О чем я раньше и не думал

Октябрьский праздник в сорок четвертом году мы отмечали с радостным чувством приближающейся победы. Летчики все чаще поговаривали о своих семьях, ждали писем, мечтали о встречах.

Вспомнил и я Игорька, жену. Что они сейчас делают там, на Дальнем? Как живут? В квартире не холодно? Дрова-то хоть есть? Сынишка небось букварь штурмует, учится папе привет писать. Хорошо, что он далеко от фронта, не испытывает ужаса войны. Хотя там япошка тоже может зашевелиться...

Иду, задумавшись, к ребятам в наш знаменитый подземный «Театр хора и балета». Вижу — бежит навстречу майор Обухов. Взбудораженный такой. То кулаком мне грозит, то улыбается. Никогда его таким не видел. Подбегает, обнимает, целует...

«Что с Петром Николаевичем?» А он толкает меня в грудь, кричит что есть мочи:

— Чего молчишь, Илья? Почему не пляшешь?..

— А что? — с тревогой спрашиваю.

— Как что? Герой ты, Герой!.. Понимаешь?

И снова обнимает, шумит.

Оказывается, Петр Николаевич узнал раньше других, что мне присвоили звание Героя Советского Союза.

«Герой, понимаешь?» — звучало в моих ушах. Не знал я, что и сказать. Ведь об этом раньше и не думал. Так вот бывает в жизни. [56]

Потом приехал в полк командующий ВВС Северно-го флота Е. И. Преображенский. В столовой сдвинули столы. Генерал тепло поздравил всех летчиков и меня с боевыми делами, поднял тост за скорую победу, за Родину.

Через несколько дней вызвал командующий флотом. Много волнующих минут пришлось пережить. Правда, о действиях полка я рассказывал с удовольствием, труднее — о себе. Легче, казалось, на боевом курсе находиться в воздухе, чем все эти церемонии переносить на земле...

На прощание комфлотом адмирал А. Г. Головко и начальник политуправления генерал Н. А. Торик пригласили [57] меня вместе пообедать. Появилась официантка в матросской форме.

— Вы, девушка, Герою — беленькой, пожалуйста, а мне — красненькой, — распорядился командующий. — Ну что ж, товарищ Волынкин, за победу!

— За вашу семью, Илья Тихонович, за жену, за сына! — поддержал тост начальник политуправления.

Отеческое внимание тронуло меня до глубины души.

Снова — на Тихий!

День Победы!

Трудно выразить чувства солдата, глядевшего много раз смерти в глаза, без сна и отдыха ковавшего эту победу, каждым своим поступком приближавшего этот день. Когда мой сын, внуки и правнуки, дети моих боевых товарищей будут отмечать этот праздник, пусть они знают, что для нас, выстрадавших эту победу, на своем веку не было большей чести, чем честь Отечества, которое мы отстояли. И пусть они его берегут и защищают так, как это делали мы.

Полк ликовал, бурлил, шумел, пел... Все громче звучали на ходу чуть измененные слова известной песни:

Да, для полноты солдатского счастья не хватало еще разгрома врага на Дальнем Востоке. Я это особенно ощущал. Поэтому приказ о перелете на Тихий океан воспринял как закономерный ход событий. Кроме того, с этим замечательным краем у меня связано личное: там я служил, учился летному мастерству, там жила моя семья.

Провожали нас все работники штаба и политотдела ВВС. Командующий произнес трогательную прощальную речь. Перед посадкой в самолет подошел заместитель командующего полковник Н. С. Житинский и как летчик летчику сказал:

— Желаю тебе, Волынкин, боевых успехов и на другом флоте. Будь осторожен, но летай смело, как летал на Севере. Смелые всегда побеждают.

— Спасибо, товарищ полковник. [58]

Через всю страну — от Баренцева моря до далекого океана — летел я на боевой машине, спешил... События-то уже начались: части Советской Армии перешли границу Маньчжурии, а моряки-тихоокеанцы атаковали порты Северной Кореи, превращенные японскими империалистами в свои базы.

Утром 16 августа 1945 года я произвел посадку на знакомом приморском аэродроме. К вечеру того же дня технический состав привел машину в боевую готовность.

18 августа. Пасмурно. В штабе разрабатывается налет на вражеские объекты. Вызывает командир, интересуется:

— Район, надеюсь, вам знаком?..

— Так точно, товарищ подполковник.

— Поведете первую пятерку. Вот цель. — Он развернул карту. — Надо уничтожить этот мост...

Железнодорожный мост имел для врага важное значение. Разрушить его — значит задержать подброску подкреплений.

— По самолетам!

Подбегает мой старый друг механик Рабинок:

— Ни пуха ни пера!

...Внизу проплывают зеленые сопки, змеятся реки. А вот и Японское море. Клубится туман. Пробивая молочную пелену, идем все дальше и дальше. Четко, послушно работают моторы.

Показался корейский берег. Здесь притаились японские разбойники. Сколько раз они нарушали нашу границу, устраивали провокации. Пришла пора рассчитаться.

— Товарищ командир, по расчету — на траверзе цель, — докладывает штурман Двинских.

