Герои возвращаются

Фашисты отступали на всех фронтах. Курская дуга растаяла, и наш Воронежский фронт 23 августа перешел в наступление. От Смоленска до Черного моря развернулась битва за Днепр. 21 сентября Воронежский фронт вышел к Днепру, а в ночь на 22-е форсировал его. За месяц боев у нас не стало Демьяна Чернышева, Алексея Карнаухова, Леонида Хрущева, Дмитрия Аннина и других летчиков. Из нового пополнения мое внимание привлек Игорь Кустов -ветеран полка. Правда, он прибудет только сегодня.

На фронте обычно не придают значения бумажным характеристикам, человек проверяется в бою. Но мне захотелось посмотреть личное дело Кустова. О нем говорили как об отменном спортсмене-акробате и хорошем музыканте, о любителе математики и сильном воздушном бойце. В нем сочетались трезвый расчет и фантастическая дерзость, мудрость бывалого человека и безудержная пылкость юноши.

Кустов является единственным летчиком, совершившим успешный таран на бреющем полете, буквально у самой земли, и к тому же над самой линией фронта. «Зачем ты пошел па крайний риск?» — спросил его командир полка. «Я все рассчитал, и, как видите, правильно». — «Но ведь ты сел в нейтральной зоне и по тебе били немецкие минометы. Где тут расчет?» — «Но сел-то я все-таки не на вражеской территории. И какая это была нейтральная, когда рядом мой родной город Кувшиново? В нем я родился и жил до тридцать первого года».

И командир больше ни о чем не стал спрашивать Кустова, а только крепко, по-мужски, обнял.

А есть и такая легенда, будто Кустов приспособил самолет летать и без своего вмешательства. В последнем бою Игорь был тяжело ранен. Авиационный снаряд разорвался в левом плече, вырвав ключицу и часть легкого. Когда его самолет заходил на посадку, стоявшая у КП девушка-наблюдатель бросила бинокль и, взяв рупор, на весь аэродром объявила: «Внимание! Внимание!.. Самолет заходит на посадку без головы летчика!»

Самолет приземлился нормально. К нему подбежали люди. Вся кабина и летчик были залиты кровью. Голова Кустова безжизненно склонилась вперед. Холодные руки Игоря с трудом оторвали от рычагов управления и стали вытаскивать труп из кабины, но «труп» вдруг простонал: «Тише!»

В личном деле Кустова в первую очередь привлекла мое внимание его школьная успеваемость. Одни отличные отметки. В тринадцать лет он получил диплом за активное участие во Всесоюзном слете юных моделистов. В Брянске, учась в девятом классе, с отличием окончил аэроклуб, а в сороковом году — Чугуевскую военную школу летчиков. И тоже с отличием.

В школьной характеристике интересная запись: «Если т. Кустов чего не знает, а дело требует знать, то Кустов разобьется, а узнает, Для него просидеть ночь за книгой, а утром прийти на занятия ничего не стоит. И от него никогда не услышишь хныканья. Мальчик очень волевой и трудолюбивый».

...И вот после полутора лет лечения Кустов снова возвращается в полк. Он будет летать в нашей третьей эскадрилье. Мне не приходилось встречаться с ним, но уверен, что такой человек, раз решил летать, обязательно полетит. Только вот как без ключицы будет работать рука?

Утром, как только я вылез из кабины самолета, передо мной оказался высоченный и прямой, как стрела, парень с Золотой Звездой и орденом Ленина на груди. Он четко, мягким, приятным тенорком доложил:

— Младший лейтенант Кустов прибыл в ваше распоряжение.

В голове у меня еще вихрилось напряжение боя, но Кустов разом все смыл.

— Игорь? — вырвалось у меня удивление, видимо, потому, что представлял Кустова, как и большинство акробатов, небольшого роста.

— Да, Игорь.

— Вон ты какой! Выше высокого.

На его суровом продолговатом бледном лице появилась застенчивая улыбка. И суровости как не бывало. Доброе, умное и по-мальчишески задорное и упрямое лицо. Но улыбка четко проявила и множество морщин, свидетельствующих о том, что человеку уже немало пришлось потрудиться и пережить.

— Хотел бы еще подрасти, да, к сожалению, выше себя не вырастешь, — отозвался он.

— В высоких сила. Они не любят сгибаться, — пошутил я.

— Высоким труднее жить: любая гроза в первую очередь бьет по высокому.

В это время подбежал Тимонов. Они с Кустовым оба из Брянска, учились в одной авиационной школе, потом вместе работали инструкторами и не виделись с сорок первого.

— Игорь!

— Тимоха!

Когда спал первый восторг встречи, мы поинтересовались:

— Как плечо, рука, легкие?

Игорь вместо ответа лихо бросил пилотку на землю, как заправский акробат, сделал сальто и точно вкопанный остановился на руках. Секунды две-три постоял в таком положении, потом рывком встал на ноги, поправил черный чуб и доложил:

— Полный порядок. Могу хоть сегодня воевать.

Игорь не принадлежал к той категории людей, которые любят рассказывать о своих физических муках. На наши вопросы о госпитале, какие ему делали операции, каким чудом у него восстановилась прежняя ловкость и сила, он отвечал только отдельными отрывистыми словами: «врачи», «операция», «гимнастика», «терпение»... И все же мы заставили его раздеться по пояс, чтобы своими глазами убедиться, как выглядит теперь у него плечо, разбитое полтора года назад вражеским снарядом.

Много есть великолепных скульптур, символизирующих красоту и физическую силу человека. Но, глядя на Кустова, я убедился, что сам человек бывает куда совершеннее самых удачных творений из мрамора. Я даже забыл, зачем Игорь снял гимнастерку: настолько поразила меня физическая гармония его фигуры.

На левом плече было много мелких шрамов. Ключицы нет. На ее месте мышца, и так она искусно расположена, словно всегда была здесь, а шрамы — это как бы лучистая тень от нее.

— Ну прямо Геркулес, — заключил Тимонов. — И со Звездой Героя. Сколько, наверно, невест вилось около тебя! Не выбрал?

— И не собираюсь, — отрезал Игорь. — Сначала надо фашистов уничтожить, а потом думать о невестах.

Через несколько минут после встречи Игоря мы уже сидели на траве и слушали его игру на губной гармошке, подаренной в госпитале. Он играл увлеченно. А когда полилась музыка авиамарша, все подхватили:

Подошедшие техники и механики присоединились к нам, и уже громко, призывно неслась по аэродрому песня:

Эта песня унесла меня в начало тридцатых годов. Я вспомнил, как мы, молодые коммунисты и комсомольцы из Горького, посланные по специальному партийному набору учиться на летчиков, задорно и увлеченно пели эту песню, подъезжая к Харькову. Не думаю, чтобы мы в то время представляли, что нам доведется испытать, но песня эта нас уже тогда связывала с будущим, и мы к нему готовились. И всюду эта песня звучала для нас как сама действительность.

