Сталинград
Отступив к Сталинграду, войска 62-й и 64-й армий преградили врагу путь к городу с севера, запада и юга.
Обстановка оставалась крайне тяжелой. Хотя на подступах к городу враг понес колоссальные потери (позже немцы сами называли путь к Сталинграду «дорогой смерти»), обе наши армии тоже были значительно ослаблены в боях.
Фашисты превосходили нас в силах и рвались к своей цели.
Остатки полка, вышедшие к Бекетовке, тут же заняли оборону у небольшого хутора Елхи. Костяком полка стала батарея лейтенанта Савченко, сохранившая все свои орудия.
Еще одно орудие — гаубицу — привел к Сталинграду из района поселка Зеты орудийный мастер 6-й батареи старший сержант Сергей Чертков. Проявив поразительное [40] самообладание, смелость и находчивость, он в исключительно тяжелой обстановке вывел исправное орудие с поля боя. В пути не однажды оставался без топлива для трактора, но всякий раз, рискуя жизнью, добывал его. Свыше 30 километров проехал Чертков открытой степью под бомбежками и обстрелами, скрываясь в неглубоких балках от шныряющих повсюду немецких танков и бронетранспортеров.
В первых числах сентября сильно поредевшим частям 29-й стрелковой дивизии пришлось вести ожесточенные бои на внутреннем оборонительном обводе, отбивая по 14–16 атак в день. В стрелковых полках осталось к этому времени всего по одной роте, их поддерживали огнем пять орудий артполка — это было все, что уцелело от 36 орудий после августовских кровопролитных боев...
Итак, мы прикрываем южные подступы к городу, действуя совместно с войсками 62-й армии, обороняющей центральную часть Сталинграда. Из числа артиллеристов, оставшихся без материальной части, создана группа прикрытия огневых позиций под командованием лейтенанта М. В. Дякина.
В светлое время суток противник бомбит непрерывно. Сразу после налетов следуют атаки. Пьяные, с закатанными выше локтя рукавами, волна за волной лезут гитлеровцы на наши позиции. Орудия ведут огонь почти непрерывно.
А как трудно доставлять на огневые позиции боеприпасы! На их подвоз брошен весь транспорт дивизии. День и ночь под вражеским обстрелом и бомбовыми ударами авиации работает переправа через Волгу. Оттуда снаряды привозят на огневые.
Здесь — ад кромешный. Пыль, смешанная с дымом и гарью, разъедает глаза, лезет в нос, скрипит на зубах.
Во время внезапного артналета от прямого попадания снаряда погиб у орудия весь первый расчет, кроме командира Александра Несина. Едва заменили разбитую [41] пушку другой и пополнили расчет, опять прямое попадание. Но разбитые пушки вновь возвращались в строй, отремонтированные орудийным мастером батареи Павлом Морожниковым. Золотые руки и неистощимая изобретательность оказались у него!
4 сентября противнику удалось смять боевые порядки пехоты и вплотную подойти к огневой позиции артиллеристов. Кончаются боеприпасы, один за другим падают раненые подносчики. Но, даже истекая кровью, подползают они со снарядами к своим орудиям.
Потеряв около 200 человек убитыми и ранеными, враг откатывается.
Усталые, оглохшие от непрерывного грохота, потерявшие представление о времени, забывшие о еде, медленно приходят в себя после этого побоища батарейцы. Нестерпимо хочется пить: кажется, все мысли, каждая клетка усталого тела требуют одного — воды, обыкновенной, земной, холодной воды! Но вода далеко. Из оцепенения и какого-то равнодушия вывел всех приход комбата Савченко.
С тревогой смотрел Николай Савченко на результаты ожесточенного боя. Вся огневая перерыта снарядами, повсюду стреляные гильзы. Неподалеку — трупы вражеских солдат.
Савченко сел на поклеванную осколками станину орудия, снял вылинявшую пилотку, вытер платком вспотевшее круглое лицо, задумался.
Я словно читал его мысли: «Сколько горя и страданий вокруг! Вот они, боевые друзья, лежат мертвые. Их ждут дома, а получат похоронки. Надо найти время, написать письма родным погибших».
И наверное же, мысленно он побывал в Караганде. Этот казахский город стал родным и для него. Там жена, маленькая дочурка Людочка. «Как они? Здоровы ли? Некогда письмо написать, а надо. Ждут».
Из задумчивости лейтенанта вывел телефонист. [42]
— Летучего к телефону! — громко прокричал он. «Летучий» — это кодированный позывной Савченко. Само слово «летучий» очень подходило комбату. Передвигался он быстро: только что был здесь, а глядишь, через короткое время — уже в другом месте. Да и в облике его была словно бы устремленность в полет: выдвинута вперед раненая рука, быстрый, пружинистый шаг....
Звонит командир полка Карпов.
— Ты сдал батарею Дякину? — спросил он комбата.
— Еще нет. Пришел сдавать. Очень жаль расставаться со своими батарейцами.
— Они остаются у тебя в дивизионе. Торопись, время не ждет. Вступай в командование первым дивизионом.
— Есть. Через тридцать минут буду на НП дивизиона...
Мы дружили с Николаем Ивановичем Савченко и тогда, когда были в разных батареях. А еще больше сблизились после того, как меня назначили в его дивизион заместителем по политчасти. С Николаем Савченко работать было легко. Он хорошо понимал партийно-политическую работу, охотно принимал в ней активнейшее участие. Его часто можно было видеть беседующим с орудийным расчетом, со связистами, разведчиками. Николай Иванович интересовался, что пишут бойцам из дома, сытно ли их кормят, как они оценивают вчерашний бой, рассказывал о событиях на других участках фронта.
— Николай Иванович, поменяемся ролями? — в шутку как-то спросил я.
— Думаешь, хлеб у тебя отобью? — также шутливо ответил он. И уже серьезно добавил: — Каждый коммунист должен быть по душевной потребности политработником, воспитателем людей...
Еще несколько суток противник, не считаясь с потерями, атаковал наши позиции. Фашисты стремились любой [43] ценой взять Сталинград, нам же нельзя было отступать — позади Волга!
Малочисленные части дивизии зарылись в землю, срочно укрепляли свою оборону: ставили проволочные заграждения, минные поля, пополнялись людьми, материальной частью, боеприпасами.
