Благодарность
По совету бортмеханика Федора Ивановича Грошева я присматривался к самолетам, но не смел и мечтать о том, чтобы стать когда-нибудь авиамехаником или летчиком. Куда уж мне! Вот автомобиль — дело другое. Он по прочной земле бегает. И появилась у меня мысль стать шофером. Спросил я раз Грошева, что нужно, чтобы стать шофером.
— Учиться, трудиться, — ответил Федор Иванович. — Время-то теперь какое! Власть у нас Советская, народная! Все ворота открыты... Я поговорю о тебе с командирским шофером Ляшенко.
Саше Ляшенко эта идея понравилась.
— Мой помощник переходит самостоятельно работать на грузовик. Я его так отшлифовал, что он теперь ездит как бог...
Не откладывая это дело в долгий ящик, мы сразу пошли просить командира о моем назначении.
На следующий день я получил повышение по службе. Меня назначили помощником шофера, была тогда такая должность. Во время разъездов в мои обязанности входило сидеть рядом с водителем.
В автомобиле я, разумеется, мало понимал, расспрашивал. Понемногу это чудо стало для меня проясняться. Шофер был доволен своим помощником, но учить меня управлять машиной не хотел. Это меня очень огорчало, и я решил перехитрить его.
Рано утром, когда он еще спит, заправлю машину, заведу мотор и начинаю: то назад, то вперед... то назад, то вперед... Далеко я уехать не мог, все мои «маневры» происходили [33] на крошечной площадке, где даже нельзя было сделать разворот. Но все же эти упражнения принесли мне пользу.
Как-то Ляшенко раздобрился.
— Садись, — говорит, — за руль и попробуй управлять... Вот это — педали, это — конус, это — тормоз, этим дашь газ, а вот это — рычаг перевода скоростей. Не волнуйся, спокойно.
А я нисколько не волновался: все, что он мне показывал, я уже хорошо изучил, внимательно присматриваясь к его действиям, когда он вел машину. Да и утренние занятия помогли.
Когда я поехал, шофер удивился:
— Неплохо ведешь!
Всем известно, что начинающего велосипедиста прямо притягивают препятствия — тумбы, фонари, телеграфные столбы, которые, казалось бы, он должен объезжать на почтительном расстоянии. То же случилось и со мной. Много места было на аэродроме, но я все же ухитрился чуть не въехать в ангар, — хорошо, что Ляшенко вовремя схватился за тормозной рычаг.
Однажды Ляшенко заболел. Командир дивизиона сам хорошо водил машину. Как-то по дороге он сказал:
— Какой же ты помощник шофера, Водопьянов, если не умеешь водить машину!
— Виноват, товарищ командир, я умею!
— А ну-ка попробуй!
Я смело повел автомобиль.
— Молодец! — похвалил меня командир.
Счастливый миг
Я служил в авиации, но никогда еще не поднимался на аэроплане. На мне был старенький летный шлем и потертая кожаная куртка. На фуражку я приколол авиационный знак — металлическую птичку. Внешне я походил на молодого пилота, во всяком случае, мне так казалось. А на самом деле «бывалый» воздушный боец сидел в кабине самолета, только когда тот стоял на земле. Меня очень это тяготило. Хоть бы разок полетать! Пусть даже над аэродромом. Но кто возьмет простого помощника шофера в воздух? Тем более у нас всего в обрез. Особенно не хватало [34] бензина. Летали на суррогате горючего, который почему-то называли «казанская смесь». Единственно, что было хорошее для моторов, — это касторовое масло. Стояли мы тогда в тихом городке Сарапуле. В нем была базарная площадь со старинными лабазами, несколько каменных «казенных» зданий да большой винокуренный завод. Он бездействовал, и в его приземистых цехах привольно разместился наш дивизион воздушных кораблей. Была еще в Сарапуле женская гимназия, куда нас всех тянуло на танцы.
