Смоленские ворота
Весна 1943 года запомнилась мне особенно хорошо. И думаю, потому, что это была первая для меня по-настоящему фронтовая весна. Появились ручейки, и сразу стало казаться, что поют они удивительно радостно и бойко. Выглянет, бывало, из-за облаков солнце, и чудится, что как-то по-особенному ласково греют его лучи. И травинки, зазеленевшие на освобожденной земле, совершенно необычно тянутся к свету, к теплу.
Когда находишься рядом со смертью, сильнее любишь и ценишь жизнь во всех ее проявлениях. Но у нас времени для лирических раздумий не оставалось. Выезды в части и соединения, подготовка и проведение новых рейдов во вражеский тыл, непрерывное наблюдение за передним краем, захват «языков», обработка поступающей информации, ее анализ — все это оставалось с нами. Словом, весна весной, а война войной.
В эти дни мне, как и другим сотрудникам разведотдела штаба армии, часто приходилось выезжать в подразделения. Поездки эти вызывались не только текущей работой. Нам хотелось возможно глубже изучить людей, почувствовать сердцем их настроения. И всякий раз мы убеждались: разведчики полны отваги, готовы к выполнению любых, самых сложных заданий. Касалось это, кстати, и тех, у кого не было, на первый взгляд, каких-либо оснований для радости, душевного покоя.
В одной из наших рот разговорился я как-то с немолодым уже разведчиком. И подсел я к нему не случайно: уж больно сумрачным, хмурым показался мне этот боец. Выяснилось, что вся семья у него осталась на оккупированной территории.
— Скоро два года, как ни слуху, ни духу, — глядя прямо перед собой, с трудом выдавливая из себя слова, произнес он. — Живы ли? Ведь фашисты такое творят... [62]
Горе его было мне вполне понятно. Конечно, сравнивать тут нельзя, но в первые месяцы войны я сам немало переволновался. Во время одной из первых командировок на фронт из Москвы была эвакуирована моя семья. И получилось так, что никто толком не мог сказать, с какой именно группой уехала жена и ребятишки. Почти полгода ушло на то, чтобы разыскать их, наладить переписку. Я, разумеется, знал, что они находятся среди своих, верил, что помогут им люди. И тем не менее чувство тревоги не покидало меня. А тут заведомо знать, что близкие находятся там, по ту сторону фронта...
Положив руку на колено солдата, я мучительно подыскивал слова, которые могли бы хоть немного ободрить, успокоить его. Но они никак не находились. А он, словно поняв, о чем я думаю, повернулся ко мне:
— Не надо утешать меня. Ладно? Вы лучше прикажите командиру, чтобы чаще на задание посылал. Ух, какой я злой на фрицев!
И я невольно посмотрел на его сжатые кулаки. Да, тому, кто попадет в эти руки, не поздоровится.
Приходилось вести разговоры и другого рода. В частности, немало вопросов задавалось нам по поводу введения в Красной Армии офицерских званий и новых знаков различия — погон.
— Какой в том резон? — спрашивали некоторые разведчики.
Живы были в их памяти рассказы старших о гражданской войне. Тогда человек с погонами воспринимался как враг Советской власти. Мы терпеливо разъясняли классовую природу наших Вооруженных Сил, подчеркивали, что советские воины, надевая погоны, поддерживают славные традиции русской армии.
— Наш офицер — это советский офицер!
— Вроде бы и так, а все равно как-то непривычно...
Разговоры разговорами, а разведчики одними из первых получили новые знаки различия. На фронте так уж повелось: храбрым воинам — почет и уважение. Для них не жалели ничего. Вернутся люди с боевого задания, а их уже ждут подарки, поступившие от шефов — тружеников тыла. А разве не приятно получить письмо, на конверте которого начертано: «Самому храброму воину»? Случалось, что взамен махорки разведчикам давали папиросы. [63] Другим же кладовщик отвечал: «Сначала послужи в разведке, а потом разевай варежку!»
Заслуги разведчиков признавались не только в солдатском кругу. Еще в период ликвидации ржевско-вяземского выступа мы узнали, что 10 марта 1943 года Указом Президиума Верховного Совета СССР учрежден нагрудный знак «Отличный разведчик». Этим знаком награждались лица рядового и сержантского состава, систематически показывающие высокие образцы воинского долга при выполнении заданий командования, а также те, кто ранее был удостоен правительственных наград за мужество и храбрость, проявленные в разведке.
Весть о введении нагрудного знака мигом облетела все разведывательные подразделения. И воспринята была она с большой радостью. Долгое время разговоры об этой новости не прекращались в землянках и блиндажах.
— Гляди, братцы, о нас в Москве не забывают!
— Сам Михаил Иванович Калинин подписал! Знай наших!
Мы, офицеры, конечно же, тоже были глубоко взволнованы вниманием правительства к войсковым разведчикам. Однако такое внимание не только радовало, но и ко многому обязывало. О возросшей роли войсковой разведки теперь все чаще говорили на служебных совещаниях. Газета «Красная звезда» выступила с передовой статьей «Настойчиво повышать разведывательную грамотность!», в которой с исключительной силой подчеркивалось значение разведки. «Пренебрегать изучением противника, пренебрегать работой войсковой разведки, — писала газета, — означает... обречь себя на глухоту и слепоту. Пренебрегать изучением противника, пренебрегать разведкой означает действовать наобум, упуская возможности для победы, рискуя поставить свои войска под удар. В то же время, чем лучше командир знает, с кем именно он дерется, — тем вернее он действует, тем больше его успех».
А дней через десять мы читали в «Красной звезде» еще одну передовую — о боевой выучке разведчика. И опять с какой-то проникновенностью говорилось о предназначении войсковой разведки, об умении бойцов и командиров владеть разнообразным оружием, в том числе трофейным, о совершенствовании навыков и приемов разведывательной работы. «Мало сказать, что разведчик [64] должен быть хорошим солдатом, — он должен быть первоклассным солдатом!» — заключала газета.
Нужно было улучшить повседневное руководство работой разведывательных органов и подразделений, всесторонне контролировать их деятельность, добиться, чтобы командиры частей и соединений использовали разведчиков только по прямому назначению. А у нас, к сожалению, были еще случаи, когда разведчикам поручали выполнение задач, которые могут быть решены рядовыми стрелками.