После боев под Абганерово, особенно 29 и 30 августа, гитлеровцы уже не могли наступать с прежним упорством, их пыл с каждым днем остывал, они выдыхались. На юге противника остановили. Теперь главное — не пустить его в город. Однако он был еще силен. К середине сентября немцы вклинились в оборону на стыке двух армий, заняли ключевые позиции и навалились на защитников города. 3–4 километра отделяли фашистов от центра Сталинграда. Но сожженный, израненный город держался героически: его защитники умирали, но — ни шагу назад!
На огневые позиции артиллеристов пришли комиссар дивизии старший батальонный комиссар В. И. Шурша и начальник политотдела дивизии батальонный комиссар А. С. Киселев. Оба долго беседовали с солдатами, а когда собрались уходить, противник открыл сильный артиллерийский огонь. В результате этого налета мы понесли тяжелую потерю — от разрыва снаряда погибли комиссар дивизии и начальник политотдела.
...Идет бой. Вражеская артиллерия и минометы массированно бьют по нашим боевым порядкам. Прервалась связь между НП и огневой позицией 4-й батареи. Надо отражать наступление гитлеровцев, а связи нет. Нервничает командир батареи В. А. Мирян — совсем еще юноша с карими восточными глазами. Недавно он послал на линию связиста, но тот не устранил обрыва и не вернулся — видимо, погиб. Послал второго — то же самое.
— Товарищ командир! Разрешите выйти на линию, — обратился к Миряну связист комсомолец Кабудак Омаров. Его круглое широкоскулое лицо, доверчиво глядящие глаза выражают мольбу. Ожидая согласия командира, Кабудак [44] всем корпусом подается вперед: он готов мгновенно бежать и во что бы то ни стало исполнить приказ.
— Действуйте!
— Есть! — Омаров натянул покрепче пилотку, закинул за спину автомат, схватил катушку с кабелем и быстро вышел из землянки.
Пошел на линию... Легко сказать. А на деле это означает, что боец где пополз, где побежал, согнувшись, а где и покатился по земле под непрерывными разрывами мин и снарядов. На НП замерли в ожидании связи. Как там Омаров? Проходит несколько томительных минут.
— Товарищ младший лейтенант, связь работает! — радостно сообщает телефонист.
— Передай команду на батарею: НЗО (неподвижный заградительный огонь), «Гром», пять снарядов, беглый огонь!
Рассеялся дым, фашисты залегли: боятся приблизиться к заградительному огню. Мирян вносит коррективы, и огонь батареи накрывает противника.
В тот день Омаров шесть раз выходил на линию. В последний раз его оглушил взрыв разорвавшегося вблизи снаряда. С большим трудом связист добрался до НП и рухнул, потеряв сознание. Ему оказали медицинскую помощь, хотели отправить в медсанбат. Но комсомолец Омаров, придя в себя, отказался уйти с огневых.
Несколько дней немецкая батарея не давала нам жизни. Видимо, с ее наблюдательного пункта хорошо просматривалась наша оборона. Обнаружить батарею никак не удавалось, она была спрятана где-то в балке.
— Товарищ командир, — просит разведчик Сидоренко, — разрешите нам с Ржевским засечь батарею противника?
— А как вы думаете это сделать?
— Вон на нейтральной полосе стоит комбайн. Ночью [45] проберемся к нему, залезем в бункер и будем вести наблюдение.
— Разрешаю, но будьте осторожны. Я договорюсь с командиром роты, чтобы вас ночью пропустили за передний край.
Долго сидели разведчики в комбайне, наблюдая за гитлеровцами. Батарея сделала выстрел лишь на исходе дня. Этого оказалось достаточно: ее засекли.
Стемнело. Потянуло осенней прохладой. Стали возвращаться. Пулеметная очередь задела Ржевского. Сидоренко, перевязав его, помог добраться до НП, откуда Андрея направили в госпиталь. Сидоренко доложил результаты наблюдений. На другой день батарея была уничтожена нашим огнем...
На огневые позиции артиллеристов часто приходил подполковник Николай Николаевич Павлов, обладавший неиссякаемым запасом энергии. Он очень помог нам в укреплении обороны. От его опытного глаза не ускользали малейшие недоделки.
— Дякин, как у тебя с инженерным оборудованием позиции? — спрашивает Павлов.
— Все сделано, товарищ подполковник. — Орудийный окоп отрыт, ровики для личного состава — в полный профиль, боеприпасы спрятаны в нише.
— Батарея сможет стрелять на 180 градусов? Окоп позволит?
— А зачем нам по своим тылам стрелять?
— Разве командир батареи уверен, что противник не может появиться с тыла? Даю вам сутки сроку, товарищ лейтенант. За это время сделать так, чтобы орудийный окоп позволял разворачивать орудие. Обязательно отройте и хорошие землянки.
В полк прибыла из Сталинграда большая группа девушек. В короткий срок их обучили специальностям телефонисток, [46] радисток, топовычислителей, высвободив солдат-мужчин для зачисления в орудийные расчеты.
Нелегок труд солдата на фронте. А девушкам труднее вдвойне. Они делали все то же, что мужчины, и в храбрости им не уступали. Стойко переносили неудобства и тяготы фронтовой жизни. Лучшей телефонисткой дивизиона стала девятнадцатилетняя комсомолка Татьяна Хмырова; по двое суток без смены дежурила ее подруга Александра Брытченко; заботливо ухаживала за ранеными Таня Конева и совсем юная (ей было только 17) Нина Букова. Если требовалось, девушки ползли восстанавливать обрыв на линии, оставляли на время телефон и под огнем вытаскивали раненых. А выдавалась свободная минута — Нина Букова становилась парикмахером, и не было отбоя от желающих попасть «на стрижку»...
Оборона укреплялась с каждым днем. В это время Ставка Верховного Главнокомандования планировала разгром немецко-фашистских войск, прорвавшихся к Волге. Но мы не могли этого знать, хотя все ожидали начала каких-то решительных действий.
Противник не в силах был уже наступать по всему фронту, а штурмовал главным образом Сталинград. В районе Купоросного вышел к Волге, разрезав фронт между 62-й и 64-й армиями.
Советские дивизии не только оборонялись, но зачастую сами переходили в наступление на отдельных участках.
