Впереди — Днепр

1

Так приятно снова вернуться в строй! После дома отдыха опять знакомая музыка моторов, запахи бензина, деловая сосредоточенность людей. Все это сразу включило в привычную жизнь полка. Правда, испытываешь повышенную настороженность. Сказывается отрыв от полетов, ощущаешь, что ты чуть отвык от боев, от близкой опасности, а товарищи за это время ушли вперед...

В землянке КП при свете бензиновой коптилки, как делалось всегда, мы выслушали информацию начальника штаба полка о боевой задаче на день и об изменении линии фронта. Потом майор Матвеев обычным своим четким голосом доложил Василяке:

— У меня все. Разрешите распустить летчиков?

— Минуточку. Я думаю, что Ворожейкину с Сачковым после отдыха не мешало бы сделать по полету в зону.

— Очень бы хорошо! — в один голос ответили мы.

— Ну вот, пока с утра нет вылета на задание, и попилотируйте.

На востоке уже пылала заря. Из-за чистого горизонта вот-вот выглянет солнце и брызнет первыми лучами.

Самолет Сачкова, распыляя росу и оставляя позади зеленовато-серебристый фейерверк, начал взлет. Трехтонная машина легко отделилась от летного поля. Миша, как бы приглядываясь к земле, долго выдерживал «як» на низкой высоте, набирая скорость. Потом порывисто, как делал все, ушел вверх и закрутился, выполняя одну фигуру за другой. Пилотировал над аэродромом. [245] Белые ленты упругого воздуха, срываясь с крыльев, красиво расписывали небо. В бодрую металлическую музыку, издаваемую мотором, летчик будто вложил свою душу. Вот «як», устремившись вверх, ровно, на мощных басах, запел протяжно и звонко. Дойдя до самой высокой ноты, выдержал ее и, сбавив силу, сделал передышку. Потом через две-три секунды, достигнув предельной высоты, опять загудел в порыве радости. Миша выполнил полупетлю, перевернул машину через крыло и завертел «бочки». Самолет, виртуозно крутясь, взмывая и падая, блестел и вспыхивал в лучах солнца.

— Дорвался Сачок, — проговорил Выборнов. — Пока не израсходует горючее — не сядет.

— Пускай порезвится, — снисходительно отозвался Худяков. — Полезно... А то, видишь, не «бочки», а «кадушки» получаются. Да и петли с креном. Нет чистоты.

— Редко летаем на пилотаж, — заметил Выборнов. — Нужно специально давать полеты в зону.

С утра никто не вылетал на боевое задание, и все, собравшись в кучки, с интересом следили за пилотированием. На фронтовом аэродроме такое занятие выдается нечасто.

— А Кирсанова, смотри, как луна, сияет, — шепнул мне Худяков. — Боюсь, чтобы не пришлось скоро свадьбу играть.

— Не одобряешь?

— Конечно нет! Дай волю любви — у нас мастеров по вооружению не останется.

В это время Сачков ввел «як» в штопор. Разговоры смолкли. Один, два, три... — каждый считал про себя витки. Я представил себе, как погиб при штопоре летчик Александр Гусь.

— Четвертый... — не без тревоги вырвалось у Худякова.

И как только машина начала выходить из штопора, облегченно вздохнул:

— Шутник, решил поиграть на нервах.

— Что, нарушил задание? — спросил я.

— Нет, просто самодеятельность. Позабыл сказать, сколько витков сделать, а он и рад стараться.

— Летчику всегда нужно давать определенное задание, [246] — указал командир полка. — Запомните это, Худяков.

— Есть, товарищ майор.

Сделав пять витков, Сачков пошел на посадку, а я — к своему самолету. Как и у Сачкова, прежней чистоты в пилотировании у меня тоже не было. Да и откуда быть, когда больше полутора месяцев я не занимался высшим пилотажем. Летчику, как и музыканту, нужна постоянная тренировка.

— Летаете так себе, — дал оценку командир полка. — Сачков недопустимо резко выводил самолет из пикирования. Рвешь машину, она может не простить этого.

— Делал, как в бою, — оправдывался летчик.

— Надо знать меру, — пояснил Василяка.

— Перестарался, — ухмыльнулся Сачков, когда отошел Василяка.

— Чрезмерное радение в авиации никогда не приносило пользы, — нравоучительно начал капитан Рогачев. — Я вот тоже однажды перестарался. Командир полка приказал продемонстрировать перед летчиками использование тормозов И-шестнадцатого при посадке. Взлетел идеально. Все делаю по инструкции. И вот иду на посадку. Планирую. Вдруг мелькнула мысль: «А что, если осрамлюсь?» В это время машина возьми да и коснись колесами. Я — за ручку, а мой «ишак» прыг на дыбы! Как не свалился на крыло — чудо...