Предстояло совершенствовать методы войсковой разведки, развивать инициативу, боевую хитрость. Опыт подсказывал, что нужно смелее и активнее использовать разведчиков для организации засад, внезапных и дерзких налетов на узлы связи, штабы противника с целью их разгрома, захвата пленных и оперативных документов.
Для лучшей подготовки кадров разведчиков намечалось создать учебные подразделения, в которых будущие командиры разведывательных рот и взводов могли бы получить соответствующие знания и навыки.
Вскоре мы приступили к разборке единого документа, который должен был отразить все эти положения. Командующий армией А. И. Зыгин, теперь уже генерал-лейтенант, немедленно утвердил этот документ.
Офицеры разведотдела штаба армии разъехались по соединениям. Нужно было проверить, как выполняются требования командования, оказать помощь в подготовке очередных рейдов в расположение вражеских войск. Ведь сведения о противнике требовали постоянного уточнения. Я решил побывать в разведывательной роте 19-й гвардейской стрелковой дивизии.
Такой выбор был сделан мной не случайно. Я знал, что командир этой роты гвардии лейтенант В. Бокучава готовит очередной поиск с целью захвата «языка».
Застаю разведчиков в одной из траншей переднего края. Они визуально изучают местность перед поиском. В косых лучах заходящего солнца были отчетливо видны высотки, бугорки, склоны покатых холмов, по которым неровной линией тянулись вражеские позиции. Варлаам Бокучава еще раз показывал бойцам окопы и огневые точки в районе поиска, удобные пути подхода к ним, основные и запасные маршруты для возвращения обратно. [65]
— Все ясно? — то и дело переспрашивал он, стараясь возможно чище выговаривать русские слова. Но все равно в каждой фразе звучал неповторимый грузинский акцент. Мне были хорошо видны темные брови офицера, его орлиный профиль.
— Ясно! — отвечали бойцы.
— Действовать надо будет быстро, но без суеты, — добавил лейтенант.
Бокучава любил употреблять эту фразу. Но в данном случае она приобретала особый смысл. Дело в том, что за последнюю неделю офицер уже дважды водил своих разведчиков в тыл врага. И, хотя оба поиска можно было назвать смелыми, выполнить задачу полностью не удавалось.
В первый раз разведчикам предстояло уточнить характер инженерных сооружений противника и, если представится возможность, захватить «языка». Первая часть задания была выполнена, а вторая нет. Обнаружив себя, разведчики были вынуждены вступить в перестрелку и отойти с боем. При повторном поиске они действовали более расчетливо, но в кромешной тьме потеряли ориентировку. В короткой схватке разведчики уничтожили пять гитлеровцев, однако вместо пленного в расположение дивизии притащили трофейный пулемет.
Теперь, учитывая все. с чем пришлось столкнуться накануне, Бокучава особенно тщательно инструктировал разведчиков. Чувствовалось, что им продуманы мельчайшие детали. Поэтому я не считал нужным вмешиваться в его разговор с бойцами.
— Все ясно? — уже в который раз спросил Бокучава. — Действовать быстро, без суеты. А теперь — отдыхать.
Отдыхать... «Ну какой отдых может быть, когда знаешь, что вот-вот придется схватиться с врагом не на жизнь, а на смерть?» — может подумать кто-то. Что ж, вполне разделяю подобные сомнения. Мало того, признаюсь, что лично мне в ожидании очередного поиска чаще всего не удавалось сомкнуть глаз, если я находился непосредственно в подразделении. А разведчики спали! Спали потому, что видели в своих действиях обычную фронтовую работу. Перед работой же, как водится, следует хорошенько отдохнуть, что они и делали. [66]
С рассветом, еще в полутьме, группа двинулась в сторону вражеских позиций. Путь ее лежал по неглубокой ложбине, пересекавшей передний край. Замысел был прост: скрытно проникнуть во вражеский тыл и уже оттуда нанести внезапный удар по гитлеровцам.
Так все и получилось. Появление наших разведчиков было полной неожиданностью для врага. В одном из блиндажей, который был выбран объектом для нападения, играл патефон, звучали смех, песни. Однако гранаты, полетевшие в приоткрытую дверь, положили конец веселью. Почти все, кто находился в блиндаже, были убиты. Лишь трое уцелевших кинулись наутек. Но двоих настигли автоматные очереди, а третьего «оседлал» гвардии сержант Ф. Шарыпкин. С помощью подоспевших товарищей он связал немца.
Солнце еще только поднималось над лесом, а гвардии лейтенант Варлаам Бокучава уже докладывал командиру дивизии о выполнении задания. Гвардии генерал-майор Б. С. Маслов тепло поздравил офицера с успехом.
— Всех участников поиска представить к награде! — распорядился он.
Я бегло ознакомился с материалами допроса пленного. Затем обстоятельно поговорил с офицерами штаба дивизии. Все свидетельствовало о том, что работа по выполнению требований приказа командующего армией организована правильно. Задерживаться здесь далее не имело смысла. Поэтому я тут же уехал в 178-ю стрелковую дивизию, которой командовал генерал-майор А. Г. Кудрявцев. Беседа с ним и начальником разведки майором Кондауровым показала, что и тут требования приказа восприняты правильно.
Собрался было двигаться дальше, но тут майор Кондауров доложил мне, что сегодня ночью группа, возглавляемая сержантом А. Сусловым, уходит в очередной поиск. Сказал и хитро улыбнулся. Что ж, мы с ним достаточно изучили друг друга за минувшее время. И Кондауров был совершенно уверен, что, узнав о предстоящем поиске, я непременно останусь в дивизии. Он не ошибся.
Вместе с майором Кондауровым мы пошли в разведроту, которой командовал капитан Н. Адонин. Офицер, встретив нас у землянки, подробно доложил о плане поиска. [67]
— Кто возглавит группу?
— Сержант Суслов.
— Люди об Указе Президиума Верховного Совета знают?
— Знают. И очень гордятся тем, что им, разведчикам, уделяется такое внимание.
Дождались ночи. Она выдалась темная, беззвездная. В кромешной тьме временами появлялись вспышки, потом доносился звук выстрела. Мне и начальнику разведки дивизии, оставшимся на исходной позиции, конечно же, ничего не было видно. Но мы знали, что где-то впереди, плотно прижимаясь к земле, ползут люди. Те самые, с которыми мы совсем недавно разговаривали в землянке. Наверное, одежда их промокла, отяжелела. Двигаться становится все трудней. Однако они ползут, ползут...