Перед нашей дивизией находился небольшой, всего 18 изб, хуторок Елхи, расположенный в лощине, где свободно гуляли волжские ветры да свирепствовали метели. Справа виднелись коробки разрушенных домов Сталинграда, слева в таких же лощинах прятались Гавриловна, Варваровка. Хорошо просматривались подходы к переднему краю противника, так же, как и наши.
Хутор Елхи врезался всем нам в память. Мне, например, он снится и ныне. 18 изб... Степной ветер... Хуторок, [47] превращенный фашистами в крепость... Сколько раз то один, то другой полк дивизии пытался овладеть хутором — и все тщетно, лишь новые жертвы и горечь неудач.
Дело было не только в том, чтобы выбить гитлеровцев из хутора. Надо было помешать Паулюсу снять с этого участка и перебросить в город свои части. Этим мы помогали нашей 62-й армии выстоять в городе и отвлекали силы врага от Мамаева кургана.
....Откинув плащ-палатку, которая вместо дверей закрывала вход, захожу в штабную землянку дивизиона. В левом углу жарко горит железная печка, в правом — земляной лежак, на нем охапка соломы, прикрытая плащ-палаткой — постель начальника штаба. Посреди стол, сбитый из нескольких неотесанных досок. На столе горит коптилка, сделанная из гильзы 45-миллиметрового снаряда, она блекло освещает стены землянки. Пахнет дымом и сыростью. За столом, низко склонив голову, что-то старательно пишет начальник штаба 2-го дивизиона Мирян.
— Над чем трудишься, Василий Андреевич? — спрашиваю его. Мирян поднял темные усталые глаза, откинул прядь смоляных волос, нависшую на лоб.
— Разве бывает начальник штаба когда-нибудь свободным? — смущенно улыбается он.
— На то штаб, хотя и крохотный.
— Вот-вот... В порядке перекура решил написать письмо жене Танюше.
В голосе Миряна тоска.
Не разуваясь, лег я на земляные нары, накинул на себя шинель, закрыл глаза и сразу вспомнил Караганду, домик на Нижней улице. В нем живет белокурая дивчина с тоненькой талией и серыми глазами. Я вижу, как она в белой пуховой шапочке, сером пальтишке и белых валенках бежит в сорокаградусный мороз на работу в Новый город. Я слышу ее нежный, чуть глуховатый голос и ощущаю прохладу замерзших на морозе рук.
Что она делает сейчас? Спит? А может, пишет мне [48] письмо? Письма она обычно писала поздно, придя с работы из обкома комсомола и управившись по дому. Я встал.
— Василий Андреевич, дай лист бумаги, — попросил я Миряна. — Напишу Наде. Душа ласки просит.
...Во время одной из наших атак вместе с пехотой отправился вперед начальник разведки 1-го дивизиона лейтенант Алексей Балашов. Он решил подобраться ближе к передовой, чтобы получше разведать оборону противника и систему огня.
До переднего края 600–800 метров. Но перейти их атакующим не просто: наткнувшись на плотный огонь, пехота залегла. С небольшой группой разведчиков Балашов стал незаметно ползти к переднему краю гитлеровцев. Остановился он только тогда, когда до немецких траншей оставалось не более 50 метров. Сразу за первой линией окопов разведчик обнаружил около одиноко торчащих печных труб, оставшихся от сожженных изб, закопанные в землю танки.
Так вот в чем дело! Вот почему не удавалось подавить искусно замаскированные огневые точки фашистов!
Нанеся их на карту, лейтенант Балашов приказал разведчикам возвращаться и сам пополз вслед за ними... Пулеметная очередь прошила тело Алексея Балашова. Истекающего кровью, в бессознательном состоянии, вынесли его разведчики из-под огня.
Похоронили Алешу в центре Бекетовки, возле памятника героям гражданской войны. У его могилы мы поклялись еще беспощаднее бить ненавистного врага.
Елхи! Елхи! Сколько этот хуторок отнял у нас сил и жизней!
— Баталов, — обращается командир дивизии к начальнику оперативного отдела. — Елхи надо взять. Возглавь команду.
— Есть! [49]
Капитан Г. М. Баталов собрал до батальона пехоты, три танкетки. Сел сам в одну из машин. Достигли окраины Елхов.
Противник открыл ураганный огонь. Термитным снарядом поджег танкетку, в которой был Баталов. Тоненькая струйка дыма поползла вверх.
Капитан разрешает пехоте отойти. Танкетка дала задний ход. Внутри дым, нечем дышать. Надо оставлять машину. Механик-водитель вылез через нижний люк, Баталов с большим трудом открыл верхний, его крупная голова показалась над люком. Вылезти нет сил. Он ранен. Механик-водитель, как кошка, вскочил на танкетку, и изо всех сил стал тащить командира. Шквальный огонь продолжался, вокруг свистели осколки. Но механик-водитель с капитаном Баталовым доползли до нашего переднего края.
...День 19 ноября 1942 года был необычным. В 7 часов 30 минут земля между Волгой и Доном содрогнулась от артиллерийских залпов: войска Юго-Западного и Донского фронтов перешли в наступление, окружая врага.
Настроение у всех приподнятое. Каждый понимает, что бои предстоят очень тяжелые, но в успех верят все.
20 ноября 1942 года в 14 часов 20 минут наша дивизия пошла на штурм обороны противника.
К исходу четвертых суток наступления войск Юго-Западного и Донского фронтов вражеская группировка в составе 22 дивизий, насчитывавших 330 тысяч человек, была окружена.
В эти дни в полк пришла радостная весть: Указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 декабря 1942 года наш 77-й артиллерийский полк первым в армии награжден орденом Красного Знамени за бои на реке Аксай и у поселка Абганерово.
В подразделениях — митинги. Дивизионная газета «Советский богатырь» вышла под шапкой: «Слава нашим артиллеристам, получившим высокую награду Родины». Целую [50] полосу отвела нам газета Сталинградского фронта «За Родину».
Захожу в землянку орудийного расчета. На низких нарах полулежат бойцы, светит коптилка, сделанная из гильзы винтовочного патрона. Ярко горит печка, раскалившаяся докрасна, кое-кто посасывает козьи ножки, дым махорки густыми клубами заволакивает лица. Один читает газету, другой — письмо из дома, полученное сегодня, третий достает из нагрудного кармана гимнастерки потертые, дорогие сердцу фотографии.
— Что, Тасыбаев, письмо из дому получил? Как там дела в Казахстане? — подсаживаюсь к командиру орудия.
