Фарватером победы
В Центральном управлении
В Москве на вокзальном перроне меня встретил сам начальник подводного плавания ВМФ вице-адмирал А. С. Фролов.
Мы хорошо знали друг друга. В 1932 году, после окончания специального класса в Учебном отряде подплава, я попал на подводную лодку «АГ-14», которой в ту пору командовал Александр Сергеевич. Надо ли говорить, что значит для молодого подводника первый командир. Подобно первому школьному учителю, он оставляет в душе человека глубокий след. Если в самом начале флотского пути тебе встретится влюбленный в свое дело командир, по-настоящему яркая, незаурядная личность, то это во многом определит твое успешное командирское становление. Волей-неволей будешь стремиться многое делать именно так, как делал первый командир, будешь подражать стилю своего наставника, манере его поведения. И конечно же, будешь испытывать чувство, благодарности за первые уроки командирского мастерства.
Именно такого рода чувства я питал к Александру Сергеевичу Фролову. Под его началом довелось познавать азы службы подводника. Под его руководством выполнил я и свою первую учебную атаку. Она, естественно, очень памятна. Стрелять пришлось, как сейчас помню, по эсминцу. Как только на горизонте показалась шапка дыма, А. С. Фролов сказал мне: «Выполняйте». А сам сел в сторонку на стул-разножку и углубился в чтение каких-то записей, будто стрельба его совершенно не интересует. Я приник к окуляру перископа. Атака получалась хорошая: вырисовался, можно сказать, классический торпедный треугольник, но я все-таки волновался и поминутно поглядывал на командира. Тот сохранял полную безмятежность и, к моему удивлению, стал чуть ли не подремывать. Однако все это было не так. На самом деле Фролов, [223] как потом выяснилось, зорко следил за моими действиями. Стоило мне допустить небольшую неточность, как я тут же ощутил легонький удар по правой руке: мол, чего ж ты, исправляй! Я тут же поправился, и все удалось как нельзя лучше: торпеда прошла точно под килем эсминца...
Потом пути-дороги наши с А. С. Фроловым надолго разошлись. В годы войны он служил на Черном море. С образованием же управления подводного плавания Военно-Морского Флота он возглавил его. В марте 1943 года вице-адмирал Фролов приезжал на Север проверять состояние противолодочной обороны. Тогда мне показалось, что Александр Сергеевич остался не очень-то доволен той работой которую мы проводили по ПЛО, — столько он сделал критических замечаний, дал рекомендации. Но затем последовало вот это неожиданное назначение в Москву; ясно, что без участия вице-адмирала в этом деле не обошлось.
Александр Сергеевич пригласил в машину. Замелькали перед глазами знакомые московские улицы: Садовое кольцо, улица Горького, Охотный ряд...
— Куда мы едем? — спросил я.
— Вопрос с вашим жильем пока не успели решить, — сказал А. С. Фролов. — Так что поживете у меня. И не вздумайте отказываться. Никаких неудобств тут нет. Квартира все равно пустует: семья живет у родных, а я на днях убываю в командировку.
— Далеко?
— Далеко. В штаб англо-американского командования на Средиземном море. На несколько месяцев. Так что времени для раскачки у вас не будет. Сразу же придется начинать с исполнения обязанностей начальника подводного плавания.
В тот же день я был представлен наркому ВМФ Николаю Герасимовичу Кузнецову. С известным трепетом вошел в просторный кабинет с длинным столом посередине. Но простое, спокойное обхождение Николая Герасимовича быстро помогло преодолеть волнение и расположило к нему. Нарком довольно обстоятельно интересовался последними событиями в бригаде подплава, других соединениях Северного флота. Причем интересовала его не только общая обстановка — это он, безусловно, и без того прекрасно знал. Интересовали его в первую очередь конкретные живые детали, нюансы. К своему удивлению, [224] я обнаружил, что Н. Г. Кузнецов не только помнит пофамильно буквально каждого командира-подводника, но и хорошо осведомлен об особенностях боевого почерка многих из них, о подробностях многих походов и атак. И это при том поистине громадном грузе забот, которые каждодневно лежали на плечах наркома!
Невольно вспомнился один эпизод с подводной лодкой «Щ-402», дрейфовавшей у вражеских берегов без топлива. Кузнецову, конечно, все тогда подробно докладывали о случившемся. Тем не менее он дважды выходил на связь, разговаривал со мной, дотошно выясняя новые и новые детали и давая полезные советы для спасения лодки. А когда «щука» благополучно вернулась в базу, на Север пришла телеграмма наркома, в которой он поздравлял экипаж с благополучным завершением похода и давал указание Военному совету флота представить весь экипаж к награждению орденами и медалями.
Он болел сердцем буквально за каждый корабль, за каждую лодку. И мы все хорошо чувствовали это, знали, что наш нарком живет флотом, его интересами и нуждами.
В беседе со мной Николай Герасимович поинтересовался моим мнением о том, как показывают себя новые органы подводного плавания. Я ответил откровенно, что думал:
— Новая организация пока нового внесла немного.
Н. Г. Кузнецов нахмурился, а потом стал говорить горячо и убежденно:
— Совершенствование управления силами флота — это теперь проблема проблем. Мы многое сделали, многое отладили еще перед войной, но многое и не успели. За наши слабости в организации, в управлении силами немец нас больше всего и бьет. Надо постоянно искать, постоянно совершенствовать организацию. И органы подводного плавания на сегодня — один из шагов в этом направлении. Конечно, их полезность целиком и полностью зависит от тех, кому они непосредственно подчинены: здесь, в Главном морском штабе, — от начальника штаба, на флотах — от командующих, но и сами начальники органов подводного плавания и их подчиненные призваны играть активную роль. Вы должны быть «законодателями мод» в борьбе за культуру подводного плавания, в развитии методов боевого использования лодок и сил ПЛО, отработке новых тактических приемов.
Все сказанное наркомом вдохновляло и побуждало к [225] работе. Так же, впрочем, как и то, что несколько позже довелось услышать от его первого заместителя адмирала И. С. Исакова.
Честно говоря, я не думал, что Иван Степанович примет меня. Был наслышан о том, что после тяжелого ранения, полученного в октябре 1942 года под Туапсе, и ампутации ноги состояние здоровья адмирала оставалось плохим, что врачи разрешили ему работать всего три-четыре часа в день. Но оказалось, что И. С. Исаков вовсе не отошел от дел, не примирился с ролью «почетного зама». Каждый день он, превозмогая боль, поднимался на костылях в свой кабинет и работал с такой энергией и самоотдачей, какой и абсолютно здоровый человек мог позавидовать. Один за другим в журналах появлялись его труды-исследования опыта второй мировой войны. Не сторонился Иван Степанович и повседневных дел и забот, постоянно общался с работниками управлений, щедро делился с ними своим богатейшим опытом штабной работы.
— Напомните, пожалуйста, где мы с вами встречались, — так он начал разговор со мной. Тяжело опираясь о столешницу, встал при встрече, и бисеринки пота высыпали на открытом, благородном лице.
Я-то, конечно, хорошо помнил где. Во время моей учебы в академии И. С. Исаков был начальником кафедры стратегии и оперативного искусства. Его блестящие лекции производили на нас, слушателей, огромное впечатление.
Но особенно памятен мне был эпизод, происшедший на мандатной комиссии при приеме в академию. Все члены комиссии задавали самые различные вопросы, и только И. С. Исаков молчал, внимательно, оценивающе приглядывался. А потом вдруг задал один-единственный вопрос:
— Ну а на мель вам, командир, доводилось садиться?
— Так точно, — признался я, — сидел на песчаной косе под Николаевом в бытность командиром «М-1».
— Тогда надо принять, — совершенно серьезно сказал Иван Степанович, и именно это его замечание, к моему изумлению, решило вопрос: я был принят.
Теперь, спустя многие годы, я напомнил адмиралу этот эпизод, и он рассмеялся:
— А что, недурной вопрос был! Со смыслом: за одного сидевшего на мели двух несидевших можно дать. Великое дело — опыт! Ну а если серьезно, — заметил он [226] затем, — то задавал я тогда этот странный вопрос, скорее всего, с другой целью. Очень важно знать, умеет ли командир признаваться в своих слабостях, ошибках, наконец, честен ли он. Это ведь, пожалуй, самое главное.
Минут сорок продолжалась наша беседа. Собственно, это была даже не беседа, а, скорее, еще одна блестящая лекция об особенностях работы в центральном управлении. Для меня, не имеющего опыта ее, просто бесценными были многие советы, рекомендации.
— Бойтесь текучки, — предупреждал Исаков. — Невзирая ни на какую загруженность, каждый штабист обязан найти время для постоянной работы над отдельными научными проблемами. Закончив рабочий день, надо спрашивать себя: а что я сегодня сделал нового для победы?..
Вот с такими напутствиями я и приступил к работе в Главном морском штабе. Буквально с первых дней окунулся в деловую, творческую атмосферу. Здесь, в Главном морском штабе, был собран, что называется, цвет военно-морской мысли. Обязанности начальника штаба исполнял в ту пору вице-адмирал Георгий Андреевич Степанов, старый моряк, участник гражданской войны, имя которого, в частности, связано с известной, вошедшей в учебники военно-морского искусства Видлицкой операцией 1919 года. Ведущие управления возглавляли признанные авторитеты: вице-адмирал Сергей Петрович Ставицкий, контр-адмиралы Юрий Александрович Пантелеев, Владимир Лукич Богденко, Михаил Александрович Воронцов... Большой опыт, широкая эрудиция, отличное знание военно-морского дела позволяли им успешно решать различные задачи, помогать народному комиссару ВМФ в управлении боевой деятельностью флотов.
К своему удовлетворению, спаянный, творческий коллектив я нашел и в лице своих новых подчиненных в управлении подводного плавания. Встретил тут хорошо знакомого по Северу капитана 1 ранга А. М. Спиридонова, знакомого еще по училищу капитана 1 ранга В. Г. Якушкина. Хорошее впечатление оставляли своей исполнительностью, добросовестностью капитаны 1 ранга А. П, Шергин и Л. Г. Петров, инженер-капитаны 1 ранга В. В. Голембаков и В. А. Причастенко,
Управление подводного плавания ВМФ состояло из трех отделов: организационного, отдела подготовки и инспектирования соединений подводных лодок и отдела подготовки и инспектирования соединений ПЛО. Это была [227] оптимальная структура, позволявшая четко решать все назревшие вопросы.
За несколько месяцев существования управление уже прошло определенный путь в своем становлении. Однако сказать, что становление уже закончилось, еще было нельзя. В этом я убедился в первые же дни. К моему удивлению, начальник подводного плавания ВМФ не имел доступа на командный пункт ВМФ. Оперативные сводки с флотов мне показывали лишь на третий день, после того как их просмотрят во всех отделах оперативного управления и управления боевой подготовки. С таким положением смириться я никак не мог. И дело тут, разумеется, не в ведомственных амбициях, не в том, кому и что раньше становится известно. Просто существовавший порядок лишал возможности оперативно готовить необходимые предложения по использованию подводных сил и сил ПЛО. Можно было лишь периодически готовить различные обобщенные материалы, а стоило ли только ради этого иметь целое центральное управление?
Я пошел к наркому и высказал ему свои соображения. Н. Г. Кузнецов очень внимательно выслушал мои доводы и тут же принял решение: «Виноградова на ФКП допустить. Оперативному дежурному докладывать ему всю обстановку на флотах. Оперативные сводки докладывать сразу после оперативного управления».
Положение существенно изменилось. Работа наша пошла значительно живей и интересней. Но ободренный столь успешным началом, вскорости я несколько перегнул палку. Затеял организовать в управлении оперативное дежурство с ведением соответствующей документации, оперативной обстановки на картах... Через некоторое время пришлось объясняться по этому поводу с И. С. Исаковым. Очень спокойно, тактично, но твердо он вразумлял:
— Это хорошо, что вы проявляете активность. Но создавать штаб в штабе, право дело, совсем ни к чему. Поймите, истинная штабная культура не только в том, чтобы красиво исполнить тот или иной документ, но и в том, чтобы все органы штаба четко выполняли свои, подчеркиваю — именно свои, функции, чтобы не было ненужного дубляжа одних органов другими. А вы зачем-то беретесь дублировать оперативного дежурного...
Вот так, через успехи и неудачи, и шло становление управления подводного плавания. Так шло и мое становление в новой роли, Как и на Севере, работать приходилось [228] очень много и напряженно. Распорядок дня в Главморштабе, как, впрочем, и во всем центральном аппарате, установился весьма жесткий. Работа в управлениях не замирала практически круглые сутки. Люди отдыхали посменно по нескольку часов в день. Это шло сверху, от самого Верховного Главноколтндующего. В любой момент Н. Г. Кузнецова или кого-то из его заместителей могли вызвать в Ставку или Генеральный штаб. Соответственно в любой момент кто-то из начальников управлений мог понадобиться наркому ВМФ. Так что приходилось дневать и ночевать в штабе.
Деятельность нашего управления была весьма разнообразна. Требовалось решать массу оперативных, безотлагательных вопросов и в то же время заниматься проблемами, так сказать, фундаментальными. Активно велась разработка новых инструкций по боевому применению подводных лодок и средств ПЛО, руководящих документов по боевой подготовке. Вдумчивой, углубленной работы требовало изучение и обобщение опыта боевых действий. Даже в рамках одной бригады это было делать непросто, а тут на мой стол ложились пухлые папки отчетов и донесений сразу со всех флотов, и очень важно было ничего полезного не упустить в них, вчитываясь в сухие, безыскусные, но несущие в себе дыхание жарких поединков строки, выкристаллизовать из них наиболее значимее, то, что приведет, быть может, к рождению нового тактического приема или способа применения оружия...
А кроме того, приходилось участвовать, в разработке штатов и табелей снабжения, изучать кадры подводников, готовить предложения по их назначениям и перемещениям.
Самые тесные контакты у нашего управления наладились с представителями минно-торпедного управления, артиллерийского и управления связи ВМФ. Необходимость их диктовалась самой жизнью, ведь на флоты стало поступать много новой техники.
Представители центральных управлений, и в том числе управления подводного плавания, регулярно выезжали на флоты, помогали налаживать освоение новой техники, участвовали в планировании боевой подготовки и боевых действий. Многие из них выходили в походы на подводных лодках. В свою очередь в Москве, в Главном морском штабе, время от времени бывали начальники подводного плавания флотов. С Севера приезжал теперь уже контр-адмирал [229] В. П. Карпунин, с Балтики — контр-адмирал А. М. Стеценко, с Черного моря — контр-адмирал П. И. Болтунов.
На четвертом нашем флоте, Тихоокеанском, начальником подводного плавания был контр-адмирал II. С. Ивановский. Тот самый Ивановский, что когда-то командовал дивизионом тихоокеанских «щук», в который входила и моя «Щ-121». Затем он служил на Балтике, войну встретил начальником штаба бригады подплава. Так что боевым опытом он тоже обладал. И это было весьма важно. Хоть непосредственных боевых действий Тихоокеанский флот не вел, но подводные лодки здесь в течение всей войны несли дозорную службу. Им были «нарезаны» позиции в районе Владивостока, на подходах к Советской гавани и у залива Владимир. Когда усилилась угроза нападения Японии на Советский Союз, число подводных лодок, несущих дозор, увеличилось. Так что и там, казалось бы, в глубоком тылу, тоже проходил подводный фронт.
Подводный фронт... Его незримая линия пролегала в глубинах Заполярья, в водах седой Балтики, на черноморских фарватерах. И хоть эта линия не была сплошной, как линия фронта на сухопутье, тем не менее подводные экипажи представляли собой единую, сплоченную силу, ведущую активные наступательные действия.
Вспоминается, как внимательно мы следили на Севере за успехами своих боевых товарищей — подводников Балтики и Черного моря, как радовались их победам, как тщательно изучали опыт их атак. Радовались, когда узнавали, что что-то найденное нами с успехом применяется на других флотах. Это ощущение единства, принадлежности к сплоченной боевой семье советских подводников значило очень много.
С приездом в Москву для меня лично положение дел на всех участках подводного фронта высветилось еще более детально и конкретно. Ежедневное знакомство с оперативными сводками, обстоятельные доклады начальников подводного плавания флотов, встречи с подводниками — участниками боевых походов — все это создавало картину масштабную и впечатляющую. Кроме того, у меня появилось теперь больше возможностей углубленно изучить всю документацию, отражающую боевую [230] деятельность подводников Балтики и Черного моря с самого начала войны. И я, конечно, не преминул это сделать.
Каждый из морских театров, на которых развернулись боевые действия, имел свои существенные особенности. Если на Севере мы испытывали немалые трудности в связи с огромной протяженностью театра, суровостью природных и климатических условий, да и сравнительной удаленностью от внутренних районов страны, то, скажем, на Балтике на первый план выдвигались иные проблемы. Балтика — море сравнительно мелководное, ее небольшие глубины, наличие множества островных и шхерных районов благоприятствовали использованию против подводных лодок минного оружия и средств противолодочной обороны. Все это фашисты и делали, буквально нашпиговав Балтику, особенно Финский залив, минами, сетями и прочими средствами борьбы против лодок.
Черноморских подводников минная опасность не так донимала. Но они, как, впрочем, и весь Черноморский флот, сталкивались с большими трудностями в базировании своих сил. Ведь были временно оставлены такие важные военно-морские базы, как Одесса, Севастополь, Новороссийск...
Своеобразие театров, особенность боевых действий на них сказывались на организации, приемах и методах использования подводных лодок. Для балтийских подводников главным стало форсирование вражеских противолодочных рубежей. После того как фашистам удалось захватить Либаву (Лиепаю), Ригу, Таллин, они изо всех сил пытались запереть балтийских подводников в восточной части Финского залива. Для этого были оборудованы две мощные противолодочные позиции: одна — в районе острова Гогланд, другая — между островом Найссар (Нарген), лежащим на подходе к Таллину, и полуостровом Порккала-Удд. На оборудование этих позиций гитлеровцы сил и средств не жалели: они выставили тысячи мин, множество противолодочных сетей, развернули линии корабельных и авиационных дозоров, шумопеленгаторные станции, посты наблюдения, артиллерийские батареи. Такой сильной противолодочной обороны, которую фашисты создали здесь в 1942 году, не было ни на одном другом морском театре периода второй мировой войны.
Фашисты настолько уверовали в невозможность прорыва советских подводников в Балтийское море, что в начале навигации 1942 года стали было отправлять свои суда в путь без охранения. А балтийцы все-таки прорывались. [231] С июля 1942 года одна за другой подводные лодки стали проникать через противолодочные заграждения на вражеские коммуникации. Гитлеровцы дорого поплатились за свою самоуверенность: умело используя эффект внезапности, балтийские подводники выполняли порой по нескольку успешных атак за поход. Особенно результативно действовали «Л-3» капитана 3 ранга П. Д. Грищенко, «Щ-309» капитана 3 ранга И. С. Кабо, «С-7» капитана 3 ранга С. И. Лисина, «Щ-406» капитан-лейтенанта Е. Я. Осипова, «Щ-303» капитан-лейтенанта И. В. Травкина, «Щ-320» капитан-лейтенанта И. М. Вишневского, «Щ-323» капитан-лейтенанта Ф. И. Иванцова.
Вчитывался я в скупые, внешне бесстрастные строчки отчетов, донесений — и перед глазами вставала полная героики и драматизма хроника боевой деятельности подводников. Каждый прорыв через противолодочные заграждения был настоящим подвигом, требовавшим огромного мужества, боевой дерзости, стойкости. В то же время и мастерство, конечно, требовалось незаурядное. Балтийцы постоянно совершенствовали приемы маскировки лодок, выбирали оптимальные курсы движения их с таким расчетом, чтобы быть в наибольшем удалении от дозоров противника, искусно использовали малейшие слабости во вражеской ПЛО, впадины дна с наибольшими глубинами.
Большой ценой достался этот опыт — несколько лодок погибли при форсировании противолодочных позиций. Но и фашистам урон был нанесен огромный: десятки их кораблей и транспортов с живой силой, ценным сырьем, оружием и боеприпасами были отправлены на дно. Трудно переоценить значение этих ударов, если вспомнить ту тяжелейшую обстановку, которая сложилась тогда на Балтике, то положение, в котором оказался Ленинград...
Родина высоко оцепила боевой вклад балтийских подводников. В марте 1943 года три подводные лодки — «Л-3», «Щ-303» и «Щ-309» — стали гвардейскими. Несколько ранее орденом Красного Знамени были награждены «Щ-323», «Щ-320» и «Щ-406».
Немало славных дел было за два с лишним года войны и у черноморцев. И здесь тоже появились свои снайперы подводных атак, асы минных постановок. Широкую известность получили боевые успехи «Щ-211» капитан-лейтенанта А. Я. Девятко, «М-35» старшего лейтенанта М. В. Грешилова, «Л-4» капитан-лейтенанта Е. П. Полякова, «Щ 205» капитан-лейтенанта П. Д. Сухомлинова, [232] «Щ-215» капитан-лейтенанта Г. П. Апостолова, «Щ-214» капитан-лейтенанта В. Я. Власова.
Очень интересный опыт был накоплен черноморцами в использовании подводных лодок для перевозки людей и грузов. Летом 1942 года, когда напряжение боев за Севастополь достигло апогея, именно подводникам пришлось взять на себя значительную часть морских перевозок. Они доставляли в осажденный город боеприпасы, продовольствие, бензин.
Выполнение столь необычных для подводников задач потребовало от них большой изобретательности и упорства в достижении цели. На некоторых лодках, для того чтобы взять побольше полезного груза, снимали часть аккумуляторов, выгружали торпеды, артиллерийский боезапас.
По нескольку раз прорывались в Севастополь с грузом «Л-5» капитана 3 ранга А. С. Жданова, «С-31» капитан-лейтенанта Н. П. Белорукова, «М-32» капитан-лейтенанта Н. А. Колтыпина, «М-31» капитан-лейтенанта Е. Г. Расточиля и другие. Нередко бывало, что лодка, только вернувшаяся из рейса, сразу же загружалась и вновь отправлялась в Севастополь. Перевозки осуществлялись столь интенсивно и регулярно, что защитники Севастополя стали называть рейсы подводных лодок кавказской электричкой.
