В дни суровых испытаний
Мины — это опасно
Обучая курсантов, учился сам. Хотелось сдать экзамены за Высшее военно-морское инженерное училище имени Ф. Э. Дзержинского. К этим экзаменам я готовился и, видимо, сумел бы выдержать их, но грянула война.
В училище был сформирован отряд. В его составе мне предстояло отправиться на фронт. Но поступил новый приказ.
Противник на море стал активно применять неконтактные магнитные мины. На флотах нужны были специалисты по этим минам. Меня направили на курсы, чтобы более глубоко изучить современное минное оружие.
Курсы находились в Астрахани. Зачислили в группу минеров. Казалось сперва, что слушатели напрасно тратят время на изучение уже знакомой техники и оружия. Но скоро убедились, что многое нам неизвестно.
Мы хорошо знали старое оружие. На курсах же начали изучать мины нового образца, и не только отечественные, но и иностранные — английские, немецкие, американские.
Поближе ознакомились и с обстановкой на наших флотах. Меня, естественно, больше всего интересовало Черноморье.
Еще в начале мая 1941 года начальник минно-торпедного управления Черноморского флота Григорий Лаврович Румянцев получил задание особой важности: весь минный боезапас, находящийся в обычных складах и на открытых площадках, срочно укрыть в подземные хранилища.
Григорий Лаврович понимал, что на плечи личного состава склада и минной партии ложится нелегкая задача. [27]
Но он надеялся, что Константин Иванович Сулоев, которому поручалась эта ответственная задача, с ней справится. Человек исполнительный, трудолюбивый, требовательный до придирчивости, Сулоев был хорошим организатором, умеющим повести людей за собой, мобилизовать их на самоотверженный труд.
В эти напряженные дни настоящими помощниками Сулоева были начальник корпусного цеха Поликарп Евсеевич Биланов, начальник приборного цеха Борис Иванович Мишаткин, мастер цеха Матвей Иванович Облогин, старшина катера Константин Иванович Галушкин. Работали они без выходных, часто оставались на ночь, чтобы как можно быстрее укрыть боезапас в надежное место.
Через сорок дней, 21 июня, Румянцев доложил в штаб флота о выполнении задания. Сулоев тепло поблагодарил рабочих и разрешил всем отдыхать.
— Три дня можете не выходить на работу, — сказал он и, обратившись к старшине катера Галушкину, попросил его сейчас же доставить всех на пристань.
Последний рейс Галушкина был к Минной пристани. Здесь он у стенки оставил катер и направился к своему дому. Брезжил рассвет. Галушкин устало шел по дороге. В этот момент в небе появились самолеты. Зенитная артиллерия открыла по ним огонь.
Галушкин остановился. Подумал, что на флоте проводится очередное учение. Но взрыв огромной силы, раздавшийся неподалеку от его дома, заставил подумать о другом — война. Константин Иванович побежал на свой катер. Там уже находились мичман Ряднов, инженер-нормировщик Егоров и другие.
— Вот так отдохнули, — сказал Ряднов и замолчал.
Когда военнослужащие и рабочие прибыли на склад.
Румянцев поблагодарил их за многодневный и самоотверженный труд и заметил:
— Один день задержки, и мы бы опоздали. А теперь наши мины в надежном укрытии.
С началом войны минно-торпедному управлению флота работы прибавилось. Противник, стараясь блокировать наши военно-морские базы, усиленно ставил мины. Из них самыми опасными для кораблей были неконтактные. Первое время наши специалисты не знали, как с ними бороться. [28]
Командование флота было обеспокоено отсутствием эффективных средств борьбы с магнитными минами. Предложенный неконтактный трал мог решить задачу, но нужно было знать определенные данные по устройству вражеских мин. Возникла необходимость разоружить хотя бы одну из них.
...Начальник минно-торпедного управления Румянцев долго ломал голову над сложным вопросом. Из штаба флота приказали выделить опытного специалиста, способного разоружить мину, обнаруженную в районе Очакова. Кого послать? Кому поручить сделать первый шаг к разгадке секрета вражеского оружия? Ведь нет ни инструкции, ни простого описания немецких неконтактных мин. Англичане, правда, уже несколько лет воюют с гитлеровской Германией, кое-какими сведениями располагают, но эти сведения не спешат сообщить нам.
«Больше всего для такого дела подходит минер Михаил Иванович Иванов, — размышлял Григорий Лаврович Румянцев. — В работе безупречный, энергичен, свое дело знает. Но приказать ему разоружить мину не могу. Нужен доброволец». И сначала решил побеседовать с Ивановым.
Когда прибыл Иванов, Румянцев спросил:
— Михаил Иванович, есть распоряжение штаба флота. Нужно разоружить неконтактную мину, обнаруженную в районе Очакова. Задание очень ответственное. Кого бы вы могли порекомендовать? Дело это сложное и опасное. Нужен опытный специалист с крепкими нервами.
Иванов, давно работавший в минно-торпедном управлении и хорошо знавший своего начальника, сразу догадался, в чем дело... Он понял тонкий намек Григория Лавровича: мол, берись-ка, дорогой товарищ, за это ответственное задание. А Румянцев испытывающе смотрел на Иванова и ждал, что тот ответит.
— Да, — сказал Иванов, — дело действительно сложное и ответственное, и вряд ли я смогу кого-либо порекомендовать для выполнения такого поручения. Вот если бы предложили мне... Я бы посчитал это за честь. [29]
— Разоружение неизвестных мин противника — дело рискованное...
Иванов перебил:
— Рискованное, но необходимое. А раз надо — с опасностью считаться не приходится. Я готов выехать в Очаков.
— Действуйте, но будьте осторожны. Мина есть мина, тем более неизвестного образца...
— Постараюсь, — заверил Иванов и вышел из кабинета начальника.
В распоряжение Иванова был выделен катер, чтобы он мог побыстрее добраться в Очаков и без особой задержки доставить аппаратуру разоруженной мины в Севастополь.
О разоружении магнитной мины ныне капитан 1 ранга в отставке Николай Дмитриевич Квасов рассказывал:
— В первые дни войны я служил флагманским минером Одесской военно-морской базы. Очаковский район входил в зону нашей деятельности. Повсюду на побережье были созданы посты, организовано наблюдение за минными постановками, которые производили вражеские самолеты.
В последних числах июня был очередной налет авиации противника на Очаковский рейд и фарватер Днепро-Бугского лимана. Гитлеровские летчики бросили и авиабомбы, и мины. Одна из мин упала на сушу и взорвалась, вторая скрылась в воде метрах в тридцати от берега. Место ее падения было засечено.
Мне, как флагманскому специалисту, пришлось обследовать место падения мины. Лежала она на полуметровой глубине, зарывшись носовой частью в песчаный грунт лимана. Позвонил в Севастополь, сообщил о своем решении разоружить эту мину. Но мне предложили подождать, а потом передали, что в Очаков прибудет Михаил Иванович Иванов, и мы должны вместе подумать, как поступить, с чего начать разоружение опасной находки. А подумать было над чем...
Николай Дмитриевич еще до приезда Михаила Ивановича кое-что подготовил для разоружения мины: оборудовал укрытие для людей, подобрал диамагнитные (бронзовые) [30] отвертку и плоскогубцы. Специальных ключей и другого инструмента не было. Пришлось работать с тем, что имели.