Захват «языка» планировался в районе рощи. Почему именно тут? Да потому, что мы пока не знали, какая часть и какое подразделение обороняется на этом рубеже. Следовательно, нужно было ликвидировать это белое пятно.
Спустя час, быть может, немного больше сержант А. Суслов докладывал о результатах поиска генералу Кудрявцеву.
— Пленный доставлен. И еще пулемет прихватили.
— Молодцы! Ну-ка, рассказывайте подробнее, как нее было.
И уже в который раз я получил возможность убедиться, что разведчики воюют куда лучше, чем рассказывают. Суслов переминался с ноги на ногу и молчал. Потом, видно собравшись с духом, начал:
— Ну, значит, пошли... Ну, значит, — он останавливался буквально после каждого слова, — достигли...
С большим трудом удалось нам уточнить детали поиска, узнать, как все происходило.
Когда группа приблизилась к вражеским окопам, четыре разведчика стремительно бросились вперед. Первым спрыгнул в траншею рядовой М. Герасимов. Одного пулеметчика он сразу же подмял под себя и схватил за горло. А вот второго не заметил. И тот успел выстрелить. Пуля зацепила Герасимова, но он, превозмогая боль, ударил стрелявшего прикладом по голове. Первый же гитлеровец, [68] поняв, что надеяться больше не на что, поднял руки. Все это произошло в считанные секунды.
К месту схватки подоспели товарищи Герасимова. Они связали пленного, помогли раненому выбраться из окопе. Вся группа благополучно возвратилась обратно.
— Как Герасимов? — забеспокоился командир дивизии.
— Перевязали, отправили в медсанбат... Вы уж не серчайте, товарищ генерал, что так получилось...
Да, можете себе представить, что сержант Суслов, прекрасно выполнивший задание, считал еще себя виноватым! Как же, не уберегли товарища!
Вскоре меня вызвали в штаб армии. А спустя несколько дней возвратились и другие офицеры, которым было поручено проверить, как на местах выполняются указания командования по организации разведки. Мы собрались в одной из землянок, для того чтобы обменяться мнениями.
Мерно постукивал где-то неподалеку движок, питавший электроэнергией наши штабные землянки и блиндажи. Временами ритм его сбивался, и тогда единственная лампочка, висевшая под потолком, начинала постепенно меркнуть. Потом, словно спохватившись, двигатель вновь набирал обороты, и чуть светящийся волосок опять накалялся. Бывало, что свет гас надолго, и тогда нас выручала коптилка. Это — простейшее приспособление: гильза, конец которой сплющен, и фитиль, изготовленный из теплой портянки или куска шинельного сукна. Горючее — керосин или даже бензин. Последний, правда, иногда взрывался. Но и тут выручала солдатская находчивость. Несколько щепоток обыкновенной соли делали его практически безопасным.
В тот вечер обошлось без коптилок. Движок тарахтел без перебоев. Мы, расположившись кто где сумел, докладывали о результатах проверки. Доклады были предельно короткими, но содержательными. И после каждого выступления становилось все яснее, что в частях и соединениях правильно поняли смысл приказа, ведут конкретную работу по воплощению его в жизнь.
А день спустя, утром 1 мая, в землянках и блиндажах появилась армейская газета с праздничным приказом Верховного Главнокомандующего. В этом приказе подводились итоги зимней кампании 1942/43 года, указывалось, [69] что всем бойцам необходимо продолжать без устали совершенствовать свое боевое мастерство, точно выполнять приказы командиров, требования уставов и наставлений, свято блюсти дисциплину, соблюдать организованность и порядок.
Особенно волновали слова приказа, обращенные к нам, войсковым разведчикам: «Изучать противника, улучшать разведку — глаза и уши армии, помнить, что без этого нельзя бить врага наверняка»{1}.
Мы внимательно читали приказ Верховного Главнокомандующего. Номер газеты переходил из рук в руки. И каждый из нас вновь и вновь мысленно прикидывал, что сделано и что еще предстоит сделать.
Оперативное значение Духовщины, которая лежала перед нашей армией, не вызывало сомнений. Здесь сходилось шесть важных дорог, по которым осуществлялось снабжение крупной группировки противника. Не случайно гитлеровское командование называло духовщинское направление воротами к Смоленску, а сам город Духовщина — ключом к ним.
И это действительно так. Полукольцом охватывает подступы к Смоленску с востока и юга Днепр. По обе стороны от него дремучие леса, болота. А севернее Смоленска — Духовщина, где местность изобилует не очень высокими, но очень удобными для сооружения оборонительных рубежей холмами. Гитлеровцы, насколько мы понимали, не замедлят воспользоваться этим.
По данным, полученным нами от партизан, фашисты начали подготовку духовщинского оборонительного рубежа еще осенью 1942 года. Для постройки инженерных сооружений были использованы армейские и фронтовые строительные батальоны. Но они выполняли, так сказать, квалифицированную работу. Для рытья окопов, траншей, землянок фашисты использовали местное население и военнопленных.
Ко времени подхода нашей армии противник успел создать достаточно мощные оборонительные рубежи, включающие опорные пункты. Правда, не все они были [70] связаны между собой траншеями, но, как удалось установить, враг поспешно совершенствовал и улучшал свою оборону.
Из показаний пленных, по захваченным документам нам удалось сравнительно быстро выяснить, что на духовщинском рубеже закрепились части 52, 197, 246 и 256-й немецких пехотных дивизий. Но полный ли это перечень обороняющихся соединений противника? Это был первый вопрос, на который нам предстояло ответить. Какими средствами усиления располагает враг? Это была проблема номер два. Велики ли резервы, где они располагаются? Какова глубина вражеской обороны? Слоном, я мог бы привести целый перечень вопросов, на которые надлежало найти ответ. Потому-то при относительном затишье на участке фронта разведчики вынуждены были трудиться с полной нагрузкой.
Я уже упоминал, что на ряде участков были проведены успешные поиски. Повсюду непрерывно велось наблюдение за передним краем противника. Однако тех данных, которые нам удавалось получить, явно было мало. Гитлеровцы, учитывая опыт прошлого, тщательно маскировали свои позиции, огневые точки, места расположения артиллерии и минометов.