На нравоучительные истории Рогачев был неистощим. Рассказал бы и еще не одну, если бы не подал голоса Варвар. Все посмотрели на щенка. Он стоял и смотрел на приехавшую полуторатонку. С машины снимали столы, бачки и ящики.

— Второй завтрак привезли. — Худяков кивнул на собаку: — Знает службу твердо. Пошли подзаправимся..

2

На аэродроме неожиданно появился Николай Тимонов. Полк встретил его, как может только встречать отец своего любимого сына, которого считал погибшим. Внешне всегда казавшийся каким-то деревянным, холодным, на этот раз Николай так расчувствовался, что ни разу не мог произнести своего любимого словечка «могем». [247]

— Вот и прибыл. Не м-можем мы долго быть в самоволке, хотя и вынужденной, — смущенно и растерянно говорил Тимонов.

Николай выглядел молодцевато: побритым, подстриженным под бокс, в новой гимнастерке с чистым подворотничком. И что всего необычнее в наших условиях — от него веяло ароматом одеколона «Шипр». Кирзовые сапоги, давно не видавшие крема, теперь лоснились на солнце.

— Это что же, Тимоха, неужто тебя на том свете в благотворительном заведении так преобразили? — полюбопытствовал Сачков, внимательно разглядывая своего лучшего друга.

— У танкистов...

Николаю после тяжелого боя пришлось садиться на фюзеляж. При посадке немного побился. Солдаты одной из частей 1-й танковой армии извлекли его из самолета, оказали первую помощь и доставили в госпиталь.

— За четыре дня отлежался. Подремонтировали там меня, даже зубы привели в порядок. — Тимонов погладил свое посвежевшее лицо. — Так что помолодел лет на десять.

— Ну, а как там, танкисты, скоро думают двинуться дальше? — спросил Худяков.

— Собираются, да вот фашисты мешают. Хотят снова забрать Харьков...

Сообщению Тимонова никто не удивился.

— Есть сведения, что сюда, в эскадру «Мельдерс», немцы прислали большую группу асов на «Фокке-Вульфах» из ПВО Берлина, — сказал Рогачев.

— Асы, «мельдерсы» да разные «фон рихтгофены»!.. Зачем такие названия? — пожал плечами Худяков.

Василий Иванович не любил, когда его прерывают и попытался дипломатично успокоить Худякова:

— Правильно, Коля! Зачем? Нам бить все равно что фонов, что мельдерсов.

Но Худяков уцепился и за эту фразу:

— Да, теперь очень хорошо их на этом маневре снимать. Жалею только, что скоро, наверное, они изменят тактику.

— Ну давай, Коля, побыстрей выкладывай свои соображения, а то подходит время вылета. А вам, — Рогачев [248] указал на Тимонова, Сачкова и меня, — особенно полезно: здесь без вас гитлеровцы ввели новшества.

— Это такое же «новшество», как сказки моей бабушки, — начал Худяков. — Мне, собственно, и говорить-то нечего. Нужно только быть повнимательнее. Фрицы рассчитывают на дурачка. Ну и пусть рассчитывают, нам от этого легче.

Начался оживленный обмен мнениями о том, как лучше вести борьбу с вражескими истребителями при их нападении на штурмовиков. Но закончить этот разговор нам так и не удалось: последовала команда на вылет.

3

Вылет оказался удачным. Нападение на штурмовиков десятка немецких истребителей было успешно отбито. Фашисты, потеряв три самолета, после первой же атаки куда-то скрылись.

— Ну как, вошел в курс воздушных дел? — произведя разбор боя, спросил меня капитан Рогачев, с которым я летал в паре.

— Кажется.

— Хоть мы и друзья с тобой, все равно для полетов два капитана — не пара, — заметил Василий Иванович. — Начальство не может летать вместе. Бери к себе ведомым любого летчика.

— Любого летчика? Легко сказать. А кого? Об этом я думал еще в доме отдыха. Аннин уже слетался с лейтенантом из другой эскадрильи. Разрушать пару не хочется. Лазарев еще не выздоровел.

— Выборнова, — посоветовал Рогачев, — он твой первый ведомый.

— А Сачков с кем?

— Он летал с Тимохой — пусть и летает. С Выборновым у него нелады. Оба парня — огонь, вот и обжигаются друг о друга.

— А как Василяка посмотрит?

— Я уже с ним говорил. Согласен.

Подошел Тимонов. Обычно он за словом в карман не лезет, а сейчас переминается с ноги на ногу и не знает, как начать разговор. Я поспешил на помощь:

— Видать, Тимоха, чем-то расстроен? [249]

— Дело у меня к вам есть. Сугубо личное. Василий Иванович поспешил оставить нас вдвоем.