Как-то в субботний вечер, надраив до зеркального блеска сапоги, пошли мы с моим товарищем Сережей Носовым на танцы. Я танцевал с милой девушкой. У нее была длинная, по пояс, белокурая коса. В зале было душно, и мы в перерыве между танцами выходили погулять в гимназический сад.
— Вы, наверное, много летаете? — допытывались девушки.
— Да, порядочно! — не моргнув глазом, соврал мой друг.
— Сколько вражеских самолетов вы сбили?
— Не помню... Много!.. — продолжал врать Сережа и... осекся, покраснев.
Рядом с нами на скамейке сидел летчик нашего отряда Алексей Туманский. Надо было ему подвернуться! Он чуть заметно улыбнулся, но ничего не сказал.
Случилось так, что с танцев на винокуренный завод я возвращался вместе с ним.
— Ты, Михаил, тоже, как Носов, выдаешь себя за летчика?
— Нет, не выдаю, но врать ему не мешаю.
— Понимаю. А ты хоть раз поднимался в воздух? — спросил меня летчик.
— Нет, — чистосердечно признался я.
— А хочется полетать?
— Еще бы!
— Ну ладно, как-нибудь покатаю тебя.
Алексей Туманский выполнил свое обещание...
Я завидовал летчикам, этим бесстрашным рыцарям небе, но больше всех Туманскому. Совсем еще молодой, невысокого роста, стройный, подтянутый, он считался очень смелым и искусным летчиком. Сразу же после окончания гимназии, в 1915 году, он вступил добровольцем в царскую армию. В боях он заслужил четыре креста, стал полным [35] георгиевским кавалером — это была самая высокая воинская награда храбрецам в царской России.
После Октября Туманский перешел в ряды Красной Армии. Все любили и уважали Алексея, который был во всем «свой парень».
Алексея Туманского первым в нашем дивизионе за отважные боевые полеты наградили орденом Красного Знамени.
Тумапский летал тридцать шесть лет подряд. Летчик-космонавт Андриян Николаев налетал в космосе свыше двух с половиной миллионов километров. Почти такое же расстояние пролетел на самолетах Туманский. Разница только во времени.
Туманский испытал за свою долгую летную жизнь самолеты восьмидесяти трех типов.
Однажды мне довелось присутствовать при рассказах Туманского о том, как с ним беседовал Ленин.
Вскоре после Октябрьской революции молодой летчик Туманский был командирован с фронта в Петроград за авиабомбами.
Ему был выдан мандат, в котором указывалось, что он срочно едет к Ленину.
Алексей Туманский вез также письмо вождю от командира отряда.
Туманский показал часовому в Смольном письмо, и его провели к Председателю Совета Народных Комиссаров. Владимир Ильич расспрашивал Туманского о положении на фронте, интересовался, на каких высотах приходится летать.
— Смотря по погоде, — ответил Туманский. — Когда сплошные облака над землей, приходится летать очень низко. Даже вывески можно прочитать на железнодорожных станциях и полустанках.
Ленин поинтересовался, знаком ли Туманский с воздушным кораблем «Илья Муромец».
Алексей, летавший до того времени лишь на иностранных машинах, ответил, что слышал много хороших отзывов об «Илье Муромце» как о могучей боевой единице. Он рассказал о том, как «Илья Муромец» один, сражаясь против семи немецких истребителей, сбил трех.
Владимир Ильич, как вспоминал Туманский, радостно сказал:
— Значит, мы умеем и можем сами строить хорошие самолеты. [36]
Владимир Ильич тогда же высказал мысль о необходимости создания специального отряда «Муромцев». Такой отряд был сформирован позднее. И в него попал Алексей Туманский...
Как-то ранним утром Туманский подозвал меня:
— Ну, ас, — улыбнулся он, — тебе никуда ехать не надо?
— Нет. Свободен до вечера.
— Очень хорошо. Я сейчас буду опробовать самолет после ремонта. Хочешь, возьму тебя с собой?
— Еще бы!
— А не струсишь?
— С вами — нет.
Младший моторист Лев Туманский — брат летчика — возился у самолета «Лебедь».
