Конец противостоянию

Осень постепенно вступала в свои права. Все позже занимались серые рассветы, все раньше опускалось солнце за горизонт. Листва деревьев приобретала золотистый оттенок. Частыми стали нудные, непрекращающиеся сутками дожди.

Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как я впервые переступил порог своего просторного блиндажа. На первых порах чувствовал себя здесь не очень-то уютно. А теперь привык, даже полюбил свою обитель. Широкий дощатый стол, на котором я работал с картами и документами, два телефона: один — для связи с частями и соединениями, второй — внутренний, для связи с отделами штаба армии. В противоположном углу — походная кровать, прикрытая серым солдатским одеялом. Под ней стоял небольшой чемодан, с которым я приехал из Москвы. Вот, пожалуй, и все убранство.

На одной из стен висела довольно большая карта. На нее мы наносили обстановку, складывающуюся на других фронтах. Естественно, в те осенние дни 1942 года мой взор все чаще и чаще обращался к этой карте.

Фашистам удалось занять Донбасс, выйти в большую излучину Дона, создать непосредственную угрозу Сталинграду и Северному Кавказу. За каждый метр советской земли сражались бойцы и командиры Красной Армии, и тем не менее в конце августа гитлеровцы северо-западнее Сталинграда вышли к Волге. С тех пор в самом городе не прекращались упорнейшие бои. Они шли за каждый квартал, каждую улицу, каждый дом, порой за каждый этаж здания.

Трудно приходилось защитникам Сталинграда. А мы, как казалось многим, бездействовали. В сводках Совинформбюро чаще всего о нас говорилось так: «Ничего существенного [33] не произошло» или «Велись бои местного значения». Сердце звало к активным действиям, и мы тщательно готовились к ним, ежедневно уточняя данные о противнике.

Вражеская оборона в полосе 39-й армии состояла в основном из отдельных опорных пунктов, расположенных в деревнях и на господствующих высотах. Эти опорные пункты имели между собой огневую связь. Подходы к переднему краю были прикрыты минными полями и проволочными заграждениями в два-три кола, спиралями Бруно.

Опорные пункты представляли собой не только систему дзотов и траншей. Кроме них, как удалось установить, фашисты подготовили специальные площадки для кочующих ручных и станковых пулеметов. Такой способ их использования затруднял разведку огневых точек. Сегодня наблюдатель засекает пулемет в одном месте, а завтра огонь ведется уже с другого. Не так-то просто в таких условиях установить, сколько у противника огневых средств и где они располагаются.

Широко использовали фашисты и стрелковые ячейки, соединенные ходами сообщения. Наличие их позволяло осуществлять маневр, в том числе и в условиях круговой обороны. Немало было построено блиндажей. Они, как правило, располагались на обратных скатах высот, у лесных опушек, в склонах оврагов. Все эти сооружения объединялись между собой ходами и подключались к общей траншее, опоясывавшей опорный пункт. Словом, приуменьшать силы врага, делать ставку на слабость его обороны было бы по меньшей мере неосмотрительно.

Так выглядел передний край обороны противника. А что таилось в глубине? Не зная этого, начинать наступление было бы безрассудно, и даже в том случае, когда речь шла о частных действиях. Мы понимали, что нужна дополнительная информация, сведения о ближайших тылах противника.

С целью получения таких данных было решено организовать глубокий поиск. И снова решение этой задачи поручили майору Кондаурову. Дело в том, что в полосе 178-й дивизии, примерно в 4–5 километрах за линией фронта, проходила дорога. Можно было предположить, что где-то неподалеку от нее располагаются склады, штабы, возможно, резервы противника. Следовательно, там и нужно брать «языка». [34]

Два дня разведчики группы и ее командир сержант И. И. Харсекин изучали по карте район предстоящих действий. Все это время я провел с ними. Вместе уточняли план организации засады, варианты отхода, намечали место перехода линии фронта. Было решено взять с собой помимо автоматов и гранат ручной пулемет и радиостанцию. Кроме того, разведчики запаслись кодированной картой, которая облегчала передачу срочных сведений по радио.

Ночью группа Харсекина благополучно пересекла линию фронта, углубилась в расположение гитлеровцев. Для засады сержант выбрал участок дороги, проходившей близ опушки леса. Командир рассредоточил людей. Две подгруппы, в каждую из которых входило по три разведчика, расположились шагах в шестидесяти друг от друга. Третья — на противоположной стороне дороги. Четвертую сержант выдвинул метров на сто в направлении, откуда ожидалось появление противника. Тщательно замаскировавшись, разведчики стали ждать.

Примерно через час на дороге показались фашисты. Их было что-то около двадцати. Шли они спокойно, беспечно, громко разговаривая. Это и понятно. Можно ли было ожидать появления здесь наших бойцов?

Харсекин не спешил подавать сигнал. Действовать нужно было наверняка. Стоило улизнуть хотя бы одному гитлеровцу, и разведчики сами оказались бы в труднейшем положении. Обнаружив группу, противник сделал бы все для того, чтобы воспрепятствовать ее возвращению. И лишь тогда, когда фигуры вражеских солдат стали видны совершенно четко, прозвучала команда. Со всех сторон ударили хлесткие очереди.

Гитлеровцы на миг оторопели. Потом бросились назад, потом в лес, но их всюду настигал меткий огонь. Восемнадцать полегли на дороге, один был захвачен в плен. Разведчики, забрав документы убитых, без потерь возвратились в расположение наших войск.

Пленный ефрейтор оказался достаточно осведомленным. На допросе он дал ценные сведения о дислокации, численности и составе резерва немецкой дивизии. Он рассказал также о слухах, которые ходят среди солдат. По ним можно было судить о характере предстоящих боевых действий. [35]

Разумеется, показания одного пленного, даже дополненные личными наблюдениями разведчиков группы Харсекина, не могли полностью прояснить картину. Поэтому вскоре был проведен еще один глубинный поиск, на этот раз в полосе 158-й стрелковой дивизии.

В соответствии с заранее разработанным планом разведчики, возглавляемые младшим лейтенантом П. Д. Мильто, устроили засаду на дороге, проходившей примерно в шести километрах от передовой. Ставка делалась на захват штабной машины. Поэтому группа беспрепятственно пропускала грузовики и повозки. Но как только показалась легковая машина, младший лейтенант подал сигнал «Внимание!».

Когда автомобиль поравнялся с разведчиками, в него полетела граната. Машина, резко накренившись, остановилась. Казалось бы, все в порядке. Но тут с заднего сиденья грянули выстрелы. Наши солдаты вынуждены были ответить огнем. Два офицера и шофер были убиты. Таким образом, захватить «языка» не удалось. Но в руки разведчиков попали штабные документы и карты, которые рассказали нам немало интересного и важного.

На обратном пути группа была обнаружена. Пришлось вступить в бой с превосходящими силами противника. Но младший лейтенант Мильто проявил незаурядную выдержку, хладнокровие. Он сумел так хитро сманеврировать, что гитлеровцы попали на собственное минное поле. В рядах преследователей возникло замешательство. Воспользовавшись этим, разведчики укрылись в лесу, а затем скрытно перешли линию фронта. За мужество и отвагу, проявленные при выполнении этого сложного задания, многие из них были награждены. Петр Дмитриевич Мильто первым из разведчиков дивизии получил орден Красного Знамени.

