На Кенигсберг!

После завершения Таурагской операции 39-я армия снова оказалась во втором эшелоне 3-го Белорусского фронта и сосредоточилась восточнее небольшого литовского городка Наумиэстис. За городком протекала река Шешупе. На противоположном ее берегу расположился Ширвиндт — первый немецкий город, встретившийся на нашем долгом пути к победе.

Итак, скоро, очень скоро боевые действия будут перенесены на вражескую территорию. Не скрою, нас это радовало. Наконец-то война пришла туда, где она была порождена. Теперь наши полки и дивизии были намного сильнее и опытнее тех, которые более трех лет назад бились с врагом на этих холмах. Советские воины возвратились сюда для того, чтобы идти дальше, чтобы добить фашистского зверя в его собственной берлоге, освободить народы Европы от гитлеровского порабощения. Мысли об этом заставляли сильнее стучать сердце.

Теперь нам предстояло взламывать оборону, включавшую в себя долговременные укрепления, которые создавались здесь в течение многих лет, создавались капитально, с немецкой расчетливостью и пунктуальностью.

В штабе фронта мы получили предварительные данные о фашистских приграничных укреплениях и, несмотря на то что наша армия находилась во втором эшелоне, сразу же приступили к тщательному изучению имеющейся информации. Все говорило о том, что передышка будет непродолжительной.

Первая линия укреплений состояла из двух траншей полного профиля с бункерами. Перед траншеями, находившимися одна от другой на расстоянии 100–150 метров, располагались, как обычно, проволочные заграждения и противотанковые мины. Для того чтобы добраться до первой траншеи, нужно было преодолеть противотанковый [195] ров и поле управляемых фугасов. Такой же сюрприз ожидал наступающих между первой и второй траншеями. Все это, как предполагали гитлеровцы, должно было существенно помешать атакующим, расстроить их боевые порядки, привести к тяжелым потерям в людях и технике.

Но предположим, что первая линия укреплений прорвана. Означает ли это, что наши подразделения смогут быстро развить успех? Впереди их ждали долговременные огневые точки, доты, как их называли сокращенно. Они располагались на западных берегах рек Шешупе и Ширвиндта. Каждый дот имел хороший обзор и обстрел. Помимо огневой связи они объединялись в единую оборонительную систему траншеями полного профиля. Подходы к ним были густо минированы. В глубине обороны и между дотами располагались поля управляемых фугасов.

Существенной частью вражеской обороны являлись многочисленные юнкерские и гроссбауэровские (помещичьи и кулацкие) усадьбы. Каждая из них имела здания с толстыми каменными стенами, глубокие подвалы под цементированными сводами. Любое из этих строений легко можно было превратить в долговременную огневую точку, а то и в мощный узел сопротивления. Мы ни на минуту не сомневались, что фашисты постараются в полной мере использовать такую возможность. За счет этого значительно возрастала глубина вражеской обороны, увеличивалась ее стойкость.

Находясь во втором эшелоне, мы, естественно, могли вести разведку только наблюдением, ведя его совместно с разведчиками 5-й армии, в полосе которой планировался ввод в бой наших частей после начала наступления. Поэтому офицеры нашего разведотдела большую часть времени проводили на наблюдательных пунктах переднего края. С помощью биноклей и стереотруб мы изучали вражескую оборону, дотошно и подробно расспрашивали разведчиков, действовавших в интересах соединений, находившихся в непосредственном соприкосновении с противником. И эта работа позволила нам обогатиться полезными и разнообразными сведениями.

Прежде всего, мы убедились, что обнаруживать фашистские доты, построенные еще в довоенное время, очень трудно. Они состояли из подземных казематов, [196] закрытых сверху толстым слоем земли. На ней выросли трава, кустарник, довольно большие деревья. Благодаря этому доты совершенно сливались с окружающей местностью.

Вторая особенность заключалась в том, что амбразуры имели не прямоугольную, а круглую форму. Эти непривычные очертания сбивали наблюдателей с толку. Значительная толщина стен оборонительных сооружений такого типа приглушала звук выстрелов. Вспышки пулеметных очередей удавалось обнаружить только в том случае, когда наблюдатель находился напротив амбразуры. Чуть влево или вправо — уже почти ничего не видно. Мало того, большинство дотов молчало. Фашисты, чувствовалось, приберегают их для отражения решающих атак. Следовательно, основную ставку предстояло делать на разведку боем.

Уже позже, в ходе наступления, мы смогли ближе познакомиться с долговременными огневыми точками противника, захваченными или разрушенными нашими войсками. В районе Ширвиндта по западному берегу реки они представляли собой железобетонные сооружения. Металлический колпак, венчавший дот, имел 6 амбразур, каждую из которых можно было закрывать изнутри специальной пробкой. Замечу, что толщина стенок такого колпака достигала 40 сантиметров. Думаю, что какие-либо дополнительные комментарии здесь не требуются.

Что же мы могли предпринять в период подготовки к прорыву вражеской обороны? Прежде всего, конечно, нужно было выявить максимальное число долговременных оборонительных сооружений. На каждый дот мы заводили отдельный формуляр, в котором были указаны точные координаты и характер огня: артиллерийский, пулеметный. Разрушение дотов возлагалось на тяжелую артиллерию и бомбардировочную авиацию. Но и артиллерия среднего калибра, минометы не оставались в стороне. С их помощью срывалась «маска» с обнаруженных точек. Снаряды и мины вспахивали землю, демаскировали доты. Это облегчало действия авиации и как бы предупреждало наши стрелковые подразделения: «Осторожно, здесь укрепления!»

16 октября после мощной двухчасовой артиллерийской и авиационной подготовки 3-й Белорусский фронт [197] перешел в наступление. В первый день я с группой офицеров находился в боевых порядках 5-й армии, двигавшейся в первом эшелоне. Это было необходимо для того, чтобы непрерывно уточнять разведывательные данные. Ведь 39-я армия должна была вот-вот сменить ее. И это произошло на следующий день.

Я уже упоминал, что перед нами была река Шешупе, отделявшая друг от друга два приграничных городка — литовский Наумиэстис и немецкий Ширвиндт. Сама по себе эта речка не представляла собой какого-либо значительного препятствия для пехоты. Ее можно было форсировать на подручных средствах. Что же касается тяжелой техники, то ее переброска на западный берег могла задержаться. А это неминуемо сказалось бы на темпе наступления.

Еще в период подготовки мы установили, что городки, расположенные на западном и восточном берегах, связаны между собой большим железным мостом на каменных быках. Как говорится, лучшего и желать было бы грешно. Но сумеем ли мы воспрепятствовать его разрушению? В том, что гитлеровцы постараются взорвать мост, сомнений не было.

За несколько дней до начала наступления меня вызвал командующий армией.

— Какие есть соображения насчет моста? — спросил генерал И. И. Людников. — Нужно попытаться спасти мост. И думаю, что лучше всего с задачей справятся разведчики. Судя по прошлому, они приобрели некоторый опыт в этом отношении.

— Задание такого рода включено в план разведки, товарищ командующий.

— Вот и хорошо. Если мост останется цел, за наградами дело не станет. Сотни, быть может, тысячи жизней будут спасены.

