприпасы для трофейного оружия. Вы прикроете остатки наших полков.

— Остатки? И девяносто шестой тоже — остатки? — спросил я.

— Девяносто шестой отходит.

— Есть, — ответил я.

Яковлев вздохнул:

— То мы сетовали, что у нас нет танков, а теперь патронов. Вся надежда на немецкое вооружение, которого больше всего у вас. Ваш Отдельный отойдет последним...

— Будем держаться, товарищ комдив!

Полковник пожал мне руку. Яковлев начал выводить из окружения остатки дивизии в сторону Торопца, Андреаполя. А наш Отдельный батальон и специальный отряд во главе с комиссаром дивизии Соколовым остались сдерживать атаки фашистских подразделений...

Вскоре Соколов был ранен. Красноармейцы вынесли его из боя на плащ-палатке.

В чрезвычайно тяжелом положении оказался 96-й полк. Командир полка подполковник Шукшин был веселым, жизнерадостным человеком. Первыми его словами по телефону были: «Давайте закурим». И мы в штабе усмехались. На этот раз мы не «закуривали». Командир полка сказал по телефону:

— Очень тяжело, Иван Антонович! Наша оборона прорвана! Помогите... [36]

Мы послали две роты красноармейцев на выручку 96-му полку и отбросили врага. После боя я встретился с Шукшиным. Он был взволнован до глубины души и обнял меня.

— Спасибо за братскую помощь...

— Мы танкисты, Константин Дмитриевич, а в танковых частях даже в таком аду должен быть полный порядок.

Я отвел бойцов к Озерному, где снова разгорелись жаркие бои, а Шукшин с полком остался удерживать свои позиции.

На следующий день снова превосходящие силы врага навалились на полк Шукшина. После боя он приказал отступить к позициям моего батальона. Вечером к нам прибыли остатки полка — шестьсот красноармейцев, измученных и почти без патронов.

— А где командир полка?

— Убит, — ответил один из бойцов.

Меня пронзило словно током:

— А тело вынесли?

— Мы поползли за командиром, но там уже залегли немецкие автоматчики, — ответил красноармеец.

Большая потеря! Как жаль, что не вынесли тело Шукшина! За подвиги в годы гражданской войны Константин Дмитриевич Шукшин был награжден орденом Красного Знамени. Танкист Шукшин погиб в бою, так и не сев на боевую машину, так и не «поутюжив» гусеницами вражеские окопы. Он храбро воевал как пехотинец, в сердце оставаясь танкистом.

Бойцы из полка Шукшина присоединились к нашему батальону, и мы продолжали сражаться вместе, сдерживая бешеный натиск врага...

Долго получал я письма от жены Шукшина, которая расспрашивала о гибели мужа. Отвечал ей то, что мне рассказали бойцы. А она твердила одно: «Не может умереть [37] мой Костя! Не может. Мне сердце подсказывает, что он где-то воюет...»

И сердце жены Шукшина не обмануло. Ее муж не был убит миной 29 августа 1941 года под Великими Луками, Тяжело раненного его подобрали немецкие танкисты и положили в свой танк, Танки шли по дороге, по которой вели колонну пленных красноармейцев. Один из танкистов хотел пристрелить Шукшина, но другой посоветовал выбросить раненого на дорогу. Так и сделали. Но Шукшин не умер на пыльной дороге. Не раздавили его и гусеницы немецких танков. Константина Дмитриевича подобрали пленные советские бойцы и спасли ему жизнь.

В ноябре 1965 года Константин Дмитриевич писал мне:

«Во время выхода из окружения под Великими Луками я был ранен и взят в плен. Как военнопленный прошел ряд фашистских лагерей, видел, как гибли тысячи бойцов и командиров, В последнем лагере мне пришлось быть в Бельгии.

С огромнейшим трудом мне удалось бежать, а потом установить связь с местными подпольными организациями. Ознакомившись с обстановкой, я создал русский партизанский отряд, оперировавший на бельгийско-голландской границе.

Спустя некоторое время из русских отрядов была организована русская партизанская бригада «За Родину», которой я командовал до конца войны. Кратко об этом не расскажешь. Если у тебя, Иван Антонович, есть время, можешь найти в библиотеке книгу А. Вольфа «В чужой стране». Там изложена история нашей бригады.

В 1945 году бригада с оружием и знаменем прибыла а Одессу и там была расформирована.

Я приехал в родной Саратов, но мне не повезло, потому что по приказу уполномоченного СНК СССР в Западной Европе я был назначен заместителем уполномоченного Совнаркома СССР в Бельгии. Некоторое время [38] находился там. Затем прибыл в Берлин, а потом — в Москву, где и ожидал приказа о назначении или демобилизации.

Это был тяжелый период в моей жизни. Мне необходимы были отзывы о моей службе. От них зависело мое дальнейшее пребывание в армии. Всю жизнь я буду помнить, что генерал Вовченко, даже не видевший меня после войны, охарактеризовал меня таким, каким знал по фронту. Это мог сделать командир, который был на фронте, знал обстановку, правильно оценивал людей, был верен боевой дружбе. Сейчас некоторые товарищи, не пережившие таких трудностей, могут не понять значения этого письма. Но я хорошо помню, что такой отзыв в то время мог дать человек, веривший, что я не мог измениться за прошедшие четыре года и остался таким, каким был. Вот за это я благодарен вам, Иван Антонович. Вы не ошиблись. Навсегда остаюсь таким, каким вы меня знаете...»

Моего письма-характеристики о том, что под Великими Луками в 1941 году Шукшин был смелым и способным командиром полка и настоящим коммунистом, оказалось недостаточным для того, чтобы оставить этого человека на службе. Шукшин демобилизовался. Десять лет он работал в Саратове на заводе, молчаливый, замкнутый. Но однажды на завод приехала делегация бельгийских рабочих. Саратовские рабочие горячо встретили гостей. Один из бельгийцев, выступая с приветствием, сказал:

— Наша дружба и солидарность с русскими людьми скреплена кровью в совместной борьбе против фашизма. На родной бельгийской земле я был партизаном в бригаде, которой командовал советский полковник Шукшин. Мне кажется, что он ваш земляк, из Саратова...

И вдруг все повернули головы, ища глазами Шукшина. [39]

— Да! Это наш Шукшин! — воскликнул бельгийский рабочий. — Наш!

Комментарии, как говорится, излишни. Мой боевой друг по великолукской обороне Шукшин живет сейчас в Саратове. Встречается с пионерами и рассказывает им о тяжелых днях под Великими Луками в 1941 году и о партизанской бригаде «За Родину», сражавшейся с фашизмом в далекой Бельгии под знаменем родной Отчизны...

Сильные духом

Наш Отдельный танковый разведбатальон с остатками 96-го полка пробивался в направлении Торопца и Андреаполя по занятой врагом территории. Боеприпасов было мало, продуктов почти никаких. В деревнях стояли вражеские гарнизоны. Они преследовали нас, обстреливая из минометов.

Лейтенант Борович рядом со мной. После того, как под Возгрином я вырвал его из когтей фашистского офицера, Борович смотрел на меня, как на ангела-спасителя.

— О чем думаем, товарищ майор? Я, например, о горячем супе, сваренном под открытым небом и заправленном утками. Как раз начался сезон охоты! — причмокнул губами Борович. — Не помешало бы поесть и ухи с линями, А Жоре Мжавадзе, — повернулся лейтенант к шоферу, — снится шашлычок и бутылка «Цинандали».

— Как вы догадались, товарищ лейтенант? — шутя спросил шофер.

— Голодной курице просо снится!

— А голод — не тетка, — добавил Борович. — Вон недалеко от дороги деревня. Попытаемся что-нибудь раздобыть. [40]

И Борович исчез. Бойцы вернулись через час с тремя буханками хлеба, кувшином молока, банкой меда и двумя пленными немцами.

— Смирно себя вели. Обошлось без выстрелов, и мы прихватили их с собой, — доложил Борович.

Некоторые деревни и участки дорог еще удерживались нашими войсками, словно островки среди захваченной врагом территории. Мы очень обрадовались, встретив большую группу красноармейцев возле одной деревни. Их командир потребовал, чтобы мы остановили свою автоколонну.

— Приказ генерала! — сказал офицер. — Прошу в штаб...

Оказывается, в селе разместился штаб 22-й армии. Все службы были уже на колесах, приготовились к походу и те, что были без транспорта.

Разговор с генералом был короткий. Нам приказали прикрыть своими силами штаб и подразделения, стоявшие вокруг села.

На сердце стало легче, когда я увидел вокруг штаба три десятка пулеметов, замаскированную в кустах артиллерийскую батарею и два танка, прикрытые ветками. С такими силами можно держать оборону.

Меня догнал Борович, хитровато улыбнулся.

— Что это тебе весело?..

— Я обнаружил сарай, забитый мешками сухарей. Похоже на то, что эти запасы останутся здесь. Наши бойцы уже грызут сухарики, — рассказывал Борович.

— Неугомонный ты, Саша! — сказал я, думая о своем. — Вся надежда на пулеметы, батарею, танки...

— С такими силами, да еще и с сухарями — можно держаться, — ободрил меня Борович.

Но наши взводы не успели размочить эти сухари в ручьях, как на село двинулись вражеские танки. Я раз за разом оборачивался, ожидая орудийных выстрелов. Но батарея, замаскированная в кустах, молчала. Наши бойцы [41] приготовили бутылки с зажигательной смесью и гранаты. Несколько танков было остановлено. Вражеские автоматчики, шедшие за танками, продолжали атаковать. Бойцы стреляли по ним из винтовок...