Можно было бы привести еще немало подобных примеров. То на одних участках, то на других уходили в расположение противника разведывательные группы. Через болота и топи неоднократно водил во вражеский тыл своих бойцов старший лейтенант В. В. Филимоненков. Разведчики добывали ценную информацию, захватывали пленных, а если представлялась возможность, взрывали мосты, склады.

В частях и подразделениях появились свои проводники. С одним из них я встретился у разведчиков 178-й стрелковой [36] дивизии. Зашел в землянку и вдруг вижу среди них вихрастого паренька лет четырнадцати-пятнадцати.

— Проводник Ведышкин, — представился он.

Как выяснилось, Миша Ведышкин был местный, из деревни Болыши. Летом 1941 года, когда война пришла в его родные места, он был далеко от своей деревни — отгонял стадо коров на восток. Но гитлеровцы уже перерезали дорогу, по которой лежал путь. Возвратиться домой мальчонка тоже не мог — в деревне уже хозяйничали фашисты. Тогда он подался в армейскую часть и попросил зачислить его добровольцем.

— По правде сказать, — признался командир разведроты старший лейтенант П. Адонин, — и жалко его было, и брать вроде бы ни к чему. Совсем еще пацан, возись с ним. А он, хитрюга, видно, сообразил, о чем я думаю. Я, говорит, тут каждый куст знаю, каждую кочку. В общем, оставили мы его...

Так началась фронтовая жизнь Миши Ведышкина. С азартом взялся он за изучение военного дела. Освоил винтовку, пистолет, автомат, научился метать гранаты. Парнишка толково читал карту, вычерчивал кроки. Наконец, уступая его настойчивым просьбам, его включили в состав разведывательной группы, направлявшейся во вражеский тыл.

Миша уверенно провел разведчиков через, казалось бы, непроходимое болото точно в намеченный район. Бойцы незаметно подкрались к фашистскому дозору, расположившемуся на перекрестке дорог, и безо всякого шума взяли «языка». Так что боевое крещение молодого разведчика прошло как нельзя лучше.

А через несколько дней Ведышкин с таким же, как он сам, юным напарником Шурой Кузнецовым получил новое задание. На этот раз ребята, переодетые в драные брючишки и потрепанные пиджачки, с помощью разведчиков, разумеется, перешли линию фронта для того, чтобы уточнить расположение артиллерийских батарей противника. Мальчишки прекрасно справились и с этой сложной задачей.

Во многих вылазках в тыл гитлеровцев принимал участие Миша Ведышкин. Он не только отлично выполнял все поручения, но и сам нередко предлагал смелые решения. Никогда не терялся паренек, никогда не унывал. Лишь единственный раз видел я его растерянным, чуть не [37] плачущим. Было это в тот день, когда юного разведчика вызвали для вручения ордена Отечественной войны I степени. Вначале он думал, что товарищи разыгрывают его. А потом, убедившись, что награда действительно предназначается ему, засмущался, разволновался до такой степени, что слезы выступили на глазах.

Через некоторое время Мишу Ведышкина перевели из разведки в одно из подразделений полка. И не потому, что он в чем-то провинился или не оправдал доверия. Просто не хотели подвергать его лишней опасности. Было время, когда вообще думали отправить его в тыл. Но он заявил, что так или иначе убежит по дороге и вернется обратно. Решили оставить. Уж больно полюбился этот отважный паренек всем, кто знал его. Так он и воевал в своей части до конца войны.

Засада на тыловой дороге, дерзкий поиск, материалы допроса пленных, захваченные документы, непрерывное наблюдение за передним краем противника... Словно тоненькие ручейки, стекались к нам разведывательные данные. Порой они исключительно удачно дополняли друг друга, а иногда на полях донесений и картах появлялись вопросительные знаки, говорящие о том, что в данных усматривается какое-то противоречие. Но как бы то ни было, с каждым днем мы узнавали о противостоящих вражеских дивизиях все больше и больше.

Сведения, добытые группами, уходившими во вражеский тыл, позволяли сделать вывод, что глубина обороны противника сравнительно невелика. Если передний край был насыщен огневыми средствами и хорошо оборудован в инженерном отношении, то на удалении 5–6 километров от передовой разведчики встречали лишь блиндажи. Их было много, местами они образовывали целые городки. И все же эти сооружения не могли оказать существенного влияния на продвижение наших войск в случае наступления.

Опираясь на разведывательные данные, штаб нашей армии начал разработку частной наступательной операции, целью которой были разгром 87-й пехотной дивизии противника и ликвидация плацдарма, удерживаемого ею на северном берегу Волги. Разработка велась ограниченным кругом лиц, но те, кому довелось участвовать в этом, трудились с особым энтузиазмом. Еще бы, закапчивалось наше противостояние! И каждый в душе надеялся, что [38] наш удар хоть в какой-то мере поможет героическим защитникам Сталинграда и Кавказа.

За несколько дней до начала нашего наступления разведчики захватили еще одного пленного. Не слишком важной персоной он оказался, но сведения мы от него получили ценные, а главное — очень своевременные. На допросе штабсфельдфебель сообщил, что немцы ожидают наступления русских на флангах плацдарма, то есть у основания выступа. Его показания подтверждали данные, полученные нами из других источников.

Итак, гитлеровцы ждут ударов с флангов и, разумеется, готовятся их отразить. Не говорит ли это о том, что, вопреки их логике, следует начать активные действия на другом участке?

Начальник штаба армии полковник П. Ф. Ильиных согласился с нашей оценкой обстановки. Командующий армией генерал-майор А. И. Зыгин, внимательно выслушав наш доклад и задав множество дополнительных вопросов, задумчиво произнес:

— Значит, самое правильное наступать с фронта...

Несколько минут он молча всматривался в карту, на которой был нанесен передний край, артиллерийские и минометные позиции противника. Карандаш, зажатый в его пальцах, непрерывно постукивал по столу. Потом командарм вскинул голову и повернулся к начальнику штаба:

— Готовьте приказ, ударим в лоб! Хитрый немец, а мы его перехитрим.

* * *

Ранним утром 26 сентября я был уже на наблюдательном пункте командующего армией. Еще раньше наши части под покровом темноты заняли исходное положение для атаки. Волновался я, как никогда. Ведь вскоре будет подведен итог нашей работе, которой мы занимались несколько недель. Смогут наши подразделения без особых потерь преодолеть оборону гитлеровцев и развить успех — честь и хвала разведчикам. Не сумели мы нащупать уязвимые места — не миновать напрасных жертв.

Мне живо представились бойцы и командиры, притаившиеся в окопах перед решительным броском. Прозвучит команда — и они, повинуясь ей, побегут навстречу пулям, разрывам снарядов и мин. Кто-то добежит, а кто-то [39] останется лежать на мокрой траве. Останется навсегда. Таков суровый закон войны, здесь ничего не поделаешь. Но сделать так, чтобы как можно меньше неподвижных тел осталось на поле брани, — святая обязанность каждого командира. Непременно выполнить боевую задачу с минимальными потерями — в этом его первейший долг.

Я знал, что точно так же напряжены сейчас нервы у всех, кто находится рядом. Знал, что любой из нас готов занять место в атакующих цепях. Наверное, было бы легче идти рядом со всеми, рисковать своей, но не чужими жизнями, которые доверены тебе. Но таков удел командиров, поднявшихся на определенную ступень служебной лестницы.