Встретил прибывшего в Очаков Иванова, и вдвоем направились к обнаруженной мине. Трактором ее выбуксировали на берег, зацепив пеньковым тросом длиною около двухсот метров. Два часа минеры не подходили к ней, выжидали...
Мы представляли, какую опасную работу надо выполнить. Любое неосторожное движение могло вызвать взрыв. И вот склонились над выбуксированной миной. Сразу определили — корпус, выкрашенный в серый цвет, алюминиевый. С чего начать?
— Произведем сначала внешний осмотр, снимем размеры мины и отдельных ее деталей, — предложил Иванов. — Внимательнее всего надо отнестись вот к этим горловинам и крышкам.
— Да, чтобы проникнуть внутрь через горловины, придется отворачивать гайки и снимать крышки, — согласился я.
Действовали осторожно, расчетливо. Произвели осмотр и обмер мины. Данные записали и отнесли в укрытие, где находились обеспечивающие нас люди.
— Сам знаешь, — говорил Иванов, — всякое может произойти. Поэтому надо делать так, чтобы о каждом нашем шаге, а не исключено, что любой из них окажется последним, знали товарищи. Снимем крышку — отнесем. Извлечем какую-то деталь или прибор — сразу в укрытие.
На этом и порешили. Начали отдавать нажимное кольцо одной из горловин.
— Как мы узнали позже, это была горловина инерционного взрывателя — очень чувствительного и опасного прибора. Извлекли его, и я с ним сразу отправился в укрытие. Там прибор сфотографировали, а я вновь отправился к месту разоружения.
Каждый прибор после извлечения его один из нас относил в укрытие. Для чего это делалось? Мина могла взорваться в любое мгновение, и наши труды пропали бы. А принятые меры позволяли сохранить хотя бы то, что уже вынуто из мины...
Очень мешал начавшийся вдруг проливной дождь. Пришлось раздеться до трусов, а снятую одежду использовать [31] для того, чтобы как-то прикрыть аппаратуру мины. Приборы заворачивали в китель или брюки и отправляли в укрытие.
Так постепенно были вскрыты горловины, извлечены первичный и вторичный детонаторы, прибор срочности, гидростат, запальный стакан. Добрались и до часового механизма.
В аппаратной камере обнаружили замыкатель. Он оказался магнитным, то есть замыкал цепь на взрыв под воздействием магнитного поля проходящего поблизости корабля.
Работали часа три. В полной мере мы тогда не представляли всю опасность, какую хранила в себе разоружаемая мина. Больше волновала погода. Дождь не прекращался. Заботливо укрывали от влаги каждую деталь, каждый прибор. Помнили только об одном; действовать осторожно, не спешить. Это и позволило одержать победу.
Первая магнитная мина была разоружена. Это произошло 5 июля 1941 года. Все приборы и аппаратуру сложили в ящик, и Иванов отправился с ним в Севастополь.
Подвиг минеров Родина по достоинству оценила. Михаил Иванович Иванов и Николай Дмитриевич Квасов были награждены орденами Красного Знамени.
Когда изучили все приборы и принцип их действия, то сделали неутешительный вывод: только случайность спасла разоружающих от гибели. Видимо, взрыв не произошел потому, что мина лежала на малой глубине, гидростат ее не сработал и не привел схему в боевое положение. Оказался неисправным и инерционный взрыватель. Кроме того, противник еще не начал применять различные «ловушки» и ликвидаторы, которые при разоружении уничтожали мину. Так что, прямо скажем, нашим товарищам крепко повезло.
Все это определили специалисты, занимающиеся изучением неконтактных магнитных мин противника.
До войны в Севастополе изучением мин занималась минно-торпедная испытательная партия. Начальником ее был капитан-лейтенант Михаил Александрович Яковлев. Он, как и многие другие, полного представления о неконтактном [32] минном оружии не имел, а может, и не предполагал о существовании такого оружия.
С началом войны партия и правительство приняли срочные меры по разработке отечественных магнитных мин и изучению вражеских неконтактных. На Черноморский флот направили крупных ученых и специалистов-минеров. Они и создали лабораторию по исследованию этого грозного оружия.
Лабораторию возглавил капитан 2 ранга Мещерский, помощником его назначили майора Верещагина. Располагалась лаборатория на территории Охраны водного района (ОВРа).
Но пока ученые и специалисты изучали неконтактные мины и вырабатывали рекомендации, как бороться с ними, на флоте начали применять некоторые меры по уничтожению таких мин. Магнитные мины подрывали фугасами, глубинными бомбами, использовали простейшие тральные средства — железные баржи, груженные металлическим ломом, примитивные электромагнитные тралы.
Немало интересного о минах узнали и слушатели на курсах. Стало известно, что противник в своих минах применяет различные приборы и постоянно совершенствует их.
Вскоре и противник убедился, что донные мины довольно уязвимы. После их постановки стоило пройти над ними быстроходному катеру и сбросить в это место глубинные бомбы, как они взрывались или выходили из строя и уже не были опасными для кораблей.
Тогда противник начал применять различные новшества. Прибор срочности приводил мину в боевое положение не сразу после постановки, а через определенное время. Это затрудняло их траление.
Хитроумным был и прибор кратности. Он вступал в действие после отработки гидростата и приводил схему мины в холостое срабатывание. И получалось, что, скажем, пятнадцать судов или тралов пройдет, а шестнадцатый будет взорван.
А как затруднено было траление! Ведь тральщикам требовалось десятки раз пройти одним и тем же галсом, чтобы добиться безопасности плавания кораблей.
Работа ответственная. [33]
Когда фашисты узнали, что их мины советские минеры разоружают, они стали применять ликвидаторы и «ловушки», взрывающие их при подъеме на поверхность или при разоружении на берегу.
При изучении мин на курсах мы пользовались уже готовыми данными об их устройстве. Эти данные ценой огромного риска добывались нашими минерами.
Первый трагический случай на Черном море, связанный с разоружением мин, произошел 14 сентября 1941 года в Новороссийске. Погибли флагманский минер Новороссийской военно-морской базы старший лейтенант Семен Ильич Богачек и инженер-конструктор Борис Товьевич Лишневский, а капитан 3 ранга Александр Иванович Малов был контужен и долго пролежал в госпитале.
Специалисты столкнулись с таким фактом, что, несмотря на точное определение места падения мины и многократное прохождение над этим местом катера с тралом, все же мина не взрывалась. Надо было определить, почему так происходит. Минер капитан-лейтенант Иван Васильевич Щепаченко решил разгадать этот секрет. На тральщике он подошел к месту падения одной из вражеских мин.
Разоружить эту мину ему поручили с Иосифом Александровичем Ефременко.
Готовились к операции тщательно. Ефременко и Щепаченко побеспокоились об охране места разоружения, проинструктировали весь личный состав, участвующий в этом опасном мероприятии.
Водолазы остропили мину. Ее отбуксировали к берегу, вытащили на сушу.
Помня о случае в Новороссийске, Ефременко и Щепаченко выждали минут тридцать, а потом подошли к мине, чтобы решить, как начать ее разоружение.
