Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Два Константина

Командиры подрывных групп.—Новая тактика.— Диверсанты в засаде.—Дым и пламя.— Доверие коммунистов.— Стычка с карателями

Они оба были из окруженцев и вступили в наш отряд на оккупированной территории.

Политрук Константин Прокофьевич Сермяжко, уроженец Минской области, отличался горячим темпераментом, быстро загорался, говорил громко и стремительно. У него была органическая склонность к политработе, каждую свободную минуту он посвящал разговорам с бойцами на разные темы, умел интересоваться людьми, заботиться о них, и люди отвечали ему столь же сердечным расположением. Комсомольцы отряда избрали его секретарем своей организации. С помощью активистов он посылал советскую литературу в Минск, Столбцы, Борисов и другие города, где разместились гитлеровские гарнизоны. Руководил в отряде кружком истории партии, проводил политинформации среди населения, устраивал вечера вопросов и ответов, организовывал досуг молодежи. И все это он делал, ни на день не прерывая своей опасной боевой работы.

Лейтенант Константин Федорович Усольцев родился в Тюменской области. Двадцатилетним юношей в мае 1941 года окончил Свердловское пехотное училище и вместе с одиннадцатью выпускниками прибыл для прохождения службы в Западный особый военный округ. В первые дни войны попал в окружение и вступил в партизанский отряд. Усольцев, как и Сермяжко, имел средний рост и голубые глаза, но характер у него был спокойный, уравновешенный. В объединенном отряде «Непобедимый» он стал командиром роты и с большой любовью выполнял свои обязанности. Его бойцы непрестанно совершенствовали выучку, пополняли военные знания, блистали дисциплиной и строевой выправкой.

Оба Константина вслед за Луньковым, Мацкевичем, Добрицгофером, Любимовым овладели подрывным делом и возглавили диверсионные группы. Весной, летом и осенью 1942 года наш отряд совершал регулярные нападения на вражеские эшелоны на участках Молодечно — Минск, Минск — Борисов, Минск — Осиповичи и Минск — Столбцы.

Несколько десятков километров железнодорожного полотна стали нашим постоянным фронтом борьбы. Мы производили взрывы то в одном месте, то в другом, то в третьем, останавливая движение поездов на сутки и более.

Противник принимал разнообразные меры, чтобы пресечь партизанскую рельсовую войну, однако это ему не удавалось. Никакая армия мира не располагает такой тыловой охраной, чтобы расставить ее вдоль железнодорожных коммуникаций сплошняком. А коли есть неохраняемые отрезки, то диверсанты непременно их подорвут. Да и охрана бывает разная. Если она немногочисленна, а подкрепление находится далеко, то партизаны с большим удовольствием ее перебьют, а потом и основное задание выполнят.

На контролируемых нами участках железной дороги поезда стали ходить со скоростью менее 20 километров в час. Это делалось для того, чтобы при наезде на мину пострадало как можно меньше вагонов. На высокой скорости под откос летит минимум половина эшелона, а при медленной езде — паровоз и четыре — шесть вагонов.

Мало того, фашисты, справедливо страшась ночного времени, придумали по ночам жечь костры на полотне, используя для этой цели местное население. Ввели в окрестных деревнях своеобразную «костровую» повинность и выгоняли на нее жителей от мала до велика. Причем что парадоксально — люди эти не подвергались репрессиям в случае, если на участке, освещенном их кострами, все-таки подрывался состав и сходил с рельсов. Оккупанты логично рассудили: если казнишь группу «костровиков», на следующую ночь жители уйдут в леса и болота, станут питаться грибами и кореньями, и никакими посулами, никакой силой их оттуда не выгонишь. А наши диверсанты выполняли свое дело, невзирая на костры, более того, установили связи с населением, и люди им сигнализировали о местонахождении фашистских патрулей.

