Партизанская весна

Первые потери спецотряда.—Воронянский и Тимчук.— Двенадцать грузовых парашютов.— Могучая рука Москвы

Из Бегомльских лесов мы повернули на юг. Накануне рейда я получил в наркомате явки с заданием уточнить, какие из них сохранились, а какие потеряны по тем или иным причинам. Забегая вперед, скажу, что около половины явок оказались действующими и пригодились нам в ходе разведывательных и диверсионных операций.

Проводником у нас вызвался партизан Тимофей Ясюченя. По пути отряду предстояло пересечь шоссейную и железную дороги Минск — Москва. Мы подходили к районам с большим сосредоточением немецко-фашистских войск. Особенно бдительно враг охранял железнодорожные магистрали. Если автомобильную дорогу отряд миновал быстро и бесшумно, то у железнодорожного переезда близ станции Жодино все сложилось по-иному.

Шедшая как всегда впереди разведывательная группа Дмитрия Меньшикова на полотне железной дороги столкнулась с гитлеровской охраной. Та подняла тревогу, открыла стрельбу. Но все же разведчики прорвались на ту сторону. Из находившихся у разъезда домов выскочили новые фашистские солдаты и поспешили на подмогу своим патрулям. Я решил прорваться с боем и вслед за разведкой отправил группу политрука Алексея Григорьевича Николаева, бывшего пограничника, боевого и находчивого командира. Когда его группа ушла вперед, я скомандовал:

— Огонь! В атаку! — и повел на железнодорожную насыпь основные силы отряда.

Противник, залегший по другую сторону полотна, встретил нас густым автоматным огнем, и я услышал возглас, решивший судьбу нашей атаки:

— Дуб ранен!

О благополучном переходе через железную дорогу с тяжелораненым на руках не было и речи. Мы рисковали и его жизнью и жизнью тех, кто его понесет. Поэтому я приказал отойти назад, в лес. Немного погодя к нам вернулась группа политрука Николаева, а разведчики Меньшикова оторвались от нас и ушли. Много дней мы ничего не знали о них.

Наш доктор Иван Семенович Лаврик осмотрел Добрицгофера и обнаружил, что у него навылет прострелена грудь и рана на ноге. Ранение оказалось тяжелым. Оставлять Дуба в отряде не следовало. Мы донесли его до границы Логойского района, в котором нам предстояло базироваться, и поручили его судьбу леснику Захару Алексеевичу Акуличу. В Москве я получил совет от Дмитрия Николаевича Медведева не доверять лесникам и лесным объездчикам: фашисты в первую очередь вербовали их в осведомительную агентуру. Но другого выхода у нас не было, пришлось рискнуть.

Акулич поначалу отказывался укрыть раненого, ссылаясь на то, что гитлеровцы в его доме нередкие гости. Я на это ответил, что как раз в доме-то прятать нашего бойца и не следует. Гораздо разумнее поместить его в лесной землянке, подальше от дорог и тропинок.

— О его существовании никто, кроме вас, не должен знать,— сказал я,— даже ваши жена и дети.

— Но ему же надо хорошее питание, а где я возьму?

— Купишь в деревне,— и я выдал Акуличу несколько сот немецких марок из кассы отряда.— Молоко, яйца, витамины. И помни, оккупанты пришли, оккупанты уйдут, а Советская власть будет всегда, если предашь — под землей найду и уничтожу как последнего гада!

Лесник заверил, что он выполнит поручение. В глухом местечке мы оборудовали удобную землянку, снабдили Дуба продуктами, медикаментами, перевязочным материалом. Доктор Лаврик проинструктировал раненого и опекуна, как проводить лечение. Побледневший от боли Добрицгофер слабо улыбнулся, поблагодарил. Он отдал бойцам автомат и маузер, оставив себе лишь пару гранат.

— Если пожалуют наци, вместе со мной взлетят на воздух,— объяснил нам.

— Не пожалуют, Карл Антонович,— успокоил я его.— Через месяц-два мы заберем тебя, и опять будешь громить фашистов.

Леснику я наказал спустя этот срок передать Добрицгофера людям, знающим пароль. Акулич заучил пароль и пообещал в точности выполнить все указания. Мы попрощались с нашим боевым другом и с лесником.

— Рот фронт! — прозвучало в землянке традиционное приветствие немецких и австрийских антифашистов.