Мина лежала горизонтально, горловиной вторичного детонатора вверх. Горловина инерционного взрывателя оказалась внизу. К ней было трудно подобраться еще потому, что под нее попал буксирный конец.
Первым один на один с миной остался Ефременко. Он должен был извлечь электрический запал. При вывинчивании пробки этого запала Ефременко услышал сильное шипение и поспешил в укрытие. Потом вместе с Щепаченко [34] они определили причину этого шипения. Мина лежала в воде, была холодная, а когда оказалась на берег, то ее нагрело солнце. Находящийся в ней воздух расширился, давление его увеличилось, вот он и вырвался наружу с таким шумом.
Ефременко вновь подошел к мине. Он извлек из горловины электрический запал, а затем медным ножом перерезал идущие к нему провода. Первая часть опасной работы была завершена. Ефременко облегченно вздохнул и вернулся в укрытие.
К мине подошел Щепаченко. Ему предстояло сделать подкоп, чтобы получить доступ к горловине инерционного взрывателя. Много времени заняло и освобождение горловины от буксирного конца.
Отдохнув немного, он начал отворачивать кольцеобразную гайку, придерживая при этом инерционный взрыватель, чтобы он не проворачивался, ибо от малейшего неосторожного движения мог произойти взрыв.
Легко представить, как волновался Щепаченко, когда стал извлекать инерционный взрыватель вместе с запалом и двумя шашками вторичного детонатора. Как только он вынул все это «хозяйство», сразу же бросил его в сторону и замер в ожидании. Секунд через восемнадцать последовал взрыв, но он был слабым и никакого вреда не причинил.
Щепаченко подошел к Ефременко, обсудили, что предпринять дальше. Оба вернулись к мине и тщательно ее осмотрели. Решили, что детонаторов больше нет, и начали отворачивать гайки на крышке, закрывающей отсек с аппаратурой.
К этому времени из минно-торпедного управления флота к месту разоружения мины прибыл инженер-капитан 3 ранга Иван Иванович Иванов. С разрешения Ефременко он стал помогать отворачивать гайки.
Когда предстояло отвернуть последние пять гаек, Иванов и Ефременко отошли в сторону метров на двадцать пять, чтобы перекурить. У мины остался один Щепаченко. Через некоторое время он крикнул им:
— Осталось отвернуть последнюю гайку...
Как только Щепаченко отвернул ее на несколько оборотов, крышка аппаратной камеры отошла от корпуса мины, [35] благодаря чему под действием пружины замкнулись контакты специального заряда, предназначенного для уничтожения аппаратуры.
Произошел взрыв. На беду Иванов и Ефременко в это время приближались к мине. Недалеко от нее находился и краснофлотец Щерба, который был убит наповал.
Иванова, Ефременко, Щепаченко санитары уложили на носилки и отнесли в машину скорой помощи. Матросы советовали доставить раненых в госпиталь на шлюпках. Так они и поступили с Щепаченко. А Иванова и Ефременко, которые были в тяжелом состоянии, врачи брать не разрешили и повезли в объезд вокруг Инкермана.
Иван Иванович Иванов скончался в машине. Не долго прожил и Иосиф Александрович Ефременко. Он умер в госпитале. В живых остался только Иван Васильевич Щепаченко... Это случилось 4 октября 1941 года.
С каждым днем работать с минами становилось все опаснее и опаснее.
Представьте, что на грунте лежит мина неизвестного образца. Нужно ее разоружить и изучить, чтобы разработать методы борьбы с нею. Поднять ее на поверхность воды или выбуксировать на берег нельзя: специальный прибор — гидростат — взорвет ее, как только давление водяного столба уменьшится до определенных величин. Опасно разоружать мину и на дне: установленная «ловушке» может взорвать ее, если станешь снимать какую-нибудь крышку или прибор. Где же выход?
Помощник флагманского минера капитан-лейтенант Григорий Николаевич Охрименко предложил обезвреживать мины прямо под водой. Спустившись на дно, специалист должен сделать мину неопасной при дальнейшем разоружении ее на берегу. Для этого нужно было уже на глубине извлечь те приборы, которые обеспечивают взрыв.
Охрименко прибыл к водолазам ОВРа. В беседе на причале со специалистами он рассказал о минах, подчеркнул, как опасна работа с ними.
— К сожалению, точного устройства мин мы не знаем, — говорил Охрименко. — Нам известны лишь некоторые характеристики отдельных приборов. И точно сказать, какую снимать крышку или какой болт отворачивать безопасно, мы не можем. [36]
Водолазы поняли, как опасна работа с минами на грунте. Жадно затягиваясь папиросами, каждый сосредоточенно думал, взвешивал свои способности, шансы на благополучный исход дела. Воинский долг повелевал — кому-то надо идти. Первым заговорил Леонид Викулов.
— Прошу послать меня. — Старшина 1 статьи Викулов посмотрел на своих товарищей и улыбнулся: — Тут все женатые собрались, у каждого детишки, а я холостой. Разрешите мне.
Все смотрели на Леню Викулова. Кто-кто, а водолазы знали, какое это ответственное задание.
Вместе с Викуловым работать вызвался мичман Болгов.
Григорий Николаевич Охрименко долго беседовал с Леонидом Викуловым, рассказывал ему, что нужно сделать во время первого спуска под воду.
После инструктажа Викулов надел водолазный костюм. Улыбнулся товарищам, мол, все будет в порядке. Настала минута спуска под воду. Мищенко начал задраивать иллюминатор шлема, тихо говорил другу:
— Будь осторожен, только посмотри на мину — и назад. Важно определить, какой это образец. Минеры подскажут, что с ней делать дальше.
— Качай воздух! — подал команду мичман Болгов.
Викулов начал спускаться под воду. Шланг и подъемные концы у него были длиннее обычных — метров до 250. К месту, где лежала мина, обозначенная буйком, Викулов шел минут пятнадцать — путь его был отмечен легкими пузырями воздуха.
Наконец водолаз остановился. Личный состав, находившийся на боте, замер в ожидании. Настал тот ответственный момент, когда в любое мгновение может произойти взрыв.
Но взрыва не было.
Прошло минут двадцать, а Викулов не возвращался. Старшина водолазов Болгов подал ему сигнал: «Как себя чувствуешь?» Но вряд ли этот сигнал понял Леонид — расстояние до него было слишком велико.
Но вот пузырьки стравливаемого воздуха стали приближаться. Викулова вскоре подняли на водолазный бот. Как только сняли с него шлем, со всех сторон посыпались вопросы: [37]
— Ну как?
— Видел мину?
Викулов молчит.
— Что-нибудь делал с нею?
— Все в порядке, — отвечал Викулов и, немного отдохнув, стал рассказывать, чаще всего обращаясь к Охрименко: — Сперва я обнаружил зеленый парашют. Когда подошел к нему, увидел то, что так долго искал. Мина лежала на грунте в горизонтальном положении. Рядом шевелились, словно щупальца осьминога, водоросли. Обошел вокруг мины, осмотрел ее со всех сторон. «С чего начать?» — задал себе вопрос. Часть мины была прикрыта парашютом. Попробовал отсоединить его, но потом решил ничего не трогать, а выйти на поверхность и доложить обо всем, что увидел.