У Константина Сермяжко в Смолевичском районе жили два брата — подростки Гриша и Коля. Их тоже выгоняли на ночную повинность, и они пользовались этим, чтобы помогать брату успешно взрывать рельсы. В отряде находилась жена Сермяжко, комсомолка Валентина, работала разведчицей. Так что сражались они с ненавистным врагом целой семьей, и таких боевых патриотических семей в те грозные времена насчитывались многие тысячи.

Во время войны совершенно незнакомые люди сходились очень быстро. У всех была общая огромная беда, одна забота, одна судьба. Тем более это касалось обстановки вражеского тыла, партизанского отряда. Бойцы и командиры, кроме чисто деловых отношений, были связаны большой личной дружбой, ценили, уважали друг друга, берегли от шальной пули и опрометчивого шага. На досуге партизаны любили побеседовать по душам, раскрыть боевому побратиму самое сокровенное, задушевное.

Так что я нисколько не удивился, когда заметил, что оба моих Константина стали часто уединяться в укромном уголке и вести долгие разговоры. На дворе уже стояла осень, багряно-желтые червенские леса обнажились, чернели мокрыми стволами, пожухла трава и по утрам покрывалась седым инеем. А жили мы все еще в летнем лагере, в сырых шалашах, накрытых выкрашенными зеленой краской парашютами. Обстановка в высшей степени спортивная, и молодежь чувствовала себя в ней прекрасно. Я тоже еще не был стар, летом сравнялось 43 года, но позади у меня уже была Белоруссия — та, первая, 20-х годов, партийное подполье, бесконечные скитания по лесам и болотам. Кроме хронического бронхита, я тогда прихватил и злейший ревматизм. В перерывах между войнами отдыхать и лечиться приходилось не очень много, служба в армии и органах госбезопасности крайне напряженная и беспокойная, вот порой и разгуляется боль в суставах.

В то раннее дождливое октябрьское утро я лежал у себя и раздумывал, как бы это выбраться из шалаша и приступить к текущим делам так, чтобы бойцы и командиры не догадались о моем ревматизме. Снаружи раздались шаги по хлюпающей почве и послышался быстрый, энергичный говор Сермяжко. Потом подал голос Усольцев:

— Товарищ майор, разрешите войти?

— Влезайте, ребята, влезайте,— сказал я, садясь на постели.

Оба Константина вторглись в мое тесное жилище, сели на сосновые чурбачки и наперебой заговорили. Их замысел был настолько интересным, что я забыл про боль, вскочил, накинул полушубок, надел фуражку и повел парней в штабной шалаш, куда пригласил и все руководство отряда — Морозкина, Кускова, Лунькова, парторга Кухаренка, начальника разведки Меньшикова.

— Докладывайте командованию свой план,— приказал я политруку и лейтенанту.

Константины, польщенные вниманием, теперь уже не торопясь и не перебивая друг друга, обстоятельно изложили свой замысел.

План заключался в следующем. Неприятель принял меры, чтобы сократить свои потери от рельсовой войны, в частности резко понизил скорость поездов. Мы же обязаны в свою очередь подумать над тем, чтобы наперекор всему эти потери увеличить. Какова была тактика диверсионных групп до сих пор? Закладывали одну мину, взрывали паровоз, он сходил с рельсов и вслед за ним энное количество вагонов. Полюбовавшись на произведенный эффект и подсчитав причиненный врагу урон, партизаны возвращались на базу.

Усольцев и Сермяжко предлагали пересмотреть следующие тактические элементы: количество зарядов, численность диверсионных групп и заключительный маневр. Чтобы от нападения пострадало как можно больше вагонов, надо заложить не одну, а три мины — в голове, центре и хвосте состава и взрывать их одновременно. После взрыва сразу не уходить в лагерь, а добить эшелон гранатами, бутылками с зажигательной смесью и просто из стрелкового оружия.