В конце апреля мы прибыли на место назначения в Логойский район. Как я и обещал генералам в наркомате, отряд дошел сюда с минимальными потерями: ни одного убитого, двое раненых. Причем второй — Иван Розум — получил легкое ранение в плечо и оставался в строю. Заболевших и обмороженных не было. Печальные прогнозы относительно больших жертв на пути в глубокий тыл врага, к счастью, не подтвердились. Даже напротив, за счет окруженцев, местных партийных и советских работников отряд вырос на две трети и его численность достигла 50 человек. Если учесть, что пополнение мы отбирали и проверяли очень строго, то боеспособность отряда за время пути не только не снизилась, но возросла.

Москва получила мою радиограмму с изложением результатов похода.

Весна была в разгаре. Под теплым солнцем исчезали остатки грязно-бурого снега, просыхали лужи и мелкие болотца. В Олешниковском лесу, где мы оборудовали свои землянки, дышалось легко, с каждым днем белорусская природа становилась все красивей и приветливей.

Дав бойцам два дня на отдых, командование отряда начало планировать предстоящие операции. Главной нашей целью оставался Минск, находившийся в нескольких десятках километров, в часе езды на автомашине. Столицу Белоруссии я отлично знал по довоенным временам. Хороший был город. Но нынче он лежит в развалинах. В Минске совместно с местными партийными органами нам предстояло создать разветвленную сеть подпольных групп и осуществить широкую разведывательно-диверсионную программу.

Понятно поэтому, что нас интересовали все близлежащие лесные районы. Партизанское движение в Минской зоне возникло тотчас же по приходе оккупантов, летом и осенью 1941 года. Вооруженные патриоты ликвидировали здесь почти все немецкие гарнизоны и парализовали деятельность фашистских учреждений. Спасая свою шкуру, враги укрывались в крупных населенных пунктах. Мы должны были наладить взаимодействие с партизанами окрестных лесов. В отряд не напрасно были зачислены бойцы — уроженцы Белоруссии. Обосновавшись на первой нашей базе, мы послали на связь с партизанами и подпольщиками Николая Денисевича и Ивана Розума в Червенский и Смолевичский районы. Николая Ларченко — в Пуховичский, Кузьму Борисенка — в Руденский. Николая Вайдилевича — в Заславльский. Все они были родом из тех мест, куда их направил отряд.

Первые выходы из лагеря мы совершали по ночам. Наблюдали за шоссейными и проселочными дорогами, старались установить, передвигаются ли по ним вражеские войска и обозы. Заходили в деревни, чтобы выяснить, есть ли в них фашистские гарнизоны, навещают ли их гитлеровцы.

Коренастый, веснушчатый весельчак старшина Яков Кузьмич Воробьев первым из нас с нескрываемым отвращением надел полицейскую форму, пошел в деревню Олешники и смело представился старосте как страж порядка.

— Нужны сведения о лесных бандитах! — потребовал старшина.

Староста, ничуть не усомнившись в подлинности «полицая», рассказал, что где-то в лесах действительно скрываются красные, по всей видимости советские парашютисты. Некоторые из них приходили в деревню, приказали ему саботировать распоряжения оккупантов, прятать от них продукты и не притеснять население, в противном случае — смерть.

Доставленные Воробьевым новости порадовали нас.

Наступило Первое мая. Праздник мы провели в Олешниках. Созвали население на митинг, выступили с речами, в которых рассказали о положении на фронтах, о международной обстановке, призвали крестьян активно содействовать борьбе в тылу врага. Жители были растроганы, угостили отряд скромным обедом — молоко, вареная картошка, после обеда все вместе пели песни: «Варяг», «По долинам и по взгорьям», «Реве та стогне Днипр широкий», «Лявониху». Декламировали стихи Маяковского, Есенина, Симонова, плясали. Старшина Воробьев лихо отбивал чечетку.

Разошлись по хатам поздно вечером, уставшие, довольные, повеселевшие. Какой-никакой, а праздник получился — наш, советский, в глубоком тылу фашистов, на истерзанной земле героической Белоруссии!

В четыре часа ночи часовой сообщил мне, что вблизи деревни прозвучала пулеметная очередь. Отряд был поднят по тревоге. Я решил боя не принимать, потому что под покровом ночи трудно было определить силы врага. Стали отходить. Но не было еще старшины Воробьева и двух бойцов, которые уехали на хозяйственную операцию. В ожидании их мы развели в лесу костер, обсушились от утренней сырости и решили здесь не только позавтракать, но и разбить временный лагерь.

Стали сооружать шалаши, а начальник штаба Луньков и старший радист Лысенко отправились на поиски подходящего места для рации.