Выполнение ответственного и опасного задания мы поручили разведчикам 32-й инженерно-саперной бригады. В ночь на 17 октября старшина Виктор Петрович Зимин с двумя разведчиками, обогнав наступающую пехоту, устремился к мосту. Да, я не оговорился: старшина Зимин всего с двумя разведчиками.

Поначалу мы собирались сформировать и направить на выполнение задания более многочисленную [198] группу. Но некоторые, в том числе и сам Зимин, возражали:

— Тут числом не возьмешь. Главное — внезапность. Обнаружат гитлеровцы взвод — сразу поймут, с какой целью он появился здесь. Крутанут машинку — и нет моста. А троих, если и заметят, торопиться не будут. Им и в голову не придет, какая задача перед нами поставлена.

В этих рассуждениях была определенная логика. Многочисленная группа, несомненно, насторожила бы фашистов, и они не замедлили бы привести свой план в исполнение. Да и чем больше народу, тем сложнее скрытно подобраться к объекту. Решили сделать ставку на внезапность.

Противник, занимавший левый берег излучины реки, вел непрерывный огонь. Укрываясь за насыпью, разведчики все ближе и ближе подбирались к мосту.

— Стоп! Кажется, мины, — остановил товарищей старшина Зимин.

Действительно, перед ними было минное поле. Возвращаться назад, как-то обходить его? Во-первых, наверняка будет потеряно немало времени. А каждая минута может сыграть решающую роль. Во-вторых, если здесь установлены мины, то именно это направление фашисты считают наиболее безопасным для себя. Следовательно...

— Делаем проход, — распорядился старшина. — Или мы, братцы, не саперы?

Тридцать две мины обезвредили разведчики, прежде чем им удалось подобраться вплотную к мосту. И они подоспели как раз вовремя. Гитлеровцы заканчивали подготовку к взрыву. Взрывчатка, судя по всему, была уже уложена на место. Солдаты торопливо тянули на западный берег провода, уходившие вниз, к опорам. Сейчас трудно сказать, как это получилось, но фашисты заметили разведчиков. И вот тут-то и оправдался наш расчет. Видя, что у моста находится всего несколько русских, гитлеровцы не проявили особого беспокойства. Они были уверены, что без особого труда уничтожат смельчаков, неизвестно каким образом и с какой целью оказавшихся тут. Разведчикам оставалось одно: принять бой.

— Прикройте меня! — крикнул Зимин, бросаясь вперед.

Через несколько мгновений он был на мосту. Трое вражеских солдат, заподозрив неладное, побежали ему [199] навстречу. Но меткая автоматная очередь скосила их. Сильным ударом ножа старшина перерубил провода, уходившие под мост, и сбросил концы их в воду. Если даже гитлеровцы сумеют вернуться сюда, то восстановить цепь подрыва заряда будет не так-то просто. Ползком он возвратился к товарищам.

— А теперь, братва, держаться. До последнего патрона! Не пускать гадов на мост, пока не подойдут наши части.

Отбиваться пришлось недолго. Пехота и танки 338-й стрелковой дивизии 113-го стрелкового корпуса, недавно вошедшего в состав 39-й армии, были недалеко. С ходу преодолев реку, они к 11 часам утра овладели пограничным немецким городом Ширвиндт.

Генерал Людников выполнил свое обещание. За спасение моста, обеспечение переправы наших войск на западный берег реки Виктор Петрович Зимин был удостоен звания Героя Советского Союза. Его боевые друзья разведчики Владимир Данилович Башкин и Николай Петрович Кожохин получили ордена Красного Знамени.

Мост этот памятен мне не только потому, что был сохранен разведчиками. Около него мы оказались под вечер того же дня, проезжая на НП командарма. Мой заместитель по политчасти Н. В. Поздняков неожиданно попросил остановить машину на восточном берегу.

С Николаем Васильевичем у меня давно уже сложились дружеские отношения. Во всем, что касалось службы, он оставался подчеркнуто официальным, предельно исполнительным. Но в те редкие часы, когда мы имели возможность отдохнуть, Поздняков становился совершенно иным. И я до сих пор благодарю судьбу за то, что она послала мне человека, с которым можно было разделить и радость, и горе. Тот, кто прошел через войну, хорошо знает, как важно иметь рядом настоящего друга.

Мы рассказывали друг другу о письмах, поступавших из дому, вместе вспоминали довоенную жизнь, мечтали о будущем. Поздняков имел гражданскую специальность агронома. Но его эрудиция, знания, начитанность далеко выходили за пределы этой специальности. Вероятно, именно это и позволило ему стать прекрасным политработником. Он умел подобрать ключик к любому бойцу, командиру. Никогда я не слышал, чтобы он разговаривал с кем-то в повышенном тоне, никогда не видел его раздраженным. [200] Глубокая убежденность, неопровержимость доводов, используемых в разговоре, были его неотразимым оружием.

Но тут, когда мы вышли с ним из машины у самого моста, он показался мне необычайно взволнованным. Я видел, как дрожали его пальцы, когда он закуривал папиросу.

— Что с тобой, Николай Васильевич? Уж не заболел ли?

Он покачал головой и показал мне на фанерный щит, установленный на противоположном берегу реки. Чьей-то неумелой рукой, наспех на нем были выведены слова: «Здесь начинается гитлеровский рейх».

— Теперь понимаешь, Максим Афанасьевич? Страшно подумать, сколько дней шли мы до этой черты. И сколько наших людей не дошло до нее. Но ты знаешь, я чувствую, что все они вместе с нами стоят сейчас на этом берегу. Они будут с нами и в тот час, когда мы войдем в Берлин. Нет мертвых в этой войне. Есть ушедшие в бессмертие. — Докурив папиросу, Поздняков продолжал: — Пойдем, если не возражаешь, на ту сторону пешком. Не въехать, а войти своими ногами хочу на эту землю. Знаю, что до полной победы еще далеко, но, честное слово, этот миг будет для меня памятным на всю жизнь.

И уже не звучала в его голосе глубинная грусть, ничем не измеримая боль. Уверенность, радость слышались в нем.

Мимо саперов, извлекавших из-под моста взрывчатку, мы двинулись на ту сторону. Чуть сзади медленно двигался наш «виллис». Миновав мост, мы снова остановились. Николай Васильевич нагнулся, положил на ладонь щепотку земли. Долго рассматривал ее, даже зачем-то понюхал.

— Черт его знает, вроде бы такая же, как и везде. А такую нечисть родила, — задумчиво произнес он, отряхивая руки. — Ну ничего, с сорняками мы теперь управимся.

— Ладно, агроном, ехать пора. Двинулись.

Но разговор не прекращался и в пути.

— Вот ты меня агрономом назвал, — раздумчиво, словно прислушиваясь к какому-то внутреннему голосу, говорил Николай Васильевич. — Спору нет, хорошая, даже [201] замечательная это специальность. Ведь, если разобраться, матушка-земля всему жизнь дает. А ты вроде — ее хозяин.

— Ждешь не дождешься, когда война кончится, чтобы снова любимым делом заняться?

