«Медвежий вал»
Прежде чем продолжить свой рассказ, я постараюсь разъяснить, откуда взялось такое название. Действительно, что за «Медвежий вал»? Я пытаюсь вспомнить, где и когда появились эти слова. Пытаюсь и не могу. В официальных документах разведотдела 39-й армии я так и не нашел этого названия. Часто в них, да и в книгах, встречается другое: Восточный вал. О строительстве этого вала фашисты объявили еще в августе 1943 года.
И все же я позволю употребить название «Медвежий вал», подразумевая под ним часть Восточного вала, примыкавшую к Витебску. В дни боев это название было в обиходе. И не только в нашей армии.
Когда в день тридцатилетия освобождения Витебска от немецко-фашистских захватчиков в город съехались участники минувших боев, то на общегородском митинге было зачитано их обращение к молодежи 2017 года. В нем говорилось: «...Мы, воины Третьего Белорусского и Первого Прибалтийского фронтов, преодолели «Медвежий вал» и 27 июня 1944 года разгромили и пленили сорокатысячную армию врага. Мы завещаем вам нашу победу». Обращение это было вложено в макет снаряда из нержавеющей стали и замуровано в монумент Победы, воздвигнутый в Витебске. Так что хотим мы или нет, а это, может быть, и неофициальное название — «Медвежий вал» — вошло в историю.
Итак, в первые месяцы 1944 года наши войска продолжали вести бои с противником на подступах к «Медвежьему валу». Их, как правило, называли боями местного значения. Вероятно, с точки зрения стратегической так оно и было. Но нас радовала каждая отбитая у противника высота, каждая освобожденная деревня. Мы понимали, что идет подготовка к большому, быть может, решающему наступлению. [115]
В один из февральских дней мы с офицером разведки пробирались на НП дивизии. Вокруг нас был лес. Время от времени мы пересекали поляны. И вот на одной из них я неожиданно споткнулся. Так, во всяком случае, мне показалось. Попытался подняться и только тут понял, что причина в другом. Снег, примятый при падении, быстро окрашивался кровью. Да и нога показалась вдруг какой-то чужой. С помощью товарища быстро отполз в сторону. Ведь если пуля выпущена снайпером, то вслед за ней может последовать и вторая. Наскоро наложили повязку. Хотя рана была и не тяжелой, но на несколько дней я все же выбыл из строя.
В госпиталь ложиться не хотелось. Лечился в своем же блиндаже. Правда, товарищи по разведотделу всячески стремились уберечь меня от излишних волнений и хлопот. У меня появилась возможность не только перечитать все газеты, но и проанализировать события, происходящие на фронтах. Словом, можно было просто лежать и размышлять. А материала для таких размышлений было более чем достаточно.
Военно-политическое положение нашей страны к этому моменту значительно упрочилось. На фронтах инициатива сохранялась за Красной Армией. К концу 1943 года было освобождено около половины всей территории, захваченной врагом. Мощь наших Вооруженных Сил непрерывно возрастала{3}.
И эта мощь, эта несокрушимая сила, как я имел возможность убедиться, умело направлялась на разгром немецко-фашистских оккупантов. Да, именно на разгром, а не просто на изгнание с нашей земли.
Уже в январе 1944 года началось наступление Красной Армии под Ленинградом. Оно имело перед собой такую цель: полностью освободить город на Неве от блокады, [116] выйти в Прибалтику. Эта операция проводилась силами трех фронтов: Ленинградского, Волховского, 2-го Прибалтийского. Сухопутные силы Красной Армии поддерживались Балтийским флотом и партизанами.
За сравнительно небольшой срок наши войска продвинулись вперед на 220–280 километров, освободили многие сотни населенных пунктов, города Гатчину, Пушкин, Павловск, Петродворец, Красное Село, Новгород, Кингисепп, Лугу и многие другие. Так завершилась девятисотдневная героическая оборона Ленинграда.
Успешно наступала Красная Армия и на Правобережной Украине. Особого внимания, с моей точки зрения, заслуживала Корсунь-Шевченковская операция. Советские войска нанесли мощный удар с двух сторон и 28 января соединились в районе Звенигородки, замкнув кольцо вокруг десяти вражеских дивизий. Гитлеровское командование предприняло отчаянные попытки прорваться из окружения. Но в упорных боях наши войска отразили все атаки врага и к середине февраля завершили разгром окруженной группировки. На поле боя осталось свыше 55 тысяч трупов гитлеровцев, 18 тысяч солдат и офицеров противника сдалось в плен.
Удар у берегов Финского залива, удар на Украине... Когда же наступит наш черед? Лежа в блиндаже, я не раз возвращался к этой мысли. Могли ли мы наступать в первые месяцы 1944 года? Если подходить со старыми мерками, то, безусловно, могли. Нами достаточно хорошо была изучена система обороны противника. Мы детально изучили силы, противостоящие нам. Получив приказ о наступлении, части и соединения армии наверняка смогли бы продвинуться вперед, освободить определенное количество населенных пунктов. Но такого приказа не поступало. Вполне естественно, что может возникнуть вопрос: почему?
Чем дальше я размышлял над всем этим, тем яснее мне становилось, что теперь более сложные задачи стоят перед войсками фронта. Не мучительно медленное продвижение вперед, не постепенное оттеснение противника от одного рубежа к другому, как это было в период боев на ржевско-вяземском выступе, под Духовщиной, а мощные удары, имеющие своей целью полный разгром вражеских группировок, — вот что ожидало нас, судя по всему, в будущем. А крупные наступательные операции [117] требовали, естественно, серьезной и всесторонней подготовки.
И мы готовились.
Едва затянулась рана, я снова стал регулярно выезжать в части и соединения. Как и прежде, долгие часы мы просиживали над картами, над разведывательными донесениями, поступающими в отдел. Условные знаки все гуще покрывали зеленые квадраты топографических карт, а мы продолжали уточнять, перепроверять имеющиеся у нас данные, по мере возможности дополняли их.
В апреле 1944 года 39-я армия по приказу командующего 3-м Белорусским фронтом генерал-полковника И. Д. Черняховского (нас передали в состав этого фронта несколько раньше) перешла к жесткой обороне. Какой-то год назад такой приказ мог бы вызвать уныние. Дескать, плохо наше дело, если вынуждены обороняться. Но теперь все обстояло иначе. Мы понимали, что переход к обороне — это один из признаков подготовки к серьезному наступлению. Именно в таких условиях проще всего произвести необходимые перегруппировки, подтянуть резервы, пополнить запасы горючего, снарядов, патронов и всего остального, что требуется для нанесения сокрушительного удара по врагу.