Викулов стал рассказывать Охрименко о форме и размерах мины, о том, как она выглядит, в каком положении лежит. Григорий Николаевич задумался, а потом решил:
— Одевайте меня, я сам схожу под воду, посмотрю на мину.
Сняв с себя снаряжение, Викулов помог Охрименко надеть водолазный костюм и спуститься на грунт. Через несколько минут Охрименко подал сигнал, чтобы подняли его на поверхность.
— Да, Леня, это она, — сообщил Охрименко. — Надо ее разоружить. Тут нужен специальный инструмент, его, я думаю, нам изготовят быстро.
Договорились, что Викулов спустится еще раз под воду, снимет с гаек и головок болтов мины слепки, отсоединит парашют и выйдет на поверхность.
По снятым слепкам срочно изготовили инструмент, и на другой день Охрименко и Викулов решили начать разоружение мины.
Водолазный бот встал метрах в двухстах от опасной находки. Викулов, расспросив Охрименко, с чего начинать разоружение, на шлюпке отправился к буйку, обозначающему место нахождения мины, и пошел на грунт.
И вот перед ним лежит мина, готовая от неосторожного прикосновения взорваться. Викулов начал отдавать нажимное кольцо горловины. Работал не торопясь, зная, что каждое неверное движение приведет к гибели. Когда отдавал крышку вторичного детонатора, стоял на коленях [38] у мины. Вокруг царила тишина. Слышалось только легкое постукивание ключей. И вдруг что-то сильно ударило в грудь. В голове мелькнуло: «Ну, все... конец».
Каким бы не был отважным моряк, даже такой как Леонид Павлович Викулов, но работа по разоружению, где всегда поджидает опасность, стоит большого нервного напряжения. А что эта за опасность — каждому прекрасно известно.
Но нет, он остался жив. Взглянув на мину, Викулов увидел, что из горловины торчит пружина, а у его ног валяется крышка. Она под действием этой пружины сорвалась с места, как только водолаз отдал нажимное кольцо, и ударила его в грудь.
Викулов успокоился, заглянул в отверстие, которое прикрывала раньше крышка, и увидел большой стакан. Осторожно начал извлекать его из горловины...
Все, что было положено, он сделал. Забрав инструмент и извлеченный прибор, Викулов поднялся наверх. Там он рассказал Охрименко, в какой последовательности разоружал мину.
Григорий Николаевич осмотрел извлеченный из мины прибор и сказал, указывая на стакан:
— Это вторичный детонатор. Теперь мина не столь опасна. Ее можно поднять и отбуксировать на берег.
На следующий день Викулов вновь спустился к мине и начал готовить ее к поднятию. Водолазу пришлось сделать подкоп под нее, завести строп, присоединить к понтону...
Вскоре мина лежала на берегу. Охрименко сказал Викулову:
— Ну, Леня, твоя миссия окончена. Теперь за мину возьмусь я.
Через некоторое время мина была полностью разоружена. За разоружение мины на грунте Леонид Павлович Викулов был награжден орденом Красной Звезды.
Снова на Черном море
Летом 1942 года, после окончания курсов, я прибыл на Черноморский флот и был назначен командиром минной партии, которая находилась на Кавказе. [39]
Меня поразили тишина и спокойствие в городке. «Вот и попал на фронт», — размышлял я, Как-то невольно вспомнил о том, что в свое время учился в воздухоплавательной школе и теперь очень сожалел, что не удалось ее окончить. Ведь тогда судьба сложилась бы иначе, и я мог бы служить в авиационных частях или быть хотя бы парашютистом-десантником.
Воздушная стихия... Кто хоть раз побывал в ней, тот на всю жизнь запомнит эти волнующие минуты. В памяти вставал первый полет.
...Занятия в Высшей воздухоплавательной школе начались с января 1933 года, Порфирий Полосухин попал в группу командиров дирижаблей, а я в группу пилотов.
В группе собрались в основном бывшие моряки, те, кто имел четырех-пятиклассное образование. Поэтому нам приходилось много учиться в вечернее время, чтобы окончить семь классов.
С лета 1934 года начались практические занятия. Стали готовиться к полетам на воздушном шаре — аэростатах. Сперва нам показали, как заполнять его газом.
В те годы пользовались водородом. Доставляли его в больших, объемом свыше ста кубических метров, прорезиненных мешках — газгольдерах. При помощи шлангов газ из них перекачивали в оболочку аэростата. Вернее не перекачивали, а «выдавливали» — курсанты залезали на газгольдеры и выжимали водород. Когда мешки пустели, их скатывали в рулон.
И вот настал день, когда я отправился в первый полет. Старшим назначили опытного пилота Андрея Игнатьевича Скрябина. Вместе со мной сел в корзину аэростата и Николай Юдин, тоже курсант. Стоявшие на земле люди удерживали за веревки воздушный шар. И вот прозвучала команда Скрябина:
— Дать свободу!
Гондола аэростата оторвалась от земли. Довольно свежий ветер подхватил воздушный шар и понес его от Москвы на север. Стрелка вариометра, показывающего скорость подъема или спуска, замерла на нуле. Летели на высоте около 400 метров.
Потом аэростат стал снижаться. В гондоле находился балласт — двадцатикилограммовые мешки с песком. Чтобы прекратить снижение воздушного шара, песок через [40] специальный фартук металлическим совком сбрасывали за борт.
Настало время приземления. Я посмотрел вверх. Там находился короткий рукав — аппендикс, как называли его. Специальным устройством через этот аппендикс можно было выпустить из оболочки аэростата газ. Потянув за веревку, открыл клапан и начал стравливать водород.
Аэростат стал медленно снижаться. Из гондолы выпустили гайдроп — толстый канат длиной около 80 метров. Он коснулся земли и потащился по полю. Настал момент, когда нужно было быстро вскрыть «разрывное» — большой треугольный вырез в верхней части оболочки, заклеенный специальным полотнищем.
Воздушный шар почти касался земли. Через «разрывное» водород вырвался наружу, и мы плавно опустились на колхозное поле в Ярославской области...
Таких полетов курсантам предстояло совершить несколько, прежде чем пересесть на дирижабль.
Учеба продолжалась. Уже многое было усвоено. Совершил несколько полетов на аэростате и Порфирий Полосухин. Но его больше увлекало другое. Он поступил в Высшую парашютную школу и все свободное время отдавал прыжкам. Из школы приходил возбужденным, делился своими впечатлениями, рассказывал о достижениях парашютистов-спортсменов.
Специальной инструкцией воздухоплавателям запрещено было летать без парашютов, и в программу школы включили прыжки.
...Самолет По-2 поднялся на высоту 700 метров. Как учили, по команде «Пошел!» ринулся вниз головой навстречу неизвестности. Да, неизвестности! Ибо нельзя представить по рассказам других, что происходит с человеком в тот миг, когда он отделяется от самолета. В короткие мгновения, пока раскрывается парашют, кажется, что вся жизнь промелькнула в памяти. И только резкий рывок, переход в нормальное положение — ногами вниз, да постепенное замедление падения возвращает к действительности. Чувствуешь ты не просто в небе, — седьмом небе: хочется кричать от радости. Вырастаешь в своих глазах...