И тут язык у Тимонова развязался:

— Возьмите меня к себе ведомым.

Вот уж чего я никак не ожидал! Сачков и Тимонов друг в друге души не чаяли. Пара по дружбе и слетанности — наилучшая в полку. Просьбу Николая я ничем не мог объяснить, хотя понимал, что она не случайна. Тимонов, очевидно, уже предвидел это и не стал ждать вопросов.

— Мне и самому от Сачкова уходить не хочется. Он, конечно, обидится, но нужно... — Николай замялся и, видимо, опасаясь, чтобы никто не подслушал, оглянулся.

Рядом работали на самолете техник Дмитрий Мушкин и мастер по вооружению Рита Никитина. Мы отошли подальше. По небу гуляли клочковатые облака. Солнце, словно играя, то скрывалось за ними, то ярко блестело, слепя глаза. Степной ветерок смягчал жару. Тимонов, глядя вверх и чуть жмурясь, в раздумье говорил:

— Хорош денек! Дышится легко...

Я не вытерпел:

— Ты, Коля, давай не тяни, говори, что случилось?

— Ничего особенного. Не могу я оставаться во второй эскадрилье. Там девушка хочет пленить меня, а я к ней абсолютно равнодушен.

— И только?

— Да. — Тимонов остановился и с сожалением продолжал: — Она хорошая, но я не могу...

— С ней-то ты об этом говорил?

— Было такое дело. Только смеется: это, мол, сейчас не существенно. Война все спишет, а время развеет. Я так не могу. Разве можно на любовь ответить подлостью? Меня всю жизнь будет мучить совесть. А ведь фактически против подлости мы и воюем.

Николай замолчал. Мы сели на снопы пшеницы. Не говоря ни слова, оба вырвали по большому колосу и, растерев на ладонях, начали по зернышку, не торопясь, бросать в рот.

На людях Тимонов всегда казался легкомысленным балагуром, и порой трудно было понять, шутит он или говорит всерьез. Как-то я спросил его: «Почему не подаешь [250] заявление в кандидаты партии?» Он ответил в обычной своей манере: «Мне еще не так просто и комсомольцем быть. Никак не могу разобраться даже со своими сердечными делами».

Я тогда не придал этому особого значения. И вот только теперь незаконченный разговор снова возобновился. Передо мной предстал настоящий Тимонов — ясной, большой души человек.

Война для Николая — борьба за чистую совесть, за честь и гордость человека. Появившееся среди некоторых настроение («война все спишет») он считал малодушием.

— Пойдем к начальству. Все расскажем и попросим о переводе, — предложил я Тимонову.

Командир полка просьбу Тимонова удовлетворил, но не удержался от шутки:

— От любви бежишь. А если девушка с обиды назло тебе переключится на другого? А тот этим воспользуется!

— Такому морду набью, — с необычной для него нервозностью отозвался Тимонов...

4

На аэродроме тихо. Восемь «яков», оставшихся в строю, готовы сопровождать штурмовиков. «Илы», поддерживая наступающие войска, работают по вызову с КП фронта.

После двух полетов на слетанность в паре и высший пилотаж мы с Тимоновым, ожидая сигнала, отдыхаем. Николай дремлет. Я, подложив руки под голову, лежу на спине и смотрю вверх. Там редкие белые облака. В середине дня их было много. Густые, мощные, они громоздились, подобно горам. Сейчас, ближе к вечеру, похудели и, расплываясь тонкими пятнами, стали пропадать.

Небо живет своей жизнью и сказочно меняется. Интересно наблюдать за ним. Вот облачко, похожее по силуэту на «Фокке-Вульф-190», медленно плывет в воздухе, потом нос на глазах отламывается, уменьшается и, словно тая, совсем исчезает. Как-то незаметно смялся и хвост облачка, потом воображаемый противник, словно [251] от хорошей очереди, начал разрушаться на кусочки и пропадать в бездонной синеве. И вдруг я поймал себя на том, что мысленно иду в атаку на воображаемый самолет, обдумываю, как лучше всего сбить его. Странно. Впрочем, я жду вылета и, естественно, мысленно готовлюсь к предстоящему бою.

В первом сегодняшнем вылете я уничтожил одного «мессершмитта», а пытался — двух, и мог сбить двух, да ошибся в маневре. Сказался, хотя и небольшой, перерыв в полетах.

И вот снова вылет.

