4. Окопные будни
Сталинград горел... 23 августа передовые части 16-й танковой и 3-й моторизованной немецких дивизий достигли Орловки и затем поселка Рынок, что севернее Сталинграда. В этот критический момент большую стойкость проявили подразделения 10-й дивизии НКВД во главе с инициативным и смелым командиром полковником А. А. Сараевым. По приказу командующего фронтом он в короткое время сумел организовать прочную оборону в северной части города, использовав учебные танковые подразделения, рабочие отряды заводов и силы моряков. Позднее сюда вышла 124-я стрелковая бригада полковника С. Ф. Горохова, который возглавил оборону этого участка. В результате принятых мер подвижные части 14-го немецкого танкового корпуса, прорвавшиеся к Волге, были остановлены в нескольких километрах от северной части Сталинграда. Но уже начались массированные налеты фашистской авиации. Более шестисот самолетов бомбили Сталинград в этот день, безжалостно превращая в руины его заводы, кварталы жилых домов, школы, больницы. Этими варварскими налетами фашисты хотели вызвать панику среди населения и защитников. Но [41] просчитались. Жители Сталинграда мужественно вступили в борьбу с врагом, повсюду проявляя массовый героизм.
Бросив значительные силы на прорыв к Волге, гитлеровцы прекратили атаки в полосе обороны 37-й гвардейской стрелковой дивизии. Только у Трехостровской продолжалась упорная борьба за лесной массив, начавшаяся еще в середи» не августа. Но по-прежнему с большой нагрузкой работали артиллерия и минометы. Временами днем налетали вражеские бомбардировщики. Несколько фашистских стервятников были сбиты огнем зенитчиков и стрелков, но налеты не прекращались. А в ночное время в поиск за Дон уходят наши разведчики собирать данные, охотиться за «языком». Окопная жизнь вступила в свои права.
На командном пункте 109-го гвардейского полка в эти дни шла обычная работа: управление боем батальонов, организация разведки, обеспечения, доклады и донесения в высший штаб — все это требовало времени и внимания. Мы каждый день встречались с кем-либо из офицеров штаба, навещавших передовую, или же лично переговаривались по телефону с гвардии подполковником Омельченко, комиссаром Звягиным и хорошо знали все их планы и заботы. Командира полка особенно беспокоил сейчас вопрос о будущем наступлении.
— Сами знаете, Дон не государственная граница, вышибать фашистов с того берега надо, — говорил он нам, всячески наталкивая на активные действия.
Но с чего начать? Против нашего левого фланга к Дону выходит широкое устье Качалинского оврага. Оно скрыто кустарником: Гитлеровцы часто пробираются здесь к самой воде и обстреливают наши позиции. Расположенная напротив оврага седьмая рота несет потери. Вот тут бы и надо что-то предпринять. Хорошо бы заминировать на той стороне подходы к реке. Но как?
Решение подсказал случай.
Однажды после полудня мы с Гриппасом пошли к Орехову осмотреть укрытия для людей. Незадолго перед этим взрывом бомбы был завален блиндаж, и находившихся там бойцов пришлось откапывать. И хотя потерь не было, люди отделались лишь испугом, комбат приказал проверить все сооружения. Пробираясь по траншее, мы обнаружили в стороне замаскированную рыбачью лодку. Для нее бойцы даже выкопали что-то вроде укрытия.
— А это зачем у вас? — спросил я гвардии сержанта Красильникова. [42]
— А так, сгодится. Не все же время тут сидеть будем! — ответил он и показал на противоположный берег.
— Дельная мысль. Лодки нам будут очень нужны! — радостно воскликнул Гриппас.
Приняли решение — велели обыскать все вокруг, и в нашем распоряжении сразу оказалось девять вполне исправных лодок. Мысль о минировании стала теперь вполне реальной. Дело только за людьми. Жихарев поручил эту задачу разведчикам Суханова, выделив в помощь ему группу саперов. Всех тщательно проинструктировал. И вот все готово. Четыре лодки спущены на воду и замаскированы в зарослях осоки. Двенадцать гвардейцев лежат на берегу, ждут сигнала. Суханов, в прошлом моряк, хорошо знает, как управлять лодками, и людей подобрал самых опытных. Он ждет. Ему мешает луна. Надвинется на нее легкое облако, и тогда можно вперед. Чтобы заглушить шум на воде, пулеметчикам приказано бить по кустам. Гитлеровцы к этому уже привыкли — каждую ночь кустарник в овраге прочесываем огнем.
Диск луны скрылся, тень легла на воду, и сразу с двух сторон заговорили пулеметы. Комбат поднял руку, Суханов и его бойцы скользнули в траву. Тихий всплеск сопровождал наших смельчаков. В добрый путь! Это первая попытка перейти Дон. Отвалила вторая, третья и последняя лодка, нагруженная минами и взрывчаткой. Попади в нее пуля или осколок — щепки не останется. Пулеметчики ведут огонь. Лодки отходят все дальше и совсем скрываются из виду.
Проходит час, другой... Все трое — комбат, Гриппас и я — в траншее, рядом с пулеметом. Не хочется разговаривать. «А вдруг попали во вражеские лапы?» Но эту мысль гоним прочь. Луна снова скрылась в облаках, и тут все увидели, как за ширью воды, где-то далеко, часто замелькали огоньки. Это условный сигнал: «Все в порядке!» Пулеметчики длинными очередями прикрывают отход группы. В окопе раздался голос: «Плывут!» На воде появились темные силуэты. Все ближе, ближе. Минут через десять высокий, кряжистый Суханов уже стоял перед нами:
— Заминировали! Задание выполнено! — с какой-то торжественностью доложил он.
Дело сделано чисто, без потерь. Разведчик не скрывает своей радости. Мы же довольны вдвойне.
— Что заметили у врага? — спрашивает комбат.
— На бугре, метрах в ста выше, дзот и окопы!
— Подобраться туда можно?
— Можно. [43]
— Хорошо, значит, доберемся! — сказал тихо комбат, Суханову он объявил благодарность.
Об удачной вылазке на тот берег утром доложили в полк. Омельченко похвалил и дал указание:
— У минного поля на ночь выставить охрану и готовить к переброске целую роту.
Так началась борьба за небольшой кусок земли на западном берегу Дона, длившаяся много дней. Игра стоила свеч. Если удастся закрепиться там, то при форсировании реки много жизней будет спасено.
Вместе с комбатом мы тщательно готовили эту операцию.
В первый день фашисты не появлялись в овраге и поставленный там сюрприз не обнаружили. А ночью мы направили туда группу бойцов. Лодки отчалили в полной темноте и возвратились только на рассвете. Тайная переправа действовала регулярно, и ее обслуживание было поручено Орехову. Используя затишье, мы тем временем спешили закончить подготовку к десанту. Но вскоре дело усложнилось.
