Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Звезды на рубках

Новая должность

Еще в январе 1943 года на Север пришло известие, что в скором времени предстоят штатные реорганизации. И вот, вернувшись из похода на «К-3», узнаю: из Москвы получен приказ о моем назначении на новую, только что созданную должность начальника подводного плавания Северного флота. Бригаду приказано было сдать И. А. Колышкину.

Несмотря на то что это было повышение, я, честно говоря, поначалу не очень-то обрадовался ему. Думалось даже так: лучше бы Колышкина назначили на эту новую должность, а меня бы оставили на прежнем месте. Мне не было бы зазорно подчиняться в специальном отношении своему бывшему подчиненному, а вот мысль о том, что придется расстаться с бригадой, с которой, казалось, сроднился за это время, больно колола сердце. Правда, первый же разговор с командующим флотом по этому поводу развеял невеселое настроение.

— Кто вам сказал, что вы расстаетесь с бригадой? — спросил он. — Я считаю так: вы по-прежнему должны будете главным образом находиться на ФКП бригады подплава. У Колышкина, конечно, появится немало трудностей, ведь будут поступать новые лодки, подводникам придется решать новые, еще более сложные задачи... Так что бригада подплава — это по-прежнему ваша главная забота. Ну а кроме того, надеюсь, что свой опыт подводника вы должным образом примените на пользу противолодочной обороне.

Тут надо пояснить: в чем же был смысл создания в Наркомате ВМФ и на всех флотах новых органов подводного плавания? С усилением напряженности в боевых действиях на море все более очевидной становилась тесная взаимосвязь вопросов использования подводных сил и сил противолодочной обороны, необходимость [170] решения многих проблем в едином комплексе. Треоовалось все более углубленное понимание специфики подводной войны. Между тем в руководстве флотами и Главным морским штабом стояли адмиралы и офицеры, не получившие в большинстве своем специальной теоретической подготовки по вопросам боевого использования подводных лодок и управления ими в операциях, не прошедшие службу на подводном флоте. В какой-то мере исключением был лишь, пожалуй, наш Северный флот. Командующий флотом А. Г. Головко имел добротную подготовку по вопросам подводного плавания, в штабе Северного флота и политуправлении было достаточно много подводников. Из подводников, как уже говорилось, вышел член Военного совета флота А. А. Николаев. В крупнейшем соединении, выполнявшем задачи противолодочной и противоминной обороны — Охране водного района, — на главных ролях были тоже выходцы с подводных лодок. И командир соединения контр-адмирал В. И. Платонов, и некоторые специалисты из штаба ОВРа в свое время послужили на лодках, хорошо знали их, и, когда нам доводилось взаимодействовать с ними, взаимопонимание достигалось без особого труда.

В этих условиях на Северном флоте особой нужды в реорганизации не ощущалось. Тем не менее создание новых органов подводного плавания в целом было делом назревшим. Оно послужило импульсом для дальнейшей активизации боевых действий как подводных сил, так и сил противолодочной обороны.

Отдел подводного плавания Северного флота создавался на базе бывшего подводного отдела штаба флота (возглавлявший его В. П. Карпунин получил назначение в Москву, в управление подводного плавания ВМФ), но он задумывался как качественно иной орган управления с гораздо более широкими, масштабными и ответственными задачами. Под понятием «подводное плавание» разумелся теперь весь комплекс вопросов организации и подготовки к боевым действиям как подводных лодок, так и сил и средств ПЛО. Всем этим сложным и многообразным комплексом и надо было заниматься. Начальник подводного плавания флота должен был, по сути, стать первым доверенным лицом командующего флотом по всем вопросам боевых действий подводных лодок и организации противолодочной обороны флота. [171]

Начиная работу в новой должности, я несколько дней посвятил тщательному знакомству с организацией ПЛО на флоте. Многое мне, конечно, было известно, но новые задачи требовали более детального изучения проблем.

С Василием Ивановичем Платоновым на катере мы обошли все подопечные ему противолодочные силы, побывали на малых охотниках, сторожевых кораблях, переоборудованных из рыболовных траулеров, в других подразделениях. Огромное хозяйство было под началом у Платонова! Помимо бригады сторожевых кораблей, которую возглавлял капитан 1 ранга М. С. Клевенский, в ОВР входили еще бригада траления и заграждения, а также отдельный дивизион торпедных катеров. Какой же колоссальной энергией и работоспособностью надо было обладать, чтобы четко управлять этим столь разнородным по составу и характеру решаемых задач «москитным» флотом! Тем не менее степенный, неторопливый па вид Платонов отлично справлялся с этим. Справлялся, как я понимаю, потому, что сумел добиться четкой системы, отлаженности в каждом звене сложного овровского механизма.

Возьмем, к примеру, организацию ПЛО в Кольском заливе. Еще в начале войны было решено отказаться от плотного минирования выходов из него. Решили так, дабы не затруднять маневрирование своих кораблей. Но надо ли говорить, какая нагрузка и ответственность ложились в связи с этим на силы ОВРа, которые должны были ни в коем случае не допустить прорывов вражеских подводных лодок к главной базе флота.

В двух местах залив перегородили сетями. Бдительно неслась дозорная служба: на линии заграждений постоянно находились засады из мотоботов, вооруженных глубинными бомбами. Им в поддержку выделялось по звену малых охотников (МО). В светлое время суток, кроме того, в дополнение к дозору назначался гидроакустический патруль из кораблей ПЛО. Им в помощь выделялись поисковые ударные группы.

В те дни, когда новый отдел подводного плавания только начинал свою деятельность, в ПЛО флота происходили существенные перемены. Начали поступать на Север новые противолодочные корабли специальной постройки, так называемые большие охотники (ВО). На малых охотниках устанавливалась более совершенная гидроакустика. Прежде их боевые возможности ограничивались тем, что всякий раз при прослушивании [172] глубин приходилось стопорить ход. Новая же аппаратура позволяла обходиться без этого.

Но для того чтобы успешно и эффективно использовать новую технику, надо было усовершенствовать тактику поиска, выработать новые наставления, другие документы по боевой деятельности. Нашему отделу подводного плавания пришлось сразу же включиться в эту непростую работу: выполнялось множество сложных расчетов, было проведено несколько опытных учений, во время которых противолодочники опробовали различные варианты поиска подводного противника, на разном ходу, на разных глубинах. Роль «противника» играла одна из наших «щук». В конце концов родилось хорошее, толковое наставление, которое в дальнейшем было проверено в боях.

В ходе этой работы мне довелось ближе познакомиться с многими командирами-противолодочниками. Особо примечательной фигурой среди них был, на мой взгляд, командир дивизиона катеров МО капитан 1 ранга Александр Матвеевич Спиридонов. Немало военного лиха пришлось хлебнуть этому офицеру. Начинал войну он на Балтике командиром эсминца «Яков Свердлов». Во время драматического перехода кораблей Балтийского флота из Таллина в Кронштадт этот эсминец погиб. Спиридонова, тяжело контуженного, подняли из воды на один из тральщиков. Затем последовало длительное лечение. Из Ленинграда Александра Матвеевича вывезли в тыл. Но он не захотел мириться с положением резервиста, убедил врачей и командование в том, что еще может принести немалую пользу флоту, добился, чтобы его направили на Север. Возглавив дивизион катеров МО, он очень многое сделал для подготовки молодых командиров-противолодочников. А во время разработки новой тактики поиска подводных лодок ярко проявились его творческие исследовательские способности. Александр Матвеевич, можно сказать, сыграл в этом важном Деле роль первой скрипки. Учитывая это, мы в дальнейшем сочли необходимым рекомендовать Спиридонова для назначения в Москву, в управление подводного плавания Военно-Морского Флота,

Противолодочные хлопоты, безусловно, требовали немало внимания и времени. Но я старался не забывать об установке командующего, данной мне при заступлении [173] в новую должность. Главной своей заботой по-прежнему считал подводные лодки. Бывал в бригаде подплава практически ежедневно. Участвовал в подготовке и планировании почти всех походов лодок. Как и прежде, встречал и провожал буквально каждую из них. Как и прежде, бывал почти на всех инструктажах и разборах.

Не проходило дня без самого тесного общения с моим преемником И. А. Колышкиным. Иван Александрович очень уверенно взял в свои руки нити управления бригадой. И неудивительно: боевого опыта у него, как ни у кого другого. Не было на Севере подводника, совершившего походов больше, чем Колышкин. Но кое-какие частные, конкретные вопросы, в особенности связанные с базовой подготовкой подводных лодок, их обеспечением и ремонтом, для него были во многом внове. Он с присущей ему дотошностью выспрашивал по ним меня, и я старался передать Колышкину весь свой комбриговский опыт, ничего не утаивая.

Все в бригаде шло своим чередом. В начале марта прибыли на Север еще две подводные лодки с Тихого океана — «С-55» капитана 3 ранга Л. М. Сушкина и «С-56» капитана 3 ранга Г. И. Щедрина. Сразу же, без раскачки, их экипажи взялись за ремонт и подготовку лодок к боевым походам.

В феврале и марте было выполнено несколько успешных атак по вражеским конвоям. Из всех боевых походов этого времени я бы, пожалуй, особо выделил действия «К-21» в районе вражеского порта Тромсё.

Трудно было придумать боевое задание более насыщенное и сложное, чем то, что получил капитан 2 ранга Н. А. Лунин со своим экипажем на тот февральский поход. Ему предстояло не только охотиться за вражескими кораблями и судами, но также осуществить минную постановку на подходе к Тромсё и высадить группу разведчиков. Путь в назначенный район перекрывали мощные минные заграждения врага. Четыре часа пришлось идти «катюше» сквозь частокол минрепов, маневрируя, уклоняясь от смертельной опасности. Прорвались. Поставили в заданном месте мины, высадили разведчиков, а затем в поисках целей для атаки Лунин решил направить «К-21» в глубь Квенанген-фьорда. Там, в бухте Воген, базировались фашистские сторожевые катера.

Н. А. Лунин делал ставку на внезапность. Фашисты, уверенные в надежности своего минного заграждения, [174] считали, что фьорд недоступен для советских подводных лодок, и вели себя здесь довольно беспечно. Этим и воспользовался командир «К-21». Он повел «катюшу» на прорыв в надводном положении с включенными ходовыми огнями, в расчете что противник примет подводную лодку за свой корабль. Вскоре с высокой скалы замигал прожектор фашистского берегового поста. Лунин приказал сигнальщику: «Отвечайте: «Наш характер твердый». Сигнальщик включил прожектор и просигналил: «НХТ». На посту противника, видимо, опешили и замолчали. Точно так же миновали и второй наблюдательный пост. В глубине бухты обнаружили корабли, стоящие у пирса. Не погружаясь, выпустили по ним четыре торпеды и, дав полный ход, ушли в сторону моря.

21 февраля, вернувшись в Полярный, «К-21» отсалютовала одним залпом. Но мы в штабе флота получили к этому времени разведданные, что по крайней мере пять сторожевых катеров вместе с их причалами были уничтожены в результате этой дерзкой атаки.

«Наш характер твердый»... Думается, не случайно именно эти слова пришли на ум Лунину в такую острую и опасную минуту. Твердый, волевой, несгибаемый характер советского подводника действительно был лучшим паролем, открывавшим самые неприступные и тщательно охраняемые вражеские гавани, прорывавшим самые прочные противолодочные сети и густые минные поля, побеждавшим любые опасности и саму смерть. Каковы же грани характера советского подводника? Конечно же, в первую очередь беззаветная любовь к Родине, конечно же, беспредельная ненависть к врагу, посягнувшему на нашу землю, вот такая отчаянная дерзость в бою, какую проявил Лунин. И еще — стойкость в испытаниях, в борьбе за жизнь своего корабля, своих товарищей.

Уместно тут будет рассказать еще об одном памятном эпизоде той поры — мужественной борьбе за живучесть подводной лодки. Дело было так. 23 марта «М-174» отправилась в свой очередной доход в Варангер-фьорд. На этот раз вместо капитана 3 ранга Н. Е. Егорова, ушедшего в академию, ее повел в море новый командир — капитан-лейтенант И. Е. Сухорученко, бывший старпом с «Щ-404». Лодка вышла в заданный район и начала патрулировать неподалеку от вражеского побережья. Все шло обычным чередом, ничто не предвещало беды. [175]

Подошло время обеда. Лодка погрузилась на глубину 15 метров, и моряки начали готовиться к приему пищи. И вдруг под днищем «малютки» раздался сильный взрыв: лодка напоролась на мину. Взрывной волной «М-174» сначала подбросило вверх, а затем лодка устремилась вниз. У нее оторвало носовую часть легкого корпуса, образовалась пробоина в балластной цистерне, заклинило носовые и кормовые горизонтальные рули. Во всех отсеках погас свет, а в первый отсек через задние крышки торпедных аппаратов и предохранительные клапаны хлынула вода.

В первом отсеке находился один человек — торпедист краснофлотец М. С. Баев. Во время взрыва его сильно ударило. На несколько секунд он потерял сознание. Придя в себя, услышал, как вовсю хлещет поступающая в отсек забортная вода. Немалым мужеством надо было обладать краснофлотцу, чтоб не поддаться панике, не броситься опрометью из отсека, а хладнокровно задраиться в нем, чтобы не дать воде распространиться в другие помещения, остаться наедине с ледяной смертью, вступить с ней в отчаянную борьбу.

В считанные секунды Баев перебросил к торпедным аппаратам аварийные средства и, вооружившись кувалдой, принялся устранять течь. Заработала помпа, по она не успевала откачивать поступавшую воду, и та поднималась все выше и выше. Набухший от воды меховой комбинезон мешал моряку работать. Били в лицо тугие струи воды. Инструменты то и дело выскальзывали из задеревеневших от холода рук. Но стойкий подводник продолжал упорную борьбу за живучесть лодки, ибо понимал, что в его руках не только собственная жизнь, но и жизнь его товарищей.

В одно из мгновений Баев сумел изловчиться и так расчетливо ударил кувалдой по штокам предохранительных клапанов, что поступление воды через них значительно уменьшилось. Ценой неимоверных усилий удалось приостановить поступление воды и через приоткрывшиеся после взрыва крышки торпедных аппаратов.