Впереди дымным горизонтом и зарницами обозначился фронт. Облака стали сгущаться, все больше заволакивая небо. Очевидно, на западе, над территорией противника, ухудшается погода. В стороне от нас и ниже возвращается с задания группа «илов» с истребителями сопровождения. Сзади них, через окна в облачности, выскакивают четыре «мессершмитта» и шестерка «фоккеров». Гитлеровцы устремляются за уходящими самолетами.

Ясно, истребители противника опоздали вовремя перехватить только что отработавшуюся группу и теперь пытаются ее догнать.

В наушниках раздаются голоса предупреждения об опасности. Хорошо, если противник не заметит нас, тогда без помех можем выполнить задание. О нет! Враг довольно зорок. Он замечает и, понимая, где сейчас главная цель, отказывается от преследования и тянется за облака. Значит, боя не избежать. Намерение фашистских истребителей понятно. Не имея преимущества в высоте, они сразу не рискнули вступить в бой. Теперь, уйдя за облака, выберут момент и сверху, через просветы, попытаются напасть. Обычная тактика — использование облаков для внезапной атаки.

— Истребители! Будьте внимательны! Шныряют «фоккеры», — в голосе ведущего группы штурмовиков слышатся тревожные нотки.

Майор Василяка спокойно отвечает:

— Видим!

А потом, поняв, что бой предстоит не из легких и не так просто будет прикрыть штурмовиков, предупреждает: [252]

— Только не растягивайтесь. Переднюю пятерку защищайте своим огнем, а заднюю — прикроем. Будьте уверены!

Василяка с четверкой летит рядом со штурмовиками. Выше — пара старшего лейтенанта Вахлаева. Задача шестерки, состоящей из двух групп, простая: не допустить ни одного истребителя противника к «илам». Мы с Тимоновым находимся в третьей группе — группе свободного полета. Такого порядка для прикрытия штурмовиков — в три яруса — раньше не применяли. Летали двумя группами. Одна находилась выше. В ее задачу входило сковать боем истребителей противника. Если же ей сделать это не удавалось и враг прорывался ближе к «илам», то вступала в действие группа непосредственного прикрытия. Теперь есть еще третья группа. Как бы находясь в резерве, она вступает в бой последней и только в том случае, когда станет ясно, что две первые группы истребителей не в состоянии прикрыть штурмовиков. Для этого мы и идем на отшибе от всех, словно ничего общего и не имеем с прикрытием «илов».

Штурмовики, чувствуя близкую опасность, плотно сомкнулись. Стрелки в высоких кабинах, готовясь к отражению атак истребителей противника, вскинули пулеметы. Кажется, горбатые тела «ильюшиных», как это бывает с человеком, приготовившимся к прыжку, еще более ссутулились.

Все понимают обстановку и в молчаливом напряжении приготовились к бою. Нервы и мозг — на взводе. Главное сделано: возможный маневр фашистов разгадан. Теперь только зоркость и зоркость! От нашей бдительности зависит успех боя.

Вот мы перешагнули передний край. Вражеская земля встретила нас сильным огнем мелкокалиберных зенитных пушек. Белые шарики разрывов затолпились вокруг «илов». Истребители сопровождения летят выше, и до них снаряды не достают, да и противник по ним не стреляет. Главная опасность для немцев — штурмовики.

Удачно миновав обстрел, «ильюшины» перешли в пикирование на укрытые артиллерийские батареи, мешающие продвижению наших войск. В это время стремительно [253] выскочили из-за облаков «мессершмитты» и «фокке-вульфы». Четверка «мессов» сразу бросилась на пару Вахлаева, а «фоккеры» — на звено Василяки.

Враг рассчитывает на внезапность. Глядя, как сыплются фашисты, холодок сомнения вкрадывается в душу: а вдруг наши не успеют отвернуться от удара? Промаха не будет. На каждом немецком истребителе по три-четыре пушки да вдобавок еще и пулеметы.

Раньше всего снаряды настигнут пару Вахлаева. «Саня! Не просмотри!» Но и от четверки Василяки «фоккеры» тоже близко.

Мы с Тимоновым пока только наблюдаем. И вдруг «яки», точно автоматы, мгновенно раздвинулись в стороны. Фашисты на какую-то секунду замешкались и, проскочив вперед, поставили себя под огонь всей нашей шестерки. Враг тут же хочет исправить оплошность и горкой пытается снова уйти вверх. Но у «яков» тоже есть скорость для горки, а противник так близко. Небольшой доворот — и разноцветные струи прошили несколько машин. Пара Вахлаева сразу сбила «мессершмитта». От удачной очереди командира полка майора Василяки задымил «фоккер» и вышел из боя. Другой «фоккер», не рассчитав, наскочил на пушки «илов» и, как электрическая лампочка от перекала, лопнул, блеснув искрами огня и кусочками металла.