Это был ужасный, неравный бой. Мы потеряли много людей убитыми и ранеными. Наш врач от всего пережитого за эти часы осунулся и поседел. Хоть было очень тяжело, но мы продержались несколько часов до вечера.

Вблизи слышен гул автомашин и танков. Боя мы не принимаем. Решили разделиться на две группы. Первый отряд повел комиссар Тонкошкуров. Полторы тысячи бойцов, среди которых было много из других частей, присоединившихся к нам по пути, пошли со мной.

По всем мало-мальски пригодным для движения в дождливую погоду дорогам шли танковые и моторизованные части врага. А мы вынуждены были пробиваться через леса и болота. Три дня шли по азимуту. Сухари давно съедены. В этих болотах нет даже чистой воды. Жижа черная, как деготь. Но если голод — не тетка, то о воде и говорить нечего. Приходится пить и такую. Лошади оставляют след от копыт. Эта «чашечка» наполняется водой, а мы, лежа на земле, пьем ее.

Ночью спать невозможно: холод. А днем сияет солнце.

Меня разбудил Борович:

— Солнце уже садится за лесом. Температура нарзанных ванн понизилась. Еще простудитесь.

Саша смочил водой несколько кусочков сахара и протянул мне.

— А ты сам ел?

— Ягодами подкреплюсь, — ответил Борович. — Заморили червячка, а сейчас пойдемте со мной.

— Куда?

— Тут недалеко есть деревня, — подмигнул Борович.

Я пощупал свою бороду и сказал:

— Меня люди испугаются. [42]

— Если бы это было главным препятствием. В той деревне немцы. Но не во всех избах. Ребята следят за фрицами, — рассказывал Борович.

Вскоре мы добрались до деревни. На холмике в кустах лежали бойцы с биноклем. Они о чем-то шептались с лейтенантом. Мы шли пригнувшись, а кое-где ползли. Наконец, добрались до левады и по узкой дорожке в конопле направились к сараю. Борович прошептал:

— Только в трех избах нет немцев. В крайней, в этой и еще в одной.

— Почему же мы не пошли в крайнюю? — спросил я.

— Там нет коровы.

Мы тихо вошли в сарай. Запахло свежим молоком. Было слышно, как из вымени ручейком бьет в подойник молоко. Заметив нас, хозяйка вскрикнула.

— Не бойся! Свои!

Женщина посмотрела на меня:

— Вижу, что свои. С бородой, словно святой апостол. Небось голодные?

— Очень, — сказал Борович.

— Пойдемте в избу.

Мы подкрепились. В окно видно было немецких солдат, ходивших возле оврага. Хозяйка готовила нам сумку и корзинку с продуктами. Мы поблагодарили ее и собрались уходить.

— И надолго вы покидаете нас? — спросила она.

— Скоро вернемся.

Мы возвратились к своим с продуктами и ночью пошли ближе к линии фронта...

В один из хмурых и дождливых дней нас вдруг обстреляли из минометов. Вой, свист и взрывы резали слух.

— Ложись! — закричал Борович.

Я упал, а он, словно рысь, распластался по моей спине. Одновременно со взрывом веером посыпались осколки. Тело Боровича будто обмякло, и я вздрогнул.

— Саша! Саша! [43]

Лейтенант не отвечал. Я осторожно вылез из-под него. Рядом зияла свежая черная воронка, в которую просачивалась вода и текла кровь с ног лейтенанта. Около десятка осколков, большинство из которых предназначались мне, красными пиявками впились в ноги и спину Боровича.

— Живой?..

Саша застонал.

— Мы понесем тебя.

— Не надо! До наших еще далеко, — чуть слышно произнес он.

В его голосе я почувствовал нотки безнадежности. А это уже страшно для такого оптимиста, как Саша Борович.

— Санитары! — позвал я медицинскую помощь.

* * *

Я безгранично верил в своих бойцов, командиров, а они верили в меня. Наверное, эта вера и делала наш Отдельный батальон таким несокрушимым, мужественным, хотя он и истекал кровью.

Мы шли еще несколько дней следом за бойцами других частей нашей 48-й танковой дивизии. Это был тяжелый двухсоткилометровый поход голодных, измученных, плохо вооруженных, но сильных духом советских людей. Да. Сильных духом, потому что мы верили в нашу победу, как бы трудно ни было в те июльские и августовские дни сорок первого года.

48-я дивизия под Великими Луками сделала все, что было в ее силах. Возможно, даже больше. И вел нас полковник Яковлев. У комдива была забинтована голова и рука на перевязи. Я никогда не забуду его взгляда.

Командир 48-й танковой дивизии полковник Яковлев был способный и смелый военачальник, один из организаторов героической обороны Великих Лук. [44]

Мы попрощались с ранеными. Борович ворчал:

— Проклятие! Мина так изрешетила меня! Очень хочется еще встретиться с вами, Иван Антонович! Если после госпиталя мне не удастся разыскать вас, то знайте, мыслями и сердцем я всегда с вами. Желаю вам счастья...

— И ты поправляйся на страх врагу.

— До свидания.

* * *

После выхода из окружения нас, танкистов, направляли на формирование. Там мы должны были получить боевую технику. И мы поехали на восток на трофейных грузовых машинах формироваться в настоящие танковые батальоны и полки. Прощай, Отдельный разведывательный батальон многострадальной 48-й танковой дивизии! Прощайте, комдив Яковлев, славные разведчики — Чулков, Невский, Лаптин, Репетий, Дорохов, Воронюки и все бойцы Отдельного!

Так закончилось наше участие в героической тридцатичетырехдневной обороне Великих Лук. Подобно Киеву на юге, Великие Луки на северо-западе грудью преградили путь фашистам на Москву, задержав их тут на пять недель.

Освобождение Ларионова Острова

К месту формирования танкисты шли своим ходом на трофейных автомашинах через Москву.

Многие бойцы впервые видели столицу Родины. В их представлении она была «Москвой майской», воспетой на весь мир. Но в эти холодные осенние дни 1941 года она казалась мрачной от дождей, от низко нависших туч, где по вечерам виднелись аэростаты противовоздушной обороны, [45] от «ежовых» заграждений на шоссейных дорогах. Осенняя Москва готовилась к битве с немецко-фашистскими войсками.

Мы получили КВ. Формировался 9-й танковый полк, командиром которого назначили меня. Теперь у нас батальон танков КВ и батальон танков Т-34.

Недели две прошли в хлопотах. Личный состав усиленно изучал материальную часть и тактику. А потом — в эшелоны и на Волховский фронт. Фашисты окружили Ленинград, и Волховский фронт имел большое значение для успешной обороны города.

Миновали Тихвин. Вдали виднелись зарева пожаров. Немецкая авиация бомбардирует город, пытается вывести из строя Волховскую электростанцию.

На станции Андреевка мы разгрузились и в тот же день получили приказ к утру прибыть в расположение стрелковой дивизии генерала Чинчибадзе. Надо было пройти двадцать пять километров. В нормальных условиях танки преодолевают такое расстояние за час. Еще находясь в поезде, мы видели, что собой представляют тихвинские болота. Поэтому надо было выступать немедленно.

Танки не шли, а ползли через болота, ручьи, взбирались на кручи, надрывно грохоча в болотах и разбрызгивая грязь. Танкистам пришлось сотни метров устилать ветками, чтобы машины не утонули в болоте. Бойцы трудились до седьмого пота. Я уверен, что ни один из них в мыслях ругал КВ и Т-34 за то, что они такие тяжелые, потому что под ними рушились мосты и мосточки. Уверен также в том, что в эти напряженные часы ночи, когда люди валились с ног от страшной усталости, кое-кто потерял веру в новые машины, такие громоздкие в здешних условиях.

Примерно в десять часов утра мы прибыли в расположение дивизии. Двадцать пять километров танки шли двенадцать часов! Мы рассредоточили батальоны, танкисты [46] стали маскировать машины. С начальником штаба полка майором Мальцевым мы пошли на командный пункт генерала Чинчибадзе. Я доложил о составе полка, а генерал кратко познакомил нас с обстановкой на их участке и дал сутки для отдыха.

Район был лесистым и заболоченным. Лесные поляны заросли высоким кустарником. Много балок. Местность для танков действительно тяжелая и сложная. Мы провели рекогносцировку и изучили передний край обороны противника. Он проявлял большую активность. Всюду в лесу в расположении наших частей взрывались снаряды, мины и на передовой раздавалась беспрерывная пулеметная и автоматная стрельба.

Наши окопы были выкопаны на полметра глубины, ибо дальше — вода. Только на небольших возвышенностях они были полного профиля. Ходить в них надо было согнувшись в три погибели или ползти.

Противник вклинился в нашу оборону, и на северном острие этого клина дивизия Чинчибадзе вела бои, чтобы воспрепятствовать фашистам расширить прорыв. Перед фронтом дивизии у врага было две-три линии окопов в двухстах-трехстах метрах одна от другой. В глубине, примерно в двух километрах, находились вражеские артиллерийские позиции. Немецкие батареи стояли на холмах вблизи населенных пунктов Посадничий и Ларионов Острова.

Штаб нашего танкового полка вместе со штабом стрелковой дивизии разработали план операции по уничтожению противника в районе Ларионова Острова. В холодное октябрьское утро, когда, казалось, вот-вот повалит снег, танки стали сосредоточиваться в зоне наступления левофлангового пехотного полка. Одновременным ударом мы должны были прорвать передний край обороны противника, ворваться в расположение огневых позиций врага, уничтожить его артиллерию и захватить Ларионов Остров. [47]

Удар этот оказался неожиданным. Немецких солдат особенно удивили тяжелые танки, которые они видели впервые. Да и кто мог ожидать, что в таких труднопроходимых местах мы будем использовать танки. Наши КВ и Т-34 давили вражеских пехотинцев, а потом вихрем ворвались на артиллерийские позиции и орудийным огнем и гусеницами уничтожили много орудий и минометов.