Пока Баев сражался на самом решающем участке, остальные подводники тоже многое делали для спасения лодки. В тот момент, когда, потеряв управление, «малютка» начала проваливаться па глубину, большую находчивость проявил командир лодки Иван Епифанович Сухорученко. Он приказал трюмным дать воздушный пузырь в среднюю цистерну. Не сориентируйся командир, [176] не дай вовремя такую команду — и «М-174», проскочив предельную глубину, оказалась бы просто раздавленной толщей воды.

Вскоре «малютка» всплыла. Подводники обследовали лодку и установили полученные повреждения. Они были очень серьезными: «М-174» не удерживалась на ровном киле. Когда запустили дизели, она принялась описывать беспрерывную циркуляцию. Нужно было срочно привести в порядок рулевое управление.

— Кто возьмется устранить повреждения? — спросил командир у моряков.

— Поручите это мне, — вызвался одним из первых краснофлотец А. В. Михалко.

И хотя желающих было немало, Сухорученко остановил свой выбор именно на этом моряке — отличном специалисте и спортсмене. Надев легководолазный костюм, Михалко спустился в воду и устранил неисправность.

Лодка стала слушаться рулей. С большим дифферентом на нос уходила она от вражеского побережья к родной базе.

«М-174» двигалась чрезвычайно медленно, и всем нам в Полярном пришлось пережить долгие тревожные часы в ожидании ее. Как всегда в таких случаях, было сделано все возможное для прикрытия «малютки». Навстречу ей выслали эсминец и одну из подводных лодок.

Несмотря на то что пришла «сто семьдесят четвертая» в Полярный глубокой ночью, встречать ее на пирс пришли десятки людей. Прибыл и командующий флотом. Он поблагодарил героический экипаж за стойкость и мужество. А главного героя этого дня — скромного, застенчивого торпедиста Баева — обнял и расцеловал.

За свой подвиг краснофлотец М. С. Баев был награжден орденом Отечественной войны I степени. Высоких наград удостоились и другие члены экипажа.

К весне 1943 года фашисты еще более увеличили свои морские перевозки. Число вражеских конвоев возрастало буквально с каждой неделей. Огромные материальные потери немецко-фашистских войск на советско-германском фронте влекли за собой резкий рост потребности германской промышленности в железной руде и никеле, которые они вывозили из заполярных [177] портов. Надо ли говорить, что в связи с этим наши действия на коммуникациях противника приобретали еще большее значение. Теперь для борьбы с вражеским судоходством можно и нужно было организовать совместные действия разнородных сил флота.

Специалистам отдела подводного плавания, в частности, была поставлена совершенно конкретная задача: вместе со штабом бригады подплава и штабом ВВС флота спланировать и провести в конце марта первую совместную операцию подводных лодок и флотской авиации против конвоев противника.

Еще не так давно ни о чем подобном мы и мечтать не могли. За достижение считали единичные случаи наведения подводных лодок или самолетов на цели. Но теперь положение существенно изменилось. Продолжала укрепляться бригада подводных лодок. Значительно усилилась и наша авиация. Теперь в ее составе насчитывалось почти три сотни самолетов. Масштабы деятельности флотской авиации на вражеских коммуникациях резко возросли. Враг потерял господство в воздухе. Теперь важно было как можно эффективнее использовать это обстоятельство для нанесения ударов по вражеским перевозкам.

В процессе подготовки к совместным действиям мне довелось неоднократно встречаться с командующим ВВС флота генерал-лейтенантом авиации А. X. Андреевым, который в начале года сменил на этом посту А. А. Кузнецова. Это был талантливый, смелый летчик. Несмотря на то что Андреев занимал столь высокий пост, он постоянно сам принимал участие в боевых вылетах, показывал пример личного мужества и ратного мастерства.

Под стать командующему был и его начальник штаба — генерал-майор авиации Е. Н. Преображенский. На груди у этого генерала сверкала Золотая Звезда Героя, которую он получил на Балтике за руководство отважными налетами наших бомбардировщиков на Берлин в августе — сентябре 1941 года и личное участие в них.

План операции был подготовлен в короткие сроки. Провести ее решили 29 марта в районе Варангер-фьорда и Тана-фьорда. Анализ данных разведки показывал, что именно здесь в это время наиболее вероятно появление вражеских конвоев. На первый раз сверхсложных задач мы перед собой не ставили. Приходилось учитывать и недостаток опыта совместных действий, и то, что по-прежнему имелось много трудностей в организации связи между [178] самолетами и подводными лодками. На подводных лодках все еще не имелось перископных антенн, принимать радиограммы они могли только в надводном положении. Днем в светлое время это практически исключалось. Между тем для действий авиации наиболее благоприятным было именно дневное время.

Прикинув все «за» и «против», мы пришли к такому варианту: подводные лодки заранее развертываются в своих маневренных районах, самолеты-торпедоносцы и бомбардировщики находятся на аэродромах в полной боевой готовности. С обнаружением вражеского конвоя подводные лодки наносят удар по нему, а затем при первой же возможности сообщают данные о нем в базу. Авиаторы должны продолжить начатое подводниками...

И вот настало 29 марта. День выдался по-настоящему весенний — ясный, солнечный. Это уже поднимало настроение: значит, погода летная, видимость хорошая, есть все надежды на успех. Ранним утром я созвонился с авиаторами. Мы уточнили напоследок кое-какие детали, пожелали друг другу удачи, и затем я перешел из здания штаба па ФКП флота. Здесь уже были командующий флотом и начальник штаба. На видном месте висела большая карта, на которой была нанесена вся обстановка.

В четырех трапециевидных маневренных районах — подводные лодки. Ближнюю позицию в Варангер-фьорде заняла «М-122». Командир — капитан-лейтенант П. В. Шипин. Тот самый Павел Васильевич Шипин, который служил помощником на «Щ-403» и после трагической потери ее командира С. И. Коваленко привел израненную «щуку» в базу. Тогда он был совсем молодым помощником. Но на войне люди быстро мужают. За год с небольшим Шипин заметно вырос, набрался опыта, проявил себя в последующих походах с самой лучшей стороны. И вот теперь ему доверили командирскую должность.

Новый командир выводил в тот день и вторую лодку — «С-101», которая заняла позицию в районе Конгс-фьорда. Ее возглавлял капитан 3 ранга П. И. Егоров — однофамилец бывшего командира «М-174». Тут, правда, была несколько иная история. Павел Ильич — старый, опытный подводник. Участник финской кампании. До войны закончил академию и был направлен в штаб Северного флота. Но штабной службой Егоров тяготился и постоянно просился на лодку. А тут образовалась командирская вакансия на «С-101». До этого дела у экипажа «эски» шли неважно: за пять походов, которые совершила [179] она под командованием капитана 3 ранга В. И. Векке, только однажды удалось добиться успеха. К тому же лодка то и дело попадала в какие-то немыслимые переделки: то ее по ошибке бомбила своя авиация, то союзные корабли... Чтобы переломить эту полосу невезения, поднять дух в экипаже, решили сменить командира. Естественно, в таких обстоятельствах нужен был человек бывалый и волевой. Таковым командование флота и сочло П. И. Егорова, и, как показали дальнейшие события, вполне оправданно.

В соседнем с «С-101» районе — у Вардё — патрулировала «С-55» под командованием капитана 3 ранга Л. М. Сушкина. Не прошло еще и трех недель, как эта лодка завершила тяжелейший переход с Тихого океана на Север, а уже было решено отправить ее в боевой поход. Первую из тихоокеанского пополнения. Все вновь прибывшие лодки мы подвергали самым взыскательным проверкам — и на предмет технического состояния, и на предмет обучеиности командира и экипажа. «С-55» показала себя в ходе них с самой лучшей стороны: экипаж уверенно выполнял все вводные. Оставалось только удивляться, как удалось Л. М. Сушкину, несмотря на все тяготы многомесячного перехода, сохранить столь высокую боеспособность корабля и людей.

Командир «пятьдесят пятой» вообще производил очень хорошее впечатление своей обстоятельностью, рассудительностью, дотошностью. В один из первых дней после прибытия на Север он подошел ко мне с комплектом фотографий фашистских конвоев, заснятых с воздуха, с циркулем и тетрадью, испещренной расчетами. Оказывается, Лев Михайлович сразу же, без раскачки, взялся за поиск наиболее эффективных способов атак по вражеским конвоям, и особенно волновало его, как можно уверенно добиваться дуплетов — одновременного поражения сразу двух целей одним торпедным залпом. Такие изыскания Сушкина меня от души порадовали, и я ему посоветовал изучить глубже опыт уже совершенных дуплетов С.И.Коваленко, Л.И.Городничего, Н. А. Лунина, В. Ф. Таммана.

Кроме упомянутых трех лодок участвовала в операции и «К-3». Она расположилась дальше всех — у мыса Нордкап. Судя по складывавшейся тогда обстановке, появление вражеских конвоев здесь было наименее вероятно. Сразу скажу, что так и случилось — «катюша» единственная из всех никого не встретила, оказалась в стороне [180] от событий. К сожалению, этот поход стал одной из последних страниц биографии «К-3». Ненадолго пережила «тройка» свою напарницу по групповому походу — «К-22». Из следующего похода она не вернулась. Навечно остались в пучине морской командир «К-3» К.И.Малофеев, замполит В. И. Медведицкий, другие наши боевые товарищи.

Но эта горькая весть пришла позже. А тогда, 29 марта, день выдался, в общем-то, весьма удачным. Поначалу, правда, пришлось поволноваться. По разведданным, полученным из Киркенеса, утром должен был выйти фашистский конвой. «М-122» сторожила его на выходе из гавани. Однако прошел час, другой, третий, время к полудню, а никаких известий от «малютки» не поступало. Но вот наконец радиограмма пришла, и все прояснилось: П В. Шипин, оказывается, как и предполагалось, встретил конвой и удачно атаковал один из транспортов, но фашисты очень усердно принялись преследовать «М-122», забрасывать ее глубинными бомбами. В течение трех часов она не могла всплыть и передать донесение. И вот только теперь это удалось.

Ознакомившись с донесением Шипина, мы на ФКП все будто по команде взглянули на часы. Да, времени после атаки «малютки» прошло многовато, не устарела ли информация о конвое? Ждать, впрочем, было недолго: наши самолеты уже поднялись в воздух. И вскоре ФКП заполнили звуки эфира, доносившиеся из установленных здесь динамиков. Сначала можно было слышать короткие переговоры летчиков разведывательных самолетов. Они сумели-таки обнаружить конвой по данным Шипина. А затем включились в дело торпедоносцы. Короткие команды перемежались с горячими то тревожными, то радостными восклицаниями. Радостных больше. Бьют наши фашистов, бьют!

Настало время обеда. Но какой там обед, когда ясно, что впереди самые жаркие события. И точно. Где-то около часу дня поступило сообщение от капитана 3 ранга П. И. Егорова. В И часов 46 минут командир «С-101» обнаружил в районе Конгс-фьорда еще один, на этот раз весьма крупный, конвой, состоявший из восьми транспортов и пяти кораблей охранения. Егоров вышел в атаку с короткой дистанции. В момент залпа два транспорта створились. «Эска» выпустила четыре торпеды. Результат атаки Егоров не наблюдал, но все на лодке слышали два сильных взрыва. Так что если транспорты и не потоплены, [181] то, во всяком случае, повреждены, а значит, у наших друзей-летчиков есть шанс их добить.

Прошло немного времени, и наши самолеты обрушились на конвой-подранок. Результат налета — потопленный транспорт. Чтобы развить успех, вновь были брошены в бой бомбардировщики и штурмовики. И еще одно фашистское судно пошло ко дну. Но и на этом беды фашистского конвоя не закончились. Авиаторам удалось настичь его и в третий раз. В результате очередною удара один из транспортов был поврежден, получили повреждения и несколько сторожевых кораблей врага.

А вечером пришло сообщение и с «С-55»: четырехторпедным залпом она потопила два вражеских судна. В первом же походе — дуплет. Не зря, выходит, Л. М. Сушкин настраивался на него. Прекрасная атака!

Подробности же ее таковы. На пути в свой район «эске» пришлось форсировать минные заграждения, что стало, в общем-то, уже привычным делом для подводников. Минное поле прошли благополучно, начали всплывать под перископ, и тут вдруг гидроакустик старшина 2-й статьи А. В. Белков услышал шумы винтов вражеской подводной лодки, крадущейся под водой. Судя по изменениям пеленга на нее, она выходила в атаку на «С-55». Сушкин приказал прекратить всплытие и объявил боевую тревогу. Через несколько минут поступил доклад акустика:

— Лодка выпустила торпеду!.. Вторую!..

Сушкин распоряжался хладнокровно:

— Лево на борт. Ныряем на 60 метров!

Две вражеские торпеды прошли над головами подводников. Фашисты рассчитали все точно, подкараулив нашу лодку у кромки минного поля. Они понимали, что ей после форсирования минного заграждения непременно надо всплыть под перископ, чтобы определить свое место. Но бдительность Белкова и молниеносная реакция Сушкина спасли «эску», помогли ей избежать торпедного удара, а затем и оторваться от преследования.

Ну а через шесть часов счастливо избежавшая атаки лодка сама уже была в роли атакующей. Вновь отличился Белков: на большой дистанции услышал шумы винтов вражеских кораблей и судов. Вскоре Сушкин обнаружил конвой в перископ. Два транспорта под охраной сторожевика и четырех охотников за подводными лодками. Над ними барражировал противолодочный самолет.

Командир «С-55» точно вывел подводную лодку на [182] расчетную позицию и вот тут-то с радостью увидел, что корма головного транспорта створится с форштевнем второго, как это я получалось по его расчетам в базе. Четыре торпеды помчались навстречу целям, и спустя несколько секунд послышались взрывы. Белков доложил, что шум винтов обоих транспортов прекратился. Они затонули. Корабли охранения, которым теперь уже больше некого было охранять, принялись настойчиво, яростно преследовать «С-55». Семь часов вокруг нее взрывались глубинные бомбы. Но лодке удалось прорвать огненное кольцо и уйти от преследования практически невредимой.

