Передышка подходит к концу

23 августа 1941 года Ставка Верховного Главнокомандования образовала Карельский фронт. В его состав вошли 14-я и 7-я армии. Командующим войсками фронта был назначен генерал-лейтенант Валерьян Александрович Фролов, а на его место в армию пришел генерал-майор Роман Иванович Панин.

Боевые действия на фронте принимали все более активный характер. Нам стало известно, что 7-я армия ведет тяжелые бои с наступающими финскими войсками. В полосе нашей 14-й армии гитлеровцы пытаются продвинуться на Кандалакшском направлении. 88-я стрелковая дивизия и Мурманская бригада на кестеньгском направлении тоже беспрерывно находятся в боях.

Противник подтягивал свежие силы и улучшал свои коммуникации. 30 августа разведчики 14-й дивизии привели «языка». При допросе выяснилось, что пленный служил в 388-м полку, который недавно прибыл из Норвегии. Поступили сведения и о появлении в Петсамо 199-й немецкой пехотной дивизии, которая раньше находилась на побережье Ботнического залива. Наши воздушные разведчики установили, что вблизи фронта противник сооружает новую дорогу на юг.

Начиная с двадцатых чисел августа артиллеристы стали замечать подозрительное перемещение подразделений в ближайшем тылу противника. Коротков сообщил, что неприятель открыл автомобильное движение по прибрежной дороге, подходящей к колонии Большая Лица. [111] На переднем крае гитлеровцы вели себя крайне осторожно — наши снайперы сбили с них спесь. И все-таки на самых видных местах они сумели водрузить плакаты с призывом переходить на их сторону. Перебежчикам сулили хорошее питание. Это вызывало хохот: красноармейцы знали от пленных, что егерей кормят очень неважно. Наши артиллеристы даже не тратили боеприпасов на уничтожение плакатов: пусть себе стоят как напоминание о тупости фашистских агитаторов!

«Костыль», непрерывно висевший над нашими окопами, тоже стал заниматься «по совместительству» агитацией: разбрасывал листовки — убогие по смыслу, отвратительные по своей неприкрытой наглости. Бойцы наши смеялись над неумной брехней, над грубыми грамматическими ошибками, которыми изобиловали листовки, а затем расходовали бумагу на свои нужды.

Зенитчики долго охотились за вражеским воздушным разведчиком и наконец в конце августа уничтожили его. Конечно, сразу же появился другой. Но теперь гитлеровцы стали более надежно охранять свой «костыль». Пока летчик занимался разведкой, гитлеровцы обстреливали из дальнобойных орудий огневые позиции наших зенитчиков. Стало больше доставаться зенитчикам и от вражеской авиации.

Вообще-то бомбардировка с воздуха не причиняла нам серьезных потерь. Бывало, наблюдаешь зловещую тучу пыли и дыма, поднятую бомбами над позициями артиллеристов, и думаешь: ну там, наверное, уже не осталось ничего живого. Однако прислушиваешься и сквозь завывание пикирующих бомбардировщиков и взрывы бомб различаешь характерные голоса своих зениток. Л после боя восстановят перебитую телефонную связь, и ты с радостью слышишь доклад командира дивизиона Никулина:

— Пушкари живут и действуют!

Артиллерийские обстрелы были опаснее. 4 сентября вслед за налетом двух групп бомбардировщиков заговорили дальнобойные батареи противника. У нас было подбито одно зенитное орудие, поврежден прибор управления огнем и, что тяжелее всего, полностью вышло из строя отделение вычислителей.

Усиление активности противника беспокоило нас. Надо было выяснить его намерения. За это дело взялись разведчики. В начале сентября темнота длилась уже около [112] пяти часов в сутки, по три-четыре часа держался густой утренний туман, и мы, пользуясь этим, проводили много поисков. Нужен был «язык». Но разведчикам в решающий момент не хватало выдержки.

Однажды группа старшего сержанта Егорова пробралась на высоту Верблюд, где размещалось боевое охранение противника. В одной из землянок спали два солдата. Их неосторожно разбудили, те закричали, поднялась беспорядочная стрельба. Разведчики, воспользовавшись суматохой, отошли без потерь, но и без пленного. Затем дважды удавалось захватить пленных, но довести их до штаба не смогли: одного «для верности» слишком сильно пристукнули прикладом, а другой задохнулся с кляпом во рту.