Транспортная деятельность черноморских лодок приводила фашистов в ярость, и они предпринимали бешеные усилия, чтобы сорвать ее. Некоторым из лодок приходилось за поход по 16–18 раз уклоняться от атак вражеских самолетов. Две из них — «С-32» и «Щ-214» — погибли. И все же перевозки продолжались. Всего подводники сумели доставить в Севастополь до 4 тысяч тонн различных грузов. Из осажденного города ими было эвакуировано 1400 человек, вывезено 2,8 тонны ценных грузов, в том числе деньги — 15 миллионов рублей {20}.
Говоря о боевых делах черноморских подводников, нельзя не сказать, что ими был накоплен, пожалуй, больший, чем на других флотах, опыт навигационно-гидрографического обеспечения морских десантов. Так, в Керченско-Феодосийской десантной операции активно участвовали «Щ-201», «М-51», «Щ-203». Это они выставляли светящиеся ориентиры, высаживали гидрографические [233] группы, что способствовало успешной высадке десантников.
Весьма интересны, на мой взгляд, и примеры использования артиллерии подводных лодок против береговых объектов. Шоссейные дороги в Крыму, которыми пользовался противник, проходили вдоль берега и хорошо наблюдались с моря. Лодки, как правило, в ночное время подходили незамеченными к берегу, всплывали и с обнаружением скопление войск и боевой техники открывали огонь. Конечно, существенный ущерб таким образом нанести врагу было трудно, но все-таки подобные действия вынуждали фашистов отвлекать силы с передовой линии, выставлять вдоль берега дополнительные посты наблюдения, размещать здесь артиллерию.
Наиболее отличившиеся подводные лодки Черноморского флота также удостаивались высоких наград. К июню 1943 года здесь имелось три подводных корабля, отмеченных Родиной, — флаг «Л-4» украшал орден Красного Знамени, флаги «Щ-205» и «М-35» — гвардейские лепты.
Новый, 1944 год... Наверное, каждый советский человек встречал его с одной мыслью, с одной надеждой, чтоб фашистская нечисть была наконец выметена с территории нашей страны. И год начался хорошо. Успешно продолжались наступательные действия наших войск. Почти каждый день Совинформбюро сообщало об освобождении новых и новых городов.
Стремительное развитие событий на сухопутных фронтах ставило новые задачи перед флотами, и в том числе, разумеется, перед подводниками.
Горячие наступали дни для черноморцев. С выходом наших войск к Перекопу Крым оказался отрезанным с суши. Снабжение своей группировки, изолированной в Крыму, фашисты могли осуществлять теперь только морем и по воздуху. А стало быть, еще большее значение приобретали действия подводников, направленные на срыв морских сообщений между Крымом и западными портами Черного моря. Выполнение этой задачи, однако, было связано с немалыми трудностями. Особенно остро стояла проблема с ремонтом лодок. После плавания в суровом зимнем море все большее число их нуждалось в профилактике, а мощности ремонтных предприятий на Кавказе, увы, не хватало. [234]
К началу 1944 года в строю находилось меньше половины лодок, входивших в состав черноморской бригады. Комбригу капитану 1 ранга Андрею Васильевичу Крестовскому и его штабу приходилось прилагать максимум усилий для того, чтобы обеспечить возможно более эффективное воздействие на коммуникации врага. Принципиально важным тут было правильно определить боевые позиции. Довольно долгое время подводные лодки вели боевые действия в северо-западном районе Черного моря. И не очень успешно. И вот «нарезали» позиции у берегов Крыма и в открытой части моря между Крымом и портами Румынии. Тут глубины были большие, минная опасность меньше и, что самое главное, более частыми стали встречи с вражескими кораблями и судами.
К нам поступил отчет о боевой деятельности бригады подплава за последний квартал 1943-го. Данные, приведенные в нем, говорили, что результативность боевых походов в октябре — декабре резко возросла. Было совершено 32 торпедные атаки, 19 из которых оказались успешными. Из небольшой диаграммы, приобщенной к отчету, можно было увидеть, что это больше, чем то, что удалось черноморским подводникам за весь 1942 год.
Успешно начали они и 1944-й. Подробно, не скрывая горделивых ноток в голосе, контр-адмирал Павел Иванович Болтунов докладывал мне о метких, снайперских, атаках капитанов 3 ранга Г. Е. Карбовского, Б. В. Гремяко, капитан-лейтенантов А. Н. Кесаева, Я. К. Иосселиани, И. Я. Трофимова. По всему чувствовалось — дело у черноморцев пошло.
В отличие от своего коллеги куда более сдержан и лаконичен был в те январские дни начальник подводного плавания КБФ. И дело не только в том, что Андрей Митрофанович Стеценко по своей натуре был человеком немногословным. Увы, балтийцы вот уже несколько месяцев не топили вражеских кораблей и судов: фашисты, израсходовав огромные силы и средства, сумели создать непроходимый противолодочный рубеж. При попытке форсировать его весной и летом 1943 года одна за другой погибли сразу несколько подводных лодок. Стало совершенно ясно, что просто бессмысленно рисковать людьми и кораблями. Командование приняло решение прекратить посылку лодок в Балтийское море. Для борьбы с морскими перевозками врага использовалась теперь лишь торпедоносная авиация. [235]
Это, однако, не означало, что балтийские подводники с той поры бездействовали. Нет, они и в этих условиях делали все, что было в их силах. «Малютки», скажем, не раз выходили на Гогландский плес и в Нарвский залив, где высаживали разведывательные группы. Много времени и сил экипажи лодок отдавали ремонту, боевой подготовке. Конечно, можно было понять досаду подводников: наши войска громили фашистские полчища под Ленинградом, а им приходилось заниматься большей частью обыденными делами. Но мы верили: звездный час балтийских подводников еще впереди.
В конце января я с особым нетерпением ждал вестей с Северного флота. Здесь в период с 16 января по 5 февраля проводилась операция разнородных сил флота по нарушению вражеского судоходства. Та самая «РВ-1», о которой мы вели речь с В. П. Карпуниным еще в ноябре.
Замысел операции мне был хорошо известен, ведь он рождался в штабе Северного флота еще при моем участии. Мыслилось, что в атаках по вражеским конвоям вместе с подводными лодками примут участие эсминцы, торпедные катера, а также авиационные части и береговые батареи. При этом развертывание подводных лодок предполагалось осуществить совершенно по-новому.
Мы все чаще стали замечать, что гитлеровцы уже привыкли к тому, как действуют наши подводники, хорошо знали, что лодки несут патрулирование главным образом вблизи берегов, а когда подходит время пополнять аккумуляторные батареи, отходят в районы зарядки. Словом, враг начал приспосабливаться, менял тактику. Теперь он осуществлял проводку конвоев по наиболее безопасным фарватерам. Время от времени его суда отстаивались в глубинных фьордах. Заметно усилилось авиационное противодействие нашим лодкам.
Откровенно говоря, нас уже не удовлетворяли отдельные, разрозненные удары по вражеским конвоям, хотелось добиться большего — полностью разгромить хотя бы один-два конвоя, хотя бы на время прервать перевозки противника. Вот и появилась идея развернуть лодки не у берега, а милях в 25–30 от него. А с получением информации с самолета-разведчика или берегового радиоцентра о приближении вражеского конвоя [236] выйти на курс его движения и нанести ряд последовательных ударов. Каждому командиру при этом представлялась полная свобода маневрирования для перехвата противника. Не исключалась одновременная атака конвоя несколькими лодками.
Операция тщательно готовилась. На флоте разработали соответствующие документы: боевой приказ, дополнительное боевое наставление, плановую таблицу, схему связи. Под руководством комбрига И. А. Колышкина была проведена оперативно-тактическая игра с участием командиров кораблей.
И вот 16 января Карпунин доложил, что развертывание подводных лодок началось. Всего для участия в «РВ-1» было выделено девять лодок. Две из них должны были вести непрерывную разведку в районе Гаммерфест, Порсангер-фьорд, остальные составляли ударную группу.
Следить за всеми перипетиями операции из Москвы было, конечно, трудно, но доклады о потоплении вражеских судов поступали к нам сразу же. Первой успеха добилась «М-201» капитан-лейтенанта Н. И. Балина. 19 января она потопила вражеский транспорт двухторпедным залпом. В последующие дни поступили сообщения об успешных атаках Г. И. Щедрина, Л. И. Городничего, В. Н. Хрулева, молодого командира «М-108» капитан-лейтенанта И. И. Юдовича.
Ну а подробности уже в начале февраля мне доложил В. П. Карпунин, прибывший в Главморштаб. Он, кстати говоря, непосредственно участвовал в боевых действиях, выходил в поход на «С-56». В походе этом не все складывалось удачно. В самом начале его при атаке конвоя последовал досадный промах — торпеды прошли мимо цели. Потом «эска» встретила фашистский эсминец, подверглась сильной бомбежке. Но в конце концов ей все же удалось потопить крупный танкер.
Вячеслав Петрович, по всему чувствовалось, был еще полон боевого возбуждения, не остыл после походных переживаний. В то же время он, как всегда, оставался предельно деловит и самокритичен.
— Если давать оценку операции в целом, — заявил он, — то успешной ее никак не назовешь. Многое из того, что задумывалось, пока не получилось.
— Но ведь были удачные атаки, — заметил я.
— Да, но удары наносились по отдельным судам, — пояснил Карпунин. — Только однажды караван удалось атаковать двумя лодками, да и то одна из них промахнулась. [237] Из-за плохой погоды почти не смогла действовать авиация. Не справилась со своими задачами группа лодок разведки, поэтому лодки, входившие в ударную группу, вынуждены были, как правило, производить самостоятельный поиск целей...
— Ну а главный вывод какой?
— Главный? Надо повторить операцию. Дело-то стоящее. А опыт взаимодействия придет. Обязательно придет.
Ну что ж, с таким выводом я готов был согласиться. Забегая вперед, скажу, что в дальнейшем было проведено несколько операций. Новый метод боевого использования подводных лодок — метод «нависающей завесы» — целиком оправдал себя. Он открывал перед подводниками новые возможности для направления ударов по врагу.
На Черном море
В середине февраля я вылетел из Москвы в первую свою командировку — на Черноморский флот. Под крылом самолета проплывали заснеженные квадраты полей, чернеющие островки лесов, извилистые ленточки рек и речушек, а мне вспоминалась моя давняя служба на Черном море. Ведь те годы подарили мне встречи с большими людьми, очень много сделавшими для становления нашего флота.
Вытянув по жребию бумажку с надписью «Черноморский флот» (таким вот необычным, на сегодняшний взгляд, но, безусловно, справедливым способом производилось в ту пору распределение выпускников Военно-морского училища имени М. В. Фрунзе), в июне 1930 года я прибыл в Севастополь. Все мысли, конечно, были только о кораблях. Но вдруг последовало совершенно неожиданное назначение — флаг-секретарем начальника Морских Сил Черного моря. К такому повороту событий я был совсем не готов.
Флаг-секретарь — это, по сути, адъютант. А ведь не секрет, какое отношение бытует к этой должности среди некоторых: эдакое, мол, теплое местечко при начальстве... Много позже я понял, как же несправедливы и превратны эти представления. Флаг-секретарь, адъютант — эго ведь не мальчик на побегушках. Это серьезная и крайне необходимая штабная должность. Но тогда, в июне 1930 года, я был совершенно убит тем, что мои [238] товарищи будут плавать, расти, совершенствоваться во флотском деле, а мне придется служить на коврах и паркете. Но делать нечего, надо было отправляться в штаб флота и приступать к исполнению новых обязанностей.
Начальник Морских Сил Черного моря, или, как сокращенно называли, наморси, В. М. Орлов с первых дней произвел на меня огромное впечатление. Человек высочайшей культуры, воспитанности, какого-то удивительного изящества буквально во всем — в походке, во взгляде, в разговоре, даже в смехе! Уважение и восхищение вызывала и биография Владимира Митрофановича. Я знал, что он прошел трудную и суровую школу жизни. В царское время, будучи студентом юридического факультета Петербургского университета, он дважды был арестован за революционную агитацию. В 1916 году его мобилизовали и направили учиться на отдельные гардемаринские классы. В дни Октября Орлов служил на Балтике на крейсере «Богатырь», матросы которого неоднократно избирали его в судовой комитет. В 1918 году стал членом партии большевиков. Некоторое время Владимир Митрофанович возглавлял политотдел Балтийского флота. Затем руководил военно-морскими учебными заведениями. В 1924 году он водил в заграничный поход отряд кораблей в составе крейсера «Аврора» и учебного корабля «Комсомолец» по маршруту Кронштадт — Мурманск — Архангельск — Кронштадт с заходом в Швецию и Норвегию. С октября 1926 года В. М. Орлов командовал Черноморским флотом.
Орлов был умелым и требовательным воспитателем командных кадров. Это я быстро почувствовал и на себе. В один из первых же дней произошел такой случай. Орлов долго работал у себя в кабинете с какими-то документами, а потом попросил стакан чаю. В моем распоряжении находился писарь, которому и следовало бы поручить выполнение такой просьбы, но накануне я отпустил его, поэтому пришлось самому бежать в буфет, заваривать чай, затем нести его в кабинет наморси. Тот, увидев это, отчитал меня:
— Почему же вы не cказали, что отпустили писаря? Обошелся бы я без чая. Чтобы больше вы такими делами не смели заниматься. Вы не денщик. Вы — штабной командир.
Расстроенный выговором, я взял да и сгоряча выложил все, что думаю о своей должности. Орлов усадил [239] меня на стул и с полчаса втолковывал, в чем я заблуждаюсь:
— Вы даже не представляете, какую бесценную школу можете пройти здесь. У вас прекрасная возможность с первых дней службы научиться смотреть на все флотские дела широко и масштабно. У вас все еще впереди, отпущу я вас на корабли — не волнуйтесь. Но отпущу только тогда, когда увижу, что вы взяли все, что возможно, от должности флаг-секретаря...
И это были не просто слова. Орлов, несмотря на свою большую занятость, не упускал подходящего случая для моей учебы. Идет, к примеру, большое отрядное учение в море. Дивизия крейсеров во главе с линкором «Парижская коммуна» следует в кильватерной колонне. По сигналу флагмана производится поворот на 90 градусов. Наморси подзывает меня и неожиданно спрашивает:
— Как вы, Виноградов, оцениваете произведенный маневр?
Я пожимаю плечами: мне ли, мол, судить о таких вещах, Орлов спокойно, вполголоса, но очень внушительно замечает на это:
— Вы флаг-секретарь командующего и должны иметь свое суждение по каждому флотскому событию. Потрудитесь мне больше таких невразумительных ответов не давать.
Пришлось делать выводы для себя, и впредь я уже не был простым созерцателем учений, старался мысленно анализировать каждый их эпизод. А Орлов еще не раз устраивал мне маленькие экзамены, поправлял, коль отвечал неточно, хвалил, если суждения были достаточно правильны и весомы. И это действительно было редкостной, чрезвычайно полезной школой для молодого командира РККФ.
Орлов часто выходил в море, лично руководил учениями корабельных сил. Это было время, когда наш флот, если так можно выразиться, начинал ощущать себя флотом. Позади остались тяжелейшие годы восстановления его, годы, когда радовались, что удалось отремонтировать и ввести в строй какую-нибудь старую, искалеченную во время гражданской войны посудину, когда событием становился самый обычный переход из одного черноморского порта в другой. Теперь же на Черном море появилось сразу несколько крупных кораблей, выросло число эсминцев, сторожевиков, торпедных катеров, начали поступать первенцы советского подводного [240] кораблестроения — подводные лодки серии «Декабрист». Орлов не жалел сил и энергии на то, чтобы уровень боевой учебы на флоте соответствовал новому облику его и задачам, многое делал для выработки у командиров единых взглядов на ведение морского боя.
Уверенно управлял В. М. Орлов силами флота на крупном учении, состоявшемся осенью 1930 года вблизи Кавказского побережья. За ходом учения наблюдал нарком по военным и морским делам К. Е. Ворошилов и дал высокую оценку выучке черноморцев. Хорошо отстрелялась тогда «Парижская коммуна», красивую атаку на полном ходу выполнили торпедные катера. А под занавес учений всех приятно удивили действия одной из подводных лодок. Она провела скрытную и очень эффектную атаку по линкору.
В июне 1931 года Владимир Митрофанович Орлов был назначен в Москву начальником Морских Сил РККА. На этой высокой должности, которую он занимал шесть лет, с еще большей силой раскрылся его талант крупного организатора и воспитателя флотских кадров. В. М. Орлов был удостоен высшего военно-морского звания того времени — флагмана флота 1 ранга.
Ну а мне после ухода В. М. Орлова довелось в течение нескольких месяцев работать еще с одним столь же незаурядным человеком — Иваном Кузьмичом Кожановым. Именно он после ухода В. М. Орлова командовал Черноморским флотом.
Об И. К. Кожанове я много слышал еще в училище. Герой гражданской войны, водивший в бой матросские полки против Юденича и Врангеля, воевавший на Балтике и Волге, на Каспии и Азове, он казался личностью просто-таки легендарной. Но при непосредственном знакомстве оказалось, что это чрезвычайно простой и доступный человек. По характеру он был совсем не похож на В. М. Орлова: внешнее менее подтянут и совершенно не изящен, даже несколько грубоват в выражениях. Но за внешней простоватостью скрывалось глубокое знание и теории военно-морского дела, и практических проблем флота.
На флоте Кожанова любили. Здесь служило много его боевых товарищей по гражданской, которые так себя и называли — кожановцами. Они часто приходили в кабинет наморси, входили запросто, без доклада. Начинались воспоминания о былых боях и походах. Иван Кузьмич был мастерским, задорным рассказчиком — [241] образная, народная речь, бесконечные прибаутки, которыми он так и сыпал. Любил Кожанов вспоминать, как был он военно-морским атташе в Японии.
— Меня там за своего принимали, — подшучивал он над своими несколько раскосыми глазами.
Работалось с И. К. Кожановым интересно. Он был далек от канцелярщины, не любил возиться с бумагами, предпочитал идти в матросскую массу, заниматься конкретными, живыми делами. Если Орлов всегда придавал значение моменту престижа (скажем, не было случая, чтобы он держал свой флаг ниже, чем на крейсере), то Кожанова это, похоже, вовсе не волновало: он мог выйти в море и на тральщике, и на катере. Но почему-то особенно любил эсминцы «Матросский флагман» — так любовно называли его моряки.
При Кожанове, на мой взгляд, подготовка корабельных сил была более приближена к боевым условиям. При всей своей обычной мягкости и добродушии Иван Кузьмич становился просто беспощадным, если в боевой учебе обнаруживались чрезмерные условности, упрощенчество или уж тем более показуха. Кожанов требовал, чтобы экипажи боевых кораблей больше плавали в сложных погодных условиях, учились метко стрелять, несмотря на шторм и туман. Он обладал богатейшим личным боевым опытом и не скупясь делился им с подчиненными. Блестяще проводил разборы, военные игры, па которые обычно собирали всех командиров кораблей флота. Вот где в полной мере проявлялись эрудиция, кругозор И. К. Кожанова. Он увлеченно и со знанием дела говорил о перспективах развития флота, о новинках зарубежного кораблестроения, о взаимодействии флота и авиации.
Нельзя не сказать и еще об одной колоритной фигуре — начальнике штаба флота Константине Ивановиче Душенове. В дни Октября он был матросом на легендарном крейсере «Аврора». Настоящим носителем революционного духа и традиций, большевистской страстности и принципиальности оставался К. И. Душенов всегда, и тогда, когда занимал уже весьма высокий пост.
Штаб флота в ту пору был совсем небольшим — от силы два десятка человек. Но работал он очень слаженно и четко, и во всех его делах чувствовалась твердая рука начальника. Константин Иванович работал, что называется, не жалея себя Даже когда случалось приболеть, не давал себе малейшей поблажки. Все в штабе [242] звали: если Душенов ходит по отделам и в коридоре вполголоса напевает какой-нибудь веселый мотивчик, значит, он нездоров и лечится своим средством — разгоняет болезнь в движении.
Вообще, характером К. И. Душенов обладал непростым, неординарным и порой был способен на необычные поступки и решения, в особенности если дело касалось борьбы за строгий флотский порядок. На флоте из уст в уста передавали такую, к примеру, историю. Как-то начальник штаба флота делал смотр линкору «Парижская коммуна». Обнаружив довольно много непорядка, упущений в содержании корабля, он приказал весь замеченный им мусор и хлам немедленно убрать и сложить на верхней палубе в одну кучу. Линкор — корабль большой, и куча получилась внушительная. Тогда Константин Иванович приказал построить экипаж, затем пригласил одного из лучших спортсменов линкора и громогласно, так, чтобы весь строй слышал, поинтересовался: по силам ли тому перепрыгнуть через эту свалку мусора? Тот стушевался. А Душенов саркастически заметил:
— А что же будет, если куча еще вырастет?
Прямо скажем, примером тонкого и деликатного подхода этот факт не назовешь. Но уж что наглядно, то наглядно. Урок экипаж линкора получил памятный, да и в других экипажах поняли, что за беспорядок начальник штаба спуску не дает.
В 1935 году К. И. Душенов был назначен командующим Северной военной флотилией, а затем стал командующим флотом. От старожилов Севера мне не раз доводилось слышать о том, как много делал он для молодого флота, как много сил вкладывал в строительство баз, аэродромов, в создание береговой обороны, в то, чтобы быстрее осваивался морской театр.
Вот с такими людьми довелось мне общаться в первые годы службы на Черном море. Орлов, Кожанов, Душенов... Фамилий этих видных деятелей советского Военно-Морского Флота не найдешь в истории Великой Отечественной войны. Их жизни трагически оборвались за несколько лет до ее начала. Но они внесли достойный вклад в развитие нашего флота. Я думаю, что талант многих военачальников военной поры засверкал еще и потому, что у них были достойные предшественники и наставники. И сегодня, говоря о советской флотоводческой школе, о традициях советского военно-морского [243] искусства, давайте не забудем отдать должное той плеяде замечательных организаторов и руководителей Рабоче-Крестьянского Красного Флота, которых выдвинула из народной массы революция.