Ровно в десять часов началась артиллерийская подготовка. Загудела, застонала земля. Огненными стрелами пронзили небо реактивные снаряды «катюш». В бинокль было хорошо видно, что разрывы ложатся точно по переднему краю. В воздух взлетали обломки бревен, какие-то бесформенные предметы. Рыжее пламя взметнулось там, где рвались «гостинцы» гвардейских минометов. Судя по всему, такая же буря бушевала на артиллерийских позициях гитлеровцев. Все впереди окуталось дымом. А снаряды летели и летели в стан врага.

Захваченный этим зрелищем, я даже не заметил, когда двинулась вперед пехота. Фигурки красноармейцев вдруг оказались у самых вражеских окопов. И вот уже они перевалили через первую траншею, движутся дальше. А сердце все сильнее стучит в груди. Смогут ли наши подразделения развить успех? Сейчас это имеет первостепенное значение.

Доклады, поступающие к нам, говорят о том, что наступление развивается успешно. Фашисты, ожидавшие нашего удара на флангах, сбиты с занимаемых позиций, начинают отходить. И я вижу, что на лицах тех, кто находится на наблюдательном пункте, появляются улыбки.

Но радоваться, судя по всему, еще рано. В воздухе появляются «юнкерсы». Сейчас они выстроятся в круг — и начнется обычная карусель. Один за другим станут они пикировать на цель и, освободившись от смертоносного груза, взмывать вверх. Однако и такой вариант был предусмотрен. В грохот боя вплетаются сухие короткие очереди малокалиберных зенитных пушек. Огонь не слишком плотный, тем не менее строй бомбардировщиков ломается. [40]

Одна из машин, оставляя за собой шлейф темного дыма, скрывается где-то за лесом.

Наступательный порыв все возрастал. На отдельных участках отход фашистов превратился в бегство. Нашим артиллеристам удалось разрушить переправы через Волгу. Это поставило гитлеровцев в особенно тяжелое положение. Целые подразделения вынуждены были переправляться через реку на подручных средствах, а то и просто вплавь. И все это — под метким огнем наших бойцов. Потери врага возрастали с каждым часом.

27 сентября соединения и части 39-й армии полностью очистили от гитлеровцев северный берег Волги и, таким образом, ликвидировали один из опасных плацдармов. В ходе боев было освобождено 25 населенных пунктов. Хоть и не велика была эта цифра, но факт оставался фактом — мы наступали, освобождали родную землю. И это поднимало настроение, боевой дух бойцов и командиров.

Помню, во второй день боев встретился я с ранеными красноармейцами. У одного рука перевязана, у другого на голове бинты. И оба улыбаются. Казалось бы, до улыбок ли здесь?

— Обидно, товарищ майор, что зацепило, — пожаловался тот, что постарше. — Только ведь пуля, которую в наступлении подцепил, не так больно жалит.

— Точно! — подхватил другой. — Вот когда в августе сорок первого я осколок принял, слезы сами из глаз потекли. Не от боли, от обиды: по своей же землице отступаем, да еще нас же ранят и убивают. А теперь ништо, враз заживет.

Сразу же после выхода к Волге наши части начали закрепляться на занятых рубежах. Враг мог предпринять попытки восстановить положение. Поэтому разведчики вели за ним непрерывное наблюдение, захватывали «языки». Но основная нагрузка в эти дни легла на наше отделение информации. Предстояло в кратчайший срок разобрать и «переварить» документы, захваченные у противника в ходе наступления. А их было немало. Я не говорю о солдатских книжках, письмах, которые были изъяты у убитых гитлеровцев. В наши руки попали интересные документы штабов, оперативные карты.

Так, например, танкисты в ходе наступления в одной из деревень разгромили штаб немецкого пехотного полка. [41]

Все документы, которые удалось захватить, были немедленно доставлены в разведотдел армии. Среди них, помнится, был довольно любопытный приказ командира 87-й пехотной дивизии. Генерал-лейтенант Штутниц писал: «Наша дивизия побывала в Париже и промаршировала до Ржева. Я уверен, что она будет и впредь жить и побеждать». Что ж, одно можно сказать: плохим пророком оказался фашистский генерал!

Положение нашей армии на левом крыле значительно упрочилось. На очереди стояла новая задача: нанести удар по 206-й немецкой пехотной дивизии и овладеть шоссейной дорогой, соединявшей деревню Молодой Туд с населенными пунктами Урдом и Зайцево. Успешное осуществление этой частной наступательной операции окончательно ликвидировало бы выступ, направленный своим острием в глубину нашей обороны.

Мы усилили визуальную разведку на предполагаемом участке прорыва, установили круглосуточное наблюдение силами командиров. Дело было вовсе не в том, что мы не доверяли информации, которую собирали красноармейцы-наблюдатели. Они по-прежнему несли свою службу. Но участие в этом командиров обогащало разведывательные данные. А кроме того, они, лично изучая передний край противника, получали возможность использовать результаты наблюдения при руководстве подчиненными в ходе наступления.

Разведчики частей и соединений армии умело сопоставляли данные дневного и ночного наблюдений. Благодаря этому удалось точно установить местонахождение многих, если не сказать большинства, вражеских огневых точек. Почему я веду речь о сопоставлении данных? Да потому, что обнаружить огневую точку днем не так-то просто, даже в том случае, когда она ведет огонь. Совсем иное дело ночью: вспышки выстрелов, следы трассирующих пуль. Направление засечь уже легче. Увидев вспышки, разведчики вбивали в землю небольшие колышки, которыми фиксировалась линия, ведущая к огневой точке. А с рассветом, используя бинокль, стереотрубу, перископ, они исследовали каждый бугорок, каждый кустик, ориентируясь на эти самые колышки. И как правило, от внимательных глаз не укрывались даже тщательно замаскированные объекты.

Чтобы дополнить данные визуальной разведки, как [42] и прежде, организовывались поиски. Хочу заметить, что допросы захваченных пленных существенно обогащали наши сведения о противнике. Причем происходило это не только за счет того, что мы получали в свое распоряжение солдатские книжки, в которых имелись номера частей, что пленные рассказывали кое-что о своей дивизии. Мы научились делать важные выводы по косвенным деталям.

Большое значение, скажем, придавалось тому, кто был пленный, из каких мест он родом. Немцы с территории самой Германии, или, как их называли, «имперские немцы», пользовались полным доверим фашистского командования. Ими укомплектовывались части, которым поручались наиболее ответственные задания. Австрийцы же, например, использовались на второстепенных участках. Их, насколько нам было известно, реже брали в танковые, авиационные подразделения. Словом, гитлеровцы всех фольксдойче считали людьми второго сорта.

Отсюда и тянулась ниточка. Если выяснялось, что пленный взят из подразделения, где служат «имперские немцы», то можно было сделать вывод: это направление фашистское командование считает основным или, во всяком случае, важным. Когда же в наши руки попадал австриец или немец из Судетской области Чехословакии, мы могли предположить, что данный участок считается второстепенным.

В период подготовки наступательных операций по приказу командующего армией мы организовали разведку боем. Для разработки плана действий я выехал в 279-й стрелковый полк, которым командовал майор К. А. Томин. Ему и было поручено руководить подготовкой и проведением разведки боем.

Я позволю себе кратко остановиться на сущности этого способа ведения разведки.