— Этого все ждут. Только, знаешь, не совсем я уверен, что после войны, коли жив останусь, вернусь на привычную стезю. — Перехватив мой удивленный взгляд, он продолжил: — У тебя, Максим Афанасьевич, все предельно ясно. Ты — кадровый военный. А меня порой сомнения одолевают относительно будущего. Хлеб для страны растить — это хорошо, почетно. Но иной раз задумываюсь я о том, что растить, воспитывать людей — это тоже очень важно. И задача эта, как я понимаю, куда сложнее. Только здесь, на фронте, понял я до конца, что такое человек. Он — все. Так не правильнее ли будет остаться при сегодняшнем деле?

— Тут советовать трудно, Николай Васильевич. Сердце-то что подсказывает?

— Сам пока не разберусь. Впрочем, время подумать еще есть. Война не завтра кончится.

Мы ехали дальше и дальше. Справа и слева, впереди и сзади нас двигались войска. Шла артиллерия, степенно переваливаясь с боку набок, проходили «катюши», зенитные автоматические пушки. С тяжелым рокотом прямо по целине ползли танки и самоходки. И всюду мы видели радостные, оживленные лица солдат, сержантов, офицеров. Усталые, запыленные, шагали они на запад. И можно было поручиться самым дорогим на свете, что возврата к сорок первому не будет.

* * *

В годы войны я знал немало дней и недель, требовавших крайнего напряжения сил. Но, пожалуй, не было времени труднее, чем то, которое наступило с началом боев в Восточной Пруссии. Все разведывательные подразделения, офицеры разведок частей, соединений, нашего отдела трудились день и ночь, забыв об отдыхе. И это было не случайно. Противник на всех участках оказывал ожесточенное сопротивление. В ходе боев непрерывно возникали новые и новые проблемы, связанные с уточнением его оборонительных сооружений, мест сосредоточения и путей выдвижения резервов. Если раньше [202] мы имели возможность в той или иной степени использовать разведывательные данные, полученные от партизан, местного населения, то теперь разведчики могли полагаться только на свои собственные силы.

Разведгруппы просачивались в боевые порядки противника, захватывали пленных, выявляли долговременные огневые точки. Иногда обстановка складывалась так, что приходилось вступать в бой, блокировать доты, расчищать путь наступающим частям и подразделениям.

Бойцы 19-й гвардейской дивизии, успешно форсировав небольшую речку, заняли траншею на ее западном берегу. Но продвинуться дальше никак не удавалось. Офицер разведки 56-го гвардейского полка поставил перед гвардии старшим сержантом Ф. С. Гостевым задачу: проникнуть с разведчиками в глубину обороны противника и уточнить расположение огневых средств, в первую очередь — дотов.

Вскоре Филипп Сергеевич со своими боевыми друзьями был уже в стане врага. На схеме, которую он составлял, появлялись все новые условные знаки. Наконец все возможное было выяснено. Один из солдат с донесением отправился в расположение наших войск. Остальные разведчики отходить не спешили.

— Товарищи, — тихо проговорил Гостев, — а что, если попытаться захватить дот? И нам защита, и пехоте помощь. Вот только бы часового выманить.

Посоветовавшись, гвардии старший сержант принял решение: захватить!

Когда разведчики бесшумно подползли к ближайшему доту, они убедились, что судьба идет навстречу им. Часового не пришлось выманивать. Он стоял у входа в дот спиной к нашим бойцам. Точным выстрелом Гостев снял его. И тут же бойцы ворвались в дот. Офицер и семь вражеских солдат не успели опомниться, как были связаны. В распоряжении разведчиков оказалась прекрасно оборудованная долговременная огневая точка со всем вооружением и боеприпасами. Теперь было важно до поры до времени не обнаружить себя. Удалось и это.

Примерно через час, когда наш полк вновь начал наступать, бойцы Гостева, находившиеся в тыловом доте, открыли по фашистам огонь. Стоит ли объяснять, насколько это облегчило овладение сильно укрепленной вражеской позицией. [203]

А вскоре разведчики доставили пленного офицера в разведотдел штаба. От них-то я и узнал все подробности этого дерзкого рейда. Кстати, важную информацию мы получили от офицера, захваченного группой Гостева. Он, ничего не утаивая, рассказал о группировке и составе 56-й пехотной дивизии гитлеровцев, о системе долговременных укреплений в ее полосе.

Да, разведчики неизменно были глазами и ушами армии. Но в Восточной Пруссии они зачастую становились и своего рода кулаком, который наносил удар по врагу. А как же приказы, о которых упоминалось ранее? Ведь они запрещали использовать разведчиков не по прямому назначению. Смею заверить читателя, что эти требования неуклонно выполнялись и сейчас. Но тут нельзя ставить на одну ступень две разные вещи. Когда-то командир считал естественным включить в состав атакующих разведывательный взвод, роту. Против такого использования разведчиков и были направлены приказы. Совсем иное дело, если разведгруппа, выполняя то или иное задание, попадает в обстановку, которая требует активных действий. Быть может, даже не столько требует, сколько благоприятствует. Неужели в этих условиях можно оставаться в стороне?

Характерный в этом отношении случай произошел в полосе 17-й гвардейской дивизии. Сразу после форсирования реки подразделения попали под сильный пулеметный и автоматный огонь гитлеровцев. Отходить назад — значило потерять рубеж, доставшийся дорогой ценой. Оставаться на месте? Каждая минута несла с собой весьма ощутимые потери. Как правило, в такой ситуации выручал стремительный бросок вперед. Но и он был невозможен из-за проволочных заграждений, находившихся на пути.

Выручили разведчики во главе с гвардии капитаном Горобцом. Они находились несколько впереди. Быстро поняв, в каком тяжелом положении очутилась пехота, группа Горобца ползком преодолела полосу разрушенных проволочных заграждений и ворвалась в траншею. Пока шел рукопашный бой, командир взвода гвардии лейтенант Ф. В. Горшков вместе с рядовым Д. Архиповым заглушили один из дотов, бросив гранаты в Открытые, подготовленные для ведения огня амбразуры. Путь атакующим стрелковым подразделениям был открыт. [204]

Разведчики 192-й стрелковой дивизии, продвигаясь, как обычно, несколько впереди наступающих подразделений, обнаружили штабную автомашину гитлеровцев. Несмотря на то что численный перевес был на стороне врага, они, не задумываясь, вступили в бой. Ожесточенная схватка закончилась уничтожением фашистов. В руки разведчиков попали ценные документы, среди которых была схема долговременных огневых точек на участке обороны 43-го пехотного полка 1-й пехотной дивизии противника.

Как видно из приведенных примеров (а их можно было бы приводить еще и еще), разведчики оказывали немалую помощь наступающим стрелковым подразделениям. Но главная задача все же заключалась в другом: в получении исчерпывающей информации о противнике, его обороне. И задача эта решалась успешно. Я уже упоминал о формулярах, которые мы вели на каждую долговременную огневую точку. Само собой разумеется, что помимо этого их местоположение наносилось и на карты. Помню, как радовались мы, когда разведчикам удавалось выявить еще один дот. Но с еще большим удовольствием мы делали пометку о том, что такой-то из них больше не существует: захвачен, разбит артиллерией или авиацией, подорван штурмовой группой.