На четвертые сутки рано утром мы были подняты сильной ружейно-пулеметной стрельбой. Обычно в это время было тихо, а тут что-то произошло непонятное. Комбат остался на месте, а мы с Гриппасом выбежали на наблюдательный пункт артиллерийского дивизиона. Но вначале тоже ничего не могли понять. На фланге стреляли из всех видов оружия. В дело ввязались минометы. Уж не началось ли форсирование?! Туман стлался низко, но в бинокль изгиб реки хорошо просматривался. Видно, как из кустарника на противоположном берегу выбегают люди и прыгают в лодку. Минометчики бьют по кустам. В лодке машут оружием. Что за оказия? Гриппас вызывает Орехова, справляется, кто в лодках.
— Это наши из охранения.
— Как из охранения? Они же давно вернулись! — шумит на него Гриппас и приказывает артиллеристам приготовиться.
Оказалось, начальник полевого караула гвардии сержант Красильников с четырьмя бойцами, охраняя минное поле, задержался на том берегу. Стало светать. Пробираясь к лодке, он неожиданно заметил в полусотне метров от себя целый взвод фашистов. Они сгрудились на маленькой полянке и, по-видимому, собирались здесь отдыхать.
Гвардейцы залегли в траве, насторожились. Момент был острый: их пятеро, а тут — взвод. Можно еще убраться с берега [44] незамеченными. Лодка скрыта в осоке, и над водой туман. Но не таков Красильников. Он знал, что возможность неожиданного нападения даст ему преимущества.
Взглянув на притихших бойцов, сержант понял, что они ждут его команды, значит, верят ему. И он решился. Разбившись на две группы, гвардейцы тихо приблизились вплотную к кустам и по сигналу командира сразу метнули гранаты. Очереди из автоматов довершили дело. Четырнадцать трупов остались на месте, несколько гитлеровцев было ранено, а остальные, в панике побросав оружие, пустились наутек. Наши минометчики, заметив, как из кустарника выбегают фашисты, открыли по ним стрельбу. Враг начал отвечать. Красильников со своей группой оказался между двух огней. Он успел только подобрать сумку убитого офицера и прихватить одного легкораненого. Оказавшись в лодке, гвардейцы начали сигналить своим, чтобы они прикрыли их отход. Тут и поднялась пальба. Хорошо, что мы вовремя разобрались, и Гриппас отменил команду дивизиону.
Ребята сделали замечательное дело. В офицерской сумке оказался план минных полей. Выяснилось, что это были саперы, которые тоже минировали берег и тут столкнулись с Красильниковым. Через полчаса «виновник» переполоха был вызван на КП, а пленного и документы без промедления направили в полк.
Красильников был в изодранной гимнастерке и сначала волновался, как будто совершил проступок. Он и сам еще не осознавал значения совершенного им и не мог спокойно говорить, пока не услышал ободряющих слов.
— Почему ты застрял там, не предупредив ротного? Могли вас перестрелять, как куропаток! — пожурил я его вначале.
— Хотелось понаблюдать за дзотом, потемну-то не видно, а когда фрица заметили, и предупреждать было некогда...
— Молодцы, здорово сработали, а главное, «языка» и документы прихватили! — говорит комбат.
Красильников задорно сверкнул глазами и засмеялся:
— А удирали они как! Один фриц с перепугу даже за штаны держался.
— Скажи, что ты подумал, когда увидел рядом врагов?
Для меня это не праздный вопрос. Красильников один отвечал за выполнение задачи и мог принять другое решение. Приказал бы отойти, и никто ему не сделал бы упрека. Сержант ответил не сразу. [45]
— Что я подумал? Злость взяла: ходят, сволочи, по нашему берегу, как у себя дома. А потом еще про ребят... Думаю, не подведут.
— И не подвели?
— Нет, все разом за мной пошли! — гордо ответил сержант.
Такова логика воинской службы. Если командир крепкий, то и бойцы у него герои. В бою это заметнее, чем в мирные дни учебы. Решили с комбатом ходатайствовать о награждении всех, а Красильникова представить к ордену Красного Знамени. Некирясову приказали выдать им новое обмундирование.
Только мы успели побеседовать с сержантом, как вызвал Орехов и сообщил, что на минном поле слышны взрывы.
— Более десятка взорвалось! — торжествовал он.
— Держите под огнем кустарник! — приказал комбат.
Весь этот день враг яростно обстреливал наши позиции. Артдивизион и минометчики Силаева отвечали. А во второй половине дня дважды налетали бомбардировщики. На оборону было сброшено много листовок. Несколько штук упало прямо на наш КН.
Темы разные: как хорошо живется русскому солдату в фашистском плену. Прямо рай. На хорошей бумаге несколько броских фотографий: на одной показано, как «заботливо» перевязывают русского пленного, на другой бреют, на третьей толсторожий гитлеровец, ухмыляясь во весь рот, любезно подносит больному пленному миску с едой. Так и представляешь под белым халатом нашивки эсэсовца, а за натянутой улыбкой оскал волчьих клыков. Листовки заканчиваются призывами: «Сдавайся в плен!» К каждой припечатан пропуск, отрывай его и иди.
В этот вечер комбат проводил совещание, и здесь мы договорились, как вести борьбу с фашистской пропагандой: в каждом отделении иметь ответственного за сбор и уничтожение листовок, но обязательно на месте проводить беседы, разоблачать фашистскую ложь. Этого правила мы придерживались всегда.
Уничтожение неприятельского взвода на том берегу и подрыв на минном поле насторожили гитлеровцев. Мы оттянули на несколько дней десант. Командир полка, понимавший важность этой операции, в разговоре с нами посоветовал подождать, чтобы фашисты успокоились. Лодки были втянуты в протоку, и мы не посылали ночью людей на правый берег. Однако рота Орехова и взвод Григория [46] Ищенко продолжали подготовку. Было сколочено еще несколько плотов. Бойцов проинструктировали, обеспечили всем, чтобы гвардейцы на занятом врагом берегу могли вести длительный бой в течение двух-трех суток, имея при себе все необходимое.
Григорий Ищенко настойчиво просил назначить в десант его роту.
— Перемахну разом, товарищ гвардии капитан, сам первым пойду. Надоело сидеть у воды и смотреть на них каждый день. И бойцы все так думают, — доказывал он Жихареву.
— Не горячись. Твое время придет, а сейчас Орехову лучше. Ведь это прямо перед ним. Подготовь хорошо взвод.