На этом месте начштаба Луньков перебил парней репликой:

— Пока вы расстреливаете эшелон, немцы вышлют к месту происшествия целый поезд карателей с пулеметами, минометами и овчарками.

— Предусмотрено! — ответил быстро Сермяжко.— На километровой дистанции в обе стороны от места происшествия мы подорвем рельсы, чтобы никакое подкрепление не сумело нас блокировать. Пусть топают пешком по шпалам. Пока они выгружаются, строятся повзводно и маршируют свой километр, мы сожжем подорванный эшелон, перестреляем уцелевших гитлеровцев и скроемся в лесу.

— Бодрым шагом километр можно пройти за десять минут,— заметил подтянутый, во всем и всегда точный Тимофей Кусков.

— Вы правы,— отозвался Усольцев,— но прежде надо получить сообщение о диверсии, поднять с постелей солдат, построить, погрузить в поезд, доехать до поврежденного полотна...

— А это уже не десять минут, а час, два, три! — вставил возбужденный Сермяжко.

— Правильно, политрук,— сказал комиссар Морозкин.— Друзья из населения всегда предупредят диверсантов о приближении подкреплений.

—- Только заранее разработайте систему сигнализации,— порекомендовал Дмитрий Меньшиков.

— Расчет у ребят верный,— сказал я.— План своевременный в военном и политическом смысле. Действуйте, друзья!

— Слушаем, товарищ майор! — ответили Константины.

Как обычно, новое, интересное дело вызвало в отряде поголовный энтузиазм. Все хотели принять в нем личное участие. Я поручил Лунькову отобрать необходимое количество добровольцев. Начальник штаба выделил Усольцеву и Сермяжко 38 бойцов. 10 составили подрывную группу, остальные — штурмовую. Первые должны были в пяти местах одновременно взорвать железнодорожное полотно, вторые — добить сошедший с рельсов поезд. Подрывниками командовал Сермяжко, штурмовиками — Усольцев.

Прежде чем выйти на задание, они несколько дней посвятили тренировкам личного состава. Нашли продолговатую поляну, чтобы вообразить вражеский эшелон в натуральную величину, и стали заниматься. Сермяжко положил подрывников Афиногентова, Ларионова, Тихонова, Красов-ского, Михайловского в траву и дал каждому по веревке. Концы зажал в кулаке, по его выстрелу все бойцы должны были одновременно дернуть за веревку. Взрыватели у нас были механического устройства и действовали при дер-ганьи. Подорвать эшелон в трех местах надо было в одну секунду, такой взрыв был наиболее разрушительным, поэтому диверсанты и набивали руку на синхронном рывке.

Штурмовая группа по команде Усольцева набрасывалась на воображаемый поврежденный поезд и уничтожала его гранатами и кеглевыми термитными шашками. В одно время с нею на условное полотно выходили еще две пары подрывников и разрушали рельсы по обе стороны от эшелона. Затем обе группы уходили с поля боя каждая своим маршрутом.

Дневных тренировок Константинам показалось мало, и они устроили ночные репетиции. Ночью действовать оказалось сложнее, но старый наш и опытный подрывник Лунь-ков напомнил, что горящий состав и немецкие костры улучшат видимость и облегчат операцию.

Весь лагерь с нетерпением ждал первой операции по методу Сермяжко и Усольцева. Такой день настал. В последних числах октября обе группы, вооруженные двумя ручными пулеметами, автоматами и пятью толовыми зарядами, покинули базу и выступили в направлении к железной дороге Минск — Москва. Диверсию наметили совершить близ станции Жодино, памятной бойцам спецотряда по двум переходам через железнодорожное полотно, один из которых, весенний, окончился неудачей и ранением Карла Добрицгофера.

