6

Через два дня начался второй прочес, а еще через день — третий.

— Вот этот третий уж совсем не входит в наши расчеты, — ворчал Вася Войцехович, выводя через буреломы по азимуту отряд к спасительному кустарнику под Станислав.

— Кажется, можно було б немцам остановиться и на двух, — подхватил комиссар Мыкола.

— Тем более, что если жив Ковпак, то он уже успел проскочить, — поделился я сокровенной мыслью со своим "штабом".

— Проскочил дед. Надо и нам сматывать удочки, — сразу уточнил наши мысли Усач.

— А может быть, и окапался где-нибудь в горах? — охладил его пыл комиссар Мыкола.

Усач замолчал.

Мы подошли к спасительному кустарнику на рассвете.

— Третья облава совсем нам ни к чему, — ворчали командиры.

Хлопцы, видно, всерьез начали привыкать к тому, что немцы действуют по нашему заказу. Ползком, на животе, продираясь сквозь кустарник, приблизился радист Соколов. Он протянул мне бумажку.

— Большая земля обещала самолеты. И один самолет вылетал к нам как раз в ту ночь, когда Матющенко напросился на засаду, — доложил он хриплым шепотом.

— Но мы же не могли принять его, Коленька! — словно оправдываясь перед радистом, сказал начштаба Вася.

— Да. Трудное дело сейчас принять самолет! В таком положении... — опять намекнул на выход из Черного леса Усач.

С гор, из-под Ланчина, вернулась разведка Володи Лапина. Где-то в душе у каждого из нас все еще теплилась надежда: жив комиссар Руднев. Володя Лапин раздул эту искру. Дня четыре-пять назад через Ланчин, почти по нашему маршруту, проходила группа в десять-пятнадцать человек. Жители рассказывали, что эти люди несли на носилках раненого командира. Командир был усатый, в армейской форме, при орденах.

— Черные усы, ей-богу! — бил себя кулаком в грудь Лапин.

— А как же они ночью видели — черные усы или нет? — спросил я у Лапина.

— Это-то обстоятельство и вызывает у меня сомнение, — шепнул мне начштаба Вася.

Рядовые бойцы в отряде не хотели верить, что комиссар погиб. Мне припомнились рассказы ветеранов отряда о том, как зимой 1941/42 года раненного в горло Семена Васильевича перевозили в Брянские леса. На ухабах, поворотах бойцы подхватывали сани на руки и переносили их вместе с раненым через опасное место.

— Эх, найти бы хоть ниточку, след, а уж мы бы его вынесли! — сокрушались в ротах.

Лапин принес из Ланчина письмо от Кости Стрелюка, адресованное всем нам. Костя поправился и ушел с группой наших партизан всего за два дня до прихода Лапина. С кем? С Ковпаком? Или с комиссаром? В письме об этом не было ни слова. Но все же на душе полегчало. Вспомнилась ночь, когда мы шли "умереть на ровном месте", и мягкий, ласковый голос гуцулки со странной фамилией Иваночко, уговаривающей мужа ничего не брать с нас за спасение раненого. И стало легко на душе. В такие трудные дни особенно важно знать и чувствовать поддержку народа.

Спасибо тебе, гуцулка Иваночко!

Вернулась разведка из глубинных кварталов и диких урочищ Черного леса. Вася мотал головой, как добрый конь, которого замучили слепни.

— Видимо, в третий раз нам так легко от немца не отвязаться, — доложил он нам разведсводку.

— Из агентуры доктора Циммера кто-нибудь работал двойником, — уверенно сказал Мыкола Москаленко.

— И это может быть. А скорее, просто за первые два прочеса Кригер изучил наши повадки, — успокаивал я подозрительного Мыколу.

— Хоть так — хоть этак, а в Черном лесу расположилось лагерем несколько батальонов. — Вася показал на карту с нанесенной дислокацией врага. — По всему видать, это уже не облава. Вот тут батальон, вот — две роты. Снова — батальон.

— Это длительная блокада, Вася! — сказал я Войцеховичу. — Берут за глотку мертвой хваткой.

