Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Спасибо друзьям-полякам

Днем 24 октября 1944 года, когда бой за город Августов был в самом разгаре и наши солдаты успешно отражали контратаки противника, пытавшегося вернуть утраченные позиции, дивизионный инженер-подполковник Михайлов доложил комдиву, что мост через озеро Сайно наведен, можно начинать переправу подкреплений.

Солдаты готовых к переправе подразделений видели, как из-за высоких, подступивших к самому берегу сосен [52] выскочил на песчаную дорогу юркий «виллис» командира дивизии. Автомашина вкатилась на мост и, глухо прогрохотав по его дощатому настилу, легко взобралась на обрывистый противоположный берег и снова исчезла за деревьями.

Машина нашего нового комдива полковника Смирнова мчалась по шоссе на запад, к Августову. Невдалеке от города, справа, промелькнул невысокий вокзал. Прочитав написанный на стене станционного здания гитлеровский лозунг: «Räder rollen für den Krieg» (Колеса вертятся для войны), Смирнов усмехнулся:

— Да, колеса вертятся. Но не в ту сторону, куда фашистам хочется.

Не отрываясь от баранки, шофер комдива мотнул головой в сторону обочины.

— У них много колес совсем уже не вертится.

И в самом деле: обочины дороги и кюветы были забиты автомашинами и орудиями, в панике брошенными гитлеровцами.

Вот и Августов. Машина полковника без остановки пересекла город с востока на запад. Разрушенных зданий почти не было видно. Из донесения, полученного по радио от командира батальона, овладевшего Августовом, комдив уже знал, что фашистские факельщики и подрывники не успели завершить своего черного дела. Внезапная атака наших бойцов предотвратила поджоги и взрывы, которые готовились гитлеровцами и должны были превратить город в груду развалин.

Комдив спешил на свой новый наблюдательный пункт. Автомобиль миновал одноэтажные домики западной окраины. Теперь водитель вел машину на предельной скорости: то слева, то справа от шоссе стеной вставали разрывы вражеских снарядов. Противник интенсивно обстреливал дороги, по которым из города подходило наше пополнение.

Из окопчика у обочины встал боец-регулировщик. Он указал объезд. Еще несколько минут по тряской проселочной [53] дороге — и автомобиль остановился у высотки. Здесь завершалось оборудование НП.

В небольшой траншее на вершине высотки полковника Смирнова встретил майор Нарыжный. Доложив сведения о противнике, майор затем сообщил:

— В городе не обнаружено ни одного местного жителя, ни одного поляка. Не знаю, что с ними гитлеровцы сделали.

Полковник нахмурился.

— Город мы спасли от разрушения, — сказал он, — теперь нужно выяснить, что случилось с людьми.

Комдив приник к стереотрубе и начал внимательно разглядывать позиции немцев. До них было километра два. Фашисты не пожелали занимать оборону в низине у города и отошли на дальние высотки. Так между нашими позициями и обороной врага оказалась нейтральная полоса значительной ширины, местами достигавшая полутора-двух километров.

Полковник долго не отрывался от окуляров. Внезапно он позвал:

— Майор Нарыжный, взгляните.

Нарыжный занял место у стереотрубы.

— Куда это они, по-вашему, стреляют? — спросил полковник Смирнов.

Нарыжный увидел разрыв вражеского снаряда на нейтральной полосе. Вначале можно было думать, что это случайный недолет. Но вот еще один разрыв, третий, четвертый... Огонь врага был прицельным.

Нарыжный в недоумении покачал головой:

— Что за чертовщина. Наших солдат впереди нет.

— Мне тоже это неясно, — сказал полковник. — Но проверить надо. Уже темнеет. Дайте приказание дивизионным и полковым разведчикам просмотреть всю нейтральную полосу.

Полковник вскоре уехал в город на КП. А едва сгустились сумерки, несколько разведгрупп ушло в поиск. [54]

Уже через час Нарыжный смог доложить комдиву первые результаты. Оказалось, что несколько дней назад фашисты насильно мобилизовали работоспособных мужчин на постройку оборонительных сооружений, а всех остальных — женщин, детей, стариков — выселили из Августова. Не желая далеко уходить от родного города, жители укрылись в наскоро отрытых землянках в широкой лощине западнее Августова. Теперь они очутились в ужасном положении — перед гитлеровскими траншеями. Нацисты, вымещая злобу за потерю города на ни в чем не повинных мирных жителях, жестоко обстреливали землянки поляков, буквально не давали им поднять головы.

