Разведчики в Минске

Непокоренный город.— Пятеро уходят в неизвестность.— Ловкая Настя.— Среди руин и пожарищ.— Командиры подпольных групп.— Диверсии

Тесный контакт с местными партизанскими силами помог нашему спецотряду решить следующую оперативную задачу — связаться с подпольем в столице Белоруссии.

Важность этих связей была очевидна. В Минске размещались многочисленные военные и административные учреждения оккупантов, разные управы, комендатуры, канцелярии. Город был превращен в главный тыловой пункт группы армий «Центр», здесь сосредоточивались резервы, сюда отводились на отдых и переформирование потрепанные на фронте части. Наконец, в нем базировались управления железными дорогами и авиационные соединения.

В уцелевших от бомбежек больших зданиях городского центра размещался генеральный комиссариат для управления оккупированной Белоруссией{2}, возглавляемый одним из ближайших подручных фюрера — Вильгельмом Кубе.

Он опирался в своей деятельности на целую систему подчиненных ему учреждений, в том числе на чудовищно раздутый аппарат абвера, полиции безопасности и СД, жандармерии, зондеркоманд и охранной полиции из местных предателей.

Постоянный военный гарнизон в Минске насчитывал всего 5 тысяч солдат, но фактически весь город был заполнен войсками. Все сохранившиеся дома, площади и улицы были наводнены оккупантами. Круглые сутки сновали посыльные, фырча, проносились мотоциклы и штабные машины, эсэсовские патрули вышагивали по мостовым, заглядывали в подворотни, останавливали прохожих, проверяли документы и обыскивали. То и дело проводились облавы, расстрелы, казни через повешение.

Жизнь подпольщиков в столице Белоруссии была невероятно сложна и опасна, потери они несли огромные, но тем не менее продолжали яростно бороться за свободу родной земли. В кровопролитной войне с иноземным нашествием это были герои из героев, им приходилось труднее всех. Партизаны все-таки находились среди товарищей, сообща выполняли боевые задания, вместе переносили неисчислимые тяготы лесной походной жизни. А подпольщики, как правило, работали в одиночку, окруженные врагами, каждый шаг им стоил чудовищного напряжения физических и моральных сил, смерть висела над ними ежеминутно, и когда они попадали в лапы фашистов, то молча умирали в подвалах СД или на виселицах, часто оставаясь безвестными для истории. Но я уверен, что с годами будут восстановлены имена всех героев и мучеников минского подполья и Родина воздаст должное своим славным сынам и дочерям, которые не носили формы, зачастую не имели оружия, но были подлинными бойцами переднего края.

Проблема проникновения в захваченный город заставила моих друзей-партизан и меня серьезно подумать. Никаких сведений о царящих там порядках у нас пока не имелось, мы даже не знали, каковы особенности паспортного режима, не видели последних образцов гитлеровских пропусков, справок, аусвайсов (удостоверений личности), печатей. Печать фашистские патрули рассматривали обычно с особой тщательностью. Если она была плохо выполнена, то это означало провал разведчика, верную гибель.

Воронянский, Тимчук, Луньков и я беседовали с партизанами и бойцами спецотряда. К выполнению рискованного задания был готов любой, что лишний раз говорило о высоких патриотических качествах наших людей. Однако мы тщательно отбирали добровольцев, чтобы послать таких, которые имели в Минске родственников или знакомых и могли свободно ориентироваться.

Из отряда особого назначения выбрали парторга политрука Николая Кухаренка и оперуполномоченного Михаила Гуриновича, из отряда «Мститель» — начальника особого отдела Максима Воронкова, бывалого партизанского разведчика Владимира Романова и комсомолку Настю Богданову.

Николай Кухаренок был не только храбрым воином, но и умелым партийным вожаком. За время рейда в тыл врага и первых операций на оккупированной территории он много сделал для политического воспитания бойцов, сплочения коллектива.