Ткаченко по приказу Жолудева провел разведку боем в направлении Задоно-Авиловского. Операция готовилась скрытно, но Ткаченко предупредил нас, прислав посыльного перед началом переправы. Мы пожелали ему ни пуха ни пера и приказали Ищенко содействовать огнем соседу. Комбат вместе с начальником разведки полка гвардии капитаном Бондаренко тщательно продумали план действий, рассчитывая на их внезапность. Ставилась цель — выбить врага из нескольких блиндажей и захватить пленных.
Без всякой огневой подготовки в три часа ночи из прибрежных кустов сразу отвалили от берега десятки плотов и плотиков, лодок и других «судов» и двинулись навстречу неизвестности. Фашисты не заметили переправы, все шло нормально. Только когда лодки пристали к берегу и десант развернулся в боевой порядок, раздались первые выстрелы. Но они уже не могли остановить гвардейцев. Рота, возглавляемая смелым командиром гвардии старшим лейтенантом Куликовым, решительно атаковала вражескую позицию, в жаркой рукопашной схватке очистив траншею и блиндаж. Казалось, задача решена и можно возвращаться. Но обстановка круто изменилась. Как только рассвело, гитлеровцы, установив силы десанта, подбросили подкрепления и с двух сторон нанесли удар. Завязался длительный и упорный бой. Командир полка в помощь Ткаченко нацелил артиллерию и тяжелые минометы. Сплошная стена разрывов на скатах высоты прикрывала роту. Куликов решил отходить к берегу повзводно. Но это трудно было сделать. Враг нажимал со всех сторон, и в роте имелись потери. У прибрежного кустарника гвардейцы снова заняли оборону, отбиваясь от противника. Но надо было возвращаться. Оставив в прикрытии взвод гвардии сержанта Уразова, Куликов остальных начал отводить к лодкам и плотам. [47]
Трудная задача выпала этому взводу. Жестокий бой продолжался в течение всего дня. Фашисты атаковали непрерывно, и только массированный огонь и мощная поддержка артиллерии и минометов помогли удержать рубеж, прикрыть переправу бойцов. Смертью героя погиб замполитрука Климов. Несколько ранений получил Уразов. У гвардейцев на исходе был боезапас. Чтобы продолжать бой, Уразов приказал собрать валявшееся вокруг немецкое оружие и боеприпасы. Так продержались до темноты. Под покровом ночи удалось эвакуировать остатки бойцов. Большую помощь раненым оказал сержант медсанроты М. В. Куприн. Сам герой командир группы имел восемь ранений, но до конца руководил боем.
Настало время действовать и нашей роте.
Ровно в полночь первая группа десанта была уже в лодках. Рота Орехова в полной готовности, часть его бойцов уже на плотах, другие в окопах. Моросит мелкий дождь, в районе обороны Ткаченко часто взлетают ракеты.
Гриппас дает сигнал артдивизиону открыть огонь. И вот забухали орудия, и снаряды стали рваться на западном берегу. Первая серия разрывов, другая — и все смешалось, только протяжный гул стоит над рекой. Даже частая пулеметная стрельба едва различима в этом хаосе пальбы и взрывов. Лодок не видно, они уже приближаются к тому берегу, Артиллеристы прекратили налет.
Орехов подоспел вовремя. Оценив обстановку, он, с ходу развернув бойцов, двинул их вперед.
Позиция была занята.
В первый же день враг дважды атаковал позиции Орехова. Но наша рота занимала устье оврага и сразу же отрыла окопы. Артиллерия заблаговременно пристреляла рубежи, и гитлеровцы, попадая под сосредоточенный огонь, откатывались назад. Крепко помогли роте саперы взводов Белозерского и Злобина. Под руководством инженера полка гвардии капитана Бабаева они поставили сплошное минное поле и прикрыли оборону. Небольшой плацдарм на том берегу был закреплен.
Командир полка Омельченко остался доволен. Его мечта о «своем кусочке земли за Доном» теперь осуществилась. Роте Орехова он объявил благодарность.
Еще раньше нам прислали гвардейские значки для вручения их всем командирам и бойцам. Занятые проведением десантной операции, мы не сумели вручить их. Теперь можно было это сделать. Первый «гвардейский орден», как называли его солдаты, вручали прямо в окопах и блиндажах и, [48] конечно, ночью. После вручения проводили краткие собрания. Вопрос везде обсуждался один: боевыми делами ответить на приказ Родины.
В минометной роте мне удалось собрать в блиндаже человек тридцать. Люди сидели один на другом. При свете коптилки трудно было рассмотреть лица бойцов. Они были суровые и молчаливые и совсем не похожие на тех новичков, что прибыли сюда чистенькие, подтянутые, не знавшие, что такое настоящий бой. Политрук Чувиров кратко объяснил тяжелую обстановку на фронте. Бои у Сталинграда шли уже на ближних подступах к городу, а мы висели на фланге фронта, отрезанные с юга до самой Волги.
Первым взял слово ефрейтор Константинов. Начал он спокойно:
— Обстановка нам ясна. Враг хочет перерезать Волгу. Это факт. Но мы тоже не даем спуску фашистам. Я вношу предложение: каждому завести личный счет уничтоженных гитлеровцев...
Солдаты не дали ему договорить, одобрительно зашумели:
— Правильно!
— Каждого убитого фрица на учет брать!
— Выжить их с того берега!
Кто-то из бойцов задал вопрос:
— А почему мы в наступление не идем?
Его опять поддержали хором:
— За Дон надо!
Мы с Чувировым не ожидали такой бурной реакции. Павел посмотрел на меня и начал:
— Почему не наступаем? Я думаю, всем ясно почему: приказа нет, товарищи. — Почувствовав недостаточную убедительность своего довода, он добавил: — Командованию виднее, где надо наступать, а где обороняться. Приказ будет, тогда, понятное дело, в наступление пойдем.
Солдат, конечно, не удовлетворил этот ответ. Они обратились ко мне. Но что я им мог сказать? Я знал не больше Чувирова. Ясно было лишь одно: многие не понимают важности нашей обороны. Ведь дивизия держала фронт протяженностью более тридцати километров, причем не отдала противнику ни вершка территории. С этого я и начал:
— Мы не просто обороняемся, товарищи, а держим фланг Сталинградского фронта и железную дорогу, которая проходит в трех километрах позади нас. Что будет, если эту линию перережут фашисты? Стойко оборонять свои позиции, проявлять героизм, как это сделали бойцы Красильникова, [49] Уразова, Орехова, — вот что требуется от нас. Правильно сказал Константинов: каждый гвардеец должен иметь свой счет уничтоженных оккупантов.
С тех пор каждый из бойцов открыл свой счет. Это вошло в нашу повседневную жизнь. По вечерам командиры и политработники докладывали об итогах за день. Впереди шла рота Орехова. Она была ближе к противнику.