Разведка боем, как правило, предусматривает активные действия, имеющие своей целью полное раскрытие системы огня противника, уточнение особенностей оборонительных сооружений на данном участке. Можно ли эти данные получить в ходе повседневного наблюдения? Можно, однако они чаще всего носят неполный характер. Дело в том, что обороняющаяся сторона стремится до поры до времени не раскрывать своих секретов. Поэтому часть огневых средств в условиях стабильной обороны [43] «замораживается». Этим средствам запрещается вести огонь по мелким группам, по одиночным бойцам. Они вводятся в действие лишь с началом наступления противоборствующей стороны. И тогда внезапно оживают тщательно замаскированные пулеметы, пушки, минометы. Именно они, как правило, и наносят максимальный урон атакующим.

Что же можно противопоставить такой хитрости? Свою хитрость: имитацию наступления. Задача заключается в том, чтобы заставить противника поверить в реальность наступательной операции, ввести в действие все огневые средства, а может быть, и подтянуть резервы. Добившись этого, подразделение, ведущее разведку боем, отходит на ранее занимаемые позиции.

Исходя из этих принципов, мы с майором Томиным и начали разработку плана. Было решено, имитируя общее наступление, тремя группами бойцов блокировать один из дзотов фашистов, расположенный на высотке. При этом две группы должны были двигаться в обход с флангов, а третья, самая многочисленная, атаковать фашистов с фронта. Задача — уничтожить гарнизон дзота, захватить, если представится такая возможность, пленных, документы.

Прикидывая все возможные варианты, майор Томин решил поступить так: в состав третьей группы включались наиболее опытные, закаленные бойцы. Первые же две в основном должны были выполнять отвлекающие функции. Для усиления всех трех групп в состав каждой включалось по два расчета с ручными пулеметами. Мы заранее договорились с артиллеристами и минометчиками об огневой поддержке разведчиков.

Накануне разведки боем было решено провести тренировку. Кое-кто в полку недоуменно пожимал плечами. Дескать, о каких тренировках может идти разговор? Война есть война, и тут никаких репетиций не требуется. Ведь все равно заранее не предугадаешь, что может произойти в реальном бою. И тем не менее командир полка настоял на своем. И как выяснилось, поступил совершенно правильно.

На некотором удалении от передовой, в тылах полка, мы выбрали местность, которая в значительной мере напоминала ту, на которой предстояло действовать. Обозначили исходный рубеж, расположили людей. По сигналу [44] группы двинулись вперед. Вроде бы все развертывалось по плану, но ни я, ни майор Томии не были довольны действиями бойцов и командиров. Как-то вяло, неуверенно продвигались они. Мало того, первая и вторая группы, не сумев прикрыть фланги, слились с наступающими с фронта и, вопреки замыслу, атаковали дзот.

После короткого разбора действий группы вновь заняли исходное положение. Потом еще и еще раз. Тренировка продолжалась до тех пор, пока не удалось добиться стремительного броска, четкого взаимодействия всех групп отряда. Лишь после этого майор Томин сказал:

— Вот так и воевать! А теперь — на отдых.

На другой день точно в назначенный час полковая пушка прямой наводкой дала первый выстрел по дзоту. Это был сигнал к началу. Заговорили артиллерия, минометы, весь участок обороны фашистов покрылся разрывами. Часть снарядов, ложившихся по окопам, как мы и договаривались с артиллеристами, были дымовыми. Создавалось впечатление, что мы наносим сильный удар всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами. Гитлеровцы пришли к выводу, что полк наступает на всем участке.

Через одну-две минуты фланговые группы ворвались в траншею. Завязалась рукопашная схватка. Младший сержант Федосов и замполитрука Филипченко первыми подбежали к дзоту. Они заметили двух вражеских солдат, удиравших по траншее. Один из бегущих упал, сраженный автоматной очередью, другой поднял руки. Бойцы захватили пулемет, патроны, документы убитых, а все остальные боеприпасы, имущество и снаряжение подожгли бутылками с горючей жидкостью.

Так развивались события в траншеях противника. На нашей же стороне десятки наблюдателей фиксировали огневые точки, районы, откуда ведет огонь артиллерия гитлеровцев. На картах появлялись все новые и новые пометки. Помню, что всего 17 минут продолжалась разведка боем. Но нам удалось полностью раскрыть систему огня, в значительной мере уточнить очертания переднего края фашистов. Все это имело исключительно важное значение, так как, позволю себе напомнить, речь шла о подготовке нового наступления.

Оно должно было начаться через несколько дней после того, как мы провели разведку боем. Активные действия [45] одного из подразделений 279-го стрелкового полка были, в сущности, заключительным этапом подготовки, если рассматривать ее с точки зрения накопления, уточнения и перепроверки данных о противнике. Почему нецелесообразно проводить разведку боем заранее? Да потому, что враг, разобравшись, что к чему, поняв действительные цели боя, сразу же начнет принимать меры к изменению системы огня, производить некоторую перестановку сил и средств. Естественно, что в этом случае полученные сведения потеряют свою ценность. Мало того, они могут сыграть дезинформирующую роль.

Итак, подготовка к новому наступлению частей нашей армии завершалась. Артиллеристы запасались боеприпасами, танкисты помимо этого беспокоились о горючем. На штабных картах уточнялись задачи. Мы, разведчики, разумеется, продолжали пополнять и уточнять данные о противнике. Словно метеор, носился из одной дивизии в другую капитан Антонов. Где-то нужно было добыть контрольных пленных, где-то не ладилось с организацией наблюдения. Старший лейтенант Дийков вновь и вновь перечитывал документы, стараясь «выудить» из них какие-то новые, оставшиеся ранее незамеченными подробности. Словом, день и ночь все трудились не смыкая глаз.

И вот в тот момент, когда, казалось, все силы исчерпаны, штаб армии облетела радостная весть: фашисты окружены под Сталинградом! Многое еще было неясно, подробностей, конечно же, мы никаких не знали. Но сам факт окружения мощной вражеской группировки вызвал всеобщее ликование.

— Эх, нам бы еще здесь один такой котел устроить! — мечтательно произнес Анатолий Кузнецов, наш чертежник, выпрямляя затекшую спину и делая несколько взмахов руками. — А что? Мы ведь тоже на Волге стоим...

Разумеется, все мы были бы рады такому повороту событий, но разум подсказывал, что на вещи нужно смотреть трезво. В районе Верхней Волги сейчас нельзя рассчитывать на крупное наступление наших войск. Не было у нас еще сил для того, чтобы громить врага на всех направлениях. Но успех, достигнутый под Сталинградом, окрылял, заставлял трудиться с удвоенной энергией.

25 ноября 1942 года на рассвете загремели залпы [46] орудий. После короткой, но достаточно мощной артиллерийской подготовки наши пехота и танки устремились вперед. Но враг оказывал исключительно упорное сопротивление. Лишь к исходу дня удалось полностью захватить позиция 206-й немецкой пехотной дивизии. Почему же так медленно развивалось наступление? Ответа на этот вопрос мы пока не находили.

А ночь на 26 ноября принесла новые неожиданности. Разведывательная группа, действовавшая во вражеском тылу, доложила, что гитлеровцы спешно перебрасывают к фронту резервы. Чуть позже поступило дополнительное донесение, из которого следовало, что речь идет не о мелких подразделениях, а о 14-й механизированной дивизии и части сил 5-й танковой дивизии.

Когда я доложил о полученных сведениях командующему армией, он смерил меня таким взглядом, что мне стало не по себе.