По данным авиаразведки, из показаний пленных, из немецко-фашистских штабных документов, которые сумели скопировать и переслать в штаб фронта витебские подпольщики, мы знали, что в районе Витебска создана мощная, хорошо оборудованная в инженерном отношении оборонительная полоса. Она включала в себя две позиции с двумя-тремя линиями траншей, опорными пунктами, узлами сопротивления. Траншеи переднего края, проходившие в 8–12 километрах восточнее города, далее поворачивали на юго-запад, тянулись по западному берегу реки Лучесы. Подступы к переднему краю прикрывались проволочными заграждениями и минными полями. Второй оборонительный рубеж проходил на расстоянии 1–3 километров от города и состоял из сплошных траншей, опорных пунктов, дзотов, бронеколпаков.
Этим дело не ограничивалось. Сам Витебск был подготовлен к круговой обороне, превращен в настоящую крепость. Кирпичные дома и хозяйственные постройки [118] связывали ходы сообщения. Подвалы были дооборудованы и стали надежными укрытиями. Окна, дверные проемы зданий, особенно на окраинах города, на перекрестках улиц и площадях, фашисты заложили камнем, оставив лишь узкие щели для ведения огня. Можно было предположить, что гитлеровцы намерены драться за каждый дом, за каждый квартал.
Боевая работа разведчиков стала значительно сложней. Но и мастерство их неизмеримо возросло. Не буду вдаваться в подробности, но скажу только, что им стали под силу не только рейды в глубокий вражеский тыл, но и действия непосредственно в Витебске, оккупированном врагом. Там, в частности, побывал Владимир Карпов, о котором я уже неоднократно упоминал ранее. Переодевшись в немецкую форму, он пробрался в город, связался с подпольщиками, получил у них копии важных документов и возвратился назад.
Я не рассказываю об этом подробно потому, что к этому времени Карпов действовал уже по заданиям начальника разведотдела фронта. Это он позвонил мне однажды и попросил подобрать опытного офицера-разведчика для выполнения ответственной задачи. Я, не задумываясь, назвал Карпова.
Кстати, не только Карпов постиг трудное искусство разведки. В апреле 1944 года я не раз встречался с Михаилом Яглинским. Впервые он пошел в разведку осенью 1942 года. Вместе с товарищами Михаил привел в расположение наших войск перепуганного, изрядно помятого гитлеровца. Яглинский радовался этому, словно мальчишка. Впрочем, ему в ту пору было всего двадцать лет.
За минувшее время Яглинский многому научился: решительности, выдержке, умению ориентироваться на местности, все видеть и слышать. Не случайно ему поручали самые ответственные задания. Наша очередная встреча была связана с подготовкой к одному из них. Я выехал в разведывательную роту 158-й стрелковой дивизии, для того чтобы помочь в подготовке очередного поиска. И очень обрадовался, узнав, что возглавит группу старший сержант Яглинский.
Встретились мы с ним в землянке. Деревянные нары, покрытые плащ-палатками, под которыми угадывается душистый ельник, автоматы, развешанные на гвоздях [119] и крючьях, вбитых в бревна, небольшая, но, чувствуется, жаркая печка с весело потрескивающими сухими дровами. Как-то по-особому уютно было у разведчиков.
Яглинский коротко, но предельно ясно доложил план поиска, пока еще предварительный.
— С какими трудностями вы сталкиваетесь при ведении разведки в условиях сильно укрепленных позиций противника? — спросил я, когда мы отложили карту.
Яглинский пожал плечами.
— Какие же трудности? Обычное дело...
— Не нужно скромничать, я ведь не ради любопытства спрашиваю. Что вам легко, другому, быть может, трудно.
На обветренных щеках Михаила проступил румянец.
— Вообще-то меньше лазеек стало во фрицевской обороне. Но и мы не лыком шиты.
И Яглинский рассказал, как они с сержантом Константином Шевченко, готовя поиск, каждую ночь по нескольку часов ползали за нашим передним краем, тщательно изучая возможные пути преодоления препятствий и траншей. Каждый бугорок, каждый куст был на учете у разведчиков. «Языка» решили брать у землянки, располагавшейся на опушке леса.
Ночь на 6 апреля выдалась на редкость темной и сырой. Неторопливо, словно нехотя, падал мокрый снег. Группа Яглинского, преодолев болото, вышла в ближайший тыл врага.
— Вижу землянку, — доложил Шевченко, двигавшийся в передовом дозоре.
Подобравшись ближе, разведчики внимательно присматривались, пытаясь оценить обстановку. Потом, разбившись попарно, поползли дальше. Вот уже землянка совсем близко. Слышны приглушенные голоса, кашель. Судя по всему, здесь была не одна землянка, а несколько. Однако менять планы теперь уже было поздно. Тем более что перед Яглинским в темноте неожиданно выросла фигура гитлеровского солдата.
Короткая автоматная очередь разорвала ночную тишину. И тут же раздались взрывы гранат, которые полетели в окна и двери землянок. Сам Яглинский швырнул противотанковую гранату в самую большую землянку и сразу же бросился туда. Разыскав в дыму оглушенного, [120] но живого фашиста, Михаил передал его подоспевшим товарищам.
Нападение было настолько внезапным и дерзким, что враг не смог помешать организованному отходу разведчиков. Они, таща за собой пленного, благополучно миновали болото и добрались до наших окопов, где их поджидали бойцы, готовые в любой момент прийти на помощь.
Около трех десятков «языков» добыл за два года разведчик Михаил Яглинский со своими товарищами. Пять раз он был ранен и после выздоровления непременно возвращался в свою разведывательную роту, в которой получил боевое крещение. Не знаю, каким образом Михаилу удавалось уговорить госпитальное и медсанбатовское начальство, но факт оставался фактом. «У меня в роте прописка постоянная! — шутил Яглинский. — Другого пути нет». К первой награде разведчика прибавились орден Отечественной войны II степени, два ордена Красной Звезды, орден Славы III степени.
В тот раз я задержался в 158-й стрелковой дивизии. И все потому, что вслед за группой Яглинского в поиск должна была отправиться еще одна. Старший сержант А. Иванов, которому поручили возглавить ее, закончил всю подготовительную работу. Можно ли было вернуться в штаб армии, не дождавшись результатов?
В полночь 8 апреля, тщательно проверив оружие и снаряжение, разведчики покинули окопы нашего переднего края. Я, оставаясь там, еще раз мысленно прикидывал: все ли сделано для обеспечения успешной вылазки? Ведь каждая мелочь может сыграть решающее значение. Но вроде бы поводов для волнений не было. Саперы сделали проходы в минных полях, артиллеристы и минометчики заблаговременно произвели пристрелку рубежей и были готовы в случае необходимости прикрыть отход разведывательной группы...
Размышления мои были прерваны автоматными очередями. Что произошло? По моим подсчетам, разведчики еще не могли приблизиться к вражеским траншеям. Неужели нарвались на засаду? Сразу же тоскливо стало на душе. Однако стрельба вскоре прекратилась. А еще через несколько минут ординарец Роман Музыка, который не отходил от меня ни на шаг, разглядел в темноте силуэты [121] людей. Потом и я увидел условный сигнал, поданный карманным фонариком. Что же произошло?