Самолет приземлился в Краснодаре. Отсюда пришлось добираться на перекладных до Поти. Силы Черноморского флота базировались в целом ряде кавказских портов — Туапсе, Геленджике, Батуми... Но основная часть их располагалась в Поти. Здесь был и штаб бригады подплава.
Поти — городок небольшой, порт очень тесный. Просто удивительно, как удалось разместить в нем такого громадину, как линкор «Севастополь»{21}, другие крупные корабли. Подводные лодки буквально сгрудились у борта довольно внушительной плавбазы «Волга», точно пчелы вокруг матки.
О положении дел в бригаде мне доложил начальник подводного плавания Черноморского флота контр-адмирал П. И. Болтунов. Сообщил он и весьма печальную новость: не вернулась из похода подводная лодка «Л-23», на которой находился командир бригады капитан 1 ранга А. В. Крестовский.
— Боевой комбриг был, прекрасный товарищ, — добавил Болтунов. — Да вы, должно быть, помните его по училищу?
Да, я хорошо помнил пылкого, жизнерадостного курсанта Крестовского. Трудно было поверить, что его, как и членов экипажа, больше нет в живых. Хорошо помнил я по совместной учебе в училище и самого Болтунова. Еще бы, ведь он, обучавшийся на старшем курсе, был моим командиром отделения. Мы, тогдашние его подчиненные, уважали Павла Ивановича Болтунова за честность, справедливость, за то, что он был для нас не только командиром, но и настоящим старшим товарищем.
После выпуска из училища Болтунов плавал штурманом на эсминце «Володарский», затем стал подводником, служил на «декабристах», «ленинцах». Войну встретил командиром бригады подплава. Именно его в 1943 году и сменил Крестовский. Теперь же, когда тот [244] погиб, Павлу Ивановичу надо было вновь приобретать навыки управления бригадой — ему приказано временно исполнять обязанности комбрига.
— Обстановка в бригаде довольно сложная, — докладывал Болтунов. — Из двадцати восьми лодок в готовности к выходу в море от силы десять. Мобилизуем все, что только можно, чтоб ускорить ремонт остальных, но, увы, не все получается. С большим напряжением работает и штаб бригады, ведь впереди — большие дела.
Да, вот-вот должны были грянуть бои за Одессу. А там и за освобождение Крыма. Пора развертывать активную подготовку к участию в этих операциях. Ну а моей задачей было — оказать черноморским подводникам в этом практическую помощь. Но с чего начать работу? Это я наметил для себя еще в Москве: начну сразу с боевого похода.
Болтунов, узнав о моем намерении, забеспокоился:
— На ближайшие дни у нас запланирован выход только одной лодки — «М-62». Но экипаж этой «малютки», к сожалению, у нас не из лучших. Много в нем молодых, неопытных подводников. И командир «шестьдесят второй» тоже пока ничем себя не показал...
Но ведь это как раз то, что мне и нужно! Хороший командир и сам будет хорошо воевать, ну а начинающему, малоопытному тем более нужна помощь. Решено — сделано. В этот же день я перебрался на «М-62», а вечером она вышла в море.
Путь предстоял неблизкий — почти через все Черное море, под Евпаторию. Там, вблизи вражеских коммуникаций, «малютка» должна была нести боевое патрулирование. Быстро растаяли во тьме кавказские берега. Черная, беззвездная ночь опустилась над морем. Оно встретило нас крепким ветром, крутой встречной волной.
Командир «М-62» капитан-лейтенант Н. И. Малышев, стоя на мостике, озабоченно покачивал стриженой головой:
— Чувствую, опять разыграется сильный шторм. В прошлом походе нас так потрепало, что пришлось целый месяц ремонтироваться. Как бы не повторилась та же история.
Шторм и впрямь разыгрался не на шутку. Гребни волн захлестывали «малютку». Она с трудом двигалась вперед. Ну а как дела в отсеках? Как переносят качку молодые моряки? Спускаюсь вниз. [245]
Пройдя по лодке, убеждаюсь, что в каждом отсеке есть опытные моряки, которые отлично держатся сами и помогают товарищам. Дух в экипаже вполне боевой, и беспокоиться за людей не приходится — выдюжат.
А вот железо, увы, не выдерживает свирепого шторма. С жутким треском мощной волной оторвало от палубы и загнуло к корме ограждение рубки. Загнуло назад и магнитный компас. Теперь его показаниям веры не было. Да это еще бы полбеды, но очередной штормовой вал, накрыв лодку, хлестанул в центральный пост. Вода заполнила трюм, вывела из меридиана гирокомпас, залила нижнюю головку перископа.
Что делать? Пришлось погрузиться, чтобы уйти от крутых встречных волн, привести в порядок корабль, ввести в строй гирокомпас. Только управились, всплыли — и тут же в центральный пост обрушилась новая водяная лавина. На этот раз гирокомпас вышел из строя всерьез.
— Вот вам, Малышев, и первая вводная по штурманской части, — заметил я. — Какие будут предложения?
Положение наше и впрямь было незавидным. Гирокомпас не работал. Магнитный компас показывал что угодно, но не то, что нужно. Ориентировку мы потеряли... Командир «малютки» сморщил лоб:
— Точное место определить затрудняюсь... Если повернуть на север, то рано или поздно обнаружим Крымские горы, восстановим ориентировку...
Решение, прямо скажем, не ахти какое изящное. Но в данном положении, пожалуй, наиболее разумное и надежное. Идем потихоньку на север. Шторм начал ослабевать. С приближением рассвета улучшилась и видимость. И вот вдали на фоне светлеющего неба проступили кажущиеся небольшими холмиками горы. Вон Роман-Кош, Чатыр-Даг. А вон и характерные зубцы Ай-Петри, которые ни с чем не спутаешь. Теперь все проще — курс на северо-запад.
Движемся, стараясь держаться мористее. Но вот ходу нам остается всего несколько миль и возникает новая проблема: как точнее выйти в заданную точку? Приближаться к берегу в надводном положении опасно — враг может засечь лодку. Малышев на этот раз не смог предложить подходящего варианта действий. Пришлось порекомендовать ему кое-что из нашего заполярного опыта. Там, на Севере, подводники при необходимости [246] ориентировались по глубинам. Сейчас нам требовалось выйти в квадрат, наименьшие глубины в котором были 50 метров. Погрузились точно на такую глубину и малым ходом двинулись в сторону берега. Через некоторое время лодка мягко коснулась грунта. На глубиномере ровно 50 метров. Подвсплываем под перископ, определяемся по береговым ориентирам: вышли почти в назначенное место.
Таким вот весьма непростым и напряженным получился переход в район боевого патрулирования. А вот само пребывание на позиции проходило при более спокойной погоде, без особых приключений, но и, увы, без встреч с врагом. «Малютка» курсировала между Тендровской косой и Тарханкутским маяком, практически параллельно трассе Евпатория — Одесса. Видимость была хорошая. Вахты неслись бдительно. Однако прошли сутки, другие, третьи, но море оставалось пустынным.
Накануне в этом же районе несла боевое патрулирование другая «малютка» — «М-117» капитан-лейтенанта А. Н. Кесаева. Мы знали, что большую часть похода ей также пришлось провести в безрезультатных поисках. Но под конец его удача все же улыбнулась подводникам. 31 января они встретили караван вражеских судов и сумели потопить одно из них. Значит, и нам надо было терпеливо ждать свой шанс.
Ну а пока на лодке делалось все для того, чтобы не терять даром драгоценное походное время. Малышев развил весьма завидную активность. Экипаж отрабатывал одну курсовую задачу за другой, все дни напролет были до отказа заполнены занятиями, тренировками. Ну а по вечерам непременно проводились учебные торпедные атаки. Игралась боевая тревога, лодка маневрировала на различных ходах, оружие и механизмы готовились к бою. Одним словом, все, как в реальном бою, только до выпуска торпед дело не доходило и цели, естественно, были условными. Моряки придумали остроумное название этим ежевечерним упражнениям — «атаки по луне».
Польза таких «атак по луне» была ощутимой. Даже на глаз было видно, что растет боевая слаженность экипажа. Да и сам Малышев заметно прогрессировал с каждой учебной атакой, все увереннее принимал решения, все четче управлял подчиненными.
Но вот настали последние сутки нашего пребывания в районе боевого патрулирования. Во второй половине [247] дня «М-62», идя под перископом, в очередной раз подошла к Тарханкуту. Малышев, разглядывая в перископ берег, спросил:
— А вы не знаете, товарищ контр-адмирал, что в переводе на русский означает «Тарханкут»?
— Говорят, «чертов угол», — ответил я.
— Вот как! Похоже, для нас это и на самом деле так — невезучее место...
«Малютка» развернулась на обратный курс. Малышев, продолжая вести наблюдение через перископ, все рассуждал о невезении и вдруг радостно воскликнул:
— Есть цели!
Я бросился к перископу. Далеко-далеко, почти у самого горизонта, двигался в направлении Одессы небольшой караван: буксир тянул за собой сухогрузную баржу. Охраняла их быстроходная десантная баржа (БДБ), вооруженная артиллерией.
— Как будете действовать? — спросил я Малышева.
— Движется караван медленно, — начал размышлять он, — но в подводном положении нам их все равно не догнать. С другой стороны, БДБ для нас противник опасный. Так что лучше не рисковать. Пока светло, будем преследовать цели в подводном положении, а с наступлением темноты всплывем в надводное и нагоним.
Рассуждения Малышева были весьма здравыми. Зачем очертя голову бросаться в погоню, когда можно немного выждать и затем использовать все выгоды скрытной атаки? Так все и было исполнено. Ночью «малютка» незамеченной подкралась к каравану на дистанцию семь кабельтовых. Командир подвел ее с темной стороны, приведя противника на лунную дорожку. Позиция для атаки была просто идеальной, и, казалось, ничто не может помешать отправить на дно вражескую баржу.
Стоял полный штиль. Вода сильно фосфоресцировала. Два следа торпед светились ясно видимыми серебристыми линиями. Линии эти метили точно в четкий силуэт баржи. Мы на мостике с нетерпением ждали взрывов. Но что это? Торпеды прошли под серединой баржи, а взрывов не последовало. Только тут меня осенило:
— Какая была установлена глубина хода торпед?
— Четыре метра, — упавшим голосом ответил Малышев. — Как на береговой базе установили, так и осталось.
Четыре метра! По мелкосидящей барже стрелять такими торпедами было, безусловно, бесполезно. Вот как [248] бывает. Один-единственный недосмотр перечеркнул всю большую, многотрудную работу, проведенную в походе. В неважном настроении возвращались мы в базу.
Как бы то ни было, но отсутствие результата — это тоже в известном смысле результат. Какой бы огорчительной ни была неудача, надо уметь не только огорчаться и переживать, но и извлекать из нее необходимые для себя уроки. Для меня лично поход на «М-62» был вовсе небесполезен. Ну, во-первых, он помог яснее представить обстановку на черноморском театре. Во-вторых, четче выявились многие проблемы подготовки подводников. Взять ту же злополучную установку глубины хода торпед. Тут ведь дело было не только в том, что оплошали торпедисты «малютки» и Малышев. Тут логично было поставить вопрос о подготовке торпедного оружия вообще. Почему на третьем году войны на лодку поступают торпеды, глубина хода которых позволяет стрелять лишь до линкорам и крейсерам, в то время как известно, что ни тех ни других у врага на Черном море нет? Состоялся серьезный разговор с представителями минно-торпедного отдела флота, береговой базы подплава. Были сделаны соответствующие выводы.
Серьезный разговор состоялся и на разборе похода «М-62», который проводился на плавбазе. В кают-компании ее собрались работники штаба бригады, командиры дивизионов, командиры лодок. Малышев подробно доложил о перипетиях похода. Ну а затем все, даже самые незначительные эпизоды его были разобраны, что называется, по косточкам. Подводники приняли самое живое, творческое участие в обсуждении — каждый высказывал свое мнение, размышлял, как бы он поступил в той или иной ситуации, вспоминал поучительные случаи из своей практики. В адрес командира «М-62» прозвучало немало справедливой критики, но, подводя итоги, я все же счел необходимым подчеркнуть, что Малышев командир растущий, способный. Верилось, что в будущем он сможет привести свою «М-62» к победам.
Разбор предполагалось провести за час, но разговор затянулся гораздо дольше. Командиры начали дотошно расспрашивать меня о боевой деятельности североморских подводников, об их опыте. Не иссякали вопросы у командиров дивизионов капитанов 2 ранга В. С. Азарова. А. С. Жданова, командиров «малюток» капитан-лейтенантов [249] А. Н. Кесаева, В. М. Прокофьева и других. Я старался как можно полнее удовлетворить любопытство товарищей и в душе, честно говоря, радовался, что есть такая заинтересованность, что живет в подводниках стремление постоянно расширять свой тактический кругозор, набираться опыта. Позже со многими из командиров мне довелось познакомиться поближе, со многими я подробно беседовал. В целом сложилось впечатление, что черноморские лодки доверены людям зрелым, подготовленным, сознающим меру своей командирской ответственности. Все понимали, что, когда развернутся бои за Крым, перед подводниками встанут качественно новые, гораздо более сложные, чем прежде, задачи, а значит, и всю организацию боевой деятельности подводных сил надо было продумывать по-новому. Понимал это штаб бригады подплава, понимал это, естественно, и Военный совет флота, на одном из заседаний которого мне довелось присутствовать в начале марта.
Проходило это заседание во флагманском салоне линкора «Севастополь», стоявшего в Потийском порту. Проводил его командующий флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский. Филипп Сергеевич, только что вернувшийся после некоторого перерыва на Черное море (в течение нескольких месяцев он командовал Амурской флотилией), входил в курс флотских дел. Понятно, что ему сейчас, как воздух, нужна была максимально полная информация об обстановке на театре, о проблемах, с которыми сталкиваются во флотских частях и соединениях. Самым дотошным образом расспрашивал он меня о моих замечаниях и наблюдениях по бригаде подплава, о подробностях похода на «М-62». Несколько вопросов задал о нашем трудном штормовом переходе, о том, какие повреждения получила «малютка». Это, честно говоря, даже несколько удивило, подумалось: «А в такие-то частности зачем входить комфлоту?» Но вскоре выяснилось, в каком направлении работает мысль Ф. С. Октябрьского.
— Вот ведь что получается, — заметил он, обращаясь к членам Военного совета, — мы сетуем на огромные трудности с ремонтом лодок, а сами упорно бросаем их в штормовые передряги, после которых они нуждаются в ремонте, даже не имея боевых столкновений с врагом. А ведь этих самых столкновений стало заметно меньше: по всему видно — наступило какое-то затишье на вражеских коммуникациях. Пройдет немного [250] времени — и все изменится: враг побежит из Крыма. Вот тут бы и нанести по его перевозкам мощные удары. Да только чем мы будем их наносить, если сегодня сами все свои лодки угробим? — Командующий замолчал, минуту-другую размышлял, а затем вдруг спросил меня:
— Как посмотрит представитель Главного штаба: а что, если нам вообще отказаться до конца марта от посылки подводных лодок в море?
Вопрос был, прямо скажем, непростой. До этого на всех флотах обычно стремились добиваться постоянного, непрерывного воздействия на вражеские коммуникации, а тут вдруг — взять и отказаться от походов. Но, с другой стороны, резон-то, в самом деле, был немалый. Передышка помогла бы собраться с силами, подготовить большее число лодок к тому моменту, когда наступит пора решающих сражений. Сманеврировав по времени, приурочив пик своей активности к пику вражеских морских перевозок, можно было нанести фашистам куда больший ущерб. Взвесив все «за» и «против», я счел возможным поддержать идею временного прекращения походов.
— Так и решим, — резюмировал Ф. С. Октябрьский и тут же приказал начальнику штаба флота контр-адмиралу И. Ф. Голубеву-Монаткину подготовить проект соответствующего приказа.
Обсуждался на заседании Военного совета и вопрос о том, как лучше организовать взаимодействие разнородных сил в ходе Крымской операции. Были установлены следующие районы их действий: на ближних подступах к Крыму предстояло действовать торпедным катерам, на дальних — подводным лодкам, на всем протяжении коммуникаций — авиации. Подробные указания дал Ф. С. Октябрьский командующему ВВС флота генерал-лейтенанту авиации В. В. Ермаченкову о порядке наведения подводных лодок на конвои по данным авиаразведки.
Подготовка к участию в Крымской операции с каждым днем шла все активнее. Готовилась техника, готовились люди. В бригаде подплава регулярно проводились всевозможные занятия, тренировки, тактические игры и групповые упражнения. С особым напряжением работал штаб бригады, возглавляемый капитаном 1 ранга М. Г. Соловьевым, — все надо было как следует распланировать, облечь в форму четких боевых документов. В один из дней Михаил Георгиевич обратился ко мне: [251]
— Взгляните: а что, если «нарезать» позиции вот так...
Он положил передо мной карту Черного моря. От Севастополя и Евпатории к румынским и болгарским портам тянулись пунктирные линии — вероятные маршруты движения фашистских судов. Их пересекали многочисленные прямоугольники — позиции наших лодок. Я насчитал их шестнадцать, причем десять располагались в районе основных коммуникаций.
— Где ж вы наберете столько лодок, чтобы обслуживать все эти позиции? — поинтересовался я.
— Разумеется, не наберем, — ответил Соловьев. — Мы предполагаем, что одновременно на коммуникациях врага будут действовать шесть — восемь лодок. Каждая в пределах своей позиции будет осуществлять самостоятельный поиск конвоев. Но если мы получим данные воздушной разведки об изменении их маршрутов, на лодки последуют указания о переходе на более выгодные позиции.
— Своего рода маневр позициями?
— Да, мы так и назвали этот метод — маневрирование заранее обусловленными позициями.
Ну что ж, задумка была интересная, позволявшая рассчитывать на многое. Это говорило, что штаб бригады живет уже предстоящими боями.
То же самое можно было сказать и о политотделе бригады, который возглавлял капитан 2 ранга С. И. Пастухов. Сам начальник политотдела и его подчиненные в эти дни очень много времени находились на лодках. Они помогали готовить и проводить партийные и комсомольские собрания, глубоко вникали в жизнь личного состава, оказывали практическую помощь политработникам подводных лодок.
Особенно хочется сказать, как велась работа с агитаторами. Агитатор в отсеке... Для подводной лодки — это фигура весьма значительная. В походных условиях, когда экипаж разобщен, разделен стальными переборками, от агитатора зависит очень многое. Именно он должен суметь, коль понадобится, разъяснить своим товарищам по отсеку смысл той или иной решаемой задачи, в простой, доходчивой форме ответить на вопросы, если они возникают, должен постоянно чувствовать настроение людей. В агитаторы любого моряка не выдвинешь. Тут нужен такой человек, чье слово было бы действительно [252] весомо и авторитетно для других. Необходимо обеспечивать агитаторов нужными материалами для проведения бесед. Всем этим политработники бригады подплава занимались вплотную. Это я почувствовал еще во время похода на «М-62». Очень активно во время него работали агитаторы Володин и Рукавишников. Буквально каждую свободную минуту они использовали для проведения бесед или громких читок.
Ну а теперь, в ходе подготовки к Крымской операции, политотдельцы снабдили каждого агитатора папкой с новыми разработками и материалами. Для проведения бесед предлагались самые разнообразные темы: «Боевые действия ВМФ в 1943 году», «Сообщение Чрезвычайной комиссии о зверствах фашистов в Киеве», «Почему победила Красная Армия в период гражданской войны?», «О жизни и деятельности великих русских флотоводцев Ушакова и Нахимова» и другие.
Во время командировки я ознакомился с противолодочной обороной флота. Побывал в дивизионе сторожевых катеров, возглавляемом капитаном 3 ранга А. А. Жидко, других подразделениях. В целом состояние противолодочной обороны каких-либо серьезных замечаний не вызвало. Противолодочные силы, правда, у нас были не ахти какие большие, но и подводные силы врага на Черном море тоже нельзя было назвать многочисленными.
Однако помнить об угрозе из глубины, безусловно, приходилось постоянно. Особенно опасались черноморцы нападения фашистских субмарин на корабли и суда, выходящие из Потийского порта. Судно, потопленное на фарватере, могло бы надолго закупорить гавань. Чтобы этого не случилось, прежде чем выпустить из Поти какой-либо крупный корабль или караван судов, на фарватер посылались катера-охотники. Проводилось контрольное бомбометание, и фашистская лодка, если она находилась поблизости, вынуждена была либо покинуть район, либо погрузиться на глубину, с которой она уже не могла использовать свое оружие.
К ПЛО привлекалась и базовая авиация. Самолеты вели наблюдение за морем, атаковывали обнаруженные лодки противника. Между кораблями ПЛО и самолетами поддерживалась постоянная связь. Летчик, заметив подводную лодку, мог немедленно вызвать сюда корабли и навести их на врага. [253]
В конце марта закончилась моя командировка, длившаяся больше месяца. Я вернулся в Москву, доложил о результатах поездки вице-адмиралу Г. А. Степанову. Он тут же дал указание:
— Готовится директива Ставки по освобождению Крыма. Главморштаб должен представить свои предложения. Подключайтесь к работе над ними...
Директива была утверждена Ставкой 11 апреля. В ней Черноморскому флоту, в частности, ставилась такая задача: «Систематически нарушать коммуникации противника в Черном море, а в ближайший период нарушение коммуникаций с Крымом считать главной задачей. Для действий на коммуникациях использовать подводные лодки, бомбардировочную и минно-торпедную авиацию, а на ближних коммуникациях — бомбардировочно-штурмовую авиацию и торпедные катера...»{22}
В этот же день, 11 апреля, началось развертывание подводных лодок. Первыми вышли в море «Л-6», «М-35», «М-111», «А-5», за ними — «М-62». Вышедшие в поход несколько ранее «С-31» и «Щ-215» заняли места в соответствии с общим планом операции. В последующие дни до 9 мая было развернуто еще шесть лодок.
Это были горячие, насыщенные событиями дни. Мощные удары наносились но врагу на сухопутном фронте. 10 апреля войска 3-го Украинского фронта освободили Одессу. 11 апреля Отдельная Приморская армия и силы Черноморского флота освободили Керчь, а войска 4-го Украинского фронта ворвались в Крым с севера и захватили важный узел дорог Джанкой. К 17 апреля наши войска вышли на подступы к Севастополю, и началась подготовка к штурму.