— Надо уходить! — заключил начштаба свой "доклад-справку".

— Ну что ж, на выход, так на выход, — что-то очень уж быстро согласился комиссар Мыкола.

Мы совещались в кустарнике. Невдалеке перекресток дорог был занят ротой немцев. В хате лесника сейчас у немцев был узел связи и управления.

Заходило солнце. Закончив очередной прочес, немцы пели. Хоровая солдатская песня эхом разносилась по лесу.

Мы готовили свою группу на выход. Я был почти уверен, что мы проскользнем под носом у поющих немцев.

— Да, тигр начал ходить тихо на лапках. Лапки-то мягкие. А острые ли когти? Как думаешь, комиссар? — спросил я у Москаленки.

— Немцы решили взять нас упорством, измором, — ворчит Мыкола, — на это они мастера.

— А как насчет хитрости? Так и не додумались? На это у фрица кишка тонка, — ворчал Усач, похлопывая плеткой по голенищу. С плеткой он не расстался, хотя давно, еще в Карпатах, мы съели его коня.

Выходили мы из Черного леса не по тропам. Там дежурили засады. Через самые глухие переезды трех шоссейных и двух железных дорог тоже не пройдешь. Седьмые сутки водя за нос полторы дивизии немцев и не истратив ни одного патрона, набрались духу. Мы рискнули уйти по шоссе, проскользнуть через окраины города Станислава. Это было единственное безопасное место.

Выход прошел опять без единого выстрела.

Дневали под Галичем, на высотах, обрамленных мелколесьем. Целый день наблюдали бомбежку самолетов, слышали артиллерийскую канонаду. Да, выход был совершен вовремя! На этот день Кригер, видимо, назначил генеральный прочес.

Привязанные к этому могучему лесному массиву, немцы еще несколько дней утюжили и очищали его. А мы спокойно отдыхали за Быстрицей, в тылу немецкой главной группировки. Пока что основным нашим оружием были хитрость и умение скрыться от врага. Оно нам приносило спасение и... больно уязвляло самолюбие...

Когда же мы с Васей и Мыколой, уверенные в победе, сможем навязать врагу первый бой?

Наладили связь. Мы узнали, что 23 августа ночью к нам вылетал с Большой земли самолет. Он долетел до Черного леса. Не обнаружив костров, вернулся обратно. Еще бы! В эту ночь начался первый прочес. В эту ночь Матющенко напоролся на засаду. Где он теперь, Федот Данилович? Если жив, водит ли за нос немца, или бегает от него?

Радио принесло еще одну радиограмму. Это был приказ. Мне предписывалось действовать самостоятельно. Сообщалось, что с Ковпаком последняя связь была только в начале августа. А сейчас уже 2 сентября... Неужели погиб старик? Неужели Кригер разгадал нашу хитрость? Может быть, он бьет нас по частям? Расчесал в горах Ковпака, затем навалился всей силой на нашу группу!

Я вчитывался в строки радиограммы.

"...Действуйте самостоятельно сообразно обстановке. Случае встречи с Ковпаком передайте ему, что Командование считает задачу Карпатского рейда выполненной. Передайте всем группам приказ выходе базам партизанского края. На явку горы не являться. Возможны засады противника. Вывезем раненых, снабдим боеприпасами..."

7

На вторые сутки после выхода из Черного леса мы подошли к Днестру. Вода была уже холодная, брод широкий, а спуск к реке крутой. Разведчики не обнаружили врага на той стороне.

В подмытых быстриной глиняных берегах живут птицы с рыбьим названием "щур". Они вылетают при появлении человека быстрыми стайками, как картечь из старинной митральезы. До появления разведки норы были битком набиты птицей.

— Значит, немец по северному берегу не проходил, не окопался... — соображал Сердюк.

— Щурячий выстрел, — смеялись разведчики, не умея скрыть своей радости оттого, что путь за Днестр открыт.

Но командирам не до смеха.