А ты в это время смотришь вниз и рассчитываешь, [41] как бы лучше приземлиться, не попасть в огород или не сесть на крышу какого-либо дома. Но вот земля приняла тебя (никогда раньше не думал, что она такая твердая), а парашют протащил за собой метров пять-семь. И все. Прыжок совершен, а с тобой ничего не произошло...
Размышляя о прошлом, я осматривал районный центр. «Да, здесь и войной не пахнет», — подумал я. Но первое впечатление было ошибочным. Мирные жители этого районного центра вносили свой посильный вклад в оборону Родины; они самоотверженно трудились на ферросплавном заводе, давая стране высококачественную сталь. Малолюдно было потому, что рабочие большую часть суток находились у станков, на производстве. Но об этом я узнал значительно позднее. А находясь под первым впечатлением и видя, что здесь о войне напоминает лишь светомаскировка, я подумал, что личный состав склада и минной партии живет здесь, как у бога за пазухой.
Минная партия занимала помещение опытной станции виноделия. Вокруг сады и виноградники. Яблоки, груши, персики — всего было в изобилии.
Мичман, который был здесь старшим, ознакомив меня с обстановкой, подал газету и, показав пальцем на корреспонденцию, набранную крупным шрифтом, сказал:
— Прочитайте. Хотя и коротенькая статейка, но в ней описано все очень хорошо.
Я начал читать:
«Двадцатый день боев был в самом разгаре. Свыше ста немецких самолетов одновременно находились в воздухе, и непрерывно пикируя, один за другим обрушивали тонны взрывчатого вещества на наши передовые позиции.
И вслед за бомбовыми ударами снова и снова шла в атаку немецкая пехота, но обескровленная нашим огнем неизменно откатывалась обратно.
К вечеру ценой огромных потерь немцам все же удалось вклиниться в линию нашей обороны. Они окружили один из важных военных объектов и, теряя убитых и раненых, прорывались к цели, стараясь захватить ценные трофеи.
Командование приказало комсомольцу кладовщику Александру Чикаренко взорвать объект. [42]
Громадная штольня таяла в полумраке. У стены, рядом со штабелями взрывчатого вещества, было слышно равномерное тиканье часового механизма взрывателя, установленного на заранее назначенный час. Боец должен был проследить за работой часового механизма и в последний момент перед взрывом быстро покинуть штольню.
Стрельба разгоралась, приближалась и затем стихла. Обеспокоенный Чикаренко выглянул из штольни. К объекту бежали немецкие солдаты, слышались лающие команды гитлеровского офицера.
Еще несколько минут, и все будет кончено — взрыв запоздает. Чикаренко бросился обратно к штольне.
В полутьме он нащупал часовой механизм взрывателя и, помедлив последние секунды, в которые явственно услышал биение собственного сердца и вражеские голоса у входа, оглянулся и, заметив бегущих гитлеровцев, резким движением соединил контакты.
Грянул взрыв, от которого зашаталась земля, вздрогнули прибрежные скалы. А Северная бухта вспенилась от посыпавшихся в нее камней. Сила взрыва была настолько огромной, что осколками и камнями было ранено несколько краснофлотцев, находившихся на другой стороне широкой бухты.
Геройски погиб верный сын Родины двадцатидвухлетний комсомолец Александр Чикаренко, свято выполнив свой воинский долг. От взрыва погибло около двухсот ненавистных фашистских захватчиков...»
Об этом подвиге писала газета «Красный черноморец» 5 июля 1942 года в корреспонденции «Бессмертный подвиг краснофлотца Александра Чикаренко». Речь в ней шла о складах в Сухарной балке.
Долго мы беседовали с Бригадиным о героическом Севастополе, его славных защитниках.
На следующий день, вступив в должность, я сразу же поехал к начальнику минно-торпедного управления флота капитану 3 ранга Дубровину и стал требовать винтовки, пулеметы, гранаты.
— Дорогой мой, — ответил Дубровин. — Все это вы правильно требуете. Но на фронте это сейчас нужнее. [43]
Да, положение с оружием было трудным. Его не хватало.
А гитлеровские войска уже подошли к Новороссийску. Началась эвакуация боезапаса из этого города к нам. Кончилась, как говорили матросы склада и минной партии, для них райская жизнь. Днем и ночью мы принимали торпеды, мины, глубинные бомбы. Из Новороссийска прибыли минеры. Были у них и винтовки, и пулеметы. Они уже «понюхали пороху», и службу на складе считали отдыхом.
Организация службы наладилась, Воины ходили в караулы, наряды, несли дежурство, занимались по специальности.
На флот стало поступать новое оружие — отечественные неконтактные мины. Командование учло, что их устройство я изучал на курсах, и направило меня на минный склад в распоряжение капитана 2 ранга Константина Ивановича Сулоева. Передав дела и обязанности капитан-лейтенанту Алексею Петровичу Пастухову, выехал на место.
Управление склада размещалось в центре города. Хранилища минно-торпедного оружия были оборудованы в нескольких местах, куда и начали поступать неконтактные мины.
Уже в ходе боевых действий советские конструкторы успешно разрабатывали отечественные образцы неконтактных мин. Была изготовлена мина АМД-500 (авиационная мина донная весом 500 кг).
Это была хорошая мина, надежная. Правда, взрывчатого вещества она имела всего 300 кг. Но и у противника крупных кораблей на Черном море было немного. Так что АМД-500 нас удовлетворяла, а потом появились и мины АМД-1000, но это уже в конце войны.
Мины АМД-500 мы принимали у капитана 1 ранга Владимира Иосифовича Мещерского, потомственного моряка. Он любил море, хорошо знал минное оружие, много работал, испытывая это оружие в условиях боевых действий.
Готовить эти мины нас обучал их конструктор. Была сформирована специальная запальная команда, в которую [44] входили мастера Козинец, Галушкин, инженер-гидроакустик Зайцев.
Потребность в минах была небольшая. Авиация их использовала редко, и мы успевали подготовить для нее нужное количество всегда вовремя.
Авиационные мины ставились не только с самолетов, но и с кораблей. Мы же их готовили всегда в авиационном варианте — с парашютом. При необходимости использовать их с подводной лодки нам требовалось затратить немного труда — в основном отсоединить парашют.
Работа простая.
Приготовленные мины мы сами доставляли на аэродромы. Перед подвеской на самолеты эти мины готовили окончательно, то есть вставляли первичные детонаторы и устанавливали необходимый режим работы приборов.
Гораздо большая потребность была в контактных якорных минах. Их много ставили надводные корабли, а также и подводные лодки. Они подновляли минные заграждения, поставленные еще в первые дни войны, минировали прибрежные районы и фарватеры противника.
Контактных мин хотя и ставили много, но с ними работать было легче. Готовили их в хорошо оборудованных складах и по рельсам подавали к кораблям.
Но с контактными минами были другие трудности. Корабли для постановки минных заграждений выходили ночью. Погрузить мины — дело нетрудное, но хлопотливое. Этим занимался весь личный состав склада и минной партии. А порой случалось, что корабли возвращались с минами обратно.
Такой случай произошел, например, летом 1943 года. Эсминцы вышли в море для постановки мин и взяли курс к берегам Румынии, При подходе к заданному району их обнаружили самолеты противника. Никакого разговора о скрытности постановки минного заграждения не могло быть. Решили вернуться на базу.