Управление танками в бою оказалось сложным. Лес мешал наблюдать за машинами, а радиостанции были только на танках командиров батальонов и у двух-трех командиров рот. Приходилось пользоваться флажками: «Делай, как я!» Еще труднее было поддерживать связь с пехотой: пехотинцев в кустах, в лесу совсем не было видно. Танкисты использовали кусты и деревья на заболоченных участках, подминая их под танки. Огнем из орудий и пулеметов мы простреливали лес и кустарники. За час боя израсходовали почти весь боекомплект, но Ларионов Остров и еще несколько населенных пунктов были освобождены. Стрелковые подразделения, шедшие за танками, закреплялись на новых рубежах.

Два дня в плену

Окрыленное успехами командование дивизии решило продолжать наступление и нанести удар по Посадничему Острову, отрезать вражескую группировку и уничтожить ее.

Было сумрачно и холодно. Туман помог нам приблизиться к немецким окопам без серьезного боя. Правофланговой группой танков командовал майор Никонов, левофланговую группу «тридцатьчетверок» вел капитан Свириденко. Мой КВ-2 шел на левом крыле батальона Никонова. Слева от меня находились «тридцатьчетверкм [48] «, а справа — тяжелые танки. За нами пехота. Артиллерия заблаговременно начала интенсивный обстрел.

Вот и первая полоса окопов. Гусеницы тяжелых танков проутюжили окопы, накрывая их, словно борозду, землей. Туман мешал врагу вести прицельный огонь. Есть одна особенность в борьбе танков с артиллерией. Если танки появляются вблизи артиллерийских позиций неожиданно и действуют решительно, у артиллеристов не выдерживают нервы, они бросают орудия и прячутся в окопы, в щели, а то и разбегаются, кто куда. Так произошло и сейчас.

Танки стреляют, приближаясь ко второй линии окопов. Снаряд попал в борт нашего танка, раздался страшный гул, но машина идет вперед. Радист Кузнецов докладывает, что радиостанция выведена из строя. Левой группы Свириденко я совсем не вижу. Потерял управление танками. Теперь, как было условлено перед началом боя, командовать полком начинает майор Никонов.

Наш танк идет выступом слева и продолжает стрелять из орудия и пулеметов. Впереди лужайка. За кустами притаились минометы. Уничтожаем минометы и их команду. Движемся дальше и расстреливаем орудия, давим их гусеницами. Но два немецких орудия упорно стреляют по нам.

— Осколочным заряжай!

КВ на секунду-две останавливается. Выстрел. Вражеское орудие переворачивается. Артиллерист, он же и мой шофер, Леня Иванов стреляет метко. Выстрел — и второе орудие разбито.

Врываемся в расположение огневых позиций врага. Нам мешают деревья, которые появляются перед танком то слева, то справа. Кусты подминаются гусеницами. Поравнявшись с сосной, машина вздрагивает от взрыва. На миг воздух в танке стал красным. Наверное, это краснеет в глазах от удара. Мотор заглох. Танк разом остановился. [49]

Придя в себя, мы осмотрели машину. Водитель Рогов поколдовал над мотором и завел его. Но танк не двигался. Была повреждена ходовая часть.

Я приказываю экипажу вести круговое наблюдение, поворачивая перископ. Противника не видно. Вблизи кусты, деревья, заснеженная земля, а дальше туман.

Механик-водитель залез под танк через аварийный люк и установил, что машина наскочила на фугас. Вырвано два катка, разорвана гусеница и отброшена на несколько метров в сторону. Натянуть гусеницу экипаж может своими силами, в танке есть запасные звенья. Но для этого надо вылезти из машины.

Мы открыли верхний люк. Прислушались. Недалеко бьют танковые орудия. Узнаем их по звуку. Это танки Никонова. Трещат пулеметы и автоматы. Это наша пехота.

Послали заряжающего Зеленкова разведать местность. Он соскочил с машины и пополз к кустам. Потом поднялся и, согнувшись, пошел дальше. Вдруг из кустов застрочил автомат. Мы ударили по кустам из орудия и пулеметов. Зеленков подполз к аварийному люку, а Рогов помог ему влезть в танк. Плечо и рука Зеленкова были прострелены пулями, он стонал.

Раненого перевязали и положили на днище танка.

В кустах и за деревьями немецкие солдаты. Они следят за нами с тех пор, как подорвался танк на фугасе. Осенний день короток. Снег вокруг почернел от взрыва фугаса. Слева по борту высокая толстая сосна. Когда поворачивалась башня, ствол орудия задевал за ствол сосны, и башню приходилось поворачивать в обратную сторону. Этот сектор можно было обстреливать только из пулемета, находившегося в задней части машины. Дела плохи. Надо слить горючее из левого бака.

Немцы уже сделали выводы после вчерашнего боя за Ларионов Остров и начали ставить противотанковые мины. На одну из них мы и наскочили. [50]

Тем временем бой утих. Анализируем обстановку. Нашу пехоту фашисты огнем отсекли от танков и отбросили назад, а танки, выйдя в район хутора и не проведя пехотинцев, вернулись на исходные позиции. Таким образом, мы оказались одни.

Стонет раненый Зеленков. Фашисты к танку не подходят. Однако мы чувствуем, что за нами внимательно следят. Через минут двадцать-тридцать, поворачивая башню, мы простреливаем из пулеметов кусты и лес. Кузнецов все время возится с радиостанцией. Я приказал Лене Иванову проверить боеприпасы. Оказалось, что их чуть больше половины комплекта. В танке есть также четыре гранаты Ф-1. Из личного оружия у меня был пистолет.

Наступила ночь. Раненый тяжело стонал. Из провианта у нас был так называемый НЗ — буханка хлеба и две селедки. Мы разделили селедку и хлеб на равные части и поужинали. Но через несколько минут захотелось пить, а воды не было. Спустя некоторое время нас еще больше стала мучить жажда. Выручал перемешанный с землей снег, находившийся под нашим танком.

Ночью туман рассеялся и на фоне белого снега развиднелось. Время шло медленно. Чего только не передумаешь за такую ночь!

Светало. Иванов, дежуривший у перископа, доложил:

— Фрицы зашевелились!

Мы заняли свои места. Перестал стонать Зеленков. Он будто потерял сознание. Но это только так казалось. Раненый напряженно следил глазами за каждым нашим движением.

Немецкие солдаты группами по пятнадцать-двадцать человек, прячась за деревьями и кустами, стали приближаться к танку. Они совсем осмелели. Некоторые из них шли в полный рост. Когда до них осталось шагов сорок-пятьдесят, мы ударили из орудия и пулеметов. Гитлеровцы повалились на землю и отползли назад. Наступила тишина. [51] Она была короткой. Потом фашисты открыли стрельбу из пулеметов и автоматов. Пули расплющивались, ударяясь о броню. Мы не отвечали.

Зеленков снова застонал. Выдержки у него хватает только на время боя. Теперь, когда в танке тишина, нервы раненого расслабились, и он что-то зашептал.

Сидим молчаливые и нахмуренные. И я, и механик-водитель Рогов, и Леня Иванов, и радист Кузнецов — все мы понимаем сложность обстановки. Наши считают, что мы погибли, поэтому не ищут нас. Я взглянул на радиста. Он все еще продолжает возиться с рацией, не разгибая спины. Радиостанция требует серьезного ремонта.

— Поставь вместо лампы свой палец, — советует механик-водитель Рогов.

— Лучше спрячь свой нос, — парирует Кузнецов.

«Пускай спорят, лишь бы не сидели молча. Лишь бы не поддавались отчаянию и безнадежности. Есть еще снаряды, есть патроны к пулеметам. Если бы еще была вода, воевать можно!» — подумал я.

Фашисты снова засуетились. У них появились орудия. Это уже хуже. Солдаты вырубают кусты, в перископы видны три орудия на противоположной стороне лужайки, слева еще одно. Надо опередить вражеских артиллеристов.

— Огонь!

Первым же выстрелом Иванов попал в орудие. Несколько солдат упали на снег и больше не поднялись. Потом огонь по второму, по третьему орудию, и их будто и не было. Поворачиваем башню влево. Четвертое орудие успело сделать выстрел. Но, наверное, артиллеристы поспешили и промазали. Метким выстрелом Иванов разбил и четвертое орудие. Потом мы стали строчить из пулеметов по кустам. Все-таки большое дело сидеть за броней КВ!

Теперь по нам бьют из пулеметов со всех сторон. Пули сыплются, как горох. Успевай только отвечать. Но мы [52] стреляем только тогда, когда видим цель или убеждены, что враг находится в кустах.

Наступил вечер. Сидим в танке уже свыше суток. Наши, наверное, уже смирились с мыслью, что мы погибли. Это плохо. Стемнело. Впереди долгая осенняя ночь. Стонет в горячке Зеленков. Что-то выкрикивает. Тяжело дышит радист, склонившись над поврежденной аппаратурой. Страшно хочется пить. Снег, лежавший под днищем танка, мы уже весь выскребли. Вылезать из танка днем — верная гибель. Но ночью ребята совершили две вылазки за снегом, и мы немного утолили жажду. Боеприпасы кончаются. Завтра их уже не будет.

Муторно в темном и холодном танке. Как подать сигнал своим? Утешало лишь то, что противник понес большие потери.

Иванов прижался лбом к стальной стенке танка.

— Помирать боишься?

— Нет, — промолвил Леня. — Просто мало прожил на свете. Мне только девятнадцать лет...