Лучшим способом вынудить противника раскрыть систему огня, особенности своей обороны была, разумеется, разведка боем. И мы, тщательно взвесив все «за» и «против», внесли соответствующее предложение командующему армией. Он утвердил наш план и приказал командиру 134-й стрелковой дивизии генерал-майору Е. В. Добровольскому сформировать специальный разведотряд и провести разведку боем в районе высоты 260,1. Такой выбор был не случаен. Позиции, расположенные на высоте, являлись ключевыми для данного участка. Разведав их, мы получали крупный козырь.
Командир дивизии установил круглосуточное наблюдение за передним краем противника силами офицеров стрелкового полка. А сам вместе с сотрудниками штаба и командиром разведотряда старшим лейтенантом Г. В. Сергеевым провел тщательную рекогносцировку района предстоящих действий. В подготовке разведки боем участвовал и я.
Что из себя представлял разведотряд, сформированный по приказанию командующего армией? В его состав была [71] выделена усиленная стрелковая рота и группа разведчиков. Последняя предназначалась исключительно для захвата пленных и документов.
Не буду останавливаться на частностях. Могу лишь заверить, что подготовка к разведке боем велась весьма тщательно. Несколько раз мы собирались у командира дивизии для того, чтобы обсудить детали, наметить такой вариант действий, который позволил бы выполнить поставленную задачу с минимальными потерями.
Ночью отряд скрытно разместили в окопах боевого охранения. Мы с командиром дивизии находились на выдвинутом вперед наблюдательном пункте — прекрасно оборудованном блиндаже. Над нами был надежный накат в пять бревен, так что только прямое попадание тяжелого снаряда могло угрожать нам. Сквозь узкую щель в сторону врага смотрела стереотруба. Конечно, хотелось бы расположиться где-то ближе к разведчикам, но у меня по этому поводу уже были неприятности.
...В августе 1942 года шла подготовка к поиску. По каким-то едва уловимым признакам я понял, что молодые разведчики, включенные в группу, чувствуют себя не очень уверенно. Желая ободрить их, я отправился вместе с группой к расположению противника. Расстались мы лишь у проволочных заграждений врага. Там я и дожидался возвращения разведчиков. Поиск завершился успешно.
О захвате пленных командир дивизии генерал-майор А. С. Люхтиков доложил утром по телефону командующему армией. При этом он упомянул, что в поиске принимал участие и майор Волошин.
— Разведчиков, добывших пленных, представить к награде, а Волошину передайте, что я объявляю ему выговор.
Мне было понятно, почему рассержен командарм. Существовал приказ, который запрещал офицерам нашего штаба выходить за линию боевого охранения. Я же в тот раз нарушил его. Слов нет, мной руководили интересы дела. И тем не менее факт оставался фактом. Так что обижаться можно было только на самого себя.
Возвратившись в штаб, я доложил генералу А. И. Зыгину о показаниях пленных. Упомянул о том, что у молодых разведчиков окрепла вера в свои силы. [72]
— А в поиске я не был, товарищ командующий, — добавил в заключение я, пытаясь хоть как-то оправдаться. — Лишь проводил разведчиков до немецкой проволоки.
— Знали, что этого делать нельзя? — вскинул на меня взгляд генерал.
— Знал!
Командарм покачал головой, твердо очерченный рот его тронула чуть заметная улыбка.
— Ладно, выговор я с вас снимаю. Но больше за передний край — ни ногой. Сами понимаете почему, не мальчик...
Однако вернусь к разведке боем, которую проводил отряд 134-й стрелковой дивизии.
Ровно в четыре часа утра артиллерия и минометы открыли огонь по высоте. Используя кратковременное замешательство в стане врага, отряд тремя группами — одной с фронта, двумя с флангов — почти вплотную приблизился к траншеям противника. А когда огонь был перенесен в глубину вражеской обороны и на соседние участки, наши бойцы, забросав гранатами траншеи и блиндажи, стремительным броском ворвались в них. Закипел рукопашный бой.
Удар был настолько внезапным и стремительным, что фашисты, не оказав упорного сопротивления, стали разбегаться. Гитлеровские офицеры пытались остановить солдат, но из этого ничего не получилось. Выбив врага из опорного пункта, захватив пленных, отряд почти без потерь закрепился на высоте.
Казалось бы, можно радоваться успеху. Но ведь задача-то перед нами стояла иная. Главная цель заключалась в том, чтобы заставить заговорить огневые точки противника. А они, как назло, молчали. Лишь несколько пулеметов, о которых мы знали и раньше, остервенело строчили по высоте 260,1. Неужели наш план потерпит фиаско?
И командир дивизии, и я то и дело подходили к стереотрубе. И что парадоксально, оба мы мечтали только об одном: пусть враг откроет огонь по высоте, занятой нашими бойцами. Жестокое желание? И да, и нет. Ведь раскрытие системы огня сохранит жизнь десяткам, сотням солдат, сержантов и офицеров, которые, когда придет срок, пойдут в наступление. Таким образом, малые жертвы [73] предотвратят большие. Можно ли тут раздумывать, сомневаться?
— Идут! — не отрываясь от окуляров, произнес генерал Добровольский.
— Сейчас начнется! — В бинокль мне тоже было видно, что фашисты изготовились к контратаке. И, хотя каждому было понятно, что никто из закрепившихся на высоте не услышит меня, я крикнул: — Держитесь, ребята!
Первую контратаку наши бойцы отбили огнем пулеметов и автоматов. Но вслед за этим фашисты предприняли вторую, третью...
Старший лейтенант Сергеев, сохраняя полное хладнокровие, умело руководил боем. Да и остальные дрались мужественно, самоотверженно. Как выяснилось потом, раненые не выпускали из рук оружия.
— Так, смотришь, вообще удержим высоту, — задумчиво сказал Добровольский. — Хорошо бы, большие выгоды дает она. Нужно будет подкрепление туда направить.
И это решение командира дивизии сыграло важную роль. Как только по направлению к высоте двинулись наши бойцы, нервы у фашистов не выдержали. Вражеская артиллерия и минометы открыли отсечный огонь, окаймивший высоту. А нам только этого и надо было. Десятки наблюдателей захлопотали над картами, поспешно нанося на них позиции гитлеровских батарей, места расположения молчавших до той поры пулеметных точек и дзотов.