У нас самая выгодная позиция: находимся с Тимоновым в стороне и выше противника. Удачней момента для атаки не выберешь. Одно плохо: вся наша шестерка «яков» скована боем. А вдруг сейчас какой-нибудь истребитель противника подкрадется к штурмовикам? Кто отобьет? Только мы.

Внимательно слежу за обстановкой. Внизу подбирается к «илам» какая-то пара маленьких самолетов. Их темная зелено-желтая окраска сливается с фоном местности [254] и сверху очень плохо видна. Наших истребителей там быть не должно. Значит, враг! Вот она, новая-то тактика! Для нашей пары эти два самолета — прекрасная мишень. К тому же и летят они, как всегда: ведомый почти в хвосте у ведущего. Такой строй ограничивает осмотрительность и мешает взаимной выручке. Атаковать их одновременно с Тимоновым? Не выйдет, пожалуй. Верхние истребители противника могут ринуться на помощь. Удобнее всего сбить обоих мне одному, а Коля пусть прикрывает. Для этого нападать нужно снизу — фашисты не заметят, ведь передний не видит, что делается сзади у ведомого. В этом и состоит недостаток подобного построения пары истребителей.

Плавно кладу самолет на крыло и отвесно проваливаюсь вниз. Скорость быстро растет, противник приближается. Нужно рассчитать так, чтобы при выводе из пикирования оказаться в хвосте у заднего самолета и ниже. Только при этом условии он не заметит меня, и я расстреляю его, а потом, используя скорость, моментально догоню ведущего.

Уверен, что если кто-либо и попытается заступиться за эту пару, то Тимонов прикроет меня.

Расчетливо вывожу самолет из пикирования. А земля? Противник летит очень низко, поэтому нужно выводить резче, а то не успею и врежусь в землю.

Сильнее тяну ручку на себя, и вот уже прямо передо мной тонкие, как бумага, крылья «мессершмитта» и тонкий фюзеляж. Постепенно они становятся все толще и толще. Пора!.. Струи огня прошили металл. Что с ним стало? Не вижу. «Як» перескакивает «месса». Впереди — ведущий. А вдруг ведомый немец не сбит? Ведь он теперь сзади и может полоснуть меня? Опасно. Передний вражеский истребитель доворачивается к замыкающим «ильюшиным». Штурмовики выше и не могут [255] по нему вести огонь из турельных пулеметов. Секунда — и враг сделает свое дело. Только бы успеть! Если я и не добил ведомого фашиста, Николай должен прикончить его. А если нет? Может, верхние самолеты противника пришли на помощь? Тогда я буду сбит. Все эти тревожные мысли разом промелькнули в голове.

Фашист вот-вот начнет стрелять. Тороплюсь. Ловлю врага в прицел — еще далеко. Промахнусь. Зато отпугну. А вдруг нет? Гитлеровец не заметит моей трассы и собьет «ила». Дальность большая, поэтому тщательно целюсь. Нужно обязательно хоть одну пулю, хоть один снаряд да всадить в него. Даю длинную очередь. Недобитый враг рванулся вверх. Я рывком за ним. Противник рядом, мой «як» почти уперся в хвост «мессершмитта». Целиться уже незачем. Очередь в упор — и отскакиваю. Сзади — никого. Коля на своем посту — правее и выше. Вздох облегчения. Теперь можно и оценить, что произошло.

Верхние вражеские истребители скрываются за облако. Они, видимо, и не пытались помочь нижней паре. Фашистским пилотам чужд принцип товарищества: один за всех — все за одного. Сбитый парой Вахлаева самолет факелом горит в воздухе. Подбитый Василякой «фоккер», пуская полосы дыма, приближается к изрытой земле. В воздухе, где от меткой очереди нашего штурмовика разлетелся вражеский истребитель, стоит облако гари. «Месс», который остался сзади меня, уже плюхнулся в окопы. Атакованный мной второй фашистский истребитель опускает нос и падает сзади штурмовиков.

В небе снова спокойно. Воздушный бой стих.

Схватка длилась какую-то минуту. А сколько событий, сколько ожидания и напряжения!

«Мессеры» и «фоккеры» теперь только пугливо выглядывают из-за облаков, не осмеливаясь напасть на нас. Они понимают, что расчет на нашу невнимательность не удался. А когда стороны познают друг друга в боях, главным условием победы становятся воля и упорство в борьбе. Фашистам этого-то как раз сейчас и не достает.