— Нас тут пятеро. Ясно, никому не хочется умирать. Но лучше прожить честную, красивую жизнь, — говорил я медленно, словно хотел растянуть время, а потом повысил голос: — Боец Иванов! Приказываю осмотреть диски и доложить, сколько осталось боеприпасов.

Леня тут же стал проверять диски. Через минуту доложил:

— На пулемет есть по два диска и 14 снарядов для орудия, товарищ подполковник.

Я старался каждого занять делом, чтобы как-то отвлечь от мыслей о нашем безвыходном положении. А Кузнецов упорно возился с радиостанцией. Часами я ни о чем не спрашивал его. Не хотел мешать. Но его настойчивость мне нравится. Хорошо уже то, что он занят работой и о другом не думает.

Наконец я не выдерживаю и тихо спрашиваю у радиста: [53]

— Как там?

Рогов, который дежурил возле перископа, доложил:

— Приближаются черные тени.

Ребята припали к пулеметам.

Ночь тянется, словно каторга. Каждый думает о своем. В эти минуты по-настоящему оцениваешь жизнь, ее неповторимую красоту, понимаешь, какая она дорогая и как не хочется умирать. В обреченном на гибель танке ничтожными кажутся домашние неурядицы, неприятности по службе.

— Работает! Работает! — радостно воскликнул радист.

— Молодец!

— Только не вся рация, товарищ подполковник, а передатчик.

— Все равно — молодчина! Передавай наши координаты. Просим помочь. Пусть выручают!

Кузнецов начал вызывать своих и передавать о месте нашего пребывания и о положении, в каком мы оказались.

Прошло немного времени, и вдруг на вражеских позициях разорвался один, потом второй снаряд. После этого загремели залпы наших батарей.

— А, что!? — подскочил от радости Кузнецов. — Сработало мое радио! Я дал точные координаты! Ура, братцы-танкисты!

Огонь наших артиллеристов в клочья разносил солдат, которые пришли посмотреть на захваченный в плен русский танк. Вскоре мы уже отличали выстрелы батарей от выстрелов танковых орудий. К нам спешили. Мы уже видели в перископ наши танки.

— Товарищи! Наши! Ура!

На лужайку врывается КВ. Потом еще один. Еще... Танки бьют из орудий.

Мы открываем верхний люк. Я высунулся из машины и помахал танкошлемом. К нам направляются два танка, [54] прочесывая огнем орудий и пулеметов кусты. Из переднего выскакивает майор Никонов.

— Ура! Мы спасены!

Выходим из танка, словно пьяные.

— Воды!

Пересохшие губы жадно припадают к баклагам.

А в это время экипажи натягивают гусеницы, берут танк на буксир и двумя машинами тащат его в расположение наших войск.

Вот мы и среди своих. Снова хочется пить. Напившись, падаем замертво. Зеленкову оказали медицинскую помощь, и он уже чувствует себя лучше.

Нас будили на ужин, но напрасно. Спали мертвецки. На следующий день Никонов рассказал, что ночью он послал радиста своего танка проверить радиостанцию. Радист включил приемник и принял сигналы Кузнецова. Он тут же побежал к Никонову и поделился радостной вестью. Майор Никонов обратился к генералу Чинчибадзе, который и приказал утром прочесать квадрат, где стояла наша машина. А потом туда пошли танки.

Наш полк выполнил поставленное перед ним задание. А вскоре его отозвали в Москву, где в это время сложилась исключительно напряженная обстановка.

В снегах под Москвой

Советские войска, защищавшие Калугу, отступили, оставив неприкрытой шоссейную дорогу. Их теснила немецкая дивизия, прибывшая из Франции. Враг продвигался к Малоярославцу. В эти дни танковую бригаду полковника Кириченко, в составе которой был и наш полк, передислоцировали под Москву.

Поздно вечером полк двигался по Можайскому шоссе, чтобы потом выйти на северо-запад от Малоярославца. [55] Падал мокрый снег. Видимость была плохой. Угнетала скверная погода, а еще больше печалила тяжелая обстановка на фронте.

Вдруг на шоссе появились какие-то люди. Один поднял руку, а второй направил свет карманного фонаря на мой танк. Водитель остановил машину. Я высунулся из люка и спросил:

— В чем дело? Кто вы такие? Почему останавливаете колонну?

— Мы от генерала Жукова, — ответил офицер в кожаном пальто.

— Кто командир этой танковой части? — спросил второй.

— Я.

— Пойдемте с нами. Командующий тут недалеко.

Я вылез из машины и попросил офицеров показать свои документы. Мы пошли на холмик, возвышавшийся возле шоссейной дороги. Вдали стояли автомашины и обозы.

Командующий генерал армии Георгий Константинович Жуков, одетый в кожаное пальто, стоял с группой офицеров и задержанными на шоссе генералами и полковниками. Разговор, очевидно, был не очень приятным, потому что несколько человек стояли, потупившись, будто рассматривали забрызганные грязью сапоги.

Генерал Жуков бросил на меня вопросительный взгляд. Я доложил:

— Командир девятого танкового полка подполковник Вовченко. Иду под Малоярославец навстречу врагу.

— Покажите на карте, где будет ваш рубеж! — сказал Жуков, и офицер, наводивший карманный фонарик на мой КВ, направил свет на развернутый планшет с картой.

— Вот сюда! Выйдем к селу Недельное.

— Давно на фронте?

— В первые дни командовал Отдельным разведывательным [56] танковым батальоном под Великими Луками, под Волховом был у генерала Чинчибадзе с этим же полком. Теперь здесь, под Москвой...

— Следуйте своим маршрутом. Торопитесь!

— Есть, товарищ генерал армии.

— Идите.

Я пошел к своим танкам. Перед моими глазами еще долго стоял командующий войсками, взволнованный, суровый, в мокром кожаном пальто. На плечи этого человека легла огромная ответственность за судьбу Москвы. Мы знали Жукова, как героя боев на Халхин-Голе, как начальника Генерального штаба, как талантливого военачальника. В те минуты я верил: если генерал Жуков стал командующим под Москвой, столица будет спасена.

Вечером наш полк пересек шоссе и начал устраивать свой рубеж. Штаб бригады с остальными подразделениями во главе с комбригом Кириченко двигались за нами.

Морозная, лунная ночь. Деревья покрыты сизым инеем. Тишину нарушал могучий гул моторов КВ и «тридцатьчетверок».

На рассвете миновали Малоярославец и вышли на Калужское шоссе. Наших частей по дороге совсем не видно. Наверное, уже отошли, потому что возле моста орудовали саперы. Прогремел взрыв. Танкам пришлось форсировать реку вброд. Мы прошли на юг еще километров сорок. И здесь ни наших частей, ни войск противника не было.

Около двух часов дня наши танки поднялись на холм, заросший молодым лесом. Внизу лежало село Недельное. Избы тянулись по обе стороны дороги. Вдали возвышалась церковь с колокольней. За селом — поле, луга, лес.

Стоя на башне танка, я смотрю в бинокль. Вижу, к селу приближается длиннющая колонна противника. Впереди боевое охранение. Что же, надо встретить. Решаем разбиться на три группы, обойти Недельное. Одной группой [57] из восьми танков будет командовать капитан Самсонов. Группа майора Шеремета в составе десяти «тридцатьчетверок» двинулась по яру, огибая луг. Три машины под командованием политрука Драчука я послал следом за танками капитана Самсонова дальше на юг с задачей перерезать дорогу и выйти вражеской колонне в тыл. Основная группа танков КВ и рота автоматчиков были со мной. Будем атаковать противника в лоб с этого холма. Здесь позиция выгоднее.

Фашисты уже вошли в село. Солдаты боевого охранения остановились. Вскоре все они, кроме часовых, разбрелись по избам. В село втягивалась длинная колонна, точно гадюка, скручивавшаяся в кольцо. Подошла и артиллерия. На площади возле церкви стояло много машин. Но вот на колокольне появился наблюдатель. Все это я видел из танка в бинокль.

— Танки Самсонова вышли на боевой рубеж, — докладывает радист.

— Хорошо.

— Майор Шеремет готов к атаке! — снова голос радиста.

— Хорошо. Передай Шеремету: приказываю развернуть танки в линию, выйти из леса, приблизиться на прямой выстрел и ударить по противнику всеми огневыми средствами.

— Есть! — ответил радист.

Десять машин Шеремета двинулись на село слева и открыли огонь. Противник бросил значительные силы против танков майора Шеремета.

— Капитану Самсонову ввести свои танки в бой! — передал я по радио командиру группы, которая должна была атаковать врага с правого фланга.

Удар танков Самсонова принудил врага перебросить часть огневых средств на это направление. Загорелось несколько изб, сараев. Бой продолжается. В тылу немцев появились три танка политрука Драчука. Вражеские войска [58] были зажаты с трех сторон. Танкисты расстреливают в упор орудия, грузовые машины, транспортеры и солдат. «Тридцатьчетверки» капитана Самсонова уничтожают вражескую технику, стоящую у церкви. Нашими танкистами сбит один из трех куполов церкви вместе с немецким наблюдателем.

Уже время начинать и главной группе. Я подаю сигнал, и мощные КВ мчатся с холма, ломая молодые деревья. До изб уже близко. В перископ вижу, как мечутся немецкие солдаты. По нам стреляют из орудий, но уже на таком расстоянии, что артиллеристы нервничают, стреляют мимо, а потом, бросив орудия, словно очумелые, бегут за сараи, за избы, падают и гибнут под гусеницами шестидесятипятитонных машин.

Вдруг наш КВ проваливается в яму на огороде. Не успел я подумать, что это за западня, как из ямы выскочил поп в длинной рясе, а за ним несколько женщин.