— Откуда взялись эти соединения? Почему их нет на моей карте?

Чем можно было оправдаться? Тем, что эти дивизии оказались на сравнительно большом удалении от линии фронта, что они были в тех районах, куда наши войсковые разведчики не добрались? Эти объяснения не могли никого удовлетворить. Ведь именно я, как начальник разведки армии, был обязан предвидеть такой вариант. И не только предвидеть чисто теоретически, но и практически принять какие-то действенные меры для получения исчерпывающей информации из этих глубинных районов. Мне оставалось одно: молчать.

А командарм, нахмурившись, то вновь склонялся над картой, то опять начинал ходить взад и вперед, заложив руки за спину. Наконец он резко повернулся к начальнику штаба и распорядился:

— Свяжитесь с командирами дивизий, предупредите о возможных, — он на мгновение умолк, — нет, о неминуемых контратаках противника. Пусть готовятся к их отражению. И чтобы ни шагу назад! Утром, а быть может и ночью, фашисты попытаются восстановить положение на нашем участке.

Прогнозы генерала А. И. Зыгина полностью подтвердились. На рассвете фашисты нанесли сильный контрудар. Однако, к счастью, он не явился для наших частей неожиданностью. За ночь они успели окопаться, подтянуть [47] артиллерию, в том числе и противотанковую, пополнить запасы патронов, снарядов и мин. Словом, танки и пехота противника повсюду были встречены губительным огнем. Весь следующий день шли ожесточенные бои, но наши части не только отбили контратаки, но кое-где сумели продвинуться вперед. Ближайшую задачу армия выполнила — населенный пункт Урдом был освобожден. Таким образом, перестал существовать и этот плацдарм. Северный берег реки Молодой Туд стал безраздельно нашим.

После завершения операции командарм собрал руководящий состав штаба армии, для того чтобы подвести итоги. Выслушав начальника штаба, генерал А. И. Зыгин дал слово мне.

— Доложите о действиях разведчиков в ходе наступления. Чем занимались они?

Стараясь унять волнение, я начал говорить:

— Продвигаясь впереди и на флангах своих частей, разведчики определяли местонахождение огневых точек, мешающих пехоте и танкам, вели наблюдение за врагом, захватывали пленных и документы, стремились установить подход к полю боя резервов.

— Что касается резервов, — перебил меня командующий, — то главные из них вы проморгали. Продолжайте...

Я предчувствовал, что мне будет брошен такой упрек. И снова мне нечего было ответить. Да, проморгали. И мысль об этом не давала покоя.

Однако вопреки ожиданиям разноса не последовало. Тем не менее, когда совещание закончилось, командарм попросил меня и начальника штаба задержаться.

— То, что четырнадцатая механизированная дивизия не была учтена при планировании операции, — серьезная ошибка. Но на ошибках, как говорится, учатся. Пусть и для вас, Волошин, это будет серьезным уроком. И еще сдается мне, что противник знал о сроках нашего наступления. Нужно разобраться, откуда у него была такая информация. А впредь к разработке планов нужно будет привлекать минимальное число лиц.

Откровенно говоря, и у меня было впечатление, что гитлеровцы знали о готовящемся наступлении. Поэтому, возвратившись в отдел, я приказал тщательно проанализировать все, что могло иметь отношение к обеспечению скрытности операций. [48]

Спустя некоторое время ко мне пришел старший лейтенант Дийков.

— Что нового, Иван Максимович? — поинтересовался я.

— А вот что, — хмуро ответил он, протягивая мне листок бумаги.

Это было письмо, изъятое у немецкого солдата, убитого в ходе нашего наступления. По всему чувствовалось, что оно было написано накануне начала операции. По каким-то причинам автор не успел отправить его. И в этом письме, в частности, говорилось совершенно однозначно: 25 ноября русские начнут наступление.

Каким образом противник мог знать о намерениях нашего командования? Долго обсуждали мы этот вопрос. А из него, как следствие, возникла еще одна проблема: что известно нам о методах, способах действия гитлеровских разведчиков?

Оказалось, что кое-какими сведениями мы располагаем. Было установлено, например, что противник использует такой способ ведения разведки, как поиск. В отличие от нас, поисковые группы фашистов были, как правило, весьма многочисленными. Иногда в их состав включалось до 100 человек. Они действовали при поддержке артиллерии, минометов. С мелкими группами мы встречались реже. Они стремились скрытно проникнуть в расположение наших войск. Характерно, что, будучи обнаруженными, фашисты немедленно отходили на исходные позиции, даже не пытаясь выполнить свою задачу.

Прибегал враг и к засадам. Они устраивались обычно в нейтральной полосе и имели численность 7–8 человек. Место для засады выбиралось так, чтобы она преграждала путь нашим разведчикам (поэтому-то мы и старались не повторять маршруты). И снова особенность в тактике действий: если наша разведывательная группа оказывалась крупнее, засада противника немедленно отходила.

Разведка боем, которую фашисты именовали ударным поиском, проводилась силами роты, а порой и батальона. Нередко ложную атаку поддерживали танки или самоходные орудия. Она обеспечивалась артиллерийской и даже авиационной подготовкой. Однако, скажу не хвастаясь, и засада, и поиск редко приносили гитлеровцам успех.

Помнится, в декабре 1942 года враг предпринял разведку боем силами подразделения, насчитывающего до [49] 200 человек. Группа была поддержана сильным артиллерийско-минометным огнем. Фашистам удалось достигнуть наших окопов, в которых завязалась рукопашная схватка. И вот тут-то наши бойцы продемонстрировали свою стойкость и мужество. Более 50 гитлеровцев было уничтожено, остальные откатились назад, не выполнив поставленной задачи.

Было бы неправильным полагать, что вражеская войсковая разведка никуда не годилась. Мы имели дело с опытным, хитрым и сильным врагом. Об этом свидетельствовал хотя бы тот факт, что, как я уже упоминал, фашистам стало откуда-то известно о нашем наступлении. Детально анализируя события предыдущих дней и недель, мы в конечном итоге пришли к общему мнению, что первостепенную роль здесь сыграла воздушная разведка.

Дело в том, что подготовка к наступлению велась сравнительно длительное время. Сказывались нехватка транспортных средств, плохое состояние дорог. Положа руку на сердце, нужно признать, что не все командиры и начальники придавали должное значение скрытности перевозок. В ряде случаев люди попросту пренебрегали маскировкой уже подготовленных к наступлению сил, военного имущества, боеприпасов. А немецкие самолеты-разведчики практически ежедневно совершали длительные полеты над расположением наших войск. Отогнать их, уничтожить было нечем. В то время части и соединения еще не имели достаточных средств противовоздушной обороны. Логика подсказывала, что воздушная разведка давала фашистам обширную информацию.

Что касается конкретных сроков готовящегося наступления, то здесь, по всей вероятности, сыграли свою роль другие источники. Случалось, что наши связисты обнаруживали отводы от телефонных линий, которые использовались противником для подслушивания разговоров. Нельзя было исключить и радиоперехват. Тем более что некоторые командиры пользовались при переговорах чуть ли не открытым текстом: снаряды именовались огурчиками, танки — коробочками и так далее. Вполне понятно, что фашисты без труда разгадывали такой «шифр».