Посчастливилось пулеметчикам роты Лучанинова. Вражеские самолеты часто донимали нас, и мы как-то смирялись с этим. Налетит фашист, сбросит бомбы, а с разных сторон — неорганизованный огонь. И мы на своем КП тоже увлекались этой пальбой. Выскочишь в овраг, автомат кверху — и целый диск выпустишь, а самолет улетит. Жихарев приказал восьмой роте установить четыре пулемета для зенитной стрельбы. Рота стояла в центре обороны, и вражеские самолеты, пересекая Дон, всегда летали через ее позиции.
Однажды над обороной полка артиллеристы подбили «Юнкерс-87». Но фашист еще держался в воздухе и поспешно удирал за Дон. Тогда и прикончили его наши пулеметчики. Летчик выбросился на парашюте и был пленен около КП. Разведчики Суханова доставили его к нам. На вид этот белобрысый высокий немец казался опытным и, видимо, немало совершил разбойничьих налетов на наши города. Но, попав в плен, перетрусил.
Так на боевом счету батальона появился первый сбитый самолет и пленный летчик. Боевой счет возрастал. Танки, автомашины, пулеметы и сотни гитлеровцев нашли конец от рук наших гвардейцев.
18 сентября вечером нас с комбатом срочно вызвали на КП полка, в хутор Колоцкий, не сообщив даже о цели вызова. Мы еще ни разу не были там. Обычно приказы нам передавали прямо в батальон. Едем на конях в сопровождении Коробова и строим разные догадки.
— Наверное, новую задачу получим. Может, перебросят куда? — говорю я комбату.
Он ответил уверенно:
— Или туда... или здесь в наступление...
Комбат мыслил просто: туда — значит, в Сталинград, а здесь — тоже на помощь Сталинграду. Другого не могло быть.
Хутор Колоцкий. В просторном блиндаже КП полка собрались комбаты, военкомы, командиры приданных подразделений. Большинство из них знакомые — десантники. Но как все они изменились за время боев! Тут же и мои старые [50] друзья: бывший ротный Иван Петрович Семенов, доктор Гулякин, комсорг Хасин. Разговор и с ними вертится вокруг того же вопроса: что будет? Семенов, попыхивая трубкой, гудит над ухом:
— Гадать не надо, будем наступать.
— Успел узнать, вот проныра! — говорит один из офицеров.
— А что тут узнавать? Давно пора приструнить фрица, глаза намозолил.
— А ты не спеши, очередь и до тебя дойдет, — пошутил еще кто-то.
Но вот все смолкли и потеснились. В блиндаж вошли командир полка Омельченко, военком Звягин, начальник штаба Малков. Последний развесил карту с обстановкой, один взгляд на которую рассеял всякие сомнения. Да, будем наступать. Красные стрелы на карте уходили за Дон.
Федор Степанович прибыл на совещание, уже вполне продумав замысел и план предстоящих действий. Он был у Жолудева и имел время для принятия решения. По приказу командарма в наступление переходят наша 37-я гвардейская и соседняя дивизии с целью выбить гитлеровцев с высот и овладеть плацдармом. Командир полка поставил нам боевые задачи: начинает форсирование Дона второй батальон Богданова, за ним следом наш третий, потом Ткаченко. Направление удара — Качалинский овраг, цель — захватить высоты 128,8, 130,0 и перерезать дорогу, идущую на Задоно-Авиловское. Начало операции — 3 часа ночи, общая атака — 6 утра. Омельченко напутствовал:
— Времени мало, но его хватит, если мы не потратим ни минуты зря. Каждый должен понимать, что мы идем на помощь сталинградцам, идем вперед, на врага!
Спешим обратно. Надо все продумать, рассчитать, поговорить с людьми. Весть о переходе в наступление быстро доняла до красноармейцев. Да и не было необходимости сохранять ее в тайне. Ничего не сообщили только пока Орехову, рота которого оставалась на том берегу. Напряженной работой была заполнена вся ночь. Перед рассветом я отправился к Ищенко. У него не было политработника, да и я не видел его с той самой ночи, когда переправляли десант в Качалинский овраг.
Григория я застал в блиндаже, расположенном недалеко от позиции противотанкового орудия.
Мы вместе обсудили все вопросы предстоящих действий, а затем пошли по всей позиции, чтобы побыть у бойцов. Должен признаться, это мое убеждение, что в бою личное [51] присутствие командира среди солдат ценнее всяких призывов и речей. В траншеях люди готовились. Многие подгоняли снаряжение, другие набивали ленты к пулеметам, и только часовые у огневых средств застыли на своих постах. Окопы, можно сказать, жили уже наступлением, и настроение у всех самое боевое. Деятельная подготовка к форсированию Дона не прекращалась и днем. Но она уже шла не в окопах, а в глубине: работали штабы, уточняли задачи артиллеристы. Районы переправ осмотрели представители дивизии. А в ночь перед выходом мы провели совещание с командирами, дали последние указания.
— Ну, товарищи, в добрый час! Ждите сигнала! — напутствует всех комбат.
В блиндаже мы остались втроем. Перед нами карта, а на ней красным пунктиром отмечен ближайший рубеж полка, а другая линия еще дальше, за высотами, которые удерживает враг. Сейчас это черточки и стрелки, а скоро вперед пойдут батальоны, польется кровь, чтобы вырвать у фашистов кусок родной земли. Это будни войны.
Ночью был форсирован Дон по пешеходному мостику, на лодках и пароме, а с рассветом батальон занял исходный рубеж.
В 6 часов ударила наша артиллерия, и прогремели первые залпы «катюш». Началось наступление. Шум боя все нарастал. По всему участку рвутся снаряды, трещат пулеметы, роты медленно, перебежками продвигаются вперед. Противник отступает вглубь, к своим укрепленным высотам. На нашем командном пункте, в глубокой расщелине оврага, суматоха: прибегают запыхавшиеся посыльные, связисты то и дело исправляют линии. Комбат наблюдает за ходом боя, отдает распоряжения:
— Минометчикам обстрелять кусты левее оврага! Батарее подавить пулеметы на скатах!
Рядом четко подает команды артиллерист:
— Угломер! Уровень! Прицел! Четыре снаряда беглым! Огонь!!!
Телефонисты, не отрываясь от аппаратов, передают приказы. Бухают орудия, бьют минометы, снаряды и мины проносятся над головой.
Всплески бурых фонтанов обозначили серию взрывов на восточных скатах высоты, где скрыты вражеские пулеметы. Наши роты уже километра на три продвинулись по обеим сторонам оврага, но застряли на виду у противника. Командир полка вызывает Жихарева, требует выдвинуть орудия [52] на прямую наводку и подавить огневые точки. Но если бы знать, где они?