Забрались на холм и увидели на вершине соседнего холма часового в форме советского десантника. Бойцы знали, что никаких десантов последнее время в этом районе не выбрасывалось, иначе Москва сообщила бы нам об этом. Луньков залег и стал следить за часовым, а Лысенко побежал ко мне. Выслушав доклад, я поднялся на холм, в этот момент к часовому подошло еще двое, тоже в нашей десантной форме. Заметив нас, открыли огонь. Все стало ясно: это переодетые каратели!

Я приказал не отвечать врагу и отходить. Мигом потушили костер, собрали имущество, снялись и углубились в небольшой соснячок, где я отдал распоряжение:

— Залечь, не разговаривать, приготовить гранаты!

Стрельба приближалась и усиливалась. Над головами свистели пули. Всем хотелось спать и есть, но это было невозможно: силы гитлеровцев, съехавшихся к Олешникам на машинах, намного превышали наши силы, сражение с ними стало бы для нас губительным.

Но им не удалось обнаружить отряд. К вечеру стрельба стихла, а с наступлением ночи блокированный район мы покинули.

...В течение мая я регулярно получал сведения о деятельности подпольщиков и партизан. Благодаря нашим связным мы сумели провести в Минской зоне первую партизанскую конференцию.

Посланный в Смолевичский район Иван Викторович Розум установил связь с партизанским отрядом, впоследствии названным «Разгром», которым руководил партийный работник Иван Леонович Сацункевич. После этого наш связник решил навестить своих родственников, живших в этом районе, но сделал это недостаточно осторожно. Деревенские полицаи схватили Ивана, установили его личность. Соорудили в центре села виселицу и повели смелого бойца на казнь. Но пока шли приготовления к публичной расправе, местные жители сообщили об этом в отряд Сацункевича. И они, чтобы выручить Розума, дали полицаям бой. Налет был внезапным, стремительным и блестяще удался. Правда, в перестрелке был тяжело ранен наш боец. Его оставили лечиться на партизанской базе. Болел он долго. Для окончательной поправки в декабре я вынужден был эвакуировать его на самолете в Москву.

Мы с нетерпением ожидали возвращения группы старшины Воробьева, посланной в Заславльский район, и ранее отправленного туда на связь с партизанами лейтенанта-пограничника Николая Федоровича Вайдилевича. Ушедшие вернулись только в двадцатых числах мая, и вот что они рассказали.

Группа Воробьева быстро нашла в Заславльских лесах Вайдилевича, который успел сформировать там небольшой отряд и уже пустил под откос два вражеских эшелона. Воробьев передал ему мою инструкцию, взрывчатку и собирался возвращаться в отряд, а Вайдилевич со своей боевой группой намеревался укрыться в Налибокской пуще.

Когда во второй половине дня 22 мая в лесу внезапно затрещали автоматы, дозорные сообщили, что с трех сторон показались каратели. Командиры повели партизан через болото в глубь леса. Маневр осуществлялся под огнем противника, замыкавшего кольцо окружения. Вайдилевич был убит. Командование принял Воробьев.

— Вперед! За Родину! — крикнул он.

Партизаны, забрасывая карателей гранатами, прорвали окружение и стали от них уходить. Вслед храбрецам летели разрывные пули, однако в лесу они не причиняли большого урона, потому что разрывались даже от прикосновения к листве.

Партизаны уже оторвались от фашистов на полтораста метров, когда неожиданно упал Воробьев. Разрывная пуля попала ему в бок, ранение было смертельным.

— Вперед! — приказал он.— Уходите! Я вас прикрою, умру, как коммунист.

Партизаны стали отходить.

Лейтенант Любимов видел, как к Воробьеву подбежали два эсэсовца, склонились над ним и тут же взлетели на воздух. Последним движением герой взорвал гранату.

...Как-то в предрассветных сумерках майского дня спецотряд столкнулся в кустарнике с непонятными людьми. Они быстро залегли, защелкали затворами. На чистейшем русском языке раздалась команда:

— Первый взвод! Второй взвод! Пулеметы к бою!

Мы встревожились, приготовились к стычке. Судя по команде, перед нами находилось не менее полуроты хорошо вооруженных солдат. Но почему они говорят по-русски? Опять провокация? Стали перекликаться, выяснять отношения.

Оказалось — свои! Разведчики из партизанского отряда дяди Васи — майора Воронянского. Начальник разведки Владимир Романов с шестью бойцами шел на задание, принял нас за карателей, готовился к отражению атаки и, командуя, сознательно преувеличил силы, чтобы фашисты струсили.