— Получил от родителей, — охотно откликается он. — Все трудятся, помогают фронту. Спрашивают, когда разобьем фашистов.
— Вопрос по существу, хотя нелегко на него ответить.
— Я им отвечу: наш полк воюет как надо...
— Правильно. В этой грандиозной битве каждый из нас должен видеть свою, пусть очень маленькую, задачу и любой ценой выполнять ее.
— Ишим-река какой большой, а начинается маленькими ручейками, — с пониманием произносит Тасыбаев.
— Верно, Байзула. Каждый из нас — как тот ручеек. А все вместе мы создаем фундамент победы и очень скоро погоним врага от Волги.
...Войска 64-й армии, в их числе и наша 29-я стрелковая дивизия, замыкали кольцо окруженной группировки врага к югу от Сталинграда.
Командование предупреждало нас, что надо быть готовыми к любым неожиданностям. И мы строили свою оборону с учетом всех возможных вариантов действий окруженных гитлеровцев, дошедших до последней степени отчаяния. Не забывали и о реальной угрозе ударов по кольцу окружения извне немецкими войсками, которые обязательно попытаются выручить своих попавших в беду головорезов. [51]
12 декабря 1942 года группа Манштейна начала из Котельниково операцию по деблокированию окруженных. За три дня немцы продвинулись на 45 километров. Такое же расстояние отделяло их теперь от окруженных войск.
...Огневая позиция нашей батареи. Пушки стоят в окопах, замаскированные снегом. Копошатся расчеты, протирают механизмы, подносят боеприпасы.
— Готовы к бою? — спрашиваю командира орудия Вдовина, человека хладнокровного и смелого.
— Готовы, товарищ старший лейтенант. Окопы позволяют вести круговой обстрел.
— А где генерал Манштейн? — интересуется маленький, вертлявый ефрейтор и вглядывается в заснеженную даль, словно ждет, что трижды проклятый Манштейн прямо сейчас появится перед его орудием.
— Есть сведения, что немцы вышли на реку Мышкова, в сорока километрах отсюда, — поясняю я.
— Значит, их танки могут оказаться у нас за спиной в любое время, — спокойно заключает Вдовин.
— Приглядывайте не только за Манштейном, но и за Паулюсом, — советую ему. — Паулюс может попытаться совершить прорыв именно здесь...
— Задача ясна... Все, что от нас зависит, будет сделано, — отвечает мне Вдовин.
...Долгая зимняя ночь. Лютует мороз, пурга слепит глаза. Под завывание ветра хочется забраться в теплый угол и там, не раздеваясь, упасть и уснуть. Но делать это нельзя, враг близко! Наблюдатели у орудий всматриваются во мрак, прислушиваются.
Звоню командиру дивизиона на наблюдательный пункт.
— Не спишь, Николай Иванович? Чем занимаются немцы?
— Немцы немного постреливают, ракетами освещают передний край, особой активности не проявляют, наблюдаем за ними. А как на огневых? [52]
— Спокойно. Батарейцы, кто не дежурит, спят, остальные — у орудий. Сейчас обойду расчеты, проверю.
Взяв ординарца, я обошел огневые позиции. Бойцы бдительно несут свою нелегкую вахту. Побеседовав с ними, возвращаюсь в землянку.
29 декабря 1942 года пришло сообщение, что группа Манштейна разгромлена и отброшена, освобождено Котельниково.
Для нас это радостно вдвойне. Все эти дни мы жили под угрозой и с фронта и с тыла. Теперь наш тыл в безопасности. Можно не оглядываться, уменьшилась напряженность, возникла уверенность в том, что группировка Паулюса доживает последние дни. Подготовка к ее ликвидации идет полным ходом. Части пополняются людьми, оружием, боеприпасами, разведчики уточняют цели. На глазах у гитлеровцев днем устанавливаются орудия, минометы, подвозятся боеприпасы.
Артиллерии тесно, орудия располагаются «в затылок» друг другу: впереди сорокапятки, за ними — полковая, дивизионная, корпусная и артиллерия РГК. Противник молчит. Дает нам возможность открыто занимать огневые позиции и делать все, что хотим. Это непривычно. Значит, дела у немцев плохи, боеприпасов мало, берегут их к началу нашего наступления.
Приказ о наступлении войск Донского фронта не заставил себя ждать. Его зачитали всем бойцам и командирам. Тут же состоялись короткие партийные и комсомольские собрания, активно поработали агитаторы, были выпущены боевые листки.
Личный состав рвался в бой. «Родина требует и ждет!» — эти слова были девизом для каждого.
...Как только стемнело, командир дивизиона Савченко прибыл на огневую позицию батарей и провел беседу с огневиками. [53]
— Вы понимаете, товарищи, — раскрасневшись от пышущей жаром печурки, а еще больше — от волнения, обращается он к бойцам. — Понимаете, какой ответственный момент наступает! Нам предстоит уничтожить врага на Волге! Хороший сюрприз сделаем Гитлеру!
— В самую печенку угодим! — вставляет один.
— Всадим ему нож под лопатку! — добавляет другой.
Савченко, человек высокодисциплинированный, обычно не терпит, когда его перебивают, но здесь даже обрадовался таким репликам.
— Вот-вот, — заулыбался он. — Надеюсь на вас, боевые друзья. Приказ надо выполнить любой ценой...
Наступило утро 10 января 1943 года. Светлое, морозное... Еще затемно старшины накормили воинов горячей пищей. Выдали сухой паек на руки (будет ли возможность обеспечить людей горячим обедом во время боя?).
Расчеты подносят снаряды, наводчики протирают панорамы, ориентируют орудия. На наблюдательных пунктах направлены на цели приборы управления огнем. Лица бойцов и командиров торжественно сосредоточены. Внутренне все напряжены, подтянуты.
И вот команда:
— Зарядить орудия!
Мучительно медленно движется минутная стрелка часов.
— Телефонисты, связь есть? — глухим от волнения голосом спрашивает Савченко.
— Есть.
— Радисты?
— На приеме.
Раздается команда:
— Внимание!
И следом:
— Огонь!
Вздрогнула земля, приняв на себя тысячи снарядов и мин. Выстрелы и разрывы слились в сплошной гул. Весь [54] передний край противника окутался дымом. Земля горела под ногами фашистов.
