Взрыв потрясает окрестности

Дерзкий замысел Краснитского.— Подготовительный этап.— Инсценировка у проходной.— Заряды заложены.— Георгий Подобед и охранники.— Горят бикфордовы шнуры

Георгий Николаевич Краснитский, молодой высоченный мужчина, с пробором и той твердостью во взгляде, которая присуща по-настоящему смелым людям, прибыл в Песчанку ночью. Со мной он почему-то старался держаться сугубо по-военному, строил свою речь из коротких, точных, исчерпывающих фраз. Слушая его немногословный доклад, я вспомнил, что он же недавний командир Красной Армии, окруженец, вот откуда у него эта строевая деловитость. Кадровых армейцев я люблю. В партизанской войне они показали себя не хуже, чем на фронтах, в подполье, разведке и диверсионной работе также сделали немало героического. Беседуя с Краснитским, я все больше убеждался, что мы далеко не случайно выдвинули его командиром подпольной группы.

Смысл его сообщения был таков. На заводе имени Мясникова ремонтировали вагоны и паровозы. Главный цех — ремонтно-механический с ценным оборудованием: тремя специальными токарными станками фирмы «Дортмунд», карусельным станком «Кинг», еще одним карусельным станком французского производства, мощным прессом и другими дорогостоящими механизмами. Если вывести все это хозяйство из строя, то выпуск продукции прекратится, ремонт подвижного состава остановится.

Георгий вздохнул и не по-командирски сказал:

— Страшно жаль губить такой станочный парк. В свое время мы заплатили за него золотом иностранным капиталистам, последнее отдавали ради индустриализации. Но это лирика... Прошу прощения, товарищ Градов. Дайте побольше взрывчатки — и взорвем к чертовой бабушке.

— Не извиняйтесь, Георгий Николаевич.— ответил я.— Лирика ваша мне глубоко понятна. Война — состояние противоестественное для человека. Столько добра ежедневно пускается в трубу, столько жизней гаснет до срока. Но что поделаешь, нам ее навязали, а на войне, как на войне.— говорят французы. Выполним свой солдатский долг до конца. Я уверен, что рука у вас не дрогнет. Взрывчаткой обеспечим без ограничений. Кто осуществит задание?

— Вся группа. Григорий Подобед произведет взрыв, он служил в саперных войсках. Юрий Вислоух и Виктор Глинский помогут ему заложить заряды. Я буду осуществлять руководство, проводить инструктаж и обеспечивать операцию организационно. Чтобы зря не погибли рабочие, диверсию произведем в ночное время. У директора завода Фрике, личности технически безграмотной, я пользуюсь доверием, как знающий инженер. Достану у него круглосуточный пропуск для Подобеда, объясню сверхурочные работы необходимостью срочного ремонта станков.

Замполит Гром, приехавший в Песчанку со мной, поинтересовался:

— Сможете организовать на заводе вторую подпольную группу?

— Это зачем? — опять не по-военному сказал Краснитский.

— Как зачем! Участников диверсии с семьями вывезем в лес. Они же работали на этих самых станках, и СД непременно потянет их на допросы. Не надо рисковать людьми, из гитлеровских застенков мало кто уходит живым.

— Понимаю,— проговорил Георгий.— Новый состав группы будет готовить новую диверсию. Люди есть. Поработаю.

— Отбирайте как можно тщательней,— напомнил я.

— Понимаю,— повторил инженер.— А как вы доставите тол в город?

— Он уже там,— сказал я и дал Краснитскому адрес Бориса Велимовича, назвал пароль.

— Замечательно! — обрадовался командир группы.

Вместе с Галиной Киричек он ушел в Минск — высокий, прямой, решительный — и унес свой взгляд, как у человека, идущего на амбразуру дзота, знающего, что его ждет, но никогда не сворачивающего с выбранного маршрута.

— Жди оглушительного взрыва,— сказал я замполиту.

— Чувствую,— отозвался Гром печально.

— Уцелеют, — ответил я на его невысказанный вопрос.