— Не испугался целого отряда? — спросил я.

— Почему же не испугался,— ответил Романов,— война дело жуткое. Но поддаваться страху не имею привычки!

Очень мне понравился этот находчивый, отважный парень.

Посоветовавшись, мы вместе с разведчиками направились в их отряд.

На подходе к лагерю навстречу нам появился среднего роста, широкоплечий мужчина, внимательно осмотрел нас и попросил меня предъявить мандат. Убедившись, что перед ним спецотряд из Москвы, назвался:

— Начальник особого отдела Воронков.

Отряд дяди Васи оказался самым крупным из встреченных нами и даже имел свой особый отдел.

В лагере я познакомился с командиром и комиссаром отряда. Оба они произвели на меня прекрасное впечатление.

Василий Трофимович Воронянский, кадровый командир Красной Армии, попал в окружение и оказался во вражеском тылу. Линия фронта ушла далеко на восток, однако он не упал духом, не растерялся. В сентябре 1941 года он нащупал связи с партизанами и вскоре стал командиром отряда, который рос, укреплялся и к нашей встрече насчитывал уже 150 бойцов.

Один из тех славных сынов Белоруссии, кого партия оставила на оккупированной территории для организации народного сопротивления фашистскому режиму, комиссар отряда Иван Матвеевич Тимчук участвовал в партизанской войне с первых дней вторжения захватчиков. С декабря 1942 по сентябрь 1943 года он одновременно выполнял обязанности секретаря Логойского подпольного райкома КП(б)Б, а затем стал комиссаром Первой антифашистской партизанской бригады. За доблесть, героизм и особые заслуги в развитии партизанского движения И. М. Тимчуку присвоено звание Героя Советского Союза.

Сердцевину отряда Воронянского — Тимчука составляли патриоты, прошедшие суровую школу борьбы в минском подполье.

Иван Матвеевич, еще не старый человек, с большим умным лицом и слегка прищуренными глазами, предоставил командиру возможность ввести нас в детали оперативной обстановки, а сам изредка подавал короткие реплики, вставлял дополнения. Выяснилось, что неподалеку находились партизанские группы Асташенка и Лунина. Я немедленно послал к ним своих связных. Семья боевых друзей росла.

— Как успехи в мае? — спросил Воронянского.

— Работаем помаленьку,— скромно ответил дядя Вася,— бьем, взрываем. Как обычно.

— Отряд дяди Васи — неплохое название,— заметил я.— Симпатичное, я бы сказал, интимное. А если придумать другое, более грозное, наступательное?

— Что вы предлагаете? — встрепенулся Тимчук.

— У Долганова— «Борьба», а у вас «Мститель».

— А что ж, неплохое название,— откликнулся Воро-нянский.

— Подходящее,— согласился Тимчук.

Одобрили его и остальные партизаны. Радисты Лысенко и Глушков отправили в Центр очередную шифровку с информации о новом отряде, с которым мы установили взаимодействие и в лагере которого провели немало дней.

Спустя неделю после прибытия на базу Воронянского ко мне в шалаш вбежал радист Глушков и закричал:

— Москва сообщает... ночью к нам... самолет!

— Тише, друг,— успокоил я его и прочитал радиограмму. Известие действительно было волнующим. Я быстро оделся и вышел из шалаша.

Всходило солнце, на листьях сверкали капли росы, назойливо гудели комары. Партизанский лагерь еще не проснулся.

Я поспешил к палатке Воронянского. Заложив под голову руку, командир «Мстителя» спал. Черные волосы густыми прядями рассыпались по загорелому лбу. Жаль было будить, отдыхать ему приходилось мало и редко, но радиограмма товарища Григория сообщала весьма важные новости. Сколько мы положили сил, готовясь к приему самолетов с Большой земли, и вот — первый рейс! Я потряс Воронянского:

— Василий Трофимович, подъем!

Он вздрогнул, приоткрыл глаза, откинул со лба волосы, вскочил.

— С добрым утром, лесной вояка! — сказал я и протянул сообщение Центра. Воронянский прочитал и обрадовался.

— С добрым утром, Станислав Алексеевич! Помнит о нас Москва!

Мы тотчас сформировали группу партизан и бойцов спецотряда: надо спешить к деревне Крещанке Плещеницкого района, где у нас оборудована приемочная площадка, выставить вокруг нее сильные заслоны, организовать патрулирование окрестностей, чтобы каратели внезапным налетом не смогли бы нам помешать.