Среди прочих факторов, обусловивших возросшую эффективность действий подводных лодок, особо надо сказать об одном — о введении сменного обслуживания боевых позиций несколькими лодками. Необходимость этого новшества диктовалась самой жизнью. С наступлением весны продолжительность светлого времени суток все увеличивалась. Увеличивались и неизбежно связанные с этим трудности. Подводным лодкам, нуждавшимся в зарядке аккумуляторных батарей, чтобы не быть обнаруженными силами вражеской ПЛО, приходилось для этой цели уходить с позиции далеко в море — миль на тридцать, а то и на сорок. Столь далекие переходы, да и сама зарядка батарей, занимали около суток. И все это время через оголенную позицию фашистские конвои могли проходить совершенно безнаказанно.

Такое положение, конечно, не могло не волновать офицеров и отдела подводного плавания, и штаба бригады. Выдвигались различные предложения, нацеленные на то, как обеспечить непрерывность нашего воздействия на вражеские коммуникации. Не раз этот вопрос был предметом нашего обсуждения с Колышкиным и Скорохватовым. И вот в конце марта родился окончательный вариант: вместо привычных «квадратов» и «трапеций», в виде которых «нарезались» подводным лодкам позиции и маневренные районы, появились на картах неправильной формы фигуры — эдакие двух — и трехголовые «гидры». Каждая из «голов» — это места для зарядки батарей. «Туловище», опирающееся на вражеский берег, — район патрулирования. Пока какая-то из лодок выслеживает здесь вражеские конвои, одна или две ее напарницы спокойно пополняют запасы электроэнергии в отведенных им местах зарядки аккумуляторных батарей. Затем [183] происходит смена. Время и порядок ее регламентирует четкий график. В результате вражеские коммуникации практически непрерывно находятся под нашим воздействием.

Эти предложения были доложены командующему флотом. Он одобрил их, и вскоре сменный метод обслуживания позиций стал применяться на участке коммуникации от Вардё до мыса Нордкап.

Примерно по той же схеме были организованы теперь действия подводников и в Варангер-фьорде. Только тут сменяющиеся лодки отходили на зарядку аккумуляторов не в море, а в бухту Пумманки. Здесь в небольшой скалистой бухточке под прикрытием наших береговых батарей образовалось к этому времени нечто вроде небольшой маневренной базы. В Пумманки почти постоянно находились наши торпедные катера. Теперь же, когда требовалось, получали здесь приют и «малютки».

Новый метод очень быстро стал приносить весомую отдачу. Достаточно сказать, что в апреле нашими подводниками было выполнено 15 успешных атак по вражеским конвоям.

Рассказывать о каждой из них вряд ли имеет смысл. Расскажу о двух, пожалуй, самых памятных.

В начале апреля вышла в Варангер-фьорд «М-171» капитан-лейтенанта Г. Д. Коваленко. На борту ее находился командир дивизиона капитан 1 ранга Н. И. Морозов. Надо сказать, что нашему «деду-морозу» приходилось в эти дни работать, пожалуй, напряженнее всех. Дивизион «малюток» разросся, словно на дрожжах. Под началом Морозова оказалась большая группа молодых, необстрелянных командиров, и он практически не вылезал из походов, учил, «обкатывал» своих подопечных — И. Е. Сухорученко, Ф. И. Лукьянова, П. В. Шипина... Многие из этих «обкаток» увенчивались успешными атаками по вражеским транспортам. Так было и в этот раз.

Утром 5 апреля «малютка» патрулировала в районе мыса Кибергнесс. Гитлеровцы проявляли необычайную активность. Коваленко трижды обнаруживал в перископ вражеские самолеты. Все говорило о том, что вот-вот должен появиться конвой, за судьбу которого фашисты, похоже, весьма переживали.

И вот гидроакустик Алексей Лебедев услышал шумы винтов. После этого, по идее, «малютке» надо было бы всплыть под перископ. Да вот проблема: она находилась слишком близко к вражескому берегу, к фашистским береговым батареям. К тому же море сильно штормило. [184]

При выпуске торпед с перископной глубины «малютку», не оборудованную системой беспузырной стрельбы, могло выбросить на поверхность. Оказаться же среди бела дня на виду у врага, под огнем вражеских кораблей, самолетов, береговых батарей, — смерти подобно.

Но не хотелось и упускать столь заманчивую цель. И тогда Г. Д. Коваленко принял решение произвести бесперископную атаку. Теоретически этот способ стрельбы был у нас обоснован давно, но практически его лишь однажды в мае 1942 года использовал И. И. Фисанович. В тот раз, правда, выходя в атаку по акустическому пеленгу, командир «М-172» стрелял все-таки с перископной глубины. В данном случае Коваленко увел «малютку» почти на двадцатиметровую глубину. В который раз уже блестяще проявил себя гидроакустик А. М. Лебедев. Да и Г. Д. Коваленко с помощью Н. И. Морозова очень хорошо все рассчитал. Из двух торпед одна точно попала в цель.

Так была выполнена первая глубоководная стрельба по акустическому пеленгу. Мастерская атака вызвала большой интерес у командиров-подводников. Каждый из них после разбора подходил к Коваленко и от души жал ему руку. Ну а больше всех радовался за товарища Ф. А. Видяев. Ведь Г. Д. Коваленко некоторое время служил под его началом, и Федор Алексеевич сыграл в его командирском становлении заметную роль.

А через несколько дней уже сам Видяев отличился. И тут решающим фактором, обеспечившим успех, тоже явилось умение ориентироваться по акустическому пеленгу.

Днем 19 апреля на «Щ-422» обнаружили вражеский конвой. Видяев, наблюдая его через перископ, начал маневрирование для выхода в атаку. И вдруг — сильнейший снежный заряд. Не видно ни зги. Сорвалась атака? Как бы не так! Видяев продолжил маневрирование, ориентируясь по данным гидроакустика. Снежная пелена, которая могла стать помехой, стала для Видяева подспорьем. Под ее прикрытием он провел свою «щуку» незамеченной сквозь строй охранения, и с близкого расстояния почти в упор она всадила три торпеды в крупный транспорт.

Вот такие атаки мы в отделе подводного плавания изучали с особой тщательностью и вниманием. Ведь ото и был тот самый поучительный боевой опыт, который нам было предписано всемерно анализировать, обобщать и распространять среди подводников. [185]

«Здравствуйте, товарищи североморцы!..»

19 мая в Полярный прибыла очередная, четвертая тихоокеанская лодка — «Л-15». После швартовки командир ее капитан-лейтенант В. И. Комаров сошел по трапу, доложил А. Г. Головко о завершении похода. Затем на пирсе выстроился экипаж. Командующий встал перед строем, приложил руку к козырьку и громко поздоровался:

— Здравствуйте, товарищи североморцы!

Непривычное пока еще обращение — «североморцы», видно, несколько смутило прибывших с Тихого океана подводников. Строй ответил не очень слаженно.

— Здравствуйте, товарищи североморцы! — повторил Головко.

На этот раз ответ прозвучал дружный, уверенный:

— Здравия желаем!..

Примерно то же самое повторилось и через несколько дней, 7 июня, когда в Полярный прибыла «С-54» под командованием капитана 3 ранга Д. К. Братишко. Последняя из посланниц Тихого океана.

Таким образом, завершился переход отряда подводных лодок с Дальнего Востока на Север. Переход поистине выдающийся, по тому времени просто беспримерный. Достаточно сказать, что его участникам пришлось пройти по трем океанам и девяти морям. Каждая из лодок в общей сложности провела в море около 2200 часов и оставила за кормой почти 17 тысяч миль{18}.

Надо сказать, что в лице тихоокеанцев мы получили очень хорошее пополнение. Это были прекрасные, отлично обученные экипажи. За время многомесячного плавания они еще больше сплотились, получили океанскую закалку. И командиры подводных лодок были, как на подбор, грамотные тактики, искусные мореплаватели, неординарные, творческие личности.

Одного из них, Сушкина, я уже характеризовал. Не могу не сказать и о других. Прежде всего о том, кто возглавлял переход, — о командире отряда капитане 1 ранга Александре Владимировиче Трипольском. Для нас, подводников, это имя говорило само за себя. Широкую известность на флоте Трипольский получил во время войны с Финляндией, когда командовал подводной лодкой «С-1». Под его руководством эта «эска» потопила в [186] декабре 1939 года вражеский транспорт «Больхом». А в другом походе с честью вышла из тяжелейшего испытания: следуя из Ботнического залива, она оказалась под сплошным льдом, не имея возможности всплыть. Четыре часа вел ее Трипольский под ледовым панцирем. Затем удалось всплыть на поверхность, но еще миль 80 пришлось идти в тяжелых льдах, да еще и отражать налеты вражеской авиации. Тем не менее «С-1» дошла до своей базы... За мужество и героизм, проявленные в борьбе с противником на море, Александр Владимирович Трипольский был удостоен звания Героя Советского Союза. Я в ту пору, командовавший бригадой балтийских «малюток», не раз ставил своим подчиненным действия Трипольского в пример, призывал их учиться у него самообладанию и мастерству подводника. Ну а теперь, конечно, было поособому радостно встретиться с ним на Севере.

Под стать командиру отряда были и другие командиры. Вполне зрелым подводником с первых же дней зарекомендовал себя капитан 3 ранга Иван Фомич Кучеренко. Твердый, решительный в суждениях, он пользовался среди своих товарищей непререкаемым авторитетом. И не случайно именно он со временем был выдвинут на должность командира дивизиона, в который вошли прибывшие с Тихого океана лодки.

Удивительной общительностью и редкостным обаянием обладал командир «С-56» капитан 3 ранга Григорий Иванович Щедрин. Очень быстро у всех нас, старожилов бригады, появилось такое чувство, что Григорий Иванович служит на Севере давным-давно. На занятиях, которые регулярно проводились с командирами, невооруженным глазом было видно, что Щедрин — весьма грамотен и искусен в морском деле. Да и что, в общем-то, удивительного? Ведь практически вся жизнь его была связана с морем. Родился он в черноморском городе Туапсе. Еще до службы вдоволь поплавал на различных судах и матросом, и помощником капитана, и старшим помощником. Не раз ходил в дальние рейсы за границу. Окончил Херсонское мореходное училище. А затем по спецнабору пришел на флот.

Весьма колоритной фигурой был и командир «Л-15» капитан-лейтенант (вскоре он стал капитаном 3 ранга) Василий Исаевич Комаров. Это был командир, что называется, божьей милостью. Лодку, ее боевые возможности он знал прекрасно. Сполна ему было отпущено природой и хладнокровия, и столь необходимых командиру-подводнику [187] качеств, как расчетливость, быстрота реакции, глазомер. Но особо я отметил бы умение Василия Исаевича находить контакт с людьми. Многие удивлялись: а чем, собственно, берет Комаров? Внешне в общении — простоват, даже несколько грубоват порой. А поди ж ты — тянутся к нему подчиненные, любят его, верят в его мастерство и талант.

Вспоминается один маленький, но характерный эпизод. Как-то я провожал «Л-15» в очередной поход. Долго с Комаровым обговаривали все детали. И вот пора прощаться. Пора командиру на мостик. И вдруг просит разрешения обратиться какой-то морячок. В руках у него — старая, потрепанная шапка с позеленевшим крабом. Комаров снимает свой новый головной убор и... надевает шапку, принесенную моряком. Что за маскарад?

— Это счастливая шапка, — улыбнулся, видя мой недоуменный взгляд, Комаров. — Я носил ее, когда лодка шла на Север с Дальнего Востока. Вот в экипаже и считают, что, мол, командирская шапка счастье приносит. Ну а коль люди так считают, что мне стоит их уважить? Не на светский раут — фашистов бить идем.

Может, кто-нибудь скажет: «Вот еще... Что это за вера в приметы?» Дело тут, конечно, не в примете. И никто всерьез ни в какую шапку не верил. Просто это еще одна маленькая традиция в экипаже. Еще одна ниточка, прочно связывающая подчиненных и командира, помогающая им становиться монолитом в самых тяжелых испытаниях.

Немного в тени среди своих товарищей держался пятый командир-тихоокеанец капитан 3 ранга Дмитрий Кондратьевич Братишко. Хотя, в общем-то, добросовестности, да и командирских способностей, ему тоже было не занимать.

Встречи с посланцами Тихого океана для меня были по-особому интересны и волнующи. Ведь это были, по сути говоря, встречи с моей командирской молодостью, с теми незабываемыми годами, которые самому в свое время пришлось провести на Дальнем Востоке.

Я уже рассказывал о том, как входила в строй на Черном море первая «малютка». Расскажу теперь, как мы прибыли вместе с ней на Тихий океан, где в то время только начал создаваться Тихоокеанский флот Страны Советов.

Слова «Дальний Восток», «Тихий океан» в то время [188] для нас были созвучны со словами «передний край». Горячие, жаждущие большого дела сердца рвались туда.

Вспоминаю, с какой завистью мы, молодые черноморские подводники, летом 1932 года провожали первую группу своих товарищей, которые получили назначение на Тихий океан, где им предстояло командовать новыми лодками типа Щ. Это были С. С. Кудряшов, Ф. С. Маглич, В. Г. Якушкин и другие. Примерно через год пришло известие о том, что первая наша «щука» вступила в строй, положив начало подводным силам Тихого океана. Командовал той лодкой Г. Н. Холостяков, впоследствии видный военачальник, Герой Советского Союза.

Но вот прошло еще несколько месяцев, и я, в ту пору командир «М-1», с радостью узнал, что и мне предстоит дорога на Дальний Восток. Впрочем, дорога — это просто сказано. Предстояла довольно сложная, необычная операция: перевозка за тысячи километров нескольких лодок типа М по железной дороге.

Такая задача была поставлена в начале ноября 1933 года. А 1 декабря три первые «малютки», тщательно упакованные в брезент, были установлены на специальных железнодорожных транспортерах. Предварительно на них демонтировали рубки, рули, гребные валы и винты, выгрузили аккумуляторные батареи и килевой балласт. Все это было уложено в отдельные вагоны. Точно в назначенный срок эшелон вышел из Николаева во Владивосток.

В пути нам пришлось немало поволноваться. Бывали случаи, когда начинал выкрашиваться металл из колес транспортеров от чрезмерной нагрузки. В нескольких пунктах их приходилось ремонтировать или даже заменять. С «боем» брали мы туннели. Тревожились, как-то пройдут лодки. Порой мы с начальником эшелона А. В. Буком спешивались и шли рядом с поездом пешком, следя за безопасностью наших лодок. Для преодоления двух горных перевалов — Яблонового и Саянского — пришлось разделить эшелон на части и тянуть эти части усиленным составом паровозов.