Надо форсировать Днестр! На север тянула непреодолимая сила. Ей поддались и майор Дегтев, и Бакрадзе, и Саша Ленкин! На выход, на выход, туда, в партизанский край. И хотя исполнительный начальник штаба Вася еще помалкивал и "объективно" докладывал мне свои соображения и выводы, но по его глазам я видел, что он стремится туда же. За Днестр! Один лишь Сердюк согласен хоть к черту в зубы, хоть обратно в Карпаты. Ну что за парень этот Сердюк?

А как Мыкола? Мыкола пока тоже помалкивал.

Всю ночь пожары, пылавшие за Днестром, неодолимо притягивали к себе взоры четырех с половиной сотен человек.

Кто же там? Иногда нам даже чудилось фырканье родного ППШ. Пожары на востоке, на севере... Неужели наконец подошли с севера соединения? Кто же? Сабуров или Мельник? Шитов или Грабчик? А может быть, молдавские партизаны Андреева?

На рассвете все ясно услышали воркование автоматов. Сомнений не было. Там, за рекой — и близко! — были наши.

— Наши за Днестром! — уверенно сказал Москаленко.

На рассвете мы дали приказ форсировать Днестр.

Отряд, бредущий через быструю реку с одеждой и оружием в руках, мутил волны реки.

Но северный берег встретил нас лишь стайкой птиц, испуганно проносившихся над головами.

За Днестром быстро разместились в первой рощице, в самом неприспособленном для обороны месте, не думая больше о тактике марша, о маскировке. Скорее бы связаться. Нужно почувствовать "плечо". Была надежда и вера в то, что Сабуров или Андреев пришли на юг.

Но прошло еще два дня, и мы узнали.

Это был Ковпак, раненный, получивший передышку в два-три дня. Перебравшись через Днестр, он сразу дал приказ: жечь хлеб в лигеншафтах [лигеншафт — имение с немцем-администратором во главе].

Ковпак жег скирды в лигеншафтах. Чтобы призвать смертельно уставших бойцов делать это, он ссылался на задание товарища Сталина.

Но нам казалось, что через полмесяца после начала наступления огромных армий, гнавших немцев от Курской дуги к седому Днепру, у Верховного Главнокомандующего хватало дел поважнее.

Так думал кое-кто из нас.

А еще через месяц начальник Украинского партизанского штаба генерал Строкач рассказывал об этих днях, когда нам часто приходилось обрывать связь на половине сеанса или по нескольку дней и вовсе не получать никаких известий с Большой земли.

— Ну и волновались мы за исход вашего рейда. Часто раздавался звонок, и голос товарища Сталина слышался в трубке:

"Доложите, где Ковпак?"; "Как дела у Ковпака?"; "Что нового известно о судьбе Руднева?" И не проходило дня, чтобы не спрашивали доверенные люди: "Верховный Главнокомандующий требует ежедневно давать координаты и донесения рейдирующего на Карпатах отряда..."

Жаль только, что мы не знали тогда об этом. Значительнее, весомее и ответственнее чувствовали бы себя люди, в трудном своем положении, может быть, и недооценивавшие того, что одно только их пребывание за Днестром было подобно ласточке, принесшей в эти края весенние ветры победоносной Красной Армией.

Вспоминая ночь, освещенную пожарами, я думал, что Ковпак, как всегда, был прав. Враг уже кинулся в бегство от Курской дуги. Там наши братья переломили ему хребет. И хоть очень далеко от нас было до тех славных исторических мест и героических деяний могучей Красной Армии, но мы чувствовали: наш долг каждую минуту помнить, что мы ее помощники в глубоком тылу врага. Только в этом единстве цели наша сила.

Ковпак нашел тактический ход в своих партизанских, не писанных пока правилах, как ему действовать за Днестром, за тысячу километров от фронта: жечь, бить, гнать, не давать передышки, сеять панику. И в конце концов он был прав: он жег вражье логово по приказу Родины.

8

Зарево пожаров властно потянуло нас за Днестр. Оно освещало нам стальные волны реки. После форсирования Днестра группой овладела инерция выхода в партизанский край. Наши уловки хлопцы поняли как отступление. Я соображал: пока мы не дадим боя и не выиграем его, переломить это настроение не удастся.

