В горящей степи
Ныне хорошо известно, какие далеко идущие планы были у Гитлера на лето 1942 года. Одной из составных частей этих планов являлись активные наступательные действия на Дону. Осуществляя их, фашисты лавиной устремились к Дону. Советские войска, ведя тяжелые оборонительные бои, отходили, создавая между Доном и Волгой эшелонированную оборону для защиты Сталинграда на дальних подступах к городу.
На Дону были развернуты отступающие войска, а также подошедшая из тыла резервная 64-я армия, в которую входила и наша дивизия. 64-й предстояло на очень широком участке помешать противнику форсировать реку, а затем как можно дольше задержать его, пока не будет подготовлена оборона Сталинграда.
Части нашей дивизии, совершив переезд по железной дороге, 16 июля выгрузились из эшелонов на станции Жутово и начали выдвигаться на отведенный пятидесятикилометровый рубеж обороны вдоль левого берега Дона — от хутора Ильмень-Суворовский до Верхне-Курмоярской.
Дон... По правому его берегу тянется небольшая возвышенность, покрытая бурой травой. Склонив к воде кудрявые ветви, задумчиво стоят зеленые ивы. Старое русло реки омывает огромный остров, тоже весь заросший ивами. На воде то там, то здесь расходятся большие и малые круги от всплесков рыбы. Посидеть бы бездумно на берегу, глядя на застывший поплавок. Да разве до этого!
Сколько героического в твоем прошлом, Дон! Игорево войско, Дмитрий Донской, Разин, Булавин, Ермак, разгром Краснова и Деникина... Сколько видела эта река на своем веку!..
Жарко. Хочется окунуться в пока еще чистую прохладную воду. А в голову лезут грустные мысли. Красивая река, прекрасные станицы, вольнолюбивые гордые [14] люди, раздольные степи. Возможно ли, чтобы эту благодатную землю топтал фашистский сапог? Разум отказывался воспринимать подобное.
— Что задумался, комиссар? — подошел ко мне лейтенант Савченко и улыбнулся, словно бы ободряя.
— Эх, Микола, до чего мы дожили! Стоим на Дону. А почему не на Эльбе?
— Придет время, будем на Эльбе, — спокойно сказал Савченко. — Ты это знаешь не хуже меня. А обстановка действительно трудная... Да ведь нам не привыкать. — И энергично зашагал в сторону наблюдательного пункта...
Заняв оборону, мы стали готовиться к встрече о врагом: наша дивизия замыкала левое крыло Сталинградского фронта.
27 июля все полки дивизии вступили в соприкосновение с противником. Меня и командира батареи особенно волновало, как наши артиллеристы выдержат первый бой. Ведь от этого так много зависит в будущем! Части вынуждены были драться в исключительно тяжелых условиях: в бескрайних танкодоступных степях, не имея прикрытия с воздуха, подвергаясь неистовым бомбовым ударам авиации. Самолеты с черными крестами гонялись по голой степи даже за отдельными машинами, повозками, всадниками: они расстреливали из пушек и пулеметов все живое.
В первые дни боев больше всего потерь мы несли от авиации. Наша батарея, окопавшись, вела огонь почти непрерывно, и снаряды достигали целей.
...Как-то в сумерках, в час затишья, разведчик Бородулин — небольшого роста мужчина с добрым, лукавым лицом — пришел на батарею за пищей для разведчиков и связистов наблюдательного пункта. Получив паек, Бородулин у самого Дона заплутал. Стал пробираться вдоль реки, громко причитая:
— Товарищ сержант Задовысвичко! Где вы? Я — Яков Бородулин, несу вам есть, где вы? [15]
А на НП волнуются: есть хочется, а обеда нет. Командир отделения разведки Задовысвичко выслал навстречу Бородулину Ивана Мрачковского.
А Бородулин все зовет:
— Товарищ сержант! Ну, где же вы? Не найду вас — вам же худо будет. Обед у меня!
Мрачковский услыхал причитания Бородулина и решил подшутить над ним. Когда тот подошел близко, громко крикнул:
— Хенде хох!
— Чего? Какой хох? — испуганно спросил Бородулин.
— Руки вверх, значит! Балда, не понимаешь немецкого языка?
— А это ты, Ваня?! — обрадовался Бородулин, узнав своего дружка.
Но Мрачковский, изменив голос, командует:
— Ложись! Стрелять буду!
— Сдурел ты, что ли? Я же Бородулин.
— Ложись, и без разговоров!
— Ну лягу, если тебе так хочется, — поставив обед на землю, покорно лег Бородулин.
— Это другое дело, — подходя поближе и улыбаясь, сказал Мрачковский. — Считай, что получил задаток за задержку обеда, а сполна тебе все отдаст сержант.
Мрачковский подошел к лежавшему Бородулину, а тот молниеносно схватил его за ноги и, повалив на землю, сел верхом.
— Сумасшедший! Пусти!
— Я тебя научу, как надо обращаться с настоящим разведчиком.
— Да пусти, задушишь.
— То-то! — довольно проговорил Бородулин и отпустил Мрачковского.
— Яша, а почему ты так долго нес этот несчастный обед? — уже мирно спросил Мрачковский. — Знаешь, теперь и есть расхотелось. [16]
— Заплутал. Несколько суток не спал. Бес меня попутал, — оправдывался боец.
— На беса вали, а сам не плошай.
— Вань, а зачем ты меня положил? Думал, я немец?
— Гауптвахты здесь нет, чтобы тебя посадить, так я и решил наказать тебя по-своему.
...Ожесточенные бои продолжались. В помощь 6-й армии Паулюса фашистское командование бросило на Сталинград 4-ю танковую армию, которая до того была нацелена на Кавказ. Теперь она вышла через Котельниково к реке Аксай, где заняла оборону наша 29-я стрелковая дивизия.
Шесть суток артиллеристы, поддерживая огнем полки дивизии, били прямой наводкой, отражали многочисленные атаки трех немецких дивизий, входивших в состав 4-й танковой армии.