По своей инициативе, воплотившейся затем в приказ командира, солдаты наших, как их с ласковой шуткой называли, «спасательных команд», ежеминутно рискуя собственной жизнью, ночами, под непрерывным огнем врага выводили с нейтральной полосы десятки польских семей со всем их нехитрым скарбом и даже коровами.

...В непроглядной осенней тьме, прорезаемой лишь мертвенным светом ракет и очередями трассирующих пуль, вдруг слышалось мычание, и из мрака над нашей траншеей показывалась коровья морда. Вслед за этой единственной кормилицей, для которой поляки в нейтральной полосе даже откапывали специальные укрытия, шла вся семья. Позади, прикрывая людей, спасенных от верной смерти, двигались наши разведчики.

Так после взятия нами Августова семья за семьей выходили поляки на свою освобожденную от врага землю. Они со слезами на глазах обнимали и целовали наших солдат. Разведчики, закаленные в боях люди, привыкшие бесстрашно смотреть в глаза смерти, лишь смущенно улыбались, пораженные этими бурными изъявлениями благодарности. Поляки еще и еще раз на прощание крепко жали руки советским воинам и уходили через все еще прифронтовой Августов в тыл, где им не грозили ни гитлеровцы, ни их снаряды. Там им были обеспечены заботливый уход [55] и долгожданный отдых после страшных лет, проведенных в фашистском рабстве.

Прошло несколько дней после освобождения Августова, и Никита Яковлевич Нарыжный смог доложить командиру дивизии, что разведчики проверили метр за метром всю нейтральную полосу до самых позиций врага. Поляков там больше не было, их всех вывели через наш передний край в тыл. Однако оказалось, что история, связанная со спасением поляков, имеет свое продолжение. Но об этом мы узнали несколько позже.

...Шел ноябрь. Канун великого Октябрьского праздника. Эти ноябрьские дни были для разведчиков дивизии весьма и весьма трудными. Они никак не могли взять пленного.

Страшась нашего нового наступления на расположенную теперь всего в нескольких десятках километров Восточную Пруссию, гитлеровцы опутали всю местность, прилегающую к их переднему краю, колючей проволокой, начинили землю минами. Выдвинутые вперед сильные боевые охранения гитлеровцы также оцепили проволочными заграждениями, соорудили минные поля.

Мы теряли разведчика за разведчиком, но никаких результатов не достигали. В общем, дела были неважными, особенно если учесть, что данные, полученные в результате наблюдения, и некоторые другие косвенные признаки говорили, что противник значительно усиливает свои части. Узнать все точно можно было только заполучив «языка».

Стояло раннее утро. Настроение в маленьком домике, который занимал на восточной окраине Августова разведотдел, было скверным. Оно передалось всем: и майору Нарыжному, и мне, и нашему писарю солдату Ефиму Дзыгуну. Было от чего приуныть. Разведчики только что вернулись из очередного неудачного поиска.

Нарыжный, склонясь над картой, зло лохматил свою непокорную шевелюру. Он подготавливал новый вариант [56] поиска с целью захвата контрольного пленного. Вдруг зазвонил телефон. Голос в телефонной трубке был знакомый, бархатистый — говорил начальник оперативного отдела штаба дивизии майор Немчак.

— Давайте к нам. Есть дело по вашей части.

На ходу надевая шинели, мы помчались в центр города, где в большом здании помещался КП дивизии. В комнате Немчака увидели человека в штатском, устало сидевшего на стуле. Руки его опустились чуть ли не до пола. Голова поникла. Казалось, он дремал. Но при нашем появлении открыл глаза и слабо улыбнулся.

Немчак сообщил нам, что этот человек — поляк. Он сегодня на рассвете подполз к нашему переднему краю на правом фланге дивизии, упиравшемся в озеро Нецко. Услышав возгласы: «Товарищи, я поляк!», наши солдаты провели его в траншею.

Возраст сидевшего перед нами было трудно определить. Его изможденное лицо густо заросло. Одет в черный изодранный пиджак и такие же рваные серого цвета брюки. Поляк ломано, но довольно понятно говорил по-русски.

История его была такова. Когда гитлеровцы угоняли из города всех мужчин, он сумел воспользоваться темнотой и бежал из колонны. Спрятался в разрушенной снарядом землянке неподалеку от озера Нецко.