Генерал Добровольский, радостно улыбаясь, крепко хлопнул меня по плечу:
— Ну, разведчик, наша взяла! А высоту мы им все-таки постараемся не отдать. Она и нам еще пригодится.
В тот же день разведку боем провели и на других участках. И всюду наши действия имели успех. Отряду, сформированному в 178-й стрелковой дивизии, например, удалось овладеть высотой 216,1, захватить 13 пленных и много документов, которые мы смогли использовать при составлении разведывательных сводок и донесений.
Спустя некоторое время штаб армии получил приказ командующего Калининским фронтом, в котором отмечались успешные действия войсковой разведки. В нем перечислялись населенные пункты, освобожденные в результате [74] местных боев, подчеркивалось, что захвачено большое число пленных, трофеи, уничтожено до 500 гитлеровцев.
За отличные действия войсковой разведки и стрелковых подразделений в приказе объявлялась благодарность командующему 39-й армией генерал-лейтенанту А. И. Зыгину, начальнику штаба генерал-майору П. Ф. Ильиных, командирам и начальникам разведок дивизий, командирам разведывательных подразделений. Сорок шесть участников разведывательных рейдов были награждены орденами и медалями. Не скрою, приятно было увидеть среди награжденных и свою фамилию, тем более что перед ней стояло недавно присвоенное мне очередное воинское звание «подполковник». Как говорится, плох тот солдат, который не мечтает быть генералом!
Оценка, которую получил наш труд, радовала и вдохновляла. И тем не менее мы отлично понимали, что многое еще предстоит сделать, особенно для повышения эффективности войсковой разведки. Поэтому мы нередко собирались, чтобы сообща обсудить, что можно еще предпринять для этого. Именно в ходе одного из таких неофициальных совещаний возникла идея организовать разведку техническими средствами.
С помощью начальника связи армии генерал-майора А. П. Сорокина мы установили несколько радиоприемников, работавших в различных диапазонах волн. Используя их, мы стали контролировать радиопереговоры, ведущиеся открытым текстом. Разумеется, рядом с радистами у приемников дежурили и наши переводчики. Их к тому времени в разведотделе стало вдвое больше: вместо одного — два. Не пренебрегали мы и подслушиванием телефонных разговоров противника. Не вдаваясь в технические подробности, скажу, что это было нелегким и весьма опасным делом.
Старший лейтенант И. А. Сац, возглавлявший группу подслушивания, был уже далеко не молод. Еще в гражданскую войну ему довелось воевать в составе прославленного 1-го Богунского полка. После ранения он был уволен из Красной Армии и вообще спят с военного учета. Но как только началась Великая Отечественная война, он тут же явился в военкомат и потребовал, чтобы его направили на фронт. Так и воевал офицер рядом с теми, кто зачастую годился ему в сыновья. Сац добывал [75] нам весьма интересные сведения. Так, однажды он установил номера частей и соединений противника. В другой раз он сообщил, что в батальоне фашистов, занимавшем оборону на одном из участков, насчитывается 270 человек.
— Откуда такие данные? — поинтересовался я.
— Это ж ясно как божий день! — воскликнул Сац. — Командир батальона докладывал наверх, что 90 бутылок вина им получено. А у них норма: бутылка на три человека.
Казалось бы, мелочь, а вывод важный. Еще большее значение имели сведения о фамилиях командиров рот, взводов. Иной раз два-три разговора, подслушанных разведчиками, позволяли судить о смене подразделений на переднем крае. Был случай, когда летчики наблюдали движение танков, которые, казалось, сосредоточивались для нанесения удара, а подслушанный телефонный разговор раскрыл истинную причину маневра: гитлеровцы решили дезинформировать нас, готовясь в действительности не к наступлению, а к отходу. Потому они и подсовывали танковые подразделения нашим воздушным наблюдателям.
Старший лейтенант Сац действовал умно, инициативно. Успеху содействовало еще и то, что он довольно свободно владел немецким разговорным языком, понимал различные диалекты, хорошо разбирался в тактике и оружии. Я говорю об этом для того, чтобы еще раз подчеркнуть, какими разносторонними знаниями должен обладать разведчик.
За успешное выполнение боевых заданий офицер был награжден орденами Отечественной войны II степени и Красной Звезды. В нашей армии он воевал до мая 1944 года, а затем получил новое назначение.
Части и соединения нашей армии накапливали силы для перехода в наступление. А что такое разведка при ведении наступательных операций, мы уже знали. Поэтому меня волновал такой вопрос: что можно практически предпринять для увеличения мобильности разведывательных групп?
В начале войны в стрелковых полках существовали взводы конной разведки. Потом их ликвидировали. Я, тщательно [76] продумав все доводы, обратился к командующему армией с предложением восстановить такие подразделения. Он дал свое согласие.
Активное участие в формировании взводов конной разведки приняли и офицеры нашего отдела. Первое слово принадлежало здесь майору Антонову. Он, бывший кавалерист-разведчик, многое мог подсказать и деятельно помогал командирам частей в отборе и подготовке личного состава для действий в период наступления. Речь, разумеется, идет о разведчиках.
Формирование взводов конной разведки не обошлось и без курьезов. В одном из полков я случайно оказался свидетелем такого разговора двух солдат:
— Говорят, офицер в разведчики записывает. Будем как боги в седле ездить! Ни грязи тебе, ни сугробов.
— Седло-то при чем?
— Так ведь разведка конная!
— Ну да? А я конюх, всю жизнь при лошадях. Айда!
Разумеется, таких мы в подразделения конной разведки не брали. Навыки в уходе за лошадьми — это хорошо. Но главное, чтобы человек правильно понимал зада и войсковой разведки, был готов к трудностям, которые ждут впереди.
Формирование взводов конной разведки вскоре было закончено. Личный состав этих подразделений каждый час использовал для овладения искусством ведения разведки в наступлении. Но прежде чем наступать, надо было как можно полнее вскрыть оборону противника. А эту задачу решала пешая разведка.