Не буду описывать волнение, с каким я садился в самолет и пристегивал ремни. Наконец все готово. Мотор запустили, и мы медленно выруливаем на старт.
До последней минуты мне не верилось, что мы сейчас полетим, все казалось, что этому что-нибудь обязательно помешает. Но вот дан полный газ, мотор оглушительно ревет, «Лебедь» трогается с места. Он бежит по полю все быстрее и быстрее, слегка покачиваясь от толчков колес о землю, и вдруг наступает полный покой.
Самолет как бы застыл на месте. Только впереди ровно гудит мотор. Смотрю вниз — мы уже в воздухе, земля с бешеной скоростью бежит назад.
Самолет резко наклоняется, начинается разворот. Мы проходим над своим аэродромом. Под нами крошечные палатки на зеленовато-желтом поле. Вот и город, совсем игрушечный, какой-то неживой — ни людей, ни движения не заметно, но отчетливо видны, как спичечные коробочки, дома. В кудрявой зелени сада желтеет здание женской гимназии. Может быть, услышав шум мотора, ученицы смотрят в окна и девушка с длинной косой вспоминает «летчика», который с ней танцевал. Вдали показывается малюсенький поезд, и вслед за ним тянется дымный хвост. Голубой ниткой петляет широкая река Кама. На ней словно застыли пароходики и баржи. Горизонт, как ни странно, не остается внизу, а поднимается вместе с нами и в бескрайней дали сливается с небом. Хорошо! Кажется, солнце к тебе ближе, чем земля! И ничуточки не страшно. Только временами, когда попадаем в воздушные ямы, замирает сердце. [37]
Смотрю на летчика. Его спокойная фигура вселяет в меня уверенность. Еле заметными движениями он управляет машиной. Самолет тебе не автомобиль, в котором надо иногда резко, с силой крутить баранку.
Сколько летим, не знаю. Поистине «счастливые часов не наблюдают». А я так счастлив, что хочется кричать от радости, петь.
Делаем круг, другой и идем на посадку.
Вот впереди наш аэродром. Земля теперь стремительно приближается и бежит на нас. Кажется, что мы сейчас врежемся в нее.
В последний момент самолет выравнивается, проносится над полем и медленно, теряя высоту и скорость, плавно касается колесами земли.
Полет окончен.
Конечно, я в восторге. Больше всего меня радует, что я не испытал никакого страха в полете. Бывалые авиаторы говорят, что если человек, впервые поднявшийся в воздух, не испугается, значит, он сможет летать. Выходит, и из меня может получиться летчик!
Я даже забываю поблагодарить Алексея Константиновича. Он сам жмет мне руку:
— Поздравляю с воздушным крещением!.. Теперь о чистым сердцем можешь рассказывать той дивчине о своих полетах...
Замечательным человеком оказался Туманский. Он понял, как важно было мне, молодому парню, только недавно из деревни, подняться в небо. И он окрылил меня, вызвал мечту о полетах.
«Руки вверх!..»
Командир приказал мне подготовить автомобиль к восьми утра.
Встав спозаранок, я старательно вымыл машину, налил воду в радиатор и пошел за бензином.
Бочки с бензином стояли в землянке, вырытой за поездом, служившим нам казармой. В старых деревянных вагонах «третьего класса» жили красноармейцы, мотористы, механики.
В двух мягких вагонах квартировали летчики и разместился штаб. [38]
Из «товарняка» слышался визг пилы и лязг металла — там находилась походная мастерская. Около эшелона на обширной лужайке, ставшей аэродромом, в больших палатках-ангарах стояли «Ильи Муромцы».
Наш дивизион часто перебрасывали с одного участка фронта на другой. Тогда к составу прицепляли паровоз, и «воздушный поезд» отправлялся на новую «позицию». Он останавливался недалеко от станции, около ровного поля, и сюда перелетали наши воздушные корабли.