Дожидаясь распоряжения на вылет, лежим на свежем сене и рассказываем разные веселые истории. Подошел к нам почтальон и вручил Кустову письмо. Оно было из Брянска. Мы знали, что у Игоря там остался отец и воевал в партизанском отряде, потому все смолкли, чтобы не мешать ему прочитать весточку из родных мест.

Кустов, прочтя письмо, с грустью убрал его в левый карман гимнастерки. У Тимонова в Брянске остались мать, двое младших братьев и сестра. От них пока никакой весточки. Поэтому он с нетерпением спросил:

— Что с отцом? С городом? И вообще, как там дела?

— Беда... — У Игоря дрогнул голос, и он замолчал.

Мы поняли, что внутреннее волнение мешает ему говорить. Но вот он улыбнулся. Как знакома эта улыбка! Она прогоняет спазму в горле.

— Отец партизанил... — Игорь достал из нагрудного кармана гимнастерки помятый лист бумаги.

Это было письмо из партизанского отряда, действовавшего под Брянском. Командир отряда Н. М. Сентюрин и комиссар С. С. Качалов сообщали, что третьего сентября сорок второго года на группу Ефрема Кустова напали немцы. В течение всего дня группа вела бой, а ночью отошла на базу, что находилась в пяти километрах от Олынанцы. Рано утром немцы напали снова. В этом бою и погиб Ефрем Арсеньевич и с ним еще трое партизан. Они были похоронены в лесу со всеми партизанскими почестями...

Воцарилось грустное молчание. Его нарушил Кустов:

— А теперь с кем в паре я буду летать?

— С Лазаревым, — посоветовал я. — Он только сегодня прибыл из госпиталя и отдыхает после дороги. Кстати, и тебе денек надо отдохнуть.

— А я пойду к Василяке, — заявил Тимонов, — и попрошу, чтобы меня перевели к вам в эскадрилью.

— Если хочешь, давай со мной в паре? — спросил я.

— Это мы могём, — согласился Тимонов.

Враг так быстро отступал по всей Украине, что инженерные части нам, авиаторам, не успевали восстанавливать аэродромы. Наш полк за это время сменил несколько мест базирования. И наконец летное поле у Прилук. Отсюда до букринского плацдарма, куда мы летали, далековато (больше ста километров). Фашисты яростно хотели сбросить наши войска с правого берега Днепра.

Мы вшестером сопровождали десятку «илов», которой приказано было нанести удар по скоплению танков и пехоты врага. Километров за пятьдесят до Днепра видимость ухудшилась. Почувствовалось пороховое дыхание фронта, и над нами появились кучевые облака. Все внимание небу. Сколько в нем таится неожиданностей! Вверху как будто спокойно. Но нет: там появилась четверка «мессеров».

Немецкие истребители в густой синеве еле виднеются тонкими штрихами. Они для нас пока недосягаемы. Мы летим на высоте две-три тысячи метров. Фашисты же намного выше. Враг идет с нами одним курсом. Значит, он уже обнаружил нас и вот-вот бросится в атаку. Но нападения нет. Странно. И летят немцы почему-то тихо и мирно.

«Мирный» полет «мессершмиттов» раздражает. Ритм дыхания нарушается, точно в воздухе стало меньше кислорода. В груди чувствуется теснота. Как бы снимая напряжение, спрашиваю:

— Видите ли «худых»?

— Видим! — раздается в наушниках бодрый разнобой голосов.

— Мерзавцы, что-то затевают, — слышу тенорок Кустова.

— Поживем — увидим, — подхватывает Тимонов. — Только бы не прозевать!

От дружеской переклички предбоевое волнение смягчилось. Стало как-то спокойнее.

Впереди в дыму и огне пестрой лентой вьется крутой правый берег Днепра. А фашисты летят все так же «мирно». Впрочем, сейчас для нас опасность не в них, они на учете. Страшит невидимое. И вот оно! Ниже нас навстречу мчится шестерка вражеских истребителей. Проскочив, она круто разворачивается, целясь зайти к нам сзади снизу. «Мирная» четверка тоже стремительно несется сверху. Фашисты хотят одновременным ударом с двух направлений отсечь нас, истребителей, от штурмовиков, разбить, а затем расправиться с «илами». Их десять, а нас шестеро.

Замысел врага ясен — расчет на силу. Нам нужно только обороняться и ни при каких обстоятельствах далеко не отходить от штурмовиков. Главная опасность кроется в нижней группе «мессершмиттов»: она целится ударить штурмовиков снизу, где у них нет защитных пулеметов.

Тут же родился план боя: одна пара нашей группы отбивает атаку верхних «мессершмиттов», наше звено — нижних.

— Понятно! — отрывисто уведомляет командир высотной пары, загораживая к нам путь верхним «мессерам».

Шестерка «худых» догоняет нас сзади. Они хотят подавить нас своей численностью. Ну что ж, посмотрим. Попробуем взять их хитростью.

— Игорь, за мной! — передаю Кустову и резко ухожу от «илов» со снижением в сторону, набирая скорость для быстрого маневра.

«Мессершмитты» устремляются к штурмовикам. Ведь те оказались без прикрытия. Легкая добыча. С земли беспокоятся:

— «Маленькие», почему бросили «горбатых»? Как некстати вопрос! Но отвечать на КП надо: это запрашивает старший начальник.

— Сейчас возвратимся, не волнуйтесь! — И снова все внимание вражеской шестерке, сближавшейся с «илами».

А если сейчас на нас нападет какая-нибудь случайная пара? Тогда наши дела будут плохи. Маневр не удастся.

Внимательно просматриваю небо. Пока новой помощи противнику вроде нет. Однако над громоздкими глыбами облаков всегда могут притаиться вражеские истребители. Хочется скорее развернуться обратно и атаковать шестерку! Но еще рано: можно только спугнуть ее, но не разбить. А нужно обязательно хоть одного фашиста да уничтожить. Они тогда на некоторое время оставят нас в покое. Две-три секунды медлю. Но медлить тоже опасно: опоздаем с атакой — гитлеровцы откроют огонь по «илам». Нетерпение растет.

— Истребители! — кричит кто-то со штурмовиков. — Куда отскочили? Нас атакуют!

Наступил момент вступить в бой.