— Дай бог,— горячо произнес замполит и стал собираться в дорогу, поторапливая меня и стараясь скрыть смущение за невольно сорвавшуюся, такую некомиссарскую реплику.

А я по пути в лагерь думал о том, как лучше подготовить и провести эту ответственную операцию. Посоветовался с Громом и решил, во-первых, вызвать из Минска центрального исполнителя диверсии Григория Подобеда и, во-вторых, приказать группе в обязательном порядке уйти после взрыва в спецотряд. В захваченном городе заводские цехи взлетают на воздух не каждый день, и, чтобы это совершалось как можно чаще, любую диверсию подобного масштаба надо осуществлять и обеспечивать с безукоризненным профессионализмом

Связные вызвали в лагерь Подобеда, плотного, широкоплечего парня. Имя и отчество у него были такие же, как у Краснитского,— Георгий Николаевич, но в быту все его называли Григорием, Гришей. Он привык и не возражал. Наши подрывники за несколько дней обучили его современной технике диверсий. С ним я передал Краснитскому приказ об эвакуации всех трех исполнителей в партизанскую зону — с семьями, у кого есть.

Когда Григорий вернулся в Минск, подпольная группа стала готовиться к диверсии. Краснитский и Глинский сходили к Велимовичу, взяли у него 30 килограммов взрывчатки и принесли на квартиру командира группы.

— А дальше куда? — размышляли подпольщики. В доме такой груз хранить было крайне рискованно: случайный обыск или донос — и важное задание провалено, не говоря о человеческих жертвах.

— Давай спрячем в развалинах,— предложил инженер. Глинский подумал.

— Вообще-то можно. Но фашисты следят за руинами, опасаются партизанских налетов.

Разговор проходил в комнате Георгия, которую он предварительно запер и ключ положил в карман. Оба подпольщика вздрогнули, услышав, как кто-то снаружи пытается отпереть дверь. Оружия у них не было, что делать? Они взглянули на окно, да поздно: дверь распахнулась... Вошла хозяйка дома Елизавета Петровна Сумарева. Краснитский ногой пытался затолкнуть мешки с толом подальше под кровать.

— Ты дома? — заговорила женщина.— А я хотела прибрать. И товарищ у тебя...

— Здравствуйте,— промямлил Виктор Глинский и назвал первое пришедшее на ум имя: — Вася.

— Очень приятно,— продолжала Елизавета Петровна,— а что это вы прячете?

— Да так,— буркнул Краснитский.— Сало.

— Два мешка сала? — удивилась хозяйка.— Что-то на тебя не похоже. Никогда ты таким запасливым не был. Дай попробовать, квартирант.

— Эх, Елизавета Петровна,— сказал инженер в сердцах,— увольте меня от ваших разговоров. Оно еще не куплено. Еще не сошлись в цене с Виктором...

— Васей,— подсказал Глинский.

— С Васей, я хотел сказать.

Елизавета Петровна вздохнула, пристально посмотрела на обоих.

— Наивной меня считаете, да? А я у тебя под половицей листовку видела...

Подпольщики насторожились, Виктор сделал шаг к дверям, чтобы не выпустить женщину, которая узнала то, что ей не положено знать.

— Листовка наша, советская,— тихо сказала хозяйка.— Обрадовалась я, что ты такой хороший. Не бойтесь, не выдам. Во мне ни капелечки нет фашистского, наша я, наша.

Краснитский обнял женщину, поцеловал.

— Так вот ты какая, свет ты наша Петровна!

— Можете мне ни словечка не говорить, а если надо помочь, скажите.

— Скажем? — спросил инженер Виктора.

— Говори, — согласился тот.— Ты главный, тебе видней.

— Скажем. Я ее давно знаю. Слушайте, Елизавета Петровна, в этих мешках у нас тол, купленный у немецких саперов. Куда бы его спрятать?

Хозяйка поняла, что ей не открывают всей правды, но любопытствовать не стала, была довольна, что может хоть чем-то помочь нашим.

— Спрячу так, что ни СД, ни сам Кубе не найдут.

— Куда же? — спросили подпольщики.

— На голубятне.