В то солнечное августовское утро на аэродроме, кроме наших «Муромцев», находилось еще несколько впервые увиденных мною самолетов. Эти маленькие, юркие английские машины назывались «сопвичами». Накануне к нам присоединился истребительный отряд знаменитого героя гражданской войны Ивана Ульяновича Павлова.
Об этом первом красном военлете наслышались все, кто служил в советской авиации. Все знали, что Иван Павлов — летчик из солдат царской армии. Еще до революции, как механика, Павлова отправили во Францию для закупки моторов, а французы, обратив внимание на старательность и любознательность русского солдата, зачислили его в школу, которую он блестяще окончил. О летном мастерстве, храбрости и находчивости Павлова ходили легенды. Сколько мы смеялись, когда слушали рассказ о том, как Иван сумел провести белогвардейского офицера!..
Однажды при вынужденной посадке в тылу врага он был окружен конными белогвардейцами. Гибель, казалось, была неизбежна. Но Павлов не растерялся. Поприветствовав на отличном французском языке подъехавшего к нему ротмистра, он протянул ему серебряный портсигар с папиросами.
— Курите, пожалуйста! Я — такой же офицер, как и вы, — сказал летчик, улыбаясь, — тоже воюю за единую, неделимую Россию. Мне было приказано установить связь с бронепоездом, но тот почему-то ушел отсюда, и я остался один в степи. Пожалуйста, поручите вашим солдатам помочь завести мой мотор!
— Но почему на вашем самолете красные звезды? — недоуменно спросил белый офицер.
— Вы весьма наблюдательны, что делает вам честь. Это в самом деле самолет красных. Я его вчера в воздушном бою заставил сесть, а сегодня решил лететь на нем. [39]
Красные звезды я приказал пока не закрашивать — думал, они спасут от обстрела большевиков.
«Беляк» не так уже подозрительно смотрел на лихого пилота, одетого в щегольский заграничный комбинезон. У него был портсигар с золотыми монограммами (не мог же офицер знать, что это трофей летчика). Павлов, войдя в роль, стал рассказывать анекдоты по-французски и вспоминать парижские рестораны.
Даже не поинтересовавшись документами летчика, белый офицер приказал солдатам крутить пропеллер.
Когда заработал мотор, Павлов благодарственно помахал рукой и пошел на взлет. Он поднялся невысоко и, сделав круг... точными очередями из пулемета расстрелял всех кавалеристов. Одним из первых упал доверчивый белогвардейский офицер...
Вот этого замечательного летчика-командира я увидел, когда шел, громыхая бидоном для бензина, у вагона, прицепленного вчера в хвост нашего поезда. На Павлове был его знаменитый, изрядно уже потрепанный комбинезон изумрудного цвета с орденом Красного Знамени на груди. Окруженный прибывшими с ним летчиками, он зашагал к самолетам. Вообще я заметил около нашего «воздушного поезда» много незнакомых людей. Все они были заняты своими делами, и только один новоприбывший растянулся на траве, неподалеку от моей машины. Полулежа он не то писал, не то рисовал что-то в тетрадке, то и дело поглядывая в мою сторону.
Я вылил бидон бензина в бак машины и отправился за второй порцией горючего. Проходя мимо незнакомца, не удержался, чтобы не заглянуть в его тетрадку, и сразу узнал себя на рисунке — несомненно, это я лью бензин через воронку в автомобиль.
— Похоже? — спросил, улыбаясь, молодой художник. Он был, вероятно, мой однолеток. Тоже темноволосый, только уже в плечах и пониже меня ростом. На нем была поношенная короткая кожаная куртка с бархатным воротником и фуражка защитного сукна. На околыше фуражки остался след овального знака, должно быть кокарды.
— Сходство есть, конечно, — ответил я, разглядывая рисунок, — но автомобиль вышел лучше, чем я.
— Само собой... Не машина вертелась вокруг тебя, а ты около нее. Ни секунды не стоял на месте. Только и удалось схватить тот момент, когда ты наливал горючее. [40]
— Этот момент можно повторить. Мне нужно еще банки две вылить. Могу попозировать... А почему ты художеством занимаешься, когда все кругом работают?