На одном из участков нашей обороны, в районе батареи лейтенанта М. В. Дякина, через реку Аксай переправилось свыше батальона пехоты противника. В этой сложной обстановке майор М. Северский, оказавшийся на наблюдательном пункте батареи, взял на себя управление огнем. С первых же выстрелов была разрушена переправа, и враг оказался отрезанным. Наши орудия начали бить картечью, поражая его живую силу. Бой, не затихая ни на минуту, длился несколько часов. Перед позициями, обороняемыми батарейцами Дякина и стрелковым подразделением младшего лейтенанта Нерсесяна, осталось множество трупов: противник, переправившийся в этом месте за Аксай, был уничтожен.
На другом участке батарея Николая Савченко 6 августа рассеяла и уничтожила до двух рот пехоты и эскадрон конницы. Поддерживая свою пехоту, фашисты вели минометный огонь. Во время одной из вражеских атак прервалась связь наблюдательного пункта батареи с огневой позицией. И тогда старший сержант Василий Власенко и красноармеец Григорий Макаров поползли разыскивать [17] место обрыва. Под градом пуль и осколков смельчаки восстановили связь. Командир взвода управления младший лейтенант Алексей Балашов тут же передал на огневые позиции данные о противнике. Несколько метких выстрелов — и немецкая минометная батарея была подавлена.
9 августа, с рассветом, 128-й и 229-й стрелковые полки после короткого, но мощного артналета стремительной атакой выбили гитлеровцев из хуторов Чилеков, Шестаков, Ромашкин, с высоты 78,9 и вышли на южный берег Аксая. Успех этих полков — первый после двухнедельных тяжелых оборонительных боев — вдохновил людей.
Как бывает важна даже скромная победа, поднимающая дух, внушающая веру в свои силы! Позже брали и большие города, и огромные трофеи... Но вот эти первые захваченные в бою 5 орудий, 3 автомашины, трактор, тягач, 3 мотоцикла, 230 мин и снарядов, 33 гранаты РГД и 2 ящика гранат Ф-1 эти скромные трофеи запомнились навсегда. Ведь все это добро в беспорядке побросали солдаты хваленой фашистской армии, обращенные нами в паническое бегство. Значит, могут гитлеровцы и бросать все на свете, и бежать, выпучив глаза...
Многие наши бойцы ранены. Их отправили в медсанбат, разместившийся в избе на хуторе.
— Сергей Максимович, — говорю командиру батареи, — зайдем проведаем своих, подбодрим, простимся.
— Пойдем, — охотно соглашается Рябуха.
Когда мы вышли от раненых, комбат признался:
— Веришь, Тимофей Захарович, грызет меня совесть, словно повинен я в их ранении... Но что я мог сделать против самолетов?
— Ты ни в чем не повинен, и бойцы это понимают, — успокаиваю друга. — Осколок мог задеть и тебя и меня. А людей жаль... Жалко тех, кого ранило, а еще больше тех, кто убит... Надо Абельдинова похоронить по казахскому [18] обычаю, без гроба... Об этом просят артиллеристы — его сородичи.
Это были первые жертвы, и мы с командиром переживали гибель товарищей особенно тяжело.
...Бескрайняя приволжская степь. На десятки километров протянулась желто-серая, сухая, изрезанная балками и оврагами равнина с растущей в изобилии полынью и верблюжьей колючкой. В знойном небе, как приклеенный, постоянно висит над головой двухфюзеляжный немецкий самолет-корректировщик «фокке-вульф» — ненавистная «рама».
Третьи сутки по голой, выжженной огнем и солнцем степи по приказу фронта отходят с боями полки дивизии. И вновь вражеская авиация господствует в воздухе, подвергая непрерывным бомбежкам наши колонны. Вместе с бомбами часто летят на землю с пронзительным свистом пустые металлические бочки, плуги, тележные колеса. Такими приемами фашисты пытаются воздействовать на нашу психику, парализовать волю.
...Горит степь. Горький запах полыни и гари пропитал воздух. Даже по ночам то и дело возникает ружейно-пулеметная стрельба, и тогда темное звездное небо высвечивается разноцветными огненными трассами и сполохами ракет.
Но вот взошло солнце. Уходит ночная прохлада. Мы с помощником начальника штаба нашего полка старшим лейтенантом Ю. Чередниченко идем рядом с орудием, вспоминаем свою Украину.
— Очень соскучился по дому, Юра, — признаюсь я.
— И не говори! — вздыхает Чередниченко, лицо его становится печальным. — Даже сердце болит, когда думаю о нашем крае...
— У меня там родители остались. Живы ли? Если фашисты узнают, что сын политработник, расстреляют.
— И у меня родители в Киеве. — Лицо Юрия мрачнеет, [19] он сжимает кулаки. — Надо скорее разгромить этих гадов.
Оба слышим гул. Он нарастает. Фашистские самолеты заходят со стороны солнца, чтобы их трудно было заметить. Прикрыв глаза ладонью, мы с Юрой напряженно смотрим в сторону солнца. В его ярких лучах появляются серебристые точки, они быстро приближаются, увеличиваясь в размерах. Уже четко видны черные кресты на крыльях.
— Воздух! — пронеслась команда над степью.
Мгновенно рассредоточиваем орудия, да ведь спрятаться некуда. А идти надо и днем. Фашистские самолеты бомбят колонны нашей дивизии, обстреливают их из пулеметов и улетают, а смена уже на подходе. И так до позднего вечера. Мы отстреливаемся из... карабинов, противотанковых ружей. Делаем это для острастки и чтобы успокоиться, ощутить, что борешься, не боишься этих стервятников.
Семена Марковича Рогача можно видеть то в одной, то в другой батарее. Он подбадривает артиллеристов, шутит, показывает, как делать наводку... И даже под непрерывными бомбежками легче становится на душе от присутствия комиссара, от его мужественного слова.