Выяснилось, что, когда группа была на полпути к объекту поиска, один из разведчиков услышал подозрительный шорох. «Может, показалось?» — подумал он. Но уже и старший сержант Иванов почувствовал, что неподалеку кто-то есть. «Быть начеку, приготовиться. Без команды огня не открывать!» — приказал он. Через минуту показались гитлеровцы. Они пересекали лощину, двигаясь как раз в ту сторону, где затаились разведчики.
— Я сразу смекнул — наши «коллеги», — рассказывал мне потом Иванов. — Ну, ребята, шепчу, фрицы нам задачу облегчают. Теперь главное не теряться. — Иванов немного помолчал, облизывая сухие, запекшиеся на ветру губы. Потом продолжил: — Конечно, там все это было короче. И говорить было нельзя — услышат. Но только поняли меня товарищи. А когда подошли фрицы почти вплотную, мы и ударили. Лишь трое сумели убежать. Вот документы остальных. А пленный сейчас в себя придет, можно будет допрашивать...
Часто бывая в подразделениях, я интересовался не только боевыми делами разведчиков. Как организован их быт, что делают они в свободное время? Эти вопросы имели немаловажное значение. И что скрывать, порой приходилось вести резкие разговоры с иными должностными лицами, которые не понимали или не хотели понимать, насколько сложна и ответственна служба разведчиков. Но подобные столкновения были чрезвычайно редки.
Разведчики пользовались всеобщим уважением. Газеты, журналы, новые книги доставлялись им в первую очередь. Часто у нас, в штабе армии, их еще не было, а в землянке разведчиков, смотришь, уже читают. Кстати, замечу, что и художественной самодеятельностью увлекались разведчики. В каждом подразделении находились певцы, танцоры, чтецы.
Как-то мне пришлось присутствовать на концерте в разведроте 17-й гвардейской стрелковой дивизии. Зрители тепло встречали каждого исполнителя. Особенной популярностью пользовался у них радист К. Лисогоренко. Голос у него действительно был прекрасный. Мало того, певец умел очень тонко передать настроение песни, ее внутренний смысл. Честно говоря, я нисколько не удивился, [122] когда после войны узнал, что Лисогоренко стал артистом, выступал в ансамбле песни и пляски одного из военных округов.
Немало было талантов в разведроте этой дивизии. Но, пожалуй, заводилой среди участников самодеятельности был гвардии рядовой Геннадий Ивачев. Он и гармонист, и танцор, и мастер на шутку. Такое, бывало, расскажет, что все окружающие за животы хватаются. Иной раз прямо в землянке пустится в пляс, да так, что, кажется, вот-вот искры из-под каблуков посыплются.
Разведчики любили людей неунывающих, затейников. И это закономерно. Ведь нервное перенапряжение во время поиска, рейда во вражеский тыл должно было чем-то компенсироваться, где-то находить разрядку.
Кстати, Геннадий Ивачев не унывал и в ситуациях, в которых, казалось бы, совсем не до смеха. Командир роты рассказал мне любопытный случай.
Однажды, когда разведчики, в числе которых был и Ивачев, находились уже на исходной позиции, готовые двинуться к вражеским траншеям, неподалеку разорвалась мина. Небольшой осколок попал Геннадию в голову и засел под кожей. Солдат, не потеряв и здесь чувства юмора, попросил командира группы вытащить «что-то твердое». Тот не решился. Тогда Ивачев запустил пятерню в слипшиеся от крови волосы, вытащил осколок сам, попробовал его на зуб и, притворно вытаращив глаза, прошептал: «Братцы, кажись, кость!»
Но командир группы не был склонен шутить. Он приказал гвардии рядовому Ивачеву отправляться в медпункт стрелкового батальона. Как ни умолял Геннадий, в поиск его на этот раз не взяли. А когда разведчики возвратились обратно (произошло это только через два дня), они узнали, что в медпункте, где остался их друг, один за другим следуют сольные концерты Ивачева: он плясал, пел, играл, рассказывал забавные истории. Все медики, а особенно девушки, упрашивали командира разведгруппы оставить Геннадия у них еще на пару деньков. «И сам подлечится, и других поможет быстрее поставить на ноги, — говорили о нем. — Смех, он сильнее всякого лекарства»
В середине апреля мы провели двухдневный армейский слет отличников-разведчиков. Не потому, что для нас наступила какая-то передышка в работе. Увы, напряжение [123] не спадало. Но мы почувствовали, что настала пора обобщить опыт лучших бойцов и командиров. Сотрудники разведывательного отдела штаба армии часто бывали в подразделениях. И разумеется, обо всем интересном, поучительном рассказывали. Но сами разведчики друг с другом встречались редко. Я имею в виду, разумеется, людей из разных подразделений. Потому-то и решили мы собрать хотя бы их представителей. Пускай поговорят, посмотрят на тех, о ком идет добрая слава.
Когда я пришел с этим предложением к члену Военного совета армии генерал-майору В. Р. Бойко, он одобрил нашу идею.
— Только, знаете, не нужно каких-то всеобъемлющих докладов, лекций, — предупредил он. — Пусть люди сами расскажут о своих делах, о тонкостях разведывательной работы. Постарайтесь создать простую, непринужденную обстановку.
Так мы и поступили. Даже свои записи офицеры нашего отдела старались делать так, чтобы это не бросалось в глаза выступающим и не смущало их.
Помню, одним из самых первых подошел к столу заместитель командира взвода разведывательной роты 19-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии старший сержант Михаил Диденко. Небрежно поправив ладонью черные вьющиеся волосы, он озорно сверкнул карими глазами.
— Спрашиваете, как мне лично удалось двенадцать «языков» захватить? Сейчас расскажу.
И замолк, словно голос потерял. Потом, собравшись с мыслями, постепенно разговорился. Он рассказал о том, что каждому поиску предшествовали напряженные тренировки на местности, которая похожа на ту, где предстоит действовать. Самое серьезное внимание уделялось анализу действий разведчиков. Почувствовав, что слушают его с большим вниманием и интересом, Диденко разошелся. Об одном из последних поисков он рассказал не просто живо, а с большим подъемом, душевным вдохновением.
— Участок, на котором предстояло действовать, был для нас новым. Так что начали мы с детального изучения местности. Где какой кустик, примечали, где какой бугорок. Не знаю, может, кто по-другому думает, а я считаю, [124] что, когда даже в темноте хорошо представляешь, сколько ползти до укрытия, до фрицевского окопа, считай, половина успеха в кармане.
По рядам разведчиков пронесся одобрительный гул. Значит, они полностью разделяли такую точку зрения.
— А потом мы разбились на три подгруппы, — продолжал Диденко. — Подгруппу захвата возглавил я. Двумя другими тоже старшие сержанты командовали. А общее руководство — за мной, — добавил он не без гордости.