Генерал Людников чуть ли не дважды в день требовал доклада, уточнения обстановки. Бывая у него, я замечал, что он все чаще выражает неудовлетворение. И в этом, пожалуй, не было ничего удивительного. Средний темп продвижения войск 39-й армии составлял всего три километра в сутки. И каждый из этих километров доставался весьма дорогой ценой. Ежедневно из частей и соединений докладывали о тяжелых потерях.

Одной из причин такого медленного продвижения была хорошо организованная, прекрасно оборудованная в инженерном отношении оборона врага. Ни с чем подобным раньше нам сталкиваться не приходилось. Но был и другой фактор, который оказывал существенное влияние на темпы продвижения: гитлеровцы сопротивлялись исключительно упорно, дрались до последнего патрона, снаряда.

Допрашивая пленных, анализируя их личные записи, разбирая документы и письма убитых фашистов, мы постепенно начали улавливать определенную закономерность. [205] Она заключалась в том, что значительная часть солдат была родом из Восточной Пруссии или до начала войны жила здесь. Таким образом, гитлеровское командование помимо создания мощных укреплений делало ставку на чисто психологический аспект. «Ты дерешься за свой дом, — говорили немецкому солдату. — Если ты отступишь, русские разрушат его, расстреляют твоих родных. Только ты можешь спасти их от гибели».

Многие немецкие солдаты, как мы убедились еще в Белоруссии, не очень-то верили в победу гитлеровской Германии. Призывы отдать свою жизнь за фюрера уже не оказывали былого воздействия. Поэтому пришлось, как говорится, сменить пластинку. Теперь, наряду с прежними словами о преданности рейху, все чаще звучали иные мотивы: «Ты был в Витебске? Русские так же разрушат наши города. Ты расстреливал партизан? Теперь русские расстреляют твоих детей». И эти слова, повторяемые ежечасно, делали свое дело.

Занимая населенные пункты, наши солдаты находили там лишь пустые дома. Никого из местных жителей не оставалось на месте. Где по своей воле, а где по приказу военных властей, они уходили на запад. Случалось и худшее. Нам стало известно о нескольких фактах уничтожения целых семей. Боясь возмездия, хозяева крупных поместий убивали собственных детей, жену, а потом пускали пулю и себе в лоб.

Не секрет, что среди наших бойцов и офицеров кое-кто помышлял о мести. И вероятно, не следует этому удивляться. Слишком многое нам пришлось пережить, увидеть за минувшие годы. Были такие, у кого не осталось ни родных, ни дома. И все же чувство мести не прижилось. Советские воины правильно понимали задачи Красной Армии — армии-освободительницы. И в этом огромная заслуга политорганов, партийных и комсомольских организаций.

Еще в тот период когда бои шли на нашей территории, партийно-политическая работа приобрела определенную направленность. На совещаниях командиров и политработников, на собраниях партийного актива все чаще заходила речь об усилении интернационального воспитания, об освободительной миссии советских войск. Эта линия проводилась в жизнь с еще большей настойчивостью, как только войска вступили на территорию иностранных государств. [206] В частях и подразделениях 39-й армии организовывались многочисленные беседы, читались лекции для офицерского состава. Их мысль кратко можно сформулировать так: «Твой враг тот, кто держит в руках оружие. Принуди его сдаться или уничтожь!» И эта работа давала свои плоды. Бойцы понимали, что Красная Армия несет не месть, а освобождение от гитлеризма, что нельзя ставить знак равенства между фашистскими солдатами и немцами вообще.

Однако вернемся к событиям тех трудных октябрьских дней. За неделю непрерывных боев войска 3-го Белорусского фронта продвинулись в пределах Восточной Пруссии до 30 километров на фронте шириной около 140 километров. 39-я армия прошла всего 21 километр, расширив полосу прорыва до 18 километров. Генерал И. И. Людников все чаще требовал донесения о потерях. И каждый раз, когда ему приносили их, Иван Ильич хмурился. Гибель солдат, сержантов и офицеров глубокой болью отдавалась в сердце генерала. Наконец он приказал соединить его с командующим фронтом.

— Считаю, что с такими потерями и в таком темпе наступать дальше нет смысла, — твердо доложил он.

Не знаю подробностей этого разговора, но генерал И. Д. Черняховский вскоре отдал приказ прекратить наступление и прочно закрепиться на занимаемых позициях. Войска 39-й армии получили столь необходимую передышку. Продолжительной ли окажется она? Ответить на этот вопрос было непросто. Все зависело от планов командования фронта, от сроков прибытия пополнения, от оперативности тыловых органов, которые должны были подвезти боеприпасы, горючее, продовольствие. И многих, когда мы обсуждали эти вопросы, охватывало двойственное чувство. С одной стороны, разумеется, хотелось отдохнуть. А с другой — велико было желание возможно скорее победоносно завершить войну.

* * *

Соединения и части приступили к укреплению своих позиций, а разведчики продолжали делать свое дело. В спокойном, но достаточно напряженном ритме трудился и разведывательный отдел штаба армии. Сюда стекались самые разнообразные данные о противнике. И чем основательней анализировали мы их, тем больше убеждались, [207] что октябрьское наступление, в котором принимала участие 39-я армия, ни в коем случае нельзя назвать неудачей.

По мере того как на карты ложились условные знаки, обозначающие доты, огневые позиции артиллерии и минометов, траншеи, другие оборонительные сооружения, становилось ясно, что полоса приграничных укреплений гитлеровцев в основном прорвана. Следовательно, в дальнейшем речь могла идти о более быстром продвижении войск, значительно меньших потерях. Однако, как мы все понимали, такие выводы могли быть лишь предварительными. Предстояло еще немало сделать для того, чтобы появилась полная уверенность в их объективности.

Новые условия, связанные с пребыванием на вражеской территории, заставляли нас непрерывно совершенствовать методы разведки. Если раньше можно было широко использовать помощь местного населения, то сейчас об этом, практически, помышлять не приходилось. Разумеется, среди немцев были и противники гитлеровского режима, и люди, тяжко пострадавшие от него. Но как их найти? И окажется ли желание как-то помочь Красной Армии сильнее страха перед неминуемым расстрелом, если контакт с нашими разведчиками будет обнаружен? Существенным препятствием являлся и языковой барьер. Не так-то просто расспросить даже благожелательно настроенного немца, когда знание языка сводится к нескольким фразам.

Все это заставляло офицеров разведотдела большую часть времени проводить непосредственно в разведывательных подразделениях частей и соединений. Нужно было чутко улавливать все новое, что подсказывается практикой, и тут же внедрять это новое в жизнь.

Немало поездок выпало и на мою долю. Помнится, в 262-й стрелковой дивизии я заинтересовался боевым опытом разведроты и, в частности, деятельностью сержанта И. М. Бушуева, о подвигах которого ходили прямо-таки легенды. Казалось, что для него не существует невозможного.

Николая Моисеевича Бушуева я знал и раньше. Уроженец Западной Сибири, он с отроческих лет пристрастился к охоте. Сотни, а может быть, тысячи километров исходил он по тайге. Думается, что именно в эту пору зародились и начали развиваться у него те качества, которые [208] необходимы разведчику. Он научился отлично ориентироваться на местности, бесшумно передвигаться, метко стрелять. Необычайно острыми были у него слух и зрение. Николай прекрасно запоминал мельчайшие детали, безошибочно находил дорогу в лесу, среди болот.