Это был жаркий денек. Моряки только прибыли с аэродрома, и им тут же пришлось готовить неконтактные мины. Когда погрузили их на подводные лодки, возвратились эсминцы. Начали принимать обратно приготовленные мины, разоружать их и доставлять на склад. [45]
Матросы запальных команд, руководимые майором Жуковым, и подчиненные капитан-лейтенанта Безрукова работали дружно, самоотверженно и, как всегда, с заданием справились своевременно.
Что касается авиации, то случаев возвращения самолетов с минами не было.
С появлением неконтактных отечественных мин их стали использовать и с подводных кораблей. В основном этим занимались подводные лодки типа «Л» («Ленинец»).
Дни тяжелые, но радостные
События на фронтах разворачивались быстро. Враг был выброшен с Северного Кавказа. В сентябре 1943 года освобожден Новороссийск.
Весной 1944 года с группой матросов мне пришлось уехать в Новороссийск. Там я доложил о нашем прибытии оперативному дежурному базы. Нас направили в распоряжение капитана 2 ранга Корнилова, представителя минно-торпедного управления флота.
Разместились минеры в селе, расположенном километрах в семи от Новороссийска.
Дня два устраивались на новом месте.
Потом начали знакомиться с обстановкой. В селе все дома были целы. А вот город и порт оказались сильно разрушенными. Бросалось в глаза большое количество невзорвавшихся противотанковых мин и артиллерийских снарядов. На Мысхако такие снаряды встречались через каждые пять метров. В чем дело? Мне ответили:
— Эти артиллерийские снаряды — бронебойные.
А ими стреляли по суше. Снаряды приспособлены для поражения брони. Если они не встречают серьезного препятствия, то не взрываются.
По Новороссийску разгуливали не долго; пришлось работать на тральном складе.
Цемесская бухта и фарватеры, ведущие в Новороссийск, были сильно засорены минами. Работы по тралению предстояло много, и мы занялись подготовкой тральных средств. И начальство, и рядовые матросы постоянно [46] искали пути, чтобы побыстрее очистить район от мин самых различных типов. В результате этих поисков и появились «подводные наездники», о которых хочется рассказать.
...Командир нашего отряда капитан 2 ранга Михаил Федорович Чеков, ушедший в то утро в штаб бригады, вернулся оттуда быстро. Был он явно не в духе. Подчиненные старались не попадаться ему на глаза, хотя знали, что командир отряда — человек тактичный, обладает высокой выдержкой, и его личное настроение никогда не сказывается на служебных взаимоотношениях с людьми. От Чекова доставалось лишь тем, кто пренебрегал уставными требованиями, нарушал дисциплину или относился к исполнению своих прямых служебных обязанностей спустя рукава.
Чеков считал, что командир бригады напрасно обвинил личный состав его отряда в медлительности, нерасторопности при обследовании фарватера и причалов Новороссийска. Люди работали без устали, уже забыли, когда сходили на берег. Они знали: идет война, фашистские самолеты сбрасывают мины, и, чтобы обеспечить безопасное плавание кораблей и транспортных судов, приходится трудиться и днем и ночью. Материальная часть поизносилась, требует замены, не выдерживает нагрузки, а военные моряки порой без сна и отдыха выполняют боевую задачу.
— Ничего знать не хочу, — говорил командир бригады, — Обеспечить безопасный проход кораблей и судов в районе базы — наша наиглавнейшая задача. Надо выжать все, на что способны техника и люди.
Командир отряда созвал старшин-водолазов. Подчиненные знали: раз Чеков не в духе, совещание будет коротким. Так оно и получилось.
— Я знаю, что вы работаете много и устали, — сказал командир. — Но идет война, отдыхать некогда. Завтра из Новороссийска выходит большой караван. Задача — к утру доложить в штаб бригады, что фарватер чист. Все! Можете разойтись.
Водолазы расходились неохотно. Почему их не выслушали, не спросили мнение каждого? [47]
Первым вышел из каюты командира водолаз Терещенко.
— Пойдемте, хлопцы, покурим, — предложил он.
Все потянулись за ним. Пошел и боцман Василий Петрович Царев, который не курил.
— Совещание считаем продолженным. Выкладывайте, какие мысли созрели в голове. — Терещенко испытующим взглядом окинул своих товарищей.
«Совещание» проходило бурно. Терещенко сказал:
— Не пора ли нам прекратить топтать ил и мутить воду? На своих двоих далеко не уедешь. Кавалерия куда подвижнее матушки-пехоты.
— Это известно каждому, — вставил боцман Царев. — Но еще никто не придумал для водолаза подводного коня. А ногами по дну действительно много не нашагаешь.
— Говоришь, никто не придумал подводного коня? — Терещенко лукаво сверкнул глазами. — Я придумал. Оседлаем мы обыкновенную беседку, с помощью которой красят борт корабля. С кормы спустим ее в воду. Посадим на нее водолаза, и пусть тянут его на буксире. И ноги не устают, и скорость, как у кавалериста. Посматривай вперед да по сторонам.
— А заметил мину — стоп «лошадка», — оживился Царев. — Слез, остропил находку и дальше в путь.
— Конечно. Главное — обнаружить мину, а там уж ею займутся другие; остропят, отбуксируют в сторону от фарватера и, если надо, уничтожат.
Царев заметил:
— Постой, постой. Ведь на каждую остановку затрачивается время. Предлагаю вот что. Пусть каждый водолаз берет с собой простенькие буи — деревянную чурку с намотанным на нее пеньковым линем, к которому подвязан булыжник. Мчится водолаз на своем «коне», видит мину. Бросил рядом с ней булыжник, буек всплыл и обозначил опасное место. А водолаз продолжает путешествие на своей беседке...
Командир отряда, случайно проходивший мимо куривших, остановился, услышав этот разговор. «Ну, и молодцы! Ведь надо такое придумать — скоростной метод обследования фарватера. Скоростной и вполне надежный. Время не терпит. Предложением подчиненных надо воспользоваться немедленно». [48]
Чеков подошел ближе.
— Очень ценные мысли вы здесь высказывали. Вам, Василий Петрович, — обратился командир к боцману Цареву, — поручаю всю организационную работу — подготовить беседку, придуманные вами буи, прочный буксир, проинструктировать водолазов.
Через полчаса все было готово. Два катера вышли на фарватер. Погода стояла ясная, солнечная. Водолазов спустили под воду и начали буксировать на малой скорости в полутора метрах от грунта. Надежная полоса обследуемого дна была шириной до 6 метров.
Дело продвигалось быстро. Водолаз, сидя на беседке, не уставал, мог дольше пробыть под водой, что тоже экономило время. В общем, скорость обследования увеличилась раз в десять.
Сзади следовал еще один катер. Находящийся на нем водолаз был полностью подготовлен к спуску под воду, только сидел без шлема. При обнаружении мины всплывал буек, и этот водолаз, надев шлем, отправлялся на грунт, чтобы быстро остропить мину и отбуксировать в сторону от фарватера. А там уже ее обезвреживали.
К вечеру Михаил Федорович Чеков доложил командиру бригады, что фарватер чист, обнаруженные четыре фашистские неконтактные мины обезврежены.
— Вот и хорошо, — ответил командир бригады. — А вы говорили, что задание невыполнимое. Матросы подсказали? Я и рассчитывал на смекалку моряков.