Правда, на сей раз мы все же получили две солдатские книжки. По ним установили, что 137-й горноегерский полк, как и прежде, стоит на месте.

Упомяну об очень полезной инициативе лейтенанта Радкевича, который служил в саперном батальоне дивизии. Он сформировал разведгруппу. Дважды она проникала в тыл противника. Пленных, правда, не было, но [113] зато разведчики собрали много ценных сведений о движении на дорогах, расположении резервов и огневых позиций артиллерии. Мы возлагали большие надежды на группу Радкевича, но вскоре разведотдел армии забрал ее в свое распоряжение.

Разведчики чаще всего возвращались без потерь. Уверовав, видимо, в свою счастливую звезду, они не всегда действовали осторожно. Это привело к крупной неудаче. В конце августа взвод разведчиков высадился на северный берег губы Большая Западная Лица. Продвигаясь в глубину немецкой обороны, они нарвалась на засаду. Начался беспорядочный отход. Домой вернулась лишь половина участников поиска. Несколько ночей наши бойцы на лодках поджидали отставших, но безрезультатно.

В чем причина такой крупной неудачи? Стали беседовать с людьми. И вот что выяснилось. Во время поиска не соблюдались элементарные правила боевого обеспечения. Боковых дозоров не выслали, а командир и его помощник следовали в головном дозоре, оставив ядро без руководства.

Наконец «язык» был взят. Это произошло 4 сентября. Разведчики Короткова вместо поиска организовали засаду. Пленный егерь, белобрысый, молодцеватый на вид, с эдельвейсом на рукаве, сначала держался вызывающе, потом наглость поубавилась. Мы узнали, что егерь совсем недавно прибыл на фронт из Австрии в составе маршевого батальона для пополнения 137-го горноегерского полка. Он же нам сказал, что всего несколько дней назад передовые позиции егерей посетил сам командир корпуса генерал Дитл. Пленный добавил, что Дитл ранен — рука висит на перевязи.

Так мы узнали, что 2-я горноегерская дивизия пополнена почти до штата. Это также свидетельствовало о подготовке противника к наступлению.

Готовясь к отражению вражеских атак, мы произвели некоторые изменения в системе обороны дивизии. Пехоты у нас стало больше, поэтому можно было плотнее и надежнее прикрыть наиболее опасные направления.

Нас всегда беспокоил стык с 14-й дивизией. Она имела более широкий фронт обороны и всего семь батальонов с большим некомплектом пулеметов. Свои резервы дивизия [114] расположила ближе к опасному для нее открытому левому флангу. Между тем мы считали возможным прорыв немцев и на правом фланге, у стыка с нашей дивизией. На этом направлении появилась теперь сквозная полевая дорога. Оккупанты, конечно, знали о ней — недаром над нами частенько висел проклятый «костыль». Мы убедились в этом окончательно несколько позже, когда в наши руки попала немецкая карта. На ней были обозначены все построенные нами дороги и даже отмечены некоторые тропы.

Для обеспечения стыка с 14-й дивизией от полка Худалова, оборонявшего высоту 314.9, был выведен в дивизионный резерв батальон капитана Солдатова. Его поставили на высоту 322.0, где он стал готовить позиции фронтом на запад.

Очень уязвимым оказался и стык между 58-м и 112-м полками. Здесь проходило то самое «ущелье», в котором 58-й полк одержал славную победу и сорвал июльское наступление врага на Мурманск. За этой глубокой лощиной нужен был глаз да глаз: противник тоже мог ею воспользоваться для проникновения в наш тыл.

За стык здесь отвечал Худалов. Он прикрыл вход в лощину с севера одним взводом, придав ему станковый пулемет. Надежное ли это прикрытие? У меня все время болело сердце за этот злосчастный участок, и я решил проверить на месте прочность обороны «ущелья».

Поехали верхом с адъютантом по дороге, проложенной армейскими саперами для автомашин, которые они в свое время вытаскивали из колонии.

Местность была вполне доступна для пехоты. Справа и слева громоздились скалы, создавая мертвые пространства, в которых могли бы продвигаться целые роты без всяких потерь. Никакие пулеметы, сколько бы их ни располагалось на прилегающих с обеих сторон высотах, пожалуй, не остановят противника. А мы проехали все «ущелье» и вплоть до самого переднего края не встретили ни одного нашего солдата. Под высокой скалой приютился полковой медпункт — единственное подразделение в этой глухой теснине.