Я едва успевал делать записи в своей рабочей тетради. На первый взгляд может показаться, что гвардии старший сержант Диденко не рассказывал ничего интересного. Поиск как поиск. Вроде бы о будничных мелочах идет речь. Но мы по опыту знали, что в нашей работе нельзя пренебрегать никакими деталями. Ведь и разведывательная информация, которая поступала к нам в отдел, несведущему человеку могла показаться пустяковой. Велика ли важность, допустим, если кто-то обнаружил еще пару дзотов? В сочетании с десятками уже существовавших, они, практически, ничего не меняют. Но если такие же сведения поступили с соседнего участка, если они подкрепляются данными другого характера, уже можно предположить, что противник думает скорее об обороне, а не о наступлении. Так и здесь, рассказ одного Диденко, быть может, и не содержал чего-то принципиально нового, поучительного. Однако впоследствии, сопоставив его опыт с опытом других разведчиков, наверняка можно было сделать какие-то выводы о наиболее рациональных методах захвата «языков», устройства засад и так далее.
Но возвратимся к поиску, о котором рассказывал Диденко. Обстановка была такова, что рассчитывать на бесшумные действия разведчиков не приходилось. Поэтому подгруппы прикрытия сразу же получили задачу: подавить огнем фланговые пулеметы, отрезать путь для подхода вражеских подкреплений. Замечу, что двухсуточное наблюдение за передним краем позволяло довольно точно представить себе, как будут разворачиваться события после атаки объекта поиска.
В условленное время двинулись вперед. Сапер проделал проход в минном поле. И вот уже пулеметный расчет, который был целью вылазки разведчиков, в нескольких [125] десятках метров. Подгруппы прикрытия бесшумно уходят вправо и влево. Никаких дополнительных команд для этого не требуется. Все обусловлено заранее. Теперь — стремительный бросок. Взрыв гранаты раскалывает ночную тишину. И сразу же в нее вплетаются хлесткие, короткие автоматные очереди.
Один из пулеметчиков был убит. Второй кинулся по траншее в ту сторону, где находилась правая подгруппа прикрытия. Заметив ее, гитлеровец повернул обратно. Тут-то он и попал в крепкие руки Диденко. Можно отходить. Ракета, взвившаяся в небо, сигнализировала о том, что первая часть поиска успешно завершена. Она предназначалась не только для подгрупп прикрытия, но и для подразделений, обеспечивавших действия разведчиков. Как и было условлено, через определенное время после ракеты, исчисляемое одной-двумя минутами, необходимыми для того, чтобы оторваться от противника, ударили наши пулеметы и минометы. Это позволило группе без потерь вернуться в расположение наших войск.
Таким образом, ни местность, на которой разведчикам не приходилось действовать прежде, ни сильная оборона противника не помешали выполнению задания. Не помешали потому, что поиску предшествовала тщательная подготовка. Заранее был рассчитан каждый шаг, учтены наиболее вероятные варианты действия врага.
Интересным и поучительным было выступление командира разведывательной роты 97-й стрелковой дивизии лейтенанта Маскаева, уже известного читателю. Михаил Филиппович поделился опытом организации налета. Что это такое? В отличие от поиска, налет предусматривает сочетание точного огня и стремительного удара. Причем огонь ведут артиллерийские, минометные и стрелковые подразделения, атакуют же разведчики, перед которыми стоит задача захватить пленных. Тут уже о бесшумности, скрытном подходе и помышлять нечего.
Значит, обыкновенный бой? Отнюдь нет. Здесь не преследуется цель захвата вражеских позиций, каких-либо тактически важных рубежей. Туда и обратно — вот упрощенная схема налета. Не сопряжено ли это с большими потерями, неоправданным риском? Все зависит от организации, предельно четкого взаимодействия. Но как [126] же оно осуществляется на практике? Тут кое-что было еще неясно. И поэтому все мы, я имею в виду участников слета и нас, офицеров разведотдела, с величайшим вниманием слушали лейтенанта Маскаева.
— Разведывательная группа была немногочисленной. Возглавлял ее старший сержант Нечаев, — рассказывал офицер. — Подготовку налета начали с тренировок на сходной местности, которую отыскали в тылу. Цель этих тренировок была такая: добиться стремительности броска, четких действий в рукопашной схватке на завершающем этапе.
Опять предварительные тренировки. Видимо, не случайно упоминает о них Маскаев. Быть может, их нужно ввести в систему при подготовке поисков и налетов? Перехватываю взгляд майора Антонова, который, подобно мне, безостановочно строчит что-то в тетради. Чувствую, что и у него в голове сейчас та же мысль. После окончания слета мы непременно обсудим этот вопрос в разведотделе. А пока надо предельно внимательно слушать выступающих, ловить каждое их слово.
— Продумали взаимодействие, установили систему общих сигналов, артиллерийские и минометные батареи связали прямой телефонной связью с наблюдательным пунктом, с которого осуществлялось управление налетом...
Маскаев продолжает говорить, а в тетради, которая лежит у меня на коленях, появляется еще одна строка: «Прямая телефонная связь!» Раньше вроде бы это не применялось. А ведь бывают ситуации, когда успех поиска или налета зависит от своевременности открытия огня поддерживающими средствами. Минутой позже — и обстановка может стать критической. Прямая связь — это, пожалуй, находка!
На рассвете 12 апреля группа, о которой рассказывал Маскаев, заняла исходное положение в нейтральной полосе. Сделано это было, разумеется, скрытно. Точно в назначенное время артиллерия и минометы открыли ураганный огонь по намеченному объекту и прилегающим огневым точкам. Огонь был настолько мощным, что первая траншея скрылась в пламени и дыму. В этот момент саперы специальными удлиненными зарядами подорвали проволочные заграждения, проделав в них таким образом проход. [127]
По сигналу огонь был перенесен в глубину обороны. Это преследовало определенную цель: объект нападения разведчиков отсекался от основных сил противника. Считанные секунды потребовались ребятам для того, чтобы ворваться в траншею. Двое из них сразу же заметили гитлеровского солдата, укрывшегося от артогня в глубокой нише. Тот даже не пытался оказать сопротивления. Оглушенный, ошеломленный, он покорно выбрался из траншеи и, подгоняемый разведчиками, побежал к нашим окопам.
Бойцы прикрывающей группы, в составе которой находился и сам Нечаев, тоже не остались без «трофеев». Им удалось перехватить гитлеровцев, убегающих по траншее. Двое из них были скошены автоматным огнем, третий захвачен в плен. Все разведчики благополучно возвратились назад.