Каждый день уходили во вражеский тыл новые и новые разведывательные группы. Они выявляли резервы противника, дополнительные и вновь создаваемые оборонительные рубежи. Должен сказать, что именно глубинные рейды приобретали все больший удельный вес в нашей работе. Это и понятно. В 1943 году разговор шел уже не о частных наступательных операциях, а об общем наступлении, о полном изгнании захватчиков с нашей земли. Следовательно, мы обязаны были знать, что делается не только непосредственно на переднем крае и за ним, но на удалении 20–30 и более километров.
В июле 1943 года немецко-фашистским войскам было нанесено сокрушительное поражение на Курской дуге. Красная Армия продолжала наступление. А наша 39-я [77] армия, находившаяся на левом крыле Калининского фронта, во взаимодействии с 43-й и 31-й армиями, готовилась к разгрому духовщинской группировки гитлеровцев и удару на Смоленск.
К этому времени мы уже имели достаточно полные данные о противнике. Нам было известно, что на духовщинском направлении гитлеровцы создали мощную, глубоко эшелонированную оборону.
Первая полоса представляла собой опорные пункты и узлы сопротивления, соединенные сплошной траншеей. Глубина первой полосы достигала 5–6, а на главном направлении 7–8 километров. Во многих местах разведчики обнаружили вкопанные в землю бронеколпаки с амбразурами для стрельбы. На десятки километров по фронту протянулись противотанковые рвы и эскарпы. Подходы к переднему краю прикрывались проволочными заграждениями, малозаметными препятствиями, спиралями Бруно, а также противопехотными и противотанковыми минными полями большой плотности.
За первой оборонительной полосой протекала извилистая река Царевич с заболоченной с нашей стороны поймой. Высокий и крутой противоположный берег противник также оборудовал тремя ярусами траншей и броневыми колпаками. Многочисленные селения, находившиеся за рекой, не говоря уже о самом городе Духовщина, были превращены в сильные опорные пункты. Таким образом, общая глубина обороны достигала 20 километров.
Накануне наступления мы провели разведку боем. А 13 августа на вражеские позиции обрушился шквал артиллерийского огня. За огневым валом в атаку пошли танки и пехота. Но гитлеровцы сопротивлялись отчаянно. Фашистское командование спешно перебрасывало на этот участок фронта подкрепления. Из показаний пленных удалось установить, что в полосе нашей армии появились 18-я танковая и 25-я механизированная дивизии, 1-я моторизованная бригада СС.
За несколько дней ожесточенных боев наши войска вклинились в оборону противника всего лишь на 6–7 километров. Командующий фронтом ввел в бой свой резерв — 5-й гвардейский стрелковый корпус. Но решающего перелома достигнуть так и не удалось. Было решено прекратить [78] наступление, произвести перегруппировку сил, пополнить боеприпасы.
Войсковые разведчики продолжали свою активную деятельность. Менее чем за две недели нам удалось захватить до 40 пленных. Они подтвердили, что против 39-й армии находятся части 197, 52 и 246-й пехотных дивизий, 25-я механизированная дивизия и 1-я моторизованная бригада СС. Все эти соединения были в первом эшелоне. 18-ю танковую дивизию, как свидетельствовали данные аэрофотосъемки и донесения армейской разведывательной группы, действовавшей в тылу, гитлеровцы вывели в резерв и сосредоточили в лесах южнее местечка Берестово. По предварительным сведениям, враг произвел перегруппировку артиллерии.
Где разместились новые позиции? Что сделано для совершенствования инженерных сооружений? Несколько разведывательных групп получили задание выяснить это. Мне довелось принимать непосредственное участие в подготовке рейда разведчиков 19-й гвардейской стрелковой дивизии.
Гвардии старший сержант Ф. А. Болдырев, которому предстояло вести группу во вражеский тыл, сразу же понравился мне. Узколицый, жилистый, с открытым взглядом черных глаз, он производил впечатление волевого умного человека. Здороваясь, я подал ему руку и сразу же ощутил на его ладони жесткие мозоли.
— Автоматом натерли? — спросил я.
— Это еще довоенные, — улыбнулся он. — Я ведь механиком в МТС был.
— В рейд хорошо подготовились?
— Солидно, товарищ подполковник. Местность изучили. На стыке подразделений наметили скрытный подход. Установили, что лучше всего начинать действия, когда фрицы ужинают. В этот час их меньше всего в окопах остается.
6 сентября, когда землю окутали сумерки, группа гвардии старшего сержанта Болдырева благополучно миновала передний край противника. Через несколько часов, передвигаясь в основном ползком, разведчики достигли района, где размещалась полковая артиллерия. На одном из холмов нашли заброшенную землянку, укрылись в ней. Затем Болдырев разделил всех на четыре подгруппы и организовал наблюдение, которое велось в течение всего [79] дня. С наступлением темноты двинулись обратно, без каких-либо особых приключений возвратились в расположение наших войск.
Группе Болдырева удалось с исключительной точностью установить позиции, занятые артиллерией врага. Вскоре весь состав группы наградили орденами. И было за что! Попробуйте более суток оставаться незамеченным в непосредственной близости от врага, когда любое неосторожное движение может привести к катастрофе. Какая выдержка, какое мастерство нужны для того, чтобы выполнить поставленную задачу!
Возвращаясь в штаб армии, я заглянул в 373-ю стрелковую дивизию. Начальник разведки капитан А. Н. Герасимов доложил мне, что в ночь на 7 сентября младший сержант А. Добрыднев и рядовой Г. Рассадин вплавь переправились через реку Царевич, разведали огневые точки на ее правом берегу и захватили пленного.
Меня заинтересовало, каким же образом удалось доставить пленного. Вызвали Добрыднева. В землянку вошел русоволосый крепыш с наивным, по-детски простодушным взглядом. Окая по-волжски, он начал рассказывать:
— Поплыли мы через реку обратно. Пленного на себе везу. Да, видать, силенок не рассчитал. Чувствую, устал. На секунду выпустил фашиста, а он под воду. Едва ухватил за волосы, а он уже нахлебался, глаза выпучил, помирает. Пришлось возвращаться, откачивать. Потом к бревну привязали и как на поплавке доставили. Откуда же я знал, что он плавает, как топор?
И ни на мгновение не появилась у разведчика мысль попросту бросить пленного. Одна дума была у него: во что бы то ни стало доставить «языка»!