Кое-где на насыпи горели костры. Крестьяне встретили бойцов радушно и сообщили, что немецких патрулей поблизости нет. Штурмовая группа залегла в кустах вдоль полотна, шестеро подрывников вышли на рельсы, вырыли три ямы, заложили заряды, замаскировали их гравием и щебнем. Столь же тщательно укрыли веревки, тянущиеся к взрывателям, а оставшуюся землю и щебенку собрали в корзинки, чтобы унести с полотна. Потом отползли в укрытие и залегли, держа в руках концы веревок.

В это же время в километре от станции Жодино на железнодорожную насыпь выползли еще два диверсанта из группы Сермяжко, быстро и аккуратно заложили четвертую мину. Труднее пришлось подрывникам Павлу Красовскому и Федору Дмитриеву, которые действовали на расстоянии километра в сторону Минска. Они вышли к железной дороге и увидели костер. До них донеслись обрывки немецкой речи. Диверсанты залегли и стали выжидать: если фашисты не уйдут, заряд поставить не удастся, из Минска после крушения примчится эсэсовская помощь, товарищи попадут под огонь. А если напасть на охрану? Много шума, можно сорвать всю операцию. А если заложить мину чуть подальше? Пока Красовский и Дмитриев перебирали в уме предполагаемые варианты, патрульные докурили, поднялись и ушли по направлению к городу Жодину. Подрывники облегченно вздохнули и ловко закопали заряд тола под рельс, засыпали веревку гравием и засели в придорожной лесополосе. Взрыв должен последовать позднее, когда состав пройдет над их миной и будет подорван тремя главными зарядами.

Ночь стояла холодная, темная, дождь не унимался. Бойцы обеих групп терпеливо ждали поезда.

Сермяжко держал правую руку за бортом шинели, где во внутреннем кармане у него лежал теплый сухой пистолет. Усольцев вглядывался в темноту, стараясь рассмотреть бойцов штурмовой группы, редкой цепью растянувшихся вдоль полотна, но увидеть никого не мог и мысленно призывал их к спокойствию и выдержке. В кармане у него лежала заряженная ракетница.

Все диверсанты напряженно вслушивались в ночь, желая, чтобы поезд пришел как можно скорей и оборвал это невыносимо тяжелое ожидание боя.

Со стороны Минска послышалось пыхтение паровоза. Сильно нагруженный эшелон шел медленно, осторожно, подминая мокрые рельсы. Проехав над миной Красовского и Дмитриева, паровоз через километр был над зарядом Павла Афиногентова и Константина Тихонова, затем прошел третью мину и наконец наехал на четвертую. Политрук Сермяжко выхватил пистолет и выстрелил в воздух. Под колесами паровоза блеснуло белое пламя, взрывная волна подняла его над насыпью и бросила под откос. В тот же миг ухнуло в центре состава и в хвосте, огонь осветил весь эшелон, разомкнутый на звенья и медленно падающий вниз. Сырой воздух донес еще два взрыва — это сработали мины на флангах — Красовского и Дмитриева, Евгения Дудкина и Федора Давыдова. Там разлетелись в куски рельсы и шпалы, изолируя с обеих сторон район нападения на поезд.

Он был загружен техникой — танками, самолетами, артиллерийскими орудиями, предназначавшимися для фронта. Когда платформы полетели с насыпи, все это добро стало вываливаться из них, производя металлический лязг и скрежет. Раздались крики раненых фашистов, сопровождавших груз, часть вагонов загорелась от взрывов и разлившегося из лопнувших бензобаков горючего. Картина была великолепна, но не завершена. Теперь наступила очередь штурмовой группы.

Усольцев поднял на уровень головы ракетницу и нажал спусковой крючок. Черное небо прорезала красная полоса, бойцы группы поднялись в атаку. Они забрасывали опрокинувшиеся платформы гранатами, поджигали кеглевыми шашками танки и самолеты. Автоматчики и пулеметчики простреливали насквозь предназначенный для охранников пассажирский вагон, убивая оставшихся в живых гитлеровцев. После двадцати минут штурма с эшелоном было покончено. Весь он превратился в груду горящего лома, в сплошное месиво металла, дерева и трупов.