Солнце уходит за горизонт. Медленно угасает день. Можно вздохнуть с облегчением. Но фашистские самолеты на последнем заходе подпалили степь зажигательными бомбами. Дивизия оказалась в огненном кольце. Высокий, почти в рост человека, густой и сухой бурьян горит быстро. Кое-кто стал волноваться: как одолеть зону огня? Ведь проскочить через огонь не то что с боеприпасами и бензином, а даже одному человеку и то нелегко. Но командиры полков уже выслали вперед отряды — они должны проложить проходы в огненном кольце.
Подошедшие колонны принялись за дело. Дивизия благополучно преодолела зону степного пожара. [20]
...Стойко переносим мы все тяготы вынужденного отступления. Редко-редко в степи встречаются колодцы, вода в них горько-соленая, суп сваришь — есть нельзя, чай вскипятишь — сахар не может перебить вкуса соли. Еще реже попадаются колодцы, в которых вода пригодна для питья, но их, как правило, обстреливают минометы. Немцы методически посылают мину за миной в район колодца. И все же, рискуя жизнью, приходится идти за водой.
К вечеру 14 августа полки дивизии достигли конечной цели перехода — поселка Зеты. И зарылись в землю на южной окраине этого небольшого калмыцкого населенного пункта, старательно укрывшись от воздушных стервятников маскировочными сетями и верблюжьей колючкой.
Сколько пришлось выбросить земли каждому орудийному расчету, чтобы отрыть окоп для пушки или гаубицы, трудно даже представить.
Сталинградскую землю невозможно копать обычной лопатой, ее возьмешь только киркой. Лопатами лишь выбрасывают землю и маскируют окопы. Бойцы выбиваются из сил, но не до отдыха, не до сна. Вот когда можно вспомнить добрым словом учения в Караганде, где нас готовили к ратному труду. Но сейчас не до воспоминаний.
Наконец завершены оборонительные работы. Укрытия для орудий, ячейки, ходы сообщения так искусно замаскированы, что их невозможно разглядеть с расстояния в несколько шагов.
В самих Зетах расположились штаб полка, медпункт, службы тыла. Воспользовавшись небольшой передышкой, подразделения приводят себя в порядок. Люди бодры, энергичны. Тон общему боевому настрою задает командир полка, хотя он и сам недавно побывал в переплете. Направляясь на нашу батарею, майор Северский вблизи огневых позиций попал под сильную бомбежку. Чудом остался в живых. Но лишился любимого серого жеребца, подаренного в Караганде, — осколок разорвавшейся бомбы сразил его наповал. [21]
В короткие минуты отдыха я как-то случайно оказался в штабе. Здесь доверительно беседовали между собой комиссар Рогач, начальник штаба Карпов и Северский.
— Два дня назад получил письмо от жены, — задумчиво говорил Рогач, — пишет, что сынишка, Валерка, растет хорошо. Все спрашивает: «А папа мой много фашистов убил? Когда он приедет домой?» Если дети играют в войну, он хочет быть только комиссаром! Соскучился я по нему...
— Мой Юрка такой же по возрасту и такой же шалун, — тихим голосом произнес Северский, — А дочка постарше, та серьезная. Сожмет губки и решительно командует своим братишкой. И вдруг Михаил Сергеевич стал читать симоновские стихи:
Все притихли. Каждый мысленно перенесся в родной дом. А сколько еще впереди боев, фронтовых дорог, потерь, крови...
17 августа в полк поступил приказ о выдвижении к ночи в район станции Абганерово. Именно здесь ударные силы 4-й немецкой танковой армии в пять утра перешли в наступление и к концу дня вклинились в нашу оборону на несколько километров. 29-я стрелковая дивизия, вводимая вместе с двумя танковыми бригадами, должна была восстановить положение.
Тихо, сосредоточенно продвигаемся мы к участку прорыва. Сильно пахнет гарью, снуют посыльные, связисты, доносятся приглушенные обрывки команд. Особенно часто упоминаются три названия: совхоз имени Юркина, разъезд семьдесят четвертого километра, станция Абганерово.
С рассветом 106-й стрелковый полк с 1-м дивизионом при поддержке танковой бригады перешел в контратаку. Двигаясь сразу за пехотой, артиллеристы выкатывают [22] орудия на прямую наводку, своим огнем прокладывают путь танкам, стрелковым подразделениям. Не смолкая ни на минуту, весь день длится ожесточенный бой. К 18.00 противник отброшен с захваченных накануне позиций к южной окраине станции Абганерово. Овладев совхозом имени Юркина, 29-я стрелковая дивизия помогла выйти из критического положения своему соседу — 126-й стрелковой дивизии, оказавшейся под угрозой окружения.
В течение следующего дня неприятель, не смирившись с неудачей, без конца предпринимает яростные атаки. Мы потеряли им счет. Против нас брошено в бой три дивизии, до шестидесяти танков. Три немецкие вооруженные до зубов дивизии — против одной нашей, самым мощным оружием которой были 76-миллиметровые пушки и 122-миллиметровые гаубицы артиллерийского полка. Но каким мощным и разящим оказалось это оружие в умелых руках мужественных пушкарей! Какой огромный урон понес враг от их огня!
А дело было так. В 11 часов дня 18 августа после упорного боя батальон озверевших гитлеровских солдат вклинился в нашу оборону в полутора километрах северо-восточнее совхоза имени Юркина. Здесь их встретила огнем в упор наша 6-я батарея, выдвинутая на прямую наводку в боевые порядки пехоты. После первых же выстрелов вражеские артиллеристы накрыли наши огневые. Но батарейцы ни на миг не прекратили огня. Лихорадочно работали у орудий расчеты. Стало совсем жарко, когда на батарею набросилось более 20 бомбардировщиков. С включенными сиренами, почти из отвесного пике, поливали они огневые из пушек и пулеметов. Но не отходили от панорам наводчики Павел Домбровский, Павел Федоров, Темирхан Касибов. Круглое, всегда в улыбке, лицо Темирхана было залито кровью: во время налета его ранило в голову, однако наводчик не покинул огневых, пока мы вместе с подоспевшими на помощь автоматчиками не отбили очередную атаку. [23]
Под непрерывным огнем, в грохоте и дыму бомбежек связист 7-й батареи Петр Белевцев за день устранил более 80 порывов на линии связи. Сделать это было бы сложно даже в учебной обстановке. А здесь — 80 раз выходил бесстрашный связист навстречу смерти! Он знал: во время боя нельзя оставить пехоту без артиллерийской поддержки. И связь работала исправно!