В начале мая 1944 года меня вызвал капитан 2 ранга Корнилов и приказал:
— Срочно выезжайте в Керчь и организуйте переправу боезапаса через пролив.
Задание было серьезным. На автомашинах и паромом предстояло перебросить с косы Чушка до станции Керчь-1 большое количество боезапаса. А транспорт — одна полуторка.
Я прибыл в Керчь, но Гурский не мог выделить мне ни одной машины; ничем не смог помочь и оперативный дежурный базы. Пришлось идти к начальнику тыла Приморской армии полковнику Алексееву. Тот обрадовал:
— Ладно, машин семь выделю, только не надолго. Нужны самому. Знаешь, наверное, что уже начались бои за Севастополь. [49]
Выделили восемь автомобилей. С таким количеством машин можно было бы перебросить боезапас в Керчь за день, если бы не пролив. Ходили через него всего два парома небольшой грузоподъемности. Но в решении этой трудной задачи подбадривала волнующая весть: «Севастополь освобожден!»
В этот радостный день со своим громоздким хозяйством мы находились на таманском берегу Керченского пролива — на косе Чушка. То, что называлось «паромами», было обыкновенными спаренными баркасами. На них настлали палубу из досок, и переправа готова.
Два таких «парома» курсировали через пролив от зари до зари. На каждый из них брали две, а иногда лишь одну автомашину. Людей же и автомобилей было так много, что трудно себе представить, когда все это окажется на крымском берегу. А войска, жители Крыма, возвращающиеся в родные места, все прибывали и прибывали.
Чтобы обеспечить переправу, был создан специальный пропускной пункт. Он и установил очередность переброски грузов и людей на другой берег пролива.
Настала и наша очередь. Несколько сот глубинных бомб прошли через руки воинов нашей группы. Мы устанавливали их на автомашины, переправлялись на противоположный берег пролива, везли до железнодорожной станции Керчь-1. Там сгружали боезапас около вагонов и возвращались за следующей партией.
Когда все бомбы были перевезены на станцию, подчиненные Гурского погрузили их в вагон. Поездом боезапас был доставлен до станции Сирень, а там опять потребовалось перегружать его в автомашины, так как Камышловский железнодорожный мост был взорван.
В Севастополь мы прибыли через несколько дней после его освобождения — 13 мая 1944 года. До боли сжалось сердце в груди — так было жутко смотреть на этот когда-то цветущий красивый город.
По бухтам — никакого движения. Из воды торчало несколько матч потопленных кораблей. Причалы разрушены и многие из них заминированы. Но люди были жизнерадостны, несмотря на то, что еле-еле ходили от переутомления.
Места, где нам предстояло хранить боезапас, были [50] взорваны. До прибытия основной массы людей, обслуживающих склады, требовалось многое сделать по благоустройству территории.
Под жилье использовали угол сарая, сильно разрушенного взрывом бомбы. Установили койки, одеял не было, но они и не понадобились — стояла хорошая, теплая погода. Кое-как устроившись с бытом, стали обследовать причалы.
Мы знали, что причалы заминированы. Опыта по разоружению фугасов у нас не было, неизвестно было, где они спрятаны, от чего могут взорваться.
С мичманом Николаем Иосифовичем Рядновым решили, что причалы заминированы так, чтобы их нельзя было использовать для стоянки кораблей. Исходя из этого и начали поиски. И действительно, вскоре обнаружили в четырех местах поврежденный битум. Ясно просматривался плохо замаскированный прямоугольник длиною около метра и шириною полметра.
— Вот здесь и будем копать, — решили мы.
На следующее утро со старшиной-минером Николаем Тумановым подробно обсудили, с чего начать разминирование, каким инструментом пользоваться. Раз фугасы заложены против кораблей, они могли иметь взрыватели с магнитным замыкателем. Поэтому решили использовать не металлические удобные лопаты, а деревянные, наскоро изготовленные из досок. И во время работы больше приходилось пользоваться руками, а не лопатами. Вынимали камни, выбрасывали песок, не зная, на какой глубине заложен фугас, да и заложен ли он вообще.
Фашисты шли на всякие уловки.
Работа продвигалась быстро, так как земля была рыхлой. Углубились приблизительно на метр, но ничего не обнаружили. В чем дело? Решили все же продолжать копать и сразу натолкнулись на какой-то бумажный пакет. Стали действовать осторожно. Наконец добрались до основного заряда. На дне траншеи лежало около двухсот килограммов взрывчатки.
Разобравшись в его устройстве, поняли, что фугас должен был взорваться при швартовке корабля от удара его о пирс. [51]
Таких фугасов оказалось четыре.
Николая Туманова за выполнение опасной работы представили к правительственной награде и вскоре ему вручили орден Красной Звезды.
С освобождением Севастополя сюда должны были возвратиться многие флотские организации, эвакуированные в начале войны на Кавказ. Возвращалось и минно-торпедное управление с его хлопотным хозяйством. Все лето минеры готовились к приему боезапаса.
Вся сложная работа по подготовке к приему боезапаса была поручена небольшой группе, в которую входили мичман Ряднов и пять матросов. Двоим из них с утра приходилось добираться на шлюпке-шестерке в бухту, где стояли на довольствии, чтобы там получить продукты, один оставался на камбузе и готовил пищу, а остальные занимались расчисткой территории.
Так продолжалось до октября.
К этому времени строительное управление успело подремонтировать некоторые помещения, восстановить причалы, подготовить места для приемки боезапаса.
Трудно было с жильем. Возвратившиеся к новому году рабочие ютились где попало. Они поселились в подвалах разрушенных и полуразрушенных домов, отыскали пригодные для жилья помещения.
В эти дни минерам приходилось выполнять самые различные задания, порой даже неожиданные. Как-то минпартии поручили осмотреть районы Мекензиевых гор, Инкермана, Бельбека, и если там обнаружится боезапас врага, то уничтожить его. Особое внимание предлагалось обратить на железные и шоссейные дороги, сделать все, чтобы движение по ним было безопасным.
На мою долю выпал Инкерман. И здесь, в метрах трехстах от железнодорожной линии, мы обнаружили четырнадцать глубинных бомб. Долго ломали голову, как они сюда попали.
Но так или иначе, а пришлось уничтожать эти бомбы. Задание было срочным. А к утру следующего дня мы [52] должны доложить, что порученный нам район очищен от боезапаса, случайно оставшегося после боев. Поэтому приходилось торопиться.
В один из воскресных дней меня срочно вызвали на водолазное судно «Скалистый». Командир капитан 3 ранге Ефремов встретил неласково.
— Сколько можно ждать? Мы уже на три часа задержались, — сказал он и приказал: — Отдать концы! — и только потом уже спокойно объяснил, зачем я понадобился.
В одном из районов обнаружили мину. Ее надо было уничтожить. Задача усложнялась тем, что мина лежала на большой глубине.
«Шестьдесят восемь метров, — резмышлял я. — Это редкий случай, и на такой глубине водолазам работать не приходилось».
Потребовался водолаз-глубоководник. И вскоре в мое распоряжение на специальном катере прибыл старший матрос Саянов.
— Спускайтесь на грунт, обследуйте мину. Сколько можете работать на глубине? — спросил я.