Я уже не раз подчеркивал, что условия для действия разведчиков в Восточной Пруссии были трудными. И несмотря на это, в течение месяца группа, возглавляемая коммунистом Бушуевым, захватила на разных участках десять пленных.

— Везет Бушуеву! — говорили в подразделениях.

— Тому везет, кто сам везет! — неизменно отвечал он.

И это была правда. Планируя очередную вылазку в стан врага, Бушуев не жалел сил и времени на подготовку. И всякий раз совершенствовал тактические приемы. Шаблонов он не терпел.

— Обобщили бы свой опыт, — сказал я Бушуеву.

Улыбаясь, он ответил:

— Обо всех подробностях поведаю, а уж выводы делайте сами. Вам сверху виднее, что правильно, а что нет. Я ведь могу такое наобобщать...

Рассказывать он был мастер. И думается, что эта способность тоже развилась во время его походов по тайге. Случалось, начнет говорить, а мне через несколько минут уже кажется, что не в землянке мы сидим, а у таежного костра. А голос рассказчика звучит спокойно, неторопливо:

— Вот я и говорю, товарищ полковник, готовили мы поиск. Ползаем, наблюдаем. Выявили, что перед гитлеровскими траншеями полным-полно фугасов. А на проволочных заграждениях — консервные банки пустые. Чуть притронулся — шум на всю округу. Как тут быть? Без хитрости не обойтись. Решил с ребятами посоветоваться. Одна голова — хорошо, а десять — лучше. Посовещались, и был принят такой план: загодя взорвать эти проклятые управляемые фугасы, а заодно и проволоку с «колокольчиками». Удлиненным зарядом это не так трудно сделать. Но ведь всполошатся фашисты от взрывов.

— Ну и как же поступили?

— Смекнули мы, что последние пять-шесть дней наша артиллерия время от времени гвоздит в первой траншее гитлеровцев. Вот и порешили использовать шумовую маскировку... [209]

А ночью группа разведчиков заняла исходную позицию. Установили удлиненный заряд. Затем, как было условлено, гаубичная батарея дала залп по объекту поиска. В грохоте взрывов спрятался еще один, дополнительный. Это разведчики расправились с фугасами. Тут же они ворвались в траншею и захватили в плен гитлеровского солдата.

Изобретательность Николая Бушуева была поистине неисчерпаема. Как-то нужно было взять пленного в гарнизоне одного из опорных пунктов. Местность была открытая. Казалось, подобраться к противнику невозможно. И все же сержант Бушуев нашел способ: он обнаружил неглубокую канавку, ведущую в глубину обороны.

Ночью четыре разведчика поползли по канавке. Она оказалась очень мелкой — приходилось двигаться, плотно прижимаясь к земле. К тому же в канавке был мокрый снег (дело происходило в первых числах ноября). И тем не менее разведчики благополучно добрались до землянки, из которой было намечено взять пленного. Бушуев подал условный сигнал: пять минут отдыха.

Лежали и слышали глухие голоса, доносившиеся из землянки. Сколько же там гитлеровцев? От этого зависел план дальнейших действий. Командир группы осторожно заглянул в окно, не полностью закрытое маскировочной шторой: четыре немца играли в карты, пятеро, если не больше, спали на нарах.

Как же поступить? Можно, разумеется, бросить гранату и ворваться в землянку. Но где гарантия того, что кто-то из гитлеровцев останется жив? Мало того, услышав взрыв, наверняка переполошатся соседи. Значит, отходить придется под огнем. А это весьма сложно, тем более если будет пленный... Он же должен быть! Ведь шли-то за «языком».

Бушуев нашел оригинальное решение. Оставив своих товарищей у входа в землянку, он осторожно подполз к крыше и заткнул рукавицей печную трубу. Наверняка кто-то из немцев выйдет на улицу, чтобы посмотреть, в чем дело. И точно, не прошло и минуты, как один из игравших в карты поднялся со своего места. Даже не взяв автомат, он вышел на улицу. Остальное, как говорится, было делом техники. Гитлеровец даже вскрикнуть не успел, как очутился в руках разведчиков. После этого Бушуев слегка постучал по трубе и вытащил рукавицу. Появление [210] второго вражеского солдата не входило в его планы. Да и рукавица понадобилась для того, чтобы заменить кляп.

Разведчики с пленным ушли, а Бушуев решил задержаться. Приготовив гранаты, он наблюдал за гитлеровцами через то же окно. Те, ничего не подозревая, продолжали играть в карты. Долгое отсутствие четвертого партнера ничуть не встревожило их. Теперь, когда группа была уже далеко, можно было не опасаться переполоха. За себя Бушуев не беспокоился. Один-то он уйдет. В окно землянки полетели гранаты. Сержант быстро догнал свою группу. Таков был разведчик коммунист Николай Бушуев.

Одна из наших встреч с ним состоялась буквально накануне октябрьских праздников. Я тепло поздравил Николая Моисеевича, пожелал ему новых успехов.

— Как собираетесь отметить знаменательную дату?

— В поиск пойдем, — ответил Бушуев. Заметив на моем лице удивление, он пояснил: — Фашисты небось думают, что мы гулять будем. Вот мы и воспользуемся этим. А когда вернемся с «языком», тогда можно и свои фронтовые сто граммов принять. А вы, товарищ полковник, в штаб армии сейчас? Тогда кланяйтесь от всех нас подполковнику Антонову, товарищу Позднякову, да и остальным тоже. Пускай не сомневаются: мы свое дело делали и делать будем!

* * *

Мы получили весьма важные сведения из 338-й стрелковой дивизии. Уже известные читателю разведчики Федор Фирсов, Федор Соснин и Айтказы Дильдикбаев захватили в плен обер-ефрейтора, награжденного двумя гитлеровскими орденами и снайперским значком. Суть, конечно, была не в наградах. Главное заключалось в том, что пленный сообщил о концентрации вражеских войск в районе западнее Пилькаллена. Эти сведения подтверждались данными аэрофотосъемки.

— Что замышляет ваше командование? — спросил я.

— Точно не знаю, но, судя по всему, готовится контрудар, который имеет целью оттеснить русских за границу рейха. Это воодушевило бы наших солдат.

— Значит, настроение у них не очень бодрое?

Обер-ефрейтор промолчал. Но это молчание, его вид были красноречивее любого ответа. [211]

Штаб армии предупредил командиров соответствующих частей и соединений о готовящемся противником контрударе. И предупредил вовремя.

27 ноября после артподготовки гитлеровцы устремились вперед. В контрударе, как мы и предполагали, приняли участие 69-я пехотная дивизия и 193-й запасной полк, которые были поддержаны танками и самоходками.

Кое-где противнику удалось продвинуться до одного километра. Однако после этого наступление захлебнулось. Вражеская пехота и бронированные машины остановились. И тут их накрыл огонь пушек, гаубиц, минометов разных калибров, в том числе залпы «катюш». Потеряв около 20 танков, несколько сотен солдат и офицеров, фашисты, так и не добившись успеха, вынуждены были отойти на исходные позиции.