Однако, прежде чем повернуть на противника, замечаю, как на нас сверху, из-за облаков, высыпались еще три пары «мессершмиттов». Новая опасность подстегнула меня. Скорее на «мессов»! Мы должны успеть защитить штурмовиков раньше, чем будем сами атакованы верхней шестеркой «мессершмиттов».

Резкий поворот. У нас большая скорость, и мы вчетвером быстро настигли вражеских истребителей. Кустов ловко присосался к одному «мессершмитту» и вот-вот срежет его. Противник, увлекшись атакой, летит в прежнем порядке. Хорошо! Но нам надо спешить. Торопливо ловлю в прицел змеевидное тело врага. Вот оно! Но для точного поражения нужно попасть в голову этой гадины. Прицелившись, нажимаю на кнопки пушки и пулеметов и тут же отскакиваю.

В воздушном бою часто секунда, нет, даже мгновение решает успех атаки, жизни и смерти. Этот момент миновал. Достигли ли мы своей цели?

Штурмовики в прежнем строю уже пересекли Днепр и начали снижаться для удара. Сейчас они перестроятся в боевой порядок «круг» и получат лучшую возможность обороняться. Из атакованной нами шестерки «мессершмиттов» один вспыхнул и закувыркался вниз, второй врезался в крутой правый берег реки и взорвался, подняв столб земли и дыма; остальные четверо разметались в небе. Шестерка, которая вывалилась из-за облаков, угрожающе повисла над нами, ожидая удобного момента для нападения. Четверка гитлеровцев продолжает клевать нашу верхнюю пару. Тимонов со мной рядом, пятый «як» подальше. А где же шестой? Не он ли врезался в землю? Нет! Я хорошо видел, что это «мессершмитт». Вон он! Оказывается, он оторвался от нас и погнался за вражеским истребителем. Этого еще не хватало! Удачное наше начало может испортить. Воздушный бой бывает как цепь: порвалось в одном месте — и все рассыплется.

Слышу по радио требовательный голос Кустова:

— Сергей! Немедленно вернись!

Но тот продолжает погоню. Следует новое предупреждение с крепкими словечками. Безрезультатно. Очевидно, не слышит. Момент опасный. Летчик увлекся погоней. Нужно помочь. И только Кустов успел метнуться на защиту своего ведомого, как из верхней шестерки истребителей, висевших над нами, пара бросилась на нарушителя, а четверка на меня и Тимонова.

В этот же момент замечаю, как вдали, со стороны вражеской территории, от только что появившихся самолетов почернела вся половина неба. Летели несколько косяков фашистских бомбардировщиков и с ними, широко расплывшись, стайки истребителей. Один косяк Ю-87 совсем уже близко и разворачивается на бомбометание с пикирования. Гитлеровцы решили массированным бомбардировочным ударом поддержать свою атаку на земле. Их танки и пехота уже на исходных позициях. По ним наши штурмовики должны нанести удар. Сумеем ли мы обеспечить выполнение этой задачи? Эх, зря послал Кустова на выручку Лазарева, который своим самовольством разорвал нашу оборону!

Вдвоем с Тимоновым защищаем штурмовиков. Трудно нам, ох и трудно! Но положение еще более ухудшилось. От пришедшей армады на нас ринулось несколько пар вражеских истребителей — «фоккеров». Хорошо хоть, «илы», с ходу накрыв скопище фашистских танков бомбами и реактивными снарядами, теперь, поливая свою цель пушечно-пулеметным огнем, встали в боевой порядок «круг» и тем самым облегчили наши действия. Мы получили возможность вести бой на виражах, так сейчас выгодных для нас. Наша верхняя пара этим воспользовалась и опустилась к нам, попутно сбив «мессершмитт». Немецкие истребители все отпрянули вверх, образовав тоже «круг», и оттуда остервенело начали терзать нас. Мы, находясь над штурмовиками, только отбиваемся, внимательно следя, чтобы вражеские истребители не прорвались к «илам».

Первая группа «юнкерсов», пройдя высоко над нами, начала уже бомбить с пикирования. На подходе еще несколько таких групп. Кто им преградит путь? Где наш патруль? Исчезли и Кустов с Лазаревым. Куда они могли деваться? Как быть с вражескими бомбардировщиками? Они теперь могут беспрепятственно выбросить весь свой груз на небольшой кусочек правого берега Днепра, с таким трудом отвоеванного у фашистов. Взгляд скользнул вниз. Берег словно раскололся, и из глубинных недр хлещет огонь. По черным ворохам гари то и дело прыгают разрывы, будоража землю и засоряя воздух. Там пекло, и кажется, что все должно быть уничтожено.

Вражеские истребители, очевидно опасаясь, что мы помешаем их бомбардировщикам, настойчиво стараются расправиться с нами и прорваться к штурмовикам. Сколько еще мы можем продержаться? А впереди предстоит самый ответственный этап прикрытия «илов»: они выполнят свою задачу, разорвут «круг» и пойдут домой, вытягиваясь в колонну. В этот момент они наиболее уязвимы. И гитлеровцы только этого и ждут.

Наконец «илы» разорвали свой «круг» и вытягиваются в колонну. Я жду, что немецкие истребители с неистовой напористостью бросятся на штурмовиков, и предупреждаю летчиков об этом критическом моменте. Но фашистов точно ураганом подбросило вверх, и они в беспорядке разметались по небу. Что такое? Не хитрость ли какая? По ним с высоты ударила какая-то пара «яков». Всего только пара, Кто это?

— Не опоздали? — слышу Игоря Кустова, который проносится мимо меня и тут же со своим напарником устремляется ввысь на подходившую группу «юнкерсов».

Мгновение — и один бомбардировщик взорвался. Оба «яка» с задранными в небо носами потеряли скорость и беспомощно зависли. Пара «фоккеров», пришедшая с «юнкерсами», бросилась на них. Мы с Тимоновым поспешили на помощь товарищам, направив вверх свои машины. Но, увы, при этом потеряли скорость. Мой «як» замер на месте. Пока не свалился, скорее стрелять! Может, удастся отогнать «фоккеров». Стреляю. «Фоккеры» отскочили. Но мой истребитель вышел из подчинения, застыл носом в небо, готовый вот-вот рухнуть камнем вниз. Рядом в таком же положении Тимонов. Вижу, как несколько «мессершмиттов» уже несутся на нас. Дергаю рычаги управления. Самолет ни с места: потеряна скорость, потеряно и управление. Однако «як» еще по инерции держится в воздухе. Секунда — и он свалится. Мы с Тимохой — мишени. Страшно, очень страшно. Тебя расстреливают, а ты, как связанный, не можешь защититься. Это длится какое-то мгновение, но как оно ощутимо и бесконечно.