— Держитесь за пуговицу! — крикнул механик-водитель Рогов.

Я не понял — при чем тут пуговица. Заряжающий сержант Щусь, мой земляк, объяснил:

— Встретили попа. Что-то плохое случится. Да еще ребята Шеремета кресты сбили. Надо ждать неприятностей.

— Каких неприятностей? Бой уже выигран, — крикнул я. — Вся их колонна разгромлена. Выбросьте из головы предрассудки!

Продолжаем стрелять из орудий и пулеметов. Продвигаемся вперед, огибая луг. Вдали видна группа коноводов с сотней лошадей. Фашисты, наверно, спешили свою кавалерию. Мы навели орудие и несколькими осколочными снарядами разогнали коноводов. Лошади разбежались и теперь скачут по лугу.

Щусь подмигнул мне, вытирая рукавом пот.

— Вот это хорошо. Теперь немцы будут ходить пешком. Ишь господа. [59]

Из-за сараев и овинов по нашим танкам и пехоте стреляют несколько немецких автоматчиков. Солдаты на околице поспешно роют окопы. Но и там их накрывают наши КВ. Автоматчики бросают в окопы гранаты.

Группа Шеремета огнем и гусеницами уничтожила двадцать орудий. На, южной окраине были расстреляны тягачи, транспортировавшие тяжелые «берты», предназначенные для обстрела Москвы. Восемь орудий тянули шестнадцать тягачей. Для установки и монтажа таких орудий требуется несколько часов. Мы покончили с ними в течение нескольких минут.

Танки ликвидировали последние очаги сопротивления. Полк выходит в район сбора — на южную околицу села Недельное. Автоматчики ведут пленных. Настроение у всех приподнятое. Заряжающий Щусь говорит:

— Хотя поп и перешел нам дорогу, но все-таки нам повезло!

После боя стали известны результаты. Разгромлена группа противника в составе двух полков пехоты, уничтожено сорок орудий, захвачено восемь «берт», взято в плен двести солдат и офицеров, сожжена сотня автомашин. Тысяча солдат противника пала на поле боя. Из наших погиб капитан Самсонов, убито и ранено ещё сорок танкистов и автоматчиков. Сгорели два танка Т-34 и три подбиты.

Остановился на сборном пункте и наш КВ. Я открыл люк и стал вылезать из танка. Вдруг почувствовал сильный жгучий удар в плечо. Схватился за него рукой. Рука в крови.

— Это снайпер. Вот с того чердака! Щусь! Заряжай! — скомандовал артиллерист.

Танк вздрогнул от выстрела. Из открытого люка мне хорошо было видно, как с крыши дома полетели щепки. Рукой крепко зажал рану на плече. Стало трудно дышать. В груди клокотала кровь. Я сказал механику-водителю Рогову: [60]

— Давай в медпункт!

Минут через десять КВ оказался возле избы, где только что разместился медпункт. Санитары и бойцы нашего экипажа положили меня на солому, раздели и перевязали рану. Разрывная пуля пробила плечо, легкие и вылетела под лопаткой. Нестерпимо хотелось пить. Хозяйка избы подошла с кувшином молока и кружкой. Молоко было теплое, с пенкой. Я выпил несколько кружек.

Санитарная машина уже была готова для поездки в Москву. Меня окружили бойцы.

— Скорее возвращайтесь! — сказал водитель Рогов.

— Рана тяжелая. Скоро командира полка ждать нельзя, — ответил врач танкистам.

— А вы через нельзя, — обратился ко мне Рогов.

— И все это из-за проклятого попа! — сказал, вздыхая, сержант Щусь. — Мы будем ждать вас, товарищ подполковник.

— Я вернусь. Через нельзя, а вернусь! — с трудом улыбнулся я.

Было горько и обидно. Меня ранило, когда уже все закончилось. Такой бой выиграли! Очевидно, снайпер догадался по антенне на танке, что это машина командира. А может быть, просто нелепый случай. Как некстати это ранение. С такими людьми, как в нашем полку, с такими машинами только бы воевать...

Меня уже не было в Недельном, когда к вечеру подошли другие подразделения во главе с комбригом Кириченко. Бой мы провели мастерски. Много командиров и танкистов за операцию под Недельным были удостоены правительственных наград. Командиру бригады Кириченко за этот бой было присвоено звание Героя Советского Союза. Я награжден орденом Ленина. Первая награда.

Обо всем этом я узнал, конечно, потом, когда лежал в госпитале в Казани. Туда меня везли через Москву. [61]

В столице меня осмотрел профессор Фридлянд. Я спросил у него:

— Сколько мне придется лежать в госпитале?

— Восемь месяцев.

От такого ответа у меня даже перестали болеть раны. Легко сказать: восемь месяцев! Сейчас ноябрь. А меня выпишут где-то в середине 1942 года. «А вы через «нельзя»!» — вспомнил я слова механика-водителя Рогова. И еще слова сержанта Щуся: «А все из-за проклятого попа!»

— Что вы там бормочете? — спросил профессор и сам ответил: — Бредит. Попы померещились.

— Нет, профессор, я не брежу, а думаю о своем.

— Восемь месяцев, — повторил профессор. — У вас еще будет время подумать обо всем на свете и о попе тоже. А сейчас покой, товарищ Вовченко, прежде всего покой.

— Нет! — решительно возразил я. — Не восемь месяцев, а тридцать дней я пролежу в госпитале и вернусь в полк. Через месяц буду на фронте.

Профессор улыбнулся и пожал плечами.

— Мне лучше знать, голубчик.

Как жаль! Полк теперь был оснащен прекрасной техникой. Бойцы обстрелянные. Только бы воевать по-настоящему. Надо как можно быстрее поправиться. Но даже такой специалист, как профессор Фридлянд, определил срок лечения — восемь месяцев.

О том, как скорее поправиться, я думал и в госпитале. Прежде всего нужен покой, душевный покой. Но даже этих элементарных условий в палате, где я лежал, не было. Весь день там велись разговоры. Я знал, что есть приказ Наркома обороны о том, чтобы раненым командирам полков, бригад и дивизий в госпиталях создавать самые благоприятные условия для выздоровления.

Мои размышления прервал мужской голос:

— Вы Вовченко? Командир танковой части?.. [62]

— Вы же знаете, — ответил я мужчине в белом халате, под которым виднелись петлицы с двумя шпалами. Это был комиссар госпиталя. В руках он держал недописанный лист бумаги.

— Так вы действительно Вовченко? — переспросил комиссар. — О вас сегодня Советское Информбюро передавало. — Он посмотрел на листок. — Да. Отличились танкисты Вовченко в бою под Москвой. Так ваши же люди в одном бою разгромили два фашистских полка! Мы даже не знали, что вы танкист, что вы...

В Кремле я получил свою первую награду — орден Ленина за бой в селе Недельное. Это были незабываемые минуты, ведь награды вручал Михаил Иванович Калинин. На приеме у Калинина я встретился с командиром бригады Кириченко и просил его передать во вновь созданную 81-ю бригаду, которой мне предстояло командовать, механика-водителя Рогова и шофера-артиллериста Леню Иванова. Кириченко удовлетворил мою просьбу.

Ночная атака

Бригаду сформировали и 31 декабря 1941 года первый эшелон с танками прибыл на станцию Старица под Ржевом. Два других эшелона с мотострелковым и другими подразделениями задержались в пути.

Ночь была по-настоящему новогодней — звездной и морозной. В небе вокруг луны сияла радужная корона. Ветра не было, и, когда на минуту утихал шум на станции, казалось, что от мороза потрескивал воздух.

Механик-водитель Рогов, копаясь возле своего КВ на платформе, сказал:

— Через несколько минут наступит новый 1942 год, мы встретим его возле танков. [63]

— А может, еще и сорок третий придется вот так, товарищ комбриг, если живы будем? — спросил Леня Иванов.

— Что ты? Сорок третий! Коль у нас уже есть КВ и Т-34, то, считай, фашисту придет конец в сорок втором. Откатился же он от Москвы, покатится и тут, на Калининском фронте, и на Украине, и под Ленинградом, — ответил Рогов.

— 11385... — повторил я, глядя, как механик-водитель Рогов залезает в машину, чтобы завести мотор и съехать с платформы по деревянному настилу.

Я даже не почувствовал, как гусеницы коснулись земли, будто бы это был не тяжелый танк, а челн, съехавший по росистой траве в воду.

Рогов в восторге от новой машины:

— Моторчик, как часовой механизм, тикает! Вся ходовая часть — что надо!

— Так и должно быть. Наши люди все делают на совесть, — сказал я.

Танкисты с первого эшелона, несмотря на лютый мороз, вспотели. Не было времени помечтать в эти последние минуты старого и такого тяжкого для всех нас 1941 года.

Вдруг ко мне подошел офицер, представитель штаба 30-й армии, которой подчинялась наша 81-я бригада тяжелых танков. Мы зашли в помещение станции. Пахло старым деревом. На столе горел фонарь.

— Пакет от командующего армией генерал-майора Лелюшенко, — сказал офицер связи. — Распишитесь в получении.

Я расписался, потом разрезал конверт. Прочитав, удивленно спросил офицера:

А это не ошибка?

— Как это понимать? — в свою очередь спросил он.

— Командующий приказывает мне утром атаковать противника и овладеть селом Кошкино. [64]

— Так точно. Приказ я могу повторить и устно, — сказал связной штаба армии.

— О какой атаке может быть речь, если два эшелона еще в пути. К утру они едва успеют подойти сюда. Потом необходимо время для разгрузки. Наконец, я не могу вести танки в бой, не зная местности.