Михаил Гуринович родился в Белоруссии, хорошо знал родной край, имел высшее образование, за два года до войны стал коммунистом. В наш спецотряд он вступил в апреле 1942 года и успел показать себя настолько ярко, что его избрали в бюро партийной организации.

Максим Яковлевич Воронков, самый старший из разведчиков, был принят в партию еще в 1932 году. С первых дней фашистской оккупации перешел на нелегальное положение, в декабре 1941 года вступил в партизанский отряд Воронянского. Позднее он с согласия своего командира перешел к нам в спецотряд, как опытный оперативный работник.

Владимир Романов был тот самый отважный партизан, с группой которого мы повстречались в предрассветных сумерках, когда он командовал шестью бойцами, как целым стрелковым подразделением.

Настя Богданова, хрупкая девушка, поначалу показалась мне странным явлением в партизанском лагере.

— Послушай,— сказал я Воронянскому,— ей место не здесь, а где-нибудь на танцплощадке или на пионерском сборе.

— Ошибаешься,— ответил Воронянский.— Настя — боевая дивчина. У нее на счету восемь фашистов! В бою она прямо Жанна д'Арк.

После такого сообщения я проникся к ней уважением. Когда мы включили ее в пятерку, она воскликнула:

— Вот здорово, у меня ведь уцелел минский паспорт!

— Замечательно! — порадовался Тимчук.— Может, еще у кого сохранились подходящие документы?

Остальные четверо огорченно развели руками. Тимчук, Морозкин и я уединились для работы над бумагами для разведчиков. Захваченные во время налета на волостное правление в Заречье бланки пропусков, штампы и печати оказались весьма кстати. Мы изготовили для Насти пропуск, справку о том, что ей разрешены выезд и въезд в Минск, а для пущей убедительности поставили штамп и печать еще и в паспорте. Честно говоря, у нас не было полной уверенности в том, что все наши хитрости уберегут Богданову от опасности: фашисты могли изменить форму или текст пропуска и вообще ввести неведомые нам дополнения к документам. Но что оставалось делать? Разведка всегда сопряжена с риском, а к любым искусно сымпровизированным бумагам необходимы также смелость, решительность, умение перевоплощаться.

На группу мы возлагали большие надежды. Кухаренок до войны работал в Минске на железной дороге, сейчас там жила его мать. У Воронкова в городе осталась сестра Анна, а у Гуриновича — жена, Вера Зайцева. Настя Богданова могла пригодиться для связи с родственницами других разведчиков, ведь это так естественно, когда к женщине заходит ее знакомая, ведет долгие разговоры, а порой остается переночевать. Трудно что-либо заподозрить в таких фактах. Если же в доме появляется мужчина, это настораживает, потому что он может быть окруженцем, беглым военнопленным, подпольщиком или партизаном.

Перед выходом разведчиков из лагеря я тщательно проинструктировал пятерку по «технике безопасности», ибо от ее соблюдения целиком зависел успех операции. Кухаренку сообщил координаты некоторых наших людей из списка явок, полученного мною в наркомате. Он должен был разыскать этих товарищей, если они сохранились, договориться о встречах, паролях и передать задание — начинать работу.

Вместе с минской пятеркой разведчиков ушли боец спецотряда Кузьма Борисенок и младший лейтенант Николай Ларченко. Их путь лежал в Руденский и Пуховичский районы, находящиеся юго-восточнее Минска, где им предстояло установить связи с местными патриотами.

Не без волнения отпускали мы своих людей. Оккупационные документы были у одной Насти, все остальные вместо аусвайсов засунули в карманы пистолеты и гранаты. Богданову мы предупредили: если документы вызовут подозрение, пусть ссылается на путаников из волостного правления и местной полиции. Мол, вечно они пьяные, к тому же плохо соображают по-немецки, а она здесь ни при чем. И еще один совет дали разведчикам: когда у Насти будут проверять документы, она должна подольше копаться в карманах и мешке с несколькими картофелинами и луковицами, чтобы отвлечь внимание патруля и дать возможность своим спутникам, идущим сзади, свернуть в сторону и обойти вражеский пост.