В панике, начавшейся в связи с нашим наступлением на Августов, его попросту не заметили. Но оказалось, что выбраться из укрытия было еще труднее, чем убежать от конвоиров. Землянка, в которой скрывался поляк, оказалась как раз между блиндажом боевого охранения гитлеровцев и их передним краем. Вдобавок от остального пространства нейтральной полосы беглеца отрезала заминированная с обеих сторон тропинка, по которой охранение сообщалось со своим передним краем. С другой стороны был берег озера Нецко, также заминированный гитлеровцами.

Спасительная землянка обернулась ловушкой. В ней [57] беглец прожил между жизнью и смертью около десяти дней. Еды, захваченной из дому и найденной в землянке, хватило при самом экономном расходовании только на неделю. Благо пошли дожди, и воды в землянке было даже в излишке.

Но долго продолжаться так не могло. И это, конечно, понимал поляк. Поэтому он начал более внимательно наблюдать за гитлеровцами. В конце концов он обнаружил то, что искал. Оказалось, что сквозь оборону гитлеровцев есть возможность пробраться. Ею — этой возможностью — он и воспользовался минувшей ночью.

Беседа с поляком подтвердила, что потрепанные за время нашего наступления вражеские части отведены гитлеровцами в тыл, а здесь обороняются новые. Но подробнее о противнике наш собеседник ничего рассказать не мог. Было видно, что он этим огорчен. К сожалению, наш собеседник совершенно не умел обращаться с картой и не мог указать место своего перехода через позиции врага.

Беседа иссякла. Мы молчали. Молчал и поляк.

Вдруг он поднял голову, в упор посмотрел на Нарыжного и решительно проговорил:

— Товарищи, я вам хочу показать место перехода. Разрешите, я вас туда проведу.

Но мы не могли согласиться с предложением этого человека, хотя и сделано оно было от всего сердца. Ведь он едва держался на ногах!

Однако поляк, высказав свою просьбу, был уже безраздельно увлечен открывшейся возможностью. Он стал неотступно просить, даже требовать, чтобы ему разрешили показать место перехода. Видно было, что в этом человеке неуемный заряд ненависти к тем, кто разорил его страну и кому он теперь в силах отомстить, оказывая помощь советским войскам. Это была сейчас его единственная возможность сразиться с врагом, и он ни за что не хотел ее упустить.

Мы просили его отдохнуть хотя бы несколько дней. На [58] это поляк вполне резонно ответил, что за несколько дней все может измениться и его сведения не будут иметь никакой цены. В конце концов было решено, что мы пойдем сегодня ночью.

Кое-кому, может, покажется странным, что разведчики так сразу поверили человеку, пришедшему с той стороны. Но нельзя не верить этому изможденному человеку, трогательно просившему:

— Ну, товарищи, нельзя же ждать целую неделю...

...Вечером этого же дня мы подходили к дому, где размещалась разведрота. Нашего утреннего собеседника мы едва узнали. Он был свежевыбрит, собран, подтянут. Можно было безошибочно определить и возраст: парню было от силы 20–22 года.

Разведчики ужинали перед трудной дорогой. Поляк бодро хлебал густой гороховый суп-концентрат из одного котелка с разведчиком казахом Жангалием Кужановым. Когда они доели, сидевший рядом сибиряк Воробьев, ловкий худощавый солдат с веснушчатым лицом, придвинул к поляку свой котелок:

— Давай, друг, приобщайся.

Поляк прижал руку к сердцу: спасибо, мол, но он больше не может.

Майор не стал докучать поляку лишними разговорами. План операции в деталях был разработан еще днем.

Вот Нарыжный посмотрел на часы. «Пора», — сказал он негромко. Через несколько минут мы тронулись в путь.

...С особенной отчетливостью запомнился мне этот поздний вечер. Сырой холодный ветер, казалось, пронизывал тело насквозь. Мы шли по центру Августова, пересекая его с юга на север. Странное (и скажу — страшное) зрелище представлял собой этот город без жителей. Гулко звучали наши шаги по мертвым, освещенным луной улицам. Редкие сгоревшие и разрушенные артобстрелом дома перемежались со многими кварталами целых зданий. Но [59] нигде не видно было ни одного живого существа. Даже нас, привыкших за войну к разрушениям и смерти, эта картина угнетала.