— Все это вы изложите на бумаге, — посоветовал подполковник. — Сами знаете, что за невыполнение приказа...

Присев к столу, забрызганному чернилами железнодорожников, я изложил причины, из-за которых не могу выполнить приказ командующего армией. Я уже слышал о генерал-майоре Лелюшенко, как о смелом и способном военачальнике, и поэтому был уверен, что он поймет положение, в котором сейчас находится танковая бригада, и отменит свой приказ, перенеся выполнение его на более позднее время. Линия фронта стабилизировалась, и атаковать Кошкино можно и через два дня, лишь бы с толком. А идти в атаку с одним только что разгрузившимся батальоном, не зная местности и переднего края врага, значит, провалить дело, значит, воевать вслепую. А это недопустимо.

Конечно же, Лелюшенко был недоволен моим отказом, доложил об этом командующему Калининским фронтом генералу Коневу. Это я узнал от генерала Мишулина, командированного Коневым в нашу танковую бригаду, находившуюся на станции Старица.

— Вас вызывает командующий фронтом, — сказал Мишулин.

— Когда ехать?

— Сейчас глубокая ночь. Поедем утром.

Настроение у меня окончательно испортилось. Неделю назад мне доверили танковую бригаду, и вот уже мной недовольны командующий армией, командующий фронтом. Не каждому комбригу-новичку выпадает такое.

Эшелоны разгружались еще и утром. Я разбудил генерала Мишулина, сказав, что уже время ехать. Сорок [65] километров до штаба фронта — зимой большое расстояние.

Ехали по бездорожью. Порой казалось, что мы не сможем добраться и до вечера. Но шофер Леня Иванов преодолевал снежные сугробы и перекаты на дорогах, словно на танке, и в одиннадцать часов утра мы были в селе, где дислоцировался штаб фронта.

Генерал Конев стоял в избе. На столе разложена карта.

— Товарищ командующий! Командир восемьдесят первой танковой бригады полковник Вовченко явился по вашему приказанию, — доложил я.

Конев задержал, как мне казалось, взгляд на моем шлеме, с которым я не расставался, даже когда ехал в легковых машинах, и резко сказал:

— Воевать вы сюда приехали или в бирюльки играть?

— Воевать!

— Почему же тогда генерал-майор Лелюшенко жалуется на вас? Вы не выполнили его приказ.

— Не выполнил. И не мог выполнить, потому что эшелоны еще находятся в пути.

— Как в пути? — спросил Конев и озадаченно прикусил губу. Потом он взял телефонную трубку и вызвал Лелюшенко:

— Что же вы, товарищ генерал, порете горячку? Отдаете приказ, а танки еще на платформах, еще в пути. Получается, что вы сами не уважаете свой приказ, заранее зная, что его нельзя выполнить. Что? Вы не знали? Вас неправильно информировали? Тем хуже! Надо знать обстановку и тогда уже приказывать...

Генерал Конев положил трубку и спросил меня:

— Вы завтракали?

— Нет.

— Накормить комбрига, — сказал он своему адъютанту, а потом обратился ко мне: — Завтра вместе с членом Военного совета я приеду в вашу бригаду. [66]

На следующий день в 10 часов в расположение бригады прибыли генерал Конев, член Военного совета генерал Леонов и генерал-майор Лелюшенко. Смотром генерал Конев остался доволен.

Поспешность, с которой Лелюшенко приказал нам атаковать Кошкино, имела свои причины. До прихода нашей танковой бригады тут уже действовали две. Обе они сгорели в полном понимании этого слова. Зима 1941 года стояла лютая. Были большие морозы, в центральных районах России сугробы намело высотой в два метра. Танки застревали в сугробах и нередко становились легкой добычей немецких артиллеристов. А при большом морозе очень тяжело завести двигатель танка. Сложная обстановка на этом участке фронта, нервозность в связи с огромными потерями среди пехотинцев и танкистов принудили командующего армией генерал-майора Лелюшенко принять решение о наступлении нашей бригады на Кошкино. Да кто не ошибается в жизни? Наверное, так подумал и Лелюшенко, потому что сказал Коневу:

— Ничего. Сработаемся. — А потом обратился ко мне: — Знакомьтесь с обстановкой. Вашей бригаде надо взаимодействовать со стрелковой дивизией Соколова.

— Есть! — ответил я.

Командующий фронтом Конев, член Военного совета Леонов и Лелюшенко осмотрели танки, разговаривали с бойцами и офицерами о будущих боях, расспрашивали о переписке танкистов с семьями. Воины были довольны встречей с командованием. Я тоже. Мне приятно было еще и потому, что Лелюшенко говорил со мной о боевой жизни танковой бригады так, будто бы между нами и не было конфликта, в который вынужден был вмешаться командующий фронтом. Передо мной был человек открытой души. Для него справедливость, правда, а не личная амбиция — прежде всего. За время пребывания бригады в составе 30-й армии генерал-майор Лелюшенко часто бывал у нас. [67]

Все боевые операции, в которых принимала участие наша бригада, взаимодействуя с дивизией генерала Соколова, обсуждались и проводились в жизнь с участием Лелюшенко. Наши танкисты знали командующего армией в лицо, уважали и любили его.

Во второй половине дня я прибыл на командный пункт армии. Меня принял начальник штаба армии генерал Хетагуров. Он познакомил меня с обстановкой, определил район сосредоточения бригады — на юг от Носоновского леса. Здесь я должен был наладить связь с командиром дивизии Соколовым. Генерал Хетагуров произвел на меня хорошее впечатление как интеллигентный и опытный командир, в совершенстве знавший обстановку на фронте своей армии. В лице Хетагурова я с первой нашей встречи увидел мудрого и чуткого советчика и человека действия.

3 января на рассвете бригада вошла в небольшую деревню. В тот же день танкисты стали изучать передний край обороны противника и местность. Надев белые маскировочные халаты, мы с командующим артиллерией дивизии подполковником Каракашьянцем пошли на ненаблюдательные пункты. Кое-где оборона наших войск проходила в трехстах метрах от немецких окопов. Было спокойно. Время от времени раздавались выстрелы и пулеметные очереди. Ярко светило солнце. Блестел снег. Приходилось щурить глаза.

В течение двух-трех часов мы побывали на нескольких артиллерийских наблюдательных пунктах, впереди которых виднелись небольшие деревни Ножкино, Кошкино, Гусево, Носоново. Я обратил внимание на то, что немецкие окопы и огневые точки находились возле населенных пунктов. Окопы соединены между собой длинными смежными траншеями, которые хорошо просматривались с наших наблюдательных пунктов. Одновременно меня удивила малочисленность наших подразделений, занимавших передний край обороны. Я сказал об этом [68] подполковнику Каракашьянцу. У него был в дивизии позывной «Черный хозяин».

— Дивизия давно воюет. Потери большие. В батальонах сейчас по пятьдесят-шестьдесят штыков, а пополнения пока нет, — угрюмо ответил «Черный хозяин».

— С такими батальонами немного навоюешь. Наверное, линия фронта держится тут на ваших артиллеристах? — сказал я.

Каракашьянц улыбнулся, вздохнул и ничего не ответил.

В стереотрубу видно, как со стороны деревни по снежной траншее двигается группа солдат противника, человек тридцать-сорок. Часть из них в маскировочных халатах. Идут в полный рост, курят сигареты.

— Что это за экскурсия?

— Немцы производят замену. Вот эти идут из деревни в окопы переднего края, а другие пойдут из окопов греться в избы, — сердито ответил «Черный хозяин». — А наши бедняги-солдаты все время мерзнут в окопах.

— А почему ваши артиллеристы не ударят по тем, что идут из деревни?

— Ха! Рады бы, так грехи... У нас тут пристрелян каждый бугорок, каждая точка, Но нет снарядов для таких целей.

— Как нет? Какие же еще нужны цели? Бить гадов — нет снарядов? — удивился я.

— Да... Снаряды мы придерживаем для отражения возможных атак. У нас всего по двадцать снарядов на орудие, — пожаловался Каракашьянц.

— Дайте приказ открыть огонь! — сказал я. — Дам вам триста снарядов для 76-миллиметровых орудий.

— Дадите? — радостно воскликнул удивленный «Черный хозяин» и торопливо стал крутить телефонную трубку. Подполковник назвал координаты и дал команду «огонь».

Через каких-нибудь полминуты группа немецких солдат, [69] шедшая сменить тех, что сидели в окопах, была сметена. Каждый снаряд попал в цель.

— Что и требовалось доказать! — похвалил я артиллеристов.

— Просто обидно. Фриц греется в избе, а наш солдат дрожит от холода в окопах. А артиллеристы от бессилия скрежещут зубами. Так вы дадите триста снарядов? — переспросил Каракашьянц. — Не передумали?

— Бригада имеет по три комплекта на каждый танк! Это больше чем достаточно для танковых боев. Зачем же держать снаряды про запас, если ваши артиллеристы могут уничтожить ими врага? — ответил я.

— Вы справедливый человек, товарищ полковник! Спасибо за помощь. Мои артиллеристы не подведут. Я непременно скажу им, что это танкисты отдали нам свои снаряды.

В тот же день я передал подполковнику Каракашьянцу снаряды. С тех пор у противника днём не было каких-либо передвижений. Артиллеристы сразу же накрывали огнем группы солдат. «Черный хозяин» стал частым гостем у танкистов.

Ознакомившись с обороной противника, нетрудно было сделать вывод: фашисты приспособили деревни под свои опорные пункты, превратили отдельные избы в огневые точки и соединили их сплошными траншеями. Впереди у них были лишь небольшие группы боевого охранения. Основные же силы отсиживались в теплых избах.