Разведчики вышли на шоссе. По нему проносились фашистские машины и бронетранспортеры. Чтобы не привлекать внимания гитлеровцев, наши товарищи делали вид, будто давно привыкли к немецкому транспорту и близости оккупантов. Настя шагала впереди, остальные шестеро — на некотором отдалении сзади, порою углубляясь в придорожные лесочки. Стало смеркаться, и машины уже двигались с затемненными фарами. Настю остановил эсэсовский патруль, возле которого вертелся штатский переводчик. Унтер-офицер потребовал паспорт и пропуск. Богданова несколько минут рылась в мешке, а ее друзья незаметно свернули с дороги и прошли мимо поста стороной.

Патрульные и переводчик, отлично владевший немецким, русским и белорусским языками, долго вертели в руках паспорт и пропуск, подсвечивая карманными фонариками. Но, видимо, не нашли в них ничего подозрительного, вернули документы и порекомендовали идти «шнеллер», так как скоро наступал комендантский час. Переводчик, играя в народность, предупредил разведчицу:

— Ты, барышня, гляди... Немцы любят красивых да молодых.

Настя кокетливо откликнулась:

— Да что вы! Разве я красавица, куда мне!

Через полкилометра ее нагнали остальные товарищи, очень довольные, что первая встреча с эсэсовскими стражами закончилась для всех благополучно. А отчаянный Владимир Романов сказал:

— Если б они тебя задержали, мы кинулись бы на них из кустов и перестреляли бы, как овец.

— Ой, Володечка,— ответила Настя Богданова,— с тобой я и в Берлин пошла бы!

В 12 километрах от Минска, за деревней Паперня, группа согласно инструкции разделилась: Борисенок и Ларченко повернули на восток, чтобы потом с севера войти в свои районы, Воронков и Гуринович остались у старых знакомых, бывших студентов политехнического института Василия Молчана и его жены Марии, работавших на торфяном заводе «Паперня», чтобы позднее с их помощью проникнуть в город. Кухаренок, Настя и Романов продолжали путь и вскоре без приключений очутились на городских улицах. Николай Кухаренок предложил товарищам зайти к его матери.

— Чего не хватало, — сказал Романов, — сын в партизанах, дом на примете! Кухаренок возразил:

— Ни одна душа не знает, что я в лесу, даже мать. В начале войны уехал куда-то с поездом, да так и не вернулся. Вот и все.

В мирное время Николай был начальником поезда, и его исчезновение выглядело очень естественно.

— К тому же ночь на дворе, никто нас не увидит!

Убедил. Глухими переулками и сквозными дворами повел Кухаренок друзей к домику матери, но когда пришли, то всем стало не по себе. На месте дома был пустырь, валялись обгорелые бревна и мусор. Товарищи посочувствовали Николаю, сказали, что это еще не означает, что мать погибла, мало ли что бывает... Посовещались и решили вторично разделиться, предварительно условившись о месте и времени встречи: Романов пошел к своим знакомым, Настя — к родственникам в район Сторожевки, Николай — к довоенным друзьям, которые должны были знать о судьбе матери.

И действительно, Кухаренок разыскал ее. Бомба попала в дом, когда ее не было, она погоревала над развалинами, заодно поплакала о Николае, которого считала погибшим, а потом старушку приютил Михаил Галко, давний друг семьи.

Встречу матери с сыном невозможно описать. Больше всего ее поразило, что Коля остался таким, как был,— молодым, круглолицым, с мальчишескими ямочками на щеках. Тяготы войны и партизанской жизни не отразились на нем.

Утром трое разведчиков повстречались в условленном месте и договорились, что Кухаренок и Романов пойдут по явкам, которые взяли у меня, а Настя встретится с сестрой Воронкова Анной и женой Гуриновича, Верой Герасимовной.