Вспоминая "партизанскую академию" Ковпака, мы с Мыколой повторяли одно из главных его нравоучений: "В партизанском деле самое главное — выиграть первый бой. Потом может быть с тобой всякое, могут тебя и поколотить — оправишься; может быть и так, как часто бывает на войне: постреляли, постреляли и разошлись — и не поймешь, кто кого побил. Но первый бой ты обязан выиграть!"

Каждую ночь горели лигеншафты. Теперь уже и мы включились в это дело. Пожары удалялись все дальше на север. Но мы упорно вертелись на одном месте. Для того чтобы не дать немцам захватить отряд врасплох, мы каждую ночь совершали небольшие марши: переходили километров двадцать на север, а затем, круто повернувшись, обратно — на юго-восток.

Изредка в лесах слышны были пулеметные очереди; иногда дробным звоном отзывался родной автомат.

Однажды на марше возле шоссе пришлось переждать, пока проходила колонна вражеских автомашин. Посреди колонны было два или три танка. На ожидание ушло более часа; рассвет захватил нас подле небольшого леса.

Нам с Васей очень не понравились ни этот лесок, ни близость шоссе. Но солнце уже взошло, в воздухе стрекотал "костыль", и люди смертельно устали.

Я согласился с доводами начштаба: двигаться дальше рискованно. Раскинули лагерь. Не успели уснуть, как пикетчики принесли несколько головешек, окровавленные бинты и патроны ТТ.

— Ясно, тут стояли наши, — задумчиво рассматривая эти предметы, сказал Войцехович, — которая же из групп?

— В Черном лесу это была не новость, все группы проходили через лес. Но тут... — думал вслух комиссар Мыкола.

— А может, комиссар Семен Васильевич? — настойчиво спросил Лапин.

Что ему сказать? Дал приказ усилить наблюдение и разведку. Может быть, разведчики и обнаружат своих. Около полудня пикеты обнаружили с трех сторон цепи немцев, залегавшие по бокам. Скоро одна стала продвигаться. Стрельбы еще не было. Но вот-вот начнется бой. Под огнем переходить шоссе бессмысленно. Даже если там нет противника... За шоссе начиналось поле, степь. Машин и танков, замеченных нами на шоссейке, пока не видно было. В цепях только пехота.

— Надо давать бой, — сказал мне Мыкола.

Мрачно смотрят Бакрадзе, Ефремов, Павловский.

Все мы понимали: другого выхода нет.

— Оборона. Держаться в цепи до конца. Командиры, по местам, — проходя по лагерю, скупо ронял слова команды начштаба Вася Войцехович.

Но почему так быстро обнаружил нас враг?

В цепи уже гремели выстрелы. Линия обороны была всего в ста метрах от штаба. Пули, взятые чуть с превышением, били по деревьям, под которыми расположился штаб. Уже убили нескольких лошадей. В санчасть носили раненых. Здесь сидеть было бесполезно, и я побежал в цепь. На полдороге встретил Бакрадзе. У него руки в крови.

— Ранен?

— Нет. Убит! Мой помощник Сухоцкий убит. Полез на офицера. Вот... Я его, этого фрица... — он показал мне планшет.

Щелкали разрывные в ветках...

— Ложись, командир... Хлопцы оправились. Оборону держат твердо. Вот патронов только...

Давать патроны из последнего резерва было еще рано. Машинально полез в планшет, вымазанный кровью врага.

Карта... На карте — занятая нами опушка, шоссе, цепи, залегшие по бокам. Химическим карандашом черточки. Синяя стрелка, проведенная наспех, разрезала наш лагерь пополам, проходили через штаб, санчасть.

По карте видел — наступало не больше роты. По бокам расположены редкие цепи. Пулеметов много. Но они еще молчали.

— Конечно, по своим лупить им расчета нет, — говорил Бакрадзе. Он внимательно следил за моим пальцем.

— Теперь шоссе. Так и есть.

Мы увлеклись разбором немецкой карты.

— Боковые — это невода. Рота хауптмана — это ведь загонялы!