И все-таки, несмотря на все трудности и препятствия, мы ехали весело. Была перечитана вся походная библиотека. На ходу и на стоянках то и дело слышались патефонные мелодии. А то и сами моряки затягивали песни: «Дубинушку» или «Утес Степана Разина», «Славное море» или «По долинам и по взгорьям»...

6 января 1934 года эшелон прибыл во Владивосток. Командующий Морскими Силами Дальнего Востока [189] М. В. Викторов в то время отсутствовал на флоте, был вызван в Москву по каким-то делам. Нас приняли начальник штаба О. С. Солонников и начальник политуправления А. А. Булыжкин. Указания были короткими: «Отправляйтесь к месту базирования лодок. Обустраивайтесь, обживайтесь».

И вот мы, три командира трех первых «малюток» — Александр Владимирович Бук, Евгений Ефимович Полтавский и я, — стоим на берегу пустынной скалистой бухты, осматриваемся, размышляем: ни пирсов, ни причалов, ни жилья... Все надо начинать с нуля, полагаясь главным образом на свою смекалку и трудолюбие. Но энтузиазм и горы свернуть может. Прошли считанные недели, и мы силами своих экипажей с помощью рабочих Дальневосточного судостроительного завода произвели монтаж снятых на время перевозки частей лодок, спустили их на воду, раздобыли в торговом порту деревянный понтон, соорудили из него импровизированный причал, развернули строительство казармы-барака...

В апреле прибыли еще три лодки — «М-4», «М-5», «М-6» под командованием краскомов В. А. Долгова, И. М. Зайдуллина и В. А. Мазина. Чуть позже пришел и третий эшелон с «М-7», «М-8» и «М-9» (командиры соответственно краскомы И. А. Смирнов, М. М. Евгеньев, М. И. Гаджиев). Ну а со временем наша тихая, укромная бухточка совершенно преобразилась: теперь здесь базировались 28 «малюток» и плавбаза «Саратов». Это уже была внушительная сила.

Наши подводные лодки свели в пять дивизионов, которые, в свою очередь, образовали бригаду. Возглавил ее опытный подводник Арнольд Иванович Зельтинг. Человек культурный, интеллигентный, спокойный, уравновешенный, он очень многое делал для того, чтобы как следует наладить в новом соединении боевую подготовку, передать молодым командирам все секреты ратного мастерства.

Лодки были у нас новые, еще не вполне совершенные. Опыта у большинства командиров было совсем немного, но зато с лихвой хватало дерзания, жажды поиска. Своего рода товарищеское соперничество установилось у нашего экипажа с экипажем «М-2» и соответственно с ее командиром — моим добрым другом А. В. Буком. Мы постоянно советовались, обменивались замыслами, вместе разбирали свои удачи и ошибки. Однажды, помню, обе лодки должны были выйти для отработки боевых упражнений [190] в Уссурийский залив. Предварительно мы с Буком условились помимо запланированных упражнении непременно проверить что-то новое, необычное. Возвращаемся к вечеру с полигона, и Бук сообщает мне, что он ни мало ни много проверил способность «малютки» управляться под водой на заднем (!) ходу, удерживая при этом заданные курс и глубину. Я был удивлен. Но не менее был удивлен и Бук, когда я ему сказал, что становился под водой на якорь и все получилось. Конечно, на очередном выходе в море я тоже пытался ходить в подводном положении на заднем ходу, а Бук осваивал мою придумку с постановкой на якорь под водой.

Разумеется, и тот и другой маневр для подводных лодок нетипичен. Но для изучения всех боевых возможностей одновинтовых «малюток» опробовать их было, безусловно, полезно. Обоим нам, правда, досталось за эту инициативу от нашего комдива И. Д. Кулешова. Человек очень осторожный, он не одобрял новшеств и предпочитал всегда и во всем действовать, не выходя за рамки существующих инструкций. Кулешов пытался сдерживать нас. Но как можно сдержать инициативу, если она буквально бьет через край?

Доходило порой и до конфликтов. Об одном хотелось бы рассказать. Не ради ворошения былых страстей и обид, разумеется. Нет, просто эпизод, который хочется вспомнить, интересен и поучителен, на мой взгляд, с точки зрения того, какие психологические коллизии могут возникать в таком сложном деле, как освоение новой техники.

Первые «малютки», как я уже говорил, были не во всем совершенны, имели ряд конструктивных недостатков. Особенно серьезным было то, что на них не предусмотрели цистерн быстрого погружения. Поэтому «малютки», во-первых, медленно уходили под воду из надводного положения, во-вторых, при стрельбе торпедами с перископной глубины выскакивали на поверхность чуть ли не до палубы. В последующих сериях «малюток» этот недостаток был устранен, но нам он доставил множество хлопот.

После долгих размышлений и поисков мы с Буком, да и другие командиры, пришли к мысли, что вместо отсутствующей цистерны быстрого погружения можно использовать для замещения веса выпущенных торпед среднюю цистерну. Правда, для этого требовались довольно сложные ухищрения: за 3–4 секунды до залпа необходимо было открыть кингстон цистерны, так сказать, поставить [191] ее на «подушку», в момент залпа — быстро открыть вентиляцию, заполнить цистерну и сразу же продуть ее. Причем надо было умудриться продуть ее непременно не до конца, чтобы не выбросить на поверхность большой воздушный пузырь, демаскирующий лодку. Все это можно было выполнить только при максимальной слаженности действий моряков, да и на самого командира ложилась дополнительная нагрузка: выполняя торпедную атаку по противнику, он в то же время вынужден был не упускать из виду и то, как осуществляются манипуляции со средней цистерной. Тем не менее это был оптимальный вариант стрельбы, и мы отрабатывали его, не жалея сил.

Но вот как-то стало известно, что на флот приезжает заместитель начальника Морских Сил РККА флагман 1 ранга И. М. Лудри. В Москве обеспокоились, узнав о недостатках «малюток», и решено было на месте разобраться, насколько они серьезны. Стрелять в присутствии Лудри было приказано мне и Буку. Накануне Кулешов нас обоих строго предупредил: «Чтобы никаких ваших фокусов — делать маневр и стрельбу, как на этот счет отработано боевое расписание». Совсем иначе напутствовал, проводя инструктаж, комбриг Зельтинг: «Стреляйте так, как если бы действительно выходили в атаку по противнику, и так, как вы это умеете...» Такой подход был куда больше по сердцу.

И «М-1», и «М-2» отстрелялись успешно. Лудри и все сопровождавшие его, находясь в кабельтове от стреляющих лодок, на буксире, могли убедиться, что после залпа «малютки» не выскочили на поверхность. Едва ошвартовались у пирса, сошли на берег, как на меня набросился Кулешов: «Вы втерли очки начальству — стреляли не из-под перископа, а с глубины». Доказать свою правоту мне было легко: я просто сказал, куда пошли торпеды, что можно было увидеть только в перископ.

А на разборе, где обо всех «фокусах» было обстоятельно доложено, командование нас похвалило. Понятно, плохо, когда в технике или оружии есть несовершенство, нужно его устранять. Но в то же время надо уметь воевать и тем оружием, какое есть, надо знать и использовать его сильные стороны и уметь, коль есть слабые, компенсировать их своим мастерством. В бою ведь не сошлешься на конструктивные недостатки.

Любили мы свои «малютки». Несмотря ни на что, считали самыми лучшими лодками. И с сожалением расставались [192] с ними, когда в сентябре 1934 года пришел приказ о назначении трех первых малюточников — меня, Бука и Полтавского — командирами «щук». Вызвал нас комдив Кулешов, объявил приказ и сказал: «Черти вы полосатые, попортили мне крови. Но жаль мне вас отпускать. Вот вам моя оценка на прощание». И мы прочитали блестящие аттестации, написанные на нас комдивом.

Полтавский получил назначение на «Щ-103» во Владивосток, а мы с Буком вновь вместе: он стал командиром «Щ-122», а я — «Щ-121», и оба попали в одну только что сформированную на флоте 5-ю морскую бригаду. Вскоре сюда прибыли еще «Щ-123» и «Щ-124» под командованием И. М. Зайдуллина и Л. В. Петрова, и у нас образовался дивизион, все командиры в котором были бывшими малюточниками. С «малюток» пришел и комдив — Н. С. Ивановский, волевой и уважаемый командир, активный участник гражданской войны, воевавший в морских отрядах И. К. Кожанова. Ну а комбригом стал Г. Н. Холостяков.

Здесь, на «щуках», пригодилось очень многое из того, что обреталось нами на «малютках». Изучением особенностей тихоокеанского театра, поиском наиболее эффективных приемов и способов использования подводных лодок здесь пришлось заниматься еще более активно и на куда более серьезной основе. Замечательная атмосфера царила в ту пору в нашей 5-й морской бригаде, атмосфера всеобщего вдохновения, огромной увлеченности творчеством. Тон задавал комбриг капитан 2 ранга Г. Н. Холостяков. У Георгия Никитича без конца рождались какие-то необычные идеи, новшества. Еще будучи комдивом, он, например, разработал особую систему изучения устройства лодки, получившую название «пять программ». Она дала такие прекрасные результаты, что вскоре ее переняли и стали активно использовать на всех флотах.

Естественно, и нам, молодым командирам, хотелось следовать примеру комбрига, тем более что возможностей Для приложения своих творческих способностей было хоть отбавляй, ведь бригада решала все более и более сложные задачи. Именно у нас, на Тихом океане, впервые стала внедряться боевая служба подводных лодок. Они выходили нести дозор на подходах к базам Тихоокеанского флота. Плавания такие были непродолжительными, но все в них было по-боевому: режим плавания — боевой, оружие — в полной боевой готовности, [193] вахты неслись с полной нагрузкой и максимальной бдительностью. А бдительность была нужна очень: в непосредственной близости к нашим базам находилось в море множество японских судов, которые вели себя бесцеремонно, а порой просто провокационно. Имея такого соседа, ухо надо было держать востро...

Одним из важных достижений нашей 5-й бригады стало то, что именно она в конце 1935 года выступила инициатором испытания подводных лодок на более длительное пребывание в море (при сохранении полной боевой готовности), чем это было предусмотрено при их проектировании и определено соответствующими документами. Она положила начало стахановскому движению в подводном флоте.

В те дни мы все находились под впечатлением выдающегося трудового рекорда забойщика донецкой шахты «Центральная — Ирмино» Алексея Стаханова, вырубившего 102 тонны угля при норме 7 тонн. Всю страну всколыхнуло это событие, и мы, подводники, не хотели оставаться в стороне. Первыми стахановцами морских глубин стали подводники «Щ-117» ( «Макрель»). Командовал экипажем этой лодки Николай Павлович Египко, человек легендарной судьбы, которому в дальнейшем пришлось и в Испании повоевать, и в годы Великой Отечественной войны на Балтике бригадой подводных лодок командовать. За героизм, проявленный в боях с мятежниками в Испании, он был удостоен звания Героя Советского Союза.

Но все это было позже. А тогда, 11 января 1936 года, Египко вывел свою «щуку» в море, для того чтобы перекрыть норму автономности плавания, равнявшуюся 20 суткам. Это было весьма непростым делом. От командира и его подчиненных требовались и немалое мужество, и стойкость, и, наконец, просто хорошие физические данные. Ведь море беспрестанно штормило. Волнение его достигало восьми баллов. Плюс сильный мороз и ужасная видимость. Но умелые подводники, преодолев все трудности зимнего плавания, успешно выполнили поставленную задачу, перекрыли норму автономности в два раза.

За это достижение командир «Щ-117» Н. П. Египко и военком С. И. Пастухов удостоились ордена Красного Знамени, а остальные тридцать четыре члена экипажа — ордена «Знак Почета». «Сто семнадцатая» стала первым в истории советского Военно-Морского Флота кораблем с полностью орденоносным экипажем. [194]

1 марта того же года вывел в длительное автономное плавание свою «Щ-122» А. В. Бук. Этот экипаж сумел перекрыть достижение товарищей. Все его члены также получили высокие награды.

Еще лучших результатов достигла «Щ-123» под командованием И. М. Зайдуллипа, превысившая проектную автономность в три раза. Ее экипаж стал третьим полностью орденоносным экипажем.

Ставилась задача на перекрытие нормы автономности и моей «Щ-121». Но наша попытка, к сожалению, была не столь удачной. Выйдя в море, не управились с наблюдением за обстановкой и погнули оба перископа о плавающую льдину. Пришлось до срока возвращаться в базу. Переживаниям в этой связи не было конца, тем более что винить в неудаче было некого, кроме самого себя.

Реабилитироваться удалось уже в следующих походах, в том числе на боевую службу. В числе большой группы тихоокеанцев за успехи в освоении новой техники наградили орденом Ленина. Тот день, когда пришла эта весть, запомнился на всю жизнь как один из самых ярких и счастливых...

Хорошо помню фотоснимок, который ходил по рукам в бригаде подплава после возвращения «С-56» из ее первого боевого похода: разваливающийся, будто разрубленный топором на две части, вражеский транспорт. Это командир «эски» Г. И. Щедрин сумел сфотографировать результаты своей атаки через перископ и доставил с моря, так сказать, неопровержимые доказательства того, что еще одной посудиной у фашистов стало меньше.

А дело было так. Выйдя в море 31 марта 1943 года, «пятьдесят шестая» высадила в районе Тана-фьорда группу разведчиков и приступила к патрулированию в заданном районе. 5 апреля днем был обнаружен вражеский конвой. Щедрин решил атаковать его, но первый блин вышел комом. Замешкался боцман на рулях, притопил лодку и долго не мог всплыть под перископ. Да и командир не сообразил: мог бы увеличить ход и тем самым облегчить всплытие. А так, увы, конвой ушел.

Легко было, конечно, рассуждать об этом после всего в базе на разборе, а там, в море, когда секунды на размышление, все далеко не так... Одним словом, было от чего огорчиться Щедрину. Но характера и воли этому командиру не занимать. После первой неудачи он сумел [195] трезво проанализировать свои действия. И когда снова подвернулся шанс, его уже не упустил.