И наконец, последнее. Время от времени в расположении частей и подразделений появлялись люди, одетые в красноармейскую форму, которые якобы возвращались из госпиталя, разыскивали кого-то. Они находили словоохотливых [50] бойцов, которые были рады не только угостить махоркой, но и между двумя затяжками выложить все новости. Знали фашисты о нашей доброте и отзывчивости, на это и делали ставку. Лишь своевременное вмешательство сотрудников особого отдела, которым становились известны такие случаи, помогало выявлять вражеских агентов.

Сделав определенные выводы, подобрав соответствующие материалы, мы обратились к командованию армии с предложением провести в частях и соединениях работу, направленную на повышение бдительности, ответственности каждого военнослужащего за сохранение военной тайны. Командующий армией А. И. Зыгин и член Военного совета В. Р. Бойко целиком и полностью одобрили нашу идею. Теперь, выезжая в разведывательные подразделения, мы беседовали с людьми и на эту тему. Такие же беседы командиры, политработники, сотрудники особого отдела проводили с пехотинцами, артиллеристами, связистами и другими бойцами. Как показало будущее, эта работа оказалась действенной.

* * *

Зима полностью вступила в свои права. Части нашей армии, завершив ликвидацию вражеских плацдармов, по-прежнему держали оборону. По-прежнему велось непрерывное наблюдение за передним краем противника. Как и раньше, уходили на задание поисковые группы. Действовать разведчикам стало намного труднее. Ведь не так-то просто даже в летнюю пору, затаившись где-нибудь на нейтральной полосе, часами оставаться неподвижным. В лютую стужу выполнить эту задачу способны лишь люди, обладающие железной выдержкой.

Но как ни странно, разведчики предпочитали действовать именно зимой.

— Сейчас куда сподручней, — доказывал мне как-то один из разведчиков. — Ползешь, а ветерок твои следы так и заметает, так и заметает...

— Так не всегда же ветер.

— Оно конечно! Только в такую погоду мы дома сидим. А когда задует-загуляет, фрицы враз по блиндажам. Тут самое время к ним в гости наведаться.

Да, не о себе думали наши разведчики. Пусть ветер обжигает лицо, пусть коченеют руки и ноги. Только бы [51] возможно лучше выполнить задание, добыть необходимые сведения о противнике.

Во второй половине февраля 1943 года мы, анализируя поступающую в разведотдел информацию, сделали вывод, что гитлеровцы активизировали деятельность своей войсковой разведки. Наряду с этим начали поступать сигналы о том, что фашисты усилили охрану своего переднего края. Все труднее становилось нашим поисковым группам преодолевать его.

Несомненно, что на ржевско-вяземском выступе назревали какие-то события. Но какие? Быть может, желая взять реванш за армию Паулюса, разгромленную под Сталинградом, фашисты решатся на безумную авантюру — отчаянный рывок в сторону Москвы? Или они хотят видимостью подготовки к наступлению скрыть готовящийся отход войск? Такой вариант тоже не исключался. Пролить свет на истинные намерения гитлеровского командования можно было только путем разведки всей глубины обороны противника и его фронтовых тылов.

Для выполнения этой задачи командующий армией разрешил сформировать специальный отряд из самых опытных разведчиков. Он состоял из небольших групп, возглавляемых смелыми и инициативными сержантами. Командовать отрядом поручили лейтенанту Н. В. Корогодову. Он зарекомендовал себя хорошим организатором, умным, прозорливым разведчиком. Таким образом, мы получили возможность действовать в оперативной глубине противника.

Случилось так, что первый рейд группы во вражеский тыл начался в День Красной Армии — 23 февраля. Разведчикам предстояло углубиться на 30–40 километров. У Корогодова была радиостанция, кодированная карта. Ориентировочный срок пребывания на территории, оккупированной противником, — около четырех суток.

Переход линии фронта осуществлялся в трудных условиях. Я уже упоминал, что фашисты особо бдительно охраняли свой передний край. Чтобы отвлечь внимание гитлеровцев, мы решили на соседнем участке имитировать неудавшуюся попытку нападения на боевое охранение. И наш замысел увенчался успехом. Поднялась беспорядочная стрельба. «Под шумок» группа Корогодова, так и не обнаружив себя, миновала первую траншею. Успокоились мы, однако, лишь часов через восемь, когда была принята [52] первая радиограмма. В ней сообщалось, что по дороге Оленино — Гусево в южном направлении движется колонна автомашин.

Разумеется, спокойствие наше было весьма относительным. Ведь люди находятся в непосредственной близости от врага. Сейчас все благополучно, а буквально через минуту картина может измениться. На каждом шагу подстерегают разведчиков опасности. И помочь им в трудную минуту практически ничем нельзя. А когда радиостанция разведчиков в назначенный час не вышла на контрольную связь, наше волнение стало перерастать в тревогу.

Две радиостанции, настроенные на заданную волну, дежурили на узле связи непрерывно. Рядом с сержантами-радистами сидели офицеры разведки и техники. Но эфир молчал. Только сухой треск атмосферных помех врывался в наушники. Почему же молчит Корогодов? Неужели разведчики обнаружены? Правда, группа достаточно сильна, состоит из лучших бойцов. И командует ею отличный командир. Но ведь и противник может стянуть немалые силы.

Так прошло трое суток. Их я провел почти без сна. Несколько раз пытался прилечь в блиндаже, но тяжелые, какие-то тягучие мысли не давали покоя. Точно так же чувствовали себя и другие. Чуть ли не каждый час кто-то из сотрудников разведотдела подходил к радистам. Вопросов никто не задавал. Достаточно было взглянуть на лица тех, кто дежурил у радиостанций, чтобы понять: никаких изменений нет, разведчики по-прежнему молчат.

— Что будем делать? — уже в который раз спрашивал меня капитан Антонов.

Что делать? Логика подсказывала, что шансов на возвращение группы мало. Видимо, нужно готовить новый рейд в тыл противника. Но верить в гибель этих замечательных людей просто не хотелось. Где-то в глубине души теплилась надежда: придут ребята обратно...

Разведчики, возглавляемые Корогодовым, вышли в расположение наших войск лишь на шестые сутки. Весть об этом принес телефонный звонок. Командир одной из частей, причем той, где появления разведчиков и не ожидали, сообщил о переходе группой линии фронта.

Едва сдерживая бьющую через край радость, я засыпал его вопросами: [53]

— Сколько пришло? Раненых много? Где они сейчас?

— Все живы и здоровы. Еще и фрица пленного привели.

Через некоторое время лейтенант Корогодов, неимоверно усталый, опустился передо мной на табурет. Чувствовалось, что еще немного — и он заснет. Тогда уже никакие силы не поднимут его.

— Хотя бы кратко, — попросил я. — Детали уточним потом.

Корогодов встряхнул головой, отгоняя усталость, и начал рассказывать.

Когда группа достигла намеченного района, лейтенант убедился, что здесь взять пленного не удастся. Встречались автоколонны, подразделения фашистов. Тогда он решил запросить по радио разрешение на дальнейшее продвижение. Но, как назло, сели аккумуляторы. Корогодов принял решение самостоятельно. Разведчики прошли еще километров десять. Затем — короткая схватка с вражеским патрулем, из состава которого и был захвачен пленный. Но, как докладывал Корогодов, «получился маленький шум», после чего пришлось уходить, причем уходить другим путем.

— Что видели во время рейда? — задал я последний вопрос, понимая, что разведчику все труднее и труднее бороться с усталостью.