— Понимаешь? — Она должна выгнать нас на шоссе, где рогульками отмечены минометы, станкачи, танки. Им хочется выгнать нас на открытое место. В поле, в степь.

Подполз Мыкола. Показал ему карту. Он понял наши догадки с двух слов.

— Значит, ловушка? Но мы здесь всего полчаса? Это невозможно, чтобы моторизованная часть даже при хорошей разведке так быстро...

Но Бакрадзе не дал мне договорить.

— Тогда эти сети расставлены кому-то другому, кацо!

— Да, да, головешки, патроны, марля... Здесь были наши. Это их окружали.

— Значит, отряд попал в чужую ловушку. Ай, ай! — Мыкола почесал от досады затылок.

— Ложись, командир. Брось шутки! — раздраженно сказал Бакрадзе.

Если бы я вздумал отмечать ход боя по немецкой карте, то в этот момент синяя стрелка нападения сильно изменила бы свое направление. Она загнулась назад. На шоссе — ни звука. Это понятно. Засада не выдаст себя, пока мы не напоремся на нее вплотную. "Загонялы" отползли просто потому, что убит их офицер.

— Час-полтора уйдет на перегруппировку. А затем ударят, и совсем по-другому, — делился я своими соображениями. — За час надо вывести группу, Мыкола дорогой!

— Куда? — с досадой спросил Москаленко.

— Слушай, кацо, — толкнул меня Бакрадзе.

— Что?

— Эх! Задумался. Сзади немцев — наши! Не слышишь?

— Кто? Какие наши?

— Наши автоматы, геноцвале! Пэпэша...

Действительно, позади одного "невода" что-то неладное. Изредка, сберегая патроны, короткими очередями и одиночными постреливали пэпэша...

— Кто же? Матющенко?!

Но выстрелы раздавались все ближе, все явственнее, и сомнения больше не было.

— Посылай взвод. Во фланг, Давид!

— Сам пойду.

Он вдруг остановился и замер с горящими глазами, затем, потрясая автоматом, выпрямился во весь свой огромный рост.

— Да! Я знаю! Я сразу узнал. Это он...

Мы вскочили вслед за ним, пораженные одной мыслью.

— Семен Васильевич! Комиссар! Его атака! За мной!

И вся девятая, услышав имя комиссара Руднева, бросилась за Бакрадзе.

— Вперед! Вперед!

Рота пошла на прорыв. Но наша оборона оголилась в этом месте. В том, что девятая прорвет немецкие цепи, мы не сомневались. Но это будет через 15-20 минут. А сейчас? Войцехович, поняв сложность положения, уже подал команду связным боковых рот:

— Приказ: бегом! Командирам рот расширить прорыв и выходить за штабом и санчастью. Не терять видимости.

— Бери на себя управление, Вася! Штаб, санчасть — в прорыв! Вперед! За мной! Там комиссар Руднев идет на помощь!

Кажется, во всем отряде я был единственным человеком, не верившим в галлюцинации Бакрадзе. Но в пылу боя и я скомандовал санчасти и ротам: "Там комиссар!"

Через час мы, оставив прорванную немецкую сеть-ловушку далеко позади, вырвались лесом на север. Колонна наскоро построилась и уходила по бурелому, пыхтя и отдуваясь. Все устали. Но были веселы. На бегу мы встретились с группой, пришедшей нам на помощь. Это были 17 разведчиков во главе с помкомвзвода Тетеркиным и политруком Исацким; они оторвались накануне от Ковпака. Их появление сначала очень обрадовало нас.

Хлопцы докладывали на ходу:

— Вчера мы оставили Ковпака здесь. В лесочке. Возвращаясь, услышали бой и решили ввязаться.

— Значит, это Ковпак шел на север?

— Мабуть, он самый...

Значит, мы, сами того не зная, сунулись в ловушку, предназначенную Кригером для старого волка. Капкан щелкнул и прищемил хвост волчонку.

Я видел немые вопросы в глазах своих ребят: "Опять не комиссар?"