Случилось это 10 апреля в районе мыса Слетнес. Ситуация на этот раз сложилась не очень-то благоприятная. Лодка только начала маневрировать для выхода в атаку, как фашистские корабли охранения обнаружили ее и начали забрасывать глубинными бомбами. Но Щедрин не отказался от атаки, не увел «эску» в сторону. Он направил «С-56» в середину конвоя. Пока сторожевики толклись там, где заметили лодку, она уже вынырнула с противоположного борта вражеского транспорта и атаковала его из кормовых торпедных аппаратов. Вражеское судно было уничтожено. Фашисты пытались организовать преследование «эски», но безрезультатно.

А через несколько дней, 14 апреля, состоялось еще одно боевое столкновение «С-56» с противником. Ситуация была схожей с той, что сложилась в предыдущем случае. Снова пришлось применить тот же самый хитрый маневр — подныривание под конвой. Снова пришлось давать залп из кормовых аппаратов. Преследование лодки на этот раз, правда, было более настойчивым: 32 бомбы сбросили фашисты на «С-56». Тут уж было не до фотоснимков. Зато точный залп «эски» подтвердил наш самолет-разведчик, действовавший в этом районе.

На разборе комдив А. В. Трипольский, который тоже участвовал в походе, дал высокую оценку действиям Щедрина. «Этому командиру по силам решать самые сложные задачи самостоятельно», — сказал он. Ну что ж, уверенный дебют командира «С-56» говорил сам за себя.

Пока экипаж «пятьдесят шестой» отдыхал и готовил лодку к следующему походу, в море отправились их боевые товарищи с «С-55». В предыдущем мартовском походе, как уже говорилось, им удался блестящий дуплет. Отправляя их в поход, мы желали им повторения успеха, хотя, в общем-то, в душе в это не очень верилось. Дуплет — все-таки редкая удача, и тут помимо всего непременно нужна толика боевого везения. Но, видимо, Л. М. Сушкин был как раз из породы везучих командиров. Обнаружив под вечер 29 апреля большой вражеский конвой, он прорвался внутрь его, выбрал самую крупную цель и уже собрался было ее атаковать, когда с этим транспортом состворилось еще одно судно. Из четырех торпед, выпущенных «С-55», три достигли целей: две поразили транспорт, а одна — пароход «Штурцзее». Снова дуплет! [196]

Ну а потом подводникам пришлось пережить тяжелейшую бомбежку. Стойко, мужественно держался в эти минуты экипаж. Особенно хорошо проявили себя мичман А. Я. Князев, уверенно удерживавший корабль на глубине, и акустик А. В. Белков, постоянно выдававший точные пеленги на вражеские корабли, что помогало командиру ориентироваться в обстановке и в конце концов позволило оторваться от противника. Спустя двое суток «С-55» вернулась в базу.

Дуплеты Л. М. Сушкина словно бы раззадорили его товарищей. И в первую очередь И. Ф. Кучеренко и Г. И. Щедрина. Вскоре каждый из них тоже сумел добиться двойного попадания.

Вот так и шло своего рода боевое состязание командиров-снайперов. Множилось число успешных атак.

Боевые счета растут

Работы у нашего отдела прибавляется с каждым днем. Нередко приходится засиживаться в штабе за полночь. Впрочем, полночь с наступлением полярного дня становится понятием во многом условным. Какая ж это полночь, если солнце светит в окно!

Помню, как в первый год службы на Севере полярный день сыграл со мной презанятную шутку. Как-то так крепко заработался, что потерял ориентацию во времени. Взглянул на часы — двенадцать. Екнуло сердце: опаздываю на доклад к командующему. Схватил рабочую папку — и к нему. А. Г. Головко был у себя в кабинете, но встретил меня удивленно.

— Что это вы бродите, полуночник?

Объясняю: так, мол, и так — прибыл с докладом. А командующий смеется: оказывается, я полдень с полночью перепутал...

Теперь-то я уже, можно сказать, северянин со стажем и подобных казусов со мной больше не случается. Однако, если б и случилось нечто похожее, А. Г. Головко теперь вряд ли удивился бы: ночные бдения в штабе для нас давно уже стали привычными. Боевая обстановка довольно часто требует и ночных докладов, и ночных встреч. Для меня так и осталось загадкой, когда командующий спит, когда отдыхает. Можно было прийти на ФКП глубокой ночью и быть уверенным, что Арсений Григорьевич примет тебя и выслушает. [197]

А проблем хватало, и в первую очередь они были связаны как раз с тем, что наступила пора белых ночей. В полярный день даже выход подводной лодки из базы требует своей, довольно сложной организации. Ведь у входа в Кольский залив постоянно рыщут, как голодные волки, вражеские субмарины. Организовывали мы выходы так: из базы лодка следует под эскортом противолодочных катеров, затем она погружается, проходя под водой самую опасную зону. После этого всплывает и идет дальше противолодочным зигзагом. Обнаруженный перископ немедленно приводится за корму, и лодка ныряет на глубину.

К наступлению полярного дня фашисты приготовили нам «сюрприз»: оснастили свои малые противолодочные корабли и даже мотоботы гидролокаторами. Очень неприятные ощущения приходится испытывать тому, кто попадает под «прощупывание» этим прибором. Такое впечатление, что корпус лодки обсыпают железной дробью или обрабатывают пескоструйным аппаратом. Однако нам удалось довольно быстро найти противоядие: выяснилось, что при уходе лодки на глубину от рабочей до предельной и резких изменениях курсов фашистские противолодочники, как правило, теряют контакт.

Самым опасным врагом подводных лодок в светлое время являются самолеты, особенно истребители. И тут уж, увы, никакого противоядия не изобретешь. Единственное средство уклонения — немедленный уход под воду. Нужна бдительность, бдительность и бдительность. Истина, как говорится, не новая. Но как же горько приходится расплачиваться за ее забвение.

От бомб вражеских самолетов погибла «М-122», которой командовал капитан-лейтенант П. В. Шипин. После боевого патрулирования в Варангер-фьорде она направлялась в маневренную базу для зарядки аккумуляторных батарей. К сожалению, вахта на лодке не смогла вовремя заметить, как со стороны берега, маскируясь в лучах солнца, выскочило звено вражеских истребителей. Трагедия произошла в считанные секунды, прямо на глазах у моряков наблюдательного поста с полуострова Рыбачий. Поднялся столб воды от взрыва, и лодка ушла под воду. Посланные в этот район быстроходные катера обнаружили лишь большое масляное пятно и подобрали труп помощника командира, который, очевидно, стоял на вахте и был выброшен за борт взрывной волной. [198]

Уроки этой трагедии тоже были поводом для наших размышлений, тем более что чуть раньше такой же внезапной атакой гитлеровский истребитель нанес серьезные повреждения другой «малютке» — «М-104».

Варангер-фьорд, в котором так много и так удачно охотились с самого начала войны «малютки», становился теперь чрезвычайно опасным для подводников. Надо было закрывать этот район для подводных лодок, перенацеливать их в другие районы. Я доложил об этом командующему флотом. Он согласился. Варангер-фьорд был передан катерникам.

Вскоре после гибели «М-122» нас поджидали еще две беды. Сначала не вернулась из боевого похода «М-106», которой командовал капитан-лейтенант П. С. Самарин. А затем облетела флот горькая весть о том, что погибла «Щ-422», погиб замечательный, испытанный в боях экипаж, имевший на своем счету множество блестящих побед. Погиб талантливый командир-подводник Федор Алексеевич Видяев.

Эти наши потери говорили о том, что напряжение противоборства на северном морском театре еще более возрастало. Мы все больше и больше забирали инициативу в свои руки, но враг еще был очень силен и отвечал весьма чувствительными ударами.

В июле 1943 года Северному флоту исполнилось десять лет. Приурочить эту годовщину было решено к традиционному празднику военных моряков — Дню Военно-Морского Флота СССР, который в том году выпал на 25 июля. Каких-то масштабных и громких торжеств по случаю десятилетнего юбилея не предполагалось. Ведь в любой момент над Полярным могли появиться фашистские самолеты. Тем не менее мы нашли возможность украсить надводные корабли и подводные лодки флагами расцвечивания. Накануне, вечером 24-го, состоялся своеобразный радиомитинг, посвященный годовщине. Открыв его, член Военного совета контр-адмирал А. А. Николаев рассказал о десятилетнем пути флота. Командующий флотом вице-адмирал А. Г. Головко в своем выступлении говорил о проблемах совершенствования воинского мастерства командиров и краснофлотцев, призвал североморцев умножить силу ударов по ненавистному врагу. Прозвучали по радиотрансляции взволнованные, горячие выступления капитана 1 ранга И. А. Колышкина, капитана 3 ранга [199] Г. И. Щедрина, контр-адмирала В. И. Платонова, других моряков.

С чувством огромной гордости подводники-североморцы узнали о том, что бригада подводных лодок в ряду других соединений флота удостоена высокой награды — ордена Красного Знамени. Краснознаменными стали также подводные лодки «Щ-403» и «Щ-404». Три подводные лодки — «М-172», «Щ-422» и «Щ-402» — были преобразованы в гвардейские.

Одна лишь горькая мысль омрачала радость от этих новостей: то, что подводники «Щ-422» так и не узнают о присвоении их лодке гвардейского звания: связь с ними оборвалась за несколько дней до поступления приказа наркома ВМФ.

Вписать свою славную строку в историю флота — вот девиз, под которым отметили североморцы этот флотский праздник. И такие новые строки вскоре появились. Немало их было вписано в боевую летопись флота подводниками. В конце июля вернулись в базу из очередных походов «С-56» и «Щ-403». Каждая отсалютовала при входе в базу, возвещая об успешных атаках. После довольно долгого перерыва с победой вернулась с моря подводная лодка «С-102» под командованием Л. П. Городничего: 18 августа она торпедировала крупный фашистский транспорт в районе мыса Нордкин.

В эти же дни успешно действовала на вражеских коммуникациях «Л-22». В августе исполнился год, как она вошла в состав бригады — стаж по военным меркам немаленький. Ею было совершено несколько боевых походов. Успешно выполнил экипаж миннозаградительные задачи. А вот с торпедными атаками не все получалось. Долгое время на счету подводников был лишь один вражеский транспорт, потопленный в апреле 1943 года. Командир «Л-22» капитан 3 ранга В.Д.Афонин, которого за огромный рост и широченные плечи в среде командиров шутливо называли Валя-гренадер, все сокрушался: «Не везет...» В самом Валентине Дмитриевиче сомневаться не приходилось. Еще на Балтике, во время войны с Финляндией, он командовал «малюткой», и я имел возможность на деле убедиться и в его выучке, и в личной храбрости. Видно, и в самом деле теперь ему не везло.

Но вот в августовском походе все получилось как нельзя лучше. Выставив 21 августа двадцать мин в районе Сюльте-фьорда, «Л-22» вскоре обнаружила вражеский конвой и совершила удачную атаку по нему. Проанализировав [200] данные об атаке, мы пришли к выводу: есть все основания полагать, что два транспорта если и не потоплены, то получили серьезные повреждения.

Еще одной подводной лодке, «С-101», в августе пришлось совершить дальний рейд в Карское море. Время от времени нам приходилось направлять лодки в этот район, ибо фашисты проявляли большой интерес к нашим арктическим коммуникациям. Должен заметить, что все походы североморских лодок в район Новой Земли оканчивались безрезультатно. Очень уж трудно было встретить противника, ведя поиск в чрезвычайно обширном районе, не имея надежных разведданных.

В поход «эска» отправилась 7 августа. Повел ее в море новый командир капитан-лейтенант Евгений Николаевич Трофимов, сменивший капитана 3 ранга П. И. Егорова. К тому времени в бригаде в связи с ростом числа лодок появилось еще два дивизиона. Один из них, состоявший из «малюток», возглавил И. И. Фисанович, командиром другого, в который вошли средние лодки, стал Павел Ильич Егоров. Он, впрочем, тоже отправился в поход на «С-101», но уже в качестве комдива.

Подойдя к северной оконечности Новой Земли, «С-101» обогнула мыс Желания и вышла в Карское море. Потянулись дни, полные напряжения и томительного ожидания.

Какие только испытания не выпадают на долю подводников! Но, пожалуй, одно из труднейших — испытание ожиданием. Как легко расслабиться, поддаться самоуспокоенности, когда день за днем, а порой и неделя за неделей проходят монотонной чередой и все это время вокруг — только пустынный океан. Но как бы психологически трудно ни было, ни в коем случае нельзя терять чувства опасности, нельзя ослаблять наблюдение за обстановкой. Крайне важно первым обнаружить противника. Ведь недаром же гласит одна из военных мудростей: «Упредил врага — победил».

К чести подводников «С-101», бдительность, организацию несения вахт они в этом походе показали просто образцовую. И особой похвалы заслужил гидроакустик краснофлотец И. В. Ларин.

Заканчивалась третья неделя пребывания «эски» на позиции. Трудно даже сказать, сколько раз за это время приходилось Ларину докладывать в центральный пост одно и то же: «Горизонт чист. Целей нет». Конечно же, накопилась большая психологическая, да и физическая [201] усталость. Но акустик, преодолевая ее, вслушивался и вслушивался в каждый шорох морских глубин. Утром 28 августа он сумел различить еле слышимые шумы винтов вражеской подводной лодки. На «эске» немедленно сыграли боевую тревогу.

Подводная лодка — оружие коллективное. Здесь постоянно и зримо действует великий закон коллектива: «Все за одного». Но и другой закон — «Один за всех» — тоже действует в полной мере. И один матрос, старшина, если он добросовестно, инициативно исполняет свои служебные обязанности, может очень многое сделать для победы в бою. Вот так и бдительный Ларин сразу же дал огромные преимущества экипажу «С-101» в поединке с вражеской субмариной. «Эска» находилась в подводном положении. Фашисты же шли в надводном, под дизелями, и не подозревали, что их уже обнаружили. Теперь важно было не упустить хорошего шанса.

Исходя из акустического пеленга, П. И. Егоров и Е. Н. Трофимов определили сторону движения противника, затем повели «С-101» на пересечение курса вражеской лодки. Осторожно был поднят перископ. Обнаружить врага визуально удалось не сразу. Уж очень плохой была видимость: моросил мелкий дождь. Но вот в объективе перископа появилось сначала серое пятно, а затем стал все более и более отчетливо прорисовываться силуэт фашистской субмарины.