— Многое. Главное — фрицы вроде бы отходят. В тыл груженые машины идут, а к передовой больше порожних. Только, товарищ майор, все это перепроверить надо.

Двое суток отдыхала группа лейтенанта Корогодова. Впрочем, это был относительный отдых. В землянку один за другим тянулись гости. Заходили командиры, бойцы. Каждому хотелось своими глазами увидеть смельчаков, которые шесть дней провели во вражеском тылу.

А мы допрашивали пленного, анализировали поступившие разведывательные данные. И чем дольше мы занимались этой работой, тем больше склонялись к выводу: фашисты готовятся к отходу. Так я и доложил Военному совету армии.

— Факты? Какие факты подтверждают ваши предположения? — прервал мой доклад командующий.

— Ночью разведчики видели крупные пожары. Местные жители рассказывают, что гитлеровцы в прифронтовой [54] полосе жгут деревни, угоняют жителей, реквизируют скот.

— Этого недостаточно для окончательных заключений.

— Кроме того, — продолжал я, — разведчики наблюдали усиленное движение транспорта в южном направлении. Участились случаи ведения артиллерийского и минометного огня по площади. Видимо, противник намерен значительную часть боеприпасов израсходовать до отхода.

— Куда будут отходить немцы? — последовал очередной вопрос.

— Судя по всему, попытаются закрепиться на оборонительном рубеже, который проходит севернее и восточнее линии Духовщина, Ярцево. Там готовятся новые позиции.

— Откуда такие сведения?

— Информация поступила от партизан.

Мое мнение полностью совпадало с мнением начальника оперативного отдела штаба армии полковника М. И. Симиновского. Выслушав его доклад, командующий приказал приступить к формированию отрядов преследования.

Непосвященному человеку может показаться, что в сложившейся обстановке остается одно: радоваться. Ведь враг отходит. Дескать, какие еще нужны меры? Ошибочное это мнение. Дело в том, что, хотя отход противника — явление само по себе, безусловно, позитивное, противоборствующая сторона не должна, не имеет права оставаться пассивной. Даже в такой ситуации следует сделать все возможное, для того чтобы нарушить планы врага, нанести ему максимальные потери. Очень плохо, если противник сумеет организованно отойти к новым оборонительным рубежам и закрепиться на них. Какую-то территорию он потеряет, но в военном отношении может выиграть.

А для того чтобы иметь возможность активно вмешаться, превратить отход в отступление, надо было абсолютно точно установить, когда именно фашисты начнут отводить свои войска. Естественно, что эта задача ставилась перед нами, войсковыми разведчиками.

И тогда группа, возглавляемая сержантом А. В. Хорошиловым, врывается в окопы противника и приводит трех пленных. Солдаты 459-го пехотного полка 251-й пехотной дивизии на допросе показывают, что их часть в скором [55] времени должна начать отход на юг. Уже сданы в обоз все лишние вещи. Тяжелые огневые средства установлены на сани и волокуши.

Днем позже было замечено, что вражеские связисты кое-где снимают линии связи. Это уже говорило о многом. Ни одно подразделение в условиях войны не может существовать без постоянной связи. Следовательно...

В ночь на 2 марта мы обнаружили, что противник начал отход. Правда, не всюду. Южнее города Белого, где действовала наша 134-я стрелковая дивизия, гитлеровцы продолжали обороняться на прежних позициях. Я предупредил начальника разведки этого соединения, что нужно быть предельно внимательным. Он ответил, что будут приняты все меры. В частности, начальник разведки дивизии доложил, что командир 738-го стрелкового полка готовит разведку боем.

Как я потом узнал, объектом для действий разведчиков была выбрана высота, господствующая над участком дороги Белый — Асташутино. Данные наблюдения говорили о том, что в траншеях и блиндажах находилось до роты гитлеровцев. Подступы к высоте были заминированы и прикрыты колючей проволокой. Расстояние до нее от наших окопов — порядка трехсот метров.

Командир полка подполковник Е. Я. Бирстейн, желая использовать фактор внезапности, решил провести разведку боем без артиллерийской подготовки и начать действия во второй половине дня, когда вражеские солдаты (это тоже подсказало наблюдение) отдыхают в блиндажах. Даже заметив атакующих, наблюдатели не успеют поднять остальных. Для обеспечения действий разведгруппы и закрепления успеха была выделена рота.

В четыре часа дня разведчики, число которых достигало тридцати, выскочили из окопа и без единого выстрела устремились к высоте. Быстро преодолев «нейтралку», они скрылись во вражеских траншеях. Схватка длилась недолго. Гитлеровцы были настолько ошеломлены, что не сумели оказать серьезного сопротивления. Но, как только начала выдвигаться вперед поддерживающая рота, пулеметный огонь врага с соседних участков прижал ее к земле. А еще через минуту подходы к высоте накрыли разрывы мин.

Тем временем, преодолев первоначальное замешательство, противник начал контратаки. Разведчикам, как видно, [56] приходилось туго. Красными сигнальными ракетами они просили огня. Наши артиллеристы вступили в бой. Однако гитлеровцам все же удалось прорваться на высоту. Они пробрались туда по траншеям, которые вели в тыл. К вечеру выстрелы там, где сражались наши разведчики, умолкли. Теперь вражеские минометы обрушились на наш передний край.

Всю ночь продолжалась огневая дуэль. С рассветом она прекратилась. Вскоре из дивизии доложили, что противник оставил занимаемые им оборонительные позиции.

Что же стало с разведчиками, ворвавшимися накануне на высоту? Все до одного выполнили они солдатский долг. Бились до последнего дыхания. В моих записях сохранились фамилии лишь трех из них: Плющенко, Голота, Жанов. Горько было сознавать, каких прекрасных людей мы потеряли.

Случай этот заставил нас серьезно задуматься: целесообразно ли использовать разведчиков для выполнения подобных задач? Одно дело, когда они внезапно нападают на врага с целью захвата пленных и документов. И совсем другое, если командиры частей и подразделений видят в них основную ударную силу атаки. А именно так и получилось в 738-м стрелковом полку. Да и вообще, как показал анализ, разведка боем была подготовлена там из рук вон плохо. Лишь первый этап ее продумали более или менее глубоко.

Была здесь, несомненно, вина командира полка, начальника разведки дивизии. Но и мы, сотрудники армейского звена, не проявили должной дальновидности. Следовало провести соответствующую работу с командирами частей и соединений, предостеречь их от подобных ошибок. Ведь так трудно подготовить хорошего разведчика, а потерять его легко. Это не означало, однако, что мы намеревались бороться за создание каких-то особых, тепличных условий для наших подопечных. В критических ситуациях разведчики выполняли любые задания. Но именно в критических.

Командование армии, прислушавшись к нашим предложениям, дало командирам соединений и частей соответствующие указания. Им предписывалось беречь разведчиков.

Беречь разведчиков... Трудно было сберечь их, особенно в той обстановке, которая сложилась в марте [57] 1943 года на нашем участке. Части с непрерывными боями продвигались вперед, преследуя отходящие фашистские войска, освобождая от них село за селом.

В этот период нужно было соблюдать особую осторожность. Откатываясь на юг, гитлеровцы минировали мосты и дороги, дома и сараи, даже тела замученных ими мирных жителей. Причем минирование производилось хитро, со всевозможными каверзами. Открыл дверь пустующего дома — взрыв. Потянул на себя заслонку печи — взрыв.