Тяжелым оказался этот день. К вечеру мы многих не досчитались. Опасное ранение получил и наш комбат старший лейтенант Сергей Рябуха — смелый человек, верный, отзывчивый друг. Мне пришлось вступить в командование батареей. В темноте, когда началась эвакуация раненых, простился с Рябухой. Низко наклонился над ним: у Сергея запали щеки, потрескались губы, волосы прилипли ко лбу. Я с трудом различил слова, он проталкивал их словно через силу:
— Прощайте... ребята... бейте гадов... крепче...
— Поправляйся, Сергей Максимович, вместе еще будем бить фашистов, — старался я приободрить его. А на душе лежал камень — трудно было поверить, что увижу когда-нибудь дорогого сердцу друга.
Коротка холодная летняя ночь в степи. Едва окопались и отрыли укрытия для орудий, рассвело. И сразу загудело над головами. Около 50 бомбардировщиков принялись обрабатывать наши позиции: противник возобновил атаки на совхоз имени Юркина.
В течение дня шли ожесточенные бои. Командир 2-й батареи лейтенант Н. И. Савченко написал домой: «20.8.42 г. Враг лезет к Сталинграду. Мы упорно отстаиваем занятый нами рубеж. Немцы бросают в бой крупные силы. Мы их перемалываем».
...Немецкие автоматчики с тремя танками двигались справа, чтобы отрезать наших воинов. Старший сержант Сычев развернул орудие и, открыв огонь, накрыл автоматчиков, [24] поджег два танка. Комсорг сержант Уразбек Казыбаев бил по вражеской пехоте прямой наводкой. И гитлеровцы отхлынули.
...На наблюдательном пункте остался в живых один боец — комсомолец Григорий Азаров. Просочившаяся в нашу оборону группа немецких автоматчиков обнаружила НП и стала окружать его. Азаров смело принял неравный бой и начал стрелять из карабина. Упал один немец, второй, третий! Остальные — все ближе, ближе. А у смельчака — последний патрон. Оставить для себя? Нет! Пусть еще одним врагом будет меньше. Азаров сделал последний выстрел. Наблюдательный пункт был полностью окружен. Что делать? Быстрее к телефону!
— Алло, алло, «Фиалка»! Я — «Грозный», третьего{1} к телефону! Товарищ третий, докладывает красноармеец Азаров. Окружен фашистами. Кончились патроны, дайте огонь по нашему НП. Скорее, враг рядом!
Последовала команда, и залпы батареи накрыли НП. Батарейцы обнажили головы. От их огня геройски погиб Григорий Ильич Азаров. Но не спасся ни один фашист. Азаров был посмертно награжден орденом Красного Знамени. А в сводке Совинформбюро появилась еще одна строчка...
С наблюдательного пункта батареи сообщают: «Против нас занял позицию шестиствольный миномет. Гитлеровцы готовятся к стрельбе!»
Несколько метко пущенных снарядов — и шестиствольный миномет, который мы называли «лающей собакой», вместе с прислугой взлетел на воздух.
23 августа. Фашисты опять в наступлении. Едкий дым заволакивает позиции наших артиллеристов, снаряды и бомбы рвутся рядом с орудиями, но расчеты продолжают упорно отбивать атаки. [25]
Наша оборона напоминает стальную пружину: гнется под мощным натиском, кажется, вот-вот лопнет, но, распрямившись, отшвыривает ту силу, которая на нее давит.
Командир полка приказал мне выдвинуть батарею на прямую наводку и отражать пехоту и танки, штурмующие нашу оборону. Чтобы не понести потерь от авиации при смене огневых позиций батареи, решил выдвигать орудия по одному. Маневр удался. Все орудия без потерь заняли новую огневую на совершенно открытой местности. И вовремя. Метрах в пятистах вдруг выползла из лощины группа немецких автоматчиков под прикрытием нескольких танков. Наши пехотинцы отступили и залегли около батареи. По моей команде четыре гаубицы одновременно открыли огонь, и сразу, словно тоже повинуясь одной команде, с флангов застрочили наши пулеметы. Немецкие автоматчики поползли назад в овраг. Дали задний ход и танки...
Выбыли из строя все командиры взводов. Мне одному стало очень трудно. На мое счастье, в разгар жаркого боя в батарею пришел пропагандист полка Изюмский. Я очень обрадовался другу.
— Борис Васильевич, прыгай ко мне в ровик! Как хорошо, что пришел! Помогай, а то я зашился.
— Я и пришел, чтобы помочь. Обстановка — хуже не придумаешь, — спокойно ответил он. — В штабе сейчас делать нечего, мое место здесь...
Сразу стало легче на душе: в батарее появился политработник полка, спокойный, рассудительный человек. Довольны были и бойцы: их закопченные лица озарила улыбка.
Пропагандист полка остался в расчете 4-го орудия. А тут как раз пошли танки. Наводчик Кравченко, поймав в перекрестье панорамы фашистский танк, долго не выпускал его из поля зрения, но не открывал огня.
— Бей гада, чего тянешь! — не выдержал Изюмский.
— Жду, пока подставит бок. [26]
Через несколько секунд пушка подпрыгнула от выстрела. Фашистский танк задымил.
— Молодец! Поздравляю! — радостно крикнул наводчику Борис Васильевич. А тот уже ловил вторую цель.
Танки сменили курс и поползли в сторону.