Сбоку я посмотрел на шагавшего рядом поляка. Его лицо было сосредоточенным и печальным. Он упрямо смотрел прямо перед собой. О чем думал он в эти минуты? О том, во что превратили фашисты такой красивый, аккуратный городок у озер, его родной Августов? Или, может быть, о том, где его семья? Но скорее всего он думал о предстоящем деле, первом в его жизни настоящем боевом деле.

Грустные и притихшие улицы Августова закончились. Мягкая песчаная полевая дорога вилась между сосен. Справа слышались равномерные глухие всплески. Это шумели волны. Мы приближались к берегу озера Нецко. Через несколько минут показались позиции дивизионной артиллерии. Батарейцы знали о предстоящей разведке. В случае необходимости они должны прикрыть разведчиков огнем. Артиллеристы жмут руки разведчикам. Желают счастливого пути. Вот и полковые «сорокапятки». Навстречу нам отделились от опушки только что соскользнувшие с деревьев разведчики-наблюдатели. Это был передний край. Наша траншея в нескольких метрах впереди леса. Она одним концом упиралась в озеро.

Зашуршала, осыпаясь, земля. В траншею один за другим спрыгнули саперы.

— Проход готов, — коротко доложил Нарыжному старший.

Разведчики сидели на дне траншеи и торопливо в последний раз перед поиском затягивались самокрутками.

— Пошли, — негромко, но внятно проговорил майор, дождавшись, пока луна не спряталась за тучи. И, ловко вспрыгнув на бруствер, подал поляку руку.

Мы были уже на нейтральной полосе, в «нейтралке», как сокращенно называли ее фронтовики. Странное чувство испытываешь здесь. Впереди уже нет «своей» земли. [60]

Свое здесь только плечо товарища. Мы шли пригнувшись, почти в след друг другу, по узкой обрывистой тропинке, тянувшейся возле самого берега озера. Казалось невероятным, как наш проводник в абсолютной темноте может так быстро и безошибочно ориентироваться на местности. Конечно, ведь это была его земля. Здесь он вырос, здесь ему знакома и близка каждая тропка.

До немецкого боевого охранения было, по нашим расчетам, совсем близко, когда случилось непредвиденное. Нет, немцы нас не заметили. Иначе бы нам, конечно, несдобровать. Вся местность перед своими позициями была у гитлеровцев пристреляна. Просто они, как обычно, пустили несколько мин наугад. И осколком одной из них ранило нашего проводника в кисть левой руки. Воробьев быстро и ловко наложил ему повязку. Мы не услышали ни единого стона. Майор чуть слышным шепотом предложил поляку вернуться. Ответом было короткое «Нет!». Поляк выразительно прижал руку майора к своей ноге, как бы давая понять: ноги в порядке, дойду.

Теперь мы были недалеко от проволочного заграждения, возле боевого охранения противника. Выглянула луна, заставив нас надолго прижаться к холодной, но спасительной земле. Наконец она уплыла за тучи. Стало совсем темно. Старший группы захвата лейтенант Виноградов сжал кисть здоровой руки поляка. Это был сигнал «вперед», Разведгруппа скользнула к берегу. Разведчики словно растаяли в темноте.

Следует сказать несколько слов и о том, как был организован этот поиск. Разведгруппа в этот раз была разделена на три группы. Две группы — захвата и ближнего обеспечения — ушли в тыл гитлеровского боевого охранения. Третья группа, самая большая, осталась перед проволочным заграждением. Ее задачей было обеспечить отход разведчиков. Эту группу возглавлял командир разведроты старший лейтенант Калямин. Здесь же находился и начальник разведки дивизии Нарыжный, руководивший поиском. [61]

Сигнализация для нашей артиллерии — ракетами. Майору была дана телефонная связь с переднего края.

И вот через несколько минут после ухода группы Виноградова к майору подполз один из двух связистов, включенных в нашу разведку. Он доложил, что на линии порыв и вблизи повреждения не обнаружено.

Нарыжный тут же приказал связисту проверить линию. В обычной обстановке для этого дела было достаточно одного человека. Но мы находились на нейтральной полосе, и майор приказал вместе со связистом идти мне и одному из разведчиков.

— Проверите линию, устраните повреждения и ждите нас на своем переднем крае, — шепотом отдал мне распоряжение майор.

Возражать было бесполезно. Тем более что еще до поиска Нарыжный вообще долго не соглашался брать меня с собой. Аргумент был простой:

— Переводчик у меня один. А в разведке всякое бывает. Чего будет стоить пленный, если разговаривать с ним будет некому?