Атаку повел Егоров — очень уж хотелось комдиву сработать понадежнее. Молодой командир Трофимов помогал ему в расчетах атаки по таблицам. Егоров старался действовать наверняка: сблизился с противником на дистанцию всего шесть кабельтовых и выпустил три торпеды. Дистанция залпа была так мала, что, если б гитлеровцы и обнаружили торпеды, уклониться от них никак не смогли бы.

Последовал мощный взрыв. Взметнулся в воздух огромный столб воды. Вражеская лодка канула в пучину. Проявив осторожность, наши подводники еще двадцать минут тщательно прослушивали глубины. Всплыли и обнаружили, что вокруг по поверхности моря расплескалось огромное жирное пятно соляра. Там и сям плавали деревянные обломки, много тряпья, бумаг... Нашлось кое-что и не бесполезное. Например, чертеж лодки и документы по связи. Из них подводники узнали, что ими потоплена подводная лодка «U-639». В выброшенной на поверхность моря тужурке командира лодки были личные письма и [202] норвежские деньги, из чего следовало, что базировалась «U-639» на норвежские фьорды {19}.

В качестве трофея был доставлен в базу еще спасательный круг. Фашистам он не помог, а нам послужит.

Боевые счета многих подводных лодок стали достигать уже солидных цифр. Самые удачливые, такие, как «М-171», «К-21», разменяли второй десяток...

Сколько совершено той или иной лодкой победных атак, легко узнать: на рубке каждой из них красовался специальный знак — красная звезда, в центре которой большой круг, а в нем — цифра боевого счета лодки. Подводники очень гордились этими «звездами побед». С помощью специального трафарета подновляли их после каждого похода, а если поход был удачным, ревниво следили, чтобы в звездочку своевременно была вписана новая цифра...

Цифры... Показатели эти, конечно, конкретные. И все же не могут они отразить все то, что сделано тем или иным экипажем, передать все то многообразие задач, которые приходилось решать подводникам, а тем более тот драматизм, те небывалые сложности, с которыми было связано решение многих из них. Сошлюсь хотя бы на такой пример. Во второй половине августа вернулась в базу «Л-15» капитан-лейтенанта В. И. Комарова. В итоге боевого похода в звездочке на рубке цифра выросла: в районе Конгс-фьорда подводники потопили два тральщика противника. Но результативность этого похода не исчерпывалась одной удачной атакой. Во-первых, накануне «Л-15» выполнила минную постановку. А во-вторых, кроме этих привычных задач она выполнила еще и особое задание командования флота — впервые опробовала возможности использования ультразвуковых приборов «Дракон» для прощупывания фашистских минных заграждений, сумела доказать, что обнаружение мин и уклонение от них с помощью гидроакустических средств — дело возможное. В штабе флота и штабе бригады выработали конкретные рекомендации. И уже вскоре они стали приносить реальную пользу. Успешно уклонялись от мин в очередных походах «С-51», «С-54», «С-56». Но особого разговора заслуживают действия «Щ-404». [203]

В начале сентября эта лодка после основательного четырехмесячного ремонта вышла в море. Бывший командир «четыреста четвертой» капитан 3 ранга В. А. Иванов еще в марте стал командиром «щучьего» дивизиона вместо И. А. Колышкина. Экипаж «Щ-404» теперь возглавлял капитан-лейтенант Григорий Филиппович Макаренков.

14 сентября в полдень вахтенные «щуки» обнаружили вражеский конвой: солидных размеров пароход шел под эскортом миноносца, двух тральщиков и нескольких противолодочных кораблей. Атака прошла успешно: пароход, получив в борт две торпеды, затонул. И тут же началось яростное преследование: бомбы рвались одна за другой поблизости от «щуки». Макаренков грамотным маневром сумел увести лодку непосредственно из-под бомбежки. Но новое неожиданное обстоятельство осложнило дело. Из первого отсека командиру доложили, что одна из торпед оказалась неисправной, не вышла во время атаки, застряла в торпедном аппарате. Это было чрезвычайно опасно: малейший толчок, малейший удар ее о заднюю крышку торпедного аппарата — и произошло бы непоправимое...

Необходимо было срочно разоружить вышедшую из-под контроля торпеду. Но прежде всего надо было вывести «щуку» в безопасное место, где можно было бы всплыть. А как это сделать, если за кормой гремят взрывы вражеских «глубинок», а впереди — минные поля?

Макаренков принял единственно возможное в той ситуации решение: повел «четыреста четвертую» через минные поля. Лодка погрузилась на глубину 75 метров, что в некоторой степени уменьшало риск подрыва. В некоторой, но, конечно, далеко не полностью, тем более что минные заграждения в этом районе были чрезвычайно плотными и обширными. Да и торпеда, наполовину высунувшаяся из аппарата, затрудняла маневрирование и в любой момент могла задеть минреп.

Вот тут-то и сослужил добрую службу подводникам гидролокатор. Акустик старшина 2-й статьи Ф. В. Кисленко четко обнаруживал с его помощью мины. Макаренков принимал решения на уклонение от них, и «щука» раз за разом избегала опасной встречи. Прошли одно минное поле. Небольшая передышка. И снова доклад гидроакустика: «Мины!» Свои заграждения фашисты устанавливали здесь в несколько ярусов. Четырнадцать раз вставала на пути «Щ-404» «рогатая смерть». Четырнадцать [204] раз подводники счастливо уклонялись от нее и вышли-таки наконец в безопасный район.

Ночью «щука» всплыла. Обследовать и разоружить торпеду взялся краснофлотец С. Т. Камышев. Надев легководолазный костюм, он опустился в ледяную воду И принялся за работу. При извлечении взрывателя торпеды необходимо было проявлять максимум осторожности и в то же время действовать сноровисто, не теряя ни секунды. Ведь в любой момент мог появиться вражеский корабль или самолет, и тогда «щуке» пришлось бы погрузиться без Камышева. Моряк понимал это, но сознательно шел на риск. Ведь кто-то же должен был выполнить это опасное дело. И он с честью выполнил его.

В сентябре произошел еще один случай, получивший большой резонанс не только в бригаде подплава, но и на всем флоте. Замечательный подвиг совершили подводники «Л-20».

Лодка эта вышла в море после четырехмесячного ремонта. А до этого она ходила в боевые походы, словно по расписанию — каждый месяц. Капитана 3 ранга Виктора Федоровича Таммана, командира «двадцатки», подводники в шутку стали называть «комендантом Конгс-фьорда». Он и па самом деле хорошо изучил этот район, чувствовал себя в нем по-хозяйски, фашистам спуску не давал. В звездочке, нарисованной на рубке «Л-20», была вычерчена цифра «семь» — столько успешных атак на ее счету. А количество выставленных подводниками мин перевалило к этому времени уже за сотню.

Сентябрьский поход «Л-20» тоже начался успешно. Уже на второй день с нее поступило донесение о том, что выставлено очередное минное заграждение у вражеских баз в районе мыса Нордкин и что лодка приступила к поиску конвоев противника. После этого она не выходила на связь сутки, другие, третьи... Мы в Полярном начали всерьез беспокоиться: что-то случилось! И вот наконец пришла радиограмма, в которой Тамман сообщал, что лодка торпедировала вражеский транспорт, а затем подверглась сильному преследованию и получила значительные повреждения, на лодке имеются пострадавшие. Такое донесение нас не могло не встревожить.

И вот наконец «Л-20» добралась до Полярного. Сразу же после швартовки медики начали выносить на носилках пострадавших подводников. Их было тринадцать. [205] С виду все нормально — ни крови не видно, ни ран. Но люди в тяжелейшем состоянии, многие без сознания.

— Что с ними? — успеваю спросить флагманского врача бригады Гусинского.

— Кессонка, — коротко бросает он.

Кессонная болезнь. Этот коварный, мучительный недуг возникает при очень быстром переходе из среды с повышенным давлением в среду с более низким. Но что же произошло на «Л-20»? Из доклада Таммана выясняются подробности — поразительные и волнующие.

Уклоняясь после успешной атаки от вражеских бомб, «двадцатка» напоролась на острый выступ подводной скалы, получила пробоину. Вода хлынула во второй отсек. На лодке сыграли аварийную тревогу, задраили переборочные двери.

Под руководством командира второго отсека старшины В. С. Острянко старшина Н. Ю. Чижевский, краснофлотец Н. А. Никаншин и проходивший практику на лодке курсант военно-морского училища Н. М. Портнов повели отчаянную борьбу с водой. Но заделать пробоину не удавалось. Уровень воды все повышался и вскоре достиг уже третьего яруса коек. Прижатые к носовой переборке, обессилевшие моряки смотрели на темную массу воды, которая неотвратимо надвигалась на них.

Положение «Л-20» осложнялось. О всплытии не было и речи: ведь преследование лодки фашистскими кораблями продолжалось. Впрочем, всплыть она теперь уже и не смогла бы. Набиравшая воду лодка становилась все тяжелее и... тонула. Именно тонула, а не погружалась!

Как важно было в эти критические минуты сохранить самообладание. В. Ф. Тамману это удалось. Хитрым маневром он обманул вражеских противолодочников и направил лодку к прибрежному шельфу. Вскоре она легла на грунт. Глубина — 110 метров, больше предельной, и вода все поступает.

На помощь товарищам во второй отсек пришли подводники из первого. Рискуя собой, они открыли дверь в переборке, чтобы перепустить воду в свой отсек и начать откачивать ее за борт. Теперь в схватке с водой участвовало уже тринадцать подводников. К Василию Острянко, Николаю Чижевскому, Николаю Никаншину и Николаю Портнову присоединились старший лейтенант Михаил Шапоренко (он и возглавил всю группу подводников), главный старшина Александр Пухов, старшина 2-й статьи Александр Доможирский, краснофлотцы Александр Фомин, [206] Георгий Бабошин, Дмитрий Крошкин, Александр Хоботов, Александр Егоров и Константин Матвейчук.

На плечи этих моряков, шестеро из которых были коммунистами, остальные — комсомольцами, легла основная тяжесть борьбы за спасение лодки и экипажа. Действовать пришлось в труднейших условиях — в ледяной воде, в кромешной тьме. Чтобы прекратить поступление воды, в первом и втором отсеках было создано огромное, до десяти атмосфер, противодавление воздуха. И ведь надо было не просто вытерпеть адский холод, темноту, резь в ушах и груди — надо было действовать, работать с полным напряжением сил. Острянко, Чижевскому, Крошкину, Доможирскому и Хоботову пришлось несколько раз нырять к клапану аварийного осушения, который оказался заклиненным. Буквально по миллиметру сдвигали они с места маховик клапана и в конце концов открыли его. Началась откачка воды из отсеков. Но время от времени ее приходилось приостанавливать, ибо над лодкой появлялись вражеские мотоботы. Шум гудящего турбонасоса, по всей видимости, привлекал их.

Томительно тянулись часы. Раньше наступления темноты всплывать было нельзя. В. Ф. Тамман запросил носовые отсеки: «Выдержите ли до ночи?» «Выдержим!» — ответили оттуда.

Только после 23 часов началось всплытие. Ему предшествовали тщательнейшие расчеты, которые производили командир лодки и инженер-механик А. И. Горчаков. Были мобилизованы и учтены буквально все резервы плавучести. И все равно всплытие шло с трудом. Хотя и начали откачивать воду, носовая часть лодки некоторое время оставалась неподвижной, точно была приклеена ко дну. Корма же поднималась вверх, дифферент рос... Какой была его максимальная величина, ни Тамман, ни кто другой на «Л-20» сказать точно не мог, ибо дифферентометр, имевший деления только до пятидесяти градусов, зашкалило при всплытии. Самодельный дифферентометр, наскоро изготовленный из транспортира и отвеса, показал величину, в которую просто-таки трудно поверить: за восемьдесят градусов...

Но вот «Л-20» наконец-то оторвалась от дна. Набирая скорость, начала всплывать кормой вверх. Выскочила на поверхность на ровном киле...

Радости подводников, вырвавшихся из плена глубины, не было предела. Но, увы, она оказалась омраченной тем несчастьем, которое обрушилось на моряков, находившихся [207] в двух носовых отсеках. Сразу после всплытия давление здесь резко упало, несмотря на то что отсеки были загерметизированы. Видимо, воздух вырвался через поврежденную шахту гидролокатора. После 10 атмосфер — сразу 1,5–2... Вот это-то и вызвало «кессонку». Люди стали ощущать страшную боль в суставах, они один за другим теряли сознание. На ногах сумели удержаться только трое: Пухов, Доможирский и Бабошин. Они неустанно помогали товарищам, подбадривали их, давали им вдыхать кислород...

После прибытия лодки в Полярный всем пострадавшим была оказана медицинская помощь. Но, к сожалению, одного из краснофлотцев, А. Д. Егорова, спасти не удалось. Он скончался в госпитале.

Случай, происшедший на «Л-20», на флоте назвали подвигом тринадцати.

А дни летят и летят. Вот уже и первый снег лег на землю. Давно ли мы сетовали на полярный день, а уж полярная ночь на подходе. А с нею свои, иные проблемы...

В ненастную холодную осень 1943 года мы понесли тяжелые потери. Из крейсерства к Новой Земле не вернулась «К-1». Водил ее туда командир дивизиона капитан 2 ранга М. Ф. Хомяков. Прежний командир «катюши» М. П. Августинович был назначен в штаб флота, в возглавляемый мною отдел. Новый, капитан 2 ранга В. Г. Стариков, болел. Вот и пришлось возглавить поход командиру дивизиона. Что же произошло с «К-1» там, у побережья Новой Земли? Это осталось неизвестным...

Глубоко переживал я гибель Краснознаменной и гвардейской подводной лодки «М-172». Незадолго до ее выхода в море решался вопрос о назначении на эту лодку нового командира. Капитан 2 ранга И. И. Фисанович, как уже говорилось, стал командиром дивизиона. Кем его заменить? Рассматривалось несколько кандидатур, в том числе кандидатура капитан-лейтенанта И. А. Кунца. Того самого, что был в свое время отстранен от командования «М-173». Несколько месяцев находился он в резерве. Не раз обращался ко мне с просьбой помочь ему вернуться в командиры, давал заверения, что недостатки свои осмыслил и может теперь воевать как надо. Такая настойчивость, вера в себя производили впечатление. Я счел возможным ходатайствовать перед командующим о [208] назначении Кунца на «М-172». Его назначили. И вот он вывел лодку в первый поход, и она не вернулась.