Обстановка на морских дорогах теперь изменилась. Фашисты вынуждены были резко активизировать перевозки морем, начали эвакуацию своих войск из Крыма. Подготовились они к этому довольно основательно. Конвои, как правило, прикрывались с воздуха авиацией, действовавшей с аэродромов Севастополя и Румынии. Кроме того, для ближайшего охранения транспортных судов противник использовал эсминцы, сторожевые корабли, довольно большое число катеров-охотников. Но несмотря на все это, черноморские подводники наносили чувствительные удары по врагу. [254]
Первой в этой операции добилась успеха подводная лодка «А-5» капитан-лейтенанта В. И. Матвеева. 14 апреля она метко торпедировала фашистскую быстроходную десантную баржу. Затем подверглась ожесточенному преследованию кораблей охранения и авиации. Семь часов они бомбили лодку, она получила довольно серьезные повреждения, но осталась на позиции.
Сразу замечу, что многие наши лодки подвергались в этот период сильным бомбежкам. Всего за время Крымской операции фашисты сбросили на них более полутора тысяч глубинных бомб. Одной этой цифры достаточно, чтобы представить, насколько ожесточенной была борьба на морских коммуникациях.
22 апреля отличилась «М-111» капитан-лейтенанта М. И. Хомякова. Находясь на позиции, она получила данные о конвое противника с одного из наших самолетов и направилась на пересечение курса фашистских судов. Прорвавшись сквозь строй охранения, торпедировала транспорт.
Получив сообщение об атаке «М-111», я вспомнил, как накануне операции волновался за эту «малютку» контр-адмирал П. И. Болтунов. Дело в том, что в марте на ней сменился командир и большая часть экипажа. Опытного командира капитана 3 ранга Я. К. Иосселиани и многих его подчиненных перевели на Север, на смену им прибыли подводники с Тихого океана во главе с Максимом Игнатьевичем Хомяковым. И вот — первый боевой успех тихоокеанцев на Черном море.
Не прошло и суток, как пришло еще одно радостное сообщение: транспорт потопила «М-35» капитан-лейтенанта В. М. Прокофьева. Любопытно, что накануне удар по конвою, на который вышла «малютка», наносили авиаторы и сильно повредили вражеский танкер. Два эсминца и восемь сторожевиков охраняли поврежденное судно. Но Прокофьев сумел провести лодку сквозь мощное охранение, сблизился на дистанцию «пистолетного выстрела» и довершил начатое авиаторами: отправил танкер на дно.
Дело пошло. Все очевиднее становилось, что большая подготовительная работа, проделанная накануне, не пропала даром. Полностью оправдал себя метод маневрирования заранее обусловленными позициями. Та же «М-35» в зависимости от обстановки четыре раза меняла позицию по приказанию с ФКП бригады и именно благодаря этому была выведена на цель. [255]
Хорошее взаимодействие наладилось с авиацией. Некоторые лодки получали за поход по нескольку десятков радиограмм с самолетов. Правда, докладывая мне по ВЧ об этом, Болтунов заметил:
— Иногда, несмотря на получение информации о конвое, лодкам не удается выходить на него. Думаю, что это связано с неточным определением авиаторами места и элементов движения конвоев. Возможно, и сами подводники не всегда точны в определении координат.
— Что же предполагаете делать?
— Есть одна мысль: будем наводить на цель не одну, а сразу две-три лодки. Получится, как у северян, своего рода завеса. Вероятность выхода на конвой еще более увеличится...
Такая поправка была внесена, и это на деле способствовало результативности боевых действий подводников. Боевой счет их в этой операции рос буквально с каждым днем. Еще одну успешную атаку 4 мая совершила «М-111» под командованием капитан-лейтенанта М. И. Хомякова. Потопленный транспорт записала на свой счет и «Щ-202», которой командовал еще один бывший тихоокеанец капитан-лейтенант М. В. Леонов.
С особым нетерпением я ждал вестей о боевых действиях «М-62». Как-то покажет себя Н. И. Малышев на этот раз? «Малютка» вышла на вражеские коммуникации 22 апреля. Поначалу ей опять не повезло. В течение всего похода встретить противника не удалось. Вернулась лодка в базу, быстро пополнила запасы — и по просьбе командира и экипажа сразу же без отдыха снова была отправлена в море. Удача не отвернулась от «шестьдесят второй». В ее активе — потопленный транспорт. Причем обстоятельства этой победы оказались очень схожими с теми, в которых выполняли мы атаку в февральском походе. Точно так же пришлось довольно долго гнаться за вражеским караваном, точно так же ставка была сделана на скрытность. Сам же торпедный залп на этот раз подводники выполнили безукоризненно. Выходит, извлекли они уроки из прошлой неудачи. Я от души порадовался за экипаж «М-62» и ее командира.
9 мая Севастополь был освобожден нашими войсками. Разве могла кого-нибудь оставить равнодушным такая весть? Это был настоящий праздник для всех черноморцев. В этот день на подводные лодки, находившиеся в море, была отправлена радиограмма: «Севастополь взят. Отсалютуйте городу-герою торпедными залпами». [256]
И подводники не заставили себя ждать. Новых побед добились «М-35» и «А-5». Успешные атаки по вражеским судам совершили «Л-4» капитана 3 ранга Е. П. Полякова и «С-31» капитан-лейтенанта Н. П. Белорукова. Две последние лодки, кстати сказать, выходили на конвои по данным авиации. В некоторых случаях подводники успешно использовали артиллерию. Так, «С-33» под командованием капитана 3 ранга Б. А. Алексеева артиллерийским огнем потопила десантную баржу.
Но, пожалуй, успешнее всех действовала «Щ-201» под командованием капитан-лейтенанта П. И. Парамощкина. Она сумела в одном походе уничтожить три вражеских судна. В этих победах, правда, есть определенная заслуга и другой лодки — «М-62». Именно она навела «двести первую» на цель.
Дело было так. Поздно вечером 11 мая Н. И. Малышев обнаружил фашистский конвой. Начал было выходить в атаку по нему, но в самый последний момент «малютку» засекла вражеская канонерка, пошла на таран. Пришлось от атаки отказаться и срочно уйти на глубину. Но как только удалось оторваться от преследования и всплыть, в эфир полетела радиограмма об обнаруженном конвое. На соседней позиции как раз и находилась «двести первая». Парамошкин рассчитал место вероятной встречи с конвоем. По всем данным, он должен был появиться здесь утром. Так и случилось. Конвой вышел прямо на «щуку». Целью был выбран транспорт «Гейзерих». Шел он не своим ходом. Его буксировал тральщик, который был пришвартован к судну бортом. После двухторпедного залпа транспорт и тральщик так, в связке, и отправились на дно. А вскоре в этом же районе появилась вражеская десантная баржа. И вновь торпеды черноморских подводников точно поразили цель.
Суровой и беспощадной была расплата черноморцев с фашистскими захватчиками за тяжелые раны Севастополя, за муки и страдания советских людей. Сами гитлеровцы называли путь своего бегства из Крыма дорогой смерти.
Разгромить врага
Черноморские подводные лодки одна за другой возвращались в свои базы, а в это же время на Севере, наоборот, начиналось их развертывание в море. С 16 мая здесь опять проводилась операция по срыву вражеских морских перевозок. Официального названия у нее [257] не было, но в разговорах мы называли её привычным кодом — «РВ» ( «Разгромить врага»), ибо замысел этой операции был тем же, что и в операции «РВ-1», проведенной в январе, тем же, что и в аналогичных операциях, которые были осуществлены в последующие месяцы.
Хотя силы в этой майской операции были задействованы небольшие — всего четыре лодки, — прошла она успешнее, чем все предыдущие. Во всяком случае, преимущества метода «нависающей завесы» в ходе нее удалось реализовать наконец более полно. Поначалу, правда, казалось, что четкому взаимодействию авиаторов с подводниками вновь может помешать непогода. Несколько дней в Заполярье бушевал циклон, и самолеты с аэродромов не поднимались. Но к 25 мая погода улучшилась. И в этот же день радиоразведка флота запеленговала конвой противника. В 16 часов 30 минут самолет-разведчик обнаружил у мыса Нордкап пять транспортов, сопровождаемых многочисленными кораблями охранения. Вскоре все лодки завесы, а это были «С-15», «С-103», «С-56» и «М-201», приняли сообщение о конвое и двинулись наперехват. Ближе других оказались к месту событий «С-15» и «М-201». Они и вышли на цель.
Первой атаковала вражеский конвой «малютка». Ее командир капитан-лейтенант Николай Иванович Балин расчетливо выбрал цели для торпедного залпа: нанес его по одному из транспортов и створившемуся с ним сторожевику. Сторожевик был потоплен, а транспорт поврежден.
Через сорок минут по второй группе кораблей этого же конвоя, двигавшейся в районе Сюльте-фьорда, нанесла удар и «С-15», которую в этот поход вывел новый командир капитан-лейтенант Георгий Константинович Васильев. Атака «эски» проходила довольно спокойно. Противник шел прямым курсом, ордер его не менялся. Васильев подвел лодку на дистанцию 15 кабельтовых. Так же, как и Балин, он целился сразу по двум целям — транспорту и находившемуся рядом сторожевому кораблю. Последовал четырехторпедный залп. Спустя некоторое время на «эске» слышали три сильных взрыва. С нашего самолета-разведчика, находившегося в этом районе, видели, как транспорт пошел ко дну. Сторожевик же, по-видимому, отделался повреждениями.
И «М-201», и «С-15» после своих атак подверглись яростному преследованию, но и той и другой лодке удалось благополучно ускользнуть от врага. [258]
Через несколько дней, 29 мая, был засечен еще один вражеский конвой. Успешную атаку по нему на этот раз удалось совершить «С-103» под командованием капитана 3 ранга Николая Павловича Нечаева. Ею были потоплены два тральщика. Другие лодки были далеко и, к сожалению, не успели наперехват. Зато наши самолеты не отпускали вражеские суда до самого Киркенеса. Они нанесли по конвою два массированных удара.
Чем же обогатила подводников проведенная операция? В заключении отдела подводного плавания Северного флота, присланном в Москву, очень скрупулезно анализировался ход ее и был сделан, в частности, такой вывод: «Новый метод и тактика использования подводных лодок заключались не только в том, что подводные лодки взаимодействовали с авиацией. Главное в том, что командирам подводных лодок была предоставлена широкая инициатива и полная свобода в маневре, выборе места и времени атаки на всем протяжении коммуникации противника»{23}.
Особенно удачно воспользовался предоставленной свободой маневра командир «С-15» Г. К. Васильев. Знакомясь с его атакой даже по сухим строкам документов, нельзя было не отметить, что выполнена она с настоящим мастерским блеском. Все говорило о том, что среди североморских командиров-подводников появилось еще одно яркое имя.
Из других событий, происходивших в мае, следует отметить и такое: в течение этого месяца четыре «малютки» — «М-104», «М-105», «М-107» и «М-119» — были переправлены железнодорожным путем с Севера на Черное море. Зачем проводилась переброска? «Малютки» — эти поистине неутомимые труженицы — очень многое сделали на Севере. Но теперь, когда Северный флот получил достаточное количество кораблей, лучше приспособленных к суровому заполярному морскому театру, острая необходимость в лодках типа М отпала. Появилась возможность использовать малые лодки в более подходящих условиях — на Черном море.
Решение о передислокации «малюток» принял Нарком ВМФ. Практическая реализация его проходила под руководством адмирала Л. М. Галлера при участии ряда центральных управлений. Наше управление совместно с управлением кораблестроения решало много технических [259] проблем: какие платформы использовать для транспортировки, как довести габариты кораблей до размеров, гарантирующих их безопасность, что снимать с лодок, а что не снимать?.. Вот когда пришлось вспомнить о том, как путешествовал в 1934 году со своей «М-1» с Черного моря на Дальний Восток!
Впрочем, был в нашем распоряжении и более поздний опыт. Ведь в 1941–1942 годах некоторые из «малюток» уже перевозились по железной дороге с Каспия в Мурманск. Кроме того, железнодорожный транспорт активно использовался для перебазирования других кораблей — больших и малых охотников, торпедных катеров, тральщиков. Вообще говоря, столь широкого межтеатрового маневра силами по внутренним коммуникациям, который применялся на нашем флоте в годы Великой Отечественной войны, история прошлого не знала. И этот маневр играл, безусловно, большую роль, способствовал созданию благоприятного оперативного режима на морских театрах, повышал боевые возможности флотов.
Однако взамен ушедших на Черное море «малюток» северяне получали компенсацию: к ним должны были прибыть четыре подводные лодки типа В, переданные союзниками СССР в счет будущего раздела итальянского флота. Это были английские лодки устаревшего типа. Их основное вооружение составляли шесть торпедных аппаратов при четырех запасных торпедах. На носовой надстройке эти корабли имели по одному 122-миллиметровому орудию. В мае для приема лодок мы направили в Англию четыре полностью укомплектованных экипажа.
Передача кораблей состоялась в британской военно-морской базе Розайт. 30 мая на них был поднят советский Военно-морской флаг. А затем лодки поочередно отправлялись на Родину. Отправлялись в различные сроки и по различным маршрутам, рекомендованным Английским адмиралтейством. «В-2», «В-3» и «В-4» благополучно совершили переход и в дальнейшем включились в боевые действия. А вот «В-1», которой командовал Фисанович, постигла трагическая участь. Она до места назначения не дошла. Тяжело переживали подводники эту потерю. Ведь Израиль Ильич Фисанович был поистине всеобщим любимцем. Вместе с ним погиб прекрасный экипаж, сформированный из бывших членов экипажа «Л-20» — опытных, обстрелянных в боях моряков.
Горечь наша усугублялась тем, что обстоятельства гибели «В-1» были довольно странными. Стал известен, [260] в частности, такой факт: когда она совершала переход по маршруту, рекомендованному Английским адмиралтейством, вблизи этого маршрута английский же самолет бомбил какую-то подводную лодку. Этот случай в Англии расследовала специальная комиссия, но результаты ее работы остались в секрете.
Во второй половине июня мне во главе небольшой группы офицеров Главного морского штаба было приказано выехать в командировку па Балтику. Цель командировки — проверка состояния противолодочной обороны.
Прибыв в Кронштадт, я, разумеется, не мог не заглянуть хотя бы на денек к подводникам. Познакомился поближе с командиром бригады подплава контр-адмиралом Сергеем Борисовичем Верховским, начальником штаба капитаном 1 ранга Львом Андреевичем Курниковым. Встретил здесь и множество своих давних знакомых по довоенной службе, по участию в финской кампании.
Заждались балтийские подводники настоящего жаркого дела. Но что поделать? Хоть и освободился Финский залив ото льда, путь в море по-прежнему был наглухо перекрыт противолодочными заграждениями. К лету 1944 года фашисты еще более усилили их.
В этот период несколько балтийских лодок принимали участие в боевых действиях на Ладожском озере. Две «малютки» были перевезены сюда на специальных транспортерах еще в 1943 году, а в начале 1944-го озерная «подводная флотилия» пополнилась еще тремя боевыми единицами. «Малютки» успешно выполняли задачи разведки, несли дозорную службу. Как раз в те дни, когда я находился в Кронштадте, на Ладоге готовились к проведению десантной операции в районе Тулоксы. Перед началом ее, 20 июня, подводная Лодка «М-90» (командир капитан-лейтенант Ю. С. Руссин) подошла к берегу, занятому противником. Ведя наблюдение через перископ, командир лодки внимательно исследовал подходы к берегу, выявил систему наблюдения противника. Кроме того, ему удалось обнаружить противодесантные заграждения у уреза воды. Данные, полученные «малюткой», оказались очень полезными при планировании операции. Ну а в ходе нее две лодки — «М-79» и «М-102» — под командованием капитан-лейтенантов Н. И. Карташева и Н. С. Лескового были развернуты в западной и северозападной частях озера для прикрытия десанта от нападения кораблей противника. [261]
Подводные лодки на озере. . Вроде бы не совсем обычно звучит. Однако практика показала, что и в этих не совсем обычных условиях лодки могут использоваться достаточно эффективно.
Ознакомившись с положением дел в бригаде подплава, я вместе с начальником подводного плавания КБФ контр-адмиралом Андреем Митрофановичем Стеценко выехал в Койвисто (ныне Приморск) — городок на Карельском перешейке, только что освобожденный от фашистских войск. Там теперь базировалась бригада шхерных кораблей под командованием капитана 1 ранга Н. Э. Фельдмана, на которую возлагалась противолодочная оборона Выборгского залива. В Койвисто да еще в Гакково, где находился дивизион противолодочных кораблей капитана 2 ранга И. М. Зайдуллина, мне и предстояло провести большую часть своей командировки.
Дела противолодочные в этот момент здесь, на Балтике, требовали особенно пристального внимания. Два года не появлялись фашистские подводные лодки в Финском заливе. И вот теперь, когда успешно развивалось наступление советских войск на Карельском перешейке, они стали все чаще проникать сюда. Опасность эту ни в коем случае нельзя было недооценивать. Учитывая то, что неприятельские лодки затрачивали незначительное время на переход от мест базирования, они могли создать большие трудности для действий нашего флота, для наших морских перевозок.
Надо признать, что активизация фашистских подводных сил в известной мере оказалась для нас неожиданной. Особенно озадачивало нас то, почему гитлеровские подводники так настойчиво лезут в Выборгский залив? Район этот стесненный, мелководный, весьма неудобный для действий подводных лодок. К тому же паши крупные корабли и суда здесь не плавали. Что же искали здесь фашисты? Обменивался я соображениями по этому поводу с начальником штаба флота контр-адмиралом А. И. Петровым, с начальником оперативного отдела штаба капитаном 1 ранга Ю. В. Ладинским, с А. М. Стеценко. Сошлись на том, что преследуют они разведывательные цели. Но очень скоро выяснилось, что мы ошибались.
Утром 18 июля я собирался выехать из Койвисто в Кронштадт для решения каких-то текущих дел, как вдруг на плавбазу, где в одной из кают я остановился, позвонил взволнованный Н. Э. Фельдман и попросил срочно прибыть на ФКП бригады шхерных кораблей. А случилось [262] вот что: ночью на малом охотнике «МО-304», который нес дозор у выхода из пролива Бьёркезунд, услышали шум винтов подводной лодки. Попытались было выйти в атаку, но неудачно — след лодки потеряли. Вернулись на линию дозора. А вскоре произошел взрыв. Катер получил большие повреждения. Носовая часть по самую рубку была просто-напросто оторвана. К счастью, малые охотники обладали удивительной живучестью. Командир «МО-304» старший лейтенант А. В. Аникин сумел довести катер до Койвисто задним ходом. И вот теперь он подробно докладывал обо всем случившемся нам с Фельдманом.
Высокий, стройный, седой как лунь, Николай Эдуардович Фельдман взволнованно ходил по кабинету и дотошно расспрашивал своего подчиненного, стараясь досконально разобраться в головоломке, подброшенной фашистами:
— Так что же это было? Атака подводной лодки?
— Похоже, так, — ответил Аникин. — После взрыва на катере был слышен еще один взрыв у берега. Я полагаю, что лодка атаковала нас двухторпедным залпом.
— Но ведь никто не видел следа торпед?
— Никто не видел.
— Может, прошляпила вахта?
— Никак нет. Уверен в своих подчиненных, да и в себе. Не было следа.
— Что же это значит? — задумался Фельдман. — Может, какие-то торпеды у фашистов появились особые?.. Бесследные... Но еще непонятнее другое. Зачем лодке понадобилось атаковать малый охотник? Ведь та же торпеда, пожалуй, дороже, чем цель. По-моему, это просто беспрецедентно. Не так ли? — обратился он ко мне.
Да, я тоже прежде не слышал о случаях применения торпедного оружия по столь малоразмерным целям. Но тем не менее все говорило о том, что фашисты почему-то пошли на это. Через несколько дней появилось и, так сказать, вещественное доказательство: у поднятого на стенку для ремонта «МО-304» в разорванной взрывом носовой части был найден кусок вражеской торпеды.
А еще несколько дней спустя, 28 июля, нападению вражеской субмарины подвергся еще один малый охотник — «МО-107» старшего лейтенанта Е. П. Курочкина. К счастью, этот катер после взрыва тоже остался на плаву, и его удалось привести в Койвисто. Но теперь-то стало совершенно ясно, что фашистские подводники ведут [263] охоту за нашими катерами. А кроме того, что на вооружении немецких лодок действительно появились новые торпеды На «МО-107» следа их тоже не видели.
Пришлось особо проинструктировать всех командиров кораблей, несущих дозоры, о важности особой бдительности, необходимости держать в постоянной готовности к немедленному применению противолодочные средства.
Несмотря на все эти предостережения, один из катеров мы все-таки вскоре потеряли. 30 июля фашистской подводной лодке удалось потопить малый охотник «MO-105». Но дорого обошелся врагу этот успех.
Сразу же, как стало известно о гибели малого охотника, на поиск подводной лодки из Койвисто вышел «МО-103» под командованием старшего лейтенанта А П. Коленко. Поиск был произведен энергично, активно. А тут еще помогли моряки с катера-дымзавесчика, который находился в атом же районе. На нем заметили силуэт вражеской субмарины, шедшей под водой, и указали направление на нее.
Вскоре удалось установить гидроакустический контакт с подводной лодкой, а затем Коленко точно вывел катер на цель и первой же серией глубинных бомб накрыл ее. Для надежности было сделано еще два захода, сброшены еще две серии «глубинок». На поверхность воды стали всплывать матрасы, подушки и другие предметы. А затем показалось шесть голов. В спасательных жилетах, подняв руки, плавали гитлеровские подводники. Их подняли на борт катера и доставили в Койвисто.
Я вместе с Н. Э. Фельдманом встречал «МО-103». Тут же, на пирсе, Коленко, коротко доложив об атаке, сообщил, что среди взятых в плен фашистов — командир подводной лодки. Это было весьма интересно, ведь командир мог сообщить ценные сведения.