Казалось бы, действовали, можно сказать, в открытую, в светлое время суток. Но задача выполнена, и потерь в личном составе нет. В чем же причина успеха? Во внезапности, в точном учете психологии противника. Мы знали, что в период огневого налета вражеские солдаты укрываются в нишах, в блиндажах, если таковые имеются на данном участке. Как только разрывы снарядов и мин перемещаются в глубину, гитлеровцы вновь занимают свои места непосредственно в траншеях, изготавливаются к отражению атаки. Однако на это требуется хоть и небольшое, но вполне определенное время. Следовательно, задача заключается в том, чтобы опередить противника, оказаться в его траншее раньше, чем он сумеет прийти в себя. И тут, прямо скажем, приходится считать уже секунды. Успеешь упредить противника — хорошо, чуть-чуть запоздаешь — нарвешься на свинцовую завесу.
Можно было бы очень много рассказать о том, что услышали мы на слете отличных разведчиков. Но ведь суть заключается не в перечислении боевых эпизодов и имен тех, кто отличился. Главное заключалось в другом: те крупицы опыта, которые скапливались в разведывательных подразделениях, теперь как бы спрессовывались воедино, превращались в нечто монолитное, неделимое.
Подводя итоги слета, я так и сказал. Кроме того, я поделился соображениями, которые имелись в разведывательном отделе штаба армии. Они сводились к следующему. [128] В условиях сильно укрепленных позиций противника нужно стремиться максимально разнообразить способы разведки. Сегодня — ночной поиск, завтра — налет, послезавтра — дневной поиск.
Разумеется, все эти «сегодня», «завтра», «послезавтра» следовало понимать условно. Не могло быть и речи о ежедневных действиях каждого разведчика, о регулярном повторении вылазок на одних и тех же участках. Такая тактика наверняка не принесла бы успеха. Таково было первое обобщение, сделанное мною.
Второе сводилось к тому, что действия разведчиков нужно тщательно и всесторонне готовить. В частности, речь шла о предварительной тренировке на сходной местности. Если требуется, нужно повторить урок дважды, трижды, десять раз, до тех пор, пока не будет достигнуто полное взаимопонимание, четкое взаимодействие. Кто-кто, а разведчики должны знать, что, чем больше пота в учении, тем меньше крови в бою.
Перед собравшимися выступил член Военного совета армии генерал-майор В. Р. Бойко. Он рассказал о победах Красной Армии на других фронтах. Пожалуй, наиболее подробно Василий Романович остановился на событиях, которые произошли на Правобережной Украине. И думается, не случайно. Весна 1944 года здесь ознаменовалась особыми успехами.
Еще в январе — феврале алый стяг Родины поднялся над Луцком, Ровно, Кировоградом, Шепетовкой, Никополем, Кривым Рогом. В марте — апреле советские войска форсировали Южный Буг, Днестр, Прут, Серет. Эти реки не сумели приостановить продвижение наших полков и дивизий. В конце марта был освобожден Николаев, в начале апреля — Одесса. Черноморский флот получил возможность наносить удары по коммуникациям и объектам противника на побережье Румынии и Болгарии.
В результате весеннего наступления Красной Армии на Правобережной Украине фашистам были нанесены огромные потери. Наши войска продвинулись вперед на 250–450 километров. Имелась и еще одна очень важная сторона этого наступления. Именно здесь, на юге, впервые на протяжении около 400 километров была восстановлена Государственная граница СССР. Об этом разведчики знали и раньше, но слова Василия Романовича были встречены дружными аплодисментами. [129]
— Близок день окончательного разгрома фашизма, — сказал он. — Но путь к победе будет нелегким. Врага нужно еще крепко бить, и бить наверняка, насмерть. Раненый зверь вдвое опасней.
— А мы-то когда вперед двинемся? — спросил кто-то.
— А это, товарищи, от вас, разведчиков, зависит, — улыбнулся Василий Романович. — Как все разведаете, все узнаете, так и зашагаем на запад. — И тут же лицо его вновь стало серьезным. Он обвел глазами аудиторию, дожидаясь, когда стихнет одобрительный говорок, вызванный его похвалой в адрес разведчиков. — А пока я полностью присоединяюсь к тому, что было сказано выступавшими. Совершенствуйте свое мастерство, воспитывайте в себе политическую сознательность, смелость, находчивость, большевистскую честность, правдивость. Эти качества — залог победы над врагом.
Я было собрался уже закрывать слет, как вдруг в блиндаже появился генерал-лейтенант Н. Э. Берзарин. Он не мог прийти раньше — был очень занят. И тем не менее Николай Эрастович выбрал время для того, чтобы поговорить с разведчиками.
До чего же он доступный, душевный человек! Сколько раз я видел, как командарм запросто беседовал с солдатами, сержантами, офицерами. Если нужно, потребует по всей строгости. А когда почувствует, что теплое слово окажется сильнее приказа, найдет и его. Да такое, что человек не задумываясь готов пойти на самопожертвование. И все это потому, что командарм хорошо понимал каждого и мы понимали его с полуслова.
Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Вся жизнь Николая Эрастовича связывала его с народом, Красной Армией. Родился он в семье питерского рабочего. Чуть ли не мальчишкой пошел добровольцем на фронт, участвовал в гражданской войне. В 1923 году окончил Ленинградские командные курсы. Служба, учеба, снова служба. К 1938 году он уже командовал дивизией, дрался с японскими самураями на озере Хасан. Великую Отечественную войну Николай Эрастович встретил на посту командующего армией. Не стану перечислять всех фронтов, на которых довелось ему сражаться с гитлеровцами. Скажу лишь, что трудными дорогами шел он все эти военные годы. И пожалуй, не было в нашей [130] армии человека, который не относился бы к нему о глубочайшим уважением.
Вот и теперь, на слете, его тепло встретили разведчики.
— Вы уж не сетуйте, что так получилось, — начал он. — Но о разведчиках всегда помню. Они у меня на особом счету... — Он говорил негромко, но в мертвой тишине отчетливо звучало каждое его слово. — А как же иначе? — продолжал Николай Эрастович. — Кто добудет данные о противнике? Разведчики! Кто предупредит о подходе резервов, перегруппировке огневых средств? Опять разведчики! А ведь этим, товарищи, обеспечивается наш успех при минимальных потерях. Я доволен вашей работой, Но не успокаивайтесь на достигнутом. Больше инициативы, настойчивости!
Армейский слет разведчиков, несомненно, способствовал улучшению и активизации их работы. Тщательно проанализировав все высказывания и предложения, мы перешли к внедрению их в жизнь.
Прежде всего надо было улучшить разведку огневых средств противника. Дело в том, что враг непрерывно совершенствовал систему огня. А мы, откровенно говоря, мало что делали для улучшения методов разведки пулеметных точек, позиций артиллерийских и минометных батарей. Конечно, мы не топтались на месте. И тем не менее основное внимание уделялось захвату «языков», разведке в глубоком тылу гитлеровцев. Эти направления нашей деятельности ни в коем случае нельзя было назвать второстепенными. Но и разведкой огневых средств, как показывала практика, пренебрегать было опасно.