— Идет! — сказали парни.

Вечером подпольная группа обсуждала, каким образом незаметно пронести взрывчатку на завод. Никаких путей на заводскую территорию, кроме как через проходную, охраняемую эсэсовцами, не было. Значит, надо тол спрятать под одеждой, разделив его на троих, чтобы незаметней. Остальное зависит от находчивости подпольщиков во время обыска. Нужна какая-то инсценировка, которая отвлекла бы охранников от их обычных обязанностей. Заранее ничего не придумали, решили, что сама ситуация подскажет тактическую уловку. Риск был огромен, группа это сознавала, но иного пути для них ни сейчас, ни вообще не было.

— Так, товарищи,— сказал Георгий.— Кто понесет взрывчатку? Я первый, еще нужны двое. Вызвались Подобед и Глинский.

— Согласен, — сказал Георгий.— Теперь дальше: как вы возьмете тол у Елизаветы Петровны? Заходить ко мне не стоит, зачем привлекать внимание? Придется использовать Сумареву, если кое-что мы ей уже доверили. Она принесет вам груз в условленное место и там незаметно передаст. Шашки прятать на животе и спине, подальше от карманов, уж карманы-то немцы обязательно ощупают. В остальном положитесь на меня. Когда пронесем наши подарки фюреру через охрану, спрячем их в ремонтно-механическом цехе, в станине станка. Потом по-умному заложим заряды, а ночью Гриша Подобед нарисует нам зарево в полнеба. Сразу после смены выполнять приказ Градова об эвакуации в лес, Григорий присоединится к вам позже, за городом. Уточняйте места встреч между собой.

Ранним утром Краснитский приготовился к проносу взрывчатки: пристроил под ремень брюк четыре шашки, застегнул пиджак, осмотрел себя в зеркало: вроде незаметно, пиджак свободного покроя, да и сам хозяин худощав. Подошел к заводу и немного покурил в сторонке, ожидая Глинского и Подобеда. Те появились без опозданий, молчаливые и напряженные.

— Спокойно, ребята, я их отвлеку,— шепнул Георгий.

Он первый вошел в проходную. Там дежурили два эсэсовца и большая ученая овчарка. Охранник заглянул в пропуск инженера, вернул его и скользнул руками по карманам Краснитского. В этот самый острый момент Георгий спокойно заговорил по-немецки о том, что вблизи завода шляются двое подозрительных, весьма похожие на партизан. Глинский и Подобед стояли в очереди за инженером, раскрыв пропуска. Эсэсовцы встревожились от сообщения Краснитского. бегло ощупали карманы его друзей и, пропустив всех троих на территорию завода, выскочили из проходной посмотреть на подозрительных незнакомцев.

Подпольщики быстро прошли в цех и спрятали взрывчатку в намеченном тайнике. Охрана их не вернула и к инженеру не придиралась: у каждого служащего завода могут возникнуть подозрения, которые не обязательно подтверждаются. Главное — вовремя сигнализировать обо всем германским чинам.

В течение дня Подобед, Глинский и Вислоух заложили в станки заряды, каждый с двумя капсюлями для верности. После смены Григорий сказал командиру группы:

— Утром выводи ребят и семьи в лес. Прихватите моего батю. Ночью взорву.

— Почему не сегодня?

— Сегодня мы и без того много чего сделали, да еще приду я на ночной ремонт — как бы не сорвалось.

— А Вислоух и Глинский вдвоем не заступят на работу?

— Заболели. Скажи Фрике, жаловались на желудочные боли.

— Попробуем, Гриша. Давай, рисуй ночной пейзаж фюреру.

— А ты остаешься?

— Остаюсь, Григорий.

— Так просто или дело есть?

— Так просто. Меня-то не заподозрят, я шишка на ровном месте.

— Не говоришь — и не надо. Правильно делаешь.

Друзья обменялись рукопожатием и разошлись.

В шесть утра по берлинскому времени Глинский, Вислоух с семьей, отец Григория вышли за город. В недалеком лесу их ждали разведчики спецотряда, чтобы проводить в лагерь.