Снова долго наблюдаем в бинокли. Хорошо видны фашистские окопы, но обнаружить пулеметы не можем. А они режут все пространство, нельзя поднять головы. Спрыгнули вниз, в расщелину, советуемся, как быть. Проклятая высотка маячит перед нами, но... И тут ввели пленного. Гвардеец тихонько подталкивает его вперед:
— Тильки ще взяли, у кустах сховался.
Пленный был совсем не похож на выхоленных гитлеровских головорезов, он пугливо озирался по сторонам, а потом приободрился и заговорил:
— Арбайтен, арбайтен! Русс карош!
— Карош, очень карош. Только скажи, зачем здесь оказался? — съязвил Левкевич и добавил:
— А видно, не все они за Гитлера.
Мобилизовав познания немецкого языка и пользуясь разговорником, выяснили, что есть на высоте. Пленный с большой охотой отвечал на вопросы и всячески выказывал радость по поводу избавления от войны. Как и предполагали. на скатах высоты дзоты и бетонное сооружение. Пленного увели и доложили в полк. Получили приказ закрепляться, ждать распоряжений. Вскоре передали: генерал приказал на рассвете вместе с батальонами Богданова и Ткаченко атаковать и взять высоту. С юга к линии высот вышел уже 118-й гвардейский полк.
Командир этого полка гвардии подполковник Николай Ефимович Колобовников проявил много инициативы для успешного выполнения боевой задачи. Опытный офицер, еще до войны удостоенный ордена Красного Знамени, он отличился и в воздушно-десантной операции, за что был повышен в должности.
Получив боевое распоряжение штаба дивизии о форсировании реки, Колобовников провел разведку, захватил пленных и точно установил систему обороны противника. Главный опорный пункт врага был у хутора Хлебного, а справа и слева от него оказались разрывы. Командир полка, этим воспользовался. Перебросив второй батальон гвардии капитана Б. И. Колесова по пешеходному мостику, он южнее Хлебного на лодках и плотах переправил первый батальон гвардии капитана Р. А. Радько, охватив вражеские позиции с двух сторон.
Атака десантников-гвардейцев 118-го полка была внезапной и успешной. Засевшие в опорном пункте гитлеровцы уже через два часа были разгромлены, а их остатки, побросав [53] оружие, поспешно отступили на линию укрепленных высот. Хутор Хлебный был освобожден. Отличились тут многие. Командир отделения гвардии сержант И. С. Мельников со своими бойцами уничтожил вражеский дзот и захватил пленных. Храбро действовали под огнем врага комсомольцы гвардии сержанты И. И. Шишкин, И. Ф. Шуваев, Рашид Латыпов, чьи отделения и расчеты были в первых рядах атакующих. Пулеметчик из Горьковской области Николай Вычужанин метким огнем во фланг обеспечил продвижение своего взвода{5}.
Умело действовали на поле боя гвардейцы С. Мингалеев, Л. Теплов, медсестра Клавдия Юркова, а также парторг полка Павел Данилов. Об этом я узнал от их комиссара гвардии майора Ивана Федоровича Андрюшенкова, с которым мы встретились у нашего КП.
Ивана Федоровича хорошо знали в дивизии. Когда в майские дни 211-я воздушно-десантная бригада была выброшена в тыл врага, он в критический момент после гибели комбрига М. И. Шилина возглавил бригаду и повел ее в бой. За смелые, инициативные действия Иван Федорович был удостоен ордена Ленина. Ну а смелых и решительных людей гвардейцы всегда любили.
Наступила ночь, но еще никто не отдыхал. В овраге же большое движение, скрипят повозки, проходят бойцы. Взяв связного, я поднялся на бугор в роту Ищенко. Там были и пулеметчики Сусенко. Разговор о завтрашней атаке. Оба ротных убеждены, что если не подавить укрепленные точки, то потери будут большие. Ищенко доложил, что за день выбыли из строя двенадцать человек.
Следующее утро принесло нам много неожиданностей. Гитлеровцы силой до двух батальонов перешли в контратаку, нацелив удар во фланг Ткаченко. Боевой порядок его второй роты смешался. Командир и политрук были ранены, двое взводных убиты. Оставшись без руководства, рота откатилась в овраг. Ткаченко, выбежав навстречу бойцам, сгруппировал их, и порядок был восстановлен.
Мы были на ногах с первыми разрывами снарядов. Не сразу сообразили, в чем дело. Но густые цепи врага уже вышли к нашим позициям. Жихарев, доложив командиру полка о контратаке, послал связных к Орехову и Ищенко, приказав держаться до конца. Я помогал Ткаченко собрать людей. Но тут произошло нечто опасное. Фашисты прорвались [54] в правый отрог оврага и быстро приближались к КП. Положение стало угрожающим. В голове одна мысль: «Если их не остановить, они разгромят КП и ударят в тыл ротам!»
Рядом в окопах был взвод разведчиков Суханова, и я, подав команду «Вперед!», вместе с бойцами вылетел к повороту оврага. Только успели изготовиться к стрельбе, как появились фашисты. Они столкнулись с нами лицом к лицу на расстоянии пятнадцати шагов. Но мы первыми открыли огонь, выпустив сразу в упор почти по целому диску. Удар для них оказался неожиданным. Ближайшая к нам группа была буквально срезана и осталась на месте. Другие залегли и стали отстреливаться. В это время Левкевич, Хасин, который ночью прибыл к нам, собрали связистов КП и, выдвинувшись на бугор вместе с бойцами Ткаченко, навалились на фашистов с фланга. Зажатые с двух сторон, они бросились наутек. Их преследовала рота Ткаченко. У поворота оврага осталось более тридцати трупов. Контратака была отбита и с фронта.
Собрались на КП, возбужденные жаркой схваткой. Роты Орехова и Лучанинова не сдвинулись ни на шаг. Участок Ищенко контратака не задела, но посланный туда Алексеев был тяжело ранен. Жаль, что не удалось его повидать. С ним мы не раз бывали в опасных местах.
Левкевич сидит, прислонившись к земляной стенке, и вертит в руках парабеллум.
— Материальную часть изучать вздумал? — спрашивает его Гриппас, только что вернувшийся с батареи.
— Да нет, думаю о превратностях человеческой судьбы... Промедли мы минут пять — и, пожалуй, мой пистолет оказался бы в руках фашиста.
— Да, положеньице! — врастяжку произнес Хасин. В таких переплетах ему бывать еще не приходилось.