Саянов ответил:
— Не больше пяти минут.
Проинструктировав водолаза, я попросил его в первую очередь определить тип мины.
Спуск водолаза продолжался долго. Когда Саянов оказался на грунте, он доложил, что мина без колпаков, стоит на якоре. «Значит, она ударно-механического действия и находится в опасном состоянии», — подумал я.
— Что ж, придется уничтожать на месте.
А тут на беду стала портиться погода. Водолаз пробыл на грунте уже около пяти минут. Начали его подъем.
Подняли.
С разрешения врача и согласия Саянова пришлось вновь опустить его на грунт на две минуты. Ему было поручено присоединить к мине прочный конец.
После того как Саянов выполнил поручение, его подняли и поместили в барокамеру, чтобы исключить возможность кессонной болезни, так как водолаз находился на большой глубине свыше положенного времени.
Над миной остался катер со шлюпкой, на которой находилась подрывная команда. Стали думать, как уничтожить мину. [53]
— Попробуем поднять ее вручную до глубины пяти-восьми метров, — предложил Сотников, один из матросов подрывной команды, — кто-нибудь поднырнет под нее и закрепит на мине заряд.
Предложение было дельным, и все с ним согласились. Основная трудность — это оторвать мину от грунта и не оборвать конец — тогда бы все пришлось начинать сначала.
На транцевую доску катера положили мат и стали выбирать конец. Но оторвать мину от грунта не удалось. Старшина Сотников предложил подорвать ее прямо на дне.
— Спустим подрывной патрон и по стальному концу прямо на мину.
Эта мысль понравилась. Правда, возникло сомнение: а сработает ли электрический запал на такой глубине. Решили попробовать.
Сотников стравил с вьюшки метров семьдесят кабеля и опустил заряд по стальному концу.
— Порядок, заряд на мине, — доложил он.
Я дал команду вытравить весь кабель, а шлюпке отойти под ветер.
Солнце уже скрылось за горизонт, но увлеченные работой моряки не заметили наступления темноты.
Шлюпка отошла на столько, на сколько позволяла длина кабеля. Катер находился в двухстах метрах, на его мачте полоскался сигнал, означающий: «Произвожу опасные работы», то есть уничтожаю мину.
— — Весла на воду! — скомандовал я и вставил ключ в гнездо подрывной машинки.
Поворот ключа. А в голове: «Взорвется ли мина, не откажет ли электрозаряд, не оборвется ли кабель?» В этот момент сильный глухой взрыв тяжелым молотом ударил о дно шлюпки. Минуты через две на поверхности моря появились пузыри и небольшая шапка взрыва.
Подрывное устройство сработало безотказно. Мина была уничтожена на большой глубине, что редко случалось в нашей практике.
Старшина-минер Сотников выбрал кабель, и шлюпка подошла к борту катера. [54]
— Доложите в базу, что длина уничтожена, — сказал я командиру катера мичману Шевченко.
Победа близка
С возвращением минно-торпедного управления флота в Севастополь я был назначен начальником ОТК. Часто приходилось ездить в командировки, бывать на складах военно-морских баз.
Незадолго до окончания войны встретил Виктора Петренко.
Около трех лет он плавал на кораблях Черноморского флота. Служил и на крейсере «Коминтерн». Оттуда Петренко направили в минную партию. Там в 1943 году с ним и познакомились.
Петренко был опытным специалистом, его назначили разоружать мины.
С тех пор я его долго не видел. Петренко уже имел на своем счету около пятнадцати разоруженных и уничтоженных мин противника. Сослуживцы уважали его за прямоту, трудолюбие, веселый нрав.
Как-то его вызвал к себе командир части капитан 3 ранга Павел Николаевич Жуков. Виктор постучал в дверь и, получив разрешение войти, переступил порог. Докладывая о своем прибытии, он увидел сидящего в кабинете лейтенанта Колотухина.
— Товарищ Петренко, — сразу приступил к деловому разговору командир. — Есть боевое задание. Оно очень ответственное, и я считаю, что с ним справитесь только вы. На косе обнаружена немецкая неконтактная мина. Ее нужно разоружить и уничтожить.
— Есть разоружить и уничтожить, — четко ответил Петренко.
— Старшим по выполнению задания назначен лейтенант Колотухин.
— Разрешите мне одному выполнить это задание, — начал было Виктор и хотел объяснить, что в таком деле лучше работать одному.
Павел Николаевич, однако, настоял на своем.
Естественно, что молодой лейтенант волновался больше, чем Петренко. Идти впервые на такое ответственное задание — дело не шуточное... [55]
Старшина шлюпки принял на борт минеров и сразу же отошел от причала, взяв курс на косу. Рабочие рыбкомбината и рыбаки были уже выведены отсюда в безопасное место — на восточную часть косы.
Подошли к косе. Петренко быстрыми шагами направился к мине. Колотухин последовал за ним.
Мина лежала у самой береговой черты, и ее носовую часть облизывали волны.
Петренко бросил сумку с ключами на песок и осмотрел мину. За его действиями внимательно наблюдал лейтенант. Виктор проверил расположение горловины и сказал:
— Мина магнитно-акустического действия, ставилась с самолета.
— Как вы определили? — спросил тихо Колотухин.
— По инерционному взрывателю, — Виктор рукой показал на горловину, из которой виднелась торцовая часть этого взрывателя.
Еще в училище Колотухин слышал, что мины с инерционным взрывателем очень опасны. Он присел и стал внимательно рассматривать ее.
— Товарищ лейтенант, — тихо сказал Петренко. — Мину мы осмотрели, определили ее тип. Теперь здесь двоим делать нечего. Как разоружать такие мины — знаю. Эту работу должен выполнять один. Попрошу вас отойти подальше и проследить, чтобы никто не приближался сюда.
Колотухин понимал, что решение Петренко правильное. Но оставить его одного не мог. Подумав, он тронул за плечо Петренко, мол, доверяю, и нехотя пошел в укрытие.
Петренко закурил и не торопясь начал готовить ключи.
Колотухину не было видно, что делает Петренко. Томительно долго тянулось время. Прошло около двух часов, и все это время лейтенант пристально всматривался в ту сторону, где работал Петренко. Вот он наконец встал и помахал рукой. Лейтенант сразу же вскочил и побежал к мине. Первое, что бросилось ему в глаза, — какие-то приборы. Колотухин присмотрелся. Это были приборы срочности, кратности, запальный стакан: Он изучал их в училище.
Петренко объяснил офицеру, что мина обезврежена, но еще требуется отсоединить крышку аппаратной камеры [56] и извлечь аппаратуру. Показал, где она находится.
— Вы, наверное, знаете, — сказал Виктор, — что аппаратуру вот так просто — руками — не отсоединить. Все может быть... Чаще всего пользуются длинным тросом, привязанным к автомашине. С помощью троса и срывают крышку. Нам поможет катер...
Солнце клонилось к закату, когда мина была разоружена, а аппаратура доставлена в шлюпку. Затем мину подорвали.
Война заканчивалась. Бои шли на вражеской территории. На Черноморском флоте наступило затишье. Только личный состав соединений тральщиков чувствовал себя еще как на войне. Наступал период интенсивной борьбы с минной опасностью. [57]