На следующее утро Настя сообщила, что разыскала обеих женщин. Они связаны с подпольной группой и готовы к выполнению любого задания. Вера Зайцева очень хочет повидать мужа.

— Устроим,— пообещал Романов и ласково улыбнулся Насте.

Явки, данные Москвой, или оказались пусты, потому что люди давно ушли на фронт, или находились под наблюдением СД. Надо было создавать новую постоянную сеть.

Вскоре в городе появились Воронков и Гуринович. Воронков сумел встретиться со старым другом Кузьмой Лаврентьевичем Матузовым. Друг в свое время окончил Белорусский политехнический институт, с первых дней войны ушел на фронт, был тяжело ранен и попал в плен, откуда удачно бежал в родной Минск. Разыскал семью и, опасаясь разоблачения, добровольно явился в комендатуру, прикинулся недовольным Советской властью. Матузову поверили и сделали его служащим городской управы. Но связей с патриотами у него не было, и это сильно угнетало, получалось, что он чистой воды изменник. Встреча с Воронковым крайне обрадовала Матузова, и он высказал горячее желание участвовать в народном сопротивлении захватчикам.

Кузьма Лаврентьевич оказался для нас сущей находкой, так как через него мы получили доступ к бумагам и секретам городской управы. Он же помог решить проблему документов для наших связных.

Разведчики, разыскивая бывших военнослужащих Красной Армии, заинтересовались личностью Георгия Краснитского, кадрового командира, окруженца. Его знала в лицо мать Кухаренка.

Краснитскому удалось после окружения пробраться в Минск и устроиться инженером на вагоноремонтном заводе. Оккупанты нуждались в специалистах и потому закрыли глаза на прошлое нового инженера. Начальник завода, эсэсовский полковник Фрике, желая прощупать настроения Краснитского, спросил, как он относится к победам германской армии на восточном фронте. Георгий ответил уклончиво:

— Я политикой не интересуюсь, господин полковник.

Начальник остался удовлетворен. А разведчики выяснили, что бывший командир остался честным человеком. С помощью матери Кухаренка с ним познакомилась Настя и свела его с Гуриновичем. Тот поручил Краснитскому создать на заводе подпольную диверсионную группу. Предупредил, чтобы задание выполнялось без спешки, продуманно, осторожно. Отсутствие опыта конспирации, безрассудная отвага привели к провалу многие группы минских подпольщиков.

— Тщательно отбирайте людей, без чрезвычайной необходимости не знакомьте их между собой,— инструктировал Гуринович.— И ждите наших указаний.

Так в Минске стала создаваться новая подпольная сеть, которой вскоре предстояло нанести ощутимые удары по оккупантам. Наши разведчики нашли в городе десятки смелых патриотов, готовых к опасной работе. В их числе были люди всех возрастов. Мать Николая Кухаренка, несмотря на преклонный возраст и недомогания, мужественно выполняла поручения сына и его друзей. Агенты СД и полиция не обращали внимания на старую женщину, и она спокойно путешествовала пешком из конца в конец города, находила нужные адреса, передавала и собирала информацию.

Спустя две недели все разведчики, посланные в Минск, благополучно вернулись в лагерь. У нас будто гора с плеч свалилась — и люди живы, и дело налаживается. В повседневных тревогах да заботах я словно сроднился с каждым боевым товарищем и чувствовал себя частицей общего, неразрывного братства.

Вернувшиеся на базу выглядели усталыми, осунувшимися, однако настроение у них было бодрое. Разведчики и сами понимали, что с огромным риском для жизни они выполнили одно из самых важных заданий в тылу врага.

Разговорам и расспросам не было конца, все переживали вступление в новый этап борьбы, на котором в сферу наших активных действий вошла столица Белоруссии.