Жихарев уже занят предстоящей атакой. Общий штурм высоты назначен на 7 часов утра, и осталось мало времени. В этот момент появился недавно назначенный заместитель командира полка гвардии капитан Матвей Михайлович Курмаев. Он пришел сообщить нам новый приказ Жолудева. Мы видели Курмаева первый раз. Это был пожилой человек с умным, добрым лицом, старый член партии и участник гражданской войны. Он рассказал, что было на КП полка.
Генерал Жолудев прибыл вместе с начальником штаба Брушко и Ракицким к Омельченко, в резкой форме выразил свое неудовольствие медленным продвижением батальонов и приказал штурмом овладеть высотой 130,0. Расчет был [55] ясен: взяв эту высоту, можно было один батальон бросить в тыл гитлеровцам, засевшим правее, на другой высоте, 128,8, и покончить с ними. Только тогда позиция на плацдарме может быть закреплена. Даже начавшаяся контратака не поколебала решение генерала разделаться с фашистами как можно скорее.
Энергичных действий требовала сейчас и сложившаяся обстановка. Соседняя дивизия не сумела продвинуться к Задоно-Авиловскому, а 114-й гвардейский полк гвардии майора Федора Ермолаевича Пуставгара, принявшего командование после ранения Комарова, все еще прикован к Трехостровской. Значит, задачу надо решать только теми силами, которые уже введены в бой. Генерал прекрасно понимал, какую роль может сыграть плацдарм, когда начнется наше большое наступление, а в том, что это произойдет, никто не сомневался. Нерешительность, топтание на месте не только не давали возможности закрепиться частям, но и приводили к излишним потерям.
...Он стоял в расщелине оврага, не обращая внимания на рвавшиеся наверху снаряды, и не особенно внимательно слушал доклад командира, как бы подчеркивая, что ему все это ясно.
— Что вам мешает, товарищ Омельченко, взять этот пуп, перед которым вы топчетесь уже вторые сутки? — строго спросил Жолудев командира полка.
Омельченко и Звягин знали комдива и не обиделись на его резкие слова, тем более что упрек в какой-то мере был справедливым.
— Нужна поддержка артиллерии, товарищ гвардии генерал, и срок атаки прошу перенести на два часа.
Жолудев согласился и тут же отдал распоряжение командующему артиллерией.
— Еще что требуется, чтобы высота была взята? — спросил он.
— Организация атаки... — начал было Омельченко, но генерал не дал ему закончить.
— Вот именно, организация. Атаку штурмующих рот возглавить командирам и военкомам, а вам обеспечить это.
Омельченко начал действовать. В подразделения пошли офицеры. Но Жолудев этим не ограничился. Он приказал Брушко лично выяснить возможность, захвата высоты 128,8 ударом с тыла, как будто первая задача полком была уже решена. Брушко с офицером штаба и группой автоматчиков ушел. К позициям штурмующих батальонов было приказано вынести Боевое знамя. У всех присутствующих не возникло [56] и тени сомнения в бесповоротности принятого комдивом решения.
Курмаев, рассказывая об этом, постарался передать самое существенное по-своему:
— Да, высотку придется, брать обязательно. Приказано вам идти с ротами, а мне, выходит, быть на НП.
Мы все поняли и наметили план: Левкевич останется поддерживать связь. Комбат Гриппас и я поведем в атаку роты. Так сейчас надо. Позвонил комиссар полка, сообщил, что Знамя будет вынесено в стык батальонов. Знамя! Мы впервые увидим его на поле боя.
Было уже без двадцати минут девять, когда мы, молча посмотрев друг другу в лицо, разошлись в разные стороны по оврагу. Курмаев, махнув нам дружески рукой, занял место комбата.
Общий штурм начался массированным налетом артиллерии. Стоявшие за Доном тяжелые дивизионы 86-го гвардейского артполка заработали на полную мощность. С короткими интервалами гудели батареи «катюш», посылая в сторону врага смертоносные залпы. С наших позиций вели огонь орудия и минометы полка. Вся высота и ее юго-восточные скаты были окутаны стеной разрывов.
Мы лежим вместе с Ищенко и с восхищением наблюдаем за точной стрельбой артиллеристов. Казалось, вся ненависть к заклятому врагу, накопившаяся в сердцах гвардейцев, воплотилась в этот огневой удар, крошивший фашистские окопы и блиндажи. Ищенко точно в ударе. В одной, руке пистолет, в другой руке флажок, смотрит не отрываясь, про себя повторяя: «Так их! Так их!» Лежащие рядом солдаты тоже воодушевлены.
Слева, немного позади нас, пулеметчики расчета Косых смотрят через щит «максима», как завороженные, а в окопчике приподнялся гвардеец Петр Лещев. За поясом гранаты, карабин в руке, а взгляд устремлен на вражеские позиции, и весь он готов рвануться вперед.
Грохот сотрясал высотку непрерывно минут пятнадцать. Затем артиллерия перенесла огонь ближе, чтобы сопровождать пехоту, и вот... сразу в трех пунктах вверх взлетели серии разноцветных ракет. Это сигнал атаки!!! По холмистому полю замелькали сотни точек. Люди бегут, падают, снова бегут. Я толкаю в бок Ищенко, он взмахнул флажком. Гвардейцы выскакивают из окопов, и вся наша рота устремляется вперед. Взводы Коркина и Хоменко справа и слева, а мы в центре боевого порядка, бежим прямо на высоту с одной мыслью — быстрее перемахнуть расстояние, ворваться во [57] вражеские окопы. Противник, ошеломленный огнем, пока не оказывает сопротивления. Без передышки проскочили метров сто пятьдесят. Артиллерийский огонь снова переметнулся на высоту. Справа, вытянувшись полукольцом, атакуют роты Орехова и Лучанинова. Там комбат и Гриппас, а еще южнее за высоту 130,0 дерутся гвардейцы 118-го полка.
Высота уже почти рядом. Все чаще свистят пули. Огонь еще редкий и неорганизованный, но то и дело падают бойцы. Короткая остановка. Рота залегла. Ищенко озирается по сторонам, разыскивает наш пулемет. Я вижу его хорошо. Кто-то убит или ранен. Косых возится около него... Но вот пулемет снова заработал. Рота Орехова уже у самого подножия высоты. Надо продвигаться. Ищенко громко кричит: «Вперед, ребята! Ура-а-а!» И опять бешеный рывок навстречу пулям. Раскаты «Ура!», «За Родину!» несутся со всех сторон. Автоматная трескотня сливается в сплошной гул. Правофланговые роты уже дерутся на высоте.
