Артподготовка отменяется
Выбив в конце октября 1944 года гитлеровцев из города Августова и заняв плацдарм западнее Августовского канала, наша дивизия перешла к обороне. Личный состав сразу же приступил к совершенствованию оборонительных позиций, подготовке к новому наступлению — броску в пределы Восточной Пруссии.
Много работы было в это время у разведчиков. Они непрерывно добывали сведения о системе оборонительных сооружений противника перед фронтом дивизии. Руководствуясь этими данными разведки, в тылу дивизии был построен оборонительный рубеж по типу обороны противника. Он состоял из трех траншей с ходами сообщений, дзотами и заграждениями. В этом своеобразном учебном центре прошел подготовку командный состав дивизии. Здесь же проводились батальонные тактические учения.
И вот день нового наступления.
22 января 1945 года в составе войск правого крыла 2-го Белорусского фронта наша дивизия обрушила свой удар на противника. Оборона врага была прорвана. Наступление развивалось успешно.
На командный пункт доставили первых пленных. Допрос их приходилось вести чуть ли не на ходу. Оперативная [77] группа штаба дивизии уже готовилась к отъезду, вслед за наступающими частями.
Пленные принадлежали к различным подразделениям 131-й пехотной дивизии противника. Смысл их показаний был один: есть приказ отходить до границ Восточной Пруссии, а там закрепиться.
Наступательный порыв воинов дивизии был таков, что противник не смог закрепиться на границе, продолжал отходить на запад к городу Ликку.
Граница... Ряды проволочных заграждений, надолбы, брошенные укрепления — доты и дзоты. Поваленный пограничный столб. Большой, только что укрепленный на стене дома щит со словами на русском языке: «Вот мы и пришли, Германия!»
Дивизия шла по Германии. Безмолвные города. Брошенные хутора. Безлюдье...
Однажды вечером оперативная группа штаба дивизии остановилась на ночлег в бывшей помещичьей усадьбе. Было приказано произвести осмотр домов, прилегающих к ней.
Всюду пустынно. Раскрытые двери, брошенное впопыхах добро. Но что это? Дверь в полуподвальное помещение закрыта. Стучим. Молчание. Разведчик Воробьев светит фонариком, говорит нарочито громко, показывая на многочисленные свежие следы у дверей:
— Наверное, товарищ лейтенант, там никого нет. Надо идти дальше.
А сам ни с места. Прислушивается.
Не ошибся Воробьев. Двери с грохотом отворились. Мы схватились за оружие. Но поздно...
Мы уже были окружены и пленены. И кем? Девушками. Это были наши советские девчата, угнанные гитлеровцами из Белоруссии и с Украины. На нашу долю досталось много [78] слов благодарности, которые, конечно, предназначались не нам, а великой нашей армии-освободительнице.
Ну а что было наше, то наше. Это я говорю об объятиях и поцелуях, которыми нас щедро одарили девушки. Ни до ни после, я думаю, ни один из нас по стольку, да еще сразу, не получал. Еле вырвались мы из этого приятного «окружения».
Как удалось спастись девушкам? Оказывается, местный «фюрер» распорядился, чтобы они уходили вместе с немцами.
Но в момент наибольшей неразберихи и паники девушки спрятались в подвал. И вот теперь были уже на свободе.
Утром попутная автомашина увезла освобожденных девчат на восток, на родину.
Этим же утром часов около десяти меня вызвал командир дивизии полковник Смирнов. Моложавый, подтянутый, сухощавый, он стоял у большого стола, склонившись над развернутой картой.
— Вот что, товарищ лейтенант, — проговорил он. — Майор Нарыжный сейчас другими делами занят. Так что вам поручение будет не совсем по переводческой части.
Тупым концом карандаша комдив скользнул по карте.
— Возьмите сани-розвальни, разведчиков, рацию. Ручной пулемет не помешает. Поедете по этому проселочку. Посмотрите, что там делается. Затем выезжайте на шоссе. Постарайтесь подобраться как можно ближе к городу Арису.