В конце концов майор нехотя согласился взять и меня с собой. А теперь был удобный предлог спровадить меня обратно. И мы отправились вдоль линии. Возвращение прошло без особых приключений. Примерно на половине пути мы обнаружили обрыв. Провод был перебит. Связист быстро устранил повреждение.

...Томительно тянутся минуты ожидания. Уже больше получаса я сижу на дне траншеи. К уху плотно прижата телефонная трубка. Но вот, наконец, раздается радостный голос Нарыжного:

— Полный порядок! Пошли обратно.

Я передал трубку связисту и бросился в расположенную рядом землянку командира стрелковой роты. Вызвал командира артдивизиона. Сообщил, что разведчики возвращаются.

В ту минуту, когда я вернулся в траншею, вдалеке [62] послышались выстрелы. В небо взвилась зеленая ракета. Это был сигнал разведчиков для артиллерии. Земля вздрогнула. Один залп наших орудий следовал за другим. Артиллеристы мощным огневым щитом прикрывали отход разведчиков. Не осталась в долгу и гитлеровская артиллерия. Но бьет она беспорядочно. Лишь изредка где-то рядом грохочут взрывы и вздрагивает траншея.

Вот и разведчики. Разгоряченные поиском, они один за другим спрыгивают в траншею. Здесь и «гостинец» — пленный. На плечах у него фельдфебельские погоны. Последними в траншею спускаются майор Нарыжный, поляк-проводник, разведчики Кужанов, Бечиков и Воробьев.

Поляка хлопают по плечу, стискивают в крепких объятиях. Вдруг проводник мертвенно бледнеет и в изнеможении прислоняется к стенке траншеи.

— Хороши мы, — говорит майор, — он ведь ранен. — И громко добавляет: — Фельдшера скорее сюда!

В самом деле, повязка на руке поляка насквозь промокла. Подбегает фельдшер. Накладывает новую повязку. Уводит поляка в свою землянку.

Тем временем здесь же в траншее начинается допрос. Пленный оказался из штаба батальона. Он накануне вечером пришел во взвод, который нес службу в боевом охранении, чтобы произвести какую-то проверку. Такая «рыбка» нам и была нужна. Фельдфебели — народ осведомленный.

Фельдфебель Вагнер был степенный человек, детина саженного роста, старый служака.

Вагнер давал показания об обороне частей 131-й пехотной дивизии, рассказал кое-что об укреплениях на границе Восточной Пруссии, которые он видел, возвращаясь недавно из отпуска.

Задал я Вагнеру вопрос о настроении в армии, в Германии. Фельдфебель был по-солдатски прямым человеком.

— Настроение дрянь. (Правда, выразился он куда сильнее.) А как ему другим быть? Все вопили, и я тоже: «Победа, победа, Германия превыше всего». А теперь? [63]

Германия лежит в развалинах. Был дома. А дома-то нет. Весь мой город американцы вдребезги разбомбили. Хорошо еще, что жена с детьми вовремя в деревню к родственникам уехала.

— Ну а тут на фронте ничем не лучше. Только и думаешь: не слышно ли с севера гула русских пушек? Там, у Гольдапа, ваши уже на немецкой земле. Кто из нас пережил разгром в Белоруссии (я, например, из-под Минска еле ноги унес), тот знает, что летний удар, конечно, не последний. Того и жди — снова удирать придется. Какое уж там настроение... — Фельдфебель в сердцах махнул рукой. — Службу, ясное дело, несут исправно. Мы, немцы, народ дисциплинированный. Приказ — есть приказ. Но никто уже ни во что не верит. Разве фанатики. Так таких не очень много осталось...

Но что же произошло с момента ухода разведчиков до их возвращения с победой?

Вот изложение рассказа о завершении поиска, который я запомнил со слов Кужанова и Воробьева.

Поляк первым вступил в ледяную воду. Медленно, чтобы не было слышно всплеска, он пошел по пояс в воде вдоль берега. Через несколько десятков метров проводник повернул к берегу. Здесь и было «заветное» место.

Дело в том, что, заминировав берег, гитлеровцы оставили неподалеку от блиндажа боевого охранения узенькую тропочку, по которой солдаты только по ночам ходили за водой к озеру. Эту тропинку наши разведчики-наблюдатели не могли видеть, так как она находилась на обратном скате высотки.