Кто знает, может, командир вовсе не виноват в ее гибели. Может, там, на вражеских коммуникациях, он проявил себя героем... Но, так же как и в случае с моисеевской «Щ-401», на всю жизнь осталось у меня чувство личной вины за гибель этой «малютки» и ее экипажа...

Той осенью мы потеряли еще две лодки — «Щ-403» и «М-174». Но и врагу от нас доставалось крепко. В октябре очередной дуплет записал на свой счет Лев Михайлович Сушкин. В Порсангер-фьорде четырехторпедным залпом его «С-55» потопила транспорт водоизмещением 8 тысяч тонн и повредила еще один — водоизмещением 4 тысячи тонн. Хорошо действовала «С-101» капитан-лейтенанта Е. Н. Трофимова. В районе мыса Слетнес она встретила два вражеских тральщика и оба потопила.

Все большим становился вклад «малюток», имевших комсомольские наименования. На боевом настрое их экипажей, безусловно, сказывались прочные и плодотворные шефские связи с трудящимися, молодежью тех областей, наименование которых были запечатлены в именах лодок. Подводники сообщали своим шефам о достигнутых успехах, регулярно шел обмен делегациями: к нам на Север приезжали посланцы Челябинской, Ярославской, Новосибирской областей, когда позволяла обстановка, выезжали в гости к шефам делегации подводников... Все это, конечно, придавало новые силы морякам, поднимало их боевой дух.

4 октября очередной, уже третьей к этому времени, победы добилась «М-105» ( «Челябинский комсомолец»). В трудных условиях, в густом тумане капитан 3 ранга Василий Николаевич Хрулев вывел лодку в атаку по данным гидроакустики, произвел «пистолетный выстрел» с короткой дистанции. Транспорт водоизмещением 8 тысяч тонн был потоплен.

Несколько раньше своего первого боевого успеха добились и «новосибирцы» — экипаж «М-107», носящей наименование «Новосибирский комсомолец». Под командованием капитан-лейтенанта Владимира Павловича Кофанова подводники потопили транспорт водоизмещением 7 тысяч тонн...

Атаки, атаки, атаки... Все их и перечислить-то трудно. Но каждая из них давалась большим трудом, требовала огромного мужества и боевого мастерства. [209]

Росли и росли боевые счета подводных лодок, и все ярче разгорались на их рубках звезды грядущей победы...

Родной причал

Вклад в победу над врагом вносили не только те, кто ходил в боевые походы, топил вражеские корабли и суда. В каждой победе подводников была частичка труда тех, кто занимался таким важным и необходимым делом, как обеспечение подводных лодок на берегу. Каждую лодку, прежде чем отправить в море, требовалось заправить топливом, загрузить торпедами, минами, снарядами, продовольствием...

Наша береговая база была довольно крупным подразделением: различные склады, мастерские, учебные кабинеты, санчасть, подсобное хозяйство... По штату коллектив здесь полагался большой, но укомплектовать полностью его не удавалось практически всю войну. Ведь каждый раз, когда требовалось сформировать отряд для отправки на сухопутный фронт, береговая база выделяла основную часть добровольцев. Несмотря на это, работала береговая база четко, делала все возможное для надежного обеспечения лодок всем необходимым, для нормального быта моряков.

Командир береговой базы капитан 2 ранга Григорий Павлович Морденко сам в свое время служил на лодках, хорошо знал нужды подводников. Этот добродушный, немного медлительный на вид человек умел вкладывать душу в свои прозаически-будничные обязанности. Любил он радовать подводников каким-нибудь сюрпризом. То на обед к традиционному поросенку подадут вдруг целое блюдо кавказской зелени, неведомо где раздобытой среди зимы на Севере. То помимо обычной бани, которую непременно устраивали для возвращающихся из похода, подводников приглашают ни мало ни много — в бассейн. Небольшой, импровизированный, устроенный в тренировочном отсеке, где обычно подводники учились бороться за живучесть, но тем не менее вполне пригодный для того, чтобы поплескаться, отдохнуть душой и телом после многодневного пребывания в прочном корпусе лодки. Надо ли говорить, как благодарны были моряки заботливому хозяйственнику!

Не раз доводилось слышать, как Морденко внушал своим подчиненным. «Не лодки существуют для бербазы, [210] а бербаза для лодок». Не ахти какая мудрость, а смысл тут глубокий: пусть ты служишь на берегу, но волновать тебя должен не только внешний порядок на твоем складе, в твоей мастерской Главное — чтоб лодки ни в чем не нуждались, чтоб там было все в порядке. А для этого нужны и инициатива, и хозяйская сметка, и ответственность особая.

Больше всего хлопот нашим тыловикам доставлял, конечно, судоремонт. Ремонтная база, с которой мы вступили в войну, была крайне бедной. Пользовались мы тогда услугами гражданских предприятий, флотской плавмастерской «Красный горн», да имелась еще в самой бригаде подплава так называемая плавмастерская, а по сути, небольшая крытая баржа, на которой установили несколько старых токарных станков. До войны все электроизмерительные и навигационные приборы, перископы приходилось возить в Ленинград: ни в Мурманске, ни в Полярном производить их ремонт не могли.

С началом боевых действий жизнь заставила нас гораздо более серьезно подойти ко многим проблемам судоремонта. Практически вся судоремонтная промышленность Мурманска была в первую очередь подчинена флотским интересам. Самые тесные контакты завязались у нас с предприятиями Севморпути и Мурманрыбы. На них подводные лодки проходили докование, там проводились корпусные работы.

Фактически бригаде подплава был придан «Красный горн», коллектив которого возглавлял бывший инженер-механик «Щ-401» Андрей Трофимович Щур. Этой плавмастерской приходилось нести огромную нагрузку, и ремонтники трудились поистине самоотверженно, делая все для того, чтобы лодки как можно быстрее возвращались в боевой строй.

Кроме того, с началом войны мы создали у себя в бригаде хорошую мастерскую навигационного ремонта и мастерскую для ремонта перископов. Укомплектовали их квалифицированными рабочими ленинградских предприятий и сняли тем самым одну из самых острых проблем: ведь возить приборы и перископы в блокадный Ленинград было просто невозможно.

Меры принимались, но все же положение с судоремонтом было почти все время очень напряженным. Особенно много приходилось ломать голову из-за перегруженности доков и слипов. О, как нуждались мы в оперативном доке, чтобы быстро поднять лодку, тщательно [211] осмотреть подводную часть корпуса, рули и винты, сделать необходимую чистку и исправления и без задержек готовить ее к походу! Но, увы, такого дока у нас не имелось.

Важным в этой связи было такое достижение специалистов нашей береговой базы, как освоение подводной сварки. Благодаря этому отпала в некоторых случаях необходимость постановки лодок в док. Раньше, скажем, всего-то и требовалось — произвести мелкий ремонт рулей, а лодке приходилось ждать своей очереди на докование. А теперь, надев легководолазный костюм, спускался за борт моряк со сварочным агрегатом и через какое-то время докладывал: «Все в порядке!»

При решении проблем судоремонта и тылового обеспечения мне, в бытность комбригом, естественно, постоянно приходилось контактировать с руководством тыла флота, и прежде всего с начальником тыла инженер-контр-адмиралом Николаем Павловичем Дубровиным. Это был человек удивительной работоспособности и недюжинных организаторских способностей. Он очень многое сделал для того, чтобы сразу с началом боевых действий работа тыла была перестроена на военный лад. По инициативе Николая Павловича был создан командный пункт управления тыла, состоявший из пяти постов, а также командные пункты тыловых отделов, соответствующие боевые посты на складах и предприятиях. Благодаря таким реорганизациям тыловики смогли эффективно координировать все вопросы материально-технического обеспечения.

Мы, правда, порой поругивали тыловые органы. Особенно, помнится, доставалось техническому отделу и его начальнику инженер-капитану 1 ранга Г. Г. Кайданову. Чуть что сломалось на лодке, и уже слышишь, поминают Кайдаиова. Но если говорить объективно, работники технического отдела делали все, что могли. Война сделала остро дефицитными очень многие вещи: не хватало резины и электроламп, крышек цилиндров дизелей и поршневых колец, других запасных частей. Но ведь в конце концов это все доставлялось на лодки. И не многие знали, что для этого тому же Дубровину и Кайданову приходилось проявлять просто чудеса разворотливости и предприимчивости.

Несмотря на большие трудности, бесперебойно осуществлялось снабжение подводных лодок снарядами, минами, торпедами. В этом большая заслуга вооруженческих отделов флота: артиллерийского, которым руководил [212] инженер-капитан 1 ранга К. С. Гусаров, и минно-торпедного, возглавляемого инженер-капитаном 1 ранга М. М. Бубновым. Очень важно, что поставлялись нам боеприпасы высокой надежности. Известно, скажем, как мучились со своими торпедами американские подводники, как, выходя с риском для жизни в атаку, выпускали они их по цели одну за другой, а те не взрывались. Мы, к счастью, такого почти не знали.

Не возникало в принципе проблем и с продовольствием, и с вещевым снабжением.

Отличным было медицинское обеспечение. На флоте имелся хорошо оборудованный по тем временам госпиталь. Но нам, подводникам, редко приходилось прибегать к помощи его врачей. Все необходимое для лечения имелось в нашей бригадной санчасти. И медперсоналом мы располагали вполне квалифицированным. Большим авторитетом как медик пользовался флагманский врач 3. С. Гусинский. Ревностно выполнял свой профессиональный долг наш зубной врач Г. П. Крылов. Не раз, бывало, подходил ко мне и требовал: так и так, мол, примите меры к такому-то командиру.

— Да что случилось? — спрашивал я его.

— Ему в море идти, а у него два зуба незалеченных.

— Да ведь дел перед походом невпроворот. Может, вернется — и тогда?

— А если зуб разболится во время атаки? Да вместо того чтоб стрелять по врагу, командир от боли на переборку полезет? Нет, с такими корнями я его выпустить в море не могу...

Ну что тут было поделать? Приходилось принимать меры к «строптивому» командиру, усаживать его в зубоврачебное кресло.

Человеку, идущему в бой, необходимо не только оружие, не только снаряды и пули, мины и торпеды. Ему нужен еще и запас духовных сил. Да и после боя, как сказал поэт, сердце просит музыки вдвойне.

Как ни трудна, ни сурова была наша военная жизнь, но и в ней находилось место песне, музыке, литературе и искусству. В короткие часы досуга устраивались концерты художественной самодеятельности. Подводники очень много читали — за время походов перечитывали просто горы книг. Некоторые из моряков сами пробовали силы в литературном творчестве. Был у нас в бригаде свой [213] талантливый поэт Дмитрий Ковалев. Его проникновенные, искренние стихи очень нравились подводникам, в них говорилось о вещах всем близких и понятных. Стихи эти заучивали наизусть, переписывали в сокровенные тетрадки, блокноты.

Духовная жизнь подводников-североморцев была довольно богатой и разнообразной. Во всяком случае, все имевшиеся возможности для этого использовались максимально. Мы, например, с интересом смотрели спектакли театра Северного флота, которые ставил тогда еще молодой, но, уже было видно по всему, одаренный режиссер Валентин Плучек. Репертуар состоял в основном из классических пьес. И вот однажды А. Г. Головко — большой любитель и ценитель театра — заметил:

— Хорошо бы создать спектакль на флотском материале.

— Попробуем, — сказал Плучек.

Ему удалось уговорить взяться за написание пьесы о подводниках известного драматурга Исидора Штока, приехавшего на флот.

Через некоторое время пьеса была готова. Называлась она «В далекой гавани». Непривычные чувства испытывали подводники, смотревшие ее в постановке флотского театра: на сцене двигались, разговаривали, дружили и спорили — мы сами! Многие характеры драматург списал прямо-таки с натуры, да так достоверно, что прообразы их были легко узнаваемы со всеми их сильными и даже слабыми черточками. Быть может, поэтому пьесу не все смогли принять. На общественном просмотре в Доме флота посыпался град критических замечаний. На мой же взгляд, пьеса была хороша, правдива. Жаль, что со временем ее подзабыли, перестали ставить.

В гости к нам приезжали известные писатели и поэты. Запомнились подводникам встречи с Б. А. Лавреневым, К. М. Симоновым, Е. П. Петровым, В.И.Лебедевым-Кумачом, В. А. Кавериным. Ну а такие писатели и поэты, как А. И. Зонин, Н. Г. Флеров, А. А. Жаров и многие другие, провели на Севере долгое время и оставили о себе память хорошими произведениями о жизни и боевых делах моряков-североморцев.

Часто бывали в бригаде подплава и военные корреспонденты «Правды», «Красной звезды», «Красного Флота», флотской газеты «Краснофлотец». Мы старались создавать им все условия для нормальной работы. Нередко давали им возможность участвовать в боевых походах.

[214] Многие подводники становились активными военкорами, посылали в редакции заметки, корреспонденции.

При политотделе бригады издавалась краснофлотская многотиражная газета «Боевой курс». Выходила она два раза в неделю. Это небольшое по формату издание пришлось по сердцу подводникам, стало их печатной трибуной, важным средством воспитания моряков в духе беззаветной любви к Родине, жгучей ненависти к врагу.

Роль газеты на войне огромна. Первое, чем, бывало, интересовались подводники, возвращавшиеся с моря, — это письма от родных и свежая пресса. Жадно вчитывались они в то, что сообщали газеты о положении на фронте, восхищались ярко описанными подвигами советских людей, вскипали гневом, читая публикации о зверствах гитлеровцев на оккупированных землях... Печать помогала нам глубже понимать свою роль в борьбе с фашизмом, мобилизовывала и вдохновляла. И конечно, по-особому радовались мы, когда встречали на газетных страницах хороший очерк, репортаж или статью о наших делах. Их часто публиковали военные журналисты Н. Г. Михайловский, С. Т. Морозов, Н. Н. Ланин, А. И. Петров и другие.

Известными на флоте людьми были фотокорреспонденты Р. А. Диамент, Е. А. Халдей и Н. Ф. Веринчук. Их снимки регулярно появлялись в газетах. Эти фотокорреспонденты бывали буквально во всех соединениях флота, во всех горячих точках. Не обходили вниманием и подводников. Как работал Веринчук, довелось наблюдать воочию: он выходил со мной в боевой поход на «К-3». После успешной ночной атаки, выполненной командиром «катюши» К. И. Малофеевым, Веринчук появился на мостике: он хотел при свете магния сфотографировать тонущий вражеский транспорт. А нас обнаружили, принялись обстреливать. Пули свистят над головой, каждое мгновение промедления чревато страшными последствиями. Надо было срочно уходить на глубину. Тут уж было не до такта и не до учтивых объяснений. Пришлось схватить фотокорреспондента в охапку, сунуть его в люк. Так неудачно в спешке все получилось, что Веринчук просто свалился в боевую рубку.