Политрук же пошел по орудийным расчетам, рассказывая, как Кравченко подбил немецкий танк, а во время затишья собрал наводчиков в орудийный окоп и попросил отличившегося бойца поделиться опытом.
— Товарищ политрук, мы и сами танки подбивали, — не без лихости заявил молодой наводчик.
— Честь вам и хвала. И все же надо по крупицам собирать опыт, тогда ни один немецкий танк от нас не уйдет...
Кравченко рассказал, как и куда целился, какое брал упреждение. Выяснилось, что все наводили по-разному и результаты были разные: один гусеницу перебил, другой в бензобак попал, третий боковую броню прошил. Стало ясно, какие места у танка самые уязвимые.
— Хорошо, что поговорили, — заключил Изюмский. — Опыт вам пригодится...
Тут же в окопе вместе с редактором боевого листка он выпустил листок-молнию. В нем был изложен рассказ Кравченко. Заканчивался он призывом: «Боец! Наводи точно, стреляй метко, не трусь, и фашистские танки превратятся в груды металла!»
Немилосердно жжет солнце, кажется, прожигает легкие. Рубашки прилипли к телу. Бой, не утихая, продолжается. Ко мне подходит Изюмский:
— Загляну в другие батареи, посмотрю, что там делается, а позже вернусь к вам...
— Переждал бы, пока немного утихнет... Кругом снаряды рвутся, авиация по головам ходит... Не время для «заглядываний», — пытаюсь отговорить его. [27]
— Нет, пойду... Хочу с бойцами потолковать... Побыть рядом... Не волнуйся, я скоро...
— Ну, будь осторожен.
...Недолгое затишье, и 29 августа — новая попытка гитлеровцев прорваться к Сталинграду с юга. На участке обороны 29-й стрелковой дивизии и соседних с ней соединений они сосредоточили мощный танковый кулак — ударные силы 4-й танковой армии Гота.
В 5 часов 30 минут силами двух пехотных дивизий при поддержке 70 танков, самолетов, большого количества бронетранспортеров с пехотой противник нанес удар по нашему правому соседу — 126-й стрелковой дивизии — и вклинился в его оборону.
Мотопехота немцев вместе с танками непрерывно атакует наши позиции, но всякий раз откатывается, наткнувшись на плотный огонь артиллерии и пехоты.
На огневых позициях 6-й батареи рвутся бомбы, пыль, дым, нечем дышать. Кругом горит сухая трава, огонь подбирается к боеприпасам. Едва затушили очаг пожара, снова налетела немецкая авиация. По ней открыла огонь зенитная батарея, расположенная недалеко от наших позиций. Прямым попаданием бомбы там уничтожено вместе с расчетом зенитное орудие. Остальные продолжают стрельбу по самолетам.
Бой длится уже около 12 часов. Редеют ряды артиллеристов. У Ильи Толчина перебиты ноги. Майор Северский вынес из боя своего рыжеволосого адъютанта и едва успел втиснуть его в последнюю машину, до отказа заполненную ранеными...
Во второй половине дня большая группа вражеских танков и мотопехоты прорвала оборону в полосе 126-й стрелковой дивизии и вышла в тылы нашей. Нарушена связь НП полка со штабом дивизии, с огневыми позициями. Связисты, посланные для ее восстановления, назад не возвращаются.
Фашистские танки прорвались со стороны правого соседа [28] в балку, где расположились огневые позиции батарей полка. Развернув орудия на прямую наводку, артиллеристы отражают их атаку.
По краю кукурузного поля прямо в район наблюдательного пункта командира полка вышли танки и бронетранспортеры с автоматчиками. Майор Северский пытается остановить врага подвижным заградительным огнем, но некоторые танки все же преодолевают огневой заслон и приближаются к НП. В ход пошли гранаты. Из автоматов и карабинов разведчики расстреливают немецкую пехоту. Отбив с группой бойцов и командиров эту атаку, командир полка решил перенести свой наблюдательный пункт левее, поближе к 3-му дивизиону. Во время смены наблюдательного пункта командир с комиссаром полка и прибыли на нашу батарею.
Их появление на огневых позициях ободрило батарейцев, а похвала командира полка «хорошо воюете, молодцы!» придала новые силы. Майор Северский тут же приказал выдвинуть гаубицы на прямую наводку. Пытаемся подвести к ним трактор, однако налет немецких самолетов не позволяет это сделать. Вдруг справа, примерно в 400 метрах от нас, показалось 19 танков противника. Заметив орудия, они открыли огонь. Одновременно на батарею налетела новая группа самолетов. Северский отдал мне приказ: выводить гаубицы влево, примерно на один-полтора километра, и там поставить батарею на прямую наводку. Подтягиваю под бомбежкой тракторы — один, другой. Кругом сплошной грохот от разрывов бомб и снарядов. С новых позиций открываем огонь. А танки, стреляя на ходу, ползут на батарею. Уже горят две вражеские машины, но разбиты и две наши гаубицы, восемь батарейцев ранено, трое убито. Два орудия продолжают вести огонь. Вокруг батареи рвутся снаряды и бомбы.
Лица артиллеристов почернели от копоти и дыма, гимнастерки — от пота. Выбывают из строя командиры расчетов. [29] Получил осколочное ранение батальонный комиссар С. Рогач.
В разгар боя начальник штаба полка капитан А. К. Карпов приказал своему помощнику Ю. Я. Чередниченко позаботиться о сохранении Знамени и штабных документов. Вместе со старшим писарем секретной части штаба полка сержантом Николаем Петровичем Нагаевым он приступил к выполнению этого задания: ведь пока есть Знамя, существует полк.
Николай Петрович — боец Конармии, из рук С. М. Буденного получил именное оружие за храбрость. Перед войной он преподавал географию и был директором средней школы в Акмолинске. В этом городе родился, отсюда пошел на войну.