Мой «як» не спешит изменить положение. Вот уже один «мессершмитт», изрыгая огонь, несется на меня, за ним второй, но вдруг вдали я заметил пару «яков». Успеют ли? И только я подумал, как один «як» открыл огонь по вражескому истребителю, а тот — по мне. Жгуты трассирующих пуль и снарядов засверкали вокруг меня и дробно застучали по беспомощной машине. Тут же промелькнул задымившийся «мессершмитт», а за ним «як», спасший меня.

В этот момент мой самолет вздрогнул, словно только сейчас, когда опасность уже миновала, до него дошло, чем все это могло кончиться. Он торопливо, клевком, провалился. Земля, небо, горизонт — все завертелось перед глазами. Но сознание работает четко. Я все чувствую и вижу. Значит, со мной все в порядке. Только попал в штопор. А что с самолетом? Цело ли управление? Даю рули на вывод. Машина прекратила вращение и отвесно пошла вниз. «Як» набрал скорость и снова в моих руках. А высота? Хватит ли ее на вывод из штопора? Земля угрожающе лезет на меня. Хватаю ручку. Самолет судорожно дрожит и нехотя поднимает нос. Однако сейчас на выводе меня могут сбить.

Гляжу назад — никого. А что творится в небе? За какие-то полминуты картина изменилась.

К «юнкерсам», оставляя за собой белесые струйки, метеорами мчатся наши истребители. Секунды — и они волна за волной начали хлестать бомбардировщиков. Массивные туши «юнкероов» заметались по небу. Засверкал огонь. Падают бомбы, падают горящие самолеты. Вот надо мной качается белый купол парашютиста, рядом с ним кометой с дымчатым хвостом кувыркается «юнкерс». Обгоняя его, чадя, отвесно к земле скользнул «мессершмитт». А за ним, окутанный пламенем и чернотой, пикирует «лавочкин». Кажется, горят не только самолеты, но и само небо.

Наши штурмовики, выполнив задачу, уже взяли курс домой. Мы всей шестеркой рядом. Навстречу нам в высоте важно и грозно плывет колонна бомбардировщиков Пе-2. Ниже их летят новые группы штурмовиков.

Внизу извилистый Днепр. Он кажется спокойным и невозмутимым. На его берегах бушует огонь, копошатся люди, машины, а река свежа и сияет в лучах солнца. И только по редким рябинкам плывущих лодок да искрящимся пятнышкам рвущихся снарядов можно догадаться, что и по воде шагает война. Как я ни старался разглядеть, не перерезает ли где реку какая-нибудь тонкая нить, — не обнаружил. Через Днепр еще не было наведено ни одного моста, а шли уже пятые сутки битвы за букринский плацдарм.

Ничто не вызывает столько бурного счастья и радости, как победа в бою. В возбуждении, размахивая руками и перебивая друг друга, мы делились своими впечатлениями. В эти минуты все радует. Мы вернулись домой. Как хорошо шагать по земле! Хотя здесь все привычно и знакомо, но после сурового неба земля каждый раз кажется новой, по-особому желанной, теплой, приветливой. Не потому ли каждый сейчас видит в товарище только хорошее, доброе, не желая замечать сделанных в бою ошибок?

Но постепенно возбуждение остывает, и наземная жизнь входит в свою обычную колею...

Советские армии к началу октября вышли к Днепру на протяжении более семисот километров. Воронежский фронт, готовясь к освобождению Киева, произвел перегруппировку сил. И наш 728-й полк с левого его крыла перебазировался на правое и разместился вблизи деревни Савино, километрах в шестидесяти северо-восточнее Киева,

После открытых степных аэродромов этот аэродром казался райским уголком, чудом уцелевшим от все испепеляющей войны.

— Благодать! Не хуже любого курорта, — восторгался Кустов, оглядывающий опушку леса. — Сколько, интересно, здесь нам придется пожить?

— Не меньше четырех недель, — серьезным тоном произнес Тимонов.

Такое утверждение нас рассмешило.

— Бред на лоне природы, — отозвался Игорь Кустов.

— Никакой не бред! На всех курортах срок пребывания — четыре недели. А здесь же, по-вашему, курорт.

— Братцы! — воскликнул Кустов. — Глядите!

Под молодыми сосенками виднелись желтеющие стайки грибов. Через несколько минут наши пилотки наполнились маслятами. Николай Тимонов не стал довольствоваться этим и забегал по лесу, Вскоре он позвал нас:

— Сюда! Здесь маслят видимо-невидимо!

— Ну и нюх у тебя, Тимоха.

— А как же! У нас в Брянских лесах такого добра уйма. Если бы все грибы выбрать, можно прокормить пол-Европы.

— После войны тебя нужно будет сделать начальником треста по заготовке грибов и ягод, — пошутил Игорь. — И тогда ты обязательно введешь в меню летчиков на закуску соленые грибы. Хоть раз в неделю.

Мы, наверное, еще долго бродили бы по лесу (такое удовольствие с начала Курской битвы представилось впервые) , но нас позвали на КП.

Командир полка майор Владимир Степанович Василяка, как обычно, начал разговор с небольшого вступления и лишь потом сообщил предстоящую задачу:

— Полк с завтрашнего дня начнет работу по прикрытию наземных войск севернее Киева и переправ через Днепр... — Он замолчал, дав нам возможность собраться с мыслями.

Нам порядочно надоело сопровождать штурмовиков и бомбардировщиков. Эти полеты сводились к оборонительным действиям, а истребители по своей природе любят нападать. Правда, в таких условиях, какие предстоят, мы еще не работали. Раньше бои шли на большом пространстве, фронт двигался, обстановка менялась. Сейчас же все как бы прильнуло к Днепру и остановилось. Теперь немцам нетрудно изучить нашу организацию прикрытия войск с воздуха и использовать любую нашу ошибку, любую непредусмотрительность. Нелегко будет справиться с новой задачей.

И вот первый вылет севернее Киева на прикрытие лютежского плацдарма и переправы. В междуречье Днепра и Десны рваными лоскутами темнеют леса. Здесь, на правом крыле фронта, действует несколько общевойсковых армий. Вшестером летим над Десной, и пока трудно заметить присутствие войск: лес надежно укрывает их. Ближе к Днепру леса редеют и сменяются редким кустарником и болотами. Теперь хорошо видно, как всюду земля исчерчена нитями дорог и тропинок. По ним колоннами тянутся люди, машины, артиллерия...

Впереди блеснул Днепр. Хорошо видна переправа. К ней тянутся войска. Перед переправой они сливаются в общий поток, который разрастается вширь, крутится на берегу и, словно собравшись с силами, под собственным напором уже на большой скорости устремляется на мост.