Фашистов повели в здание штаба бригады. Жалкое зрелище представляли собой они. Мокрые, грязные, с ног до головы в соляре. Гитлеровцы были потрясены случившимся, шли опустив головы. Один то и дело закатывался в истерическом хохоте, но никто из остальных и но пытался хоть как-то его поддержать и успокоить... Колоритную эту картину дополнял тот факт, что вдоль всей дороги от пирса до здания штаба стояли аляповатые березовые кресты — здесь в ту пору, когда шли бои под Ленинградом, фашисты хоронили своих вояк. Этим шестерым, выходит, еще повезло. [264]
Пленных пришлось сначала отдать на попечение матроса-санитарки Фроси, которая помогала им отмыться от соляра. А тем временем Фельдман доложил обо всем на ФКП флота. Командующего и начальника штаба на месте не было, они находились на праздничном концерте, ведь на флоте-то был праздник, День ВМФ! Доклад принял начальник оперативного отдела капитан 1 ранга Ю. В. Ладинский.
— Допросите командира лодки, — сказал он, — чтоб доложить командующему уже какие-то подробности.
Нам и самим не терпелось это сделать. В кабинет Фельдмана под конвоем привели высокого холеного немца, который сразу же заявил, что ни на какие вопросы он отвечать не будет. Фашист изо всех сил старался придать своему лицу надменное выражение, но получалось это у него неважно. Тем не менее допрос поначалу не пошел. Мы уж подумывали прекратить это дело, но совершенно неожиданно развязала язык своему подопечному все та же санитарка Фрося. Она сидела рядом с немцем, время от времени заботливо поднося ему под нос ватку с нашатырным спиртом, а тут вдруг не выдержала.
— Ты что ж это, милок, запираешься, — строго сказала она ему. — Я тебя отмывала от соляра? Отмывала. А ты что? Смотри у меня!
Не знаю почему, но слова женщины произвели вдруг на фашистского командира сильное впечатление. Как-то торопливо, испуганно он принялся отвечать на наши вопросы.
— Ваше имя? Должность?
— Вернер Шмидт. Командир подводной лодки «U-250».
— Давно командуете лодкой?
— С начала сорок третьего.
— Не так уж и мало, — усмехнулся Фельдман. — Почему же вы, имея определенный опыт, столь неграмотно действовали? Потопив катер, столько времени оставались на месте атаки. Ведь ясно же, что из опасного района надо уйти.
— Меня этому не учили, — ответил Шмидт. — Я, вообще-то, офицер с надводных кораблей. Плавал на крейсере «Кенигсберг».
— Как же вы стали подводником?
— Это длинная история. Жажда подвига во славу фюрера заставила меня вначале перейти в авиацию. Я командовал бомбардировщиком. Участвовал в налетах на [265] Лондон, Белград, Москву. В 1942 году перешел в подводный флот.
— Почему?
— Подводникам у нас больше платят. И награждают их чаще.
— Вы имеете награды?
— Да, два Железных креста.
— Сколько времени ушло на переподготовку вас в подводники?
— Шесть месяцев
— Каков срок службы ваших лодок?
— Они рассчитаны на семь-восемь выходов в море. Как правило, после восьмого или девятого похода лодки не возвращаются — погибают...
Вопросы следовали один за другим. Представилась редкая возможность не только узнать какие-то ценные разведывательные сведения, но и, так сказать, воочию увидеть лицо врага. И вот оно передо мной Конечно же, еще несколько часов назад все было иначе. Представляю, как кривил свои тонкие губы в самоуверенной ухмылке Вернер Шмидт, когда выцеливал торпедный залп по маленькому катеру. Но сейчас на его подергивающемся лице читалось только одно — звериный страх за свою жизнь.
Многое стало ясно нам о хваленых фашистских подводниках после допроса командира «U-250» и других пленных. Тот факт, скажем, что Шмидта наскоро переучивали из летчиков в подводники, убедительно свидетельствовал о том, что туго стало в германском флоте с командными кадрами.
Ну а почему же все-таки «U-250» выходила в атаку на столь незначительную цель, как малый охотник? Шмидт долго и путанно бормотал что-то по этому поводу, но в конце концов выяснилась одна существенная деталь оказывается, потопив катер, командир фашистской субмарины отправил донесение главнокомандующему военно-морскими силами Германии Деницу о том, что им потоплен... сторожевой корабль. Такая запись была сделана и в вахтенном журнале. Выходит, фашистские асы не гнушались довольно нахально водить за нос собственное командование. Говоря о лунинской атаке по «Тирпицу», я уже высказывал предположение, что на этом линкоре могли сфальсифицировать корабельные документы. Вот, пожалуйста, еще одно подтверждение тому, что в фашистском флоте подобное не было чем-то из ряда вон выходящим. [266]
Ну а что за торпеды использовали гитлеровцы? Да, это было действительно новейшее оружие — акустические, самонаводящиеся торпеды «Т-5». Несколько позже, в сентябре 1944 года, балтийцам удалось поднять «U-250» и досконально разобраться в хранившемся до этого в особом секрете устройстве вражеских торпед. Раскрытие загадки «Т-5» имело большое значение. Достаточно сказать, что по этому поводу завязалась даже переписка между главами союзных держав.
В письме от 30 ноября 1944 года премьер-министр Великобритании У. Черчилль настоятельно просил И. В.Сталина дать возможность англичанам изучить захваченную торпеду.
«Хотя эта торпеда, — писал У. Черчилль, — еще не применяется в широком масштабе, при помощи ее было потоплено или повреждено 24 британских эскортных судна, в том числе 5 судов из состава конвоев, направляемых в Северную Россию... Мы считаем получение одной торпеды Т-5 настолько срочным делом, что мы были бы готовы направить за торпедой британский самолет в любое удобное место, назначенное Вами»{24}.
Советское командование, верное союзническому долгу, предоставило англичанам возможность прислать в Советский Союз специалистов, для того чтобы изучить фашистскую торпеду на месте и снять с нее чертежи. Раскрытие секрета «Т-5» позволило затем выработать против нее защитные меры, спасло в дальнейшем много английских кораблей и моряков.
Вот таковы обстоятельства первой крупной победы противолодочников Балтики. После нее борьба с вражескими подводными лодками в Финском заливе заметно улучшилась. Этому способствовал и ряд организационных мер. Противолодочные силы и средства были распределены по театру более продуманно. Между военно-морскими базами наладили взаимное оповещение об обнаруживаемых лодках. В дозоры теперь стали посылать по два катера, которым предписывалось находиться только на ходу, с таким расчетом, чтобы в случае атаки по одному из малых охотников другой тут же мог нанести удар по вражеской подводной лодке. Активнее стала привлекаться к борьбе с подводными лодками авиация. [267]
Эти и другие меры приносили свои результаты. Несмотря на все старания, фашистские подводники не смогли помешать корабля КБФ оказывать содействие сухопутным войскам в Выборгской наступательной операции. Да и в дальнейшем противолодочные силы противника многого не добились.
Пока я находился в командировке на Балтике, состоялся приказ о моем назначении начальником подводного плавания ВМФ. Вице-адмирал А. С. Фролов вернулся к этому времени из своей поездки на Средиземноморье, но к делам в управлении практически не приступал. Сначала довольно долго болел, а затем получил назначение начальником штаба Тихоокеанского флота. Об обстоятельствах этого назначения стоит сказать подробнее.
За те месяцы, что Александр Сергеевич провел на Средиземноморье, он немало сделал для улучшения взаимопонимания и взаимодействия с союзными флотами: участвовал в высадке союзных войск в Анцио, посетил многие корабли, встретился с рядом крупных должностных лиц, в том числе с губернатором Мальты адмиралом Гортом, командующими военно-морскими базами в Неаполе и Ла-Валлетте. Обо всем этом Фролов представил очень обстоятельный и интересный отчет. Однако непонятно почему, но у И. В. Сталина сложилось превратное представление о деятельности Александра Сергеевича в зарубежной командировке. Фролов очень переживал это, находился в подавленном состоянии.
Кто знает, как бы повернулась судьба этого честного, преданного делу человека, если бы его не взял под защиту И. С. Исаков. Он пошел на прием к И. В. Сталину. Выяснив, что тот введен в заблуждение неточной информацией, аргументированно разъяснил Верховному Главнокомандующему суть дела, подчеркнув при этом, что все действия вице-адмирала были согласованы с ним, Исаковым, лично, что он верит Фролову как себе самому. Если поведением Фролова недовольны, то ответственность несет в первую очередь Исаков, так как Фролов выполнял важное государственное задание в соответствии с его планом и по его приказу. После этого и состоялось назначение Александра Сергеевича на Тихий океан, где он, кстати сказать, в дальнейшем, когда начались боевые действия против Японии, проявил себя с самой лучшей стороны.
Говорю об этом только для того, чтобы добавить еще одну черточку к портрету Ивана Степановича Исакова. В [268] послевоенные годы мне доводилось слышать такие рассуждения: да, Н. Г. Кузнецов не боялся высказывать свое мнение в любых инстанциях, а вот И. С. Исаков, дескать, был в общении с высшим руководством менее смел. Данный пример, думаю, убедительно говорит о несправедливости подобных утверждений. Н. Г. Кузнецов и И. С. Исаков были, конечно, совершенно разными по своим характерам людьми. Но в одном они были схожи — и тот и другой умел брать ответственность на себя, умел, если требуется, постоять за подчиненного. Если вспомнить, сколь сложным и противоречивым было то время, сколь легко подчас решались человеческие судьбы, то будет понятно, какое значение имели эти качества наших военно-морских руководителей для всех флотских дел, и в том числе для атмосферы, царившей в Главморштабе, в центральных управлениях. Мы все работали в обстановке деловой стабильности, уверенности. И взаимоотношения в нашем столь большом и сложном коллективе, каким являлся коллектив Главморштаба, строились на доверии, были честными, товарищескими.
Не хочу, впрочем, идеализировать их. Не обходилось, конечно, порой и без каких-то проблем, трудностей, шероховатостей. У меня лично, к примеру, не сложились взаимоотношения с назначенным в июне начальником Главного морского штаба адмиралом В. А. Алафузовым. Владимир Антонович был известным моряком, соратником Н. Г. Кузнецова по Испании. Нельзя было без уважения относиться к его огромному опыту, накопленному на различных командных должностях, к его широкому кругозору, который он реализовал в ряде интересных трудов по военно-морскому искусству. Но в то же время удивляло, что адмирал В. А. Алафузов почему-то иногда недооценивал подводные силы. Не жаловал он их, не любил, когда говорилось о специфике подводного плавания.
Впрочем, некоторый недостаток внимания к вопросам подводного плавания со стороны начальника штаба с лихвой компенсировался повышенным вниманием к ним самого наркома ВМФ. Н. Г. Кузнецов постоянно интересовался работой нашего управления, обстановкой в бригадах подплава. Вот с кем было легко и просто решать все, даже самые специфичные проблемы подводников.
Однажды в непринужденной беседе Николай Герасимович между прочим признался мне: [269]
— А вы знаете, ведь подводные лодки — это старая моя любовь. Когда-то я мечтал послужить на них. И до сих пор жалею, что та мечта не сбылась.
Дело, впрочем, конечно же было не только в личных симпатиях наркома ВМФ к подводникам. Просто он ясно понимал ту роль, которую играли подводные силы в боевых действиях, развернувшихся на морских театрах, а может — кто знает? — он уже заглядывал дальше, в завтрашний день нашего флота, задумывался о дальнейших перспективах развития его. Так или иначе, а внимание и забота со стороны наркома ощущались постоянно. И одним из проявлений этого стало проведение в августе 1944 года совещания руководителей органов подводного плавания всех флотов.
Вообще-то, крупные совещания, тем более с приездом представителей флотов в Москву, в военное время в Главморштабе практиковались нечасто. Но в данном случае было сделано исключение. Сам Н. Г. Кузнецов дал указание провести такое совещание. Кроме наркома ВМФ в нем приняли участие его заместители — И. С. Исаков и Л. М. Галлер, заместитель по тылу генерал-полковник С. И. Воробьев. Присутствовали начальники многих центральных управлений.
Доклад было поручено сделать мне. Затем выступили В. П. Карпунин, П. И. Болтунов, А. М. Стеценко, Н. С. Ивановский, другие участники совещания. Они поставили множество конкретных практических проблем. Тут же оперативно по многим из них принимались деловые решения, давались четкие указания. В целом совещание прошло поучительно, по-деловому и, на мой взгляд, помогло привлечь внимание всех флотских управлений и служб к задачам и нуждам подводников. Ну а нам оно помогло взыскательно проанализировать боевой опыт, более детально поразмышлять над проблемами боевой деятельности подводных лодок.
Сразу же после совещания мы встретились с руководителями органов подводного плавания флотов, обсудили с ними конкретные меры, связанные с решением задач, поставленных командованием. Обстоятельный разговор зашел о том, что сделано подводниками за последние месяцы — в июне, июле и августе. Для меня лично этот разговор был важен помимо прочего и потому, что, пока я находился в командировке на Балтике, несколько оторвался от того, что происходило на Черном море и на Севере. А произошло там немало интересного. [270]
На Черноморском флоте в связи с ростом численности подводных сил в июне были образованы вместо одной две бригады. 1-ю бригаду возглавил капитан 1 ранга Серафим Евгеньевич Чурсин, прибывший с Тихого океана, где он занимал такую же должность. Командиром 2-й бригады подводных лодок стал капитан 1 ранга Михаил Георгиевич Соловьев.
Вскоре после Крымской операции подводники приступили к блокаде румынских портов. На юге уже близилась развязка. Началась грандиозная Ясско-Кишиневская наступательная операция. Мощные сокрушительные удары наносили наши войска по гитлеровским полчищам на сухопутье. А подводники старались вносить свою лепту в освобождение Румынии и Болгарии все тем же способом — ведя борьбу на вражеских коммуникациях.
Успешнее других, как сообщил Болтунов, действовали в этот период две «щуки» — «Щ-209» капитан-лейтенанта Н.В. Суходольского и «Щ-215» капитана 3 ранга А. И. Стрижака. Первая в июльском походе метким торпедным залпом потопила два вражеских судна, А вторая отличилась в августе. Сначала артиллерийским огнем пустила на дно два небольших судна, а несколько позже торпедировала вражеский транспорт.
Было о чем доложить и Карпунину. В июне — августе североморские подводники совершили много успешных атак по врагу. Новые победы записали на свой боевой счет Г. И. Щедрин, Н. И. Балин и другие. Настоящую сенсацию произвел командир «C-104» капитан 3 ранга Василий Андриановнч Тураев. Ему впервые удалось потопить одним четырехторпедным залпом сразу три цели — транспорт и два корабля охранения. Естественно, эта выдающаяся атака вызвала у всех наибольший интерес. И Карпунин в удовольствием сообщил подробности ее.
— Состоялась атака 20 июня, — рассказывал он — Тураев получил радиограмму о конвое, идущем на запад в полночь, заблаговременно вышел на перехват к мысу Скальнес и ждал его тут на перископной глубине Долго ничего не видал. А потом обнаружил дымы и множество мачт; два больших транспорта, а с ними около десятка кораблей охранения. Фашисты неудачно построили ордер, конвой шел очень кучно, и Тураев сразу же решил атаковать несколько целей. Рассчитывал добиться дуплета, а в ходе маневрирования донял, что добиться можно и большего. Внес необходимые поправки в расчеты. Четыре торпеды были выпущены с восьмисекундным [271]
интервалом. Тураев наблюдал за результатами атаки в перископ. Первая торпеда угодила в ближайший сторожевик, через несколько секунд другая взорвалась под транспортом, шедшим подальше. Ну и еще одна попала в тральщик. И транспорт, и оба корабля затонули.
— Знай балтийцев! — улыбаясь, заметил на это Стеценко и пояснил:
— Тураев-то начинал войну на Балтике командиром «С-12». У нас он отличился тем, что под его руководством «эска» совершила самый длительный поход — целых шестьдесят суток провела она в море.
— Да, — кивнул Карпунин, — Тураев — сильный, волевой командир. За таким люди в огонь и в воду пойдут.
Много вопросов задавали Карпунину его коллеги по поводу метода «нависающей завесы». Северяне продолжали успешно применять его. Очередные операция против вражеских конвоев прошли и в июне, и в июле. И в те августовские дни, когда мы совещались в Москве, в заполярных глубинах была развернута «завеса» из четырех лодок. Три из них праздновали успех. «М-201» потопила 19 августа вражеский сторожевой корабль. Молодцом показал себя Н. И. Балин. Оказавшись в трудном положении — из-за плохой видимости невозможно было воспользоваться перископом, — он, ориентируясь по акустическим пеленгам, провел лодку через кольцо кораблей охранения и произвел бесперископную атаку. 24 августа потопил крупный вражеский транспорт экипаж «С-15» капитан-лейтенанта Г. К. Васильева, а 28-го сделала дуплет «С-103» капитана 3 ранга Н. П. Нечаева: был уничтожен транспорт с горючим и один из кораблей охранения. Примечательно, что во всех этих случаях лодки наводились на конвои авиацией.
Атакуют балтийцы
Позвонил по ВЧ контр-адмирал П. И. Болтунов и сообщил, что последняя черноморская лодка возвращена с позиции в базу: боевые действия на Черном море закончены. Было это 19 сентября 1944 года. Что ж, черноморские подводники славно повоевали, внесли свой вклад в победу над фашистскими захватчиками. И Родина высоко оценила его. Обе бригады подводных лодок удостоены почетных наименований: 1-я стала называться Севастопольской, 2-я — Констанцской; 1-я награждена [272] орденом Красного Знамени, 2-я — орденом Ушакова I степени. Ряд лодок стали Краснознаменными, несколько экипажей были преобразованы в гвардейскяе. Гвардейским стал и хорошо знакомый мне экипаж «М-62».
Итак, на Черном море все закончилось. Но зато большие события начинались на Балтике. Именно в эти сентябрьские дни после некоторого перерыва балтийские подводники приступали к активной боевой деятельности. На этом театре произошли к тому времени коренные изменения обстановки: разгром немецко-фашистских войск в Прибалтике и выход Финляндии из войны привели к тому, что появилась наконец возможность вывести наши лодки в Балтийское море. Мощные противолодочные рубежи в Финском заливе можно было теперь обойти по узким извилистым шхерным фарватерам вдоль финского побережья.
Для участия в организации этого выхода я выехал в Кронштадт. В бригаде подплава меня встретил начальник штаба капитан 1 ранга Л. А. Курников. Он доложил, что начальник подводного плавания флота контр-адмирал А. М. Стеценко и комбриг контр-адмирал С. Б. Верховский убыли на Лавенсари. Вместе с командиром Островной военно-морской базы вице-адмиралом Г. В. Жуковым они вели там переговоры с финнами о деталях перехода лодок через шхеры. Пришлось на время, так сказать, переквалифицироваться в дипломатов. Переговоры заняли не так уж много времени.
— Все в порядке, — сообщил вернувшийся в Кронштадт С. Б. Верховский. — Финское военно-морское командование полностью удовлетворило наши требования. Они берут на себя обеспечение безопасности проводки наших лодок, будут осуществлять контрольные траления в установленных районах. Кроме того, финны предоставили нам сведения о противолодочных заграждениях, навигационные карты и пообещали прислать на наши корабли своих лоцманов. В дальнейшем, как предусматривается условиями перемирия, мы сможем перебазировать наши лодки в финские порты...
Ну что ж. теперь надо было в кратчайшие сроки спланировать организацию выхода лодок, разработать соответствующие наставления, проинструктировать командиров. Лоцманы лоцманами, а и о своей подготовке к непростому переходу надо было всерьез подумать.
Шхеры — это сильно изрезанное побережье со скопищем скалистых прибрежных островков, тянущихся на [273] многие десятки и сотни миль. Островки эти разделены узкими, труднопроходимыми проходами, многие из которых буквально усеяны подводными скалами и камнями. Тут, в этом лабиринте, нужна очень большая точность кораблевождения. Один неверный маневр, одна ошибка командира, штурмана или рулевого при движении лодки по створу или на повороте — и авария неизбежна.
Финские шхеры мне были хорошо знакомы. Ведь во время финской кампании в них несли боевое патрулирование «малютка» бригады, которой я тогда командовал. Особых успехов мы я ту пору не добились. Однако противник побаивался вас, шхерные фарватеры для своих перевовок практически не использовал.
В 1940 году наша бригада была перебазирована в арендованную у Финляндии военно-морскую базу Ханко, Тогда со шхерами довелось познакомиться еще лучше. Практически вся боевая подготовка «малюток» проходила на шхерных рейдах и плесах.
— Помните, как мы ходили на рейд Лаппвик на прострелку торпедных аппаратов? — спросил меня при встрече командир одного из дивизионов подводных лодок капитан 2 ранга П. А. Сидоренко, который во время финской кампании командовал «М-90».
Еще бы не помнить! Рейд Лаппвик — это ведь примечательное место, связанное с одной из славных страниц истории нашего русского флота — Гангутским сражением. Именно там Петр I приказал проложить знаменитую «переволоку» для переброски своих галер через перешеек Гангутского полуострова. А у нас там был полигон боевой подготовки, па который мы ходили старыми шхерными фарватерами. Ходили сначала с опаской, а потом освоились, да так, что стали плавать здесь даже под перископом. И одним из первых совершил такое плавание шхерным фарватером под перископом не кто иной, как лихой, отважный командир «М-90» Петр Антонович Сидоренко.
Большой опыт плавания в шхерных районах имели командир «К-53», а в прошлом также командир одной из «малюток», капитан 2 ранга Д. К. Ярошевич, командир «С-13» капитан 3 ранга А. И. Маринеско и многие другие. Теперь они щедро делились им с теми, кто подобным опытом не обладал.
Однажды я обратил внимание, что у многих командиров я штурманов со рукам ходят тетради с какими-то рисунками. Посмотрел одну из них — да это же так [274] называемые штурманские зарисовки! Тогда, в 1940 году, мы очень активно использовали их. Особого художества для того, чтобы наскоро набросать силуэт острова, береговой черты, не требуется, но польза от этого большая: и тебе самому в следующий раз при проходе этого то места такая зарисовка поможет точнее сориентироваться, и тому, кто пойдет следом, станет хорошим подспорьем. По откуда же взялись эти тетрадки? Оказывается, сберегли их мои бывшие однополчане. Словно знали, что пригодятся через четыре года. И вот ведь — пригодились!