Выстроившимся партизанам и бойцам-чекистам я сказал:

— Через полчаса быть готовыми к походу. Взять боеприпасы и продуктов на двое суток.

Люди собрались быстро, вперед выслали разведчиков, с группой в 40 человек из лагеря вышли Воронянский, Луньков, Тимчук и я.

К обеду достигли площадки. После тщательной проверки близлежащих деревень убедились, что неприятеля поблизости нет. Приемочная площадка была выбрана удачно: с трех сторон ее окружали непроходимые болота, с четвертой находился лес. В двух километрах от нее, в направлении вероятного удара, устроили засаду. В соседнюю Крещанку выслали дозор.

— Все отлично! — радовался мой начштаба Луньков.— Гитлеровцами в окружности и не пахнет. Примем московских соколов аккуратно.

Вечерело. С болот потянулся молочно-белый туман, густой пеленой окутал кусты можжевельника. На площадке партизаны сложили костры в виде заранее обусловленной с Центром геометрической фигуры, приготовили бутылки с керосином и ждали моей команды.

Глушков включил рацию, надел наушники. Через полчаса он подал мне расшифрованный запрос: «Готовы ли к приему самолета? Григорий».— «Готовы, ждем. Градов»,— написал я. Глушков быстро зашифровал и энергично застучал ключом радиотелеграфа. В эфир полетели группы цифр. Все находившиеся поблизости замерли в торжественном, благоговейном ожидании.

В полночь послышался шум моторов. «Наш!» — заговорили бойцы и командиры. Советские самолеты мы отличали от фашистских по более мягкому, ровному гудению двигателей.

— Зажечь костры! — полетела команда.

На площадке вспыхнули расположенные в виде конверта яркие костры. Пилот, увидев огни, начал снижаться. Партизаны, сняв кепки, пилотки и фуражки, махали летчикам. Самолет, ласково рокоча, мелькнул над нашими головами и, сделав обратный разворот, снова появился над площадкой. Все увидели, как от него отделились один за другим белые комочки. Самолет приветственно помахал крыльями и взял курс на восток.

С неба опустились двенадцать грузовых парашютов с огромными мешками. Бойцы потушили и свернули парашюты, отцепили мешки.

Дорога в лагерь была трудна, предстояло обойти крупный населенный пункт Крайск, а повозками воспользоваться мы не могли. Пришлось на заранее подготовленных лошадей навьючить по два мешка. Уходя, оставили близ приемочной площадки сильное прикрытие, потому что визит самолета мог привлечь внимание оккупантов, а по весне они передвигались на своих грузовиках и бронетранспортерах куда быстрей, нежели зимою.

Расстояние до базы преодолели без происшествий, сказалась тщательная подготовка всей операции. В лагере никто не спал, ждали нас. Встречавшие щупали мешки и счастливо смотрели, как Луньков ножом разрезал веревки. Из одного мешка он вынул листок бумаги — опись сброшенного груза. Она пошла по рукам, вызывая радостные возгласы. 150 килограммов одного тола! Из мешков появились густо смазанные тавотом стволы ручных пулеметов и автоматов, цинковые коробки с патронами, диски к автоматам, питание для двух наших раций, табак, пистолеты, гранаты, пропагандистская литература, в том числе комплекты всех московских газет. Москва прислала все, в чем мы испытывали нужду, что было необходимо для войны.

Не успели нарадоваться подаркам, как утром пришла радиограмма с распоряжением подготовиться к приему второго самолета! В лесном лагере только и разговоров было что о посылках с Большой земли. Невозможно пересказать, какой необычный прилив нравственных сил вызывало заботливое внимание к нам далекой краснозвездной столицы.

Второй самолет пошли встречать с группой партизан Долганов и Ясинович, которые недавно привели отряд «Борьба» в наш общий лагерь.

Так уже в первой декаде мая 1942 года был перекинут надежный воздушный мост между Москвой и нашими отрядами. Всего за время партизанской войны у спецотряда было семь приемочных площадок в различных районах минской зоны. Самолеты прилетали по ночам в заранее обусловленную точку местности и здесь ориентировались по нашим кострам, расположенным то ромбом, то треугольником, то конвертом или квадратом — в зависимости от договоренности с наркоматом, а позднее — с Центральным штабом партизанского движения. В большинстве случаев самолеты не приземлялись, а только сбрасывали нам груз, но когда надо было отправить за линию фронта раненых или пленных, то летчики делали посадку. Постоянная связь с Большой землей по воздуху была одним из решающих факторов успешной борьбы в тылу врага.