Я долго еще не мог отойти от волнений и, после того как мы оторвались от преследования врага, взялся выговаривать фотокорреспонденту за тот эпизод. Веринчук, потирая синяки и ушибы, виновато кивал головой. А потом, видя, что комбриг успокоился, доверительно шепнул на ухо: [215]

— А снимок-то я все-таки сделал...

Боевые будни подводников, образы командиров и краснофлотцев запечатлевали в своих произведениях и художники. С самого начала войны трудились на Севере Александр Меркулов, Наум Цейтлин, Алексей Кольцов. Они создали немало запоминающихся полотен. Не гнушались и черновой работой — помогали нам в оформлении наглядной агитации, в издании плакатов, листовок. Алексей Кольцов осенью 1943 года создал бюст Федора Видяева, который был установлен на территории береговой базы подплава как памятник.

Флагманским скульптором называли подводники Льва Кербеля. Ныне его имя широко известно. Он лауреат Ленинской премии, автор многих замечательных памятников, в том числе памятника Карлу Марксу в Москве. А тогда же его путь в искусстве только начинался. Худенького длиннолицего студента-дипломника Суриковского института призвали на флот краснофлотцем. Назначили к нам в соединение. Сам командующий ходатайствовал за него:

— Это человек одаренный. Надо создать ему все условия для творчества. Пусть увековечит в скульптуре образы наших героев.

В небольшом пустовавшем сарайчике была организована мастерская, И Кербель взялся за работу. Один за другим появлялись скульптурные портреты Фисановича, Колышкина, Лунина... И в каждом новом произведении все более чувствовалась рука мастера, талантливого художника. Всего на Севере Кербелем было создано несколько десятков скульптур. Многие из них ныне можно встретить в различных музеях, в том числе в Третьяковской галерее.

До конца войны было еще далеко, но положение на заполярном участке фронта уже настолько стабилизировалось, что городок наш все больше приобретал довоенный вид. Ко многим офицерам и сверхсрочникам начали приезжать жены.

Бывало и так: погибнет лодка, разлетятся по стране похоронки, а через месяц-другой приезжают в Полярный жены погибших. Просто, чтоб постоять на берегу холодного моря, ставшего могилой любимого, погоревать о нем, поговорить с теми, кто знал его. Некоторые из этих женщин оставались на Севере навсегда.

В бригаде, да и вообще в гарнизоне, немало было и женщин-военнослужащих. Прибывать в Полярный они [216] начали с весны 1942 года. Их назначали на штабные, тыловые, канцелярские, снабженческие, медико-санитарные должности рядового и старшинского состава. Очень многие девушки становились связистками. Поначалу было непривычно видеть женские фигурки в военном обмундировании, но постепенно это стало обычным делом.

Как-то, помнится, я работал на одной из лодок, готовившихся к выходу в море. Вдруг вижу: в центральный пост спускается какой-то солдат и направляется в наш отсек. В серой шинели, пилотке набекрень. Румяное, лунообразное лицо. Что этому солдату на лодке надо? Пригляделся и ахнул: да это же родная сестренка — Катя! Оказывается, она была призвана на фронт Шарьинским райкомом комсомола, в Архангельске окончила полковую школу связи и вот попала именно в Полярный. Каких только случайностей и совпадений не происходило на войне!

Зачислили сестренку на узел связи обслуживать мощный радиопередатчик «Ураган», предназначенный для поддержания связи с подводными лодками. Жила она в помещении береговой базы вместе с тридцатью четырьмя другими девушками-краснофлотцами, призванными из Архангельской области. Краснофлотцы Галина Евсеева, Вера Побегай, Мария Клюшкина, Евгения Николаева, Нина Ощенко... Все это были хорошие девчата. Трудолюбивые, дисциплинированные. Настоящие патриотки. Они стойко переносили трудности военного быта и недовольство проявляли лишь тем, что, по их мнению, мало им доверялось серьезных и трудных дел.

Однажды, в бытность мою комбригом, на ФКП заявилась целая делегация девушек-телефонисток.

— Товарищ комбриг, — обратились они ко мне, — прикажите выдать нам комбинезоны и «кошки» для лазанья по телеграфным столбам.

— Зачем?

— Да что ж это такое, товарищ комбриг! Нас все оберегают, даже столь малого не доверяют! Чуть какой обрыв провода на линии, приходится у мужчин просить помощи...

Настрой девушек был столь решителен, что пришлось выдать им и комбинезоны, и «кошки». И потом я не раз видел, как они ловко, словно белки, лазают по телеграфным столбам, исправляя повреждения. [217]

Где бы человек ни находился, какой бы жизнью ни жил, непременно выдастся минута, когда ему вдруг остро-остро вспомнится отчий дом. В ту суровую военную пору мне нередко вспоминалось далекое детство, приходило в уставшее от тревог сердце щемящей, обжигающей волной.

...Родная деревня Суриха. Маленькая, всего-то сорок дворов, бедная глухая деревушка в Костромской губернии. У отца с матерью нас было девятеро. Мал мала меньше. А жили в небольшом покосившемся домишке размером с деревенскую баню. Спали вповалку на полу: под боком — соломенная вязаная подстилка, под головой — полушубок.

Ели похлебку-голышку, забеленную ложкой молока, да вареную картошку. Как правило, без соли: на соль денег не хватало.

Жили в крайней бедности. Тем не менее с семи лет я пошел в деревенскую школу. Мать с отцом в нитку тянулись, но делали все для того, чтобы я добился того, чего им не удалось, — выучился грамоте.

Грамотный человек в деревне был личностью уважаемой. И это я, едва научившись читать по слогам, ощутил в полной мере. Бывало, по вечерам у нас в избе собирались соседи. Отец зажигал керосиновую лампу и говорил:

— Начинай, Николай.

Я брал привезенную кем-то из города книжку «Фрегат «Паллада» И. А. Гончарова и начинал читать. Слушатели внимали не дыша. И только изредка, когда встречалось совсем уж непонятное место, позволяли себе задать вопрос. Я в силу своего мальчишеского разумения отвечал.

Быть может, та книга и заронила в мое сознание мечту о далекой и загадочной стихии — море. Был, правда, и еще один памятный эпизод. Учительница нашей деревенской школы Нина Родионовна на одном из уроков увлеченно рассказывала нам о морях и океанах, а потом, достав небольшой флакончик из-под духов, в котором, как выяснилось, была настоящая черноморская вода, дала убедиться каждому любопытствующему, что она действительно соленая. Это было словно приобщение к некоей тайне. Неожиданно волнующий горько-соленый привкус тех нескольких капелек моря запомнился навсегда.

В августе 1916 года отец ушел на войну. Ушел в возрасте 37 лет, оставив за старшего мужика в семье моего тринадцатилетнего брата Егора. Мне же шел тогда одиннадцатый год. «Ратник ополчения второго разряда, [218] матрос 2-й статьи плотник Игнат Виноградов» — так было написано в отцовском военном билете. Служить ему выпало на ледоколе «Семен Дежнев» здесь же, на Севере. Бывал и в Полярном, который тогда назывался портом Александровск.

Вернулся отец в Суриху весной 1917 года, и с его возвращением словно повеяло в нашей патриархальной деревушке свежим морским ветром. Волновали сердце отцовские рассказы о плаваниях на «Семене Дежневе», о проводке военных конвоев между Архангельском и Мурманском. О том, как в феврале 1917-го, с радостью и надеждой встретив революцию, матросы выходили из повиновения царским офицерам-»драконам»...

Ну а потом грянул Октябрь, и началась новая, совсем иная жизнь. Вступление в комсомол. Борьба с голодом и разрухой. Стычки с бандитами. Борьба с неграмотностью... Кипучие комсомольские дела занимали массу времени. К тому же учеба в школе. Закончив ее, я сменил не одну профессию: трудился на лесозаготовках, был станционным грузчиком, работал в райкоме профсоюза...

Вспоминая это, каждый раз невольно думаю: можно ли было тогда предполагать, что моя судьба сложится так, как она сложилась? Что та, робко тлевшая в сознании, искорка мечты о море разгорится, приведет меня в военно-морское училище и я, простой крестьянский паренек, стану командиром-подводником? Что для меня таким родным станет Заполярье, то самое Заполярье, которое, по рассказам отца, казалось далеким, экзотическим краем?

Да, Север прочно вошел в мою жизнь, стал главным жизненным причалом. И многие годы спустя после войны он снился и вспоминался мне так же остро и щемяще, как вспоминается нам в зрелые годы отчий дом. Здесь, на Севере, прошли первые годы войны. Самые трудные, но, пожалуй, и самые памятные, самые яркие годы жизни. Я горжусь тем, что воевал здесь, как говорили мы, на правом фланге большого фронта борьбы с фашизмом. Горжусь, что судьба свела меня с Северным флотом, с бригадой подводников-североморцев, с такими замечательными людьми...

Почему зашла речь об этом? Да потому, что в жизни любого человека рано или поздно наступает поворотный момент, когда надо подводить итоги. Наступил такой момент и для меня: в ноябре 1943 года моя служба на Севере неожиданно закончилась. [219]

В адрес Военного совета флота пришла телеграмма заместителя наркома ВМФ по кадрам Н. В. Малышева: «Имеется в виду назначить контр-адмирала Виноградова в Москву заместителем начальника подводного плавания ВМФ. Каково мнение Виноградова и как смотрит на это Военный совет?» Незамедлительно был дан ответ: «Виноградов категорически возражает. Военный совет его поддерживает». На следующий день, однако, пришла вторая телеграмма: «Виноградов назначен заместителем начальника подводного плавания ВМФ». Вот так, первый раз в жизни, при назначении спросили согласие и назначили вопреки возражению.

Времени на сборы и на передачу обязанностей отводилось совсем немного. Благо, сменщика моего долго вводить в курс деда не было нужды. Ведь назначался на мое место не кто иной, как Вячеслав Петрович Карпунин. Недолго задержался он в Главном морском штабе, через полгода с небольшим вновь вернулся на Север.

Главное, что надо было передать В. П. Карпунину, это все то, что связано с подготовкой операции по маневренному использованию подводных лодок с обеспечением их данными авиаразведки. Принципиальная схема такой операции была отработана нами еще в сентябре. Но тогда, к сожалению, осуществить задуманное не удалось: испортилась погода и из-за невозможности использования авиации операцию пришлось отменить.

Но нет худа без добра. Вынужденную отсрочку можно было использовать для того, чтобы еще и еще раз отшлифовать все детали. Карпунин со свойственной ему энергией и увлеченностью сразу же загорелся этим делом, навносил массу конкретных предложений, придумал даже название операции.

— Что, если назвать ее операцией «РВ-1»? — сказал он. — Видя наше недоумение, пояснил:

—  «РВ» — значит разгромить врага. Коротко и актуально.

Ну что ж, «РВ» так «РВ». Жаль только, что такое интересное дело пройдет уже без моего непосредственного участия.

И вот настал день прощания с Севером. До слез растрогали мои боевые друзья-подводники. Иван Александрович Колышкин построил бригаду. В мой адрес было сказано много добрых слов, на память мне вручили полотнище флага командира соединения.

Зашел я попрощаться и к командующему. В текучке будней как-то не замечалось, а тут бросилось в глаза: [220] совсем седой стал Арсений Григорьевич. И как состарили его эти морщины, эта восковая желтизна, въевшаяся в кожу от бесконечной подземной жизни. Да, командование боевым флотом — дело ответственнейшее и тяжелейшее. Оно требует человека всего, без остатка.

Командующий высказывал просьбы и рекомендации, которые надо было передать в Москве. Должно быть, почувствовав, что я уж как-то очень пристально разглядываю его, нахмурился:

— Ну-ну, гоните прочь невеселые мысли. В дорогу надо отправляться с хорошим настроением.

И он вдруг улыбнулся на прощание. Улыбнулся своей простой, обаятельной улыбкой. Передо мной снова был задорный черноволосый Арсен, добрый, отзывчивый, влюбленный в море товарищ.

Моя супруга Вера Георгиевна вместе с двумя маленькими детьми — дочерью и сыном — с самого начала войны жила у родных в Костромской области. Но вот когда появилась возможность, сразу же приехала в Полярный, чтобы устраиваться жить, как жили до войны. Да устраиваться-то не пришлось: надо было собираться в Москву.

В душе-то Вера, наверное, была рада такому повороту: все-таки Москва есть Москва. Но, видя, что мне перевод не очень-то радостен, из супружеской солидарности тоже хмурилась и вздыхала...

Такой, я думаю, и должна быть жена военного моряка, боевая подруга командира-подводника: способная разделить со своим мужем все его радости и печали, умеющая понимать его, умеющая ждать. У большинства моих боевых друзей были такие жены. Их верность, их любовь прибавляла морякам сил, стойкости в самых трудных испытаниях. Вспоминаю, как радовался Магомет Гаджиев весточкам из Чкаловска от любимой Катюши. Вспоминаю, как бережно хранили на самом видном месте фотографии своих жен многие подводники.

Ночная темнота плотно окутала заполярный городок. Завтра ни свет ни заря рейдовый катер умчит меня от родного причала в Мурманск. Потом на поезде в Москву... Нет, заснуть явно не удастся. Раскуриваю трубку и решаю пройтись по ночному Полярному.

В небе переливается зелеными, сиреневыми и багряными всполохами Северное сияние. Ноги сами собой [221] несут тебя по заветной тропке на пирс, где, прижавшись друг к другу, дремлют подводные лодки.

Тихо на пирсе в этот ночной час. Только слабые всплески волн да негромкие, вполголоса, переговоры вахтенных. Глажу ладонью шершавую морозную сталь одной из лодок, а она цепко хватает кожу, будто не хочет отпускать. Спасибо вам за службу, родные «катюши», «щуки», «эски», «ленинцы», «малютки»! До свидания, родной флот, родной причал! До свидания, милый сердцу Заполярный край! [222]

Дальше