Решение напрашивалось само собой: необходимо создать здесь глубокую оборону из нескольких рубежей. Я окончательно убедился в этом, когда доехал до жидкой цепочки стрелкового взвода 58-го полка, прикрывавшего [115] вход в лощину. Смять эту цепочку не представляло большого труда. Но свободных подразделений у нас пока не было. Пришлось временно запланировать лишь контратаки вторых эшелонов с соседних высот и в крайнем случае — удар разведбата. В конце августа в дивизию прибыла рота ранцевых огнеметов. Ее и расположили в лощине двумя эшелонами позади стрелкового взвода. Поскольку в роте, кроме огнеметов, никакого вооружения не было, каждому четвертому бойцу выдали винтовку. Мы рассчитывали, что огнеметчики, находясь близ переднего края, втянутся в боевую жизнь, а главное, соорудят окопы. А там время покажет, что делать дальше.

Конечно, использовать огнеметчиков как простых стрелков тактически неграмотно. Но у нас не было опыта применения этого оружия. Да и обстоятельства давили на нас — чем-то нужно было прикрыть опасный участок.

По нашему предположению, новое наступление неприятеля могло начаться как на стыках, так и с плацдарма, который глубоко вдавался в наш правый фланг на восточном берегу реки Большая Лица, причем главный удар ожидали именно с плацдарма. Поэтому я решил осмотреть всю глубину обороны 112-го полка. На этот раз мы выехали вместе с военкомом, начартом и дивизионным инженером. Пошли осенние дожди, состояние дорог ухудшилось. Поехали верхом.

Начало путешествия оказалось неудачным: нашу кавалькаду обстреляла вражеская артиллерия. К счастью, никто из нас не пострадал, только под Кубеевым был ранен рыжий жеребец, полученный начартом в качестве приза на конных соревнованиях незадолго до войны. Встав на дыбы перед разорвавшимся на дороге снарядом, жеребец заслонил своей широкой грудью Кубеева. Было разбито только пенсне, без которого наш начарт ничего не видел. За запасными очками «слетал» на командный пункт адъютант. Кубеев пересел на коня ординарца, и мы продолжали путь.

В батальонах первого эшелона 112-го полка царило деловое оживление. Повсюду сновали бойцы, занятые сбором камней для окопов. Мы сошли с коней и направились на наблюдательный пункт командира батальона. От противника нас отделяла долина в километр шириной, покрытая зарослями карликовой березы. Справа, у самой губы, виднелись постройки колонии Большая Лица. [116] Передний край противника почти не просматривался. Виднелись только отдельные голые вершины, выступавшие поверх зеленой полосы кустарника. Было тихо. Моросил дождь. Иногда раздавался разрыв немецкой мины, к чему наши бойцы относились совершенно безучастно.

Каждый из двух батальонов первого эшелона оборонял высоту, резко возвышавшуюся над окружающей местностью. Правую высоту называли Прибрежной, а левую — Приозерной. Бросалось в глаза, что все роты занимают одинаковые по площади районы, хотя было очевидно, что опасность вражеских атак здесь разная. Открытые фланги батальонов упирались с одной стороны в обрывистый берег губы, с другой — в озеро Зайчик. На этих направлениях противник вряд ли будет наступать. Л вот между батальонами проходит очень удобная и довольно широкая лощина, на два километра вдающаяся в нашу оборону. Ее не занимало ни одно подразделение.

На мой недоуменный вопрос Короткое ответил, что сюда намечена контратака батальона второго эшелона, расположенного позади и сбоку на высоте Каменистой.

Пришлось напомнить Короткову, с каким опозданием в недавних боях мы обнаружили проникновение противника в лощины, в том числе и на участке его полка. По той же причине провалилось второе немецкое наступление: незаметно пройдя «ущелье», наш 58-й полк, словно таран, врезался в боевые порядки егерей.

Командир полка согласился с этими доводами и приказал комбатам выдвинуть в лощину по взводу из своих вторых эшелонов. Кроме того, на скалы в глубине лощины поставили несколько сорокапяток. Уплотнили боевые порядки батальонов, примыкавшие к стыку. Решили также начать разреживание кустарника перед передним краем.

С высоты Прибрежная Короткое показал на извилину дороги, которая проходила по южному берегу губы Большая Западная Лица. Остальные участки пути закрывались прибрежными скалами. На наших глазах немецкая машина проскочила через извилину.

— Подбрасывают боеприпасы и продовольствие, — пояснил Коротков.