Выход наших лодок было решено начать с 28 сентября. Штаб флота четко определил порядок: из Кронштадта до входа в шхеры лодки должны были эскортироваться базовыми тральщиками, катерами-охотниками. Далее их должны были прикрывать финские и советские боевые корабли, вооруженные новой гидроакустической и радиолокационной аппаратурой. Выйдя из шхер, подводным лодкам предстояло погрузиться и самостоятельно следовать на свои позиции.
Настало 28 сентября. В бригаде подплава царило приподнятое настроение. У одного из пирсов кронштадтской Купеческой гавани стояли лодки, которым первым предстояло отправиться в море: «Щ 310» капитан-лейтенанта С. И. Богорада, «Щ-318» капитана 3 ранга Л. А. Лошкарёва, «Щ-407» капитана 3 ранга П. И. Бочарова После загрузки боезапаса и короткого митинга лодки одна за другой отошли от пирса, развернувшись, выстроились о кильватерный строй. Справа и слева от них шли тральщики дивизиона капитана 3 ранга М. А. Опарина. На головном находился контр-адмирал С. Б. Верховский.
5 октября в море ушла вторая группа подводных лодок в составе: «Л-3» (командир капитан 3 ранга В. К. Коновалов), «Д-2» (капитан 3 ранга Р. В. Линденберг), «Лембит» (капитан 3 ранга А. М. Матиясевич), «С-13» (капитан 3 ранга А. И. Маринеско). Спустя три дня отправилась на позиции и третья группа: гвардейская «Щ-309» капитана 3 ранга П. П. Ветчинкина, «Щ-307» капитан-лейтенанта М. С. Калинина, «С-4» капитана 3 ранга А. А. Клюшкина.
Проводив в боевые походы своих товарищей, мы в Кронштадте занялись подготовкой остальных лодок. Ну и, конечно, с нетерпением ждали вестей с моря. Вскоре стало известно, что переход через шхеры прошел успешно. А затем все лодки одна за другой сообщили о [275] прибытии на отведенные им для боевого патрулирования позиции.
Первая радиограмма о потоплении вражеского судна пришла с «Щ-407». 6 октября П. И. Бочаров выследил в районе Мемеля небольшой фашистский транспорт и уничтожил его.
В тот же день сообщил о потоплении фашистского транспорта и С. Н. Богорад. «Щ-310» не пришлось долго ждать встречи с врагом. Жаркие бои, которые разгорелись в те дни на Моонзундских островах, вынуждали фашистов активизировать свои перевозки. Один из конвоев, идущих на остров Сарема (Сааремаа), и встретился «щуке» в районе Виндавы. Любопытно, что после атаки подводной лодки фашисты даже не стали преследовать ее, поспешили уйти от места гибели транспорта, стремясь, очевидно, довести до пункта назначения невредимыми остальные суда.
Через двое суток С. Н. Богорад решил вернуться в район, где была одержана первая победа. Психологический расчет оправдался: противник не ожидал засады на старом месте и поплатился за это еще двумя судами. Но и это был не последний успех «триста десятой» в этом походе — 14 октября ею был потоплен еще один, уже четвертый, транспорт.
По-гаджиевски действовал капитан 3 ранга А. И. Маринеско. 9 октября «С-13» несла боевое патрулирование на подходах к Данцигской бухте. Был обнаружен вражеский транспорт. Маринеско вышел в атаку и... промахнулся. Противник, заметив след торпеды, сумел уклониться. Тогда Маринеско принял решение всплыть и открыть по цели артиллерийский огонь. Всадив несколько снарядов ниже ватерлинии транспорта, подводники потопили его.
Вскоре отличились «Л-3» и «Лембит». Сначала каждая из них выставила у вражеских берегов минные заграждения, а потом обе лодки совершили успешные атаки: «Л-3» потопила транспорт и сторожевой корабль, «Лембит» — транспорт.
Оценивая эти походы в целом как успешные, надо сказать, что многовато в них было и промахов. Так, после первого успеха дважды затем неудачно атаковывала вражеские конвои «Щ-407». Были неудачные атаки и на счету других лодок. Вынужденный перерыв в боевых действиях подводников, конечно, сказывался.
Тем не менее урон врагу балтийцы сразу же нанесли [276] весьма ощутимый. Очень трудные дни настали для гитлеровцев. Их коммуникации подвергались теперь постоянным и всевозрастающим ударам из глубины. «...Появление русских на Балтике и особенно вблизи восточного побережья Швеции, вдоль которого шли транспорты с рудой для Германии, — признавал в своей книге, изданной после войны гросс-адмирал Дениц, — привело к тому, что ...Швеция прекратила поставки железной руды»{25}. Не правда ли, существенный удар по экономике фашистской Германии?
За тем, как шли дела у балтийских подводников, очень внимательно следили в Москве. Вскоре после выхода в море первых десяти лодок меня вызвал на разговор по ВЧ Н. Г, Кузнецов. Он интересовался подробностями перехода лодок шхерным фарватером, тем, как организовано управление ими. Я доложил, что шхерный фарватер позволил выводить лодки в более короткие сроки, чем это было в 1942 году, и с гораздо меньшим риском, что лодки действуют по методу крейсерства в ограниченных районах и что одновременно практикуется переразвертывание их из одного района в другой.
— А как налажено взаимодействие с авиацией? — спросил нарком.
Это был для балтийцев пока больной вопрос. Информация о движении вражеских конвоев доходила до лодок зачастую с опозданием. Но меры, для того чтобы поправить положение, уже принимались: в частности, на КП ВВС флота был направлен один из офицеров штаба бригады подплава, совершенствовалась организация связи. Я доложил Н. Г. Кузнецову об этом.
— Хорошо, — одобрил он, — но ни в коем случае не упускайте это дело из-под контроля. Ставка требует от флота умножить совместные удары подводных и воздушных сил на морских коммуникациях противника. Кроме того, учтите: я только что отдал командующему КБФ приказание организовать подводную блокаду Либавы и Виндавы.
Над смыслом последних слов Николая Герасимовича долго думать не приходилось. Ведь на сухопутье в эти дни произошел еще один важный поворот событий. Наши войска отрезали курляндскую группировку противника и 13–15 октября заняли Ригу. С учетом этих обстоятельств [277] надо было перестраивать свою деятельность и подводникам. Некоторые из подводных лодок требовалось теперь перенацелить в другие районы боевых действий. В их адрес пришлось послать радиограммы о смене позиций: 60 процентов всех лодок мы сосредоточили на непосредственних подходах к Либаве и Виндаве, через которые шел подвоз продовольствия окруженным фашистским войскам.
Встречи с вражескими конвоями стали еще чаще. Соответственно возросло число успешных атак. Показательный факт: ни одна из десяти лодок, действовавших на коммуникациях врага в октябре, не вернулась из похода, не нанеся ему урона. Кто потопил одно вражеское судно, кто два, а кто и больше. «Щ-307», например, лихо похозяйничала под самым носом у врага, в том числе и на рейде Виндавы. За 26 дней похода командир «щуки» капитан-лейтенант М. С. Калинин четырежды выводил ее в атаки и потопил танкер и три транспорта.
В конце октября я вернулся в Москву и первым делом поспешил на ФКП: не терпелось получить сведения о положении дел на Севере. Будучи на Балтике, я, конечно, слышал о наступлении войск Карельского фронта и Северного флота, развернувшемся в Заполярье. Вечером 15 октября Совинформбюро сообщило о том, что взят порт Петсамо и что столица нашей Родины — Москва приветствовала героев Заполярья артиллерийским салютом.
Длинный узкий «чулок» петсамской губы фашисты назвали коридором смерти. По обоим берегам ее были десятки дзотов, дотов, врытых в землю танков, огневых позиций орудий, минометов, пулеметов... И все же наши моряки сумели прорваться на катерах сквозь эту непреодолимую преграду, высадили десант в Линахамари, чем Способствовали освобождению Петсамо. Впрочем, теперь не Петсамо — Печенга! Таково исконно русское название этого заполярного городка.
Но все это было в середине октября. А что же произошло в последующие дни? Вот и ФКП: дежурные, операторы, рассыльные... В большом, просторном зале довольно шумно: звонят телефоны, ведутся переговоры со Штабами флотов. На нескольких больших оперативных картах предстает размах сражений, развернувшихся на морских театрах... Сразу бросается в глаза, как далеко [278] отодвинулась линия фронта в Заполярье. Выбив фашистов из района Печенги, наши войска начали освобождение Северной Норвегии. 25 октября они взяли и Киркенес — еще один важный в стратегическом отношении пункт. Теперь положение гитлеровцев на Севере было совсем незавидным. Они лишились удобных военно-морских баз. Лишились и богатого источника никелевой руды.
В Петсамо-Киркенесской операции участвовали различные силы флота. Не стояли, естественно, в стороне и подводники. Мой заместитель капитан 1 ранга А. П. Шергин, внимательно следивший в эти дни за боевой деятельностью подводников-североморцев, подробно доложил о ней:
— В море во время операции «Вест» — а именно такое кодовое название имела Петсамо-Киркенесская операция — действовало девять лодок. Успеха добилась «С-51». 10 октября она потопила миноносец и вывела из строя один из транспортов.
— Какой по счету это успех Кучеренко? — поинтересовался я.
— Оторвались вы от северных дел, — улыбнулся Шергин. — Кучеренко назначен комдивом. А «С-51» теперь возглавил капитан-лейтенант К. М. Колосов, бывший командир «М-119». Это его первый успех в качестве командира «эски»... Очень удачным, — продолжил доклад Шергин, — был день 12 октября. На один из конвоев удалось навести сразу три наши лодки: «М-171» Коваленко, «С-104» Тураева, «В-2» Щекина. Они основательно потрепали конвой. Потопили общими усилиями два транспорта и два сторожевика. Нанесла удары по этому конвою и авиация... В последующие дни также было немало успешных атак. Но я бы особо выделил действия «В-4» под командованием капитана 3 ранга Иосселиани. Он подметил, что у мыса Нордкап фашистские суда, опасаясь наших лодок, прижимаются к самому берегу, а корабли охранения прикрывают их только со стороны моря, и решил устроить противнику засаду. 18 октября подстерег крупный вражеский транспорт и потопил его. Правда, подводникам пришлось помучиться с английскими торпедными аппаратами. Очень уж ненадежно они, оказывается, устроены. Трижды выводил Иосселиани лодку в атаку, и только на третий раз торпеды вышли, да и то не все. Ну а 20 октября «В-2» потопила еще два [279] фашистских судна. И на этот раз одна торпеда застряла в аппарате. Но две другие точно поразили цели...
Свой доклад Шергин подкрепил и, так сказать, документально. Его всегда отличали педантичность во всех делах и стремление все приводить в четкую систему. Вот и сейчас он положил на стол папку с надписью «Операция «Вест», в которой аккуратно было подшито все, что касалось участия подводников в октябрьских событиях на Севере. Шергин настолько продуманно подобрал и систематизировал документы, что достаточно было полистать папку, и перед глазами вставала полная и ясная картина происходившего. И картина эта говорила об одном — операция стала логическим венцом тех усилий, которые с начала года предпринимались североморскими подводниками по освоению и совершенствованию метода «нависающей завесы». В ней удалось почти все, о чем мы недавно только мечтали: и взаимодействие с авиацией, и массированные атаки по конвоям противника...
3 ноября стало известно, что вместе с рядом других флотских частей Краснознаменная бригада подплава Северного флота награждена еще одним орденом — орденом Ушакова I степени. Я связался с Полярным, с ФКП бригады, от души поздравил И. А. Колышкина. В ответ услышал такой знакомый волжский говорок Ивана Александровича с его неизменным оканьем:
— У подводников по этому поводу праздник, — сказал он. — Было торжественное построение, митинг. Вечером состоится большой концерт. А вы, — добавил он после небольшой паузы, — что-то нас совсем подзабыли, все на Балтику ездите. Не пора ли и на Север заглянуть? Повидать родные края...
Это было сказано в полушутливом тоне. Но, если серьезно, я и сам подумывал о командировке в Полярный. И не только потому, что хотелось увидеть старых боевых друзей, побывать в родной бригаде. Были и чисто практические причины думать об этом.
Положение в бригаде подплава меня не беспокоило. Там все было надежно, отлажено. И. А. Колышкин уверенно держал в руках нити управления, и никаких осложнений не возникало. Но точно так же, как и на Балтике, появились на Севере проблемы с противолодочной обороной. Фашистские подводные лодки и раньше проявляли на заполярном театре, пожалуй, самую большую активность. Теперь же, после сокрушительного поражения в Петсамо-Киркенесской операции, они, похоже, [280] намеревались начать новый, еще более ожесточенный тур подводной войны. Данные разведки говорили о том, что группировка фашистских подводных лодок в Заполярье значительно увеличилась и продолжала пополняться за счет лодок, лишившихся баз на Балтике, и за счет новых, строившихся в фашистской Германии быстрыми темпами.
Учитывая возросшую подводную опасность, командование Северного флота укрепляло противолодочную оборону. На побережье расширялась сеть постов наблюдения и связи, радиопунктов, радиолокационных и гидроакустических станций. В районе Сеть-Наволок и острова Кильдин были выставлены противолодочные шестилинейные минные поля, а в базах — бонотросовые заграждения. В этой большой и сложной работе принимали участие и многие специалисты нашего управления, выезжавшие на Северный флот.
Делалось на флоте и многое другое. К примеру, была изменена тактика противолодочной обороны конвоев. Раньше из-за недостатка сил не всегда обеспечивалось надежное прикрытие их от атак фашистских подводников, в особенности с кормовых курсовых углов. Теперь же конвои стали ходить в море при круговом охранении, имевшем одинаковую плотность на всех курсовых углах. Кроме того, в состав их включались поисково-ударные группы, которые, преследуя вражескую подводяую лодку, могли отрываться от транспортных судов.
В ноябре на Севере началась подготовка к проведению специальных поисковых операций. К ним предполагалось привлечь большие силы, включая даже эсминцы. Это было по тому времени новым словом в ПЛО, и я считал, что целесообразно было бы на месте ознакомиться с тем, как идет эта подготовка, принять в ней участие. Получив «добро» у адмирала В. А. Алафузова, начал собираться в поездку на Север. Выписал командировочные документы, собрал свой походный чемодан... Да только так и не удалось мне больше побывать в заполярных краях. В составе большой группы проверяющих я вновь вылетел на Балтийский флот.
Штаб КБФ теперь находился в Таллине. В этом городе я не раз бывал до войны и как, наверное, всякий, кому доводилось посещать его, восхищался своеобразной таллинской архитектурой, уникальными старинными [281] зданиями. Теперь же в городе повсюду были следы недавних боев. Гитлеровцы разрушили порт, причалы.
А вот штабу флота повезло. Здание, в котором он размещался до войны, практически не пострадало. После небольшого ремонта штаб вновь занял его. Вновь забурлила в этих кабинетах кипучая штабная работа.
Нашу группу, прибывшую в Таллин, возглавлял вице-адмирал С. Г. Кучеров, которого к этому времени перевели с Беломорской флотилии в Москву на должность начальника оперативного управления. Цель проводимой проверки была весьма серьезной — изучить состояние руководства боевой деятельностью на флоте. Такая постановка вопроса диктовалась вовсе не тем, что к командованию флота или соединений имелись какие-либо претензии. Нет, командные кадры на Балтийском флоте в большинстве своем были закаленные, проверенные в боях. И никто не собирался подвергать сомнению уровень их подготовки и компетентности. Но вместе с тем нельзя было не учитывать, что на завершающем этапе войны перед командирами всех степеней вставали гораздо более масштабные и сложные задачи, чем прежде. А соответственно выдвигались и новые требования к активности и оперативности боевого управления силами флота. Смысл нашей проверки как раз и заключался в том, чтобы ускорить этот процесс.
Командующий флотом адмирал В. Ф. Трибуц внимательно ознакомился с планом предстоящей проверки, дал нам ряд практических советов — чувствовалось, что он и сам искренне заинтересован в успехе нашей миссии.
— Сейчас, когда ситуация меняется чуть ли не каждый день, — говорил В. Ф. Трибуц, — решающими становятся два фактора: инициатива и личный пример командиров. Было бы хорошо, если б вы обратили на это особое внимание...
Наша группа работала на флоте почти две недели. Работала и в штабе флота, и непосредственно в частях и соединениях.
Мне пришлось снова побывать в «хозяйстве» капитана 1 ранга Н. Э. Фельдмана. Побывал и в Хельсинки, где теперь на плавбазе «Иртыш» находился командный пункт бригады подплава, а также в Турку и Ханко, куда перебазировались из Кронштадта подводные лодки. Изучал боевую документацию, беседовал с командирами соединений, дивизионов, кораблей. В целом впечатление складывалось хорошев. Чувствовалось, что люди сознают особенность [282] момента, глубоко знают задачи, стоящие перед ними, и делают из них должные выводы. Вместе с тем отмечались и недостатки. У подводников, скажем, больным местом была неполная укомплектованность подводных лодок, остро ощущалась нехватка помощников командиров кораблей и штурманов. Многие командиры лодок были назначены совсем недавно. На работу с ними тоже требовалось обратить больше внимания.
Особую остроту приобретали в то время вопросы укрепления дисциплины, повышения боевой активности подводных экипажей и обеспечения личного примера командиров и политработников. На этот счет мы внесли ряд конкретных предложений, которые были рассмотрены Военным советом флота.
Надо сказать также, что позже, уже при докладе о результатах инспектирования в Москве, Н. Г. Кузнецовым было сделано ещё и такое замечание:
— Почему начальник подводного плавания КБФ и командир бригады лодок не ходят в боевые походы? Их участие в них сейчас было бы как нельзя кстати: и молодым командирам подспорье, и самим руководителям польза...
Реакция на замечания наркома была такая: и А. М. Стеценко, и С. Б. Верховский сходили в боевые походы на подводных лодках. Верховский, выходивший в море на «Щ-309» капитана 3 ранга П. П. Ветчинкина, добился боевого успеха. В районе Либавы «щука» атаковала и потопила крупный транспорт «Гетинген» водоизмещением более 6 тысяч тонн.
Во время этой командировки на Балтику довелось побывать в море и мне. Правда, не в боевом походе. Я участвовал в выводе очередной группы подводных лодок шхерными фарватерами.
Перед этим на борту плавбазы «Смольный» у меня состоялись обстоятельные беседы с офицерами лодок. Запомнилась беседа с командиром «М-90» капитан-лейтенантом Г. М. Егоровым, которого только что назначили командиром «малютки». До этого он был помощником на «Щ-310» у опытного командира капитана 2 ранга Д. К. Ярошевича, не раз участвовал в боевых походах, в потоплении вражеских кораблей. Затем несколько месяцев учился в командирском классе Учебного отряда подплава имени С. М. Кирова, после чего был направлен на одну из достраивающихся «щук». Но Г. М. Егоров подал комбригу рапорт: «Хочу на плавающую лодку». Тогда ему предложили «малютку», и он согласился. [283] Приятно было беседовать с молодым командиром. Он уверенно отвечал на все вопросы, выказывал в своих суждениях и тактическую зрелость, и масштабность, и смелость мышления. Георгий Михайлович Егоров в дальнейшем стал командующим Северным флотом, а затем был назначен начальником Главного штаба ВМФ. Он внес свой вклад в послевоенное развитие нашего флота, становление его как флота океанского, ракетно-ядерного, представляющего собой надежный морской щит Родины {26}.
Ну а тогда, в огневом 1944-м, молодой командир Г. М, Егоров старательно впитывал в себя боевой опыт. «М-90», которой он командовал, успешно несла дозорную службу, решала задачи разведки.
Успешно решали боевые задачи и многие другие экипажи. Еще по два транспорта противника в очередных походах потопили «Лембит» и «Щ-310». С победами вернулись с моря «Л-21» капитана 2 ранга С. С. Могилевского, «К-51» капитана 3 ранга В. А. Дроздова, «К-53» капитана 2 ранга Д. К. Ярошевича. Но особой похвалы заслуживали два экипажа — «К-56» капитана 3 ранга И. П. Попова и «Щ-407» капитан-лейтенанта П. И. Бочарова.
«К-56» потопила три вражеских транспорта. Но дело не только в количестве. Замечательны то упорство, та боевая активность, какие при этом проявили командир и экипаж. Первый успех, правда, дался «катюше» без особых сложностей: она встретила в море одиночный транспорт без всякого охранения. Попов шанса не упустил — спокойно и уверенно провел атаку. На другой день, перезарядив торпедные аппараты, «катюша» вновь вернулась в тот же самый район. На этот раз она встретила сильно охраняемый конвой. Первая попытка атаковать один из транспортов оказалась неудачной. Тогда «катюша» всплыла, догнала конвой, со второй попытки атаковала и потопила-таки вражеское судно. Но и по самой лодке фашисты открыли бешеный огонь. Спасло ее только срочное погружение. Пять часов продолжалась бомбежка, а потом гитлеровские корабли еще двое суток искали «К-56». Но Попов сумел обмануть врага, а спустя несколько дней, когда встретился еще один конвой, вновь атаковал его и потопил еще и третий транспорт. [284]
В отличие от «пятьдесят шестой» на счету «Щ-407» в декабрьском походе было лишь одно уничтоженное вражеское судно. Но зато какое! Как следовало из разведданных, «щука» потопила теплоход «Зеебург» водоизмещением более 12 тысяч тонн.
Накануне Бочаров получил от штаба бригады информацию о том, что на рейде Гдыни находится большое число кораблей и судов противника. Командир решил проникнуть на рейд. Задача эта осложнялась тем, что по всей Данцигской бухте английской авиацией были поставлены донные неконтактные мины. Приходилось учитывать эту опасность. Однако Бочаров видел в перископ, что корабли противника входят и выходят из бухты, с помощью этих наблюдений выяснил примерное расположение фарватера и повел лодку в глубь бухты. Продолжая осматривать горизонт в перископ, не раз обнаруживал небольшие корабли, но сознательно отказывался от атаки, надеясь найти крупную цель. И чутье не подвело командира: в конце концов был обнаружен «Зеебург», стоявший на якоре. Подойдя на близкую дистанцию, «щука» успешно атаковала его. Бочаров наблюдал попадание торпед и погружение судна. Вскоре после атаки вражеские противолодочные корабли начали бомбометание, но лодка уже успела отойти на безопасное расстояние.