Имея такого помощника, можно быть спокойным в самой сложной обстановке. Действовать пришлось решительно и быстро: вражеские автоматчики под прикрытием танков уже несколько раз прорывались в балку, где располагался штаб полка, проселочные дороги простреливались, за отдельными повозками и машинами остервенело гонялись фашистские летчики... Чередниченко и Нагаев под непрерывной бомбежкой, обходя группы фашистских танков и автоматчиков, вынесли Знамя и штабные документы...
Все новые и новые группы танков и мотопехоты обрушиваются на позиции артиллеристов. Снова, уже в который раз, командир полка остался без связи — она оборвалась окончательно. В сложившейся обстановке майор Северский подчиняет себе командиров батарей 120-миллиметровых минометов, у которых сохранилась связь с огневыми позициями. До самого вечера майор, организовав круговую оборону НП, ведет огонь по врагу из минометов.
Ожесточенные бои достигли своего апогея.
7-я батарея беспрерывно бьет то по танкам, то по пехоте. Все меньше остается боеприпасов, один за другим [30] выбывают артиллеристы. Не осталось ни одного командира. В это время, шатаясь от усталости, пришел в батарею пропагандист полка Изюмский. Бойцы обрадовались ему. А бой идет. В один наш орудийный окоп попала бомба. Все, кто там был, погибли. Исковерканное орудие легло на бок.
Впереди, где движутся танки, мигнула вспышка, и в окопе второго орудия раздался страшный лязг металла. Снаряд попал в орудие, разбил его, погиб весь расчет.
Оставшиеся два орудия беспрерывно посылают в гущу медленно наползающих танков снаряд за снарядом. Все меньше остается бойцов. И вот уже разбито третье орудие, а орудийные номера — кто убит, кто тяжело ранен.
В первом расчете — лишь командир орудия и заряжающий.
— Что нам делать, товарищ политрук? — обращается сержант к Изюмскому.
— Будем вести бой прямой наводкой! — отвечает политработник. — Я подношу снаряды.
И опять снаряд за снарядом летят навстречу врагу. А кругом не утихает бой, самолеты пашут небо, танки — землю во всех направлениях. Даже трудно разобраться, откуда наступает противник.
— Не робей, ребятки, мы еще повоюем! — подбадривает политрук.
Бой идет глубоко в нашем тылу.
— Что-то не пойму, где наш передний край, — ни к кому не обращаясь, говорит сержант.
— Не сомневайся, друже, мы на самом переднем крае. Вон справа танк ползет, разворачивай орудие! — командует Изюмский и припадает к панораме.
После третьего снаряда танк окутался дымом, но в ту же секунду пушка словно клюнула стволом в землю и застыла, получив зияющую пробоину. Изюмский этого уже не видел, он лежал в луже крови и пришел в себя только поздно ночью... [31]
К вечеру перед позициями нашей дивизии застыли 28 вражеских танков. Поле битвы было усеяно трупами гитлеровцев. Вокруг чадили догорающие танки, бронетранспортеры, виднелись разбитые автомобили, раздавленные пушки. В местах, где выгорела трава, степь покрылась черными пятнами. Казалось, горит сама земля и ничего живого быть там не может. Но это только казалось. Металл не выдержал. А человек устоял!
Велики были потери противника. Велики и наши. В тот день трудно, пожалуй даже невозможно, было разобрать, где наши войска, а где вражеские. На поле боя все сдвинулось, смешалось, перепуталось. Шла смертельная схватка, в которой участвовали все виды оружия и боевой техники. Здесь не было тыла — везде передовая. Здесь не было траншей и окопов. Мы дрались с гитлеровцами в открытую, на ровном месте.
С наступлением темноты майор Северский собрал на НП командиров, которые вместе с ним оказались отрезанными от своих, и приказал им вместе с бойцами пробираться мелкими группами через боевые порядки фашистов, установить связь со штабом полка и командирами дивизионов для продолжения боя на новых огневых позициях.
Сам майор Северский, раненный в руку, остался на месте с небольшой группой офицеров управления полка, разведчиков и связистов. Он ждал указаний из штаба дивизии.
Несмотря на исключительную сложность обстановки, командир полка сохранил выдержку, спокойным голосом отдавал приказания.
Все время рядом с ним — начальник разведки 3-го дивизиона С. Ю. Аржевский. Он четко выполнял поручения майора, а когда автоматчики приближались к наблюдательному пункту, вместе с другими отбивался гранатами. Лишь когда Северский сел на трактор и повел [32] 3-ю батарею, Семен Юрьевич отстал от него, так как с группой бойцов выполнял приказ майора.
К исходу 29 августа соединения левого крыла 64-й армии получили приказ отойти на рубеж реки Червленная. Около 22 часов этот приказ передал командиру 77-го артиллерийского полка разведчик, посланный подполковником Павловым.
С большим трудом майору Северскому с группой командиров удалось пробраться на огневые позиции. Перед ними были исковерканные, иссеченные осколками, перевернутые орудия. Навсегда замерли возле них те, кто до последнего вздоха бился с врагом. Особенно большие потери понесли 2-й и 3-й дивизионы, принявшие на себя основной удар вражеских танков.
Едва стемнело, на огневых позициях 2-й батареи собрались офицеры 1-го дивизиона.
— Что будем делать, друзья? — обратился к ним младший лейтенант Патлен Саркисян. — Связи нет ни с кем, даже с командирами батарей. Почти всех лошадей перебила авиация. Но орудия целы, в третьей батарее сохранились тракторы. Предлагаю оставшихся лошадей передать 1-й батарее, а четыре исправных трактора разделить между 2-й и 3-й батареями. Будем тянуть одним трактором по два орудия...
Обсудив создавшееся положение, все согласились с предложением Саркисяна. Окончательно его утвердил командир полка, появившийся в расположении 1-го дивизиона вместе с комбатом Савченко.
Майор Северский приказал, соблюдая меры предосторожности, побатарейно двигаться на новые рубежи поселка Зеты. Головной трактор с первым орудийным расчетом и отделением разведки 3-й батареи решил вести сам командир полка.