Эти бои местного значения помогли нам уточнить позиции вражеской артиллерии. Сведения оказались весьма полезными в будущем. И вот почему. За последнее время нам с трудом удавалось нащупывать позиции батарей. Причина этого заключалась в том, что гитлеровское командование прибегло к тактике непрерывного маневрирования. В чем она заключалась? На этот вопрос дает ответ приказ по артиллерии 38-го немецкого армейского корпуса, захваченный нашими разведчиками. Позволю себе привести наиболее интересные выдержки из этого документа.

«Последние крупные наступательные операции русских вновь показали, что перед началом наступления наша артиллерия в основном подавляется авиацией и длительной артиллерийской подготовкой... Чтобы воспрепятствовать этому, артиллерия должна быть подвижной. Пристрелку и методический огонь следует вести с других позиций...

Каждому дивизиону выделить по меньшей мере одну кочующую батарею... Широко использовать ложные орудия. Для оборудования хорошей ложной позиции недостаточно построить орудийные площадки. Необходимо также проложить колею и соорудить хорошо заметные блиндажи»{7}.

Вполне понятно, что эти мероприятия, неуклонно проводившиеся гитлеровцами, затрудняли ведение разведки. А попытка организовать контрудар помогла нам вскрыть [212] систему огня. Можно сказать, что враг организовал разведку боем наоборот, то есть в наших интересах.

Кочующие батареи, ложные огневые позиции не были единственным новшеством, с которым мы столкнулись осенью 1944 года. Изменилось построение боевых порядков в обороне. Если раньше в первой траншее сосредоточивалась большая часть солдат и стрелкового вооружения, то теперь там находилась едва одна треть их.

Дело в том, что на опыте летних и осенних боев гитлеровцы убедились: после мощной артиллерийской подготовки первую траншею все равно не удержать. Поэтому огневые средства, основную массу личного состава они стали размещать во второй и третьей траншеях.

Чтобы повысить живучесть своей обороны, противник начал создавать в тактической глубине ударные группы пехоты, усиленные танками, самоходными орудиями. Этот резерв предназначался для быстрого нанесения контрударов, блокирования прорыва.

Разумеется, все эти и другие нововведения довольно быстро стали нам известны. Анализируя разведывательные данные, сопоставляя их, мы уловили нечто новое в действиях противника. Последующие уточнения полностью прояснили картину. Это помогло нашему командованию своевременно разработать контрмеры.

В середине декабря 1944 года был получен приказ командующего фронтом о подготовке к новому наступлению. 39-й армии предстояло действовать на направлении главного удара: сначала на Пилькаллен, затем на Тильзит. Обо всем этом мне сообщил начальник штаба.

— Темп наступления планируется очень высокий, не менее шестнадцати километров в сутки. Это значит, что бои придется вести и ночью. Общая глубина операции — порядка восьмидесяти километров. Учтите эти особенности при составлении плана разведки.

До начала наступления в полосе армии мы провели свыше двухсот поисков, в ходе которых разведчики захватили около ста пленных. При этом довольно широко стала применяться тактическая новинка, связанная с использованием трофейного реактивного противотанкового фаустпатрона. Это устройство предназначалось для поражения танков на расстоянии до 30 метров. С ним легко управлялся один человек, а сила взрыва была значительной.

По ночам разведчики, вооружившись трофейными фаустпатронами, [213] подбирались к вражеским траншеям и давали залп. Сильная взрывная волна контузила или, во всяком случае, оглушала гитлеровских солдат. Наши бойцы тут же врывались в окоп и брали «языков». Немалое значение имел тот факт, что взрывы фаустпатронов были очень похожи на разрывы мин. Поэтому такой способ нападения, как правило, не будоражил соседние огневые точки. Отправляясь в очередной поиск, разведчики часто шутили: «Идем глушить рыбку!» И чаще всего они возвращались с богатым «уловом».

Показания пленных, в частности, позволяли сделать вывод о том, что гитлеровское командование ожидает нашего наступления. Стало известно, например, что противник намерен осуществить контрартподготовку, включающую не только обстрел наших огневых позиций, но и своих первых траншей. Враг рассчитывал, что в первые же минуты наступления наши солдаты будут уже там. Я немедленно доложил об этом командованию армии. Подразделения получили соответствующие указания: не торопиться с броском в первую траншею.

12 января началась Висло-Одерская стратегическая наступательная операция, осуществляемая войсками 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов при содействии войск 70-й армии, левого крыла 2-го Белорусского и правого крыла 4-го Украинского фронтов{8}. [214]

13 января начали наступление и войска 3-го Белорусского фронта. Днем позже пошли вперед соединения 2-го Белорусского фронта. Совместными усилиями им предстояло разгромить одну из крупнейших фашистских группировок, оборонявших Восточную Пруссию. Наша 39-я армия, взаимодействуя с соседями, главный удар наносила в направлении на Пилькаллен и Тильзит.

Наступление развивалось при неблагоприятных погодных условиях. Низкая облачность, туманы, снегопады не позволяли рассчитывать на поддержку авиации. Значительно снижалась эффективность артиллерийского огня. Плохая погода мешала не только летчикам и артиллеристам. Определенные трудности возникли и у нас, разведчиков. Наблюдение за полем боя, а тем более за всем, что происходит в глубине обороны противника, становилось практически невозможным. Над самой землей висел плотный туман. Такой плотный, что хоть ножом его режь. Какое уж тут наблюдение? Перестали поступать и аэрофотоснимки. Вся надежда была на разведывательные группы, действовавшие в первых рядах наступавших, а порой и впереди них. Благодаря разведчикам к исходу первого дня наступления мы имели более 20 пленных. Их показания позволили установить, что противник еще не использовал тактические резервы. Следовало ждать контратак.

Наши предположения подтвердились. На следующее утро гитлеровцы попытались восстановить положение. Однако ударная группировка 39-й армии продолжала взламывать главную полосу обороны. К исходу третьих суток она была прорвана. И тут же в образовавшуюся брешь командование ввело 1-й танковый корпус, которым командовал генерал-лейтенант танковых войск В. В. Бутков. Танки, оторвавшись от пехоты, громили фашистские штабы, не давали отступающим частям закрепляться на промежуточных рубежах.

В этот напряженный период мы непрерывно поддерживали радиосвязь с начальниками разведок соединений и частей. Объем поступающей информации был так велик, что сотрудники отдела просто не успевали «переваривать» его. Лишь в исключительных случаях приходилось выезжать на места для оказания помощи. Опыт, приобретенный в боях, позволял разведчикам уверенно действовать [215] без наших подсказок. Если говорить откровенно, то я несколько беспокоился за разведчиков 5-го гвардейского стрелкового корпуса. Но очень скоро я убедился, что недавно прибывший к нам начальник разведки корпуса гвардии подполковник Г. М. Доценко — умелый руководитель, знающий и опытный офицер. Он хорошо организовал работу подчиненных.

А донесения все шли и шли. Они свидетельствовали о том, что продвижение наших войск развивается успешно. Разведчики, вырываясь вперед, громили колонны, захватывали автомашины, пленных, большое количество снаряжения.