На месте боя погибло несколько десятков вражеских солдат, уничтожены паровоз и 14 вагонов со всем содержимым. Движение на линии остановилось на сутки. Из диверсантов не пострадал ни один человек, обе группы в полном составе вернулись в лесной лагерь. Командование отряда объявило участникам операции благодарность и многих из них представило к правительственной награде. В списке отличившихся, переданном шифровкой товарищу Пономаренко, первыми стояли фамилии двух Константинов.

В январе 1943 года, в суровых условиях снежной морозной зимы, диверсанты политрука Сермяжко пустили под откос 2 больших состава, набитых солдатами, пушками и танками. В апреле он со своими бойцами подорвал 3 паровоза, 13 вагонов и уничтожил много гитлеровцев. И так из месяца в месяц. В отряде возникла «школа Сермяжко» по обучению рельсовой войне, из которой вышли такие замечательные подрывники, как Андрей Ларионов, Павел Афиногентов, Андрей Пастушенко, Константин Тихонов, Евгений Дудкин, Федор Дмитриев и другие. На счету у каждого из них по полтора десятка взорванных поездов.

Когда в декабре 1942 года комиссара Морозкина и парторга Кухаренка отозвала Москва, и мы посадили их в транспортный самолет и отправили за линию фронта, коммунисты отряда избрали Костю Сермяжко секретарем партийной организации. А позднее по рекомендации Минского подпольного горкома партии он был назначен моим заместителем по политической части.

Осенью 1942 года наши диверсанты на участке Минск — Жодино сильно встревожили гитлеровскую администрацию. Коменданты железнодорожных станций и командиры близлежащих гарнизонов просили у начальства провести против партизан крупную карательную экспедицию. На первый случай фашистское командование выделило в помощь коменданту станции Жодино роту эсэсовцев.

Напуганный взрывами и жертвами, комендант немедленно ввел карателей в дело. 31 октября эсэсовцы на семи грузовых, одной легковой машинах и на двадцати мотоциклах вторглись в партизанскую зону и завязали в деревне Новоселки бой с местным небольшим отрядом.

В первой половине дня к нам на базу прибежал связной из отряда Деруги, запыхавшийся и взволнованный.

— Товарищ Градов,— затараторил он,— немцы грабят деревню, стреляют. Наш отряд перерезал им путь в Драхчу, а вас командир просит, чтобы вы не допустили их до Рованического совхоза.

Много их?

— Приблизительно рота! — отвечал связной, утирая пот с лица рукавом.— Командир просил побыстрей, чтоб не успели удрать!

Силы у здешних партизан были невелики, однако настроение всегда боевое: раз фашисты вошли в партизанскую зону, то живыми их не выпускать. Видимо, Деруга, приняв решение дать бой, серьезно рассчитывал на помощь нашего объединенного отряда. Но у нас лагерь почти пустовал, все находились на заданиях, не считая группы лейтенанта Усольцева, только что вернувшейся с очередной операции. Тимофей Иванович Кусков побежал к нему:

— Лейтенант, есть очень интересное дело. Сколько у тебя людей?

— Шестнадцать. А что надо делать?

Кусков рассказал о карателях и засомневался, что Усольцев сможет помочь соседям с такой маленькой группой.

— Смогу,— сказал Константин,— только прикажите. Без боя грабители не уйдут, запомнят партизанскую зону!

Мы расстелили карту-километровку и решили, что Усольцеву следует оседлать дорогу Новоселки — Домовицк, возможный путь отхода эсэсовцев. После недолгих сборов группа выступила. Кроме автоматов и винтовок, у бойцов было три ручных пулемета.