Шестерка наших истребителей летит прежним порядком, точно и не было никакой потасовки. С Тимоновым [256] мы снова уходим вверх и далеко в сторону. Вряд ли противник может сейчас подумать, что наша пара по замыслу летит в одной группе с шестеркой «яков» и штурмовиками. Зато нам, не связанным ни местом, ни определенной задачей, со стороны все видно. В нашем поле зрения и «ильюшины», и «яки», и земля. Вот вдогонку штурмовикам вьются белые шарики разрывов мелкокалиберной зенитной артиллерии. По вспышкам огня определяю, откуда она бьет. Ныряем вниз — и пушки замолкают.

— Сделаем еще заход! — протяжно и как-то торжественно командует ведущий «илов».

— Правильно! — слышен одобрительный голос Василяки...

Сколько раз приходилось подниматься в воздух, драться с противником, но все равно один бой не похож на другой, неповторим, всегда воспринимается по-разному.

Сегодняшние бои мне особенно дороги, от их результата испытываю счастливое удовлетворение. Сами не получили ни одной царапины, а уничтожили восемь вражеских самолетов. На мою долю пришлось три. И это в первый день после выздоровления!

Каждый понимает, что успехи — результат согласованных усилий и на земле, и в воздухе. Вот техник Мушкин с оружейницей Никитиной, забыв все на свете, вдохновенно готовят самолет к завтрашнему дню. Недалеко от стоянки трудятся колхозники, укладывая снопы в арбы, запряженные быками и коровами. Все с увлечением работают. И радостно сознавать, что в этом великом общем труде есть и твоя доля.

Майор Василяка встречает нас на КП улыбкой. Он впервые за время Курской битвы одержал ныне личную победу. И все сослуживцы радовались его успеху.

На фронте людей уважают не за красивые слова, не за чин, а за боевую активность. Только в бою проверяется военный человек, только в бою по-настоящему раскрывается его душа.

5

Радостные вести шли с фронтов. Под натиском наших войск враг отступал на Смоленском и Брянском направлениях. Центральный фронт 30 августа овладел [257] городами Глухов, Рыльск и, вступив в пределы Северной Украины, 6 сентября с боями освободил Конотоп и вышел к Десне. Успешные действия северного соседа помогли и нашему Воронежскому фронту сломить на правом крыле упорное сопротивление противника. 2 сентября был освобожден областной центр Украины город Сумы. На левом крыле, взаимодействуя со Степным фронтом, наши войска все дальше оттесняли фашистов от Харькова. Юго-Западный и Южный фронты вели успешные бои за освобождение Донбасса и северного побережья Азовского моря.

Отступая, противник минировал и разрушал аэродромы. Восстановление их задерживалось, и мы, не имея возможности перелетать дальше на запад, уже второй день действовали на предельных радиусах. Штурмовики, как правило, теперь наносили удары по отходящим группировкам и, выполняя приказ командования — нигде не давать противнику закрепиться, порой далеко углублялись во вражеский тыл.

Сейчас нам тоже предстоит дальний маршрут. Вылет срочный, для удара по скоплению войск на переправе. Командир полка дает последние указания:

— В воздухе — ни одного лишнего движения. При нападении истребителей — только огрызаться и ни в коем случае не ввязываться в воздушные бои. Если же кому-либо не удастся избежать стычки, рассчитывайте приземлиться в Ахтырке. Там на всякий пожарный случай подготовлена небольшая площадка.

«Илы» уже начали выруливать на взлет, и это у нас вызывает нервозность. Майор Василяка, понимая наше состояние, успокаивает:

— Поспешность — враг авиации! — И показывает на штурмовиков. — Их три шестерки. На взлет и сбор им нужно минуть десять, а нам — минута. Вот «горбатые» соберутся, встанут на курс, и тогда будем запускать моторы. Догоним на маршруте. Нужно беречь каждую секунду.

Майор глядит на капитана Рогачева:

— А тебе, Василий Иванович, оставаться с парой на аэродроме и быть готовым помочь нам. В случае чего, взлетишь. Главное, прикрыть нас при посадке. А то немцы могут прихватить прямо над точкой, когда у нас уже не будет горючего. [258]

— Понятно, Товарищ майор... Только над Ахтыркой мы пристроились к штурмовикам и заняли свои места в общем боевом порядке. Экономя горючее, ни один «як» не шелохнется. Восьмерка летит с «илами». Мы с Тимоновым, забравшись как можно выше, идем парой отдельно от всех и со стороны наблюдаем за обстановкой в воздухе и на земле.

Под нами — линия фронта. Обычно в такие моменты кругом рвутся снаряды. Сейчас — ни одного разрыва. Очевидно, вся зенитная артиллерия противника снялась с передовых позиций и откатывается в тыл. В воздухе тихо и спокойно.