— Началось! — говорит мне сияющий Савченко, оторвавшись от стереотрубы.
Грохот стоит такой, что я не слышу его, но по движению губ отлично понимаю, что он сказал.
В воздухе мы увидели эскадрильи нашей штурмовой и бомбардировочной авиации. А в 9 часов в атаку пошли наши танки и пехота. Фашисты остервенело сопротивляются. Но остановить наступающих советских бойцов не могут.
Появились первые пленные. Группу их ведут в тыл пехотинцы. Артиллеристы прибежали посмотреть: еще никогда не видели пленных гитлеровцев. Какой же у них жалкий вид! Куда девались самоуверенность и нахальство? Стоят смирными овечками.
— Ну что, фашист, допрыгался? Теперь, наверное, Гитлер капут?
— Я, я, Гитлер капут, — униженно повторяют пленные.
— Ясное дело — капут. А о чем раньше думали, сволочи? Жизненного пространства захотели! Многие из вас его получили.
Ни один наш боец не ударил пленного, не пристрелил его. А ведь сколько у каждого ненависти к ним. Но пленный есть пленный. Издеваться над ним — не в характере советского воина.
Медленно, словно нехотя, подымается солнце. Всеми цветами радуги искрится снег, слепя глаза. Мороз ломит кости. Пехотинцы полка Баталова (он недавно назначен на эту должность) ворвались в оборону врага, выбили фашистов из траншей. Старший лейтенант Кристаллов с разведчиками находился в одной из рот и, корректируя артиллерийский огонь, прокладывал путь пехоте. Вдруг [55] командир роты мягко осел на землю, лицо его залила кровь — он тяжело ранен. Других командиров в роте не оказалось, а наступать надо. Кристаллов выпустил несколько мин по противнику из трофейного миномета, а затем хрипловатым баском прокричал пехоте:
— Слушай мою команду! За мной, вперед! — и, не оглядываясь, с пистолетом в руке, бросился на врага.
В короткой, но жаркой схватке рота уничтожила десять гитлеровцев и 32 были взяты в плен.
Вражеские пулеметы прижали нашу пехоту, не дают возможности наступать. Артиллерия не смогла их уничтожить — они хорошо зарылись в землю.
Вечереет. Серая мгла окутывает заснеженное поле.
— Михеев, — говорит командир 106-го стрелкового полка заместителю командира роты автоматчиков по политчасти, — бери взвод Чубирова и отправляйся в тыл к фашистам. Надо уничтожить те пулеметы, что нам мешают.
— Есть! — с готовностью отвечает лейтенант Владимир Михеев.
Совсем стемнело. Смельчаки в белых халатах поползли, вдавливая свои тела в снег. Они пробрались в расположение врага, зашли с тыла и беззвучно уничтожили три немецких пулемета. Но Михееву этого показалось мало.
— Чубиров, — обращается он к командиру взвода, — давай пощекочем фашистам за ухом?
— Можно и пощекотать, — весело откликается тот.
Пробираясь по расположению врага, группа набрела на блиндаж, откуда едва пробивался свет и доносились голоса. Михеев расставил бойцов, а сам с Чубировым ворвался в землянку. Несколькими автоматными очередями они уничтожили 20 гитлеровцев. Остальные подняли руки и под конвоем были доставлены в наш тыл. [56]
Выполняя новое задание, Михеев с товарищами обнаружил приближавшуюся к месту их засады колонну фашистов. План созрел мгновенно: напасть!
Михеев приказал приготовиться к бою и открывать огонь только вслед за ним. Когда вражеская колонна подошла совсем близко, бойцы дружно ударили из автоматов. 40 человек свалились замертво, 100 — сдались в плен. Закрепившись на достигнутом рубеже, группа Михеева удерживала его до подхода полка.
Лейтенанту Владимиру Михайловичу Михееву первому в нашей 29-й стрелковой дивизии было присвоено звание Героя Советского Союза.
Зима 1942/43 года даже для этих мест была очень суровой: завалы снега, сильные морозы.
Наши солдаты одеты в полушубки, валенки, ватные брюки, телогрейки, меховые шапки с шерстяными подшлемниками, они в меховых рукавицах поверх шерстяных перчаток. Родина позаботилась, чтобы как следует обуть и одеть своих защитников.
Немцы же, в расчете на кратковременную кампанию, одеты в легкие шинелишки, на голове у них пилотки.
Наших воинов хорошо кормили. Правда, хлеб замерзал, пока его довозили со складов. Но мы разогревали его на железной печке и были сыты.
Гитлеровцы ели дохлую конину, сорок, у них начались инфекционные заболевания. Иногда их транспортные самолеты сбрасывали на парашютах боеприпасы, продукты питания. Но грузы часто попадали в расположение советских войск.
И все же немцы продолжали отчаянно драться: страшила расплата за содеянное, верили, что подоспеет помощь.
...По толще снега, скованного морозом, невозможно тянуть орудия на лошадях или автомашинах. [57]
И вот два-три орудийных расчета на руках тащат одно орудие, затем возвращаются за вторым. Продвигаются медленно, но все же огнем прокладывают пехоте путь вперед.
19 января 1943 года дивизия подошла к важному пункту обороны противника — селу Песчанка. Это та самая Песчанка, с водонапорной башни которой Сталин и Ворошилов еще в гражданскую войну разглядывали местность, где развернулась оборона Царицына.
Два дня идет бой за Песчанку. Командир дивизии недоволен: приостановилось наступление. Полки ведут атаку за атакой, но каждый раз откатываются, не выдержав мощного огня противника. Вновь и вновь артиллерия и минометы бьют по Песчанке, село горит, а немцы держатся.
Командир 299-го стрелкового полка Григорий Михайлович Баталов, человек внешне суровый, вызвал к себе командиров батальонов.
— Вот что, орлы, в двадцать три ноль-ноль атакуем Песчанку, — сказал он низким голосом. — Хватит нам в снегу сидеть, пора погреться в хатах...
Как всегда, непроницаемо его неулыбчивое, задубевшее на ветрах и морозе лицо.
— Вся дивизия будет атаковать село? — осторожно поинтересовался один из командиров батальона.
— А разве я дивизией командую? — в свою очередь спросил Григорий Михайлович. — Я ставлю задачу полку.
— Но ведь уже в течение двух суток полки дивизии не могут овладеть Песчанкой, — продолжает недоумевать все тот же комбат. — Как же мы одни это сделаем? Огневых средств у них много...