К утру 19 января темпы наступления возросли. Все говорило о том, что противник в растерянности. Части армии за сутки прошли до 35 километров и во взаимодействии с соединениями 43-й армии овладели городом Тильзит. Частичная дезорганизация вражеской обороны позволила без оперативной паузы начать новую армейскую наступательную операцию.

Противник под прикрытием сильных арьергардов поспешно отводил части 56, 548 и 561-й пехотных дивизий 9-го армейского корпуса и остатки 26-го армейского корпуса на западный берег реки Дайме, где находился новый оборонительный рубеж.

Кое-что мы уже знали об этом рубеже. Некоторые данные были получены из штаба фронта. Немало интересного рассказали аэрофотоснимки. Но этого было недостаточно для того, чтобы ответить на все вопросы, которые могут возникнуть в ходе дальнейшего наступления. Поэтому офицеры нашего разведотдела во главе с подполковником Антоновым выехали в соединения для разработки плана предстоящих действий.

Уже через два дня поступила важная информация. Группа разведчиков, которой командовал младший лейтенант С. Воронков, устроила засаду во вражеском тылу. Через дорогу, которая поднималась в гору, они протянули телефонный кабель. Точнее, не протянули, а положили его поперек дороги. Прошел один грузовик, второй... Разведчики терпеливо ждали. Но вот показался мотоциклист. Вот он почти поравнялся с нашими бойцами, искусно замаскировавшимися по обе стороны шоссе. Миг — и кабель уже натянут на высоте чуть больше метра. Срезанный [216] им гитлеровец упал. Скорость была невелика, и он получил лишь легкие ушибы.

Пленный оказался унтер-офицером, он вез из штаба корпуса схему оборонительных сооружений на рубеже, проходящем по реке Дайме. Стоит ли говорить, насколько ценными для нас оказались эти сведения?! Допрос унтер-офицера позволил уточнить интересующие нас детали.

Оборонительные сооружения состояли из пулеметных дотов, наблюдательных пунктов с бронеколпаками и убежищ, соединенных между собой сетью сплошных траншей и ходов сообщения полного профиля. Доты, как сообщил пленный, представляли собой железобетонные сооружения, состоящие из двух частей: жилой и боевой. Гарнизон каждого дота — 15–18 человек. Толщина стен боевого отсека достигала метра. Схема подсказывала, что в среднем на километр фронта приходилось по два таких дота. Оборонительный рубеж лежал за рекой Дайме, которая сама по себе являлась довольно серьезным препятствием. Ширина ее достигала 80 метров, глубина — 3–4 метров.

Все свидетельствовало о том, что противник располагает хорошо подготовленной в инженерном отношении обороной. Но убедились мы и в другом. Гитлеровцы, изрядно потрепанные в предшествующих боях, еще не успели по-настоящему закрепиться на этом рубеже. Об этом говорили донесения многих разведывательных групп. При очередном докладе командующему армией и начальнику штаба я специально подчеркнул мысль о том, что время в данном случае работает против нас.

— Точно подмечено, — согласился со мной генерал И. И. Людников. — Надо начинать.

В ночь на 23 января начался штурм «железобетонных ворот к Кенигсбергу» — так называли немцы укрепленный рубеж на реке Дайме. Едва наши бойцы ступили на лед, как заговорили вражеские доты. Однако их огонь не смог остановить атакующих. Преодолевая глыбы льда, проваливаясь в полыньи, они все же достигли противоположного берега. Завязалась рукопашная схватка во вражеских траншеях. Одновременно штурмовые группы блокировали доты и приступили к их уничтожению. Бой длился всю ночь. К утру наши войска значительно расширили захваченные плацдармы.

К 25 января «железобетонные ворота Кенигсберга» были наконец пробиты мощными ударами наших соединений. [217] Командование 39-й армии получило возможность ввести в прорыв части, имевшие высокую мобильность. Донесения, поступавшие от разведывательных групп, находившихся во вражеском тылу, говорили о том, что гитлеровцам становится все труднее управлять войсками.

Вспоминается в связи с этим допрос пленного майора — командира одной из немецких групп. Он рассказал, что после прорыва укреплений на реке Дайме русские танки оказались в тылу оборонявшихся. Немецкий офицер понял, что оставаться на занимаемом рубеже бессмысленно. Под покровом ночи он решил отвести подчиненные ему подразделения. Но сделать это ему не удалось.

— Повозки беженцев застопорили движение военных машин, — сетовал он. — Какой-то полковник, истерически крича, приказал мне и моим солдатам остановиться и занять оборону. Солдат оставалось совсем мало. Многие ночью разбрелись по лесам. Тем не менее я повиновался. А утром соседний батальон, никого не предупредив, отошел, оголив мне фланг. Я повел солдат к Каймену, но оттуда тоже уже бежали и военные, и гражданские...

Казалось бы, частный эпизод. Но мы видели за ним большее. Беспорядок на дорогах, хаотичный отход войск — все это говорило о том, что следует наращивать темпы наступления. И командование армии делало все возможное для того, чтобы успешно выполнить эту задачу.

В эти дни я оказался свидетелем потрясающего случая, который говорил не просто о жестокости, а раскрывал саму звериную сущность фашизма.

Одно из наших танковых подразделений, преследуя отступавших гитлеровцев, вышло к мосту через реку Дайме. Однако двигаться дальше танкисты не имели возможности. Мост был запружен людьми, спешившими перебраться на западный берег. Если бы это были вражеские солдаты, то решение могло быть только таким: вперед! Но перед машинами находились старики, женщины, дети, многие сотни мирных жителей. И как ни велика была ненависть наших бойцов к фашистской Германии, танки остановились.

И вдруг страшный взрыв потряс окрестные поля. Гитлеровцы взорвали мост. В тот миг я находился неподалеку. Услышав грохот, я приказал водителю повернуть к [218] реке. Трудно описать словами то, что мы увидели. Огромное количество трупов, искалеченных тел было разбросано по берегам, по остаткам настила. Думается, что еще больше людей погибло в водах Дайме. Вот так: не щадить ни чужих, ни своих. Гитлеровцы оставались верны себе.

Вскоре войска 39, 43 и 11-й гвардейской армий подошли к внешнему оборонительному обводу Кенигсбергской крепости. Противник успел подтянуть свежие силы и, опираясь на полевые и долговременные укрепления, оказывал частям и соединениям упорное сопротивление. Командование нашей армии прилагало все усилия к тому, чтобы выйти к морю западнее города и таким образом отрезать гарнизон от группировки гитлеровцев, ведущей бои на Земландском полуострове, лишить его связи по суше с портом Пиллау.

91-я гвардейская стрелковая дивизия 1 февраля вырвалась вперед, опередив соседей на десять километров. За следующий день гвардейцы продвинулись еще на одиннадцать. Им наконец, удалось выйти на берег Балтийского моря. Когда мы получили донесение об этом, радости нашей не было предела. Однако она оказалась преждевременной. Фашисты не замедлили воспользоваться отставанием соседних соединений. Им удалось окружить дивизию.

Несколько дней продолжались ожесточенные бои. Попытка пробиться к окруженным не увенчалась успехом. Боеприпасы и продовольствие в частях, оказавшихся в кольце, были на исходе. 8 февраля гвардейцы получили приказ: прорываться из окружения.