Выше нас должна патрулировать группа «лавочкиных» для перехвата противника на больших высотах. Но ее нет. Странно.

У нас, как и было приказано, высота три тысячи метров. А если противник пойдет выше? Мы его не достанем. Тревожусь. И с согласия земли набираем высоту.

Южнее нас, в стороне Киева, комариками кружатся самолеты. Там идет бой между истребителями. Вдали противник атакует наши войска. А у нас в воздухе пока спокойно. И это спокойствие еще больше настораживает.

Летим на запад. Это увеличивает наш обзор в сторону врага и дает возможность перехватить его километров за тридцать до переправы. На этом отрезке мы сумеем разбить бомбардировщиков еще до Днепра.

— Почему далеко уходите? — беспокоятся на КП.

Земля хочет нас постоянно видеть над собой, Такая крыша над головой придает спокойствие переправляющимся войскам и стойкость тем, кто отбивает контратаки немцев на плацдарме. Я понимаю это и хочу подать команду на разворот, но... Стоп! В синеве неба глаз поймал стаю самолетов, за ней еще и еще.

Фашистские бомбардировщики летят растянутой колонной из трех групп. Над ними «фоккеры». То, чего я пуще всего опасался, случилось: противник оказался выше нас. С надеждой гляжу на восток, оттуда должны прибыть наши «лавочкины». Там никого. Случилось непредвиденное. Значит, мы вшестером, не имея ни тактического, ни численного преимущества, должны суметь отразить налет «юнкерсов «.

Всякое приходилось видеть, в каких только переделках не бывали, но в таких невыгодных условиях оказались впервые. И очевидно, потому, что в минуты опасности жизнь не терпит ни слабости, ни лишней чувствительности, я весь сосредоточиваюсь только на одном. Главное сейчас — набрать высоту, без нее нельзя достать «юнкерсов». И старательно жму на рычаг мощности мотора.

Чувствую, как бурно колотится сердце. Кажется, от его ударов трясется самолет и мотор дает перебои. Гляжу на товарищей. Пара Миши Сачкова, охраняющая нас, уже сумела забраться намного выше, чем наша четверка. Это неплохо. Ей высота необходима, она ведь будет прикрывать действия нашей ударной группы. Тимонов идет со мной, в стороне — Кустов с Лазаревым. Никто — ни слова. Все, как бы экономя силы, молча приготовились к жестокой, неравной схватке.

— Почему не возвращаетесь? — гремит раздраженный голос с наземного пункта. --

Понимаю: земля еще не видит надвигающейся опасности. Спешу предупредить:

— Пошли на перехват Ю-87.

Голос земли уже другой, одобряющий:

— Вас поняли! Действуйте!

На встречных курсах сближаемся быстро. «Фоккеры» неторопливо отходят от «юнкерсов» в сторону солнца, маскируясь в его лучах, как бы специально подставляя своих бомбардировщиков нам на расправу. Тактика фашистских истребителей понятна. Они думают, мы будем атаковать «юнкерсов» в лоб. Этого делать нельзя. Впереди у бомбардировщиков мощное вооружение, и огонь их группы будет сильнее нашего, поэтому «фоккеры» и дают нам свободно идти в лобовую атаку.

Ю-87 уже близко! Немедленно решить, как их разбить! И тут я окончательно убеждаюсь, что при встрече мы окажемся ниже их. Нужно набрать высоту, но тогда мы вряд ли сумеем атаковать раньше, чем они достигнут переправы. От таких мыслей пробирает озноб и рождается нетерпение, хочется приподнять нос своего «яка» и атаковать прямо в лоб. А потом? Потом проскочим их и уже не догоним до бомбометания. Опасно. Мы должны действовать только наверняка.

Отказавшись от встречной атаки, разворачиваемся назад и летим параллельным курсом с врагом. Нужное решение для атаки пока не созрело. А может, его и нет? Бывают же безвыходные ситуации, когда победы достичь невозможно. Блажь! Это оттого, что приходится выжидать. Фронтовая аксиома: в воздушном бою нужно нападать первым. Но сейчас я чувствую, что правило это для нас вредно. Нужно подождать, а ждать страшно: с каждой секундой враг приближается к переправе. С КП кричат:

— Почему не атакуете?

— Так нужно, — бросаю в ответ.

Бомбардировщики летят невозмутимо и грозно. От их спокойствия вкрадывается какая-то предательская неуверенность. Но вот я вижу, как пулеметы стрелков метнулись в нашу сторону и наиболее нетерпеливые начали стрелять. Белые нити их трасс тают, не достигнув нас. Нервничают. Но нам нельзя нервничать. Нам нужно разгромить врага. Другого выхода нет!

Сдерживаю себя от какого-нибудь неосторожного движения. .Мне пока ясно, чего хотят «юнкерсы» — они летят на переправу, — а почему «фоккеры», как и мы, не спешат с нападением? Им, видимо, выгодно подловить нас, когда мы пойдем в атаку на бомбардировщиков. С высоты они моментально проглотят нас. Уклониться же от атаки по «юнкерсам» нельзя. Это значит потерять время и дать бомбардировщикам прицельно сбросить бомбы. Но дальше ждать тоже нельзя. Остается один выход — спровоцировать фашистских истребителей. Передаю Кустову:

— Чуть подойдем к «юнкерсам». Только пока не атаковать. Жди команды! Тебе — вторая группа, мне с Тимохой — первая.

— Понятно! — отрывисто отвечает Игорь. — А кому третья?

— Это потом.

Едва мы подвернули к «юнкерсам», как фашистская пара прикрытия бросилась на меня с Тимоновым. Наша же пара прикрытия, понимая свою задачу, пытается ее задержать, но это ей явно не под силу. Вражеские летчики опытные и хорошо разбираются, что к чему. Только двое их остается с парой прикрытия Сачкова, а четверка устремляется на нас. А где же остальные? Они наверху, приготовившись в любую секунду прийти на помощь своим. Противник хорошо продумал маневр: на каждый «як» послал одного своего, держа двоих в резерве.

«Фоккеры» явно хотят драться только на вертикальном маневре. Им, имеющим и скорость и высоту, это очень выгодно, Ну и пусть, мешать им не надо. Мы будем вести бой только на виражах, и нам не страшна никакая вражеская вертикаль. Самое большое преимущество «яка» в бою — вираж.