— А мы перехитрим. Артподготовки не будет, пусть враг поспит. Открыто подойдем с севера. Коротким броском ворвемся в Песчанку и начнем очищать дома... Дивизион Савченко пойдет за нами следом, чтобы закрепить успех. Командирам находиться в цепях атакующих. Все! [58]
...Ночь выдалась темная. Небо затянуто серыми тучами. Вспыхивают ракеты, которые немцы усердно пускают из Песчанки, освещая подступы к ней. То там, то здесь раздаются автоматные очереди, изредка подают голоса пулеметы. Обычная фронтовая ночь.
Вдруг в самом селе застрочили автоматы, захлопали разрывы ручных гранат, чаще стали прочерчивать небо осветительные и сигнальные ракеты. Это баталовцы ворвались в Песчанку и завязали бои, выбивая фашистов. Те засели в центре, в церкви и на кладбище. Их выковыривают даже штыками. Подоспел отдельный противотанковый истребительный дивизион майора Рогача — артиллерия сопровождения. Наш комиссар полка давно рвался на командирскую должность, и вот теперь мечта его сбылась.
В 3 часа ночи Баталов радировал из центра села командиру дивизии:
— Нахожусь в Песчанке...
— Ты что, хлебнул лишнего? Какая еще Песчанка?
— Лишнего не было. Выпил только наркомовскую норму. А нахожусь в Песчанке. Полк очищает село от противника.
— Присылай проводника, я сейчас вместе с Павловым приду к тебе.
Разведчик полка привел командира дивизии в Песчанку, которую в течение двух суток не могла взять дивизия.
Генерал Лосев дал команду всем полкам войти в село, закрепиться и продолжать наступление.
— А ты, Баталов, молодец, — говорит Лосев. Это у него высшая похвала, и заслужить ее не так-то просто.
Утром противник попытался отбить у нас Песчанку, но успеха не имел. Хотя дело доходило до рукопашной, до прикладов и кулаков.
...Младший сержант Кабудак Омаров в десятый раз вышел на линию под огнем устранять обрыв провода. Заметив [59] двух гитлеровцев, автоматной очередью скосил их и, восстановив связь, пополз назад. В пути встретил сержанта Сидоренко. Не успели они переброситься несколькими словами, как глухой свист летящей мины заставил обоих вжаться в землю. Сидоренко застонал.
— Что с тобой? — встревожился Омаров.
— Ранен...
— Давай перевяжу.
Ранение оказалось тяжелым: перебита нога. Сидоренко не мог двигаться. Взвалив его на спину, Омаров дотащил раненого до штаба дивизиона.
— Спасибо, Кабудак, — слабым голосом благодарит Сидоренко, когда его грузят в машину для отправки в госпиталь.
— За что спасибо, дружище? Разве ты не сделал бы то же самое?..
Наступление идет успешно. В глубине нашей обороны бродят немцы, ищут сборный пункт пленных. Их никто не конвоирует, бежать им некуда, они, вероятно, рады, что война для них закончилась. Где нам взять столько конвойных? Каждый боец на учете, воевать надо, добивать тех, кто изо всех сил сопротивляется, пытаясь отсрочить последний свой час.
24 января наша дивизия заняла Верхнюю Ельшанку, а на следующий день — Нижнюю Елыпанку и элеватор на окраине Сталинграда. В боевых порядках пехоты — артиллерийские разведчики. Одним из первых ворвался в город разведчик из дивизиона Савченко коммунист Лихополь. Он водрузил Красное знамя на элеваторе. Савченко устроил здесь же свой наблюдательный пункт...
Уличные бои в Сталинграде носят ожесточенный характер. Борьба идет за каждый дом, точнее, за каждую развалину. Это не просто развалины — узлы сопротивления, огневые точки. [60]
За лето и осень мы успели привыкнуть к степным просторам, а теперь надо приспособиться к этому каменному хаосу, нагромождению развалин, находить удобные позиции среди завалов. Расчеты сорокапяток Семена Рогача творят чудеса. Артиллеристы втаскивают пушки на верхние этажи и оттуда сбивают вражеские пулеметы с соседних чердаков.
Двадцатилетняя комсомолка сталинградка Мария Абакумова{2}, лучшая телефонистка дивизиона Савченко, не однажды во время этих боев и выходила на линию устранять обрывы, и перевязывала раненых.
Мы наступаем к центру. Многие артиллеристы действуют в городе как пехотинцы. Вон из развалин дома бьет немецкий пулемет. Создается группа автоматчиков, они подползают к пулемету, забрасывают его гранатами и освобождают путь пехоте.
Артиллерия в городе ведет огонь в основном прямой наводкой. Орудия перетаскиваем на руках. Наши пехотинцы медленно сжимают кольцо. В их боевых порядках движутся разведчики артполка, засекают огневые точки врага и корректируют огонь по ним.
Вражеские пулеметы и автоматы бьют из-за угла, снизу, сверху. Рвутся мины. Пехота залегла. Откуда противник ведет наблюдение?
Разведчик штабной батареи заметил в одном из домов блеск стереотрубы. Огонь батареи накрывает этот наблюдательный пункт. Но пули подстерегают всюду. Надо выбивать гитлеровцев из подвалов, с чердаков.
...Пехотинцы, а с ними и Савченко ворвались в первый этаж разрушенного дома. [61]
— Командир отделения разведки! Быстро на второй этаж! Установить там стереотрубу, телефон! — командует Савченко.
— Нельзя.
— Почему?
— На втором этаже засели немцы.
— Выбить!
Рывок на второй этаж, разрыв гранаты, автоматные очереди, крики на русском и немецком языках. После двухчасовой борьбы несколько оставшихся в живых фашистов спустились вниз с поднятыми руками.
Савченко уже у телефона на втором этаже, передает команды на батареи...
Неожиданно пришла горестная весть: 29 января 1943 года в бою на реке Царица в Сталинграде от снайперской пули погиб майор Семен Маркович Рогач, так много сделавший для того, чтобы успешно воевал наш полк. Со всеми почестями похоронили мы боевого друга в Бекетовке, на центральной площади. Не дождется тебя, дорогой Семен Маркович, твой сын Валерик. Сколько бы ни ждал, не дождется...
Наблюдательный пункт 1-го дивизиона. Вблизи рвутся снаряды.