— Мне приказано ждать. Сейчас не до меня.
— С какой стороны России к нам прибыл? — не удержался я от вопроса.
— Я родом из Таганрога. Зовут меня — Георгий Иванович Басов, а друзья кличут Гошей.
— Михаил, — сказал я, протягивая руку. — Будем знакомы!
Минут через десять я многое узнал о Гоше — сыне учителя рисования и черчения в гимназии, которую он окончил сам. Когда генерал Деникин занял Ростов, Басова призвали в армию. Он попал в белогвардейскую авиацию и довольно быстро и хорошо овладел профессией моториста. Сам командующий воздушными силами армии Деникина генерал Ткачев приказал способного ефрейтора Басова учить летать. Он уже несколько раз поднимался в воздух с инструктором.
— Ты, Гоша, тоже хочешь стать летчиком? — прямодушно спросил я.
— Не очень. Если бы здорово хотел, не было бы меня здесь. Я буду художником. Вот кончится военная заваруха, и поступлю в Академию художеств.
Мой новый знакомый рассказал, что он тяготился службой у Деникина и по совету старшего брата большевика-подпольщика в тылу у белых при удобном случае перебрался через линию фронта и добровольно вступил в Красную Армию.
— Меня направили мотористом в отряд Ивана Павлова. Слыхал о таком герое?
Этот вопрос можно было и не задавать.
— Да вот только командиру все некогда со мной переговорить, — пожаловался Гоша. — Вчера переезжали, а сегодня уходит в полет.
И в самом деле, один за другим поднимались в ярко-синее небо и улетали на задание тяжелые «Ильи Муромцы» и сопровождавшие их истребители. Наконец замер вдали гул моторов, и стало слышно, как верещат кузнечики в высокой траве.
Первый раз в жизни я позировал художнику, стоял как вкопанный, стараясь не шелохнуться. Затекла вытянутая рука, державшая воронку. Чего не стерпишь ради искусства! [41]
Рисунок на этот раз получился настолько удачный, что я решил послать его домой — пусть отец с матерью посмотрят, какую важную работу выполняет их сын.
Только я начал просить Гошу отдать мне его творение, как послышались тревожные возгласы. От аэродрома к вагонам бежали люди, крича и указывая вверх. Взглянул и я на небо и оторопел...
Когда же пришел в себя, заорал что есть мочи:
— Самолеты! Белые! Сейчас будут бомбить аэродром! Давай крути мотор!..
Гоша схватил заводную ручку, а я быстро сел за руль. К счастью, мотор завелся с первого оборота. Мой новый знакомый не растерялся, юркнул на сиденье рядом с шофером, и мы помчались вдоль эшелона в поле. Отъехали верст пять и, свернув в кукурузу, остановились.
Отсюда нам хорошо были видны самолеты с бело-красно-синими опознавательными знаками на крыльях. Они кружились над нашим аэродромом. То и дело на летном поле поднимались столбы черного дыма. Оттуда доносились глухие взрывы. С земли нападавшим дробной скороговоркой отвечали пулеметы и пушки.
— И чего беляки радуются? — сказал Гоша. — Бомбят пустые початки и один неисправный «сопвич». Как им заграничных бомб не жалко?.. И наши зря палят. Разве в них попадешь?
— За милую душу!.. Вон, смотри! Кажется, подстрелили!
Один из трех самолетов, пикировавших на аэродром, выпуская длинные пулеметные очереди, вдруг затих и стал поспешно, неуклюже, как-то боком, снижаться. Он прошел над нашими головами.
— Гляди, — крикнул Гоша, — спускаются на поле, дьяволы! Ищут ровное место, чтобы сесть!
— Там за кукурузой подходящее поле, — вспомнил я.
— Надо бы задержать их, — всполошился Гоша, — да беда, оружия нет!
— Как — нет? — возмутился я. — Заряженный карабин всегда возим в багажнике. Вот он! Заводи машину, едем вдогонку!