В деревне Большие Верешковичи, например, фашисты сожгли все дома, кроме одного. Естественно, что женщины и ребятишки, оставшиеся в живых, собрались именно в нем. Наши войска, преследовавшие противника, ушли далеко вперед. А недели две спустя, около 11 часов утра, грянул оглушительный взрыв. Стокилограммовая мина замедленного действия сделала свое дело. На месте избы осталась глубокая воронка.

Подобных случаев было немало. И обо всем, что становилось нам известно, мы обязательно рассказывали бойцам разведывательных подразделений. Гневом и ненавистью закипали их сердца. Действия разведчиков становились еще более активными и дерзкими. Они, проникая в тыл противника, устанавливали пути отхода главных сил, выявляли промежуточные оборонительные рубежи, громили вражеские штабы и, если представлялась возможность, целые колонны.

В эти мартовские дни 1943 года я особенно часто бывал в 17-й гвардейской стрелковой дивизии. Начальник штаба гвардии полковник А. Е. Афанасьев был умным и храбрым человеком. Эти качества органически сочетались с душевной добротой. Александр Егорович запросто захаживал в землянки и блиндажи разведчиков — порой для того только, чтобы поговорить с ними, выпить кружку крепкого обжигающего чая. Разведчики самозабвенно любили гвардии полковника и за глаза называли его «наш де Тревиль». Он тоже был исключительно внимателен, хотя и строг, по отношению к своим «мушкетерам». Это взаимное уважение помогало решать самые сложные задачи.

Помнится, где-то в середине марта нам стало известно, что по одной из дорог будет эвакуироваться штаб фашистской части. Разведчики 45-го стрелкового полка этой [58] дивизии во главе с гвардии капитаном И. М. Гришаном устроили засаду и захватили два вещевых мешка с важными штабными документами. Не стану вдаваться в подробности, но скажу: сотрудники разведотдела армии провели несколько суток без сна, разбирая бумаги. Многие из документов были тут же отправлены в штаб фронта.

Порой разведчикам приходилось выполнять не свойственные им функции. Так, 13 марта группа, которой командовал лейтенант И. А. Стрежнев, действуя на путях отхода противника, обнаружила колонну гражданского населения, угоняемого гитлеровцами. Можно ли было остаться равнодушными к этому? Разведчики в коротком бою перебили конвоиров и освободили четыреста советских граждан. Надо было видеть, как радовались и плакали старики и женщины, как обнимали они своих освободителей!

Продолжались рейды и в глубокий тыл противника. Расскажу о действиях всего лишь одной такой группы, которой командовал лейтенант И. И. Горобец. Но прежде несколько слов о нем самом.

Иван Иванович Горобец не был новичком в разведке. Боевое крещение он получил в боях у Ладожского озера еще в марте 1940 года. Затем в сражении под Москвой он командовал стрелковым отделением. Именно тут наиболее ярко проявились его командирские качества. Когда в дивизии стали формировать лыжный отряд для действий в тылу врага, Иван Горобец попросил взять и его.

Как только началось контрнаступление под Москвой, группа Горобца ушла в тыл врага. Преодолевая снежные заносы, сугробы, лыжники быстро продвигались к городу Белый. По пути встретился вражеский обоз. Разведчики с ходу атаковали и уничтожили его. В одном из сел удалось захватить «языка». Обер-лейтенант дал важные показания.

Затем разведчики, воспользовавшись разгулявшейся метелью, незаметно подошли к вражескому аэродрому, располагавшемуся близ города Белый, сняли охрану. И вот к темному небу взметнулся огненный столб. Оглушающие взрывы потрясли весь город.

А ранним утром уже в самом городе, на Красноармейской улице, разведчики неожиданно столкнулись с колонной немцев, которая насчитывала 300–400 человек. Уклониться от боя не было никакой возможности. Грянули [59] автоматные очереди. Более ста фашистов осталось лежать на снегу. Но и разведчики понесли ощутимые потери. Из шестидесяти бойцов в дивизию возвратились только шестеро, в их числе был Иван Горобец. Вскоре ему было присвоено командирское звание. Еще через некоторое время Иван Иванович Горобец стал командиром отдельной разведывательной роты.

Так же дерзко и отважно действовал он и в период мартовских событий 1943 года. Выполняя очередное задание командования, разведчики, возглавляемые Горобцом, вышли к реке Вопря. Ведя скрытное наблюдение, они убедились, что гитлеровцев здесь еще нет. По-видимому, арьергарды противника еще не подошли. Лейтенант Горобец тут же оценил обстановку. Он организовал у переправы засаду.

На рассвете разведчики обнаружили вражескую колонну, которая форсированным маршем двигалась с севера на юг. Пропустить ее? Однако гитлеровцы, уйдя за реку, могут разрушить переправу. А она пригодится нашим войскам, которые вот-вот появятся здесь.

Как только колонна подошла к переправе, разведчики атаковали ее. Огонь вели с разных направлений. Фашисты, приняв нашу разведывательную группу за подразделение, бог весть каким образом оказавшееся в тылу, стали в панике разбегаться. На месте боя остался обоз и два орудия. Разведчики уничтожили 25 вражеских солдат и захватили пленных. Мало того, они, заняв оборону, сумели удержать переправу до подхода передового отряда 17-й гвардейской стрелковой дивизии.

Благодаря умелым действиям разведчиков, большой работе, проделанной информационным отделением, нам стал известен рубеж, на котором враг рассчитывает закрепиться. Однако сведения эти пока носили ориентировочный характер. Их можно было проверить, уточнить.

Я вызвал командира армейского разведотряда лейтенанта Корогодова и поставил ему такую задачу: с группой разведчиков проникнуть в тыл врага и установить степень подготовленности духовщинского рубежа в инженерном отношении. Параллельно следовало установить наличие войск на участке Ломоносово, Афанасово.

17 марта группа проникла через боевые порядки противника и без особых приключений достигла деревни Ломоносово. К концу дня разведчики установили, что оборона [60] в этом районе состоит из окопов полного профиля, открытых площадок, предназначенных для пулеметов, ходов сообщения, ведущих к деревне, которая была превращена гитлеровцами в опорный пункт. Наши бойцы видели, как подразделения, подходящие с севера, занимают оборону, причем занимают основательно, судя по всему, надолго. Данные наблюдения Корогодов тут же передал по радио в штаб армии. Одновременно он просил разрешения на ночной переход в район Афанасово. Я, разумеется, дал «добро».

Спустя некоторое время поступила очередная радиограмма. В ней сообщалось, что и в районе Афаиасово подготовлены аналогичные оборонительные рубежи, которые спешно занимаются вражескими войсками. Таким образом, наши предположения полностью подтвердились. Я доложил командованию армии о том, каких действий противника можно ожидать в ближайшем будущем.

И точно, уже 20 марта, когда войска Западного и Калининского фронтов подошли к этому рубежу, они встретили упорное сопротивление основных сил вражеской группировки на духовщинском направлении.

За время преследования части и соединения только нашей армии освободили около 1500 населенных пунктов и продвинулись до 130 километров. Приятно было сознавать, что и разведчики внесли свой вклад в общее дело. Около 160 из них были награждены орденами и медалями, в том числе много молодых разведчиков. А самое главное заключалось в том, что кончилось противостояние. Всем сердцем чувствовали мы, что теперь наш путь будет лежать на запад. Только на запад! [61]