Перескочили первую линию фашистских окопов. Серая стена разбитого дота пахнула в лицо большим проломом. Кругом множество воронок. Валяется исковерканное оружие, трупы гитлеровцев. Неожиданно почти в упор с высоты резанул пулемет. Несколько бойцов ткнулись в землю. Рота снова залегла, но правее гвардейцы поднимаются все выше. Кто-то сильно метнул гранату. Пулемет смолк. Вместе с Ищенко кричу: «Вперед! Вперед!» Бойцы врываются на высоту. С юга спешат соседи. Комбат Богданов во главе группы гвардейцев вышел с нами на одну линию.
Высота теперь наша!
Стрельба несколько утихла. Седьмая и восьмая роты, развернувшись правее, ушли вперед. Наша рота еще занята очисткой траншей, поспешно оставленных гитлеровцами. Я приказал Ищенко не задерживаться и с двумя взводами пройти на западные скаты. В траншеях и блиндажах кучи разного хлама: чемоданы с награбленным добром, снаряжение, запасы продуктов. Видно, надолго гитлеровцы хотели обосноваться здесь. Какой-то солдат ударом ноги с силой вышвырнул портрет Гитлера и, яростно растоптав его, побежал дальше. Бойцы Хоменко, выполнив свою задачу, по моему приказу свернулись в колонну и пошли догонять роту.
Мимо провели группу пленных, взятых ротой Орехова. Эти вояки только что стреляли в нас. Вид у них подавленный, хмуро смотрят вниз. Крепко им досталось на этой высотке! [58]
Задача выполнена. А за высоткой снова разгорелась перестрелка.
На новом КП батальона, который был перенесен в конец левого отрога Качалинского оврага, я застал только Левкевича и Гриппаса. Оказалось, комбат Жихарев во время атаки был тяжело ранен и уже отправлен в тыл. Вышел из строя пораженный осколками мины и капитан Курмаев. Из состава батальона выбыли в этот день еще десятки командиров и бойцов. Война жестока. Кто знает, где солдату суждено отдать свою жизнь за родную землю...
Подразделения продвинулись западнее и перехватили дорогу, идущую от Задоно-Авиловского на Хлебный. Над нами появились первые группы фашистских бомбардировщиков и сбросили бомбы в разных местах. Где-то неподалеку заскрипел шестиствольный миномет, и в районе старого КП глухо разорвались тяжелые мины. Выбитый из укреплений противник цеплялся за каждую складку местности. Однако и наступающие исчерпали свои силы. Люди нуждались в отдыхе. Батарея Каплана и минрота Силаева, выпустившие за день более тысячи снарядов и мин, ощущали недостаток в боеприпасах, подвезти которые можно было только ночью. Не в лучшем положении оказались батальоны Богданова и Ткаченко. Продвижение Богданова было задержано на высоте, а Ткаченко, обеспечивший фланг, остановился у вершины правого отрога оврага.
Полк Колобовникова, взяв хутор Хлебный, также был остановлен.
Иван Андреевич Гриппас, принявший командование батальоном, доложил обстановку в полк и получил приказание закрепиться на занятом рубеже.
— Ни один отвоеванный вершок земли не должен быть отдан врагу! — приказал Омельченко.
— Сделаем все, что в наших силах, — ответил третий по счету командир батальона.
Гриппас по своему характеру, образу мышления и действиям во многом отличался от своих предшественников. Он был воплощением уравновешенности. Не любил давать обещаний и не произносил громких фраз. Временами казалось, что он слишком флегматичен и будто не обращает внимания даже на самые серьезные дела. Но он тоже был прекрасным командиром.
Мы приспособили под КП захваченный у врага блиндаж, предварительно выбросив из него гору бутылок, мусор, обрывки газет и разную дребедень. Связисты, собрав вокруг хворост, даже прокурили внутри дымом, чтобы и запаха [59] фашистского здесь не было. Хотя сознание выполненной задачи радовало, но в нашем небольшом кругу в этот вечер было непривычно грустно. Выход из строя близких нам людей, которых утром мы видели бодрыми, здоровыми, действовал угнетающе.
Виктор Левкевич сидит в уголке на каком-то обрубке нахохлившись и монотонно читает список личного состава. Рядом с ним писарь Орлов изредка подтверждает: «убит», «ранен», «в строю». Левкевич ставит крестики, галочки, потом записывает четко: «Пал смертью храбрых в боях за Родину», дата, место, подписи. Вероятно, родные и близкие все еще думают, что их сын, муж, брат находится в наших рядах, а он или захоронен в братской могиле, или лежит в медсанбате.
Когда Левкевич закончил подсчет и сообщил точные цифры, я стал писать краткое политдонесение военкому о результатах боя и отличившихся командирах и бойцах. Но было и другое дело — сообщить родным и родственникам о тех, кто выполнил свой долг. Комбат рассматривает схему новой позиции. Входит Ткаченко, наш постоянный сосед справа. Присев к стенке, говорит:
— Везет мне, черт возьми! По личному приказу генерала должен с тыла атаковать высоту 128,8. Время-то — ночь, а надо разведать, занять исходные. Принимайте мой район, сейчас выходить буду.
— Значит, штурм продолжается, — сказал Гриппас.
— Выходит, так. Ты генерала знаешь, если сказал, значит, все!
— Да, он такой...
Наши роли поменялись. Теперь мы будем прикрывать фланг Ткаченко и содействовать его успеху. А он должен отойти немного назад и, резко повернув на север, ударить в тыл гитлеровцам, все еще удерживающим высоту справа от Качалинского оврага. Нелегкая задача!
Справа от нас всю ночь гремел бой. Мы одной ротой удерживали его район и чувствовали всю сложность ночной атаки нашего товарища. Подробности узнали позднее.
Вот что там произошло.
Развернув батальон в боевой порядок в правом отроге оврага, Ткаченко сумел скрытно приблизиться к обороне противника и с ходу перешел в атаку. Но первая попытка оказалась неудачной. Перед неприятельскими окопами на высоте оказались скрытые проволочные заграждения. Неожиданность! Что предпринять? Ткаченко проявил большое мужество и самообладание. Посоветовавшись с товарищами [60] и офицером штаба полка Бондаренко, он отвел роты и вызвал артиллерию.
Сильный артиллерийский удар по самой вершине высоты расчистил дорогу гвардейцам. Ткаченко поднял роты на штурм. Он сам, и его военком, и офицер штаба шли среди бойцов. Неудачи не должно быть! Рота гвардии лейтенанта Ф. Я. Ялфимова первой ворвалась на вражеские позиции. Ротный лег за пулемет и в упор расстреливал фашистов, ведя огонь вдоль траншей. Вражеская пуля сразила командира, он так и остался на месте, не выпустив пулемет из своих рук. Но бойцы в рукопашной борьбе уже очищали последние окопы. Отличился здесь пулеметчик Н. И. Есин. Почти весь гарнизон гитлеровцев был перебит. С рассветом лейтенанта Ялфимова похоронили здесь же, на отвоеванной земле, за которую он отдал жизнь.