Тропочка эта шла от озера прямо к дверям дзота боевого охранения. Наблюдая за гитлеровцами, поляк открыл эту тропочку, ставшую для него дорогой к свободе.

Он второй раз в течение суток ступил на тропинку. Теперь уже не беглецом, а воином.

Все было тихо. Разведчики, а поляк во главе их, медленно и осторожно, метр за метром, двигались вверх по [64] тропинке. По наблюдениям нашего проводника, в это время ночи примерно половина состава охранения немцев находится в блиндаже, а остальные — впереди в траншее.

Вот из тьмы вырисовался дзот. Теперь лейтенант Виноградов движением руки отсылает поляка назад. Но не тут-то было. Поляк продолжает ползти вместе с разведчиками. Тогда Виноградов решительно берет проводника за плечо. Майор приказал ни в коем случае не рисковать жизнью проводника. Нехотя поляк уполз вниз к озеру. Пять разведчиков лежат у самого дзота.

Если для меня в своей траншее томительно бежало время, то как должно идти оно для них во вражеском логове? Выдержка, железная дисциплина — вот что сейчас было оружием разведчиков.

Наконец-то скрипнула дверь, и в луче света, павшем изнутри дзота, тускло блеснул фельдфебельский погон. Бывают же дела, которые даже фельдфебель не может сделать в блиндаже...

Смутно ориентируясь в новом для него, как выяснилось позже, месте, фельдфебель неосмотрительно шагнул прямо в сторону разведчиков и в ту же минуту попал в их железные объятия. Мгновение пошло на то, чтобы заткнуть кляпом рот пленному и спеленать его, что называется, по рукам и ногам.

Скорее вниз, к озеру... Оказывается, поляк не ушел. Он остался на берегу вместе с группой ближнего обеспечения.

Лишь убедившись, что все возвращаются, он последним вошел в воду.

Только через десять минут гитлеровцы обнаружили исчезновение фельдфебеля и начали сильную стрельбу. Но они опоздали. Разведчики были уже далеко вместе с пленным, который, как пишут в разведсводках, сообщил ценные сведения.

Утром мы отправляли проводника в тыл, в госпиталь. [65]

Долго махали вслед уезжающему новому другу наши солдаты, пока автомашина не скрылась за поворотом.

Радостно, с чувством исполненного долга, встретили разведчики 27-ю годовщину Великого Октября.


Припоминается мне еще одна история о мужестве наших разведчиков, о помощи, которую им оказали польские друзья.

...15 ноября 1944 года темной ночью к западу от Августова в районе деревни Слепск разведчики во главе с уральцем младшим лейтенантом Николаем Павловичем Сарафановым проникли через передний край врага. С ним были старший сержант Павел Ларионов, сержанты Александр Фокин, Павел Картавенко, Иван Головко, рядовой Александр Самсонов.

Группа Сарафанова преодолела по бзздорожью многокилометровый путь и в ночь с 16 на 17 ноября в районе Правдцискена вышла к границе Восточной Пруссии.

...Медленно рассветало. Туман плыл сначала сплошной пеленой. Потом только рваные клочья поднимались из низины. Солдаты-разведчики молча наблюдали. В нескольких десятках метров от них была Восточная Пруссия.

Здесь пока тихо. Холодные порывы ветра бросают косые струи дождя. Сарафанов всматривается в очертания вражеской обороны. Не пропустить бы ни одной детали, ни малейших подробностей. Карандаш бегает по взмокшей бумаге. Разведчики неподвижно лежат на размякшей земле. Насквозь промокли маскхалаты, холод сводит руки, ноги. Но нельзя ни двигаться, не шевелиться, ни разговаривать, ни даже — боже упаси! — кашлянуть.

Неподалеку от реденькой рощицы, где укрываются разведчики, проходит грунтовая дорога. По ней к фронту и от переднего края идут автомашины, движутся вражеские солдаты. Все эти передвижения, их интенсивность фиксируют [66] разведчики. За день сделаны десятки записей о наблюдениях.

...Осенью рано темнеет. Сарафанов приподнимается, оглядывается и неслышно уходит в темноту, на восток. За ним след в след — остальные разведчики. Долго шли по холодной воде неглубокого ручья. Теперь, если и обнаружит враг следы в рощице, то у берега ручья они оборвутся.

Еще на пути к границе Восточной Пруссии приметил Сарафанов заброшенный хуторок неподалеку от польской деревушки. Там решено было переночевать. Вот и хуторок.