— А вы чего смотрите? — возмутился Кубеев. — Они делают, что хотят, а вы и ухом не ведете.

На высоту тут же втащили два орудия, Кубеев проинструктировал артиллеристов. И не успели мы вернуться [117] на командный пункт Короткова, как сообщили: орудийные расчеты подбили немецкую машину, на дороге образовалась пробка, наши артиллеристы продолжают вести огонь.

Урок подействовал. Фашисты прекратили движение по прибрежной дороге в дневное время. Их машины доходили только до извилины и здесь останавливались, ожидая наступления темноты.

Вторую половину дня мы провели на побережье, где стоял 116-й батальон. С крутой высоты у бухты Лопаткина хорошо просматривалась водная гладь губы. Она имела в ширину не больше полутора километров. В скалистый обрывистый берег с силой ударялись высокие волны. Вряд ли здесь мог высадиться десант противника. «Зачем же мы держим тут почти целый полк?» — подумал я, но не решился, однако, теперь же резко сократить число войск на побережье. Слишком свежи были воспоминания об опасности, которая нависла над нами в начале июля, когда егеря проскочили через губу в колонию Большая Лица. Подвергаться подобной угрозе вторично не хотелось.

Более возможной представлялась высадка десанта в ближнем тылу Короткова, где стоял на побережье один из батальонов его соседа — 205-го полка. Здесь губа поуже и оба берега как бы самой природой предназначались для десантов: на северной стороне — кустарник, где можно скрытно сосредоточить войска, на южной — удобные для высадки пляжи. Я приказал в темное время высылать к берегу противника разведчиков на лодках.

Наступала осень с ее ветрами и штормами. По бурному морю неприятелю не переправиться. В этом случае можно будет на побережье оставить лишь наблюдательные посты, а в глубине — небольшой резерв. Уже сейчас я приказал командиру 116-го батальона майору Егорову быть готовым по особому распоряжению сменить одной ротой батальон 205-го, а на своем участке тоже оставить одну роту, выведя остальные в резерв.

К вечеру наша группа добралась до Шпилева. Батальоны 205-го полка разместились в роще, в добротных землянках. Мы разостлали на тесовом столике карту и уточнили план действий Шпилева на тот случай, если немцы попытаются нанести главный удар на участке Короткова. У нас было два варианта. Первый предусматривал [118] переход 205-го полка в контратаку, если противник после прорыва начнет сразу поворачивать ось своего наступления на юг. Если же фашисты будут пробиваться на восток, к губе Лопаткина, Шпилев должен перейти к обороне, заняв высоты у побережья. На артиллерийскую поддержку ему в обоих случаях переключались два дивизиона с участка Короткова.

Гитлеровцы могли, конечно, атаковать и на других направлениях. В этих случаях полк Шпилева будет переброшен на угрожаемый участок.

На следующий день Шпилев проводил нас до рубежей развертывания полка, которые были намечены накануне. На местности мы уточнили все детали обороны и окончательно решили, что исходное положение для контратаки и боевой порядок в обороне полк будет занимать на одном и том же рубеже.

— Ну что ж, кажется, обо всем договорились, — сказал я Шпилеву на прощание. — Не теряйте ни одного часа, сегодня же проведите с командирами рекогносцировку по обоим вариантам.

Он молодцевато приложил руку к козырьку фуражки.

— Будет исполнено.

Мы с инженером отправились на свой командный пункт, а Орлов и Кубеев остались в полку. Кубееву надо было уточнить вопросы взаимодействия с артиллерией, а комиссар поехал в батальоны. Он любил людей, умел запросто поговорить с каждым.

Ехали шагом. День выдался солнечный. Вокруг невысокие горы. Их вершины походили то на шлемы русских витязей, то на каски солдат. Дорога была пустынной. Иногда по лощинам прокатывалось гулкое эхо орудийного выстрела.

Мне вспомнилась почему-то первая встреча с Коротковым и Шпилевым. Прошло совсем немного времени, а как они изменились! Шпилев выглядел еще более сосредоточенным и серьезным. В нем уже чувствовалась спокойная уверенность человека, выдержавшего первые схватки с врагом и сделавшего для себя правильный вывод: не так страшен черт, как его малюют, «героев Нарвика» тоже можно бить!