Вечером я вернулся на командный пункт генерала Соколова. Комдиву Соколову было уже под шестьдесят. Это был среднего роста, полный и энергичный мужчина. Участник первой мировой войны, ветеран гражданской. Своими лучшими чертами генерал напоминал мне командира нашей танковой дивизии — скромного, смелого и рассудительного полковника Яковлева. На командном пункте был также начштаба армии генерал Хетагуров. [70]

— Пришел приказ из штаба армии о совместных действиях вашей танковой бригады и стрелковой дивизии, — сказал генерал Соколов. — Четвертого января надо организовать наступление и овладеть деревней Кошкино. Чего усмехаешься?

— Да так. Вспомнил, что уже был один приказ взять Кошкино. Но в этот раз мы пойдем в атаку.

— Вы познакомились с нашей дивизией, с системой обороны противника и знаете их возможности, обстановку? — спросил Хетагуров.

— Да.

— Какое ваше мнение?

— Взятие Кошкина не решит полностью задачу, потому что подразделения, которые пойдут в наступление, подставят себя под фланговый удар со стороны деревни Ножкино, — высказал я свое мнение командиру дивизии и начштаба армии.

— И генерал Хетагуров тоже за то, чтобы эти опорные пункты брать одновременно.

— Система обороны противника в этом районе, их порядки и позиции, а также опыт боев под Великими Луками подсказывают, что атаковать эти деревни нужно только ночью...

— Ночью? — переспросил Соколов.

— Да. Ночи сейчас лунные. Снежный покров облегчает видимость для танкистов и автоматчиков-десантников. Атака ночью будет неожиданной для противника...

— Как вы на это смотрите? — спросил Соколов у начальника штаба армии генерала Хетагурова.

— Пожалуй, комбриг Вовченко вносит ценное предложение, — ответил Хетагуров. — Я сейчас поеду в штаб армии и доложу командующему о коррективах к плану наступления.

Через несколько часов Хетагуров позвонил Соколову и сказал, что генерал Лелюшенко согласился с нашим предложением и вечером лично прибудет к нам. [71]

В это время командиры стрелковых батальонов уточняли маршруты продвижения танков. Основным нашим замыслом было незаметно для противника подтянуть танки к переднему краю, посадить на броню автоматчиков и на большой скорости ночью ворваться в деревни, там сбросить десант, который огнем из автоматов и гранатами будет уничтожать фашистов. А танкисты довершат разгром.

Вечером к нам прибыл генерал Лелюшенко. Он проверил нашу готовность и одобрил план атаки, сказав, что танки, покрашенные в белый цвет, будут почти незаметны ночью.

Настало время атаки. В полночь генерал Лелюшенко дал сигнал. Заревели моторы. Еще миг — и танки двинулись. Машины быстро прошли наш передний край. Впереди заснеженные немецкие окопы, из них раз за разом взлетают ракеты, улучшая нам видимость. Танки рассредоточиваются и, набирая скорость, стреляют из орудий и пулеметов по окопам противника.

Танки уже охватили кольцом деревню и сбросили десант. Автоматчики добивают огневые точки врага.

Бой продолжался с четверть часа. Как мы и предвидели, в окопах находились только наблюдатели и ракетчики. Остальные солдаты спали в избах. Кошкиным и Ножкиным мы овладели почти без потерь, захватив много пленных. Стрелковые подразделения быстро осваивают опорные пункты, на новых рубежах роют в снегу окопы, траншеи.

Задание выполнено. Командующий благодарит нас за умелые и смелые действия и возвращается в штаб армии.

Совместные действия танков и стрелковых подразделений ночью оправдали себя. Мы ликвидировали вражеские опорные пункты один за другим и в течение января и февраля 1942 года освободили более тридцати сел и деревень... [72]

В конце февраля фашисты подтянули резервы и начали сосредоточиваться в Носоновском лесу. Лес был небольшой и по склонам балки спускался к Волге. Мы разгадали намерение противника и подготовились для контрудара.

В эти дни к нам впервые прибыли два дивизиона «катюш». По замыслу командующего армией, дивизия генерала Соколова вместе с танками после артиллерийской подготовки должна окружить врага в Носоновском лесу и уничтожить его.

Волга на северо-западе от Ржева в ту пору была проходима для танков. Толщина льда достигала пятидесяти-шестидесяти сантиметров. На всякий случай саперы соорудили поверх льда деревянный настил и залили его водой. Настил вмерз в толщу льда.

В 14.00 артиллерия открыла огонь по противнику. Загремел залп «катюш». Это был сигнал к атаке. Танки и стрелковые подразделения двинулись через Волгу. Ворвались в лес. Тут впервые мы собственными глазами увидели результаты работы наших «катюш». Много деревьев поломано. Снег вокруг черный. Всюду лежали трупы вражеских солдат. Как оказалось, фашисты сосредоточили в лесу три батальона, готовившиеся к наступлению. Эти батальоны были полностью уничтожены. Нас удивило: почему противник оказывает такое слабое сопротивление? Теперь мы поняли, что дорогу танкам и пехоте расчистили «катюши».

Во вражеском тылу

Лютые морозы и глубокий снег сковывали действия обеих сторон. Местность между окопами хорошо просматривалась снайперами. В это время они действовали особенно активно. Снайперы отбили охоту у противника [73] высовываться из окопов. Более значительных действий как с нашей, так и со стороны врага на этом участке не было. Однако вражеские ракетчики, напуганные недавними танковыми атаками на опорные пункты, ночью все время освещали снежную равнину.

Наша бригада заняла позиции в районе недавно отбитого у врага села. Танки были выведены на передний край, скрытый за снежными сугробами. Танкисты вели наблюдение за врагом и время от времени уничтожали огнем орудий обнаруженные цели.

Однажды февральской ночью, это было в конце месяца, в расположение бригады прибыли командующий фронтом генерал Конев, член Военного совета Леонов и командующий армией Лелюшенко. Мы поняли, что приехали они не случайно. Бригаду ждало какое-то особое задание. А сводилось оно вот к чему. В сорока километрах от линии фронта во вражеском тылу были окружены части армии генерала Масленникова. И вот туда надо было пройти нашим танкам и помочь пехотинцам прорвать вражеское кольцо.

После разговора с командующим фронтом я вместе с заместителем комбрига по технической части инженер-подполковником Гольденштейном пошел к танкам. Гольденштейн — знающий инженер, прекрасно разбирался в технике.

— Сколько вам надо времени, чтобы танки были, как часы? — спросил я.

— Ночь и полдня.

— Хитрите. Где полдня, там и весь день, потому что мы выступаем ночью, — заметил я.

— Конечно. Словом, мы успеем, — подул на обрубки трех пальцев Гольденштейн.

— Если снова не поедем на аэросанях по батальонам, — не без иронии сказал я.

— Нечего ехать. Танки на месте, они готовы к большому переходу. Разве что у вас тут не наберется экипажей, [74] подходящих для такой сложной операции, — сказал инженер-подполковник Гольденштейн.

— Люди есть. Давайте машины, — ответил я и спросил: — Как ваши пальцы?

— Побаливают. Да это уж не такая беда.

Гольденштейн поранил себя недавно. Для связи с танковыми батальонами, разбросанными по фронту на десять километров, у нас были аэросани. Мы с Гольденштейном и летали на них, точно гоголевский Вакула на черте. По ровной дороге они мчатся, как ветер, а на ухабах морока с ними. Приходится подталкивать. Тогда, понятно, пропеллер вертится на холостых оборотах. Но и холостого удара пропеллера достаточно, чтобы отсечь палец, если он туда попадет. К сожалению, заместитель комбрига по техчасти не уберегся, и ему отбило три пальца, когда мы подталкивали на гору свою снежную аэротехнику.

— За материальную часть ручаюсь, Иван Антонович! — пообещал Гольденштейн.

На боевую операцию я выделил десять танков. На каждый танк посадил по десять автоматчиков. Подготовка длилась до утра и весь следующий день. Мы отобрали самые лучшие экипажи. Десант автоматчиков был укомплектован опытными разведчиками, не раз бывавшими в тылу врага и умевшими ориентироваться в самой сложной обстановке. На девятой и десятой машине будут саперы с запасом противотанковых мин. Своим заместителем на время рейда я взял майора Алябьева.

На стартовый рубеж мы вывели танки еще вечером и хорошо замаскировали их. Автоматчики и саперы в белых халатах размещались на броне. Я обходил экипажи и остановился между машинами лейтенанта Амирадзе и лейтенанта Осадчего.

— Как настроение?

— Бодрое, товарищ комбриг. Вот только холодно! — ответил грузин Амирадзе. [75]

— Пойдем, будет жарко, — успокоил его Осадчий. — Меня немного беспокоит, что по маршруту нам придется пересекать железнодорожную колею. Боюсь, что танки могут перейти ее только на переезде, а там может быть засада.

— На месте увидим, — сказал я.

— Танков в нашей колонне только десять, а ведете их почему-то вы, командир бригады, — приглушенным голосом сказал Осадчий.

— Не хотите, чтобы я шел вместе с вами?

— Что вы? С вами хоть на край света и в ресторан «Арагви!» — пошутил лейтенант Амирадзе.

— Это мы после войны забредем туда всей бригадой и твоего земляка, «Черного хозяина», прихватим.

— Он осетин...

— Все равно земляк.

— Коль вы с нами, значит очень важное задание? — спросил Осадчий.

— Надо передать окруженным топографические карты, вывести их из окружения. В крайнем случае — прорваться к ним и вселить в их сердца уверенность.