Сейчас трудно сказать, как это получилось, но фашистам удалось перехватить и расшифровать радиограмму, в которой указывался маршрут отхода. Вражеские части немедленно начали перегруппировку, для того чтобы нанести решающий удар. И опять отличились разведчики. Группа гвардии капитана А. Щербакова своевременно заметила сосредоточение гитлеровских войск на путях отхода и правильно оценила сущность этого маневра. Благодаря полученной информации гвардии полковник В. И. Кожанов, который командовал дивизией, изменил первоначальный план.

Прорыв дивизии через боевые порядки противника начался в ночь на 9 февраля. Всем пришлось трудно, но в [219] особенно тяжелом положении оказался 227-й гвардейский стрелковый полк. Готовясь к самому худшему, офицеры штаба сожгли наиболее важные документы. Встал вопрос о сохранении полкового Знамени. Кто-то предложил закопать его в лесу: дескать, скоро вернемся сюда. Но офицер разведки гвардии капитан Николай Батхель спрятал Знамя на груди под стеганкой. Прикрываемый разведчиками, он пронес его через все преграды.

Несколько позже, после завершения Восточно-Прусской операции, я встретился с Василием Ивановичем Кожановым. Он стал генерал-майором, ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

— Жизнью своей и многих товарищей, — сказал он, — я обязан разведчикам дивизии. Хочу, Максим Афанасьевич, чтобы вы знали об этом.

В середине февраля наземным и воздушным наблюдением было установлено, что гитлеровцы накапливают силы западнее и северо-западнее Кенигсберга. Анализ поступающих данных показал, что противник готовит двусторонний удар с целью захвата автомобильной и железной дорог, связывающих Кенигсберг с городом Фишхаузен. Цель такого удара была ясна: соединение двух группировок. А вот какими силами располагают фашисты для выполнения своего замысла?

Немало часов колдовали мы над картами и разведдонесениями. В конечном итоге пришли к выводу: наиболее вероятно, что гитлеровцы попытаются нанести удар со стороны Кенигсберга силами 5-й танковой дивизии, усиленной пехотными частями, а со стороны земландской группировки — силами дивизии из состава 28-го армейского корпуса, которую поддержит танковый батальон.

Обо всем этом я доложил Военному совету армии. Шло обсуждение вопроса о контрмерах, когда настойчиво зазвонил телефон. Генерал И. И. Людников недовольно поморщился. Он не любил отвлекаться, и, как правило, во время совещаний телефоны молчали. Разве что кто-то из штаба фронта потребует его к аппарату. Иван Ильич с неохотой поднял трубку:

— Слушаю! Что? Что вы сказали?! Не городите ерунду! — Потом он некоторое время молчал, плотно прижав трубку к уху. Наконец тяжело опустился на стул. — Товарищи, — глухо произнес он, — мне только что сообщили, [220] что тяжело ранен генерал Черняховский. Он в госпитале, в сознание не приходит...

Весть об этом была подобна удару молнии. Как это могло случиться? Где? Когда?

Чуть позже выяснилось, что с утра 18 февраля командующий фронтом находился в 5-й армии у генерал-полковника Н. И. Крылова. Оттуда он выехал в 3-ю армию. Чтобы попасть на командный пункт, предстояло миновать развилку дорог, которая методически обстреливалась артиллерией противника. И нужно же было так случиться, чтобы именно в тот момент, когда на развилку выехала машина генерала И. Д. Черняховского, прозвучал роковой взрыв. Крупный осколок ударил в грудь. В госпитале Иван Данилович, так и не приходя в сознание, скончался.

Вскоре мы читали в «Правде» правительственное сообщение: «Совет Народных Комиссаров СССР, Народный комиссариат обороны СССР и Центральный Комитет ВКП(б) с глубоким прискорбием извещают, что 18 февраля скончался от тяжелого ранения, полученного на поле боя в Восточной Пруссии, командующий 3-м Белорусским фронтом Черняховский Иван Данилович — верный сын большевистской партии и один из лучших руководителей Красной Армии.

В лице тов. Черняховского государство потеряло одного из талантливейших молодых полководцев, выдвинувшихся в ходе Отечественной войны...»{9}

Я видел многих солдат, сержантов, офицеров, которые читали и перечитывали это сообщение со слезами на глазах. И горе этих людей было понятно. Все, кто знал Ивана Даниловича, относились к нему с глубоким уважением. Его любили за человечность, за высокую требовательность, сочетающуюся с внимательным отношением к подчиненным, за доступность и простоту.

Вспоминается мне последняя встреча с ним. Это было в ту пору, когда части 39-й армии находились уже за рекой Дайме. Командующий фронтом приехал на наблюдательный пункт генерала И. И. Людникова.

— Хорошо шагаете! — воскликнул он, выходя из машины. — Теперь, когда эта чертова речка позади, передам в ваше подчинение еще один корпус — тринадцатый гвардейский. — Склонившись над картой, он продолжил: — [221] Задача — окружить северную часть Кенигсберга, прорваться в район Байике. Вот где, Иван Ильич, я хотел бы с вами в следующий раз встретиться!

Части армии выполнили свою задачу. Но, увы, встреча с генералом И. Д. Черняховским не состоялась.

Все мы были еще полны горькими мыслями о безвременной кончине генерала И. Д. Черняховского, когда гитлеровцы, как и предполагалось, попытались нанести встречные удары: один со стороны Земландского полуострова, другой из Кенигсберга. Начались они мощной артиллерийской подготовкой, в которой принимали участие корабельные орудия. Вместе с командующим армией я находился на его наблюдательном пункте, наспех оборудованном в полуподвальном помещении разрушенного здания. Вокруг рвались тяжелые снаряды, гудела земля, но в душе была полная уверенность, что наши соединения и части не дрогнут, выстоят. Так оно и вышло. Лишь на отдельных участках гитлеровцам удалось несколько продвинуться вперед. Но и там положение вскоре было восстановлено. Фронт временно стабилизировался.

Маршал Советского Союза А. М. Василевский, которому Ставка Верховного Главнокомандования поручила командовать 3-м Белорусским фронтом после гибели генерала И. Д. Черняховского, поставил перед войсками задачу основательно подготовиться к решающему штурму Кенигсберга. Гарнизон вражеской крепости к тому времени насчитывал более ста тысяч солдат и офицеров. В их распоряжении были мощные укрепления, огромные запасы оружия, боеприпасов, продовольствия. Кроме того, существовала пятикилометровая полоса вдоль железной дороги, связывающей город с портом Пиллау. Судя по всему, предстояли тяжелые бои. Без потерь, как известно, не обходится ни один бой. Но терять людей на заключительном этапе сражений (в том, что крах гитлеровской Германии близок, уже никто не сомневался) было особенно больно и обидно. Поэтому мы готовились, готовились и еще раз готовились. И снова сотни наблюдателей засекали огневые точки врага. И снова уходили в тыл противника группы разведчиков. Радиограммы, письменные донесения, устные доклады... Все больше и больше условных знаков появлялось на наших картах. Все ближе становился заветный день — день решительного штурма фашистской крепости, цитадели прусского милитаризма. [222]