Во многом переменился и Короткое. В нем стало меньше внешней бравады. А отваги ему не занимать. Под любым обстрелом совершенно спокоен. И это не показная [119] храбрость, а хладнокровие командира, привыкшего всегда и везде показывать подчиненным пример бесстрашия. В дни ожесточенных боев на Большой Лице мне доводилось высказывать Короткову в лицо не совсем приятные вещи. Но я и тогда знал, что 112-й полк принимает на себя главные удары фашистских батальонов, что сражается он храбро и только тройной перевес гитлеровцев позволяет им теснить наших. Не раз был под угрозой командный пункт полка: Коротков терял связь со своими батальонами и с дивизией. Но, выкрутившись из очередной передряги, он собирал батальоны, вернее, то, что оставалось от них, и вновь шел на врага. Так уж получалось, что первый удар всегда приходился по Короткову.

Утром 7 сентября к нам приехал член Военного совета фронта корпусной комиссар А. С. Желтов. В беседе с командирами он рассказал об обстановке на Ленинградском и Карельском фронтах.

— Наступление финнов на Ленинград с севера остановлено на линии старой госграницы, — сообщил корпусной комиссар, и эти слова наполнили наши сердца радостью.

Более сложное положение создалось на южном участке обороны Ленинграда. Бои шли у Гатчины, Лигово и Колпино, у Шлиссельбурга, на Ладоге. В конце августа противник овладел станцией Мга, полностью отрезав Ленинград от железнодорожной сети страны. Под большой угрозой также станция Волхов (Званка), через которую Кировская железная дорога связывает наш Карельский фронт со всей страной.

Болела душа за родной Ленинград, попавший в опасное и трудное положение, особенно с южного направления. И все же верилось, что партия и правительство примут все меры для того, чтобы отстоять великий город.

А как дела на нашем фронте? На Кандалакшском направлении 42-й корпус отошел на рубеж реки Войта. Здесь противник остановлен. На кестеньгском направлении наши войска 3 сентября перешли в наступление и медленно продвигаются на запад. В полосе 7-й армии, к северу от Петрозаводска, относительно благополучно. Под Ухтой и западнее Медвежьегорска затишье, а на ребольском [120] направлении мы отбиваем атаки неприятеля. Очень тяжелая обстановка сложилась на перешейке между Онежским и Ладожским озерами. Бои идут в сорока километрах от Петрозаводска. Противник овладел Олонцом и вышел к реке Свирь. Главная коммуникация нашего фронта — Кировская железная дорога перерезана. У нас остается только недавно построенная, с малой пропускной способностью, ветка от Беломорска, связанная с железнодорожной магистралью Архангельск — Вологда.

Член Военного совета посмотрел на командиров.

— Положение, как видите, тяжелое. Но нам, большевикам, не пристало унывать. У нас достаточно сил, чтобы разгромить врага. Партия об этом сказала полным голосом, и мы должны сделать все для достижения победы.

Желтов попросил показать на местности линию фронта. Выехали на наблюдательный пункт Короткова. В общем член Военного совета остался доволен положением дел в дивизии. Но пришлось нам выслушать и обстоятельную критику. А. С. Желтов упрекнул нас, что мы мало уделяем внимания воспитанию солдат в наступательном духе. Между тем оперативная обстановка может потребовать в любой момент перехода наших полков в наступление с тем, чтобы сковать силы врага, лишить его возможности перебрасывать свои войска на другие фронты. Поэтому, даже находясь в обороне, надо поддерживать наступательный дух и учить войска идти вперед. Увлекшись обороной, мы это упустили.

Мы готовились к боям. Знали, что они будут жаркими. Успели многое сделать. Наши боевые порядки значительно уплотнились. Все батальоны и полки располагали вторыми эшелонами.

Несколько улучшилось инженерное оборудование позиций. Передний край был прикрыт проволочными заграждениями. Бойцы соорудили одиночные окопы, много землянок. Значительно расширилась сеть дорог, которые облегчали маневр пехоты и артиллерии. Появилась самостоятельная коммуникация через поселок Ура-Губа.

Но у нас оставались уязвимые места. Выложенные из камней одиночные окопы для стрельбы с колена и лежа недостаточно защищали от артиллерийского и миномет [121] ного огня. Не было ходов сообщения. Землянки почти полностью выступали над поверхностью земли. Что мы могли сделать в скальном грунте без инструментов, без леса и цемента?

Нам не хватало оружия, снарядов и мин. Батареи имели лишь один боекомплект.

Да, мы знали, что нам будет трудно.