Значительно позднее мы узнали о судьбе бойца спецотряда Кузьмы Борисенка, покинувшего лагерь в мае 1942 года вместе с минской группой разведчиков. Путь его лежал на юго-восток от Минска, в Руденский район, уроженцем которого он был. Там ему предстояло установить связи с местными партизанами, а по дороге я поручил ему зайти в деревню Гатово, что в 6 километрах южнее белорусской столицы, и разыскать бывшего председателя тамошнего сельсовета Маслыко, перешедшего на нелегальное положение. Это была одна из явок, полученных мною в Москве.

Борисенок залег поблизости от Гатова и двое суток наблюдал за домом Маслыко, пока не убедился, что хозяина нет, а дом вообще брошен. В дальнейшем удалось выяснить, что немцы расстреляли Маслыко. Но в то время Кузьма этого еще не знал и решил проникнуть в деревню и произвести разведку. На околице он столкнулся с местным полицейским и бросился бежать. Предатель несколько раз выстрелил ему вслед и ранил в ногу. Несмотря на дикую боль, Борисенок ушел от преследования и скрылся в лесу.

Здесь его подобрали партизаны Второй Минской бригады.

Когда Кузьма подлечился, то был направлен в распоряжение Минского сельского райкома партии. Разведчику оформили поддельный паспорт на имя жителя деревни Бардиловки, что было весьма удобно, так как Борисенок и в самом деле родился в Бардиловке. С этим паспортом, заверенным всеми необходимыми подписями, печатями и штампами, Кузьма по заданию райкома стал появляться в Минске. Встретился со своими старыми друзьями, верными патриотами—вагонным мастером Петром Барановым, радистами железной дороги Францем Новицким и Петром Бачило.

Из них Борисенок сколотил подпольную диверсионную группу и начал действовать. Он сам доставлял в город из партизанского района газеты, листовки, мины, толовые шашки, с опасностью для жизни провозил этот груз сквозь фашистские кордоны.

Случай для первой диверсии вскоре представился. Петр Бачило получил приказ гитлеровской администрации провести радио в офицерскую столовую. Привезенную Кузьмой мину с часовым устройством Петр спрятал в чемоданчик для инструментов. Оба подпольщика — монтер и его «помощник» зашли в столовую, положили чемоданчик на свободный стул и принялись измерять складным метром расстояние от дверей до будущей радиоточки, как бы выясняя длину шнура, который им надо было провести. Потом перекинулись несколькими словами, вышли за дверь и быстро скрылись за железнодорожным мостом.

Время было обеденное, столовую заполнили немецкие офицеры. Подпольщики увидели столб дыма, огня и обломков, от резкого грохота вылетели стекла в станционных постройках.

Вторую диверсию Борисенок совершил совместно с Францем Новицким. Они проникли в железнодорожное депо и прикрепили магнитную мину к паровозу. Через час мина сработала, локомотив был взорван, а эсэсовская охрана напрасно металась в поисках смельчаков, их и след простыл. Кузьма и Франц взорвали таким способом еще четыре паровоза.

По заданию Минского сельского райкома партии Борисенок связался с рабочим электростанции Иосифом Буцевичем, снабдил его взрывчаткой, и тот вывел из строя станцию, оставив оккупантов без электроэнергии.

На счету подпольной группы Кузьмы Борисенка немало героических подвигов. Фашисты упрямо охотились за отважными диверсантами и наконец сумели подослать к ним провокатора. На допросах в гестапо и СД арестованные подпольщики вели себя мужественно и никого не выдали. Гитлеровский суд вынес приговор: «На основании вышеизложенного... 1. Новицкого Франца, 2. Баранова Петра и 3. Бачило Петра подвергнуть физическому уничтожению — расстрелять».

Командир группы во время арестов находился за пределами города и поэтому избежал расправы.

Седьмой разведчик, покинувший в тот день лагерь, младший лейтенант Николай Ларченко установил контакт со Второй Минской партизанской бригадой и находился в ней до прибытия в Пуховичский район спецотряда.