Ночная атака Ткаченко упрочила наше положение на плацдарме. Позднее комдив издал приказ, в котором отмечался особо подвиг бойцов 118-го полка, взявшего Хлебный, и батальон Ткаченко, штурмовавший эту высоту.
В ту же ночь мне пришлось проверять наши тылы. Беспокойство вызвали пополнение боеприпасов и эвакуация раненых. Я нашел тыловиков в том же спасительном овраге, который хорошо защищал от снарядов и бомб. В нем было множество ответвлений, расщелин, укрытий, и все это замаскировано густым кустарником. Не будь этого оврага, мы, наверное, не сумели бы так легко получать все необходимое для боя.
На пункте боепитания, где находился Некирясов, было весьма оживленно. В кустах целая гора ящиков с боеприпасами, снаряды, мины. Подъезжают повозки, и из темноты то и дело слышится:
— Старшина, мины!
— Старшина, патроны и гранаты в девятую!
Взводный докладывает:
— Всех обеспечил, товарищ комиссар, только для батареи еще добавить надо!
— А сами как себя чувствуете? — спрашиваю его.
Он обтер вспотевший лоб рукавом:
— Сами? Сами-то еще и поесть не успели. Одних ящиков сколько переворочали, да и раненые...
Ребята оказались молодцами. Работа их не видна, но как она необходима для тех, кто дерется с врагом! И повара, и ездовые — все были загружены работой. Мы с Коробовым тоже не имели крошки во рту и решили воспользоваться приглашением повара Кохана пообедать, поужинать [61] и заодно позавтракать. Что ожидало нас утром — никто не знал. Гитлеровцы наверняка попытаются контратаковать. Присели здесь же, под звездным небом, с котелками. Некирясов говорит:
— Нынче я узнал, что такое наступление. В обороне-то по-другому все было.
— А артиллерия! Дым стоял тучей, — подхватил один из солдат.
— Совсем сволочь Гитлер, людей много губит, бить сильно надо.
Кохан расстроен. Нет его былого балагурства. Как будто подменили бойца. Я справился у взводного, что случилось. Тот ответил:
— Друг его... бронебойщик... покалечен...
Мне стало все ясно. Кохан и Мещеряков были закадычные друзья. Здоровенный Василий бывал частенько на кухне и повару пришелся по душе. Кохан был привязчив в дружбе и теперь горюет.
Санитар Яша Павлов провел нас по оврагу в медпункт. Хотелось узнать о своих бойцах. Фельдшер отдыхал. Вера сидела в уголке на каком-то ящике и тоже дремала. Спросил ее с ходу и чуть не напугал:
— Здравствуй, Вера! Наши все отправлены или здесь?
Она быстро вскочила:
— Все, все...
Сидим с ней минут пять. Вера перевертывает странички ученической тетради и медленно читает:
— Жихарев — тяжело, бедро, ноги. Курмаев — осколочное... Весков — пулевое, навылет...
Я собрался уходить. Вера спросила:
— Как там у вас?
— Закрепляемся.
Следующие трое суток противник несколько раз переходил в контратаки, но небольшими силами. Их легко отражали. Все время мелкими группами налетала авиация, но в нашей обороне уже были отрыты окопы полного профиля.
Однако чувствовалось, что враг подтягивает силы.
22 сентября фашисты начали крупную контратаку с целью сбросить гвардейцев с плацдарма. Главный удар наносили силами свежего 134-го пехотного полка 384-й дивизии против второго батальона 118-го полка гвардии капитана Колесова, занимавшего оборону юго-западнее Хлебного. День стоял ясный. Густые вражеские цепи были хорошо видны на фоне желтоватой травы. Они все ближе продвигались к окопам. Артиллерийский полк Соболевского открыл сильный [62] огонь. Гитлеровцы залегли, но потом снова поднялись в атаку. Батальон отражал натиск врага изо всех видов оружия. Хорошо помогли ему артиллеристы и минометчики полка, объединенные начальником артиллерии В. Б. Мироновым. Противник начал отходить, но многие гитлеровцы застряли на месте. Комбат воспользовался их замешательством и бросил в обход свою пятую роту. Гвардейцы приблизились вплотную и открыли огонь из автоматов. Тут произошло неожиданное. Кто-то из солдат-австрийцев застрелил командира-немца, а один из них поднял белый флаг и крикнул по-русски: «Мы сдаемся!» Сорок три солдата, остатки двух рот, были взяты в плен.
Контратака провалилась.
Во второй половине дня гитлеровцы нанесли удар в стык батальонов — нашего и Ткаченко. Кроме пехоты в атаке участвовали подразделения мотоциклистов и кавалерийский эскадрон. Бой длился дотемна. Наши минометчики сразу рассеяли кавалерию и мотоциклистов. Но пехота в один из моментов опасно приблизилась к позициям наших рот. Там находился Гриппас. По оврагу он сумел подтянуть несколько пулеметов. И как раз вовремя! Командир роты Орехов был тяжело ранен. Находившийся с ним политрук Василий Танцура лично руководил отражением атаки. Огнем из автомата он уничтожил до десятка гитлеровцев, тоже вышел из строя, получив сразу четыре ранения. Потом несколькими удачными залпами «катюш» враг был обращен в бегство. Смирившись с потерей плацдарма, противник нас больше не атаковал.
28 сентября, перед вечером, мы получили приказ срочно передать боевой участок 22-й мотострелковой бригаде и выйти на левый берег Дона.
На КП мы радушно встретили представителей новой части, угостили их хорошо, а ночью передали свой район обороны. Но тут прибежали к нам встревоженные минометчики. У них не принимают мины, а их еще около четырехсот штук. Что делать? Командир роты Силаев подсказывает:
— Надо устроить фашистам последний концерт.
Предложение дельное. Новые хозяева обороны тоже не возражают отметить чем-то свой приход сюда. Указали минометчикам цель — овраг с кустарником, где, как заметили, немцы прятались по ночам.
Получилось эффективно. Беглый огонь из всех наших минометов, наверное, подчистил в овраге все под метелку. Разрывы взбудоражили весь передний край. Раздались звонки от соседей, но минометчики не снижали темпа огня, пока [63] последняя мина не была выпущена. Так мы расстались здесь с врагом: по-нашему, по-гвардейски...
Собравшись в овраге, двинулись к переправе походной колонной. Мы шли по родной, только что отвоеванной и политой кровью нашей земле. Лишь в пути мы узнали, что по решению Военного совета фронта 37-я гвардейская стрелковая дивизия срочно перебрасывается в Сталинград.