— Товарищ старший лейтенант, начальник штаба полка ранен, — докладывает разведчик командиру дивизиона Савченко о беде с Чередниченко.
— Юрий Яковлевич, что с тобой? — склоняется над капитаном Чередниченко командир дивизиона.
— Ногу задел осколок, — как можно спокойнее отвечает раненый, хотя видно, что спокойствие дается ему нелегко.
— Где фельдшер? — поворачивается Савченко.
— В землянке разведчиков.
— Быстро сюда! [62]
В землянку вошла невысокая, с ямочкой на щеке, девушка. На ней валенки, ватные брюки и телогрейка, сверху полушубок с отвернутыми лацканами, шапка-ушанка не без кокетства сдвинута немного набекрень, из-под нее выбился черный локон. За плечами санитарная сумка.
— Быстро снимите валенок, — властно командует разведчикам санинструктор Нина Букова. Те послушно стягивают с ноги капитана пропитанный кровью валенок.
— Снимите брюки!
— Что ты, что ты! — чуть ли не вскочил Чередниченко. — Тоже мне — придумала!..
— А ну снимите, кровь остановить надо!
Разведчики быстро стянули с Чередниченко брюки.
Сделав перевязку, Нина строго распорядилась об отправке раненого в госпиталь.
— Никуда я не поеду из полка! — категорически объявил капитан. — Буду лечиться здесь.
— Юрий Яковлевич, — вмешался Савченко, — я доложил командиру полка о твоем ранении. Карпов приказал немедленно отправить тебя в Бекетовку.
— Ну, тогда везите, — безнадежно махнул рукой Чередниченко.
Прошло несколько дней. Рана его стала заживать. В это время в госпиталь прибыл старший врач нашего полка Веприцкий. Юрий обрадовался несказанно.
— Лев Николаевич, каким счастливым ветром тебя занесло? Что нового в полку?
Веприцкий среднего роста, сухощав, у него смуглое лицо, приветливая улыбка, ласковые глаза.
— Был в штабе армии и решил тебя навестить. А в полку все как на войне.
— Забери меня отсюда! Долечусь в санчасти. Рана заживает, чувствую себя хорошо. Попроси, тебя послушают. [63]
Переговоры были бурными, но короткими и закончились «капитуляцией» начальника госпиталя.
— Ладно, — согласился он, — пусть едет в свой полк, коли боится, что после госпиталя его пошлют в другой. Но вы, — обратился полковник к Веприцкому, — должны сами лечить больного.
К вечеру выехали в полк на автомашине. Мороз усилился. Начал мести пока еще редкий снег, а в поле закружила настоящая метель. Дорогу занесло. Машина остановилась. Не пробиться!
— Иван, — обращается Веприцкий к шоферу, — иди в полк за трактором, а мы подождем тебя здесь. Без трактора не доберемся.
Шофер ушел. Прошло несколько часов. Вьюга кружила еще пуще. Казалось, мороз подбирался к сердцу. Сидеть в машине стало невозможно.
— Лев Николаевич, давай пойдем, иначе замерзнем.
— Как же ты пойдешь?
— Дойду, возможно, и трактор в пути встретим.
— Ну что ж... Выхода нет.
В начале пути двигались медленно, но довольно браво, немного согрелись. Опираясь на палку, Чередниченко, почти по пояс в снегу, буквально таранил толщу снега и очень быстро выбился из сил.
— Не могу больше, — наконец признался он, останавливаясь, и даже присел.
— Крепись, дойдем.
— Иди сам, а за мной пришлешь какой-нибудь транспорт.
— А ты за это время превратишься в ледяшку и будешь служить наглядным пособием при изучении истории сталинградской битвы... Так, что ли? Пошли, нечего рассиживаться, как у тещи в гостях. Взбирайся мне на спину — и «строевым» шагом марш!
Прошли несколько десятков метров. Обессиленный, [64] упал в снег врач, упал и больной. Полежали, чуть-чуть отдохнули и — опять вперед.
— Нет, Лев Николаевич, дальше я не могу даже верхом на тебе ехать... Бросай меня, иди сам.
— Ты с ума сошел! Бросить такого парня! Да меня за это девушки растерзают...
— Полно шутить. Не до этого. Рисковать действительно не стоит.
— А я не шучу. Какая мне цена, если я брошу в беде товарища? А ну переворачивайся на спину, давай свою палку, я зацеплю крючком палки за воротник и потащу тебя по снегу.
— Тебя самого надо тащить. Через каждые два шага падаешь.
— То от резвости... Я жилистый, как дед Щукарь.
И опять тяжелый и ужасно медленный путь. И так всю ночь. К утру добрались в полк смертельно усталые, обессиленные.
— Ну вот и дошли, а ты говорил... — полушепотом произнес Веприцкий и тут же добавил: — В следующий раз будешь знать, как досрочно выписываться из госпиталя...
Эту историю я услышал от самого доктора Веприцкого и, чего греха таить, строго отчитал его.
1 февраля 1943 года капитулировала южная группировка немецких войск в Сталинграде, а 2 февраля — и северная. Над городом победно взвилось Красное знамя.
Последний выстрел по противнику здесь сделал наш наводчик Иван Дмитриев. А сделав, снял шапку, вытер обильно вспотевшее, несмотря на зимнюю стужу, лицо. Сел на широкую станину орудия, вздохнул. Минуту помолчал, вспоминая своих друзей-батарейцев, которые не дожили до этого счастливого дня. Еще раз вздохнул.
— Товарищ старший лейтенант, разрешите курить? — обратился он ко мне. [65]
— Кури, дорогой, кури! Теперь-то можно устроить и перекур, хотя длиться он будет недолго.
Вынимаю кисет, искусно вышитый руками моей Надюши, и пускаю его по кругу:
— Курите, ребята!
Только что здесь был ад, ни на минуту, ни днем, ни ночью, не умолкали выстрелы, а сейчас — тишина. Мы в глубоком тылу. Праздник!
Только наша 29-я стрелковая дивизия уничтожила и пленила под Сталинградом почти 20000 фашистов.
...В развалины дома, где размещается штаб дивизиона, протискивается связист Омаров. На нем шапка-ушанка и некогда белый полушубок, который за время боев в развалинах приобрел кирпичный оттенок. Из карманов выглядывают меховые рукавицы, за спиной — автомат, в руках — две катушки телефонного кабеля. Полные щеки разрумянились, глаза блестят, на губах играет улыбка. Каждому ясно: человек доволен жизнью.