— Опять не комиссар! — угрюмо и печально сказал Володя Лапин Ане Маленькой.

— А где же он? — робко спрашивала она разведчиков, как будто они могли ей на это ответить.

Но комиссара не было с нами.

Хлопцы все более мрачнели, протаптывая тропу через бурелом.

И так это было обидно, что люди даже забывали радоваться скорой встрече с Ковпаком и своему спасению.

9

От Исацкого и Тетеркина мы узнали о происхождении пожаров.

Запросив на следующий день Большую землю о местонахождении Ковпака, я получил оттуда лаконичный ответ: "Действуйте самостоятельно. Строкач". Следовательно, нам нельзя соединяться с Ковпаком.

Еще добрые полторы недели топтались мы взад и вперед в районе Бучача и Монастырска. Это были как раз те самые места возле Старой Гуты, где полтора месяца назад мы похоронили Валю Подоляко. Я в первые же дни попытался послать к знакомому ксендзу агентурных разведчиков. Но ксендз, осведомленный лживыми сообщениями немцев о том, что Ковпак разбит в Карпатах, теперь не пожелал уже говорить со мной на том основании, что я — большевик.

Во время маневра из рощицы в рощицу мы наткнулись на действовавший в этих местах небольшой польский отряд. Полтора месяца назад действовал здесь польский отряд, но о нем не было сказано ни слова в те дни, когда монах Вацек делал для нас "вывьяд" по приказу ксендза.

Настоящий бой — с танками и пехотой — пришлось нам все же держать вместе с поляками.

Поляки прибыли под Старую Гуту вечером. Нам уходить не хотелось, тем более, что командир польского отряда пан Анджей обещал нам, в случае чего, "выдающуюся позицию". На рассвете мы заняли ее.

С трех сторон это было действительно очень удобное для боя место. Об этом же свидетельствовали старые окопы. Высота, на которой мы укрылись, была хорошо защищена с трех сторон. Только с четвертой, выходившей на горное плато, она была легко уязвима. Мы успокаивали себя тем, что все же лучше защищать одну сторону, нежели четыре.

Немцы двумя танками рассчитывали прижать нас именно с этой, четвертой, доступной танкам стороны.

В моем отряде сохранились еще две-три бронебойки. Одной из них мастерски владел Толька-ленинградец. Первым же выстрелом он поджег один танк.

— Горит, командир! — гаркнул он мне, стараясь перекричать шум боя. Я шел к нему вдоль старого окопа, но не успел: снаряд второго танка разбил в руках Тольки бронебойку и осколком снес ему голову.

Так погиб честной смертью солдата Толька-ленинградец, для которого долг, совесть и честь отряда были выше страха смерти.

Атака немцев на наше плато кончилась в сумерки. Они еще немного постреляли, а затем, бросив догоравший танк, отошли.

Была еще попытка забросить нам в тыл группу автоматчиков. Она просочилась к самому штабу, но без труда была сброшена вниз.

Ночью мы ушли.

Карабкаясь на ближайшие небольшие сопки, я сопоставлял их с Карпатами и думал: как все-таки жалко выглядят они по сравнению с Синичкой, Шевкой и хребтом, ведущим на Говерлю и Попа-Ивана!.. Сопоставил и бой, только что отгремевший. Как все это мелко по сравнению с былыми делами...

Но все-таки это была вторая победа нашего маленького отряда.

Это был второй бой после приказа, самого лаконичного, который когда-либо мог получить военачальник на расстоянии 1300 километров от Москвы.

Мы были спокойны. Наш отряд "действовал самостоятельно". Он выполнял приказ партизанского штаба.

10

Разведка давала точные сведения: на плато брошены небольшие силы: не больше одного-двух батальонов. Большая же часть группировки Кригера, не обращая на нас внимания, снялась и ушла на восток к Збручу.

Неужели Ковпак повернул на восток?

Правда, все данные говорили о том, что он пошел на север. От Бучача до Тернополя и дальше, почти до самого Ровно, можно держаться кромки лесов. Перекочевывая из рощи в рощу, можно пройти партизанской тропой меж реками Золотая и Гнилая Липа, с их прибрежными лесами и ротами, до самого Полесья.