Перед началом движения Савченко пригласил к себе комиссара батареи Дейну и Саркисяна.
— Друзья! Выходить из окружения не просто. Нам [33] предстоит многое испытать и выдержать, бой может быть еще более тяжелый. Я считаю, что каждый из нас должен находиться при одном из орудий — и в пути, и во время боя. Мы должны вывести батарею.
— Пока есть снаряды — будем бить немцев! — воскликнул Саркисян. — Кончатся снаряды — личным оружием и гранатами пробьемся из окружения. Зубами будем грызть фашистов, но выйдем.
— Обожди, не горячись, Патлен. Здесь надо решать все спокойно. Сделаем так: я с комиссаром Дейной буду на первом тракторе, ты с парторгом Задорожным — на втором. Если начнется бой, каждому из нас надо находиться при одном из расчетов. Немецкие танки постараемся обходить стороной. Если не удастся избежать боя, придется разворачиваться и пробивать себе дорогу, выкатив орудия на прямую наводку. Нам помогут танкисты 6-й танковой бригады. Правда, их осталось немного. Но и несколько танков в сочетании с огнем батареи — немалая сила. Итак, в путь, друзья!
Темно. Не видно ни звездочки. Небо затянуто низкими тучами. Моросит мелкий дождь. Наша 2-я батарея начинает движение на Зеты. 1-я и 3-я уже ушли. Дороги нет. Ориентиров тоже. Савченко ведет нас по компасу. Вражеские танки со спящими экипажами темнеют совсем рядом. Так и подмывает расстрелять их в упор. Но это равносильно гибели. Ведь выходит из окружения не только 2-я батарея, выходят стрелковые части, штабы. Поэтому необходима тишина. Нам надо выиграть время и закрепиться на новом рубеже.
Маневрируя, двигаемся всю ночь. Сереет. С востока медленно наплывает рассвет. Над степью, над шагающими колоннами еще висит тяжелый мрак. Лица батарейцев суровы: они знают, что новый день принесет новые испытания. Но в каждом их движении, взгляде, коротко брошенной фразе чувствуется непреклонная решимость...
— Товарищ командир, танки! Идут на нашу пехоту! [34]
В голой степи, где ни куста, ни деревца, ни укрытия, наши обескровленные части, находящиеся на марше, вновь попали под удар танков и мотопехоты противника.
«Мне уже представлялось, — вспоминает об этом трагическом эпизоде Николай Николаевич Павлов, — что ничто не спасет отходящие части и они неизбежно будут разгромлены, истреблены огнем и гусеницами. Но именно в этот грозный момент на высоту втягивается батарея лейтенанта Савченко. Со всех ног бросаюсь к спасительным и как воздух необходимым сейчас орудиям. Передовая группа танков врага метрах в 800 от нас, за ними еще и еще. Они отлично видят батарею и открывают по ней огонь.
— Прикрой отход пехоты! — кричу я Савченко.
Но командир уже и сам оценил обстановку. Под огнем врага развертывает он батарею, бьет по надвигающимся танкам.
Я понимаю, что этот огонь с дистанции 700–800 метров малоэффективен, но не удерживаю командира. Орудийные выстрелы подбодрят пехоту, погасят растерянность, батарея привлечет к себе танки, свяжет их маневр и прикроет отход наших стрелков. Пусть же Савченко стреляет и, даже жертвуя батареей, спасает пехоту! Это — высшая честь для артиллериста!
Вражескую мотопехоту как ветром сдуло с транспортеров, машины резко снизили ход, поотстали, танки тоже замедляют движение, задние останавливаются. Вижу: из верхней балки, в километре от нас, прямо под второй эшелон танковой группы, выскакивает батарея младшего лейтенанта Богдашина и... попадает под пушечно-пулеметный шквал противника. Гитлеровцы расстреливают ее в упор...»
Огонь батареи лейтенанта Савченко действительно приковал к себе внимание врага. [35]
Около 15 танков и 25 бронетранспортеров ползли на героическую батарею с нескольких направлений. Прильнули к панорамам и, кажется, слились с орудиями наводчики. Уже отчетливо видны черные кресты на броне.
— Огонь! — скомандовал Савченко.
Метким выстрелом Николай Осадчий подбил ближний танк, затем еще одну машину. Факелом запылали головные танки. Огнем орудий Александра Несина, Василия Шейко и парторга батареи Задорожного расстреливались отсеченные от танков бронетранспортеры с пехотой.
В это время подоспели и наши танки. У врага началось замешательство. Получив отпор, гитлеровцы попрятались в ближайшей балке.
Но это было еще не все. Появились вражеские самолеты. Один за другим заходят со стороны солнца 20 бомбардировщиков. Поливая землю свинцом из пушек и пулеметов, «юнкерсы» идут на бреющем полете прямо на батарею. Наводчик младший сержант Иван Дмитриев не растерялся и послал снаряд навстречу первому воющему самолету. И тут свершилось чудо: бомбардировщик, объятый пламенем, рухнул. Земля вздрогнула от взрыва. Остальные самолеты, сбросив бомбы куда попало, улетели на запад.
Теперь вновь выползли из балки танки и начали атаковать батарею. Гулко рвутся вблизи орудий снаряды. Осколком смертельно ранен парторг Задорожный.
Байзула Тасыбаев, глотая слезы, склонился над своим командиром.
— Не надо умирать, товарищ командир! У-у, шакалы, — погрозил он кулаком в сторону фашистских танков.
Задорожный последним усилием воли открыл глаза, прошептал:
— Отомстите за все, я не ус... — и навсегда умолк на полуслове.
— Погиб мой родной брат, — причитал Байзула, — родной брат... [36]
Тасыбаев очень любил своего командира. Когда этот круглолицый крепыш прибыл в полк, его назначили в расчет Задорожного. Вайаула плохо говорил по-русски, был стеснителен, боялся, что не овладеет боевой техникой, что его не возьмут на фронт. Задорожный чаще других спрашивал Тасыбаева, заставлял его работать за все номера расчета, даже во время короткого перекура задавал ему вопросы, объяснял устройство пушки. Боец поверил в свои силы и скоро стал лучшим артиллеристом не только в расчете, но и в батарее. Это еще больше сблизило его с Задорожным...