Полковник пояснил, что, по данным авиаразведки, гитлеровцы основными силами занимают оборону у Ариса. Дивизии поставлена задача — к вечеру овладеть Арисом. Наши части движутся к городу по двум дорогам. По северной идет от Ликка передовой отряд. Он ведет бой с арьергардными группами противника. По южной дороге — остальные части. Наши планы таковы: к 18 часам подтягиваем [79] поближе к Арису артиллерию. После артподготовки штурмуем город с юга и севера. Рассказав обо всем этом, полковник добавил:
— Нам нужно яснее представить себе, где противник сейчас. Обо всем, что увидите на проселке и шоссе, докладывайте по радио.
Было около одиннадцати часов утра, когда мы двинулись в путь. На развилке дорог свернули вправо, на проселок.
Тихо переговаривались разведчики. Их было пятеро, в том числе Воробьев, или Воробей, как называли его в разведроте. По праву он считался одним из лучших разведчиков дивизии. Наше оружие: у солдат — автоматы, гранаты, ручной пулемет, у меня — пистолет.
Подмораживало. Но нам не холодно. Ноги укрывала теплая медвежья шкура, взятая в усадьбе какого-то прусского помещика.
Через час быстрой езды мы въехали в небольшую деревушку. На улицах — ни души. Тишина. Приказал осмотреть дома. Вскоре начали возвращаться разведчики. Докладывали: дома пустые, хозяева куда-то сбежали.
Не было только Воробья. Но вот и он. Подбегает стремительно, но бесшумно, как будто на нем не тяжелые солдатские сапоги, а мягкие комнатные туфли. Докладывает вполголоса:
— В домике на окраине кто-то есть. Слышны голоса. Оставили у саней ездового. Сами направились к домику, у которого побывал Воробьев.
Разведчики вскинули автоматы, я расстегнул кобуру пистолета. Дернул дверь. Она была закрыта. Нажали втроем. Дверь поддалась. Мы очутились в длинном коридоре. Мгновенно огоньки карманных фонариков упали на стены пустого коридора.
Воробьев показал на дверь справа. Сюда. Резко распахнули дверь. Разведчики осветили темную комнату фонариками. Все что угодно, но этого мы не ожидали. Комната [80] была до отказа полна «цивильными» немцами — старики, женщины, дети.
Увидев нас, немцы вскочили. Вскинули, как по команде, вверх руки и хором, как будто давно уже отрепетировали это, закричали:
— Гитлер капут!
Мы молчали. Зрелище было тягостным и жалким. У стариков и женщин тряслись руки. До чего же запугала их геббельсовская пропаганда...
Стараясь придать своему простуженному, охрипшему голосу возможную мягкость, велел опустить руки. Затем сказал, чтобы подняли светомаскировочные шторы на окнах. Когда в комнате стало светло, присел на скамью за стол. Сказал, что жители деревни могут спокойно разойтись по домам, заниматься своими повседневными делами. Немцы не двигались с места. Тогда я решил провести краткую «политинформацию» о нашей политике по отношению к мирному населению.
По мере того как я рассказывал, выражение панического страха медленно исчезало с лиц женщин и стариков, начали робко подавать голоса детишки. Маленькая девочка, выскользнув из рук матери, подбежала к Воробьеву и, дернув его за полу маскхалата, что-то пролепетала.
Воробей, наш хмурый Воробей, даже чуть покраснел, потрепал девчушку по русой головке и, достав из кармана большой кусок сахару, подал его ребенку.
Мать девочки вопросительно посмотрела на меня. В этом взгляде был страх. Воробей и я догадались, в чем дело. Мать боится: не отравлен ли сахар?
Воробьев осторожно взял у девочки сахар. Отломал кусочек. Съел. Вернул сахар девчушке. Она прильнула к матери, посасывая сахар. Немцы заулыбались.
И как знать, может, этот кусочек сахару, подаренный русским солдатом немецкой девочке, был сильнее всяких слов, сказанных мною в беседе.
Время у нас было крайне ограничено. Пора уже снова [81] двигаться в путь. Спросил у немцев: когда здесь были гитлеровские части? Ответ был примерно таков.
Вчера весь день по проселку, через деревню шли войска. Сегодня проходили только разрозненные группы. Последняя прошла за час до нашего появления.