Я пожалел, что сказал «прорваться». Еще могут подумать, что мы идем на верную смерть. Мне же хотелось, чтобы люди верили, что мы выполним задание.

— Непременно побываем в «Арагви», товарищ Амирадзе! — повторил я, а потом обратился к экипажу лейтенанта Осадчего. — Как ваши раны, товарищи? Не беспокоят?

— Зажили, — бодро ответили ребята.

Передо мной стояли три танкиста, две недели тому назад оставившие машину на ничейной земле, а потом ночью вернувшиеся на ней в расположение бригады. Теперь это были настоящие бойцы.

— Это хорошо, что вы научились владеть не только машиной, но и собой. [76]

Возле своего танка я поговорил еще с командиром десанта Квашниным, который с группой автоматчиков занял «плацкартные» места. Самое лучшее место за башней — было закреплено за санинструктором Амосовым. Ему придется немало побегать, оказывая помощь раненым десантникам.

Четыре часа утра. Время двигаться. Заревели танковые моторы. За машинами поднялась снежная пыль. Танки увеличивали скорость. Расстояние от своего переднего края до вражеского было преодолено за несколько минут. Ракетчики освещают местность, трещат их пулеметы. Но танки уже возле окопов. Они в упор расстреливают зенитные орудия, давят гусеницами орудийный расчет. Зенитчики их так и не успели выстрелить. Переносим огонь на избы, где отогреваются гитлеровцы, и быстро проезжаем через деревню. Перед нами хорошо наезженная снежная дорога. Пройдя с километр, остановились. Есть раненые, два автоматчика убиты. Раненым оказывает помощь санинструктор Амосов.

Прислушиваемся к стрельбе, поднявшейся вокруг. В ясном лунном небе вспыхнула ракета. Подсвеченный небосклон пронизали трассирующие пули. Но вот и взрывы наших снарядов. Артиллерия «Черного хозяина» ударила по деревне. Мы занимаем свои боевые места и двигаемся дальше...

Впереди танк лейтенанта Амирадзе. Он уже в нескольких десятках метров от крайней избы села. Я сообщаю «Черному хозяину», чтобы тот прекратил огонь. Врываемся на мост. Небольшая группа охраны сопротивляется. Выстрелами из орудий и пулеметов принуждаем гитлеровцев умолкнуть. Надсадно ревут моторы. Машины идут на подъем и въезжают на улицу села. Автоматчики соскакивают с танков, стреляют по окнам и бросают гранаты. Ошеломленные гитлеровцы выбегают из хат и тут же падают, скошенные пулеметным огнем. Танки мчатся по селу. [77]

Выезжаем на околицу и останавливаемся. Поворачиваем орудия жерлами назад. Ждем своих автоматчиков. В центре села пылает наша машина. Вскоре появляются автоматчики. Они несут раненых и убитых. В этом бою мы потеряли двенадцать солдат. Потери меня огорчают, потому что нам надо пройти еще сорок километров. До боли сжимается сердце...

Всех нас очень тревожит, что делать с ранеными. Везти их дальше, во вражеский тыл, значит — сковать себя. Да и они могут замерзнуть, сидя на броне. А впереди жестокие бои и новые потери. С большим количеством раненых нам не прорваться к окруженным частям. Решили оставить их в избах местных жителей.

Наступил день. Наблюдатели докладывают, что по дороге движется колонна противника. Впереди колонны группа солдат, человек около сорока. За ними местные жители тащат четыре орудия. Позади колонны тоже идут немецкие солдаты. Крестьяне впряжены в веревочные лямки. Солдаты подгоняют их, толкают в спины прикладами. Колонна вот-вот поровняется с нами. Гнев и ненависть закипают в груди, когда видишь, как издеваются над нашими беззащитными людьми.

Решили проучить извергов. Наши танки ринулись на колонну. Пулеметным и автоматным огнем главная группа фашистов была тут же уничтожена. Остальные солдаты бросились бежать. Но снег глубокий, далеко не убежишь. Автоматчики, сидевшие на танках, добили гитлеровцев. Такая же судьба ждала и солдат, что замыкали колонну.

Люди побросали свои лямки и залегли в глубоком снегу. Теперь они поднимались. Большинство из них женщины. Со слезами на глазах они рассказывали, как фашисты согнали их на площадь, запрягли и заставили тащить пушки. Двух женщин, у которых дома остались малые дети и поэтому они отказывались идти, гитлеровцы расстреляли. Люди были голодные, измученные. Мы [78] дали им немного хлеба и несколько банок консервов. Они ушли домой.

Мы уничтожили пушки и двинулись дальше. Впереди небольшая лощина. За ней — переезд через железную дорогу, несколько домиков, а рядом зенитные орудия, нацелившиеся жерлами в небо. К переезду двигались по двум направлениям: одна группа танков вдоль железной дороги; вторая ворвалась прямо на дорогу, ведущую к переезду. Появление наших танков было полной неожиданностью для противника. Расчеты зенитных орудий не успели даже занять свои места. Только одно орудие выстрелило, но лейтенант Амирадзе раздавил его, и другие три тоже проутюжил гусеницами.

Теперь у нас осталось восемь машин. Едем дальше. Около двенадцати часов дня над нами появились немецкие самолеты. Сделав два круга, они полетели дальше, очевидно, приняв нас за своих.

Когда мы обходили какую-то деревню, нарвались на засаду. Нас обстреляли немецкие танки и подбили две машины. Теперь у нас только шесть танков и тридцать автоматчиков.

Отдохнули час-другой, перевязали раны и тронулись дальше. Впереди снова село. Сбоку заболоченная низина, по ней протекает небольшая речка. С другой стороны — овраги с крутыми склонами. Решили пройти через село на большой скорости.

На улицах возле каждого двора стояли автомашины с прицепами. Немцы, услышав грохот танков, вышли из изб. Это был тыл их армии, и, разумеется, советских танков они не ждали. А мы в это время ударили по ним из пулеметов и автоматов. В автомашины полетели гранаты. Точно огненный смерч шесть наших танков пронеслись по улице села, подминая под себя грузовики и солдат.

За селом остановились. До цели осталось километров около десяти. Вскоре мы увидели на дороге колонну крытых грузовиков. Шоферы и солдаты, как видно, приняли [79] нас за своих и остановились, ожидая, что мы обойдем их машины, потому что свернуть с дороги они не могли. Четыре танка съехали в сторону и по команде ударили по колонне из пулеметов. Через минуту все машины загорелись, а солдаты, бросившиеся бежать, были уничтожены автоматчиками.

На горизонте лес. Танки свернули с дороги.

В лесу тишина. Всюду видны воронки, брошенное снаряжение, лежат трупы лошадей, опрокинутые повозки. Этот лес немцы недавно бомбили. Мы разведали местность километра на три-четыре в глубину. Наших не было. Очевидно, они после боя ушли отсюда. Так и есть. Я получил радиограмму, в ней сообщалось, что части генерала Масленникова сейчас в новом районе, в двадцати километрах на юго-восток от большого леса.

Утром мы двинулись в путь, оставив в одном хуторе раненых. Снова пришлось с боем пересекать железную дорогу. С боями проскочили еще через несколько населенных пунктов. Потеряли еще четыре танка. Осталось только два — мой и танк Осадчего — да восемь автоматчиков. Убиты были майор Алябьев и санинструктор Амосов.

Из десяти танков и сотни автоматчиков к новому месту, где находились части генерала Масленникова, дошли два танка и восемь десантников. Да, потери большие. Но зато сколько мы на своем пути перебили, передавили техники и живой силы врага! Мы всполошили весь немецкий фронт. Еще бы! По такому снегу по их тылам совершают рейды советские танки. Возможно, наш опыт пригодится для будущих танковых операций в условиях глубокого снега и больших морозов.

Я снова был ошеломлен, когда разведчики доложили, что в этом лесу нет частей Масленникова, а есть следы недавнего налета вражеской авиации. Наладить связь со штабом нам не удалось, потому что на нашем танке вышла из строя рация. Начали наблюдать. Вон над небольшим [80] леском повисла группа немецких самолетов. Не было сомнений, они бомбардировали наших. Мы двинулись туда. Успели прибыть еще до наступления темноты. Наших было человек сто двадцать и почти все раненые.

Появление танков вселило в бойцов надежду. Тут мы узнали, что части генерала Масленникова, разбившись на две группы, пошли по двум направлениям к фронту. С одной группой — генерал Масленников. Вторую группу, с находившимися в ней ранеными, вел командующий артиллерией. Часть раненых второй группы отстала, вот их мы и встретили.

К середине ночи вышли на след наших танков возле села Ножкине, Решили обойти деревню по целине и свернули в балку. И вдруг заглох двигатель. Кончилось горючее. Мы оставили машину.

До переднего края было километров шесть-семь. Вытянувшись в колонну по одному, пошли. Часто останавливались, чтобы подтянуть на волокушах раненых и сменить санитарок, выбившихся из сил.

Утром прибыли в расположение своих войск. Следом за нами подошли и обе группы войск генерала Масленникова. За эту операцию меня, лейтенанта Осадчего и оставшихся в живых танкистов командование фронта наградило орденами, а генерал Конев подарил мне автомашину «бантам».

Было нестерпимо больно от того, что погибли десятки храбрых автоматчиков и танкистов, среди них майор Алябьев, лейтенант Амирадзе, санинструктор Амосов. Они похоронены возле сел Кошкино, Ножкино, Кокошкино...

Вскоре после этого рейда командование Калининского фронта отозвало меня из 81-й бригады, оставшейся в составе 30-й армии генерала Лелюшенко, и назначило командиром 3-й гвардейской бригады тяжелых танков, которой до меня командовал полковник Павел Алексеевич Ротмистров. [82]