8 сентября меня вызвал новый командующий армией генерал-лейтенант Н. Э. Берзарин. У него в блиндаже находились член Военного совета генерал-майор В. Р. Бойко, начальник штаба генерал-майор П. Ф. Ильиных, начальник политотдела полковник Н. П. Петров, сменивший на этом посту полковника Дурдиневского, начальник оперативного отдела полковник М. И. Симиновский.
Я доложил командарму о группировке противника, его силах и возможностях. Отметил, что, по данным разведки, наиболее слабым звеном является 163-й полк 52-й пехотной дивизии гитлеровцев. [80]
— На чем основываются такие выводы? — перебил меня командующий армией.
— Полк укомплектован молодыми солдатами, которые, по показаниям пленных, разбегаются при первом же артналете. Эти данные подтверждаются визуальным наблюдением.
— Хорошо. А что скажет начальник штаба?
— С выводами разведчиков согласен, — поднялся Павел Федосеевич Ильиных. — Считаю целесообразным главный удар нанести силами 84-го стрелкового корпуса. А чтобы дезинформировать противника, начнем на этом участке ложные инженерные работы оборонительного характера. А на левом крыле армии будем имитировать сосредоточение войск для наступления.
Смысл решения, которое было принято командармом, сводился к следующему: главный удар нанести на бересневско-духовщинском направлении в обход города Духовщина справа силами 84-го стрелкового корпуса.
Утро 14 сентября выдалось пасмурным, моросил мелкий дождик. И вдруг на 22 километрах фронта разом ударили орудия и минометы. В клубах черного дыма исчезли инженерные сооружения, дзоты, проволочные заграждения, минные поля. Прямо скажу, до той поры мне никогда не приходилось наблюдать такой мощной артиллерийской подготовки.
Через час-полтора на командные пункты частей и соединений, а также в штаб армии начали поступать пленные. Запомнился мне гитлеровец в одном нижнем белье. Он сказал, что, проснувшись, не мог понять, где небо, а где земля. Толстый, перепачканный, он беспрестанно повторял:
— Рус зольдат карош, храбры! Я живой! Данке!
О внезапности нашего наступления говорил и такой факт. Бойцы одного из подразделений захватили батарею 75-миллиметровых орудий и уже готовились открыть огонь из трофейных пушек, когда к позиции подкатил на мотоцикле гитлеровский офицер. Он ошалело посмотрел на наших бойцов и растерянно проговорил: «Унмеглих!» («Это невозможно!») — и тут же поднял руки.
Однако внезапность внезапностью, но и трудностей было немало. Части 2-го гвардейского стрелкового корпуса, прорывавшие духовщинскую оборону, с выходом к реке Царевич встретили упорное сопротивление. На западном [81] берегу одного из притоков реки гитлеровцы, заняв отсечные позиции, вели сильный фланговый огонь по нашим частям. Нужно было в кратчайший срок выявить все огневые точки. Лишь в этом случае наши артиллеристы могли подавить их и обеспечить продвижение стрелковых подразделений.
На наблюдательный пункт разведчиков-артиллеристов направился начальник разведки корпуса гвардии подполковник А. Н. Сафронов. Мне и сейчас представляется его невысокая коренастая фигура, слышится протяжный, певучий говорок. Не скрою, в первые дни нашего знакомства Андрей Николаевич показался мне слишком замкнутым, нелюдимым. Но вскоре я убедился, что это впечатление было обманчивым. Просто не любил он длинных и витиеватых речей, скуп был на слова. Зато, как я узнал, каждое из них звучало весомо, неопровержимо. Уж если сказал, то слово не разойдется с делом.
Вот и тут, прибыв на наблюдательный пункт, Андрей Николаевич взял руководство разведчиками-артиллеристами непосредственно на себя. Вокруг рвались снаряды, мины. Но наблюдатели не отходили от стереотруб, не опускали биноклей. Трудно было преодолеть искушение хотя бы на время уйти в укрытие, но об этом не могло быть и речи. Тем более что сам начальник разведки корпуса находился рядом. И не просто находился, а участвовал в работе, подавая дельные советы, на месте анализируя полученную информацию. Ведь он-то не прятался от осколков!
Гвардии подполковник Сафронов оставался на НП до тех пор, пока не были выявлены все огневые точки, пока артиллерия не перешла к их поражению точными, всесокрушающими залпами.
А несколькими днями позже Андрей Николаевич отличился еще раз, теперь несколько в ином плане. Он так сумел организовать разведку, что противнику никак не удавалось оторваться от наших частей. Трижды гитлеровцы пытались незаметно отойти, для того чтобы организованно занять оборонительные рубежи и изготовиться к отражению наших атак. И всякий раз разведчики, выполняя умный, продуманный в деталях план, составленный Сафроновым, своевременно обнаруживали эти попытки и докладывали о них нашему командованию. После завершения Духовщинской операции я от души поздравил [82] Андрея Николаевича с орденом Красного Знамени, которым он был награжден за личную храбрость и умелую организацию разведки.
После освобождения Смоленска управление 2-го гвардейского корпуса было выведено из состава нашей армии. Вместе с ним, естественно, убыл и гвардии подполковник Сафронов. Расставаться с Андреем Николаевичем мне было особенно грустно. Успели мы с ним накрепко подружиться, до конца понять друг друга. В последующие годы войны лишь редкие письма связывали нас.
Однако вернемся к событиям, которые развивались осенью 1943 года на духовщинском направлении. Три дня наши части с ожесточенными боями продвигались вперед. И все это время в разведотделе штаба кипела напряженная работа. Изучались захваченные документы и карты, допрашивались особо важные пленные, обрабатывалась информация, поступавшая из частей и соединений. Я с сочувствием посматривал на офицеров отдела: усталые лица, темные круги под запавшими глазами. Но мы не могли позволить себе отдыха. Разведчики, как никто другой, обязаны чувствовать пульс боя.
Нас очень интересовал вопрос: когда и где противник введет в сражение части 18-й танковой дивизии, которая, как я уже упоминал, находилась в резерве? И вот наконец передо мной радиограмма, полученная от командира армейской разведывательной группы старшего лейтенанта Н. М. Горового (старший лейтенант Корогодов к тому времени был назначен помощником начальника отделения разведотдела штаба армии). Из радиограммы следует, что в ночь на 17 сентября гитлеровцы начали выдвигать к линии фронта мотопехоту и танки резервной дивизии.