Четверка фашистских истребителей сближается с нами. Они намереваются атаковать нас одновременно. Разумно. И мы эту разумность противника используем. Только не спешить. Выход из-под ударов «фоккеров» должен быть для нас и началом атаки по «юнкерсам». Успех в расчете маневра: опоздаем — сами попадем под огонь вражеских истребителей, поторопимся — они успеют довернуться и атаковать нас при сближении с бомбардировщиками. При любой нашей ошибке мы не прорвемся к «юнкерсам».

Бросаю взгляд вверх. Там наша пара дерется с парой «фоккеров». Еще два вражеских истребителя, прячась в лучах солнца, парят над нами, выслеживая себе жертву. Они могут кого-то из нас подловить. Ох, какая сейчас нужна осмотрительность! «Фоккеры», разогнавшись на снижении, уже берут нашу четверку в прицел. Пора!

— Атакуем! — передаю Кустову и, круто выворачиваясь из-под удара «фоккеров», ныряю под головную группу «юнкерсов», а Кустов — под вторую. Вражеские истребители, с высоты розогнав большую скорость, не могут на развороте угнаться за нами. Они проскочили раньше нас. Это нам и надо.

Расчетливость противника в этих условиях должна оказаться его ошибкой. Только надо действовать быстро. Успех в быстроте.

Словно под крышей, очутился я под плотным строем бомбардировщиков. Кресты, черные большие кресты уставились на меня. Пропало солнце. Стало как-то темно и холодно. Неубирающиеся ноги фашистских бомбардировщиков зловеще колышутся над головой, будто хотят схватить меня своими клешнями. Это не пугает. Чтобы колеса меньше съедали скорость, на них установлены обтекатели, которые издали похожи на лапти. За эту схожесть мы и прозвали их «лапотниками». Этих «лапотников» мы любили, любили за то, что они очень хорошо горят. Очередь! И факел — враг горит! Приятное зрелище.

Скорость у нас с врагом одинаковая, и кажется, что мой «як» застыл на месте. Скорее! Тороплю себя. Чуть поднимаю нос истребителя и упираю прямо в мотор «юнкерса». Посылаю очередь. Огонь хлестнул по гитлеровскому флагману. Из него посыпались куски. Он шарахается влево и бьет крылом соседа... Но что такое? На меня сыплется что-то черное, хвостатое... Бомбы! Скорее отсюда! И я без промедления толкаю «як» вниз и в сторону. Чернов облако смерти проходит у крыла моей машины. Пронесло.

Секунда — чтоб осмотреться.

Ведущая девятка бомбардировщиков, освободившись от груза и потеряв строй, легко и быстро разворачивается назад. Вторую группу «юнкерсов» разгоняют Кустов с Лазаревым. И только третья летит в прежнем порядке. Теперь мы ее наверняка разобьем. Тимонов, прикрывая меня, схватился с двумя «фоккерами». Он не отпускает их от себя. Такая «игра» долго продолжаться не может. Ему очень трудно вести бой против двоих. Нужно помочь. А как с третьей группой «юнкерсов»? Ничего, можно повременить: она еще далековато.

Заметив, что я приближаюсь, «фоккеры» оставили Тимонова в покое, уйдя вверх, в лучи солнца. Мы с Тимохой снова вместе. Надолго ли?

Я вижу, как ушедшие вверх гитлеровские истребители, словно отряхиваясь от неудачного боя, перекладывают машины с крыла на крыло, выбирая момент, чтобы снова свалиться на нас. Пока они очухиваются, немедля устремляемся к третьей группе «юнкерсов». И тут я заметил на подходе еще и четвертую стаю бомбардировщиков. Она летит намного ниже первых трех, очевидно рассчитывая под шум боя проскочить незамеченной к переправе. Ловко придумано!

В это время пара «фоккеров», до сих пор находившаяся в резерве, рванулась на пару Кустова. Она, занятая боем, может не заметить этого, а «фоккеры», видно по всему, — мастера, не промахнутся. Первая мысль — идти на помощь товарищам. Но как быть с четвертой и третьей группами «юнкерсов»? Ведь это главный противник.

На меня нахлынули какое-то бессилие и усталость. Но только на миг. Человеку после передышки тяжелая ноша всегда кажется еще тяжелее. Я вспомнил про пару Сачкова. Может, ее послать на бомбардировщиков? Но она уже окружена целым роем «фоккеров». К противнику подоспели новые истребители, и она приняла их на себя. Эта пара твердо знает свое дело.

Переменившаяся обстановка требовала нового мгновенного решения. И оно пришло. Когда человек увлечен боем, и не просто боем, а стремлением победить, мысль его работает до того направленно, что один взгляд — и сразу готовы оценка обстановки и новый замысел сражения. В моменты наивысшего напряжения руки, ноги опережают мысли. Здесь вступает в силу интуиция, выработанная в сражениях и ставшая как бы рефлексом. В воздушных сражениях голова, мышцы работают по особым законам. На ходу передав Тимонову, чтобы он отразил удар четвертой стаи «юнкерсов», я уже мчался на выручку Кустову.

Мне хорошо видно, как он сблизился с оставшейся от девятки тройкой бомбардировщиков, которая все еще пытается прорваться к Днепру, и в упор стреляет по ней. В то же время нос вражеского истребителя подворачивается к Кустову. Неужели опоздаю?

Нужно упредить! От громадной перегрузки на развороте потемнело в глазах. Но с полным усилием продолжаю вращать самолет, рассчитывая оказаться сзади фашиста. Наконец в глазах светлеет. Передо мной «фоккер», а перед ним Кустов. Дальше — горящий «юнкерс».

Стрелять! Скорее стрелять! Огонь! Дым окутывает вражеский истребитель. Из машины Кустова тоже выскочили искры и черный язык дыма. Игорь как бы прыжком отскакивает в сторону и, дымя, круто снижается. Успел-таки «фоккер» подбить его!

А где же Лазарев? Он должен сейчас прикрыть своего ведущего, а то Игоря добьют вражеские истребители. Но вижу, что он, связанный «фоккерами», не сможет этого сделать.

И Кустов, поняв обстановку, передает:

— Меня охранять не надо: я один выйду из боя, а вы деритесь.

Хорошо, пусть будет так, другого выхода нет.

Но как быть теперь с третьей группой «юнкерсов», которую я думал разбить вместе с парой Кустова? Третья группа оказалась так близко от переправы, что я без оглядки бросился на нее. Все девять самолетов, точно слившись между собой в одну глыбу металла, грозно приближались к Днепру. А вдруг меня сзади уже атакуют? Кто тогда помешает «юнкерсам» отбомбиться?

Около меня никого. Только в стороне вихрятся клубки истребителей. Тимонов удачно подбирается к четвертой группе бомбардировщиков, плывущей у самой земли. Молодец!