В чем же заключалась эта опасность? Я уже не говорю о том, что каждая огневая точка противника, внезапно ожившая в ходе атаки, наступления, — это дополнительные, совершенно неоправданные потери, ответственность за которые в определенной мере ложится на нас, разведчиков. Отсутствие точных данных о целях ставит в трудное положение и артиллеристов. Они, как это было на ряде участков минувшей зимой, вынуждены вести огонь по площадям. А это намного снижает его эффективность и значительно повышает расход боеприпасов. [131] При подготовке сильных, масштабных ударов по врагу с таким положением мириться нельзя.
Было решено существенно расширить сеть наблюдательных пунктов и по возможности приблизить их к противнику. Основу всей системы наблюдения теперь составляли семь армейских наблюдательных пунктов, расположенных так, чтобы с них просматривался не только передний край, но и тактическая глубина обороны противника. Кроме того, каждый корпус имел два-три своих наблюдательных пункта, дивизия и полк — по два, каждый стрелковый батальон — по одному.
При совершенствовании системы наблюдения учли мы опыт лейтенанта Маскаева. Правда, он использовал прямую телефонную связь для немедленной передачи команд артиллеристам и минометчикам, взаимодействовавшим с разведывательной группой. Мы же решили пойти дальше.
Телефонные аппараты, установленные на всех наблюдательных пунктах, мы параллельно подключили к общей линии. Это давало возможность в течение двух-трех минут, минуя коммутатор, связаться с любой точкой, запросить интересующие нас данные у любого наблюдателя. Что видят они именно сейчас? Какова обстановка на соседнем участке? Такая система связи позволяла значительно быстрее собирать и уточнять нужную информацию. А это зачастую имело первостепенное значение для правильной оценки обстановки, сложившейся на том или ином участке, и для принятия каких-то контрмер по отношению к противнику.
В общевойсковую сеть наблюдательных пунктов включались и наблюдательные пункты артиллеристов, инженерной и химической служб, бронетанковых войск. Наблюдение здесь вели специально выделенные и хорошо подготовленные разведчики.
Должен отметить, что особенно удачно и эффективно действовали с точки зрения разведки огневых средств противника артиллеристы. И это понятно. Они имели в своем распоряжении наиболее совершенные для того времени акустические и оптические приборы, выпускавшиеся нашей промышленностью. Эти приборы позволяли достаточно точно определять координаты вражеских батарей, а также осуществлять корректировку собственного огня. [132]
Разумеется, было бы неправильным все сводить к наличию приборов. Успех артиллеристов в значительной мере объяснялся и тем, что разведчиками у них руководил прекрасный специалист, вечно ищущий и находящий что-то новое, майор С. А. Жуктов. Его энергия, неутомимость, умение глубоко и всесторонне анализировать полученные данные давали замечательные результаты. Несколько забегая вперед, скажу, что в первый же день нашего наступления все батареи противника на участке прорыва были начисто подавлены. Все!
Для строгого учета выявленных огневых точек, позиций артиллерийских и минометных батарей в разведывательном отделе штаба армии, в штабах родов войск, соединений и частей были заведены крупномасштабные карты. На этих картах наносились знаки — огневые средства противника. Рядом проставлялись цифры: дата обнаружения, даты проявления в последующем. Такой метод позволял довольно точно определять назначение, характер той или иной точки. Взглянув на карту, можно было сказать — во всяком случае, достаточно обоснованно предположить, — будет ли эта точка действовать постоянно или же гитлеровцы временно развернули здесь батарею, пулеметный расчет.
Активизировалась деятельность войсковых разведчиков и в другом отношении. Я уже упоминал, что на слете шел разговор об использовании максимально возможного числа разнообразных способов разведки. В частности, высказывалось мнение о том, что нужно организовывать поиск не только в темное время суток, но и днем. Некоторые офицеры разведывательных подразделений относились к этой идее скептически. Дескать, ничего путного из дневного поиска не получится. Но были и такие, кто мигом подхватил эту мысль и доказал на практике, что такие действия вполне возможны.
Как-то в разговоре с начальником разведки 262-й стрелковой дивизии майором Г. И. Фролкиным, молодым, но весьма инициативным офицером, я исподволь затронул эту тему.
— А мы уже думали о дневном поиске, — ответил он. — И не только думали, но уже и подготовились. Так что пожелайте удачи!
Вот как проходил этот поиск.
Наблюдатели установили, что каждую ночь противник [133] выставляет боевое охранение в 150 метрах восточнее деревни Осиновка. Утром гитлеровцы уходят отдыхать в блиндажи, оставляя на прежнем месте только парный пост с ручным пулеметом. Заметили наблюдатели и другое. Метрах в шестидесяти от окопа вражеского боевого охранения есть небольшой ров. С учетом всего этого и был разработан план дневного поиска.
Ночью 13 мая разведывательная группа неслышно подползла ко рву и затаилась в нем. Уже давно рассвело, а они по-прежнему, оставаясь незамеченными, внимательно наблюдали за противником. Точно в восемь, хоть часы проверяй, гитлеровцы, оставив дежурных пулеметчиков, ушли к основным траншеям. Прошел еще час. Лишь тогда разведчики стремительно атаковали дозорных. Те даже не попытались оказать сопротивления. Захватив пленных и ручной пулемет впридачу, наши бойцы быстро отошли. Они были уже в своих окопах, когда гитлеровцы почувствовали что-то неладное и открыли беспорядочный огонь.
Кстати, захваченные в этом поиске пленные дали ценные показания о группировке и составе 206-й пехотной дивизии. Выяснилась еще одна немаловажная деталь. По словам пленных, фашисты никак не предполагали, что русские отважатся на подобные действия. Тех, кто уходил в боевое охранение, ориентировали на повышенную бдительность ночью, но никак не днем. Следовательно, наш замысел с самого начала был правильным.
Боевая дерзость, неожиданная для противника, противоречащая, казалось бы, логике действий, почти всегда приносила успех. Запутать врага, сбить его с толку — к этому стремились разведчики. И в те минуты, когда майор Фролкин докладывал об успешном завершении дневного поиска и захвате пленных, мне вспомнился другой случай из практики теперь уже погибшего, к сожалению, гвардии младшего лейтенанта Болдырева, о котором я рассказывал в предыдущей главе.
На одном из участков обороны нас отделял от противника глубокий овраг. Проникнуть в стан врага здесь никак не удавалось. Чтобы сделать это, нужно было суметь каким-то образом выбраться на высокий и крутой склон оврага, который гитлеровцы простреливали косоприцельным огнем. А «язык» был так нужен!
— Понаблюдаем, подумаем, — заверил Болдырев. [134]
И разведчики увидели кое-что интересное. Прежде всего, они узнали, что по оврагу протекает ручей. Питьевой воды поблизости больше нигде не было. Возникла мысль: а не тут ли гитлеровцы берут воду? Очень может быть, что именно тогда они и открывают сильный пулеметный огонь, прикрывая своих водоносов. Продолжая наблюдение, разведчики убедились, что их догадка верна.