На прощание еще раз успокоив обитателей деревушки, мы вышли из комнаты. Через несколько минут развернули рацию, и я доложил комдиву обстановку. Получил распоряжение следовать дальше. Оглянувшись при выезде из деревни, мы увидели, как по двое, по трое расходятся по домам жители.
...И опять узкий заснеженный проселок. Но вот он кончился, упираясь в шоссе. Теперь до Ариса близко.
Широкое шоссе пока пустынно. Впереди, справа и слева от дороги, показался лес. За ним километрах в пяти — Арис.
Разведчики взялись за автоматы. Противник недалеко. Всякие неожиданности могут быть. Предосторожность оказалась нелишней. Едва мы въехали в лес, как со всех сторон раздались автоматные очереди.
Из-за деревьев, нам наперерез, бежали гитлеровские солдаты. Мы залегли и начали отстреливаться. Гитлеровцы видели, что нас немного, а их было не меньше взвода. «Тоже разведчики...» — промелькнула у меня мысль.
Гитлеровцы, стреляя на ходу, приближались.
Ездовой уложил в снег лошадь, мы залегли вокруг саней. Разведчики короткими очередями отвечали на сильный, но беспорядочный огонь. Воробьев замер у пулемета. Перед каждым из нас лежало по две гранаты.
Немцы были уже в трех десятках метров, когда лай вражеских автоматов резко перекрыли дробный перестук ручного пулемета, гулкие разрывы гранат. Смертоносная строчка трассирующих пуль хлестнула по гитлеровцам. Погасла и снова хлестнула. Еще и еще раз.
Через несколько минут все было кончено. Унося убитых и раненых, гитлеровцы отступили в глубину леса. [82]
Унесли не всех. Почти у самых саней лежало тело убитого. Осмотрели карманы. Никаких документов. Ясно — тоже разведчик.
Дорога опять была пустынной. Как будто и не гремели здесь несколько минут назад пулеметные и автоматные очереди.
Нужно было донести о случившемся комдиву. Я помнил, что на карте примерно в полукилометре к югу от развилки дорог обозначена деревушка. Надо доехать туда, там развернуть рацию. Но едва мы отъехали метров двести от места схватки, как из-за деревьев раздался громкий прерывающийся голос:
— Kameraden! Ich ergebe michl Nicht schießen! (Товарищи! Я сдаюсь! Не стреляйте!)
Мы взялись за оружие.
— Не стрелять без команды, — вполголоса отдал я приказание.
От деревьев отделилась высокая фигура. Это был немецкий солдат, с поднятыми вверх руками он шел прямо к нам. Потом бросил автомат на шоссе. Снова поднял руки и подошел.
Разведчики обыскали немца. Никакого оружия при нем больше не было. Показал пленному: садитесь в сани.
Помчались. Немец, сидевший со мной рядом, все порывался что-то сказать.
Я наклонился к перебежчику. Он прямо мне в ухо проговорил:
— Herr Offizier! Ich habe eine wichtige Mitteilung. (Господин офицер, у меня важное сообщение.)
Сани уже внесли нас на улицу небольшой деревушки. Зашел в первый окраинный домик.
— Что вы хотите сообщить? — спросил я у пленного.
И вот что сказал немецкий солдат.
Их 541-я дивизия получила приказ сегодня в 5 часов вечера оставить позиции и быстро отойти в район города Райна, на линию Летцинских укреплений. [83]
Дальше он рассказал, что разведка, в которой он участвовал, должна была проверить, близко ли основные силы русских, удастся ли от них оторваться.
«...В 17 часов...» — молоточками застучало у меня в голове. А в 18 должны быть наша артподготовка и наступление. Это значит по пустому месту бить. А гитлеровцы уже на полпути к своим укреплениям будут...
А не врет ли этот Науман? (Так назвал себя пленный.) Пожалуй, нет. «Не хочу, говорит, лишнего кровопролития. В боях на Летцинских укреплениях немало крови пролиться может».
Нужно немедленно сообщить показания Наумана комдиву. Радист уже развертывал рацию. Но по его расстроенному лицу вижу, что у него что-то не ладится. Так, к сожалению, и есть. Радист доложил: «Рация неисправна. Во время схватки на дороге повреждена пулей».