А под нами, насколько хватает глаз, бушуют пожары. По мере удаления от фронта пожаров становится меньше. Зато какое оживление на дорогах! Враг, сжигая все на своем пути, спешит отойти на новые оборонительные рубежи. При приближении нашей группы шоссейные дороги, проселки моментально очищаются, будто по ним проносится гигантская невидимая метла. Люди, бросая машины, разбегаются. Тот, кто хоть раз испытал силу «илов», уже не захочет попасть под ливень огня «черной смерти», как их называли оккупанты.

Авиация — наиболее надежное из средств, способных помешать фашистским войскам организованно занять оборону на новых рубежах. С этой целью действуют и «илы», и бомбардировщики, привлекаются и истребители. Я вижу, как правее нас группа штурмовиков накрыла колонну танков и автомашин, на дороге, проходящей по болотистой местности. Огонь уже бушует на большом пространстве.

А вот впереди, на проселке, зазмеилась другая большая колонна вражеских войск: пехота и артиллерия. Подходящая цель. Но наши «ильюшины», выполняя приказ, забираются все глубже и глубже в тыл противника. [259]

С каждой минутой растет беспокойство: хватит ли горючего на обратный путь? До цели осталось не больше двух минут летного времени. Однако как они ощутимы! Кажется, что длиннее их нет ничего на свете.

Воздушного противника пока не видно, и каждый из нас живет напряженным ожиданием. Чтобы разрядиться, вглядываюсь в даль. Там темной полоской кустарника обозначились берега речки. Штурмовики, чуть подвернувшись вправо, опускают носы. Значит, они уже видят цель. Огненные струи снарядов и пуль хлынули на кусты. Потом посыпались бомбы. В воздухе мгновенно вспыхнули разрывы зениток.

Проходим над самой рекой. Теперь внизу все видно. На восточном берегу редкий, с большими вырубками, лес кишит войсками: здесь и пехота, и артиллерия, и танки. От ливня металла все засверкало, забурлило взрывами и огнем. Понтонного моста через реку как не бывало. На противоположном крутом берегу желтеют свежие окопы, суетятся люди, снуют машины. Противник окапывается. Огонь «илов» и тут настиг врага. Река и кустарник окутались дымом и пылью.

Резкий голос Тимонова, раздавшись в наушниках, прервал наблюдения:

— Левее и ниже «мессеры»!

Пара «худых», оставляя белые струйки, на полной скорости сближалась с восьмеркой «яков». Гитлеровцы, понеся за последние дни большие потери в воздухе, стали летать преимущественно мелкими группами и действовать как «свободные охотники». Накал воздушных боев резко упал. Вот и сейчас появились только «охотники», тактика которых нам давно известна.

Мы с Тимоновым прикрываемся солнцем. Враг, конечно, нас не видит.

Небольшой доворот — и пара противника перед нами и ниже. Мы «огрызнулись», как говорил Василяка, — и еще два фашиста нашли себе могилу на украинской земле.

«Илы» без всяких помех сделали свое дело и спокойно пошли домой.

Сзади долго еще виднелся бушующий огонь, облака дыма и пыли. А навстречу шли все новые группы штурмовиков [260] и бомбардировщиков. Приказ командования — нигде не давать врагу закрепляться — летчики выполняли успешно.

6

Наконец получено указание перебазироваться. Командир дивизии собрал летчиков. Все сели на землю. Николай Семенович Герасимов с необычайным для него волнением делится своими мыслями:

— Понимаете, впереди Днепр! Днепр впереди!.. Бои за Киев! Фашисты отступают. Мы должны бить и гнать врага безостановочно. Никакие «Восточные валы», никакие «неприступные» укрепления не спасут оккупантов от разгрома. Теперь недалек уж день, когда форсируем Днепр. Вся болтовня гитлеровцев, что мы не можем наступать летом, лопнула, как мыльный пузырь. Да мы и никогда не сомневались в своих силах. Разве летом сорок первого года, когда началась война, мы не думали о наступлении? — Полковник разочарованно махнул рукой. — Только не получилось... А что мы не умели воевать? — Герасимов обратился ко мне: — Помнишь Халхин-Гол и нашу довоенную выучку?

Как не помнить! Передо мной одна за другой вставали памятные картины успешных воздушных сражений с японцами, этапы развития тактики истребительной авиации.

На Халхин-Голе, как правило, все воздушные бои начинались в сомкнутых строях. После первой же атаки стройные ряды дробились, завязывались схватки между одиночными самолетами и максимум — парами и тройками. По плотности истребителей в небольших пространствах неба они превосходили воздушные бои Великой Отечественной войны. В Монголии случалось так, что в одной воздушной карусели с обеих сторон участвовало 300–500 и более истребителей. На заключительном этапе воздушных боев широко началось эшелонирование групп по вертикали. Умело взаимодействовали по высотам между собой И-16 и И-153 («чайки»). В построении боевых порядков расстояние между самолетами значительно увеличилось. Значит, уже на Халхин-Голе вертикальный маневр входил в практику.