Зная хорошо повадки старика, я был почти уверен: он выберет именно этот путь. На востоке же была степь, так называемая Тернопольская Подолия.

— Куда пойдем, Вася? — спросил я начштаба.

— Ковпак пошел лесом. Если пойдем следом — так и будем все время принимать на себя его хвост.

— Да, в лесах нас ждут, — буркнул комиссар Мыкола.

— Это верно. А в степи?

— А в степи вряд ли ожидают. Если не считать пятнадцати танков, брошенных недавно на Збруч, — поспешил закончить Войцехович.

Как мы ни измеряли нашу карту — получалось: чтобы перемахнуть эту Подолию, нужно не меньше пяти ночных пеших маршей. И вот здесь родился план — перейти на коней.

Вначале мы отбрасывали от себя мысль о коннице. Но кавалерийская затея, этакий назойливый зуд, похожий на помешательство, все больше и больше овладевал нами. Окидывая взглядом участок между Львовом и Проскуровом, я представлял себе: по всей ширине этого "фронта" сейчас проходят наши группы. Вероятно, их сейчас не шесть, а больше. Многие дробились, теряли взводы, отделения, а то и просто по два-три человека пробиваются в партизанские края. По всей Галиции проходят наши люди. Немцы бросаются от одних к другим. Значит, нужно идти самым прямым путем — через степь.

Но теперь это был уже не голый риск, а трезвый расчет. Именно в степи нас никак не ждет противник. Кригер, следуя за нашим еще на горе у Ланчина осуществленным маневром, разбросал свои засады, заставы, пикеты и гарнизоны во всех "партизанских" местах. Он ищет нас в лесах, балках, в горах. Везде, — только не в степи. Но если и обнаружит нас в степи, то пока соберет свои войска в мощный кулак, — мы проскочим.

Основательно разведав несколько лигеншафтов и прикинув, что достаточно будет трех из них, чтобы посадить всю группу на коней, перед вечером, в середине сентября, мы свалились с высоток. Но нужно было случиться, что в двух лигеншафтах коней погнали в ночное. Я спросил Москаленко:

— Возвращаемся обратно, Мыкола?

— Нельзя, — сказал твердо Войцехович. — Все равно мы раскрыли свой маневр. Показали противнику свою заинтересованность в четвероногих.

Поэтому, как ни избегали мы этой крайней меры, — пришлось прихватить и крестьянских коней. И когда совсем смерклось, мы проходили уже кавалерийским маршем по Тернопольской Подолии.

Первая дневка была в открытой степи. Лишь на второй день под вечер настигли нас немецкие танки. Но они тоже были ученые: подходили долго. Уже добрый час слышали мы урчание моторов, но ничего не могли заметить. Танки, маскируясь снопами, по одному заходили в обход хутора.

Уже вечерело. За ночь мы думали доскакать к долине реки Серет.

— Поздно, голубчики! — приветно помахал им рукой Вася Войцехович. — Посадили группу верхами! Ночка темна, танков не боюся, провожай тернопольска Маруся...

Мы рвались на север к Шепетовским лесам. Но до них оставалось все еще не меньше трехсот километров.

Ночью на дороге попались два фольварка. Там мы заменили усталых коней подолян свежими. Не знаю, нашли ли их дядьки-подоляне, которые, по словам разведчиков, шли по нашим следам, или, испугавшись танков, они разбежались по домам. Мы бы их вернули сегодня — если бы не чертовы танки. Но нам очень хотелось, чтобы они их нашли.

По кладбищам первой мировой войны мы три ночи проходили "лихим" кавалерийским рейдом. От разрывных немецких шпокалок спасали нас осыпавшиеся, но еще глубокие окопы, вырытые лопатой русского солдата. Кости их давно лежат в земле, а труд солдатский, пот и опыт войны помогали нам, разведчикам Советской страны.

Ночью над Серетом поднимались туманы, и в топоте конских копыт нам слышались атаки казацких полков и мощное "Ура!" русской пехоты.