Но что это? Из темноты слышен чей-то разговор. Сарафанов прислушался. Нет, это не немецкий, говорят по-польски. На минуту командир задумался. Перед уходом в тыл врага ему не рекомендовали вести захват пленных: ведь этим можно было бы обнаружить себя. Задача была — произвести наблюдение на границе, к себе внимания не привлекать. Но с поляками можно и нужно поговорить, решает командир.

Рисковать всей группой нельзя. Сарафанов посылает на хутор разведчика, немного владевшего польским языком. Вся разведгруппа вслед за ним приближается к дому, чтобы прийти на помощь товарищу, если это будет нужно. Напряженное ожидание. Проходят одна за другой томительные минуты. Но вот из темноты появляется разведчик. Чуть слышно шепчет:

— Порядок. Здесь друзья!

Вскоре разведчики уже уютно устроились в душистом сене на чердаке дома. Здесь трое. Двое — в дозоре у дома. Сарафанов в это время сидел за столом в маленькой, почти пустой комнате. Напротив, положив на стол тяжелые, узловатые крестьянские руки, хозяин дома, пожилой поляк.

— Все фашисты проклятые забрали, — говорит угрюмо поляк и обводит рукой вокруг. Изъясняется он на довольно чистом русском языке. Оказывается, до революции служил солдатом в царской армии. [67]

Старый солдат хорошо ориентируется по карте, у него цепкая память. И вот уже появляются на карте, которую достал из планшета Сарафанов, обозначения огневых позиций вражеской артиллерии, скоплений пехоты.

Поляк подробно рассказывает Сарафанову о расположении штабов и складов. Он, конечно, не знает, что происходит внутри, на строго охраняемых врагом объектах. Но ведь видно, куда везут горючее, куда снаряды, а откуда день за днем выезжают штабные автомашины и мотоциклисты. Сарафанов благодарит поляка, а тот пожимает плечами и говорит:

— Спасибо скажете, когда до своих карту донесете.

— Постараюсь, — скупо улыбается Сарафанов.

Днем поляк уходит в деревню, что в двух километрах.

На хуторе остается его жена, молчаливая старая женщина.

.Она сытно накормила разведчиков, которые по очереди покидали свое убежище на чердаке, чтобы побыть в тепле.

Опустившись на стул, положив на колени такие же, как у мужа, натруженные руки, женщина молча переводила взгляд с солдата, сидевшего за столом, на висящую на стене большую фотографию. От поляка Сарафанов, а от него и разведчики уже узнали, что на снимке — сын стариков. Он служил на флоте в 1939 году в польском порту Гдыне. В дни ожесточенных боев с гитлеровцами пропал без вести.

Медленно текли минуты и часы. В полдень из деревни вернулся старик. Он был чем-то взволнован.

— Беда, — проговорил поляк задыхаясь, — беда, пан офицер. Фашисты наткнулись на ваши следы у границы. Но потом их, наверное, опять потеряли. Рыщут по всей округе. В деревне была облава. Искали в каждом доме. Ничего не нашли. Грозили взять заложников. Потом кто-то сообразил. Сказали, что действительно ночью видели каких-то людей в селе, вроде бы то были немцы, и внимания не обратили на это. А спрашивавшим немцам из полевой жандармерии показали дорогу, по которой ушли неизвестные. [68] Ну а показали как раз в противоположную от моего хутора сторону.

Тут поляк чуть заметно ухмыльнулся в седые усы. А Сарафанов понял, кто был автором версии о маршруте неизвестных людей, «появившихся» в селе.

Поляк продолжал:

— Радоваться вам рано, могут и вернуться.

— Встретим их как полагается, — в тон старику ответил младший лейтенант.

В напряженном ожидании прошел весь день. Но гитлеровцы так и не появились. Ведь в той стороне, куда их направили поляки, простирался лесной массив, который и за несколько дней целой дивизией не прочесать.

Вечером, провожая разведчиков, поляк указал им несколько маршрутов к переднему краю. Да, хорошо знал свои лесные края старый поляк, недаром прожил здесь почти всю свою жизнь.

Двигаясь по ориентирам, указанным стариком, группа Сарафанова благополучно добралась до линии фронта и, не замеченная противником, перешла ее в ночь на 19 ноября почти в том самом месте, где начинала свой путь в тыл врага. Командование получило ценнейшие сведения, добытые во вражеском тылу.

Дальше