Отряд Деруги Усольцев догнал, когда тот полем обходил Новоселки, в которых сосредоточились немцы. Деруга попросил Усольцева выдвинуться на Домовицкое кладбище, мимо которого проходил большак на Новоселки, и перекрыть в этом месте дорогу. Группу Усольцева пошли сопровождать два разведчика Деруги. Фашисты заметили передвижение наших бойцов, испугались и задумали выскочить из деревни раньше, чем наши перережут большак. Едва Усольцев отошел от Деруги, как на дорогу выкатились два мотоцикла и два грузовика, набитые эсэсовцами, и на хорошей скорости устремились к Домовицкому кладбищу. Бойцы Усольцева еле успели добежать до обочины и сразу же открыли огонь. Многие каратели в машинах были убиты и ранены, однако оба грузовика и один мотоциклист все же прорвались на кладбище, где спешились и заняли оборону.

Вслед за первой группой гитлеровцев на дороге появились еще три грузовые и легковая машины, впереди них летел мотоцикл. Немцы на ходу поливали шквалом свинца болото, в котором залегли бойцы Усольцева. Несмотря на огонь, наши пулеметчики выдвинулись к самой дороге и не пропустили машины. Один из грузовиков загорелся, а легковая свалилась в кювет. Убегающих карателей расстреливали почти в упор. Последние две машины также были подбиты. Уцелевшие солдаты лесом пробирались на кладбище, к своим.

Не менее половины эсэсовской роты полегло на большаке. Но оставшаяся половина, сосредоточившись за могильными плитами, постепенно пришла в себя, разглядела наконец, что перед ними лишь горсточка храбрецов, и с этой минуты роли переменились. Каратели начали наступать, а группа Усольцева стала обороняться. На беду неведомо куда запропастился отряд Деруги, а также приданные группе минометчики. Наши бойцы, засевшие в редколесье на болоте, оказались у врага, как на ладони. Вскоре они были окружены и взяты в огненное кольцо. Упали мертвыми оба разведчика Деруги, разрывной пулей тяжело ранило пулеметчика Костю Сухова.

В этом почти безнадежном положении Усольцев и его друзья не пали духом. Экономя боеприпасы, они вели расчетливый огонь по неприятелю и не подпускали его близко. Связному Усольцева чудом удалось пробраться в наш лагерь. Он вскочил в поле на неоседланную крестьянскую лошадь и прискакал. К тому времени с задания вернулся взвод автоматчиков. Я взял его и поспешил на выручку к лейтенанту. На место схватки мы прибыли, когда начало темнеть. Увидев наше подкрепление, эсэсовцы разомкнули кольцо и отошли на кладбище. В наступивших сумерках они делали все, чтобы спасти своих раненых: освещали поле боя ракетами, не допускали к раненым советских бойцов.

Продолжать бой ночью не имело смысла. Группа Усольцева ушла в лагерь с небольшими потерями и большой победой. В операции особенно отличились пулеметчики Константин Сухов, Константин Тихонов, Ефим Демидов, стрелки Михаил Сацук, Павел Афиногентов и Федор Дмитриев.

Главным же героем схватки был, конечно, Константин Усольцев, который провел весь бой с величайшим мужеством и подлинным командирским мастерством.

А ту позорную неудачу с вылазкой эсэсовцев оккупанты не могли простить нам, и в канун всенародного праздника, 5 ноября 1942 года, немецкое командование послало в нашу партизанскую зону крупные воинские силы. В карательной экспедиции участвовали авиация, танки, артиллерия и 15 тысяч солдат. За одну ночь фашисты заняли почти все населенные пункты Смолевичского, Червенского, Борисовского и Березинского районов. На мирное население обрушились жесточайшие репрессии. Расстреливались и заживо сжигались ни в чем не повинные люди, стирались с лица земли целые деревни.

Партизанские районы к востоку от Минска впервые были блокированы столь мощно и беспощадно. Партизаны не могли противостоять многочисленным полевым войскам и уходили из-под ударов, сберегая личный состав. Наш отряд тоже снялся с места и двинулся глухими лесами и болотами к югу, в Гресские леса.

Дальше