Первыми за гибель Задорожного отомстили младший лейтенант Саркисян, наводчики Дмитриев и Япаров, подбившие тяжелый танк и три бронетранспортера. Затем батарея уничтожила еще семь легких танков и до роты пехоты.
Неравный бой длился 8 часов. Глухо доносились до нас то отдельные редкие, то частые выстрелы. Батарея Савченко, продолжая сковывать врага, дала возможность своей пехоте отойти подальше.
Только израсходовав почти все боеприпасы, батарея начала отходить к Сталинграду и к утру оторвалась от врага.
...Взошло неотдохнувшее солнце. Его лучи вяло скользнули по высохшей степи. То тут, то там бойцы небольшими группами стягивались к Бекетовке. Два трактора медленно тащили по две пушки на прицепе, оставляя за собой хвост пыли. Впереди головного трактора, едва волоча ноги, с потным, запыленным лицом шел Савченко, на лафете везли раненого Дейну. Дейна уже немолод. Он бесстрашен, щепетильно честен и умеет сплотить вокруг себя людей, повести их в бой. Не зря его любят на батарее и верят безгранично.
Впереди второго трактора с автоматом на груди шагает [37] Саркисян. Глаза его сверкают яростью, когда он оглядывается назад. Пилотка сбита на затылок.
За орудиями, иссеченными осколками, с отбитой и потемневшей от накала стволов краской, устало движутся батарейцы. У одного белая повязка на голове пропиталась кровью, покрылась пылью. У другого — рука подвешена на лоскуте, оторванном от гимнастерки. Третий припадает на ногу, опираясь на карабин вместо палки. Небритые лица покрыты слоем пыли. Обмундирование насквозь пропотело и тоже пропиталось пылью.
Увидев приближающуюся батарею, навстречу ей вышел вступивший в командование полком капитан Александр Константинович Карпов. Заметив командира, Савченко распрямил грудь, поправил пилотку, расправил складки на гимнастерке и, пересиливая смертельную усталость, четко доложил, что батарея вышла из окружения и готова к выполнению боевой задачи.
— Голубчик ты мой, вижу, что батарея готова выполнять боевую задачу, — обнял Карпов лейтенанта, с любовью глядя на него. — Да только перед этим вам бы поесть и поспать... — Густые брови его дрогнули. — Но не могу обещать этого, не могу... Надо немедленно занимать оборону, за спиной Сталинград. Сколько у вас боеприпасов?
— Три снаряда на батарею и те осколочные. Если пойдут танки, отбиваться нечем...
— Начальник штаба, — обращается Карпов к Чередниченко, — выделите в помощь батарее людей для инженерных работ. Примите меры, чтобы доставили боеприпасы, накормили артиллеристов, перевязали раненых.
К командиру полка подошли батарейцы.
— Вы проявили большую храбрость и умение в бою. Спасибо за службу, — проникновенно сказал Карпов.
— Служим Советскому Союзу! — ответили бойцы.
— Вам бы отдохнуть. Да обстановка не позволяет. Найдите силы, ребята... [38]
— Какой там отдых, — послышалось в ответ. — Не понимаем, что ли? Полезет на Сталинград — по зубам надо дать!
Весь личный состав батареи был представлен к правительственным наградам...
Тяжелым, черным для нашей дивизии, да и не только для нее, стал день 30 августа 1942 года. В этот день тысячи воинов сложили головы в неравном и ожесточенном бою с врагом в бескрайних сталинградских степях. Лишь о немногих из них напишут потом в извещениях, что они погибли смертью храбрых и похоронены где-то в районе станции Абганерово, поселка Зеты или хутора Блинников. Для большинства же родственников место гибели их близких останется неизвестным на многие годы, и очень долго еще скупые, полные трагизма, надежд и ожидания слова «пропал без вести» будут тревогой и щемящей болью отдаваться в сердцах. А над едва приметным в степи бугорком, обозначившим последнее пристанище солдата, лишь ветер печально склоняет степные травы да укрывает его в непогоду верблюжьей колючкой и перекати-полем...
Нестерпимо горьким был для нас и следующий день, когда небольшими группами, а то и поодиночке выходили бойцы и командиры артполка к Бекетовке, на южной окраине Сталинграда. Шли смертельно усталые, потрясенные увиденным и пережитым. Недосчитывались многих солдат, сержантов, командиров. Не вышел из последнего боя у хутора Блинников и наш командир полка Михаил Сергеевич Северский.
...Совсем недавно сын М. С. Северского Юрий познакомил меня с последним фронтовым письмом отца, написанным 27 августа 1942 года: «Все эти дни клокочет ураган. Мои артиллеристы просто молодцы... покрыли себя славой. Полк представлен к ордену Красного Знамени. Я — к Александру Невскому, Рогач — к Звезде. Ни на [39] одном участке, где действует наша дивизия, немцы не прошли. На нас бросили 60 пикирующих бомбардировщиков, 50 танков, 3 дивизии. Нас засыпали минами. И все же, когда фрицы пошли в атаку, мы их встретили уничтожающим огнем артиллерии...»
В другом письме домой Михаил Сергеевич писал: «Как ни хорошо было бы мне около вас, мои милые, хорошие, но все же радость участия в великой битве — превыше всего...»
Огромные потери в людях и боевой технике понесли мы в этих боях. Но пехотинцы, танкисты, артиллеристы дрались до последней возможности. Мы обескровили врага. Он не прорвался в Сталинград. Жиденькие цепи пехоты, немногочисленные артиллерийские расчеты грудью преградили путь фашистам. Мы остановились на рубеже, дальше которого отступать было нельзя. С него впоследствии и начался разгром фашистской армии.