Существенный урон вражескому судоходству наносили балтийские подводники минным оружием. Всего в 1944 году подводные лодки «Л-3», «Л-21» и «Лембит» выставили около восьмидесяти мин. На них подорвались пять транспортов, два боевых корабля и буксир противника {27}. Это только то, что стало известно. Но и так получается, что в среднем около десяти мин приходится на каждую подорвавшуюся боевую единицу. Довольно высокая эффективность. Значит, места для своих минных постановок балтийцы выбирали продуманно и ставили их грамотно.
По-прежнему командованию КБФ много приходилось заниматься вопросами усиления противолодочной обороны на Балтике. Но и здесь наметился перелом в нашу пользу. Прежде всего, удалось перекрыть доступ немецким лодкам в Финский залив восточнее Таллина. Все те [285] мощные противолодочные заграждения, на создание которых фашисты затратили столько сил и средств, теперь стали действовать против них самих. Балтийцы создали новые заграждения, после чего вражеские лодки в Финском заливе уже не появлялись.
Не могли они ничего серьезного предпринять и против нашей коммуникации, проходившей по шхерному фарватеру вдоль побережья Финляндии. Бригада шхерных кораблей капитана 1 ранга Н. Э. Фельдмана, дивизион больших охотников капитана 3 ранга С. И. Кведло, дивизион малых охотников капитана 3 ранга П. С. Колесника и другие противолодочные силы, перебазировавшиеся в Порккала-Удд, на Ханко, в Турку и на Або-Аландские острова, надежно прикрывали корабли и суда.
Наиболее активно неприятельские лодки могли действовать на трассах Ханко — Моонзундские острова и Таллин — Моонзундские острова. На этих маршрутах наши корабли и суда ходили только в охранении и, как правило, в темное время. При нападении на тихоходные суда со слабым охранением вражеские подводные лодки имели некоторый успех: им удалось потопить три небольших судна. В то же время и сами они несли потери.
После уроков, полученных летом 1944 года, предпринимались активные меры по оснащению Балтийского флота противолодочными силами и средствами. Было ускорено получение от промышленности новых больших и малых охотников, вооруженных гидроакустикой. Кроме того, Главный морской штаб оперативно решил вопрос о переводе 18 малых охотников, также оснащенных гидроакустическими станциями, с Черного моря. Многие из них успешно действовали против вражеских лодок.
В декабре особенно отличился экипаж «МО-124» под командованием старшего лейтенанта И. Д. Дежкина. Обнаружив подводную цель, противолодочники трижды выходили в атаку по ней и уничтожили-таки вражескую субмарину. И вот что характерно: раньше после бомбометания в большинстве случаев катера теряли контакт с лодкой, благодаря чему врагу удавалось зачастую оторваться от преследования. Пример Дежкина и его подчиненных показывал: новая техника дает возможность не терять противника в ходе атаки, доводить ее до победного конца. Опыт действий «МО-124» был тщательно разобран и изучен во всех частях и дивизионах балтийских противолодочников. [286]
Последние залпы
Заканчивали свою боевую деятельность и североморские подводники. Нужда в их боевых походах, по существу, отпала. Последней выходила на вражеские коммуникации подводная лодка «В-3» под командованием капитана 3 ранга И. С. Кабо. Вернулась она 4 февраля 1945 года.
Прекращение боевых походов наших лодок на Севере не означало, однако, что здесь прекратилась подводная война. Нет, вражеские подводные лодки продолжали угрожать нашему судоходству до самого конца войны и даже некоторое время после капитуляции фашистской Германии. Кое-чего добиться им удалось. Так, в декабре и январе они потопили несколько наших транспортов. Но и противолодочники Северного флота наносили мощные удары по врагу.
Вернувшись с Балтики в Москву, я с интересом выслушал доклад контр-адмирала В. П. Карпунина о проведении поисковых операций, и в частности о бое эсминца «Живучий» с вражеской подводной лодкой. Произошел этот бой поздним вечером 8 декабря в районе губы Порчниха. Подводную лодку на эсминце обнаружили с помощью гидролокатора. Командир корабля капитан 3 ранга Н. Д. Рябченко приказал полным ходом идти на сближение. С вражеской субмарины выпустили по эсминцу две торпеды. «Живучий» успел уклониться от них, а затем нанес расчетливый таранный удар по лодке. Впоследствии удалось установить, что была потоплена подводная лодка «U-387» {28}.
В дальнейшем успешно действовали в борьбе против подводного противника экипажи эсминцев «Доблестный», «Достойный», «Дерзкий», «Карл Либкнехт», команды больших и малых охотников, торпедных катеров. Наносила удары по вражеским подводным лодкам и наша авиация.
Но какими бы трудными и драматическими ни были эти поединки североморцев с фашистскими субмаринами, все же центр событий к этому времени был уже не здесь. Главным участком нашего подводного фронта стала теперь Балтика. С началом 1945 года борьба на морских коммуникациях достигла здесь наивысшего накала. Это определялось обстановкой на сухопутном [287] фронте. Наши наступавшие войска встречали ожесточенное сопротивление. Фашисты стремились любой целой удержать территорию курляндского плацдарма, где была блокирована крупная группировка их войск, и Восточную Пруссию.
В начале января Военный совет КБФ поставил перед подводниками Балтики задачу: активно действовать на морских сообщениях врага от Либавы до Мекленбургской бухты. Кроме того, подводники вместе с авиаторами должны были блокировать Либаву, лишить противника возможности пользоваться этим портом, являющимся главной базой снабжения окруженной курляндской группировки.
Январь на Балтике выдался холодным. Подводные лодки приходилось выводить в море вслед за ледоколами. Зимние длинные ночи и штормовая погода затрудняли поиск и обнаружение целей. И все же поставленные задачи подводники выполняли успешно. Год, правда, начался с горькой вести — не вернулась из похода «С-4» капитана 3 ранга А. А. Плюшкина. Но это была единственная потеря балтийских подводников в 1945 году. Фашисты же терпели от них во много крат больший урон.
Новые победы записали на свой боевой счет в январе В. А. Дроздов, М. С. Калинин, В. К. Коновалов. А в один из первых дней февраля в оперативной сводке штаба сообщалось о том, что 30 января крупное вражеское судно потопила «С-13» капитана 3 ранга Маринеско.
Вернулась «С-13» из боевого похода 15 февраля. В тот же день, получив из штаба КБФ основные данные о ее действиях и вычертив ход атаки «эски» на большом листе ватмана, я пошел на доклад к Н. Г. Кузнецову. «Эской» был достигнут замечательный боевой успех — потоплен огромный девятипалубный фашистский лайнер «Вильгельм Густлов» водоизмещением более 25 тысяч тонн.
Вместе с судном погибло множество гитлеровцев, удиравших из Данцига. Разные источники сообщали разные цифры: 4685, 6100 и даже около 9 тысяч погибших фашистских солдат, матросов и офицеров{29}. Так или иначе, а вражеские потери в результате атаки «С-13» были огромны. И усугублялись они тем, что на «Вильгельме Густлове» из Данцига в Киль эвакуировался учебный [288] отряд подводного плавания. По некоторым данным, среди погибших гитлеровцев было до 3700 подводников, подготовленных для службы на лодках новейшего типа. Несколько десятков экипажей! В тех условиях, когда враг делал одну из своих главных ставок на дальнейшее развертывание подводной войны, это было для него страшным ударом.
Но каковы же обстоятельства потопления «Вильгельма Густлова»? Дело было так. 30 января «С-13» крейсировала в надводном положении у выхода из Данцигской бухты. Около 20 часов гидроакустик старшина 2-й статьи И. М. Шнапцев уловил далекие шумы винтов. «Эска» пошла на сближение. В 21 час 10 минут старшина 2-й статьи А. Я. Виноградов, несший сигнальную вахту, заметил двигавшиеся вдоль берега темные силуэты вражеских кораблей. Самая крупная цель — это и был «Вильгельм Густлов» — держалась ближе к береговой черте, корабли охранения располагались мористее.
Конвой шел на весьма большой скорости, и ситуация складывалась так, что он буквально ускользал от «С-13»: ведь в момент обнаружения целей лодка находилась на кормовых курсовых углах по отношению к вражеским кораблям. Тогда командир «С-13» принял смелое решение: на полном ходу выйти в голову конвоя и затем атаковать. Выйти он предполагал со стороны берега, откуда фашисты, судя по всему, нападения не ожидали. Ну а преследовать корабли надо было, естественно, в надводном положении. Подводная скорость у лодки, увы, недостаточна, чтобы состязаться в скорости с надводными кораблями.
Около двух часов продолжалась погоня. Она потребовала буквально от каждого подводника максимума собранности, воли и мастерства. Отлично проявили себя во время нее помощник командира «С-13» старший лейтенант Л. П. Ефременков, командир БЧ-5 инженер-лейтенант Я. С. Коваленко, штурман старший лейтенант Н. Я. Редкобородов, старшина 2-й статьи В. А. Курочкин и многие другие моряки.
Поравнявшись с целью, «С-13» поворотом вправо вышла на боевой курс и в 23 часа 8 минут с дистанции 5 кабельтовых произвела торпедный залп «веером». Вскоре раздались три мощных взрыва. Командир удостоверился, что торпедированное судно погружается в воду, и только после этого «эска» ушла на глубину. Фашистские противолодочные корабли начали преследовать [289] ее. Но и тут Маринеско перехитрил врага. Он резонно решил, что самое безопасное место в данный момент — район потопления лайнера. Врагу трудно бомбить лодку там, где барахтаются в воде сотни фашистов. «С-13», уходившая было от места атаки, повернула на обратный курс и благодаря этому оторвалась от преследования.
Остается добавить, что в этом же походе десять дней спустя «эска» потопила еще один крупный транспорт — «Генерал Штойбен» водоизмещением около 15 тысяч тонн. На борту его находилось более 3 тысяч гитлеровских солдат и офицеров, спешивших с курляндского плацдарма на защиту Берлина.
Н. Г. Кузнецов проявил большой интерес к докладу, задал ряд уточняющих вопросов. Спросил, в частности, о том, сколько выпущенных торпед попало в цель. Я ответил, что по «Вильгельму Густлову» Маринеско производил четырехторпедный залп, но одна торпеда из-за неисправности осталась в аппарате. Три другие — это командир наблюдал сам — попали в лайнер. По «Генералу Штойбену» «С-13» стреляла двумя торпедами, обе попали в цель. Таким образом, было вылущено пять торпед, и все пять достигли цели.
— Блестящие атаки, — заметил Н. Г. Кузнецов. — Вот еще одна иллюстрация к вопросу о том, какую огромную роль в современной войне могут играть подводные силы.
В конце февраля я вновь, уже в четвертый раз, выехал в командировку на Балтийский флот. Цель поездки — инспектирование подводных сил.
Как уже говорилось, управление подводными лодками теперь было перенесено в Хельсинки и осуществлялось с командного пункта, оборудованного на плавбазе «Иртыш». В связи с этим пришлось решать ряд весьма серьезных проблем. Штаб и ФКП флота далеко, КП военно-воздушных сил флота тоже. Как в связи с этим обеспечивать подводные лодки, находящиеся в море, непрерывной и своевременной информацией о движении конвоев, транспортов и боевых кораблей противника? Выход был найден такой: рядом с запасным командным пунктом ВВС флота, который находился в Паланге, создали временный пункт управления бригады подплава. Здесь постоянно находился кто-нибудь из офицеров штаба бригады или командиров дивизионов. В его [290] распоряжении имелась автономная радиостанция. Получая данные от воздушной разведки, представитель подводников тут же передавал их на лодки. Командирам же лодок было предоставлено право самим решать, возможно ли атаковать противника и как это лучше сделать.
Такое нестандартное решение, безусловно, улучшило организацию боевого управления подводными лодками. И это не единственный пример. Комбриг С. Б. Верховекий и его штаб в этот напряженный период проявляли много творчества, смело отходили от разного рода устоявшихся канонов. Заслуживает внимания, например, то, что в 1945 году подводники одновременно применяли самые различные методы использования подводных лодок: и позиционный, и позиционно-маневренный, и крейсерство в ограниченных районах. В зависимости от обстановки каждый раз выбиралось то, что в данный момент, в данном районе моря наиболее целесообразно и эффективно. Очень широко практиковалось перемещение в ходе одного похода лодок с одной позиции на другую. Их действия согласовывались с действиями сухопутных войск: лодки сосредоточивались на тех направлениях, которые в данный момент считались главными.
Серьезных усилий требовала от командования и штаба бригады подготовка подводных лодок к очередным походам. С октября подводники действовали с большим напряжением. Многие лодки совершили по нескольку боевых походов, не раз побывали под вражескими бомбежками, получили повреждения. Но, несмотря на это, интенсивность воздействия на вражеские коммуникации ослаблять было нельзя. Военный совет флота поставил задачу: во что бы то ни стало иметь в море одновременно не менее шести — восьми лодок. Ремонт их надо было вести из расчета двадцатисуточной готовеости{30}. И такой напряженный график выдерживался.
Положение с судоремонтом несколько облегчало то, что по указанию президента Финляндии был привлечен к нему судостроительный завод «Крейтон Вулкан», находившийся в Турку. Финны выполняли ремонт вовремя и качественно. Но это снимало лишь часть проблемы. Очень многие ремонтные работы приходилось производить силами небольших механических мастерских плавбаз «Смольный», «Иртыш», «Полярная звезда». С этих же плавбаз лодки получали все виды довольствия.[291]
Поистине самоотверженно трудились в эти дни, занимаясь подготовкой лодок к очередным походам, офицеры штаба бригады инженер-капитаны 2 ранга Е. А. Веселовский, А. К. Васильев, капитан 3 ранга И. А. Краснов, командиры дивизионов капитан 1 ранга А. Е. Орел, капитаны 2 ранга Е. Г. Шулаков, Г. А. Гольдберг, П. А. Сидоренко. Особенно хотелось бы отметить начальника штаба бригады капитана 1 ранга Л. А. Курникова. Бывало, за день добрая сотня всевозможных проблем обрушивалась на этого офицера. Немудрено было потонуть в них, растеряться. Но Курников всегда старался ухватить главное звено, отсеять второстепенное. Работал без суеты, спокойно и этим вносил уверенность и четность в деятельность своего штаба, да и всей бригады. Есть офицеры, для характеристики которых не надо тратить много слов, достаточно лишь двух — «светлая голова». Таким был и Лев Андреевич Курников. И было справедливо, что несколько позже, в апреле 1945 года, когда контр-адмирал С. Б. Верховсиий ушел на другую должность, комбригом назначили именно его.
...В непростых, многочисленных, но, в общем-то, привычных хлопотах проходили дни моей командировки. Инструктажи, разборы, проверки выучки экипажей и технического состояния кораблей, встречи и проводы подводных лодок, вывод их через шхеры...
23 марта эта работа была неожиданно прервана. В Хельсинки пришла телеграмма за подписью начальника штаба КБФ контр-адмирала А. Н. Петрова. В ней мне предлагалось срочно прибыть в Палангу на флотский вспомогательный пункт управления (ВПУ). В этот же день я вылетел в Таллин, оттуда на машине отправился в Палангу. Ехал и ломал голову: чем же вызван столь спешный вызов? У подводников и противолодочников в эти дни вроде ничего экстраординарного не произошло.
Вот и Паланга. Симпатичный приморский курортный городок. Ровные ряды аккуратных домиков, стройные красавицы сосны, изумительной красоты парк, песчаный пляж, на который обрушиваются пенные балтийские волны... Война каким-то чудом обошла этот райский уголок. Но сейчас он оказался как бы на острие действий флота. Неподалеку отсюда проходили морские коммуникации курляндской группировки. В считанных милях от берега наши катера и подводные лодки наносили [292]
удары по конвоям противника. С аэродромов, расположенных неподалеку, вылетали на бомбежку вражеских портов наши самолеты. Так что не случайно именно это место было выбрано для организации ВПУ.
Здесь, как выяснилось, меня ждал не только В. Ф. Трибуц. Тут же находились Н. Г. Кузнецов и С. Г. Кучеров, назначенный к этому времени начальником Главного морского штаба. Поздоровавшись, Николай Герасимович первым делом спросил:
— Что нового у подводников?
Я доложил о последних событиях, о том, что вернулась из похода «К-52» капитана 3 ранта И. В. Травкина, потопив четыре вражеских судна и сторожевой корабль, что весомый успех записала на свой счет «Щ-303», которой командует капитан-лейтенант Е. А. Игнатьев: ею был пущен на дно транспорт водоизмещением более 6 тысяч тонн. Доложил и о том, что буквально перед моим отъездом из Хельсинки пришла радиограмма об успешной атаке «Л-21» капитана 3 ранга С. С. Могилевского.
— Хорошо, — сказал Кузнецов, — но мы вызвали вас не только для доклада. Дело такое: здесь, на Балтике, решено создать новое оперативно-тактическое формирование — Юго-Западный морской оборонительный район. Я предложил назначить командующим этим районом вас. Командование флота не возражает...
Прямо окажем, не ожидал я такого поворота в своей военной судьбе. О том, что в штабе КБФ готовятся предложения по созданию Юго-Западного морского оборонительного района (ЮЗМОР), конечно, знал. Эти предложения, естественно, вытекали из развития обстановки на театре. Юго-западная часть моря стала ареной ожесточенных боев. В ближайшем будущем наши удары тут должны были еще более возрасти. Здесь действовали уже почти вся флотская авиация, подводные силы, торпедные катера, железнодорожная артиллерийская бригада. Сюда двигались бронекатера, тральщики, части морской пехоты. Здесь же находились многочисленные части тыла. Создание ЮЗМОРа могло способствовать не только сосредоточению сил флота, но и организации более четкого взаимодействия с сухопутными войсками. Как-то при обсуждении данного вопроса в штабе КБФ я сам поддержал эту идею. Но, честно говоря, не ожидал, что возглавить ЮЗМОР — столь крупное формирование разнородных сил — доверят мне, практически всю [293] службу занимавшемуся исключительно вопросами подводного плавания.
Обстановка теперь была не та, когда возможны какие-то размышления и сомнения по поводу назначения. Поэтому я лишь спросил наркома о том, какие силы войдут в состав ЮЗМОРа и сколько времени отводится на его формирование и сколачивание.
Н. Г. Кузнецов перечислил соединения, которые входили в состав ЮЗМОРа. Это прежде всего три военно-морские базы: Либавская контр-адмирала К. М. Кузнецова, временно базирующаяся на Швентой, Пиллауcкая военно-морская база капитана 1 ранга Н. Э. Фельдмана, пока находящаяся в Тапиау, и вновь создаваемая Кольбергская военно-морская база, командиром которой был только что назначен капитан 1 ранга Е. В. Гуськов. В морской район входили также 1-я Краснознаменная бригада торпедных катеров капитана 1 ранга А. В. Кузьмина, 1-я гвардейская морская железнодорожная артиллерийская Красносельская Краснознаменная бригада гвардии полковника С. С. Кобца, 139-я бригада ПВО подполковника И. К. Трегубенко, 2-я бригада траления контр-адмирала М. Ф. Белова и 260-я бригада морокой пехоты генерал-майора И. Н. Кузьмичева... Словом, силы были внушительные.
— Ну, а что касается оргпериода... — тут Николай Герасимович переглянулся с В. Ф. Трибуцем.
— Сколько, Владимир Филиппович, мы можем отвести на это?
Трибуц усмехнулся, взглянул на часы:
— Время к полуночи. Я думаю, к утру все организационно-штатные вопросы утрясем.
Это ныне кажется невероятным, но так и произошло. В течение одной ночи 24 марта была решена масса вопросов, связанных с формированием ЮЗМОРа: были отработаны и утверждены организационная структура, штаты органов управления и специальных служб, произведены все назначения руководящих лиц. Делалось все без лишних разговоров. Зашла, скажем, речь о начальнике штаба ЮЗМОРа. В. Ф. Трибуц размышлял буквально несколько секунд, потом, решительно тряхнув головой, сказал:
— Вот вам начальник штаба. — Он кивнул на контр-адмирала Николая Георгиевича Богданова, возглавлявшего до этой поры ВПУ флота. — Жаль мне его отдавать, да что поделать — некогда терять время на поиски другой кандидатуры... [294]
Кандидатура Богданова меня вполне устраивала. Это был высококвалифицированный штабной работник, всю войну прослуживший на руководящих должностях в штабе КБФ. Столь же бесспорной была и кандидатура на пост начальника политотдела — генерал-майора береговой службы Дмитрия Ивановича Савелова. Он тоже обладал большим опытом руководящей работы, одно время возглавлял политуправление Тихоокеанского флота.
Непросто было осваиваться в новой роли. Ведь задачи теперь вставали передо мной совсем иного характера, требовали они иного уровня оперативно-тактического мышления. Существенную помощь оказал мне командующий КБФ адмирал В. Ф. Трибуц. В первые же дни Владимир Филиппович выбрал время для основательной поездки по частям и соединениям ЮЗМОРа. Вместе с ним мы побывали у гвардейцев-артиллеристов, катерников, морских пехотинцев. Командующий флотом дал ряд полезных советов, помог наладить взаимодействие с сухопутными войсками, а главное — оказал столь важную для меня в ту пору моральную поддержку.
Много внимания уделяли ЮЗМОРу и другие руководители флота. Доброе слово хочется сказать, в частности, в адрес начальника тыла КБФ генерал-лейтенанта Мятрофана Ивановича Москаленко. Успешные боевые действия ЮЗМОРа были бы просто невозможны без той поистине громадной работы, которую проводили тыловики по формированию и подготовке новых военно-морских баз, подвозу необходимых материалов и технических средств.