Подобед прилежно отработал смену, вернулся домой, а ночью опять появился в проходной. Эсэсовцы посмотрели на часы, внимательно прочли круглосуточный пропуск Григория, тщательно его обыскали. Подобед был скучен, равнодушен и даже для правдивости зевнул: уж эти сверхурочные! А немцам сказал на ломаном их языке:

— Арбайт. Ремонт. Приказ шеф Фрике!

Охранники вспомнили, закивали головами — был такой разговор, как же. Однако Григорий почувствовал, когда вышел от них, что в спину ему посмотрели долгим жестким взглядом.

— Уж и опасливы зверюги, шиш проведешь,— сказал он сам себе, пересекая двор. Шагал неторопливо, продолжая играть роль ленивого русского. А июньская ночь коротка... В цеху осмотрел, в порядке ли заряды, капсюли, бикфордовы шнуры. Все на месте и в боевой готовности. Теперь надо запереть наглухо дверь, чтобы никто случайный не помешал. Только подумал на эту тему, как в цех вошли эсэсовцы. Впереди бежала ученая овчарка, вывесив наружу слюнявый язык.

— Ой ты, милый кабыздох! — сказал Григорий и подумал, что пистолет из-за голенища ему не успеть выхватить.

Собака остановилась перед ним и ждала, когда подойдут охранники. Подобеду надоело думать о провале, предательстве, застенках, СД и прочих отвратительных предметах. Он закурил, облокотился на станину и почувствовал у локтя масленку. Взял масленку и стал лить масло в пазы, куда его лить вовсе не следовало, но рабочее состояние, ощущение дела, хотя и бессмысленного с точки зрения технологии, успокоило его, он почувствовал уверенность в ослабших было руках. А когда из бесконечности к нему приплыли эсэсовцы, он уже работал вовсю. Ученая собака перестала рычать, не замечая более в его движениях нервозности. Когда они подошли вплотную, Гриша им сказал:

— Станок любит ласку, чистоту и смазку.

Эсэсовцы, видя старательную работу, проговорили «гут, гут», обошли все пролеты и повернули назад. Овчарка бежала за ними расслабленно, как дворняжка, наевшаяся картошки.

— Как хорошо,— промолвил тихо Подобед,— что тебя не выучили на запах тринитротолуола. Называется высшее собачье образование. Сейчас вы исчезнете, а я вам такую руссиш швайн запаяю, что сразу станет ясно, кто из нас дурак.

Они исчезли. Григорий накрепко запер дверь. Вынул пистолет из сапога и засунул его за пояс. Закурил, приложил сигарету к бикфордовым шнурам, те затеплились, огоньки побежали к детонаторам. Взглянул на часы, до взрыва двадцать минут. Пора уходить. Через окно.

В детстве он приходил к отцу в этот цех и порой покидал его через окно, спрыгивая с двухметровой высоты. Как бежит время и какими странными спиралями повторяются события! Было детство, были шалости и мечты о подвигах. А сейчас он не чувствует возвышенности своего поступка. Только очень жаль этот старый, отцовский и свой личный цех. Ну, фашисты, до чего довели человека!

Голова легко прошла в оконный переплет, а плечи застряли. Река времени утекла с тех пор, когда он свободно проскальзывал сквозь эту раму, которая наглухо вделана в оконный проем. Сильно вырос во все стороны маленький Гришка. Неужели надо взрываться? Жаль, ведь в лесу еще так много дел.

Григорий рванулся изо всех сил, ободрал рубашку вместе с кожей, простонал сквозь зубы, взмок, но пролез. Главное — плечи. Туловище и ноги не в пример легче. Спрыгнул и пошел по оврагу, потом свернул в поле и за пятнадцать минут отмахал полтора километра. Посмотрел на часы, обернулся. Вот его завод, вот его цех. Предутренняя тишина. В хорошей чистой тишине беззвучно полыхнуло пламя, из окон цеха вырвался черный густой дым. Спустя пять секунд до него долетел яростный грохот.

Подобед глубоко вздохнул, выругался и пошел к темнеющему лесу, где ждали разведчики.