Мне сейчас тоже никто не помешает расправиться с третьей стаей «юнкерсов». А она, пока я оглядывался, оказалась прямо над моей головой; и я, притормаживая истребитель, сбавил мощность мотора и упер нос «яка» прямо в правое крыло строя.

Секунда — и в прицеле задний самолет. Его так удачно прошили снаряды и пули, что он сразу безжизненно рухнул и, пылая, закувыркался вниз. Не теряя времени, бью по второму, третьему, четвертому... Вижу, как остальные самолеты рассыпаются в стороны. Вот только один почему-то замешкался. Небольшой доворот. «юнкерс», пытаясь выскользнуть из прицела, несется вниз. Но разве может уйти от истребителя такая неуклюжая махина?

Чувствую, меня охватил азарт боя. Это опасно: недолго и зарваться. Защищаясь от возможного нападения, я швыряю свой «як» вверх, точно мячик.

Небо очистилось от вражеских истребителей, а «юнкерсы», снижаясь, по одиночке уходят домой. Переправа спокойно работает. Тимонов разбил четвертую стаю «юнкерсов», пытавшуюся было прорваться к Днепру на небольшой высоте. На земле пылает множество костров. По ярко-красному огню с траурной окантовкой легко догадаться, что это горят сбитые самолеты: от бензина всегда идет черный дым. Но где же «фоккеры» и «яки»? Их в воздухе не видно.

Азарт боя проходит. Задача выполнена. Но какой ценой? Я еще не знаю. Успокаиваю себя тем, что мы вынуждены были вести бой парами, а потом и одиночными самолетами. Фактически каждый летчик действовал самостоятельно, и поэтому я их не вижу. Теперь пора собираться и идти на аэродром.

Из этого боя мы возвратились все. Наши наземные войска прислали подтверждение, что в этом сражении мы сбили девять самолетов противника.

Обсудив бой, мы пошли в столовую. Тимонов, идя со мной, как-то важно и торжественно проговорил:

— Сегодня у меня десятая победа.

Николаю не был свойственен такой тон. Он всегда отличался сдержанностью в проявлении своих чувств. Тем более мы только что поздравили его с успешным боем: он один разбил самую большую группу «юнкерсов». Я не без удивления посмотрел на Тимонова и тут сразу все понял.

Когда-то у меня с ним был разговор о вступлении в партию. Тогда он сказал: «Рано еще. На фронте это нужно заслужить. Вот собью десять фашистских самолетов — подам заявление».

— Нужна рекомендация?

— Да.

— Давно тебе, Тимоха, пора быть в партии, — заметил шедший рядом парторг эскадрильи старший лейтенант Георгий Скрябин.

— Политически еще не был достаточно подкован. А теперь Устав проштудировал хорошо.

— Экзамен ты давно уже сдал, — сказал парторг. — Твоя политическая зрелость нам известна. А потом, она определяется не столько начитанностью, сколько делами.

По тревоге мы вчетвером поднялись в небо, чтобы прикрыть переправу в районе Лютежа. Видимость прекрасная. Ярко светит солнце.

Спешим.

Вдали показался Днепр. Над ним высоко-высоко в лучах солнца, точно греясь, кружились четыре вражеских истребителя ФВ-190. Они заметили нас и пошли навстречу. Вражеских бомбардировщиков еще не видно, но «фоккеры» — их предвестники.

Истребители противника, используя свое преимущество в высоте, сразу же бросились в атаку. Мы развернулись навстречу. «Фоккеры» начали настойчиво клевать нас сверху. Это неспроста. Гляжу на запад. Там, на большой высоте, появилась группа «юнкерсов». «Фоккеры» хотят сковать нас боем, чтобы мы не помешали бомбардировщикам разрушить переправу.

Нужно сорвать удар. Но как? Нас крепко держат вражеские истребители. Они как дамоклов меч висят над нами. Стоит кому-нибудь повернуть нос машины навстречу «юнкерсам», как сразу приходится отскакивать. Натиск вражеских истребителей очень опасен. По манере видно, что мы имеем дело с расчетливым противником. Только попадись на зубы таким шакалам!

А бомбардировщики противника беспрепятственно подходят к переправе. Пытаясь вырваться из вражеских объятий, делаем все резкий рывок к Днепру, но «фоккеры» так ловко прилипают к нашим хвостам, что от близости их широких лоснящихся лбов становится жутко. Доля секунды — и конец, враг срежет. Снова круто бросаем свои «яки» назад.

Теперь я понял, что опытных гитлеровцев можно обмануть, только рискуя собой. Надо троим подставить себя под их огонь, а одному попытаться прорваться к бомбардировщикам. Но кого послать? Кто без всяких колебаний выполнит задачу? Кому сейчас сподручнее всего вырваться из объятий «фоккеров»? Тимохе!

И вот мы втроем на несколько секунд привлекли на себя всех вражеских истребителей, а Тимонов рванулся на «юнкерсов». Один «фоккер» пытался ему помешать. Но Кустов тут же отшвырнул его.

Все шло хорошо, как задумано. Но вот один вражеский истребитель, точно подбитый, нырнул вниз, скользнул под нас и со снижением начал выходить из боя. Он оказался перед самым носом Лазарева, и тот, не теряя ни секунды, погнался за фашистом. Но на выручку мгновенно кинулась пара «фоккеров». Они так опасно сблизились с Лазаревым, что Кустов и я инстинктивно метнулись на защиту товарища, не успев понять замысел противника.

Сергей был спасен, но мы упустили из внимания четвертого «фоккера». А он уже сидел в хвосте у Тимонова, разгонявшего «юнкерсов». Нам сразу стало ясно: никто сейчас не успеет защитить Тимоху. От одной этой мысли я почувствовал, как весь покрылся испариной. Одновременно с Кустовым мы закричали Тимонову и тут же послали предупредительные очереди, но все старания уже были напрасны. На наших глазах струя, сверкнувшая из четырёх пушек и двух пулеметов, пронзила самолет Тимонова. Из правого крыла вырвались красные и черные языки. Но Тимоха несколькими размашистыми бочками сорвал огонь и плавно, почему-то очень плавно остановил самолет от вращения и подозрительно спокойно полетел по прямой. «Что это значит?» — подумал я, оглядывая небо.

Разбитые Тимоновым «юнкерсы» уже скрывались вдали. «Фоккеры» тоже заспешили на запад. Но куда летит Тимоха? Вот его «як» споткнулся, клюнул носом, вошел в крутую правую спираль. Из крыла снова появилось пламя.

— Прыгай, Тимоха, прыгай! — закричал я, видя, что его самолет вот-вот взорвется. «Як» горел, а Тимонов все не прыгал. И я снова во всю мочь крикнул, чтобы летчик покинул самолет.