Теперь нужно было решить другой вопрос: как лучше осуществить захват пленного? Гвардии младший лейтенант решил использовать в своих интересах характер местности, точнее, исключительное сходство склонов оврага. Они были настолько похожи друг на друга, что, повернувшись несколько раз, можно было вполне перепутать, куда следует идти. Гитлеровцы, видимо, тоже обратили внимание на эту особенность. Поэтому у начала тропинки, которая вела в их расположение, стояла рогатка с обрывками колючей проволоки. Она служила ориентиром для водоносов.
На другой день, когда стемнело, разведчики устроили засаду. Миновала полночь, и у ручья появился вражеский солдат. Наполнив водой несколько котелков, он двинулся в обратный путь. Но что такое? Рогатка, мимо которой он только что проходил, исчезла. Естественно, что гитлеровцу и в голову не могло прийти, что один из разведчиков успел убрать ее. Солдат решил, что заплутался.
Он возвратился обратно к ручью, ткнулся туда, сюда и вновь отправился разыскивать рогатку. На сей раз он увидел ее и уверенно зашагал по тропе, ведущей... на нашу сторону. Чуть дальше, там, где пленного можно было взять не поднимая шума, его поджидали разведчики. Спустя несколько минут он был в их руках.
Все эти примеры говорят о том, что разведчику помимо физической силы, ловкости, без которых не обойтись в рукопашной схватке, в момент захвата «языка» нужны еще смекалка, находчивость, самообладание. Этими качествами нередко обладали женщины. И хотя это может показаться на первый взгляд странным, они служили и в наших разведывательных подразделениях.
Десятки девушек-военнослужащих приходили ко мне с просьбой, а порой с требованием зачислить их в разведку. Среди них были медицинские сестры, связистки, зенитчицы. И отбиться от них было куда труднее, чем от [135] мужчин. Ни опасности, ни своеобразие быта не пугали их.
Как сейчас, вижу Марию Бойко. Невысокая, стройная, с голубыми глазами, она выглядела совсем девчонкой. И тем не менее разведчики относились к ней как к полноправному бойцу. Дружба эта началась давно и закалилась в огне. Когда Мария была контужена, перевязывая раненого разведчика, и попала в госпиталь, не было дня, чтобы кто-то не наводил о ней справок.
После выписки она сразу же явилась ко мне:
— Прошу перевести в разведчики.
— Так вы и так фельдшер разведывательного подразделения, — удивился я.
— Это меня не устраивает. Хочу быть разведчицей.
Касалось бы это кого-то другого, разговор был бы коротким. Но передо мной, крепко сжав упрямые губы, опустив глаза — вот-вот расплачется, — стояла наша же девушка, наш фельдшер. И честное слово, не хватило духу резко оборвать ее, приказать выйти.
— И тем не менее придется остаться фельдшером. Куда же сейчас в разведчики после контузии?! — пробую я сделать маневр.
— Нет!
— Вот подлечитесь, окончательно окрепнете, тогда и поговорим...
— Нет!
Честное слово, в душе я невольно восторгался таким упорством. Прикинув те и другие варианты, я наконец согласился.
— Только нужно будет еще подучиться на армейских курсах...
— Спасибо, — просияла она. — А без курсов никак нельзя?
Теперь пришла моя очередь бросить отрывистое и непреклонное «нет».
Успешно пройдя курс обучения, Мария Бойко без сожаления сменила звание старшего лейтенанта медицинской службы на общевойсковое звание — лейтенант. Ее направили в 5-й гвардейский стрелковый корпус и назначили командиром разведывательного взвода.
Я было совершенно забыл об этой упрямой девушке. Но вот, оказавшись как-то в гвардейском корпусе в связи [136] с подготовкой дневного поиска, вновь встретился с ней. А было так.
Начальник разведки корпуса гвардии подполковник Г. А. Газарян сообщил мне:
— В поиск пойдет гвардии лейтенант Бойко со своими разведчиками.
— Откуда он? Что-то не припомню такого офицера. Новенький, наверное?
— Так это, Максим Афанасьевич, не он, а она, Мария Бойко. Говорила, что вы сами ее на курсы направили, — рассмеялся Григорий Аракелович.
Мы отправились в разведывательное подразделение. Там я и увидел Марию. Те же упрямые губы, сосредоточенный взгляд. Но появилось в ее облике что-то новое. Что именно — не берусь точно сказать. Пожалуй, повзрослела, возмужала, хотя прекрасно понимаю, что последнее слово вроде бы неприменимо по отношению к женщине. Но что делать, если во время войны они взваливали на свои хрупкие плечи ношу, которая не всякому мужчине под силу.
Когда Мария Бойко докладывала о плане поиска и готовности разведчиков к выполнению задачи, я понял, что не зря она училась на краткосрочных курсах. В этом же убедило меня и ее поведение в поиске, который проходил в трудных условиях.
Объектом поиска и на этот раз было избрано боевое охранение. Наблюдением было установлено: в окопе находится пять человек. Засекли разведчики время завтрака и обеда гитлеровцев: в 6 утра и в час дня. Захват пленных решили приурочить к обеду. Для обеспечения действий разведчиков была выделена артиллерия и пулеметы, которые должны были прикрыть огнем отход группы.
В день поиска моросил дождь. Используя складки местности и плохую видимость, разведчики мелкими группами пробрались в тыл фашистскому боевому охранению и молниеносным броском достигли окопа. Но как ни стремительно было нападение, один из немецких солдат успел дать очередь из автомата. Два наших бойца получили ранения. Тогда в ход пошли гранаты. Четыре гитлеровца замертво свалились на землю, пятый был ранен в плечо.
Взрывы гранат всполошили вражеских солдат, находившихся в траншеях переднего края. Они тут же вызвали артиллерийский и минометный огонь. Гвардии лейтенант [137] Мария Бойко выхватила ракетницу. Красная точка повисла на небосводе. Не успела она погаснуть, как заговорили и наши батареи. С двух сторон неслись снаряды. Вокруг окопа, в котором укрылись разведчики, поднимались черные столбы разрывов. Отходить к своим с ранеными бойцами и пленным было попросту невозможно. Кто-то из разведчиков вымолвил:
— Ну, братцы, хана... Кто доберется живой — привет родителям.
— Без паники! — оборвала его Мария Бойко. — Всем оставаться в укрытии.
Разведчики притихли. Все понимали, что это рискованное, но единственно верное в данной обстановке решение. Была и другая причина: никто не хотел показать себя слабее этой отважной девушки.
Небольшая группа немецких солдат стала приближаться к разведчикам по узкому ходу сообщения, который тянулся от основной траншеи к окопу, где ранее располагалось боевое охранение. Однако гитлеровцы были вынуждены двигаться гуськом, и наши бойцы без особого труда отбили эту попытку. Так продолжалось до позднего вечера. А когда стемнело, группа вернулась в расположение своих войск. Раненые разведчики были доставлены к медикам, пленный — в штаб. За отвагу, проявленную при выполнении этого боевого задания, и умелое руководство взводом в бою Мария Бойко была награждена орденом Отечественной войны I степени.