Жесты радиста были красноречивы. Стоявший рядом немец тоже понял, что с рацией не в порядке. И разведчики, и пленный выжидательно смотрели на меня. Что я предприму?
Что ж, выход у нас один — как можно скорее в штаб дивизии. На всю жизнь запомнилась мне эта бешеная гонка по заснеженному шоссе. Четырех разведчиков оставили в хуторе. Поехали втроем: Воробьев за ездового, пленный и я.
Отбросив прочь субординацию, ведя за собой пленного, ворвался я к комдиву. Полковник Смирнов что-то быстро писал, наклонившись над столом. Он поднял голову, удивленно посмотрел на меня.
— В чем дело? Откуда вы взялись? — спросил комдив.
Стараясь быть кратким, доложил об истории, случившейся на шоссе, о показаниях перебежчика. Полковник внимательно слушал, поглядывал на карту. Задал несколько вопросов пленному — уточнил расположение гитлеровцев, их боевые порядки, место сбора для движения. Пленный, как и все разведчики обычно, был неплохо осведомлен [84] об обстановке. Закончив допрос, комдив приказал отвести пленного в соседнюю комнату.
Несколько минут полковник Смирнов просидел молча, в раздумье. Потом решительным движением снял трубку полевого телефона. Вызвал командующего артиллерией дивизии полковника Жилина и отменил артподготовку.
И пошли в части одно распоряжение за другим.
Передовой отряд получил приказ внезапной атакой сбить арьергард противника и с севера войти в Арис.
В 15.30 командир передового отряда доложил, что ворвался в город. В результате скоротечного боя через полчаса, в 16.00 24 января 1945 года город Арис заняли части дивизии. Был отрезан отход к Арису с юга подразделениям 541-й гитлеровской дивизии «фольксштурм».
Наступавшие по южной дороге части нашей дивизии ударили по попавшему в ловушку противнику, успешно продвигались к Арису. Через два часа, в 18.00 все части дивизии соединились в Арисе с передовым отрядом. Деморализованные внезапными действиями советских частей, многие солдаты противника сдались в плен.
Было около 20 часов, когда комдив оторвался наконец от карт, раций и телефонов и быстрыми шагами прошел в соседнюю комнату, где под охраной находился пленный. Науман вскочил. Руки по швам.
— Переведите, — приказал мне полковник. — Все, что он говорил, подтвердилось. Скажите, что я его благодарю.
— Ну а пленного немца распорядитесь, лейтенант, — это уже относилось ко мне, — отправить в штаб корпуса на машине и справку напишите о помощи, которую он нам оказал. Потом можете идти отдыхать.
Полковник крепко пожал мне руку. Это было лучше всяких слов благодарности.
Хочу рассказать и о том, что я узнал о Наумане от него самого.
Он не был до войны ни коммунистом, ни социал-демократом. Рабочий-слесарь из дорожной автостанции. [85]
В армии с 1939 года. Польша, Франция, потом почти три года на Восточном фронте. Победы гитлеровских войск Наумана никогда не радовали, а зверства фашистов ужасали.
— Государство нацистов, виновных в таких зверствах, проливших столько невинной крови, не может быть прочным. Оно обречено на гибель, — говорил Науман.
Мне запомнились и такие слова, сказанные в тот вечер Науманом:
— Много зла принесли народам да и самой Германии нацисты. И все же, несмотря на жесточайший кровавый террор, борьба против нацистов не прекращалась и в самой Германии. Когда я лечился после ранения в дрезденском госпитале, мне в руки однажды попала антифашистская листовка. Значит, борются люди. Антифашисты в Германии — это настоящие герои. Ведь их ежеминутно поджидают арест, тюрьма, казнь. А они борются.
— Мне одно ясно: разгром нацистов начала и довершит ваша армия. И уже тогда те, у нас в Германии, кто по-настоящему боролся против «наци», смогут повести страну по правильному пути, — уверенно говорил мне Науман, немец, который начал политически прозревать.
Это он доказал в тот январский день 1945 года своим мужественным поступком.