Фактически, боевые действия в Монголии заложили основы эшелонирования боевых порядков и неплотных [261] строев, что и было закреплено в уставе истребительной авиации 1940 года.

И все же в первый период Великой Отечественной войны мы не смогли развить опыт Халхин-Гола и применить вертикальный маневр, узаконить пару и широко разомкнутые строи. Главная причина, конечно, не в том, что на истребителях не было радио или сами мы недооценивали значения вертикального маневра. Неудачное начало войны — вот главная причина.

Немецко-фашистская авиация, благодаря внезапному нападению, в первый же день войны уничтожила и вывела из строя основную массу наших истребителей на аэродромах приграничных военных округов. Гитлеровцам сразу же удалось вырвать у нас инициативу и надолго установить господство в воздухе. Это поставило авиацию в очень тяжелые условия, и мы вынуждены были только обороняться.

Развитие не только вертикального маневра, но и совершенствование организационных форм управления шло медленно. Истребители, находясь в воздухе, с земли не управлялись. Оборона сковала боевые порядки. Летчики жались друг к другу, считая локтевую связь с товарищами лучшей защитой.

В битве под Москвой наша истребительная авиация впервые начала решительные наступательные действия. В ходе сражения на Волге стало налаживаться управление с земли по радио, впервые были созданы авиационные командные пункты непосредственно на поле боя, укрепилась пара, широко применялось эшелонирование боевых порядков.

Весенние воздушные бои на Кубани в 1943 году, внедрение в управление радио, появление новых самолетов — все это явилось завершением нашей организационной перестройки. И только в Курской битве, когда мы получили новые самолеты и учли весь предшествовавший опыт, летчики сумели применить такие формы борьбы, которые вполне отвечали современным условиям воздушного боя. Плотные и неэшелонированные порядки остались далеко позади. Освоение и дальнейшее совершенствование вертикального маневра дало возможность правильно использовать все превосходные летно-тактические качества наших истребителей. Теперь [262] наша тактика стала более совершенной, чем у врага...{2}

— Мы сбили спесь с гитлеровцев, — нарушил мои раздумья командир дивизии. — Оккупант пошел уже не тот. Если раньше пленные кричали: «Хайль Гитлер!», то сейчас они вопят «капут».

Полковник на какое-то мгновение замолчал. На раскрасневшемся полном лице появилась внушительная командирская строгость. Убрав выбившиеся из-под фуражки волосы, он твердым голосом предупредил:

— Но учтите: враг еще силен. Силен и в военных делах и в экономике. Нельзя забывать: на него работает почти вся Европа. А мы пока, фактически, сражаемся одни. Американцы и англичане про второй фронт только болтают.

Николай Семенович не любил длинных речей. Рубанув рукой воздух, он заключил:

— Теперь хозяевами неба прочно стали мы. Господство в воздухе на нашей стороне. Понятно?!

— Понятно... — хором ответили летчики.

— Ну, раз так, — Герасимов окинул всех прощальным взглядом, — перелетайте на новый аэродром. А чтобы ваш полк еще лучше дрался, там получите и летчиков и самолеты.

Спустя несколько минут на аэродроме установилась необычная тишина. В ней чувствовалось что-то торжественное. Люди словно застыли в напряженном ожидании. Вот-вот в небо взовьются ракеты — сигнал к запуску моторов.

Перед нами раскинулось знакомое до каждой царапины летное поле с пожелтевшей травой. За аэродромом вереницей тянулись домики Большой Писаревки. [263]

Кругом убранные поля. Далеко расстилалась степь, сливаясь с дымчатым горизонтом. Расставание с обжитым местом наполняло душу легкой грустью.

Да, с Большой Писаревкой нас крепко связала война. За месяц жестоких боев мы испытали здесь и горе и радость, победы и неудачи, уничтожили 55 фашистских самолетов. Летчикам Емельяну Чернышеву, Алексею Карнаухову, Игорю Романову, Леониду Хрущеву, Борису Ширяеву и Радигеру, взлетевшим с этого аэродрома, уже никогда не суждено подняться в воздух. Мы не забудем эти места, политые кровью друзей!

Тишину разорвал выстрел. Два зеленых шарика взвились в воздух. Аэродром ожил. Металлический шум моторов огласил окрестности. Первым вырулил на взлет командир полка. Через две минуты двенадцать самолетов взяли курс на запад.

Прощай, Большая Писаревка! Нас зовет к себе Днепр. Нас ждет и торопит к себе Правобережная Украина.

1960–62 гг.