— Подожди, — остановил меня Гоша. — Давай сообразим сперва. Конечно, они побегут прятаться в кукурузу. Где им лучше схорониться?.. Дорога уходит вправо, значит, нам — вон туда, по жнивью, наперерез им!.. [42]
Сжатое поле было шагах в двадцати от нас. Машина легко шла по жнивью.
— Стой... — вдруг прошептал Гоша. — Видишь, вон они!.. Побежали навстречу! Да жмись к кукурузе. Не так будем заметны...
Пробежав немного, Гоша дал выстрел чуть повыше головы человека и властно скомандовал:
— Ни с места! Бросай оружие! Вы окружены!
Видимо, пуля просвистела вблизи белых летчиков, и им это те очень понравилось. Они подняли руки, и пистолеты их полетели в сторону. Я бросился за трофейным оружием, а Гоша, пощелкивая затвором, спокойно стал поджидать пленных.
И вот перед нами предстали два деникинских офицера — летчик и наблюдатель, оба с золотыми погонами на новеньких желтых кожаных куртках.
Увидя Гошу, один из них опустил руку и удивленно вскрикнул:
— Как ты попал сюда, Басов?
— Поднять руки, господин подполковник, — приказал Гоша, — ни с места!
— Неужели ты будешь стрелять в меня, твоего инструктора Бабакина, который учил тебя летать?
— Обязательно буду, ваше благородие!
Я без особого труда нашел два браунинга с блестящими никелированными «щеками» рукоятки. Один пистолет сунул в карман, а другим, спустив предохранитель, нацелился на «живые трофеи».
— Верст шесть до эшелона. Сколько же они будут плестись туда? А мне машину подавать давно пора, — забеспокоился я, — наши уже вернулись.
— А мы повезем их в автомобиле, как министров, — сказал, улыбаясь, Гоша. — Веревка у тебя, конечно, есть!
Мы накрепко связали руки пленным и толкнули их на заднее сиденье. Обернувшись с пистолетом в руке, Гоша предупредил:
— В случае чего, буду стрелять без предупреждения!
Я лихо подкатил к поезду, и машина, заскрежетав тормозами, остановилась недалеко от штабного вагона. Около него стоял мой командир и разговаривал с Иваном Павловым.
— Где тебя дьявол носил так долго! — набросился командир. Но сразу смягчив голос, тихим, строгим тоном добавил: [43] — Что сообразил угнать машину подальше, это хорошо. Здесь ее при бомбежке могло изуродовать.
— Разрешите доложить, товарищ командир!
— Некогда тебя слушать. Поедем искать подбитый самолет!
— А мы уже его разыскали... И летчиков под конвоем сюда доставили!
— Как — под конвоем? И кто это «мы»? Не понимаю!
— Я и новоприбывший моторист Басов.
— Да ты же и винтовку в руках не держал!
— Зато Басов хорошо стреляет.
— Ну молодцы! Давайте сюда пленных! — засмеялся Павлов.
Гоша, козырнув, доложил:
— Пленных — летчика-белогвардейца подполковника Бабакина и неизвестного летчика-наблюдателя — доставил моторист Басов.
— Благодарю обоих за отличную службу! — громко отчеканил Павлов. — И, повернувшись к Гоше, сказал: — Мне все некогда было с тобой переговорить, а выходит, есть о чем побеседовать... Ну, закуривай! — И он протянул свой портсигар, щелкнув им, что было у него знаком особого расположения.
...Пока «павловцы» находились вместе с нашим дивизионом, Гоша без устали рисовал портреты моих товарищей по службе. Все летчики, мотористы, красноармейцы послали домой свои изображения у крылатой машины.
Вскоре истребительный отряд Ивана Ульяновича Павлова улетел с нашего аэродрома. Мы тоже переехали на новое место, и я потерял след Гоши. Мы вновь с ним встретились спустя много лет в Москве.
Басов так и не стал летчиком, а художник вышел из него знаменитый.