28–30 марта нашими войсками были взяты Гдыня и Гданьск (Данциг), отрезана с суши маневренная база легких сил флота противника па косе Хель. В связи с этим появилась возможность организовать боевую деятельность наших торпедных катеров в Гданьском заливе. Начиная с 11 апреля дивизион торпедных катеров под командованием капитана 2 ранга Б. П. Ущева был переброшен из Клайпеды в аванпорт Гданьска. Катерники прошли туда через семиметровую щель между молом и затопленным немцами поперек фарватера крупным транспортом «Африкана». Уже в ночь на 16 апреля звено катеров этого дивизиона проникло на внешний рейд порта Хель, атаковало торпедами два немецких миноносца: один был потоплен, другой поврежден. А несколько дней спустя катерники уничтожили вражеский транспорт. [295]
В те дни успешно выполняли боевые задачи и другие соединения ЮЗМОРа. Активно содействовала войскам З-го Белорусского фронта, которые вели штурм Кенигсберга, морская железнодорожная артиллерия. Еще в боях под Ленинградом морские дальнобойные пушки, установленные на железнодорожных платформах, убедительно показали свои боевые возможности. Они обладали высокой маневренностью и дальностью стрельбы, могли быстро приближаться к линии фронта и наносить удары там, где это было всего нужнее. В боях за Кенигсберг подчиненные полковника С. С. Кобца эти качества также проявили в полной мере. Артиллеристы наносили мощные удары по врагу, препятствовали движению его судов в кенигсбергском мороком канале, вели обстрел железнодорожного узла и порта, разрушали наиболее важные объекты противника. Мне довелось услышать немало доброго в их адрес от наших боевых друзей — сухопутчиков, и в частности от командующего 11-й гвардейской армией генерал-полковника К. Н. Галицкого.
Благодарили сухопутчики за поддержку «огоньком» и дивизион речных бронекатеров капитана 2 ранга М. Ф. Крохина. Катерники, совершив дерзкий рейд по реке Прегель и кенигсбергскому морскому каналу в район Пайзе, подавили множество огневых точек противника, а затем громили отступающих фашистов, пытавшихся переправиться по заливу в Пиллау.
К середине апреля наступление наших войск в Восточной Пруссии приостановилось: происходила перегруппировка сил перед решением еще одной сложнейшей задачи — взятием военно-морской базы и крепости Пиллау.
Сложно вспоминать об этих горячих днях — последних днях Великой Отечественной войны. Сложно, потому что они в памяти словно слились в один большой, до предела насыщенный событиями день. Трудно даже перечислить все те места, где размещался в ту пору командный пункт ЮЗМОРа: подвал какого-то почти до основания разрушенного дома в Кранце, блиндаж на северной окраине городка Фишхаузен, землянка на косе у поселка Лохштадт по дороге на Пиллау, затем снова подвал какого-то дома уже на окраине этого города... Командный пункт ЮЗМОРа передвигался вслед за линией фронта и вслед за КП 11-й гвардейской армии. Пиллау предстояло брать 11-й гвардейской армии и силам [296] ЮЗМОРа в тесном взаимодействии. Самое тесное взаимодействие установилось между командармом и мной, между нашими штабами. Все вопросы решались четко, дружно, с полным взаимопониманием. Одно разногласие, правда, возникло — непосредственно перед штурмом.
У нас заблаговременно было определено два возможных варианта действии. Согласно первому предусматривалось в период, предшествующий штурму Пиллау гвардейцами 11-й армии, высадить два тактических десанта: один — непосредственно в Пиллау, в район парка, другой — на восточную окраину этого города. По второму же варианту десанты должны были высаживаться не в Пиллау, а на северную часть косы Фрише-Нерунг (с моря и из залива) с задачей развить наступление навстречу войскам 11-й гвардейской армии, содействуя им в овладении северной частью косы{31}. Первый вариант, возможно, казался более рискованным, но мы, моряки, были заинтересованы в том, чтобы решить задачу овладения военно-морской базой Пиллау стремительным ударом, дабы противник, отступая, не успел разрушить главные базовые сооружения и сам город. Ведь тут можно было организовать базирование наших морских сил для развития боевых действий в западном направлении. И вот гвардейцы 11-й армии уже форсировали противотанковый ров на подступах к Пиллау. Шло накопление сил для штурма города. Если действовать по первому варианту, то самое время было бы начать высадку десантов. С нетерпением ждали во всех флотских частях, выделенных для проведения десантов, команды о начале высадки в Пиллау. Однако генерал-полковник К. Н. Галицкий (а именно на него возлагалось определение начала высадки) считал, что время еще не наступило.
Боясь упустить момент, я обратился по телефону к командующему войсками 3-го Белорусского фронта Маршалу Советского Союза А. М. Василевскому с просьбой воздействовать на армейское командование и дать указание на начало десантов. А. М. Василевский терпеливо выслушал мои горячие доводы и очень деликатно пояснил, что ему известно о готовности и стремлении моряков к боевым действиям за Пиллау, но что вопрос этот рассмотрен и признано целесообразным не тратить [297] силы моряков там, где хорошо может справиться армия, что десанты надо осуществить по второму варианту. Маршал подчеркнул, что это вошло в решение Верховного Главнокомандующего, добавил, что нарком ВМФ товарищ Кузнецов в курсе...
Понятно, что это деликатное разъяснение было боевым приказом.
Я принял его к руководству.
Пиллау — последний опорный пункт в Восточной Пруссии — гитлеровцы защищали с особым упорством. Шесть дней и шесть ночей шли жестокие бои за эту морскую крепость. К исходу 25 апреля сопротивление врага было сломлено, лишь гитлеровцы, засевшие в цитадели крепости, сопротивлялись еще сутки с отчаянием обреченных. Обе стороны понесли в боях большие потери.
Остатки фашистских войск, выбитых из Пиллау, бежали через пролив Зеетиф на длинную узкую косу Фрише-Нерунг. На небольшом участке косы скопилось до 35 тысяч вражеских солдат и офицеров. Передышки противнику давать было нельзя. В 17 часов 25 апреля я подписал приказ о подготовке десантов. Десанты на косу должны были высаживаться с двух направлений. С моря шел десант «Вест» — гвардейский полк 83-й гвардейской стрелковой дивизии под командованием гвардии полковника Л. Т. Белого. Высаживался он на торпедных катерах бригады капитана 1 ранга А. В. Кузьмина, а также на катерных тральщиках капитан-лейтенанта А. В. Дудина. Со стороны залива Фриш-Гаф действовали речные бронекатера капитана 2 ранга М. Ф. Крохина. Они высаживали десантный отряд «Ост», сформированный из бойцов 260-й бригады морской пехоты КБФ. Командовал отрядом полковник Л. В. Добротин.
Бои на косе развернулись чрезвычайно упорные. Нашим десантникам приходилось сражаться в очень сложных условиях: то они брали пленных численностью больше своих сил, то сами вместе с пленными оказывались в окружении, то создавались по фронту их действий сложные наслоения, где были перемешаны свои войска и войска противника. Наши бойцы проявляли поистине массовый героизм.
К 10 часам 26 апреля десанты «Вест» и «Ост» соединились и повели наступление на северную оконечность косы. Со стороны Пиллау им навстречу наступали [298] гвардейцы 11-й армии. Около 13 часов на КП поступило сообщение о том, что десантники встретились с частями армии. Таким образом, десанты выполнили свою задачу. Группировка фашистских войск на северной части косы Фрише-Нерунг была разгромлена, около 6 тысяч гитлеровцев захвачены в плен {32}.
К вечеру я разыскал десантников гвардии полковника Л. Т. Белого. Здесь же, на поле боя, вручил ему орден Красного Знамени, вручил награды и другим командирам и бойцам. А вот Добротин со своим отрядом словно в воду канул. В разгар сражения на косе связь с ним прервалась, и, честно говоря, пришлось немало поволноваться. Лишь к утру следующего дня стало известно, что Добротин сосредоточил своих десантников в одном из железнодорожных тупиков на окраине Пиллау. Я выехал туда. Вот место, где должны быть десантники, вот и командир, но где же люди? Добротин виновато развел руками и показал на вагоны, стоящие в тупике:
— Весь десант в вагонах. Спят парни богатырским сном уже почти сутки. Из пушки не разбудить!
Вручение наград пришлось отложить до более удобного момента...
Мы готовились высадить еще один десант — на южную часть косы Фрише-Нерунг. Намечалось провести его 2–4 мая. Все силы десанта и высадочные средства были подготовлены, сосредоточены в исходном районе. Но в последний момент высадка была отменена.
События развивались все стремительнее. 5 мая войска 2-го Белорусского фронта заняли Свинемюнде (Свиноуйсьце). Считая дальнейшее сопротивление бесполезным, 6 мая капитулировал немецкий гарнизон острова Рюген. Все восточное и южное побережье Балтийского моря от Финского залива до Ростока. кроме курляндского плацдарма, было теперь очищено от немецко-фашистских войск. Развязка приближалась. Это становилось все очевиднее. Но трудно было тогда представить, что все решится буквально в считанные дни.
8 мая под вечер командующий флотом В. Ф. Трибуц объявил нам о капитуляции фашистской Германии. Победа! Как долго ждало сердце этого счастливого дня! Но предаваться ликованию пока было рано. Здесь у нас, на Балтике, еще не все окончательпо прояснилось. Предстояло, так сказать, реализовать капитуляцию [299] курляндской группировки противника, обеспечить, в частности, занятие нашими войсками такой важной военно-морской базы, как Лиепая. Неясным оставалось и положение вокруг Борнхольма. На этом датском острове находился двенадцатитысячный гарнизон фашистов, который отказывался сложить оружие.
Накануне был разработан и подготовлен десант по овладению Борнхольмом, который предполагалось осуществить силами Кольбергской военно-морской базы. Однако теперь решили действовать иначе. Еще раз по радио открытым теистом командование флота передало коменданту островного гарнизона генералу Вутману требование о капитуляции. После повторного отказа сложить оружие флотская авиация нанесла по военным объектам острова мощные бомбоштурмовые удары Днем 9 мая дивизион торпедных катеров капитана 3 ранга Е. В. Осецкого высадил на Борнхольм группу моряков во главе с майором П. С. Антонюком. Численность группы — 108 человек. Это была, конечно, горстка по сравнению с многотысячным вражеским гарнизоном, но за этой горсткой стаяла мощь всей нашей армии. Фашисты в конце концов это уразумели и после некоторых препирательств условия капитуляции приняли. Гарнизон острова начал сдавать оружие в указанные пункты.
Тем временем все разрешилось и в Лиепае. Наши войска должны были войти в этот городе к 15 часам 9 мая. Накануне с вечера под Лиепаю я направил группу торпедных катеров, которую возглавлял командир бригады капитан 1 ранга А. В. Кузьмин. Катерники должны были блокировать порт, а к 15 часам также войти в Лиепаю для обеспечения принятия капитуляции. На катерах было около сотни морских пехотинцев под командованием подполковника А. О. Лейбовича.
Утрам 9 мая Кузьмин настойчиво запросил разрешение на прорыв катеров в Лиепаю. Хотя такие действия и не предусматривались первоначальным планом, я разрешение дал. Дело в том, что появились серьезные опасения не подвергнутся ли военно-морские объекты базы диверсиям и разграблению со стороны гитлеровцев? В 10 часов 30 минут катерники ворвались в Лиепаю и сразу частью экипажей рассредоточились по порту. Бойцы А. О. Лейбовича заняли судоремонтный завод. Всех немецких солдат и офицеров собрали, разоружили и держали на причалах под охраной до подхода наших войск. Благодаря этим превентивным мерам объекты военно-морской [300] базы удалось уберечь от возможных разрушений.
На этом боевые действия на Балтике закончились.
Предвижу закономерный вопрос читателей: а что же подводники? Как они действовали в последние недели войны?
Бригада подплава в состав ЮЗМОРа не входила. Почти всю войну занимался я вопросами подводного плавания, но в последние полтора месяца оказался оторванным от них. Однако о главных событиях, происходивших на морских коммуникациях, я конечно же знал. Бывая на ВПУ флота, непременно старался получить информацию о действиях подводников. Не только ради любопытства — ради того, чтобы теснее увязывать многообразные вопросы взаимодействия при планировании и осуществлении операций, в которых участвовали силы ЮЗМОРа. То, что друзья-подводники действуют рядом, и действуют успешно, ощущалось очень хорошо в ходе всех сражений, и я от души порадовался, когда рядом мы оказались и в приказе Верховного Главнокомандующего от 25 апреля 1945 года. В этом приказе за «отличные боевые действия по овладению городом и крепостью Пиллау» вместе с частями и соединениями 3-го Белорусского фронта объявлялась благодарность «морякам вице-адмирала Виноградова, капитана 1 ранга Курникова...»
В апреле и мае отлично действовали на морских коммуникациях врага подводные лодки «Лембит», «К-56», «Щ-310». Снова замечательного успеха добилась «К-52» И. В. Травкина. В походе, продолжавшемся с 17 по 30 апреля, в южной части Балтийского моря ею было потоплено три транспорта противника. Крупную победу записала на свой боевой счет 17 апреля «Л-3» В. К. Коновалова. Ею был потоплен фашистский теплоход «Гойя», на борту которого находилось более 5 тысяч гитлеровцев.
Отгремели последние залпы войны. Вернулись из последних боевых походов «малютки» и «щуки», «эски» и «катюши»... А вот сердце подводника, прошедшего войну, будет пребывать в боевом походе до самого последнего своего удара. Тот, кто в лодке, притаившейся на глубине, слушал, как совсем рядом рвутся вражеские Глубинные бомбы, тот, кто знает, как скрежещет задетый бортом минреп, тот, кто испытывал боевое [301] вдохновение победных атак, тот этого никогда не забудет...
Чем дальше уходят в прошлое годы войны, тем масштабнее, значительнее представляется все, свершенное бойцами героического подводного фронта. Подводные лодки проявили себя в трудных испытаниях как одна из главных ударных сил флота. Дерзкие торпедные и артиллерийские атаки, минные постановки подводников нанесли большой ущерб экономике фашистской Германии и ее союзников, боевому составу их флотов, вынуждали гитлеровское командование отвлекать значительные силы и средства своего флота от решения других задач, в частности от содействия своим сухопутным войскам на приморских направлениях.
Сколько же всего было потоплено подводниками вражеских кораблей и судов за время войны? В военно-исторических трудах приводятся такие цифры; около 100 боевых кораблей и более 300 транспортов общей вместимостью свыше 1 миллиона брутто-тонн{33}. Надо оговориться: любые подсчеты в таком деле, конечно, довольно условны. Тут ведь берутся во внимание лишь те успешные атаки, достоверность которых удалось после войны подтвердить какими-то документами из архивов германского флота и других источников. Но война есть война. Далеко не все события ее были задокументированы, да и не все документы сохранились.
Кстати говоря, само определение достоверности данных о результативности атак, выполненных советскими подводниками, было проведено в свое время, на мой взгляд, недостаточно качественно. Занимался этим в 50-е годы исторический отдел Главного штаба Военно-Морского Флота. Работа была проведена в общем-то немалая, но далеко не со всеми выводами, сделанными тогда и фигурирующими доныне во многих источниках, я лично могу согласиться.
Знаю, например, факты такого рода: имеется совершенно четкое доказательство потопления вражеского судна — фотография, сделанная в момент атаки командиром подводной лодки через перископ, — и тем не менее данные об этом по каким-то причинам не признаются достоверными... [302].
Со временем исторический отдел в Главном штабе ВМФ ликвидировали, работы по исследованию результатов боевой деятельности сил флота были практически свернуты. А зря... Ведь с годами открылось множество новых данных, свидетельств, документов. Сегодня многое можно было бы уточнить, пересмотреть, дополнить. В том числе итоговые цифры ущерба, нанесенного за годы Великой Отечественной войны врагу советскими подводниками. Эта проблема ждет по-настоящему добросовестного, неравнодушного, кропотливого исследователя.
Впрочем, не в цифрах главное. Главное в том, что подводники Балтики, Черного моря, подводники-североморцы с честью выполнили свой долг перед Родиной, проявив себя отважными, беззаветными бойцами. За годы войны около 6 тысяч их — краснофлотцев, старшин, офицеров — награждены орденами и медалями. 20 человек стали Героями Советского Союза. Кроме И. А. Колышкина, Н. А. Лунина, В. Г. Старикова, И И. Фисановича, М. И. Гаджиева, Е. Я. Осипова, С. П. Лисина, о которых я уже говорил, этого высокого звания были удостоены черноморские подводники М. В. Грешилов, Я. К. Иосселиани, М. И. Хомяков, А. Н. Кесаев, Б. А. Алексеев, И. С. Перов, А. С. Морухов, североморские — Г. И. Щедрин, И. Ф. Кучеренко, балтийские — М. С. Калинин, И В. Травкин, С. Н. Богорад и В. К. Коновалов.
По ходу повествования я говорил также о награждении ряда лодок орденом Красного Знамени, о присвоении некоторым из них звания гвардейских. Здесь, думаю, нелишне будет перечислить все лодки, удостоившиеся наград и отличий. Прежде всего хочется назвать четыре североморские лодки, ставшие сразу и Краснознаменными, и гвардейскими. Это «Д-3», «М-172», «Щ-402» и «С-56». Кроме них в годы Великой Отечественной войны Краснознаменными стали: на Севере — «Щ-421», «К-21», «Щ-403», «Щ-404», «С-51», «С-401», «С-104», «Л-22»; на Балтике — «Щ-323», «Щ-320», «Щ-406», «Щ-307», «Щ-310», «Лембит», «С-13», «К-52»; на Черном море — «Л-4», «М-111», «М-117», «С-31», «Щ-201», «Щ-209», «А-5». Гвардейского звания удостоились на Северном флоте — «К-22», «М-171», «М-174», «Щ-422»; на Краснознаменном Балтийском — «Л-3», «Щ-303», «Щ-309»; на Черноморском — «Щ-205», «М-35», «М-62», «Щ-215» и «С-33».
Североморская бригада подплава, как уже говорилось, [303] награждена двумя боевыми орденами — Красного Знамени и Ушакова I степени Краснознаменной стала и балтийская бригада подводных лодок. Ордена Красного Знамени и почетного наименования Севастопольской удостоилась 1-я бригада подводных лодок Черноморского флота. 2-я бригада этого же флота была награждена орденом Ушакова I степени и получила почетное наименование Констанцской.
Высокие награды, славные отличия! Родина высоко оценила ратные подвиги подводников.
Прежде чем поставить последнюю точку, авторы мемуаров обычно рассказывают о том, как сложились послевоенные судьбы тех, с кем они встречались на фронтовых дорогах. Я не стану этого делать. Считаю так: коль уж говорить, то говорить обо всех упомянутых в мемуарах. Но тогда на это потребовался бы еще не один десяток страниц, тем более что судьбы многих моих боевых товарищей после войны сложились столь ярко и интересно, что заслуживают, пожалуй, особого рассказа. Скажу лишь, что значительная часть тех, с кем встретился читатель на страницах этой книги, после победы осталась служить на флоте, на подводных лодках. Некоторые дослужились до больших должностей и званий. Ну а те, кто распрощался с флотом, честно трудились в народном хозяйстве. Есть среди бывших подводников и лауреаты высоких премий, и люди, которые к своим боевым наградам прибавили награды трудовые.
После войны не раз организовывались встречи ветеранов-подводников. Собирались мы вместе и словно снова окунались в атмосферу того боевого братства, которое сложилось в суровую годину войны. На этих встречах мы, конечно, вспоминали погибших товарищей, вспоминали, как ходили в походы к вражеским берегам. Шла, разумеется, речь и о делах сегодняшних, о том, например, какой вклад мы, ветераны, должны вносить в военно-патриотическое воспитание молодежи. Надо сказать, что многие бывшие подводники стали подлинными энтузиастами этого дела.
Заключая книгу, надо непременно сказать о том, что боевые свершения героев-подводников достойно увековечены. Замечательные памятники в их честь есть ныне в Кронштадте, Севастополе, Полярном, Владивостоке... Во многих городах, даже находящихся далеко от моря, [304] можно встретить улицы, названные в их честь, их имена носят военные и торговые суда, школы, пионерские дружины и отряды. Нам, бывшим подводникам, по-особомy дорого то, что и поныне сохранены и по-своему служат флоту некоторые из лодок, на которых мы воевали. Кораблем-музеем стала, к примеру, прославленная «С-56». Она установлена на набережной города Владивостока, стала частью мемориального комплекса, созданного здесь {34}.
Многие годы спустя после войны, будучи уже в отставке, я с группой ветеранов ездил на Краснознаменный Северный флот. Побывала наша делегация во многих частях и соединениях. Были мы и у подводников. Огромное впечатление осталось от той поездки. Какие разительные изменения произошли в облике подводного флота! Какие могучие атомные подводные ракетоносцы в распоряжении нынешних подводников! Какие сложнейшие, поистине государственной важности задачи решают они ныне! Но вот что по-особому замечательно: на этих атомных субмаринах тут и там видишь портреты М. И Гаджиева, Ф. А. Видяева, И. И. Фисановича, Н. А. Лунина... Имена этих и других героев-подводников часто и сегодня можно услышать на разборах, на занятиях, их дерзкие атаки и поныне изучаются, с них берут пример, у них учатся. Молодые подводники рассказывали мне о соревновании, которое ведется в их экипажах — соревновании за право называться последователем лучших специалистов военных лет. Тот, кто добивается наилучших показателей в боевой учебе, объявляется последователем А. В. Шумихина, И. Е. Гандюхина, М. С. Баева .
Узнал я об этом и подумал; выходит, живы мои боевые друзья, живы не только в памяти, но и в делах сегодняшних моряков. Выходит, они по-прежнему служат флоту, ведут за собой других на славные свершения.
Вот тогда и родилась мысль написать эту книгу. Пусть нынешние защитники Родины как можно больше знают о том, какими были они, бойцы подводного фронта Великой Отечественной... Пусть как можно больше [305] знают о них те молодые парни, которым завтра идти на флот.
Наверное, не все удалось. Конечно, не все. Разве расскажешь, к примеру, обо всех боевых походах? Даже просто перечислить их и то сложно. Разве расскажешь обо всех подвигах, мужественных поступках, смелых решениях, дерзких поисках? Ведь этим был заполнен практически каждый военный день.
Не все удалось. Но если хоть в какой-то мере эта книга поможет читателю, в особенности молодому, почувствовать ту атмосферу, в которой мы жили и воевали, если она поможет более конкретно представить, что же скрывается за понятиями «боевые традиции» и «фронтовой опыт», если она хотя бы в нескольких юных сердцах заронит искру желания посвятить свою жизнь нелегкой службе подводника, то, значит, писалась она не зря. [306]