Разворачиваю пятерку. Впереди сопки, подернутые облаками. Проходим между ними на высоте трехсот метров. Под крылом — корейские селения. Нет, не их бомбить идем...

— Новоженов, сбрасывай листовки!

Радист пускает в воздух пачку за пачкой. Летят к корейскому народу слова правды советских воинов-освободителей. А самолеты, обходя горные хребты, устремляются к железнодорожному мосту. [59]

— Цель справа, — докладывает штурман.

Ложусь на боевой курс, за мною — ведомые. Противник пока молчит. Тем хуже для него... Машины идут безупречным строем.

Мост — цель узкая, небольшая, попасть в нее — дело точного штурманского расчета. В штурмане Двинских не сомневаюсь.

И он не подвел. Удар был точным. Метко отбомбились и ведомые.

Разворачиваемся, фотографируем свою работу. Результаты отличные.

Кто кому обязан?

Закончилась война. Демобилизованные разъезжались по домам. Уходил в долгосрочный и мой бессменный стрелок-радист старший сержант Миша Новоженов.

Пришел прощаться. Сели, поговорили, как мы не раз это делали на Черном море, на Севере, на Тихом. Вспомнили многое и многих. Штурманы в экипаже менялись, а Миша всю войну со мной пролетал, во всех переплетах побывал, вместе хлебнули и горя, и радости. Трудно даже представить, как без него теперь буду в воздух подниматься. А он уезжает. Рослый, стройный, симпатичный парень! Глаза голубые. Какие же они зоркие! Скольких «мессеров» первыми заметили, от каких бед экипаж уберегли! И руки у него золотые. А слух что у хорошего музыканта. Врожденный воздушный стрелок-радист!

Волнуется Новоженов. Сроднился с коллективом. Тяжело ему покидать полк.

— Спасибо, Илья Тихонович, за все спасибо, — говорит Миша, и глаза его влажнеют. — Это вы меня берегли. Вам я обязан. Ведь сколько стрелков погибло... [60]

— Нет, Миша, еще надо посмотреть, кто кому обязан, — искренне возражаю своему боевому соратнику.

Пожелал ему успехов в учебе (он готовился к поступлению в техникум связи). Простились. Условились не забывать друг друга, ну хотя бы весточками обмениваться.

Да, большая это сила — экипаж, если он сколочен, взаимным доверием спаян, настоящей дружбой окрылен.

Над Желтым морем

Эх, жил бы отец и узнал, что я сейчас в Порт-Артуре, над Желтым морем летаю! Когда-то я слушал его рассказ о Макарове, Кондратенко, о горе Золотой, Электрическом утесе... Трогала меня солдатская быль. А теперь сам взбираюсь на старинный форт, построенный руками русских, и думаю: «Может, этот камень отец положил?»

На Орлиную с сыном взошли. Красотой гавани и города любуемся. Сорок лет спустя сюда снова пришли русские. Шли морем и сушей, летели голубой дорогой неба. Верные сыны России подняли над крепостью советский Военно-морской флаг. Китайцы преподносят нам цветы...

Мирная боевая учеба началась. Слово «мирная» употребляется редко. То шпионы проникают, то самолеты без опознавательных знаков появляются, то ночью неизвестные шхуны к берегу пристают. Гарнизон всегда наготове. Ведь рядом, в Китае, война.

Провожу с летчиками занятие, и видится не условный, а реальный враг. И предполетную подготовку веду так, будто настоящее боевое задание получили. От этого пилоты собраннее будут, расхолаживаться не станут. Рано, слишком рано забывать нам войну. Пусть ее накалом, ее опытом насыщается каждое учебное занятие. Тогда молодежь, если потребует обстановка, не белоручками выйдет на боевой курс. Пролитая горячая кровь боевых товарищей не позволяет нам, живущим, остывать, пока есть на свете враги нашего Отечества.

Как-то накануне летно-тактических учений я проводил занятие в штурманском классе. На стенах — карты, [61] схемы. Готовились к торпедному удару по конвою «противника».

На проигрыше полета обращаюсь к летчику Солдатенко:

— Полный отказ одного мотора. Ваши действия?

Отвечает правильно, быстро.

У Фирсова тоже реакция хорошая. А вот летчику Питиримову решил фронтовой случай с Гришиным напомнить...

Уже в привычку вошло: разбираешь действие на проигрыше и тут же дни боев вспоминаешь. И беспокоишься: не потерять бы экипаж, подавить бы батарею...

В классе сидел капитан с фотоаппаратом. Из редакции флотской газеты приехал. Все что-то записывал в блокнот. На другой день с нами на аэродром поехал. В полет попросился. Командир дивизии разрешил.

В этот день мы решили интересную задачу. Четверкой низких торпедоносцев во взаимодействии с торпедными катерами нанесли удар по кораблям «противника» в Желтом море. Нас прикрывали истребители и обеспечивали самолеты-дымозавесчики. Хорошо получилось.

Вечером капитан из редакции мне сказал, что полеты ему понравились, и он напишет об этом в газету. А мне предложил работенку — вспоминать и описывать фронтовую жизнь. «Это не моя стихия», — говорю. А он доказывает, наседает. Тогда я признался, что кое-что пишу, но это для сына. Все знать про отца сыну интересно, а другим — сомневаюсь.