Я немедленно доложил об этом командованию. Части и соединения, ведущие наступление, были предупреждены о возможных контратаках и успешно отразили их. Мало того, наши полки успешно форсировали реку Царевич.
В ночь на 19 сентября 17-я и 91-я гвардейские и 184-я стрелковые дивизии во взаимодействии с другими соединениями начали штурм Духовщины. Около 4 часов утра мы получили донесение о том, что вражеские войска в этом районе разгромлены, город освобожден. [83]
Командующий армией генерал Н. Э. Берзарин с нетерпением ждал этого известия.
— Поздравляю, товарищи! Ключ к Смоленску в наших руках!
Приказав заместителю начальника штаба армии по вспомогательному пункту управления полковнику Б. М. Сафонову и мне следить за обстановкой, генерал Берзарин прилег отдохнуть. Но вскоре нам пришлось разбудить Николая Эрастовича. Командир одной из разведывательных групп, действовавшей во вражеском тылу, доложил по радио, что противник, оставляя прикрытие, начинает отход к заранее подготовленным рубежам.
Вот тут-то и пригодились взводы конной разведки. Они скрытно обходили вражеские арьергарды, держа под наблюдением главные силы гитлеровцев. Иной раз разведчики активно вмешивались в ход событий.
Конный разъезд 97-й стрелковой дивизии, ведя разведку во вражеском тылу, вышел к реке Хмость. Бойцы спешились, укрыли лошадей в лесу. Наблюдатели установили, что за рекой немало гитлеровских войск. Но какие это части? Командир разъезда решил захватить «языка». С наступлением темноты разведчики переправились через реку и устроили засаду на лесной просеке. Пленных удалось взять без шума. Они показали, что их 347-й пехотный полк утром начинает отход.
В районе деревни Холм конный разъезд 17-й гвардейской стрелковой дивизии наткнулся на вражескую группу прикрытия. Численное преимущество было на стороне врага, но разведчики не растерялись. В конном строю они стремительно атаковали гитлеровцев. Часть фашистов была перебита, остальные рассеяны. Удалось захватить и пленных.
Не уступали конникам пешие разведчики. Взять, к примеру, того же Владимира Карпова, который стал уже лейтенантом. В период подготовки нашего наступления и в ходе его группы, возглавляемые им, неоднократно ходили во вражеский тыл. И каждый раз возвращались, образцово выполнив задание. Сам лейтенант Карпов проявлял не только исключительную выдержку, но и личную отвагу. Достаточно сказать, что огнем его автомата лишь за это время было уничтожено несколько десятков гитлеровцев. [84]
Так же отважно дрался с врагом и лейтенант М. Ф. Маскаев. Еще в июне 1943 года он с группой разведчиков пробрался в тыл противника и совершил дерзкий налет на штаб пехотного полка. Возвратившись в расположение наших войск, Маскаев привел с собой 9 пленных и принес документы, имевшие для нас огромное значение. Несколько раз офицер был ранен, контужен, но непременно возвращался в свою часть, к своим, как он говорил, братьям разведчикам.
О мужестве и самоотверженности этих офицеров наглядно свидетельствует такой факт: после завершения Духовщинской операции оба они были представлены к присвоению звания Героя Советского Союза.
Однако вернусь к своему рассказу о том, как разворачивались дальнейшие события. К 22 сентября 39-я армия нависла над смоленской группировкой противника с севера. Войска 31-й армии Западного фронта наступали с востока. Судьба Смоленска фактически была решена. 25 числа над ним взвилось алое знамя, которое, кстати говоря, водрузили разведчики. Пусть не нашей армии, но мысль об этом была приятна.
После освобождения Смоленска войска нашей армии повернули на северо-запад, продолжая наступление в направлении Рудня, Витебск. Где противник попытается закрепиться? Ответить на этот вопрос нужно было абсолютно точно.
Штаб армии уже имел карту вражеских оборонительных сооружений в обширном районе, до Витебска включительно. Но это были данные воздушной разведки. На подступах к Витебску гитлеровцы соорудили несколько рубежей. И каждый из них мог стать основой для жесткой обороны. Какой именно? Вперед снова пошли разведгруппы и отряды.
Ушла во вражеский тыл группа и от 17-й гвардейской стрелковой дивизии. Возглавил ее командир разведывательной роты гвардии капитан И. И. Горобец, о котором я уже рассказывал. Вскоре по радио мы получили первое донесение: «Артиллерия и обозы движутся в западном и юго-западном направлениях. Вижу 8 очагов пожара. Противник начал отход». К 4 часам утра 9 октября разведчики достигли восточного берега реки Мошна. Не попытается ли противник остановить наши войска здесь? [85]
Спустя два часа Горобец радировал: «На западном берегу слабое прикрытие. Войска отходят дальше».
Скупые, предельно лаконичные фразы. А сколько мужества за каждым словом! И пусть извинят меня за невольное повторение, но я еще раз подчеркну: сами разведчики не видели в этом подвига. Они выполняли свою обычную фронтовую работу.
Разумеется, мы не могли полагаться только на донесения гвардии капитана Горобца. Элемент случайности в разведке никогда не исключен. Но аналогичные сведения поступали и от других групп. Постепенно становилось ясно, что именно на рубеже Кожемякино, Пыжи, Стасьево, Рублево противник окажет нашим войскам упорное сопротивление. Я доложил о своих предположениях командарму. 10 октября мы убедились, что они полностью подтверждаются. Наши части именно тут встретили организованное, всевозрастающее сопротивление и прекратили преследование. Духовщинская операция завершилась.
Фашистские войска понесли тяжелые потери. Но не только это доставляло радость. Мы убедились, что фашистам не удалось снять с этого участка фронта ни одной дивизии для оказания помощи армиям, отступавшим после поражения на Курской дуге. Напротив, гитлеровское командование вынуждено было перебросить сюда 25-ю механизированную и 18-ю танковую дивизии. Иначе более или менее организованный отход мог превратиться в бегство.
За успешные действия в этой операции многие разведчики соединений и частей были награждены орденами и медалями. Получили правительственные награды и офицеры разведотдела. Генерал-лейтенант Н. Э. Берзарин, вручая мне орден, сказал:
— Я доволен работой разведки. Но помните: впереди — Витебск! [86]