— Да что же это такое? — надсадно простонал Кустов. — Прыгай же скорее, прыгай!

Вокруг горящего «яка» беспомощно кружилась вся наша тройка, оставив прикрытие переправы. Но как ни трагично положение Тимонова, нельзя забывать о своей боевой задаче. К тому же мы были бессильны чем-либо помочь товарищу. И летчики, приняв мою команду, ушли вверх, а я один остался на всякий случай охранять Тимоху, нетерпеливо ожидая, что он покинет горящую машину. Наконец от самолета оторвался черный клубок, и из него потянулся, постепенно надуваясь, белый хвост. В ту же секунду «як», как будто поняв, что он больше никому не нужен, вспыхнул и отвесно пошел к земле.

Купол парашюта, сверкая белизной, повис в воздухе. Под зонтом шелка медленно раскачивался летчик. Значит, жив! Я подошел к Тимохе, желая ободрить его. Но радость сразу исчезла. Товарищ качался на лямках парашюта без всяких признаков жизни. Голова склонилась набок, руки и ноги бессильно повисли. Я так близко пролетел от него, что даже разглядел окровавленное лицо.

Парашют спускался на зеленую лощину, похожую на высохшее болото, около восточной окраины села Лютеж. Кругом никого. Кто же здесь окажет помощь летчику? К моему удивлению, лощина ожила. Словно из нор, из земли отовсюду выползали люди и бежали к неподвижно лежавшему парашютисту. Я видел, что они, ничего не предпринимая, смотрели на него. «Уж не к фашистам ли попал?» — подумал я, удивляясь, что Тимонову не оказывают помощь. Нет, не должно быть. Ведь Лютеж наш. А может, он уже мертв? Он мог уймереть и при раскрытии парашюта. В этот момент происходит сильный динамический удар. А много ли надо раненому человеку?

Желая поторопить людей, я снизился до земли и призывно покачал крыльями. Люди, словно поняв меня, быстро притащили откуда-то носилки и, завернув Николая в парашютный шелк, понесли. В это время почти рядом с носилками землю начали пятнать вспышки взрывов, оставляя после себя круглые метки. Это била артиллерия противника. Ее внимание привлекло скопление людей. С начала артиллерийского обстрела не прошло и полминуты, как люди и носилки исчезли. Все укрылось в земле.

Небо, небо, не только небо — весь мир мне сейчас казался пустым и осиротевшим.

Выключив мотор, я посмотрел туда, где стоял самолет Тимонова. Там находился механик, ожидая возвращения своего командира.

— Как работала машина, приборы, вооружение? — услышал я привычные слова Дмитрия Мушкина.

— Все в порядке, — машинально ответил я.

— Почему-то Тимохи все еще нет.

— Не будет его: сбит Тимоха. Механик растерянно уставился на меня:

— Как так?..

Я понимал, что Дмитрий спросил это не для выяснения обстоятельств и причины, а просто у него вырвались непроизвольное удивление и испуг, поэтому я ответил, успокаивая и себя и его:

— Может, еще вернется, ведь герои возвращаются.

Подошли Кустов и Лазарев. Я рассказал о приземлении Тимонова. И, не зная зачем, вытащил из нагрудного кармана гимнастерки свой партийный билет и, вынув из него рекомендацию, написанную сегодня на КП, начал читать вслух:

— «Тимонов Николай Архипович, двадцать второго года рождения...» — Я оборвал чтение. Война сроднила нас с Тимоновым, и она же... Не хотелось верить этому.

У Игоря повлажнели глаза, да и у меня судорожно заморгали веки, и я ничего с ними не мог поделать. Чувства не всегда подвластны тебе. Но слезы? Ни у кого из нас их не было. Мужское горе и горе войны их высушило.

— Почему у нас в полку не заведено, как в других частях, писать заявление, что в случае моей гибели считайте меня коммунистом? — спросил Лазарев.

Кустов решительно рассек воздух рукой:

— И правильно! От такого заявления пахнет обреченностью. Я против бумажных красований преданностью партии. Считаешь себя достойным — подавай заявление без всяких «если» и «в случае».

— Ты прав, Игорь, — согласился я с товарищем. — Коммунистом себя не объявляют, а доказывают на деле, в бою.

— Наверное, погиб, — подавленно проговорил Лазарев.

На его осунувшемся лице застыло выражение страдания. Очевидно, он понял сейчас, что поспешил с атакой на «фоккера». И мне хотелось обрушить на него весь свой гнев, но я сдержался. Да и в чем виноват Лазарев? Задор молодости и ненависть к фашистам у него плещутся через край; как только он увидел перед собой хвост вражеского истребителя, сразу же кинулся на него. А что это была приманка — Лазарев просто не мог понять. В бою с этим тонким тактическим приемом ему еще не приходилось сталкиваться. И он поддался. Ведь и мы с Кустовым хотя и знакомы были с этой хитростью, а тоже не сумели быстро разобраться во всех тонкостях хорошо продуманной комбинации врага и поэтому, не раздумывая, бросились на защиту Лазарева.

Взаимовыручка у нас стала как бы инстинктом. На это фашистские летчики и рассчитывали, заранее предугадав наши действия. И получилось у них неплохо. Враг сумел использовать против нас даже нашу силу — взаимовыручку. Сложна психология боя, и не так просто в ней разобраться. А нужно. Воздушный бой ведется не только оружием, но и расчетом, смелостью, характерами. И чтобы побеждать, нужно очень хорошо знать нравы врага.

— Понимаешь ли ты свою ошибку? — спросил я Лазарева.

— Теперь дошло, — выдавил он. — Лучше бы самому погибнуть, чем...

От тяжелого горя Лазарев кинулся в крайность. И Кустов оборвал его:

— Выбрось глупости из головы! Этим Тимоху не воротишь. А погибнуть в бою легче всего.

Смерть на фронте витает повсюду. Говорят, что к ней можно привыкнуть. Но это только говорят. К смерти не привыкают. По крайней мере, пока человек здраво мыслит. Вот почему гибель всегда тревожит душу. А несчастье с Тимоновым, любимцем полка, особенно больно задело нас. Его пытливый ум и острые, но доброжелательные шуточки, задушевность и чистота в жизни передавались всем, кто только с ним встречался. И главное — он был настоящим товарищем в любых условиях.

Все восприняли случившееся как личное горе. Тимонов был молод, но он много сделал. Не раз этот рядовой авиации приносил победу в воздушных боях. И сегодня он один сумел разбить девятку фашистских бомбардировщиков. Где появлялся Николай Тимонов — там была победа.