В разведывательной роте 19-й гвардейской стрелковой дивизии так же отважно сражалась с врагом Шура Петрова. Она не раз принимала участие в дерзких вылазках в стан врага, умело вела наблюдение. После одного из удачных поисков она была удостоена правительственной награды.
Мария Бойко и Александра Петрова воевали в разведывательных подразделениях до самой победы. Сейчас Мария Иосифовна (по мужу Клипель) живет и работает в Хабаровске, а Александра Федоровна (по мужу Ребрина) — в Гродно.
Однако многие девушки-разведчицы не дожили до светлого праздника. Они погибли смертью храбрых. Среди них была и славная разведчица из 158-й стрелковой дивизии Лена Лукашева. [138]
В начале Великой Отечественной войны Лена закончила курсы санинструкторов. Летом 1942 года она уже была на фронте. Из санитарной роты попросилась в разведывательную. Много раз со своими боевыми товарищами она ходила в поиск. За храбрость ее наградили орденами Красной Звезды и Славы III степени.
В январе 1944 года Лена была зачем-то вызвана в штаб армии. Здесь она случайно встретилась с генералом Н. Э. Берзариным. Тот, хорошо зная лучших разведчиков, тепло поздравил девушку с наградами и предложил поехать на учебу.
— Разрешите последний раз сходить в поиск, — попросила Лена.
— Это вам обязательно нужно? — удивился Николай Эрастович. — Что за причина?
— Товарищ командующий, позвольте на этот вопрос не отвечать, — густо покраснела Лукашева. — Личные мотивы...
— Что ж, хорошо. Но, прошу вас, будьте осторожны.
В поиске, в котором приняла участие Лена, был ранен командир разведывательной группы. Она подбежала к нему для того, чтобы перевязать. Услышав вой приближающейся мины, девушка прикрыла собой командира. Взрыв раздался совсем рядом. Осколками Лукашева была смертельно ранена. Она погибла вместе с человеком, которого горячо любила.
В двадцатых числах мая 1944 года меня вызвали в штаб 3-го Белорусского фронта. Начальники разведок других армий были уже тут. Начальник разведки фронта предупредил, что каждого из нас будет заслушивать командующий фронтом, которого интересует обстановка, сложившаяся перед боевыми порядками войск. Мы подошли к небольшому домику, который занимал командующий. Нас тут же провели в просторную комнату, которая, судя по всему, служила кабинетом. Из-за стола навстречу нам поднялся совсем молодой генерал со Звездой Героя Советского Союза на груди. Немало я был наслышан об Иване Даниловиче Черняховском, но, что он выглядит так молодо, никак не предполагал. Впрочем, ведь тогда ему не было и сорока.
Пока я представлялся, командующий фронтом пристально [139] рассматривал меня. Затем крепко пожал руку и, пригладив темные вьющиеся волосы, сказал:
— Приступим к делу. Докладывайте, товарищ Волошин.
Я начал говорить. Прежде всего затронул вопрос о группировке противника, которая противостоит 39-й армии. После этого перешел к характеристике оборонительных сооружений и системы огня. При этом я развернул крупномасштабную карту, на которую были нанесены огневые позиции артиллерийских и минометных батарей, огневые точки, выявленные разведчиками.
— А что это за цифры? — перебил меня генерал Черняховский.
— Отмечаем, когда обнаружен объект и как он проявлял себя в последующие дни.
— Неплохо придумано! А ведь порой бывает так: раз засекли пулемет, а потом месяц считают, что он на прежнем месте. Нужно будет и в других армиях распространить этот опыт.
После окончания моего доклада командующий поинтересовался, как выполняются в войсках 39-й армии требования приказа № 195 Верховного Главнокомандующего в той части, которая обращена к разведчикам.
— Выполняется, товарищ командующий. Но еще случается, что разведчики, в нарушение приказа, используются не по прямому назначению. Генерал-лейтенант Берзарин строго взыскивает за это.
— Правильно делает, что взыскивает, — сказал генерал-полковник Черняховский. — Людей надо учить и учить, иначе уроки, даже горькие, порой забываются. Постарайтесь добиться, чтобы и новый командующий армией поступал так же. Настаивайте, напоминайте, а я полностью поддержу вас.
— Новый командующий?! — невольно вырвалось у меня.
— Да, а вам разве еще не сказали? Николай Эрастович переводится на Третий Украинский фронт, где возглавит пятую ударную армию. На его место приходит Герой Советского Союза генерал-лейтенант Людников. Слышали о таком?
Еще бы не слышать! Имя Ивана Ильича Людникова все мы хорошо знали. Дивизия, которой он командовал, вступила в бой с фашистами буквально в первые же дни [140] Великой Отечественной войны. Был ранен, полтора месяца вынужден был провести в госпитале. Затем снова жестокие схватки с врагом на Дону. 138-я стрелковая дивизия, которой в ту пору командовал Людников, стояла насмерть. А потом был Сталинград, завод «Баррикады». С этого рубежа так и не ушли защитники города.
Вверенные генералу Людникову войска били фашистов на Курской дуге, форсировали Днепр, освобождали Правобережную Украину. Соединения, возглавляемые Иваном Ильичом, не раз упоминались в приказах Верховного Главнокомандующего. Могли ли мы не знать о нем?! Заслуженный, прославленный командир!
И тем не менее было очень жаль расставаться с Николаем Эрастовичем Берзариным. Все мы к нему привыкли, прикипели душой. Я имею в виду не только ближайших его помощников, офицеров штаба армии, командиров соединений. Командующего прекрасно знали в войсках. На марше, на привалах, в окопах переднего края он часто подходил к солдатам, беседовал с ними о фронтовом житье-бытье. Его всегда ровное и вежливое обращение порождало стремление не подвести своего командующего.
Спустя несколько дней после моего возвращения из штаба фронта Николай Эрастович прощался с нами. Не было шумного застолья, не было громких речей. Чувствовалось, что он тоже глубоко переживает свой отъезд из 39-й армии.
Звучали добрые пожелания, теплые, душевные слова. Помнится, Николай Эрастович пошутил:
— Мы еще непременно встретимся. Помните древнее изречение, которое гласит, что все дороги ведут в Рим? Так вот в наше время все дороги ведут в Берлин.
Кто мог тогда предполагать, что слова Николая Эрастовича сбудутся лишь наполовину. Да, войска 5-й ударной армии, возглавляемые им, участвовали в штурме Берлина. Да, генерал Берзарин стал первым комендантом поверженной вражеской столицы. А вот увидеться нам после Победы так и не удалось. Нелепая случайность оборвала жизнь Николая Эрастовича вскоре после окончания войны. [141]