Поставив катушки на пол, Омаров снял шапку и присел.
— Что, устал? — спрашивает его начальник штаба.
— Зачем устал? Фашист нет, связь не нужен, что делать? Сиди, жди, письмо домой пиши.
— Вот и хорошо! Пока есть возможность, пиши письма, обрадуй родителей, отчитайся перед знакомой девушкой. Есть же кызымка?
— Есть, — смущенно отвечает Омаров. — Как не быть... — Удивительно, как быстро он научился говорить по-русски.
В штаб вошел Николай Савченко. Он чисто выбрит, на голове лихо сидит шапка. Черный полушубок перехвачен офицерским ремнем, несколько оттянутым вниз кобурой с пистолетом. На груди — бинокль, сбоку — планшетка с картой. Увидев нас, Николай Иванович улыбнулся [66] доброй, открытой улыбкой и, чуть картавя, заговорил, пожимая руки:
— Поздравляю... С победой! Поздравляю... Это только начало. А тишина какая непривычная! Правда? Сталинград и... тишина! Вышел я из наблюдательного пункта, чтобы сюда идти, и, верите ли, пригибаюсь. Разведчики хохочут. Не пойму — почему? А они говорят: «Фашистов нет, а вы, товарищ старший лейтенант, по привычке пригибаетесь».
И рассмеялся радостно, ямочка заиграла на его круглой щеке.
— Куда-то нас теперь перебросят? — задумчиво и мечтательно спрашиваю я.
— Если бы Украину освобождать! — словно прочитав мои мысли, восклицает Николай Иванович и смотрит просительно, будто от меня зависит решение этого вопроса.
На огневой позиции артиллеристы оживленно обсуждают нашу победу.
— Оцэ, хлопцы, далы хрицу пид самы печенки.
— Ох, бить его, паразита, да бить. Далеко гнать придется.
— Он и нам еще надает.
— Ничего! Теперь мы ученые!
— А я получил письмо от дочурки. Она у меня пионерка. Спрашивает, когда разобьем фашистов. Теперь-то можно ответить: начало сделано...
— Приятно на душе от такой работы!
— Мы со Сталинградом кровно породнились...
...В эти торжественные дни вызывает меня заместитель командира полка по политчасти майор Иван Андреевич Харченко, степенный, неторопливый человек с украинским юморком, с манерами сельского учителя, и говорит:
— Поедете, товарищ старший лейтенант, в командировку. [67]
— Есть, поехать в командировку. Разрешите узнать — куда и зачем?
— О, цэ вже дило другэ, — улыбаясь, отвечает майор, — поедете в Караганду... — и смотрит, какое впечатление произведет на меня слово «Караганда».
А я действительно опешил и не понимаю — шутит, что ли, мой начальник? Какая командировка может быть сейчас в Караганду? Заметив мое замешательство, Иван Андреевич продолжает:
— Да, да. Поедете в Карангаду. Вы были в кинотеатре, когда полку вручали Знамя и давали наказ: беспощадно бить фашистов. Артиллеристы обещали выполнить этот наказ. Кое-что нами уже сделано. Вот вы и доложите трудящимся Караганды, как выполняют свой долг перед Родиной их сыновья. А они расскажут, как своим трудом помогают нам бить врага.
Меня радовала возможность побывать в полюбившейся нам Караганде, посмотреть, как живут и трудятся советские люди. И конечно, увидеть Надю, по которой стосковалось сердце. Смущало одно: не хотелось даже на время расставаться с полком. Но если надо...
— А кто еще поедет со мной?
— Старший сержант Ржевский. Он родом из Казахстана, хорошо воевал. Завтра в штабе получите документы и отправляйтесь.
Разведчик 4-й батареи старший сержант Андрей Ржевский — невысокий, худощавый, русоволосый, с серыми живыми глазами, быстрой речью. Ехали мы с ним в кузовах автомобилей и на тормозных площадках, в товарных вагонах и в пассажирских. Поливал нас дождь, сек снег. Почти 20 дней добирались до Караганды.
У Петропавловска Ржевский завздыхал:
— Здесь мои родители живут — отец, мать, — и посмотрел с надеждой.
— Родителей нельзя обижать, — говорю, — а время в пути наверстаем... [68]
Какая великая радость была в семье Андрея! Сын с фронта приехал, да еще с медалью «За отвагу» на груди! А я глядел на этих людей, и радовалось сердце, что еще в одну семью пришло счастье. Мысли невольно перенеслись к родной Украине, изнывающей под фашистским ярмом. Как там мои-то родители? Живы ли они?
В Караганде нас встретили очень тепло, поместили в гостиницу. У каждого кровать и чистая постель! Мы забыли за время боев, что есть на свете такая благодать. Уже год, как покинули Караганду, и все это время спали на земле, подстелив ветки, траву или завернувшись в шинель.
Мы со Ржевским выступили на пятнадцати шахтах угольного бассейна, в ФЗО, в ремесленном училище, в спецшколе ВВС, в учреждениях, на семинаре секретарей комсомольских организаций области.
С каким напряженным вниманием слушали люди наши рассказы о боевых действиях артиллеристов! Как душевно принимали! В клубе шахты № 20, выслушав наш фронтовой отчет, горняки дали клятву повысить добычу угля, В письме к бойцам-гвардейцам написали: «...Знайте, дорогие товарищи, что мы с затаенным дыханием следим за вашей борьбой, за вашими успехами. Мы в тылу вместе с вами куем победу. Днем и ночью добываем великолепный карагандинский уголь».
Учащиеся и сотрудники Карагандинской школы ФЗО № 17 обещали добывать уголь во внеурочное время, а заработанные деньги отдать на строительство танковой колонны «Шахтер Караганды». В счет этого обязательства ими уже отгружено 1800 тонн угля, а в помощь жителям городов и сел, освобожденных от оккупантов, собрана крупная сумма денег.
Когда мы уезжали в часть, карагандинцы вручили нам целый вагон подарков для гвардейцев. Мы доставили [69] эти подарки по назначению, доложили артиллеристам о том, что видели и слышали, привезли письма от родных и близких.
Вскоре после нашего возвращения полк ушел из Сталинграда навстречу новым боям.